Натан Щаранский вскинул на секунду руку: переизбрать Президиум Форума! Владимир Слепак поднял обе руки: переизбрать! Наум Гур привстал, бросил: Сменить всех, что за вопрос.
      "Ворон" и сидевшие рядом с ним кричали: - Оставить на год!
      Выбрали счетчиков для голосования. Те помотались взад-вперед, выяснили: Сионисткий Форум жаждет переизбрать вождей - немедленно! Но тут снова поднялся "Ворон", - губы попрежнему сложены скорбно, в округлившихся глазах испуг.
      - Неправильно считали! - вскричал он. - Вон сколько людей гуляет! Не участвовало! - показал в сторону столов, на которых грудой высились соки в банках, бифштексы, салаты. Там, в самом деле, стояли проголодавшиеся. Господа!.. Эй, вы! Быстро голосовать!
      Переголосовали. "Ворона" оставили еще на год, - большинством в два голоса.
      "Ворон" сел, закрыл глаза, отдыхая. Углы губ опустились еще больше. Удивительно откровенное лицо у "Ворона", давно не видал столь откровенных, подумал Эли, - сытое, постное, грустное лицо пастора на погребальной церемониии, и, вместе с тем, настороженное, неуверенное, задумчиво-плутоватое лицо человека, который одно говорит, другое думает, третье делает.
      Половина зала поднилась, чтоб бежать к последним автобусам, но тут раздался встревоженный голос: - Чрезвычайное сообщение. Одна минута!
      К трибуне пробирался человек, заросший до ушей вздыбленной густой бородой.
      - Я отвожу кандидатуру Эдуарда Кузнецова, одного из умнейших людей на свете. Мы его уважаем за поведение в самолетном процессе, за то как он вел себя на следствии и, как, взяв на себя оружие, пытался спасти от расстрела летчика Марка Дымшица. Это в прошлом. Теперь о настоящем. Я скажу резко, но мы на сионистском форуме и не будем стесняться. Мы не вправе избирать в Президиум сионистского Форума не еврея.
      Зал закричал протестующе. Бородатый продолжил: - Прошу вычеркнуть его из списков, чтоб он знал границы: сотрудничать с нами - пожалуйста, спасать советское еврейство - честь и место. Господа, я выражаю только свое мнение! - Голос его потонул в шуме.
      Натан Щаранский попытался восстановить тишину. - Каждый имеет право на свое мнение! Не говорите с места!
      - Хватит! - ревел зал. - Опротивели, пейсатые, как горькая редька! Прочь! Идиотизму есть предел!
      - Нужно ли голосовать?! - Щаранский пытался перекричать зал.
      - Не-э-эт!
      - Все! Эдуард Кузнецов избран единогласно!
      Эли помчался к автобусу, Дов его окликнул. - Мне дали визу, - сказал он. - Не надеялся уж, но вот дали... Как куда? В Москву, послезавтра лечу. На наши власти надежда, сам видишь. Куплю там завод бетонных панелей, прокатный стан Козлова, слыхал, небось? У американцев такого нет, они живут без горячки. А не отыщу, закажу такой же.
      - Для нас?
      - Вам это вряд ли поможет: вам хорошо бы до дождей под крышу. Кого из гостиницы пока не гонят, те меня дождутся. Я не благодетель, но, думаю, сделаем игру. Приходи провожать в аэропорт, лады?
      На проводы Дова Эли приехал вместе с Сашей, который загорелся, услышав, что Дов получил визу. - Неужели такое время приходит?! - вопрошал он всех.
      Отыскали Дова в кафе. Сияющий, в английском костюме с синеватым отливом - не Дов, а генеральный консул, рядом с ним розовела, румянилась монументальная и нежная Софочка.
      - Вы ее с собой берете? В сопровождение? - спросил Саша дрогнувшим голосом.
      Дов поднял глаза, задержал их на Саше. Заметил негромко: - Софочка отсюда с вами поедет. Хочет с папаней повидаться. Здесь садитесь на тель-авивский ширут. На Тахане Мерказит - пересядите на такси. Беречь Софочку пуще глаза! Монета у Софочки есть.
      Выпили из плоской бутылочки, которую Дов выудил из внутреннего нагрудного кармана английского костюма. Вспомнили недавний Форум.
      - Свербит у Натана в душе. В отставку вроде рвется, - Дов усмехнулся.
      Эли пожал плечами: - Кто ему помеха? Натянул бы свою жокейскую шапочку поглубже да и спрыгнул с коня.
      - Над бездной? - Дов засопел мрачно. - Оставь вас, советских, без узды, вы проорете: "Кто был ничем, тот станет всем". И в штыки!.. Нет уж, пусть скачет!
      Насмешил всех Саша, который на Форуме не был, но из рассказов других составил свое представление.
      - Сионистский Форум - Ноев ковчег, где избранные еврейцы спасаются от еврейского же потопа. Двери законопатили. Семь пар чистых, семь пар нечистых.
      Посмеялись. Эли добавил невесело: - Ида Нудель перенасыщена болью, Натан Щаранский завел бронезащитную секретаршу, которая по-русски не ведает, - куда бедному русскому еврею податься, к "Ворону"?
      - Сдался тебе "Ворон"? - удивленно пробасил Дов. - Разве он ворон? Он кукушка-хитрованка с подрезанным крылом. В чужих гнездах свое вьет-хозяйствует. Гут бохер Шимон Перес - вот кто ворон ненасытный! Покосился на Сашу. - Ты что, Сашок, хмыкаешь, носом водишь? Не согласен, что ли?
      Саша поджал губы. - Гуд Бохер, если случай подвернется или дядя Сэм на Бохера верхом сядет, сделает шажок к миру. А то и рывок... А на Шамира с Шароном, где дядя Сэм сядет, там и слезет...
      Дов забасил напористо, убежденно: - Пока американам удастся наших миролюбов взнуздать, да пришпорить, половина Израиля разбежится от их социлизма... Что? Кроме пересов мира принести некому? Возможно! У социлистов теперь руки пустые. Все, что несли, растеряли. С пустыми руками к избирателю не сунешься... Принесут - возьмем! Но только без их социлизма, так его этак! Ты что, парень, сам не видишь? Даже крах советского воронья им не урок...
      Сорок лет роют Израилю социалистическую могилу, и еще ищут нашей поддержки... - Взмахнул рукой безнадежно: - Да и не принесут они никакого мира, Cашок! Тут нужен Реган, а не Картер с его либеральными слюнями. А Гуд Бохер, не видишь, что ли? израильский Картер. Несколько поколений арабов выросли в ненависти, камни швыряют и пятилетние дети и старухи, а он с ними обниматься - целоваться. Они его, не дай Бог, так поцелуют...
      Саша снова повел носом. - Н-не знаю. Гуд Бохер - это из вашей эры. Я ничего плохого от него не видел... Для меня "ворон" Ицхак Шамир... За "территории" всех нас положит. И олим, и старожилов: он без войны - нонсенс. "Шамир - война" в гостинице на всех стенках. До победного конца, вещают шамиры. А его тут ни в какой бинокль не разглядишь...
      - Порядок! - воскликнул Дов с досадой. - У нас эта свободка есть. Навалом. У каждого исраэли свой "ворон"... - И вдруг затянул каким-то тугим каменным басом: "Ты не вейся черный ворон
      Над моею головой." Кивнул дружкам: подтягивайте. Эли и Саша поддержали его с удовольствием: "... Ты добычи не дождешься,
      Черный ворон, я не твой."' Сидевшие в кафе американцы поглядели на соседний столик оторопело. Кто-то из них сказал: - Russians! Все заулыбались: точно - русские, что с них возьмешь!
      Часть II. ИСПАНСКИЕ МОТИВЫ ГОРБИ
      Глава 1 (15)
      В МОСКВУ ЗА ПЕСНЯМИ.
      Пора Дову отправляться на второй этаж, к самолету, а он всё не торопится. Наконец, поднялся из-за столика, произнес с облегчением:
      - Во-от и сопровождающая нас фея! Припоздала что-то.
      Все взглянули в сторону дверей, захохотали: в кафе пританцовнывающей походкой вошел, сутулясь, Наум Гур. Улыбнулся ехидной улыбочкой, спросил, отчего его приход вызвал такой восторг публики. Дов показал на часы.
      - Лекарства свои взял? Бегом, брательник!
      Давно выискивал Дов "окно" в своих делах, чтобы "нырнуть" в Москву недели на две. А тут вдруг Наум позвонил, - летит в Москву на "Еврейский конгресс".
      - Фантастика, старик! - кричал он в трубку. - Чехов "Три сестры": в Москву! В Москву! В Москву!.. Беру тебя второй сестрой!.. Третья? Третью найдем на месте.
      "Еврейский конгресс" Дова занимал мало. "Я в эти игрушки давно не играю", ответил, но с братом ему, вечному советскому зеку, лететь было спокойнее.
      В аэропорту "Бен Гуриона", как всегда, змеилась очередь к паспортному контролю. Какого-то юнца в черных российских штанах не пропускали. Он доказывал, что все деньги Сохнуту вернул, совал бумажки. С ним не спорили. Появился офицер и увел бедолату.
      За стеклянной стеной белый, как снег, самолет "Эль Аль" с широкой голубой полосой вдоль фюзеляжа. Наум постоял в волнении: гордый "Джамбо-джет" с надписью "Эль Аль" вызывал в нем такое же тихое торжество, как бело-голубой флаг Израиля. По дороге к самолету и он, и Дов обратили внимание на нововведение. На стене аэропорта Лод лепнина на нескольких языках, появилась и на русском, - "Добро пожаловать". Дов вздохнул, вспомнив рассказ Саши о том, как их встретили: " Вы тут никому не нужны!"
      "Сучий мир! Одно на витрине, другое в магазине".
      В Амстердаме пересадка: самолету "Эль Аль" в Россию пока хода нет. Американские ортодоксы в черных шляпах перед посадкой сбились группкой, молились вполголоса, - раскачивались взад-вперед, держа перед собой молитвенники. Оказалось,они тоже в Москву. Одни на экскурсию, другие читать лекции о Торе-пятикнижии Моисея. Молодые на целый месяц - нанялись вожатыми в детские религиозные лагеря.
      Наум и Дов переглянулись. Другие времена на дворе. Летят на Еврейский конгресс, а, когда покидали Россию, даже за песни и танцы у синагоги давали "семерик" со строгой изоляцией. Гулю за иврит швырнули в читинские лагеря.
      Наум приложил руку к борту пиджака. Колотится сердчишко как после марафона.
      Неожиданная мысль обожгла его. Раввины везут в Москву Тору. Свою древнюю культуру. Чтоб утвердилась в законных правах еврейская жизнь. А евреи, в то же самое время, бегут из России, не оглядываясь.
      "Загадка, Наум?.. Назовем ее ПАРАДОКС ГОРБАЧЕВА и исследуем..." Наум задержался возле одного из юнцов в черной кипе, заглянул через его плечо в молитвенник: любопытно, что они бормочут перед полетом в гостеприимную Россию? Окликнул брата, и с усмешечкой: - Дов, иди, повторяй за нами, евреями! - По движению нарочито выпяченных губ понял ответ Дова. - Бога ты не боишься, - продолжал Наум с деланной серьезностью. - Без Бога в душе живешь. Как был каторжником, так и... - Он шутил многословно, скрывая свою почти паническую тревогу, свою нахлынувшую вдруг острую озабоченность, из-за которой потерял сон и решился, вопреки запрету докторов, лететь в Москву. В свое время острил: Брежневу ничего не стоит доконать Израиль. Пойти навстречу безмозглым израильским царям, - отпустить сразу миллион русских евреев, тут Израилю и конец. Утонет, как перегруженный паром... И вот, доострился: "поддиванные" снялись вдруг, как птичья стая... Такого в России еще не бывало. Даже во времена кроваваых погромов, при Николае 2-ом, в эмиграцию уезжало в год сто-сто пятьдесят тысяч максимум. Да только ли в России не бывало? Гитлеровская "Хрустальная ночь" не вызывала столь огромного оттока. Какие нужны силы, к тому же хорошо скоординированные, чтобы сорвать с места и швырнуть в неизвестность треть русского еврейства?.. В Лоде опустились полмиллиона. А если завтра рванет еще миллион?.. Начнется такая Ходынка, что евреи предпочтут Россию с ее нищетой и "Памятью" солнечному Израилю... Чья это политика? Какие цели ставит? Э, да кто здесь об этом думает? Наши "цари" не думают ни о чем...
      - ...Бубновый бы туз тебе на спину, - бросил Наум брату, продолжая свою привычную пикировку. - Тебе, да еще кой-кому.
      Дов не ответил, разглядывая необычную пару. Чего только не увидишь в международном аэропорту! И ей, и ему лет по семьдесят пять. На них белые футболки с надписями крупными буквами "Just married" (Только что поженились). Девушки в синей униформе аэрослужбы суетятся возле молодоженов, предупреждая каждое их желание.
      Пассажиры постарше начинают улыбаться молодоженам издалека. Юные граждане вначале раскрывает от удивления рот, затем торопливо присоединяются к приветствующим. И лишь один пассажир, прочитав вслух без улыбки "Just married", добродушно бухнул на плохом английском: - В который раз, отец? Дов, поравнявшись с ним, спросил: - Do you speak Russian? - А как же! ответил бывший соотечественник. Дов потоптался возле него, и, неожиданно для самого себя, поинтересовался:
      - А если бы рядом с ним была, с той же надписью, девчушечка лет восемнадцати, прижег бы словечком?
      - Спрашиваешь! - воскликнул незнакомец.
      В эту минуту Наум оглянулся и - невольно шагнул к брату. Губы Дова плотно сжаты. Глазищи, как раскаленные угли. Таким лицо Дова бывает лишь тогда, когда он из последних сил удерживает в себе "косматое словечко", как называли в семье Гуров лагерную матерщину.
      В Москву прилетели вечером. Когда приземлялись, Дов посмотрел на брата, сидевшего рядом. Лицо у Наума взмокло, припухлый нос подрагивал, как у зверя, почуявшего опасность.
      - Ты что, брательник, в волнении?
      Наум спросил глазами: "А ты?"
      - А ежели возьмут у трапа? - пробасил Дов, и они разом засмеялись.
      Простились с пассажиром, с которым говорили всю дорогу. Он был в штатском, а теперь натянул шинель с генеральскими погонами. Братья переглянулись настороженно: тот всё рассказывал о некоем Бардюшкине, лишенном перестроечного авантюризма, за которого он будет голосовать на пленуме обеими руками.
      "Кто такой Бардюшкин?" - шопотом спросил Наум молодого парня в очках, сидевшего позади: новых советских политиков он не знал.
      - Зверь из бездны, - так же шопотом ответил парень.
      - Вроде Егора Лигачева?
      - Что вы?! Егор Лигачев - прошлогодний снег, певец колхозов. Теперь пришли такие мальчики... - И он сжал руку в кулак.
      - А-а... - Наум бросил на генеральскую спину насмешливый взгляд. И пояснил Дову тоном самым серьезным: - Политинформация - мать интуиции. Не презирай.
      Каждый из братьев вез по два огромных чемодана подарков. Наум, к тому же, телефакс для сионистской организации. С опаской вез, боясь,  отберут на "шмоне".В лучшем случае, ополовинят чемоданчики.
      "Шмона" на границе нс было. Таможенники расхаживали у своих пустых "шмональных" столов, улыбаясь приезжим. Словно родных узрели. Непостижимо!
      Наум накинул на себя меховую кожанку, приотстал, поискав взглядом багажную коляску. Спросил службу, где найти? Тот уставился на Наума, словно служивого спросили, есть ли жизнь на Марсе? Другой показал на бегу куда-то в сторону, где вилась длинная очередь...
      - О-ох, узнаю тебя, великая родина, - произнес Дов устало. Узнал он ее, впрочем, с первого шага, увидев над будочками пограничников надпись на двух языках: "ПАСПОРТНЫЙ КОНТРОЛЬ. ПРЕДЪЯВИТЕ ПАСПОРТ И ВИЗУ". А ниже "Passport and viza, please".
      Дов усмехнулся не без горечи: иностранцам "please" - пожалуйста, дорогой гостюшка; своему: "Ксиву на стол, сука! И не шевелись..." Как не ведала государева служба слова "пожалуйста", так и поныне..."
      Во всех международных аэропортах народ течет мимо полицейского контроля, как вода через сито. А здесь - толчея. "Россия без давки - не Россия..." Когда вдруг погас свет, Наум почему-то развеселился:
      - Тьма египетская. Все, как в Торе.
      Подъехало такси. - Американы? - поинтересовался шофер.
      - Почти-и, - протянул Наум на родимом русском. - Не удержался, добавил со смешком: - Из страны полузрелого социализма.
      Шофер дал газ и исчез мгновенно. Дов обругал Наума, показал второму водителю зелененькую бумажку - помчались пулей. Наум потянул носом.
      - Дов, может быть, у меня галлюцинации на идейной основе, но, по моему, воняет.
      - Воняет и безо всяких идей. Загазовано, да еще чем-то травят.
      Наум повернулся к шоферу: - Шеф, а почему у вас в столице воздух, как на помойке. Вонь.
      - Вонь? - удивился шофер. - Не чую. Принюхался должно быть.
      Вечерняя Москва выглядела неухоженным рабочим поселком, занесенным снегом. Грязные сугробы горой. На улицах полутемно.
      - Что у вас, светомаскировка, что ли? - спросил Дов шофера.- Война, вроде, давно кончилась.
      - Светомаскировка, - ответил тот сквозь зубы. - Сталина на них нет! Наум поглядел на шофера с любопытством. Мужик в годах.
      -Шеф, а коль Сталин покинул нас, бедных, кого бы ты хотел видеть у кормила?
      - Бордюшкина!
      Наум взглянул на него оторопело. "Ты-то, в засаленной ушанке, почему?.." Не спросил, лишь головой мотнул, да, выбираясь из такси, пробормотал усмешливо: - Дов, умом Россию не понять!
      Вышел из машины у подъезда дома, где жил приятель, организатор Конгресса, и лишь утром отправился к Дову, в гостиницу "Националь". Дов торопливо добривался, сообщил, что его увозят из Москвы по делам дня на три-четыре. И чтобы Наум перебирался сюда, полулюкс оплачен... Запах беспокоит? Это химия, выводили клопов. Я уже забыл об их существовании...
      Оставив вещи в "Национале", Наум начал обход города. Полвека в нем прожил, на войну отсюда уходил. От подмосковных Химок аж до Кенигсберга "сорокопятку" свою толкал. Он пытался идти маленькими улочками, по которым в юности бегал в библиотеку. Тротуары были не расчищены, лед не сколот. Грохнулся так, что с трудом поднялся. Только теперь разглядел: асфальт вздыблен, искрошен - сам черт ногу сломит. Хотел выбраться на улицу Горького, там, наверное, тротуар лучше, ноги сами свернули на бульвар, к Арбату. Вот и дом Полярников, где жила Гуля. Почувствовал, глаза увлажнились. Присел на скамейку, напротив дома. Здесь все, как было. Мальчишки лепят снежную бабу. На саночках везут детей. "Волга" стоит у подъезда. А вот Гульки нет. Кажется, только вчера катили с ней на электричке в зимнюю Малаховку с "Письмом 39-ти". Скрывались от лубянских "топтунов". Не было на свете праведнее Гульки: "Мы выедем все или все погибнем." И погибла, - кто мог это предвидеть? - в Иерусалиме.
      Ветер льдистый, с густым бензиновым смрадом. В Израиле розы цветут, а здесь... Поежился, застегнул кожанку.
      Дышать стало труднее, и он кинул под язык крупинку нитроглицерина, почмокал. Свернул к центру. Какие-то чудеса в Москве. На Пушкинской толпы. Отнюдь не демонстрация трудящихся, никто не суетится, не орет: "Разобраться по пятеркам!" Никто никого не торопит. Крик, смех. Какой-то человек в зимней шапке с развязанными болтающимися ушами взобрался на скамейку, сипит пропитым голосом:
      - С коммунистами что делать?!. По моему, так: приговорить всех к расстрелу. А потом помиловать.
      Его сменил мыслитель предельно радикальный... Более слов удивили Наума ноги радикалов. Один в разбитых сапогах с отрезанными голенищами, второй вообще в каких-то опорках. "Что они, фабрику "Скороход" разгромили? Перестройка еще из своей первой пятилетки не вылезла, а уж все босы".
      На Страстном бульваре, у "Московских новостей", садовую скамейку превратила в трибуну молодая чернявая женщина. С ногами у нее все в порядке. Ботики на кнопках. Крестит последними словами Михаила Горбачева, называет его преступником, ответственным за кровь Сумгаита.
      - Кто эта рисковая дама? - спросил Наум улыбавшегося мужчину, который стоял рядом.
      - Не узнаёте? Новодворская! Какой год в тюрьму просится. И посОдют, подберут ключик!
      Вдали бушевала еще одна группа. Кого-то шумно уличали: -Дешевка! Кого выгораживаешь, падла?! Охранника?!
      Почувствовав усталость, Наум дотащился до метро и поехал к своему дому. А дома нет. На его месте башня этажей в двенадцать. Внизу, наверное, был магазин. Огромные окна в густой пыли, как бельмы. Весь первый этаж пустой. И это при вечной теснотище... Боковой подъезд как раз там, где была их квартира. Пытался войти в него, отпрянул. Дух такой хоть святых выноси!
      Задрав голову, оглядел бетонную башню. Новая, когда успела так облезть? Стены грязно-желтые. Под балконами подтеки. Всё выцветшее, пожухлое. Обветшал домик, облез... как и вся Москва, увы!.. "Что же дальше будет? Похоже, бардак только начинается..." Пересек мощеную, в глубоких выбоинах, улицу, взглянул на проходные дворы своего детства.
      Остановился у высокого и глухого забора, через который когда-то перелез, спасаясь от агентуры. Теперь бы не одолел, да и не подойдешь: сугробы, свалка.
      Когда видел грязь на улицах Тель-Авива или Нью-Йорка всегда сравнивал их с чистой Москвой. И на тебе! Досадно.
      Собирался заглянуть еще на улочку Архипова, где когда-то пританцовывал и горланил с приятелями: "Если в кране нет воды, значит выпили жиды". Хотелось постоять у синагоги, на пятачке. Там, еще при нем, приколотили табличку "Площадка для выгула собак". "Оченно оскорбили... Эх, пригласить бы сейчас выпить старшего лейтенанта "Золотухеса" из ОВИРа, который мне симпатизировал! Как он руками разводил, сердечный: "Две загадки в мире евреи и снежный человек".
      Увы, идти в Колпачный переулок не было сил, да и проголодался. Из любопытства сел в длинный, сдвоенный автобус (таких раньше не было!), но сошел, не доехав: инженерное ухо Наума было оскорблено. Поворотный круг, соединявший обе половинки автобуса, визжал, как стадо свиней. "Перестройка отменила ремонт, что ли?" В конце-концов, вернулся на улицу Горького.
      В "Кондитерском" все полки были заставлены пачками турецкою чая. Ни печенья, ни конфет. "Чай так хорош, что из туретчины везете?" - спросил продавщицу. Та повернулась спиной. За нее ответила женщина в деревенском платке, которая набивала чаем наволочку.
      - Ну да, - отозвалась та. - Хороший чаек, радиоактивный...
      Наум удивился: - Зачем же купила?
      - У-у - отозвался у прилавка подвыпивший мужчина. - Вот до чего довели. Сталина на них нет!..
      Наум отпрянул, словно его в грудь ударили. Подумал невольно: "Густовато дебилов. Впрочем, где меньше? Если бы сопоставить Россию и Израиль по нескольким параметрам, да заложить в большой компьютер Цахала. Ох, любопытненько!"
      В соседней 'Бакалее" так же пусто. На всех полках лишь соль и толокно. Удивился, выругался и озлился на себя, - ведь слыхал об этом не раз. Да только пока сам не увидишь!
      В углу возле кассы закипал скандал. Оказалось, все товары продавали по паспортам с московской пропиской. Даже хлеб. Теперь не хотели дать хлеба военному с погонами лейтенанта.
      - Я ракетчик, - горячился он. - Стерегу небо Москвы.
      - Ну, вот, и стереги, - безразлично ответили из очереди.
      Ноги мерзли. Наум вернулся в гостиницу, наскоро перекусил на втором этаже, в буфете для иностранцев. Чуть передохнул. Вышел, остановил такси, показав, как научил Дов, пачку "Мальборо". Объехал театры. В Большом "Царская невеста", Малый в строительных лесах. Зал Чайковского закрыт без всяких объявлений. Мечта походить по театрам приказала долго жить. Ладно, на Конгрессе узнает, куда пойти. Отправился туда, хотя до начала оставалось больше часа.
      Таксист немолодой, кепочка замаслена. Наум покосился на него, спросил досадливо: - Вы тоже за Бардюшкина?
      - Что я, "памятник", что ли? Их всех судить надо. До одного!
      - И нашего любимого Горби?!
      - Вы не в курсе! Андрей Дмитриевич-то как помер. Сказал о нашей жизни, а Горбач микрофон выключил. В ту ночь Сахаров и отдал концы... Доконал человека!
      "Вот так, - подумал Наум с удовлетворением. - Толокно и турецкий чай, на сытый желудок, забудут и простят. А это вспомнят..."
      У здания, в котором должен работать конгресс, толпа. На заборе возле дверей сотни бумажек и объявлений - чего только там не наклеено! Даже стихи на листочке из школьной тетрадки:
      " Назло бюрократам - ворам,
      Ельцин, не только голос,
      Душу свою отдам..."
      Наум задержался у забора. Подумал, найдется ли в Израиле хоть один школьник, который за Переса или Шамира душу отдаст?.. "Серьезная ты страна, Россия!"
      Ветер рвал старый плакат времен выборов. Над фотографией крупно фламастером: "ОН ИЗ "ПАМЯТИ". А рядом размашисто и зло, чернилами "Сионисты проклятые!" А вот и они, молодцы из "Памяти", со своими лозунгами. Черные шинели, портупеи, кирзачи на ногах. Большой транспарант уличает редактора "Огонька": "Коротич - современный Гольдштюккер". Наум спросил у державшего плакат, кто такой Гольдштюккер? Тот понятия не имел. Поручили держать, вот и держит.
      Наум присоединился к евреям-делегатам и гостям Конгресса, толпившимся у входа.
      - Когда с трибун обсуждают, надо или не надо резать евреев, и кто-то вас защищает, - это одинаково ужасно, и угрозы и защита,- говорил невысокий гражданин с потертым портфелем подмышкой.
      - Я не хочу жить в стране, где русские выясняют между собой, бить меня или не бить? И не хочу, чтоб защищали. Это оскорбительно!..
      - В чем дело, дорогой товарищ?! - вскинулся Наум. - Берите билет и к нам... Куда к нам? На Святую землю!
      - Там уже два моих брата пороги обивают. Где работа, где дом? Фанфаронство на нашей крови! - И повернулся к израильтянину спиной, показывая, что говорить с ним больше не о чем.
      - Вы, значит, оттуда, - пробился вперед другой, тощенький средних лет, в роговых очках. - Я сам из Питера. Не знаю, как у вас, а у нас... прежнего Питера нет! Даже дистрофики в блокаду больше представляли Питер, чем эти, теперешние, которые заполонили улицы. Хамская, скажу вам, улица: лузгает семечки, матерится. Пойдет за любым демагогом. Бал правят люмпены, вот что я постиг. А что делать, скажите? Самое время вспомнить Германию тридцать третьего года и что стало с теми, кто решил переждать,
      У Наума едва не сорвалось с языка благодушное приглашение на Святую землю, но - сдержался, промолчал...
      Открыли двери, и он вместе со всеми двинулся в зал. Вместо приветственного слова "от Израиля", решил изложить притихшему залу главную концепцию сионизма: у нее здесь похоже не так много сторонников. Значит, в лоб нельзя. Вначале как-то вызвать полное доверие "поддиванных"...
      - Люди нигде не любят слышать правду о себе. Нигде-э! Ни в России, ни в Штатах, ни у нас в Израиле, - сказал он. - Кто не согласен, вспомните: сострадают ли здесь афганским крестьянам и их детям, уничтоженным войсками генерала Громова? А ведь их мил-лио-он!.. Сострадает ли московский обыватель жертвам Сумгаита? Или вам, изгоняемым евреям? Вон они стоят, у парадного, ваши сострадатели! Кто их уймет? Наш любимый Горби? Любимый "памятниками" Егорушка Лигачев? Бардюшкины?.. Смеетесь, евреи? Вот и мне ничего не остается... А ведь над вами глумятся не где-то там, за горами-за долами, а тут, у всех на глазах. Пришли вам на помощь, в массе своей, братья славяне?.. Простите, не слыхал: о жертвах собственной жестокости, собственного бездушия думать, говорить, да и печатать не хотят. Нигде-э-э!.. Такова наша сволочная человеческая природа. А вы все "вообще" и "вообще". Недавно приехавший в Израиль Володя Слепак тоже мыслил "вообще", от душевной широты и благородства вступил в сахаровский комитет, да и просидел в отказе семнадцать лет... Не влезайте в русские дела - вообще...
      У меня на русский шовинизм нюх собачий, са-а-ам шовинист. Не смейтесь, что да, то да! Не отыгрывались бы на евреях, я б и слова не сказал чернорубашечникам. Это их русская забава - палицей махать... А вот наше историческое дело - поголовный еврейский отъезд! - Уловил краем уха возгласы неодобрения... - А если не отъезд, какая у вашего Еврейского конгресса альтернатива? Вступать в спор с бешеными псами? У них резонов нет!.. Только стоя на четвереньках, куняевцы вправе пролаять в своих журнальчиках, что генералы Скобелев, Паскевич, Ермолов облагодетельствовали Среднюю Азию и Кавказ. Облагодетельствовали огнем и мечо-ом!.. Евреи, не тратьте силы на литературную, партийную и прочую шпану, - вывозите евреев!..
      - Куда? - спросили из зала.
      Наум, опытный оратор, на реплику не отреагировал, боясь развязать спор. Вернулся на свое почетное место во втором ряду, сел молча, отстраненно.
      На Конгрессе он расслабился, расчувствовался: евреи собрались в центре Москвы, на Красной Пресне, в Доме кино, где, помнится, стояли бани, в которые хаживал.
      В фойе охрана из украинского "Руха", - прикатили здоровущие "лбы". расспрашивают милиционеров: "Ихде тут жидки, которых треба обороняты?" Снаружи милиции человек пятьдесят, не меньше. Когда шли к автобусам, милиционеры стояли двумя шеренгами. Евреи шествовали внутри, убежденные, что охраняют их. А, как выяснилось, охраняли студентов-палестинцев, явившихся клеймить евреев. Наум насчитал троих палестинцев. У остальных, под намотанными арабскими платками, были широкие россйские физиономии. Такой простой комуфляж!
      На второй день прислушался к выступлениям, пригляделся к лицам (многих знавал и двадцать. лет назад, еще до отъезда - так они рвутся в Израиль, певцы Сиона!..) и стал ощущать "фальшивинку". Выступали и совестливые, но охотно ораторствовали и те, кто некогда открещивались от рисковых Гуров и руками и ногами. В натужном пафосе и мелочных подковырках угадывалась драчка: "Кто на Конгрессе, главней, кто представляет в глазах Запада советское еврейство? На чей адрес пойдут оттуда компьютеры, телефаксы и всяческие подачки? Кому слетать раз-другой на дармовщину в Америку, Европу, Израиль - "от имени еврейского народа"?.. Таких, помнится, мать называла "швицерами". Наумом овладело горделивое чувство первопроходца: "Да, совсем другой человеческий материал... В наше время посидел в главарях, получи "семь и пять по рогам," - народ подбирался, как сортовые зерна. Один к одному... А тут?.. Мели Емеля, твоя неделя!
      У Наума снова мелькнуло досадливое: "Кеше анахну бану". Стариковская гордыня. Слаб человек..."
      Пытался заглушить в себе гордыню, но как заглушишь, когда "поддиванные" спрашивают: "Самолетный процесс, что это?" "Хельсинкская группа" - что за группа такая?" Тут и швицеры забегали, как муравьи: "Слышали, Наум, погром назначен на первое августа?" По-человечески их жалко, но пора пожалеть и Израиль...
      Тихо поднялся и прошел в новое огромное фойе кинотеатра, пахнущее свежей краской. Половина людей не в зале, - здесь толкутся. Знакомых выискивают, дружков, интересных людей для беседы.
      Наум тоже попросил найти ребят поинтереснее. Расспросить их, выяснить доподлинно, когда и почему вдруг загорелась земля под этими, "поддиванными" евреями, которых даже "памятниками" не проймешь? В свое время, они и к сталинскому жидоморству притерпелись, выработали иммунитет против всех советских ядов, а то и русскими назвались... И вдруг такой обвал! Уселся в тихом углу, ожидая, пока приятель Наума, из устроителей, искал знакомых. Первым он подвел насупленного делегата Конгресса лет тридцати пяти в черной бархатной кипе. Выдающиеся татарские скулы и ухоженная распушенная еврейская борода создавали эффект ширины и прочности. Будто в подтверждение, тот так встряхнул Науму руку, что он плечом повел, не вывихнул ли сустав?