- В обеих комнатах по Щаранскому. Чего вы к нему прицепились? Живет тихо, в партийные вожди не лезет.
      - Ох, Софка! Да он спит и видит, как ему в партийные вожди выскочить. По всему вижу, честолюбив ...Но - Эли слышал от него самого!- миллионы долларов американец дал ему с условием, что он не будет создавать партию. Коли так, скажи, на мой взгляд, об этом прямо! Ребята, я бы рад возглавить, но... золотая цепь. Приходится ходить, как пушкинскому коту, все по цепи кругом. Никто бы его не попрекнул: деньги не ему лично, а для алии. А он, вместо этого, теоретизирует во всех газетах, что "русская партия" вредна.
      - Так. может, он так и думает?
      - На здоровье. Но скажи всем и о золотой цепи! Не бросай на себя тень! А то Эли, вот, убежден, что Щаранский хитрит-подыгрывает истеблишменту: сбивает волну. И выжидает момента, чтоб толстосумы сами вытащили его в большую политику, Без риска... А, может, все не так? Эли потерял здесь жену и просто недоброжелателен к благополучникам?!.. - Зоя подошла к окну с разбитой рамой, потянулась к форточке. Софочка внимательно оглядела ее от волос, туго связанных на затылке "конским хвостом" до туфлей-лодочек. Лицо у Зайки, когда она прилетела, было как мукой присыпано. А теперь румянец играет. Брови, правда, начали выгорать, жаль. Раньше брови, как и "шамаханский" разрез глаз, взгляда не оторвешь! Худа правда по-прежнему, ключицы остренькие.
      - Зайка, знаешь, как тебя Дов зовет? Шамаханской царевной... Ой, Зайка, не знаю, что мне делать?!
      Зоя круто обернулась, спросила с искренним участием, что стряслось?
      Говорили шепотком. Софочка объяснялась многословно: сама себя понимала плохо. Зайка выслушала подружку, плотно сжав тонкие губы, потом сказала, вздохнув: - Знаешь, Софка, у врачей есть принцип: "Не навреди". Боюсь и я навредить... - Пошептались еще немного. Наконец, Зайка высказала такой совет: - Знаешь, у мамы есть любимая поговорка: "не по-хорошему мил, а по милу хорош". Кого любишь, тот...
      - Ох, Зайка, я люблю сыночка!.. Как же ему без отца?!
      Софочка приехала на старенььком "Форде" Дова, предложила Зое отвезти ее домой. Зоя попросила подождать минут десять. Ей осталось принять трех человек, принесших рекламные объявления. -Посиди, Софья, тут, хорошо?
      Усевшись за стол, она достала из ящика кипу обращений к читателям. Эли интересовался, что бы они хотели прочесть в новом еженедельнике?
      Первым постучал сухощавый блондин лет тридцати в блеклых по моде джинсах. Отрекомендовался: Арон, кандидат математических наук. Протянул свою рекламку, сказал, каким шрифтом ее напечатать, какую дать рамку, чтоб выделить текст.
      "Все понимает, - подумала Зоя. - Деловой парень, немногословный". Понравился ей. Пробежав обращение Эли к читателям, сказал, что в новом издании ему не хватает портретов тех, кто не растерялся, чувствует себя здесь, как дома.
      - А то вроде одни неудачники приехали, смутьяны-критиканы.
      Однако, едва блондин заговорил о себе, сразу потускнел в глазах Зои.
      - Я просчитал, что больше всего денег получу, развозя на дом лекарства. И занялся этим.
      - А математика в отставку? - удивилась Зоя.
      - Как?! Именно она позволила мне просчитать, чем заняться в Израиле, что выбрать...
      Вторым появился пожилой небритый человек. Хромает, на костыле. Сказал, что он инсталлятор, открыл свою мастерскую. Всем доволен. Одно плохо, заметил огорченно: - Не помогаем мы друг другу. - И рассказал на прощанье израильский анекдот; бродит человек по мелководью, раков ищет. Бросает их в ведерца. Одно из них прикрыто фанеркой, другое открытое. Объясняет любопытному, почему второе ведерко не прикрыл. "Тут израильские раки. Кто лезет наверх, того за ногу назад..."
      Вслед за хромым зашла приветливая тетка из Кишинева. Дородная, с тремя подбородками. Взглянув на письмо к читателям, выразила желание прочесть в газете рассказ с продолжением: - Про любовь в парадном: чтоб романтично!
      В Израиле тетка всего год, но на ней уже и колье с бриллиантом и золотые браслеты на запястье позвякивают. Заметив удивленный взгляд Зои, пропела:
      - Где взяла-а? Наворовала! Пятнадцать лет воровала. Только не говорите, что вы не воровали: в Союзе все евреи воровали.
      Едва за ней закрылась дверь, Зоя не смогла удержаться от возмущения:
      -Ну, и монстр! Пятнадцать лет воровала. Теперь жаждет развлечений, романтика ей нужна. Любовь в парадном... Эли сказанул бы ей словечко...
      Полгорода проехали, а Зоя нет-нет, да и вспомнит ее, встрепенется.
      - Ну, монстр!.. Думает, газета для нее создана...
      Возле дома выбралась из машины, поблагодарила Софочку. У дверей оглянулась. Софочка не уехала, сидит у руля неподвижно, лицо в слезах. Зоя кинулась к ней: - Ты чего, Софа?
      Софа хлюпнула носом. Положила руку на свой выросший живот, медленно вылезла из машины. Произнесла горестно: - Зайка, ты меня презираешь!.. Как же нет?! Пришла к Дову по объявлению - продаваться. А теперь вообще ... вот, не знаю, что со мной. Что делать?
      - Дура ты, Софка! - воскликнула Зоя, глядя на заплаканное лицо подруги. - Разве ты продаваться шла?! Запихнуться в щель, чтоб не затоптали. Спрятаться и от всех и от себя.
      - Значит, ты меня понимаешь! - И они обе заревели, обнявшись.
      - Ну, так как же, Зайка, - спросила Софочка, проводив Зою до парадного. Поехать мне в этот Кфар Хабат или ну их всех к лешему, мужиков?
      - Хочешь на детишек взглянуть? Ну, и погляди...
      Утром у Софочки не завелся ее "Фордик". Всегда заводился, а тут не завелся. "Судьба", - произнесла Софочка упавшим голосом. Набрала номер Дова, сказала недовольно:
      - Конь твой мертвый!
      - Овес, наверное, на нуле.
      - Есть, есть овес, четверть бака.
      - Четверть? А куда правишь?
      - В... Тель-Авив.
      - Э, дамочка, чего вдруг? Если назвал "дамочкой", значит, что-то не по нему.
      - Дела есть!
      - Гусь, не осложняй себе жизни. В Тель-Авиве рули к моему офису. По городу не езди. Лучше в автобусе.
      "Жадина, - сказала она самой себе. - Решил на мне сэкономить". Знала, он вовсе не жадина, не в этом дело, но почему-то хотелось думать о Дове с неприязнью.
      - Так что тебе в Тель-Авиве?
      - В госпиталь! - выпалила она, чувствуя, что щеки вспыхнули. - По своим делам... По каким? По женским! Что ты пристал?
      - По женским? - Голос Дова сразу стал встревоженным. - Слушай внимательно, - приказал он. -Никаких автобусов и пересадок. - И он стал объяснять, как завести машину, спронуть ее с места. - А ежели не пойдет, кликни прохожих, чтоб подтолкнули. На ходу заведется.
      Софочка вернулась к машине. Оказалось, в расстройстве не закрыла дверцу. Возле прохаживался незнакомый парень в замасленном комбинезоне. Вспомнилось предостережение Дова, у которого недавно увели уже вторую машину: "Двери на ключ! Район наш воровской. Каждый третий - автомеханик". Приказала парню в замасленном комбинезоне: - А ну, толкни! Давай-давай! Повернула ключ зажигания раз, другой, мотор зачихал, забился и - заработал на больших оборотах.
      "Судьба?! - Жаром отдалось в висках. - Господи Бож-же, спаси и помилуй"
      Нажала на педаль газа, махнув парню рукой в приоткрытое окошко, мол, счастливо оставаться...
      Глава 6 (29).
      "А Я ВООБЩЕ ШИКСА".
      Когда Софочка доехала до поворота на Кфар Хабат, мотор заглох. Не дотянула. "Бож-же мой, где справедливость?!" - воскликнула в панике. Счастье, что в багажнике Дова чего только не валяется. Проголосовала, стоя на дороге с маленьким бидончиком в руках. Затормозил первый же водитель, седобородый старик в черной шляпе, надетой на засаленную кипу, сползшую на затылок. Поглядев на бидончик, а потом на округлый живот юной женщины, сказал, бензин есть, что за вопрос?! он отольет, сколько надо, но не знает, как это сделать.
      Софочка не раз видела, как одалживают бензин в Израиле, отвинтила пробку на баке, опустила в бак тоненькую трубочку, втянула в себя воздух. И тут же выплюнула трубочку, что бы, не дай Бог, не глотнуть вонючей отравы. Глотнуть не глотнула, но полный рот набрала, едва отплевалась. Бидончик налила доверху.
      Старик в черной шляпе головой покачал. Воскликнул удивленно: - Вейзмир, какие теперь еврейские девушки! Пьют бензин, как пасхальное вино!
      - А я не еврейская девушка, - вырвалось у нее зло. - Я, по-вашему, шикса!
      Один автобус с детьми уже вырулил на дорогу, но второй еще стоял у дома, когда Софа издали увидела Сашу. Одна его нога на земле, вторая на ступеньке автобуса. Не садится в машину, глядит в сторону шоссе.
      "Успела! Успела!" - обрадовалась Софочка, припарковывая "Фордик" у ближайшего дома, не то белого, не то выбеленного, как украинские мазанки.
      Автобус полон детишек, и смуглых, щекастых, и болезненно бледных, тощеньких. Все оглянулись на огромную, как гора, женщину в широком сарафане.
      - Это Софа, - представил ее Саша. - Она тоже из России и такая же непослушная, как вы.
      Дети засмеялись и принялись рассматривать апельсиновые деревья, посаженные вдоль дороги.
      Когда автобус выкатился на широкое иерусалимское шоссе, Софочка уже знала всё про сашину командировку. Саша был в Москве, затем в Гомеле и еще в нескольких белорусских городах, пораженных чернобыльским взрывом. Привез больных детей для лечения. Деньги дали хабатники, те самые, что с бородами, но без пейсов. Оказывается, чернобыльский ребе был славен на весь мир... правда, не то сто, не то тысяча лет назад. На кладбище Чернобыля похоронены самые знаменитые еврейские раввины.
      А Саша тоже хабатник? Интересное кино! Только где же его борода? Какие-то кустики торчат, уж лучше бы брился! Ясно: искали хабатника, знающего русский язык. У Саши язык дай Бож-же! Вот и послали в помощь врачам: отбирать детей, отравленных радиацией. Сейчас он стал детям и отцом, и матерью. Иные родители, сказал, обещали двинуться в Израиль, вслед за своими чадами, других от своей бульбы не оторвешь. 'Там хорошо, где нас нет", твердят. Дети окрепнут и вернутся к ним.
      Маленькой синеглазой девочке с голубым шелковым бантом стало вдруг плохо. Саша посадил ее на колени и принялся декламировать стихи про доктора Айболита. И тут же запнулся, будто забыл, что дальше. Девочка, а за ней и все ее соседи начали ему подсказывать. Черноглазого мальчугана на заднем сиденье подташнивало, Софочка присела рядом, призналась, что и ей тоже плохо, шепнула:
      - Давай вместе дышать ртом. Глубоко!.. Ой-ой, помогай!.. Что? Бензином запахло? Так я принимаю для аппетита по столовой ложке, два раза в день.
      - Ну да?! - Мальчик открыл от удивления рот и забыл, что его тошнило.
      Вытянули шейки и другие, с ближайших сидений. И тоже морщились от едкого запаха. Софочка импровизировала: ей после Чернобыля заменили сердечный клапан. Новый работает на израильском керосине.
      - Ну да?!
      Так и доехали...
      Первой освободилась от врачебного осмотра неказистая крупная девочка чем-то похожая на нее, Софочку, когда ей было лет двенадцать. Стеснительная угловатая - дичится, забилась в угол.
      Софочку словно током ударило. Между ней и этим ребенком разница в пять-шесть лет. Живи она не в Норильске, а в Гомеле, были бы и у нее такие же серые малокровные щеки... Как складывается жизнь! Случайно не отравили, случайно не зарезали. Было и такое, - едва спаслась в Норильске от пьяного хулиганья. Возникло теплое чувство соучастия: не только притихших детишек, но и ее. Софу, автобус с тихим кондиционером привез врачевать, греть жестким и целебным израильским солнцем.
      - Я буду с детьми, - заявила она Саше тоном самым решительным, вернувшись в Кфар Хабат... - Что?.. Будто вам не нужны нянечки? Да не за деньги. За спасибо, ага?! - И с категоричностью, перенятой у Дова. - Буду утром, лады?..
      Она была очень горда тем, что каждое утро, как и Дов, едет на работу, и даже не за спасибо: стали платить немного. Правда, мыть шваброй полы уже трудновато, нагибаться, тем более. Но зато развлекать ребятишек, разучивать с ними песни - второй такой няни не было. "Я по натуре горлан", говорила, улыбаясь, и вечерами пела детям и "Коробочку", и "Золотой Иерусалим", и белорусскую - про бульбу и, самую любимую в те дни в жарком Кфар Хабате, вызывавшую у детей слезы - про перепелочку. "А у перепелочки ножка болит. Ты ж моя, ты ж моя, невеличка..."
      Сердце сжалось, когда пшеничные косички - только из аэропорта спросили ее, не заругают, если попросить еще сосиску, половинку, а?.. "И можно даже съесть второй апельсин?!"
      Вечером, когда укладывали спать самых маленьких, пятилетний мальчуган потянул ее за подол сарафана и зашептал доверительно:
      - Няня, попроси, пожалуйста, чтоб меня любили. Софочка обхватила его обеими руками, прижала к себе, сказав, что его любят все-все, а он повторял и повторял свое. Оказалось, "любили" у малыша означало, - поцеловали перед сном.
      - Мамочка всегда так делала.
      По ночам они снились Софочке, эти ее бледные, худенькие чернобыльские дети. Она гнала "Фордик" по иерусалимскому шоссе, радуясь каждой новой встрече с ними. "Перепелочки вы мои, невелички..."
      Как-то зашла в канцелярию, Саша стоял в углу и молился, раскачиваясь взад-вперед. Это был день откровений. Софочка думала, молиться - это значит что-то просить, вымаливать у Бога. Потому и поинтересовалась у Саши, что он вымаливает? Саша посадил ее возле себя за стол, у которого работал. Объяснил, слово "молиться" на иврите "лхитпаллель", возвратный глагол, судить, оценивать себя. "Бог не нуждается в моей молитве. Я нуждаюсь в ней. Критически оцениваю свои поступки и мысли..."
      -А ты не придумывешь? Ты придумщик! - Она поинтересовалась, чем он занят. Оказалось, Саша задумал спор с миссионером, который обращает несчастных обозленных олим в христианство. Для начала переводит на русский Тору, пятикнижие Моисея. Это занятие она посчитала несерьезным: ведь Библия переведена уже сто лет назад. Сама видела у Зайки древнее синодальное издание.
      Саша, выслушав ее, взял листочек, перегнул пополам и быстро написал несколько слов. Слева то, что напечатано в синодальном издании по-русски, справа - точный перевод с оригинала. Сказал, оригинал видел еще до посадки, у бывших дружков из МГИМО, которых готовили "в греки". Выстроились слова столбцами. В синодальнем - рай, в оригинале - сад. Слева "и будете, как Боги", а в оригинале - "и будете, как великие": Бог у евреев один.
      Различия эти представились Софочке несущественными, а вот на одном задержалась. В синодальном - народ. В оригинале -толпа. "Елки-моталки, как сказал бы папаня!"
      - Не может такого быть, Саша, не дураки ж переводили? - воскликнула она. Саша достал из ящика стола толстую книгу в черной обложке. Показал название: "Библия, книги священного писания". Перепечатано с Синодального издания". Открыл Евангелие "От Матфея", дал пробежать то место, где написано: вышел к толпе Понтий Пилат, а первосвященники и старейшины "возбудили народ". И говорят Пилату все: "да будет распят..." И рядышком: "Еще сильнее кричали: "да будет распят". Кто эти "все", кричавшие еще сильнее?
      - ... Из текста явствует: толпившиеся перед Пилатом. В греческом тексте, самом древнем, который только мог достать, так и сказано - толпа. А в русском переводе? Пилат "умыл руки перед народом". И далее уже только так: "И отвечая, весь народ сказал: кровь его на нас и детях наших". Так кто кричал: "распни его!"? Толпа или "весь народ"? - Саша, побарабанив нервно по столу, предположил, что переводили для Синода, видно, бывшие народники, которые всегда толпу почитали народом, и ошибка эта, гипертрофированная Лениным, вышла России боком... Теперь ты все знаешь, Софа, - Саша улыбнулся. - Какие последние слова Иисуса перед смертью? "Господи, прости их, они не ведают, что творят". А кто, по той же версии, кричал: "Кровь его на нас и детях наших!", "Распни его!" Толпа, быдло. К кому же припали и ухом и сердцем поколения, которые резали евреев? К Мессии или к быдлу?.. И Мессия ли он, в таком случае: слово Мессии царит...
      Вот так, Софочка, все ты поняла. Кстати, знаешь что сказал мне Петро Шимук: "Если б не знал всей истории еврейского народа, израильское гостеприимство толкало бы меня к быдлу..."
      Саша улыбнулся застенчиво, пожал плечами: - А есть в переводе и просто скандальные ошибки: ивритское слово "алма" - молодая женщина было переведено, как "девственница", и отсюда, считают, выросла целая доктрина о непорочном зачатии...
      На другой день Софа снова приоткрыла дверь канцелярии, осторожно заглянула, чтоб не мешать. Саши не было. Сказали, улетел за детьми. Вернется через неделю. И тут только поняла, дети детьми, она их, своих "невеличек" не оставит, но мчалась она каждый день, ни свет ни заря, к Саше. Разве ей в Израиле хотелось когда-либо столько петь, хохотать без причины - просто от того, что живешь на свете.
      Софа, человек действия, неопределенности не терпела. Она отмечала в календаре каждый прошедший день и, когда пришло время, вызвалась ехать в аэропорт, встречать, хотя все отговаривали, боясь, как бы не родила по дороге?.. В огромном пустом автобусе, -только шофер-марокканец, да она,Софочка задумалась о своих ясных и, в то же время, совершенно запутанных отношениях с близкими ей мужчинами. Дов - вне сравнения: в нем есть и правда, и доброта, хоть он и жмотистый израильтянин. Она испытывает к нему такое же чувство благодарности, как некогда к учителю физкультуры, который вытащил ее из воды на Енисее и откачал, вернул к жизни. Конечно, она прекрасно относится к Дову, даже по-своему любит его. Она представила себе черные, широко расставленные, как у быка, глаза Дова, которому сообщает, что уходит... "Ну, не сволочь я?" Все в ней воспротивилось самобичеванию: "Так что ж, выходит, из-за того, что меня спасли, я должна отказаться от Сашеньки?! Зачем тогда спасали?! На вечном спасибо жизнь не проживешь, семьи не построишь. Дов ведь прямо сказал: жениться он не может. И никогда не обещал, вот! Мои будущие дети мне не простят безотцовщины. Мать у них вроде приблудного щеночка Жушки - интересное кино!
      Вопреки правилам, автобус для детей из Чернобыля разрешили подать прямо к самолету. Саша был изможден, казался почерневшим. Она кинулась к нему, к детям.
      - Ты теперь у нас постоянно? - спросил он как бы вскользь, когда увидел ее.
      - Если ты не передумал, - ответила она и испугалась своей решимости. Вечером позвонила Дову. Детишки из Белоруссии прилетели, она останется в Кфар Хабаде на ночь. "Не беспокойся..."
      - Сашка прилетел? Как выглядит?
      - Страшен, как смертный грех...
      Закончила разговор, к трубке протянул руку рав Бенцион, которого Саша почему-то назвал "футболистом". Лапище у рава Бенциона, как у отца. И даже волос на пальцах такой же светлый. Софочка поежилась: отцовской руки побаивалась...
      Рав Бенцион прикатил с проверкой, посколько его сшива тоже дала деньги на детей Чернобыля, он оставался здесь на ночь, сообщил жене, чтоб не тревожилась. Потом стал своих детей подзывать. Самой старшей, Фае, сказал, чтоб не пила молоко, а взяла кефир, сыну что-то объяснял про компьютер. Так со всеми поговорил. Обещал, что не опоздает, и они все вместе пойдут в бассейн.
      Когда рав Бенцион ушел, Софочка приблизилась к Саше почти вплотную и спросила севшим от волнения голосом, едва слышно:
      - А ты тоже будешь таким отцом?
      Саша "от счастья ополоумел", - видела Софа - А, может,. Растерялся?" Когда дети легли спать, задержался в столовой, где она меняла на столах скатерки, послушал, как она пела тихо-тихо. "А у перепелочки ножка болит".
      Софочка оборвала себя на полуслове. Вытолкала Сашу из столовой: кто их знает, хабатников бородатых, как они смотрят на ночные песнопения молодых женщин. Да и рав Бенцион тут. Начальство. Навредишь Сашеньке. Под хупой они не были. Неизвестно, будут ли, поскольку она, чтоб им всем провалиться, шикса. Пускай шикса, но ведь не приблудная Жушка... Софа снова подумала об отце и знакомых. Интересно, как они отнесутся, узнав обо всем? Отец скажет: "Такая же авантюристка, как мамочка". И, наверное, всплакнет. Зайка, подружка единственная, кинется обнимать. Ободрит: "Смелость города берет". Софа внезапно почувствовала, что завидует Зайке: ей по закону хупа. Вынь да положь! К тому ж они с Сашенькой ближе по духу, они лучше подходят друг к другу... "Ну, нет, - оборвала она себя. - Чего это меня понесло?!"
      На другое утро, по дороге в Кфар Хабат, она бросила машину на тихой боковой улочке и вышла на центральную улицу Иерусалима - "Кинг Джордж". Помедлив, отправилась в Главный Раввинат Израиля. Вход - мрамор, как во дворцах. Посетители говорят вполголоса. Точно в страхе. Сама трусила очень, потому к здоровущему, похожему на борца секретарю в черной шляпе подошла решительным шагом. Коротко объяснила, что она еврейка только по отцу, но хочет, чтоб ее ребенок обязательно родился евреем, а не гоем.
      Секретарь взглянул на нее как-то искоса, в недоумении выпятив подбородок в редкой бороденке, и разразился целой речью, из которой она поняла, что это дело долгое и сразу не делается.
      Софа не поняла и трети сказанного, но знала: если в израильском мисраде чиновник завелся надолго, - дела не будет.
      - Мне ждать некогда, - перебила она говорливого секретаря. - Мне рожать через неделю.
      Секретарь исчез в дверях, которые были за его спиной, наконец, выглянул, махнул рукой, беседа, мол, окончена, идите.
      Софа пошла, да только не к выходу на улицу... Раввины, сидящие за столами и у стен, взглянули на нее с таким удивлением, словно она прибежала в Главный Раввинат показывать фокусы.
      Софочка повторила, кто она и чего хочет. Старик в кипе с золотой окантовкой, похоже, главный, все гладил и гладил молча бороду. Борода длинная, как у Черномора. От Черномора, известно, ничего хорошего ждать не приходится. У Софочки стали ныть ноги. Наконец, раввин помоложе, располагавшийся у дверей, спросил, чем объяснить ее желание: - Вы хотите выйти замуж за еврея?
      -Да!- воскликнула Софочка с энтузиазмом, и тотчас появился борец-секретарь, который один раз уже показал ей на дверь.
      ... Они меня вы-ыгнали, - рыдая, сообщили она обеспокоенному Саше, к которому кинулась.
      Саша лишь улыбнулся:
      - И должны были выгнать, - ответил он спокойно. - В нашем еврейском законе сказано, иноверец может стать евреем лишь восприняв иудаизм. Ни по какой другой причине.
      - Я не иноверец, я безверец! Сашенька, а тебе, по этому закону, на мне можно жениться?
      - Нельзя. - Взглянув на ее лицо, добавил торопливо: - Но, как говорят сейчас в Москве, если очень хочется, то можно.
      - Без хупы?
      - С хупой, не волнуйся. Только вначале вместе поучимся.
      - И тебе за парту?
      - Мой раввин в ешиве сказал, что я, по Галахе, не должен был слушать твое соблазнительное пение...
      - Бож-же мой, какое счастье, что ты еще не все знаешь! - И с непосредственностью и страстью, которую он так любил в ней: -Чтоб они сгорели, нудники проклятые!
      Утром, к завтраку, Софочка вышла не в халатике, а в стареньком платье с цветочками, в котором впервые появилась у Дова. Сообщила недоумевающему Дову, что "Фордик" в полной сохранности, на месте, а горючего залила полный бак.
      - ...А сама... так уж случилось, решила уйти на волю. - И опустив глаза: - Ты же меня не берешь замуж.
      - К Сашке уходишь? - мрачно спросил Дов. И чтоб не сорвалось грубого слова, воскликнул: - Хорошенькая воля, не приведи господь! Он же кипастый!
      Она задышала взволнованно, груди заколыхались вверх-вниз, и Дов не сдержался: ткнул ее в плечо легонько.
      - Напялят на тебя парик, вспомнишь нашу волюшку.
      - Саша сказал, что возьмет моего ребенка, как своего!
      - А я что, отказываюсь?! Всю жизнь от меня уводят моих детей. - Лицо Дова стало таким, что она попятилась. Продолжала объяснять, но Дов отвернулся, и по его напряженной спине почувствовала, люто ругался. Софочка вначале от испуга схватилась за живот, прикрыла его.
      А потом Софочке стало жалко Дова и, вместе с тем, ее охватило долгожданное чувство радостного облегчения: сказала всё сразу, не испугалась, не стала от страха "тянуть резину". Отправилась в свою комнату собирать вещи.
      Оставшись один, Дов тяжело опустился на диван, долго молчал и, куда только злость девалась? Стал вдруг думать о Саше без раздражения. "Прилетел, тощенький, в чем душа держалась. И вот на тебе! Не ожидал, что ли? Они молодие.. Да и характер какой?! Лубянке в морду плюнул, в карцерах голос терял, а гляди-ка - живехонек. На постройке под бульдозер шмякнулся, власть усралась. И тут, вот... Глаз положил, и всё! Подстрелил мою гуську... Поколение такое напроломное, что ли? Сквозь стены рвутся."
      Взглянул на часы - поздно. И не смог уйти. Хотелось проститься по-человечески. Постучал в ее дверь, приоткрыл. Взглянул, как собирается. Складывает на подоконнике колечко, броши, кулон, сережки модные, размером с колеса, - все золотое дерьмо, которое надарил ей. Обернулась на шорох, сказала: тут будет всё твое, на окне - оставляю.
      Дов усмехнулся горестно: - Гусь, не обижай меня. Что твое, то твое.
      Софочка притихла, не ответив и глядя испуганно поверх головы Дова. И вдруг стала медленно заваливаться на бок...
      Все же успел Дов довезти ее до Хадассы. К вечеру Софочка родила мальчика. Назвала Соломоном, в честь деда. Имя библейское и потом подсластить своему отцу пилюлю.
      Из родильного отделения ее увез Саша... Спасибо Иде Нудель, дала адресок, куда приткнуться на первый случай. В доме было несколько квартир, превращенных одинокими матерями в "коммуналки", и Софочка наслушалась всего. Ей было жалко худющих изможденных соседок, хотя некоторые утверждали с горделивым отчаянием, что их никто не бросал, сами ушли от своих пьянчуг. Так ли, иначе ли, поднять ребенка без отца и родных - не сахар.
      Через неделю-другую завела среди них подруг. Особенно Софочка привязалась к своей соседке по квартире, улыбчивой пышнотелой бабуле Нонне со странными зелеными и торчком, как у ежа, волосами ("лет ей этак под тридцать", определила Софа). У "бабули" Нонны росло двое детей, а Соломончика встретила как собственного сыночка; "третий, но не лишний", весело сказала она.
      Одного Софа не ожидала - "бабуля" Нонна была истово религиозной, зелень на голове оказалась париком.
      Кухня - общая. Софа согласилась соблюдать кошер: не мешать молоко с мясом, не выключать свет в субботу. Софа вначале восприняла это как игру: "Черный-белый не берите, "да" и "нет" не говорите..." "Бабуле" кто-то подарил хитрую плиту, в субботу весь день была горячей.
      Оказалось, "бабуля" Нонна - физик-теоретик, доктор наук, сама приспособила к дареной плите что-то вроде компьютера. Излишество, конечно, но... удобно.
      Но вот зачем "бабуля" сама пекла перед субботой пышние халы? Софа и понятия не имела, что в Израиле существуют люди, которые пекут себе хлеб. Как в сибирской деревне. Здесь в любом супермаркете халы аж до потолка. Не удержалась, спросила раскрасневшуюся от жара плиты "бабулю" Нонну, зачем ей такая морока?
      - Домашняя хала добавляет субботнее настроение, - ответила та.
      Софочка отнесла "субботнюю халу" в разряд невредных чудачеств. К чудакам она привыкла. Отец у нее чудак, нет-нет, да и выкинет что-либо непонятное. "Не обрезай Соломончика", сказал. - Здрасте! Если уж он Соломончик!..
      Обо всех подобных "чудачествах" Софа задумалась позднее, когда узнала, почему "бабуля"- физик ушла от мужа.
      Ее выпустили из Москвы раньше мужа, его "по секретности" зацепили. На целых пять лет. Когда, приехав, он узнал, что жена стала религиозной, вскричал: - "Лучше бы ты мне изменяла, - это можно было б понять! чем связалась с пейсатыми!" Все его раздражало. В "шабат" нельзя включать свет, ездить на машине. Строгий кошер... В конце-концов, он впал в неистовство. Окунал кусок колбасы в молоко и ел. Назло! В субботу вызвал такси.
      Софа ощутила холодные мурашки на теле. Поежилась. Она назло ничего не делала, но ведь так же, как этот психопат, с усмешкой относилась к "причудам" Саши, хотя, видит Бог, и не думала его оскорблять...
      - Лады! - сказала она решительным тоном Дова. - Тут всё ясно. Человек имеет право на веру, Но, скажите, бабуля Нонна, отчего у Стены Плача женщины от мужчин отделены. "Они мне мешают сосредоточиться на молитве", - ответила Бабуля, улыбнувшись.
      Хорошо, а вот Саша ходит к Стене трижды в день, а женщине это не обязательно. Хочешь молись, хочешь как хочешь.
      - Женщина кормит ребенка, по Торе это важнее молитвы...
      Софочка задумалась, тут у нее с Торой не было никаких расхождеий. Сашу выспрашивать о Торе не хотелось, "еще подумает, что подлаживаюсь", а соседку - сам Бог велел.
      Но сдаваться не собиралась. Парик на нее не напялят! Еще что! Но... чтоб никакой иронии! Ни бож-же мой!
      - Мучает меня дурацкий вопрос? - как-то решилась спросить, когда оба подогревали на "хитрой" плите молоко. - Ох, только не обижайтесь, лады? Я по доброму... Вот что хотелось бы узнать. Почему у евреев столько праздничной суеты? И не раз-два в год, а каждую неделю. Хозяйкам какая морока! Свечи на столе. На всех детишках праздничные платья. На девочках панбархат, его уж сто лет не носят! Опять же выключателя не коснись... Но ведь, бабуля дорогая, это же не Господь Бог придумал. Когда Библию сотворили, электричества не было. Автомашин тем более. Значит, запреты не от Бога. Раввины придумали, хитрецы бородатые.
      Бабуля Нонна дала Софочке истрепанную, без обложек, книжку на русском языке. Предупредила, книжка заветная, отцовская. Не испачкай. Тут всё сказано.
      Софочка полистала вяло. Споткнулась на фразе: "Суббота хранила евреев больше, чем евреи хранили субботу". Софочка вздохнула тяжко: - Этого мне без словаря не понять. Бабуля Нонна засмеялась, воскликнула: - Почему? В России какие были праздники, кроме седьмого ноября? День танкиста, день артиллериста, шахтера, морского флота и прочее в том же духе. Был праздник в честь человека? Обычного, ничем не примечательного... Не вспомнишь? Я тоже не помню. Суббота - праздник в честь человека. Создатель дал тебе душу, так не чувствуй себя приниженным. Даже если у тебя нет ни мужа, ни работы, ни крыши. Храни достоинство. Просто от того, что ты человек, Творение Божие... Выжили бы евреи без субботы, когда их веками грабили, выбрасывали из дома, из родной страны?