- Далеко, - дед Степан, щелкнул зажигалкой, огонек осветил глубокие морщины на его лице.
      - Дождь будет когда-нибудь?
      - Должон... Може, подымишь?
      - Не балуюсь...
      - Гляжу я на вас, политотдельских, чи вы монахи? До баб не ластитесь, горилку не пьете. Это шо, такой закон у вас?
      - Наш закон ясный, - отвечал, посмеиваясь, Грудский, - строить социализм... Ты вот что скажи мне, дед Степан: куда же делся кулацкий хлеб? Ведь, говорят, так и не нашли ничего?
      - Знаю, усе знаю. - Дед Степан наклонился и шепотом произнес: - Стара Демченкова его заколдовала. И никому не найти.
      - Так она же умерла!
      - Душа ейная шкодить.
      - Эх, ты, а еще вояка! - Грудский зашагал к воротам.
      - Думаешь, брешу? - закричал ему вслед дед Степан. - Я сроду брехней не занимался. То она, стара ведьмака, не к ночи будь помянута! Она!
      САНЬКО И ПЫЛЫПОК
      - Сперва закваску в дижке разболтай, соли насыпь, накрой. Як зайдется, муки сыпь и замешивай! Меси, покуда тесто от руки само отходить станет. Снова накрой, дожидайся, чтоб подошло. Опосля выделывай хлебины...
      Так Ганка учила Дину выпекать хлеб. Дина слушала ее внимательно и, возможно, воспользовалась бы добрым советом, но не сейчас: она боялась рисковать мукой.
      - Закваски у нас нет... - сказала Дина.
      - А я до тетки Ангелины сбегаю. Испекем, вот увидишь, испекем! уверяла девочка.
      - Ганка! Матвейко ест траву! - донеслось со двора. Это Надийка. Ганка у них вроде воспитательницы, все знает, всех всему учит.
      - Скажи: я ему задам! - не отрываясь от Дины, отвечала Ганка, - ну, так как, сбегать?
      - Давай!
      Ганка убежала. Дина зачерпнула ковш теплой воды из чугуна, взяла чистую тряпку и принялась мыть бочку. Она начала тереть уверенно и энергично, но постепенно движения ее замедлялись, а потом она и вовсе отбросила тряпку. Нет, зря, пожалуй, отправила она Ганку. Надо бы самой сходить к Ангелине и расспросить ее как следует.
      Дина вынесла бочку во двор, выплеснула из нее воду на траву и поставила сушиться на солнышке.
      За сараем, в тени, слышались голоса играющих детей. И тут до Дины донеслось нехорошее слово, которым Юрко не раз уже обзывал Санька.
      - Ты прекратишь или нет? Не смей его так называть, слышишь, не смей! закричала она.
      Юрко насупился, выставил свой крутой лоб, и по всему видно было, что сдаваться он не намерен. Санько всхлипывал. Остальные серьезно наблюдали за этой сценой.
      - А вы почему молчите? - обратилась к ним Дина. - Почему не заступаетесь за Саню?
      - Юрко дерется, - сказала Оксана, - Санька забижает.
      - Вот я ему подерусь! Вояка нашелся над маленькими...
      - Мы играли в буденновцев. Он Санька все конякой ставит. Санько тоже хочет быть буденновцем, - сказал Пылыпок.
      - Правильно! Саня и будет буденновцем! - горячо заступилась Дина. Обязательно будет! Буденновцы справедливые и слабых не бьют. И Санько за справедливость, он никого не обижает. А того, кто всех обижает и все отнимает, как мы называем?
      - Куркулем! - дружно ответили дети.
      - Я не куркуль! - обиделся Юрко.
      Конфликт между старшим и младшим братьями начался с первого дня. Юрко всячески выказывал свое презрение к Саньку. Причину такого отношения Дина не могла разгадать, пока не узнала мучительной болезни Санька: он мочился во сне. Вот почему в первую ночь Санько улегся на голом полу. Дина перенесла его спящего на постель, а утром все и обнаружилось.
      Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.
      Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.
      Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.
      В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.
      Наутро Дина ему выговаривала:
      - Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!
      Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.
      - Матрац и сам просохнет, - Санько пытался увильнуть от наказания, солнце вон как палит...
      - Нет уж, постереги! Сядь вон в холодочке и не уходи, пока он не просохнет. Все знают, что ты наказан.
      После этого случая ей уже не приходилось наказывать Санька. Но Юрко почему-то продолжал дразнить брата.
      - ...Ты обозвал Санька нехорошим словом, - сказала Дина, - а ведь ты сам, когда ешь, так чавкаешь, что тебя вполне можно назвать ну хотя бы Чавкалом...
      - Чавкало, - с удовольствием повторил Пылыпок и засмеялся.
      - Что, понравится, если мы станем так тебя называть? Не понравится! Мы и не станем, потому что у нас есть хорошие человеческие имена, а не клички: Юра, Саня, Гануся...
      - Олеся...
      - Оксана...
      Все принялись подсказывать, и Дина повторяла. Юрко молчал.
      - Ну, так как тебя называть, Юрком или Чавкалом? - спросила Дина.
      - Юрком...
      - Вот это будет правильно. И не дразни других.
      - Скажи и Шобохайке, чтоб не дразнилась, - утирая слезы, попросил Санько.
      - Ну вот, - Дина развела руками, - только что объясняла, что нельзя называть друг друга кличками, а вы опять... Какая она тебе Шобохайка? Как ее зовут?
      - Надийка...
      Надю, тихоню и упрямицу, дети прозвали Шобохайкой не без основания; Надя никогда сразу не откликалась на зов, а переспрашивала:
      - Шо?
      - Ты же слышала, что я тебя зову, зачем переспрашиваешь? - говорила Дина.
      Надя была не ленива, а неаккуратна. Всегда что-нибудь забудет, не доделает.
      - Надя, зачем ты недомыла одну чашку? - снова спрашивала Дина.
      - Бо я так хочу! - отвечала упрямица.
      - Убери ее! - настаивала Дина.
      - Хай будет так! - упорствовала Надя.
      Вот из любимых надиных словечек: "шо", "бо" и "хай" сложили ребята ее прозвище.
      ...Возвратилась от Ангелины Ганка, бледная, напуганная, ничего не принесла.
      - Что случилось?
      - Ангелина хворая... лежит. Закваски нет... Она уже позабыла, когда хлеб пекла.
      Дина сразу догадалась, в чем хворь Ангелины. Значит, голод ее свалил. Ангелина, добрая, отзывчивая... Как ей помочь? Дина кинулась к печи. В горшке оставалось немного каши, но ведь это на обед, одной похлебкой детей не накормишь и так уж добавки отменены. И хлеба нет. Ганка тоже заглянула в горшок.
      - А ты немножко, мое и твое отдай, - прошептала девочка, - я отнесу, может, отойдет она. Помирает тетка Ангелина, помирает, - Ганка всхлипнула. Дина порывисто прижала ее к себе.
      - Я свою порцию отнесу, - шепнула Дина, - я большая, а ты маленькая, тебе надо поправляться. Побудь с ребятами, а я сбегаю. Я быстро, ладно?
      - Иди! - кивнула Ганка и тихонько добавила: - Сховай, как понесешь, чтоб люди не видели.
      Дина мчалась по накаленной солнцем, пыльной улице. Под ногами шуршал рано опавший лист. Село казалось вымершим, и только теперь, внезапно прозрев и поняв причину этой тишины, Дина ужаснулась. Слепые дома под желтыми крышами, запыленная акация в палисадниках, вишневые ветви с усохшими до косточки ягодками - все навевало жуть. Вот и третья с краю мазанка, совсем маленькая и низкая, два оконца, низко нахлобученная соломенная крыша, а за хаткой желтая горячая степь, где только серебристый ковыль не поддался суховею.
      Дина вошла в калитку. Во дворе лежало перевернутое корыто, на плетень надеты два глечика. Крошечные сенцы, глиняный пол устлан сухим камышом.
      В хате, под образами и белоснежными, вышитыми крестом полотенцами, лежала Ангелина, изможденная, с глубоко запавшими глазами.
      - Кто там? - слабым голосом спросила она.
      - Это я, тетка Ангелина... Я, Дина...
      - Динка, - слабое подобие улыбки скривило бледные губы. С усилием раскрыла она потускневшие глаза.
      - Вот... Я принесла... покушайте, - Дина развернула свой узелок и достала мисочку с комком густой каши.
      - От детей... нет, нельзя, - женщина старалась не глядеть на еду.
      - Это мое, моя порция, кушайте...
      Дина присела на край лавки, хотела понемногу, крошками накормить Ангелину, но та, увидев кашу, вдруг схватила весь комочек и с жадностью проглотила его. Потом судорожно облизала пальцы и тряпочку. Жутко было смотреть на это. Дина отвернулась.
      - Воды... дай попить... там в сенях...
      Дина разыскала в сенях ведро, на дне было немного воды, она вылила ее в ковшик. Ангелина выпила и откинулась на подушку.
      - Ой, спасибо, оживила ты меня, дивчина! Только не знаю, надолго ли... Послухай, Дина! Слазь на горыще и глянь, там в торбынке остались зерна пшеницы... Погляди, остались или нет? Может, хоть жменьку наберешь? Уж я их на такой, самый черный день... их не выгребала... Да вот не хватило сил полезть.
      - Сейчас, сейчас, посмотрю...
      Дина вышла в сени, здесь чердак был низок, и она без лестницы, с табуретки, влезла наверх. Балки были засыпаны сухим листом. Прямо против маленького окошка Дина увидела свисавшую с крюка полупустую торбочку, тщательно завязанную шпагатом. Она сняла и действительно нащупала на дне горстку зерен.
      - Есть, есть, тетя Ангелина! - Дина осторожно, чтобы не уронить ни единого зернышка, высыпала на стол в кучку то, что оставалось в торбочке. Потом потрясла над столом торбочку, и оттуда выпало еще два зернышка.
      - Все!
      - Ну, пускай тут и лежат. Если станет совсем худо, уж я до них дотянусь.
      - А зачем вы повесили торбочку на чердак? - спросила Дина.
      - От мышей, - отвечала женщина, - в голодуху мыши, и те звереют. Ну спасибо тебе, Дина, бежи до дому, до детей. Как там Оксанка?
      - Хорошо, хорошо, тетя Ангелина. Вчера даже как будто улыбнулась.
      - Ну дай бог, дай бог!
      Дина глотала слезы.
      Возвращаясь домой, она думала о несчастной, одинокой женщине, о других женщинах и детях, которые тоже, возможно, лежат обессиленные в ожидании смерти. "Мыши, и те звереют", - сказала Ангелина. А вдруг мыши набросятся на ясельные запасы? Эта мысль напугала Дину. Нужно обязательно все затащить на чердак и подвесить так, как подвешено у Ангелины. Посмотреть, есть ли там на чердаке крюки...
      Дети уже нетерпеливо ожидали Дину, хныкали, просили есть.
      - Сейчас, сейчас сварю...
      Какой неспокойный день выдался сегодня! Ганка тихонько спросила:
      - Отдала?
      - Да, она поела и лучше себя чувствует, - шепнула Дина.
      - Отож, - умудренно произнесла девочка.
      "Но что делать? Что делать?" - спрашивала себя Дина. Понимая, что она ничего не в силах придумать, Дина старалась отогнать от себя мучительный вопрос. Сегодня Ангелина жива, завтра будет грызть зерна... А там, может, что-нибудь произойдет...
      - Есть будем? - прервал ее мысли Юрко.
      - Будем, будем...
      Она вытащила во двор таганок, поставила на него чугун, налила воды, насыпала соли и побежала в сарай за хворостом. Хорошо варить кашу на таганке: в доме не будет жарко, и каша быстро сварится, думала Дина. Если в чугунок положить еще остатки из горшка, дети наедятся и без хлеба.
      - Блины бы, да не успею... И много муки уходит на блины... Масла тоже много... - она говорила вслух, Ганка, помогавшая таскать хворост, согласно кивала головой.
      Дети уже уселись на колоде, они любили следить за приготовлением пищи.
      - А ты знаешь что? Затирку заведи! - предложила Ганка.
      - Это как?
      - Вода закипит, кинь туда жменьки две муки, разболтай. Густющая заварится затирка, - Ганка даже облизнулась.
      - Так мало муки? - удивилась Дина, - это хорошо, нам нужно экономить. Давай попробуем. И все-то ты знаешь, малышка...
      Ганка сияла.
      Затирка удалась на славу, Дина опустила в чугунок еще кусочек сахару и ложечку топленого масла.
      - Дежурные, накрывайте на стол! Всем мыть руки.
      ...В яслях жили шестнадцать ребят, дежурили парами, старший с младшим. Каждая пара дежурила один день в неделю. Начинали неделю Юрко с Пылыпком. Когда Дина объявила об этом, Юрко закапризничал:
      - Не хочу с Пылыпком, хочу с братиками.
      Пылыпок тоже был недоволен, он недолюбливал Юрка, тот постоянно дразнил его.
      - Дежурить будете так, как я назначила, - сказала Дина. - Мы же одна семеечка. Помните, как Надийка пела? А в одной семье все должны дружить, любить друг друга и во всем помогать.
      - А шо робыть? - снова спросил Юрко.
      - Мне помогать... Давайте попробуем...
      На утро Юрко с Пылыпком по совету Дины проверили, все ли чисто умылись, маленьким помогли убрать постель. Юрко ворчал, стоя над коечкой Олеси:
      - Чего простыню скрутила? Не так. Сюды, сюды... Э, непутевая, ледащая, давай я сам!
      А Пылыпок сказал Оксане:
      - Ты держи за тот край, а я за этот, вот и постелили простыню. Теперь возьмем одеялку... И подушку. Глянь, у нас, как у Дины...
      При этих словах Дина вспыхнула и побежала поправлять свою подушку.
      Дежурные собирали на стол посуду к завтраку, обеду и ужину, а после еды перемывали ее. Они подметали пол, приносили солому к печи. Дел у них оказалось немало. Все ребята следили за работой дежурных. Сами дежурные старались изо всех сил. Вечером Юрко спросил Дину:
      - Добре я дежурил?
      - Добре, добре! Вы оба с Пылыпком хорошо дежурили, - ответила Дина. Только зачем ты, Юрко, был так груб с Олесей? Она ведь еще маленькая. Вот Пылыпок не обидел Оксану, а помог ей. Теперь Оксана научилась сама убирать свою постель...
      - Я тоже хочу дежурить! - сказала Надийка.
      - И я!
      - И я!
      Дина улыбнулась.
      - Ребята, все вы будете дежурить!
      - А мы? - хором спросили младшие братики Юрка, Тимка и Грыцько.
      - И вы, конечно! Ты, Тимка, будешь дежурить, - она помедлила, выискивая ему подходящую пару, - ну вот с Ленкой...
      - Ой, не хочу! - закричала Лена. - Они вчера у меня отняли груши, я полезла на дерево, нарвала себе грушек, а они отняли!
      Тимка и Грыцько возмутились:
      - А кто сбросил Тимку с тутовника?
      - Они завжды дерутся, эти братики, - вмешалась Ганка.
      - Сама! Сама! Забияка! - не утерпел Юрко, который считал своим долгом защищать братиков.
      Поднялся шум.
      - Замолчите! Все! - сказала Дина. - Я вижу, что никакого дежурства у нас не получится. Вы умеете только ссориться. Какая же это семеечка, если все ссорятся и не любят друг друга?
      - Мамки, татки нэма, нэма и семеечки, - философски заключил Грыцько и стал, по обыкновению, ковырять в носу.
      Дина растерялась. Такого вывода она не ожидала.
      - Во-первых, перестань колупаться, противно на тебя смотреть... А во-вторых, семья - это когда все живут в одном доме, едят за одним столом и дружат. Это семья. Значит, и у нас семья!
      Дети заулыбались.
      ...И в тот вечер дежурные, как обычно, собрали на стол посуду, придвинули скамьи. Через несколько минут все дети чинно сидели за столом, а Дина разливала половником в мисочки густую ароматную затирку.
      - Дуйте! Ешьте медленно! Она горячая! Не чавкайте! Добавки не будет!
      Свою порцию Дина решила опять оставить для Ангелины. Но дети ели с таким аппетитом, так хвалили вкусную еду, что выше ее сил было удержаться и не попробовать хотя бы. Когда затирка остыла и превратилась в Дининой мисочке в густую массу, Дина провела ложечкой дорожку и немного поела. Посмотрела, как бы не перейти намеченную границу. Остаток каши она засунула подальше в печь, чтобы завтра отнести Ангелине, а сама вышла во двор. Дежурные девочки, Надийка и Оксана, знали свои обязанности - собрать посуду, вымыть ее в тазу, протереть и поставить на полку.
      - Мою мисочку не трогайте, я потом доем, - сказала им Дина.
      Вечером по холодку обычно ходили к реке, но после купания у детей разгорался аппетит. Возвратившись домой, они снова просили есть, и она с радостью их чем-нибудь кормила, то даст кусок хлеба с сахарком, то остатки ужина... Теперь нет ни хлеба, ни остатков, а сахар тоже надо беречь. Лучше пораньше уложить их спать, и утром пускай спят подольше. Больше будут спать, меньше запросят есть... Тут она вспомнила о своем решении перетащить продукты на чердак, но, хотя еще и не стемнело, Дина побоялась лезть на чердак, лучше завтра, с утра.
      - Дин, а Дин...
      - Чего тебе, Пылыпок?
      - Дин, пусти! Я сбегаю до деда, отдам ему кисет.
      - Ой, Пылыпок, замучил ты меня своим кисетом, - вздохнула Дина, положив руку на его острое плечико, - ты же знаешь, что дед Степан дежурит в МТС. Куда ж я тебя пущу? Подожди, вот встретим его и отдадим...
      - Так я ж его не вижу! - со слезами в голосе вскричал мальчик. - Когда же я его увижу?
      Дина боялась, что старик будет неприветлив, может быть, даже груб с ним. Привел Пылыпка сюда молча, ни разу не навестил. Ясно, что Пылыпок ему не нужен, рад, что избавился. А тот рвется всей душой к деду. Как отвлечь мальчика?
      - Ну-ка, покажи свой кисет, - схитрила Дина, - так и есть, разглядывая мешочек, сказала она, - я так и думала, что он не в порядке. Его нужно вот тут зашить, да еще выстирать. Я это сделаю, и тогда мы вместе с тобой отнесем подарок деду Степану. Согласен?
      - Добре, - обрадовался Пылыпок.
      Дина взяла злополучный кисет и положила в карман передника.
      Дину переполняла нежность к детям, почему-то жалко их стало до слез, и Пылыпка, и Санька, и Ганку, и Олесю, всех, всех!
      ...С Ганкой самые задушевные разговоры велись в темноте. С каждым днем теплели их беседы и даже молчание. Бывало, так и засыпали ладошка в ладошке. Вот и сегодня Ганка, по обыкновению придвинувшись на самый край своей койки, прикоснулась рукой к Дининой руке и тихонько спросила:
      - Она тебе родная?
      - Кто?
      - Тетка Ангелина.
      - Нет, что ты, - Дина помолчала. Вспомнились слышанные когда-то от бабушки слова: - Все хорошие люди между собой родные.
      - А есть родные как скаженные собаки! - с горечью отозвалась Ганка.
      - Ну что ты! Спи спокойно. Все будет хорошо...
      И снова Дина невольно повторила уже то, что слышала от мамы. Перед сном мама говорила ей: "Спи спокойно, все будет хорошо". Мама... Что-то сдавило горло... Тоска по маме охватила Дину. Хоть на секунду повидать маму, а потом можно снова обратно сюда. Но это невозможно, она не имеет права. Что будет с детьми, если она уедет? Утром проснется Ганка и увидит пустую койку. Однажды так случилось: утром Ганка не нашла Дину на привычном месте. В страхе, с криком выбежала Ганка во двор.
      - Ди-на! Дэ ты, Дина?
      - Что с тобой? Чего ты испугалась? - спросила Дина.
      Ганка, дрожащая от страха, уткнулась Дине в колени.
      - Я боялася... думала... может, ты уехала...
      Нет, она не может оставить детей, не имеет права.
      На следующий день, улучив свободную минутку, Дина написала домой письмо.
      "Дорогие мои мамочка, папочка, бабуля! Посмотрели бы вы на меня и не узнали. Я сама себя не узнаю. За две недели, что нахожусь в этом селе, я многому научилась. Только не бить бандитов, как мечтала, или побеждать других врагов Советской власти... Нет, этого мне не доверили. Я стала заведующей яслями. Представляете? Ваша Дина, которая не сумела сварить тете Нюсе манную кашу, теперь кормит шестнадцать ребят. Ох и работенка, скажу я вам! Я тут и заведующая, и кухарка, и нянька, и прачка, и еще учительница сказки им рассказываю. Нашли мы старый букварь и читаем. Ясли в доме кулака, его осудили, он поджег конюшню, и погибли все колхозные лошади. Такой злодей, все его ненавидят! Первое время я очень боялась, так боялась, ночи не спала и хотела бежать домой! А теперь ничего, привыкла, научилась варить, топлю печь и такими ухватами вытаскиваю и втаскиваю горшки. Это очень трудно, не то что на примусе. Дети все худущие, но поправляются. Я сплю рядом с девочкой Ганкой, она круглая сирота, о ней я вам напишу в другой раз. Продуктов нам дали много. Начальник политотдела мне очень понравился, был чекистом, комиссаром, настоящий человек. Есть у него помощник по комсомолу, товарищ Грудский, такой серьезный, из горкома. Вот как я расписалась. В общем, наша задача - ликвидировать засуху и получить хороший урожай. Целую вас всех. Не скучайте. Ваша Дина".
      Дина запечатала конверт, положила на место тетрадку, из которой вырвала листок для письма, и тут на полочке самодельного "комода" увидела стопочку книг. Да это же литература, которую принес ей Грудский!
      Как она могла забыть о комсомольском поручении? О докладе! С завтрашнего дня нужно начать готовиться!
      КЛАД
      Но утром, накормив детей, Дина первым делом решила полезть на чердак, чтобы посмотреть, есть ли там крюки, на которые можно будет повесить мешки с продуктами.
      Долго она пристраивала лестницу к высокому лазу, несколько раз примерялась, как будет лезть, и наконец отважилась: полезла наверх!
      В стропила чердака были вбиты такие же, как у Ангелины, крюки. На одном крюке даже болталась веревка, значит, сюда подвешивали что-то. Дина задумала все что возможно перетащить наверх и подвесить на крюки. Но прежде нужно все осмотреть, заглянуть во все темные углы, чтобы потом уже не бояться. Так Дина поступала еще дома. Оставаясь одна в квартире, она обходила все уголки, заглядывала за занавеску в общем коридоре, заходила на кухню, открывала дверь кладовки, в которой жильцы хранили ведра с углем и бутыли с керосином, и лишь потом, успокоенная, возвращалась к себе в комнату. Вот и здесь она проделала ту же процедуру: сначала отправилась в самый дальний от окна темный угол. Ступая по чистому, гладкому полу босыми ногами, она еще раз подумала, как удивительно хорошо все тут устроено. На таком чердаке решительно нечего бояться.
      Обследовав все детально, Дина уже собралась спускаться вниз, как вдруг под ее ногой скрипнула и качнулась доска. Собственно, ничего таинственного в этом не было, доска, видимо, была плохо прибита и потому скрипела и качалась, но какая-то неясная тревога охватила Дину. Она еще раз попробовала нажать, и доска снова скрипнула. Опустившись на колени, Дина обеими руками вцепилась в доску. Она сама себе не отдавала отчета в том, зачем это делает. Доска приподнялась. Дина сунула руку в темную щель, там под ее пальцами что-то зашелестело. Это было совсем уж странно... Что там могло быть? Тогда она снова изо всей силы дернула половицу вверх, и доска отлетела.
      Под половицей было зерно! Дина ахнула и отпрянула. Так вот он где, "заколдованный" кулацкий хлеб!
      Зажав рот, чтобы не кричать от страха и счастья одновременно, она ползком выбралась к лазу, в мгновенье слетела с лестницы и бросилась со двора... Она бежала в политотдел. Дина чуть не сбила с ног Кухарского, который в неизменной гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, бледный, с лицом, отдающим желтизной, вертел ручку телефонного аппарата. Грудский с планшетом в руке, видимо, собирался уходить.
      - Ну, что еще стряслось? - с невольной улыбкой спросил он.
      - Там... на чердаке... зерно... хлеб! - задыхаясь, проговорила Дина.
      Весть о том, что на чердаке демченковского дома найден клад, подняла на ноги все село. Даже совсем больные и слабые люди нашли в себе силы, чтобы выйти на улицу, хоть поглядеть, как будут вытаскивать захороненный кулацкий хлеб.
      Первыми на чердак полезли Кухарский и Грудский. Мужики - дед Степан и несколько трактористов, стояли внизу, нетерпеливо переминаясь. Женщины сгрудились во дворе, там же собрались вокруг Дины все дети.
      - Ломик подайте кто-нибудь! - крикнул сверху Грудский. Голос у него был веселый, и все радостно зашевелились.
      - Эй, постерегись! - снова крикнул он.
      Вниз полетели доски.
      - А теперь, ребята, лезьте! Работы хватит всем...
      Тайник был устроен над всем домом, то есть зимними сенями, большой хатой и летней хатыной. В тайнике между потолком и настеленным на чердаке полом было насыпано золотистое зерно. Его зачерпывали кастрюлей, ссыпали в ведра, а потом в мешки.
      Когда наполнили первый мешок и спустили вниз, невольно толпа сделала шаг вперед. Кухарский мгновенно уловил настроение людей. Он поднял руку и крикнул:
      - Спокойно, товарищи! Отойдите! Весь хлеб перевешаем, заприходуем и с разрешения райисполкома раздадим колхозникам.
      - Когда дадите? Сил больше нет...
      - Сегодня, товарищи, постараемся все сделать сегодня же! А сейчас будем грузить на машину. Где кладовщик?
      - Тута, - выступил дед Степан.
      - Ведите счет.
      Но считали все, хором.
      Маленькая старушка, с коричневым, в бородавках, личиком, запричитала:
      - Ой, люди добрые, что ж это делается! Хлеба-то, хлеба сколько! А мы от голода пораспухали! Скольких же людей могла спасти от лютой смерти эта пшеничка!
      - Твоя правда, Матвеевна! Истинная правда! - подхватили возбужденные голоса. - Проклятый куркуль!
      Но звучали и другие голоса:
      - Ишь начальник раздобрился, чужим добром кидается. А вы свое, колхозное, наживите... А то на чужое добренькие...
      Дед Степан, который вел счет мешкам, сказал Петренко:
      - Погоди, хлопец!
      Петренко прислонил мешок к дверному проему, прежде чем передать его по цепочке дальше.
      - Чую я твой голос, Перебейко, - сказал дед Степан, - это ты тут говорил за чужое добро... Стой, консомол, дай подкулачнику ответ дать! Чув, чув, це ты... Хлеб, шо Демченков заховал на горыще, наш, кровный, мы его заработали. Кто до Демченковых у наймы не ходил? Ты, Перебейко, да Козуля! А мы все ходили, нашим горбом вырос да нашим потом полит этот хлеб. И берем мы не чужое, а свое! Вот так! А теперь кидай!
      Пятьдесят три мешка зерна набрали с чердака и увезли на колхозный склад.
      Кухарский съездил в район, получил разрешение на распределение зерна: решено было оставить часть на семена, а остальное раздать колхозникам на трудодни.
      В селе только и было разговоров, что про Демченкова и его тайник.
      Одни проклинали жадного кулака, другие помалкивали, опасаясь мести его прихвостней. Большинство сходилось на том, что с болью высказала старая Матвеевна: сколько погубленных жизней мог бы спасти этот хлеб, если б его нашли раньше!
      ...В яслях вздохнули свободно, казалось, вместе с увезенным кулацким зерном развеялся страх, навеянный этим домом.
      И только Дина не могла прийти в себя и долго еще находилась под впечатлением происшедшего. Неожиданно оказавшись в кулацком доме, она временами испытывала нечто похожее на сожаление. Невольно думала о семье, которая лепила для себя это гнездо, о детях, которые здесь бегали и резвились, а ныне находятся неведомо где. Теперь же все ее существо восстало против жадного кулака. С того момента, как ее пальцы прикоснулись к сухому зерну на чердаке, ею овладела ненависть к захоронившим тут не просто пропитание, а источник жизни для таких, как Ангелина, сироты, все голодающие люди.
      Все зло, все несчастья многих людей здесь, в селе, и в городе происходили по вине таких, как Демченков! Ей захотелось говорить, кричать об этом злодеянии, высказать то, что переполняло ее. Тут Дина опять вспомнила о том, что ей предстоит сделать доклад для сельской молодежи. Она почувствовала себя внутренне подготовленной к этому докладу.
      Тоненькие брошюрки, которые хранились в ее "комоде", дополнят то, что она пережила и ощутила сердцем. Вечерами, уложив детей, она принималась за работу, читала, думала, конспектировала.
      Обнаруженный Диной клад оживил все село. В каждом доме люди мололи, терли, варили пшеничные зерна.
      - Ангелине теперь надолго хватит, - сказала Дина Ганке, - а нам, Петренко сказал, снова будут возить печеный хлеб.
      Пылыпок отпросился все-таки и побежал на склад к деду Степану, отдал ему кисет. Возвратился веселый.
      - Кисет деду понравился.
      А вечером Петренко привез четыре буханки свежего, ароматного хлеба.
      Петренко привозил не только хлеб, он и от себя тащил в ясли все, что попадалось под руку и что, по его мнению, могло пригодиться в хозяйстве. Однажды увидел, что отломилась ручка половника и Дине неудобно разливать детям суп.
      - Погоди, привезу тебе новый, - пообещал Петренко.
      И привез. Выклянчил у поварихи в столовой. Где-то попалась ему низенькая детская скамеечка, кинул в кузов, сгодится.
      В другой раз, заметив, что Дина хранит воду в чугуне, Петренко спросил:
      - А кадушки нет?
      - Они все распались, - ответила Дина.
      - В хозяйстве без кадушки не можна.
      Привез и бочку.
      Эмтээсовские ребята заметили его пристрастие к яслям и стали подтрунивать над ним.
      - Эй, Петренко, может, тягач прихватишь, ясельникам поиграть?
      - Да он сам не прочь за Динкой приударить...
      - Ничего вы не понимаете, - огрызался Петренко, - там же сироты, дети...
      Но ребята не унимались:
      - Знаем сирот, что в спидничках да в косичках...
      Каждое появление Петренко дети встречали восторженно. Мальчики научились хозяйничать в кабине, как дома, Юрко уже знал специальные термины: "включить скорость", "затормозить", "дать газ". Игры мальчиков теперь изменились, их уже не интересовали "гуси-лебеди" и даже "казаки-разбойники". Они теперь играли в машины. Мальчики самозабвенно пыхтели, дудели, подражая гудкам машин. У всех было отличное настроение. Испортила его, против ожидания, сама Дина.