Первый гром и первая любовь

      Появление колонны детей, одетых в одинаковые костюмчики, распевавших песню про пионерские костры, оторвало женщин от работы.
      - Ой, да кто ж это вас так прибрав? Ой, яки вы все гарные стали! Ганка, тебя и не признаешь, такая дивчина вымахала, а была затуркана... Пылыпок, ну як поживаеть твой товарищ Буденный? А Юрко! Юрко! Поглядите, люди добрые, парубком став!
      Дине нравилось, что дети не дичатся, охотно и толково отвечают на вопросы.
      А Ленка даже вышла вперед и предложила:
      - Хотите, я вам заспиваю?
      - Спивай, спивай, Леночка, - переглянувшись, закричали колхозницы, спивай, голубка!
      Лена стала в позу, придала своей лукавой мордочке выражение уныния и запела:
      У сусида хата била,
      У сусида жинка мыла.
      А у мене ни хатынки,
      Нема счастья, нема жинки.
      Женщины расхохотались.
      - Ах ты, певунья! - пробасила бригадирша и, подхватив девочку на руки, расцеловала ее. Лена неожиданно разревелась.
      - Испугалась она. Ничего, Леночка, не плачь, ты всем понравилась, чего ж плакать? - сказала Дина.
      - Она меня было придушила, - надулась девочка, - такая тетечка...
      Омельяниха подошла к Дине и сказала:
      - Ой, дивчина, уж как ты всем тут полюбилась. И дитям и нам. Лякуемо тебя за наших детей...
      - Спасибо, - тихо ответила Дина.
      Дина попросила выделить им участок, чтобы дети тоже поработали на поле. Она разделила детей на две группы, старшие пропалывали сорняки, а Оксана и Олеся собирали их в кучки. До обеда и управились. Бригадирша приняла работу, похвалила и премировала детей пучками свеклы. Растения были с длинными мохнатыми корешками.
      - Возьмите, на борщ сгодится. Навчилась, Динка, борщ варить?
      Дина покраснела. Омельяниха усмехнулась:
      - Ничего, не робей, у нас на селе и то не каждая жинка может как надо борщ сварить, у одной кислит, у другой сластит, а чтоб в самый раз, это не каждая потрафит.
      Детям понравилось ходить в поле, и Дина почти ежедневно стала выводить свое войско на помощь колхозницам. Покончили с бураками, перешли к подсолнечнику. Правда, тут ребятам стало трудней. В подсолнечнике, как в густом лесу, да и трава гуще, сильней, не сразу ее выдерешь. Но справлялись. Другое дело морковка, ее сразу можно отличить по кружевной ботве и врагов ее видно издали - лебеду и пырей.
      Однажды, когда возвращались домой, как всегда, строем, Ганка крикнула Дине:
      - Дин, глянь кто идет! Это же твой парубок!
      Бедная Ганка, она страдала, ревновала и в то же время ей хотелось сделать Дине приятное. Дина увидела идущих впереди Кухарского и Грудского. Она растерялась, готова была броситься обратно, но дорога вела ее навстречу политотдельцам.
      Кухарский, необычайно оживленный и веселый, воскликнул:
      - Это что за войско! Ну-ка дайте посмотреть на себя!
      Дети остановились, с любопытством глядя на незнакомого им человека в гимнастерке, перепоясанной ремнем.
      - Ты хто? - спросил его Пылыпок и завороженно прикоснулся к блестящей пряжке его ремня. - Ты красный командир?
      - Вроде того, - улыбнулся Кухарский. Его тонкое желтоватое лицо просветлело. Он положил руку на плечо мальчика: - А ты кто такой и как тебя зовут?
      - Я буденновец, меня кличут Пылыпком. Мне надо вот такого командирского ремня...
      - Пылыпок, разве можно просить? - сказала Дина. Она старалась не замечать пристального и ласкового взгляда Грудского.
      - Я не просю, я кажу - мне надо...
      - Ну, если человеку надо - значит, поможем! - сказал Кухарский. - Вот тебе ремень, буденновец Пылыпок! А позже будет и конь...
      Кухарский снял ремень и, опоясав мальчика, пытался застегнуть пряжку, ремень был непомерно широк. Пылыпок сказал:
      - Не, велик!
      - Да, велик. Ну что ж, подождем, пока подрастешь?
      - Ага... Только чтоб такой был, с пряжкой.
      Кухарский разговорился с детьми, он расспрашивал о родителях, близких, задавал вопросы, которые Дина боялась поднимать. У него же получилось просто и естественно.
      - Давайте-ка сядем и потолкуем, - предложил Кухарский. - Посидим кружочком.
      - Скажите, нравится вам жить в яслях? - спросил Кухарский.
      - Дуже, дуже добре! - воскликнул Юрко.
      - Значит, домой не захочется возвращаться?
      Дети переглянулись. Дина торопливо вмешалась:
      - А мы живем у себя дома, своей семейкой.
      Но Кухарский возразил:
      - Правильно, только есть и другие дома, большие, красивые, не хуже демченковского. Они так и называются, - детские, специально детские дома. Там вы будете жить, учиться, играть! Согласны? - Он ласково оглядел ребят. Те настороженно молчали.
      "Что он говорит? - ужаснулась Дина. - Он хочет их отдать в детские дома, туда, где живут страшные беспризорники? Туда Пылыпка, Ганусю, Олесю, тихих, робких ребят? Нет, нет! Это невозможно!"
      - Об этом, товарищ Кухарский, мы поговорим с вами после, - решительно сказала Дина. - Я считаю... У меня другое мнение... А сейчас, извините, нам пора обедать. Дети проголодались...
      Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы.
      - Пойдемте, дети, нам пора...
      Не сразу они откликнулись на ее зов. Дети почувствовали, что происходит что-то непонятное. То, что предлагал им красный командир, и волнение Дины все было связано с какими-то переменами в жизни каждого из них. Но с какими именно, они не понимали. Ясно было лишь одно: не всегда они будут жить в яслях и с Диной. Впереди какие-то тревожные перемены.
      - А в тех домах... детских, добавку дают? - после некоторой паузы осторожно спросил Юрко.
      Кухарский засмеялся.
      - Дадут, обязательно дадут! Вижу, ты любишь покушать. Это хорошо! Набирайся сил! Хороший солдат всегда отличается отменным аппетитом...
      - Да уж насчет этого все они герои, - вмешался Женя. Он тоже понял, что Дине неприятен этот разговор. - Мы не опоздаем, товарищ начальник?
      Но Кухарский не уходил. Он подождал, пока дети выстроились парами, и потом долго еще провожал их глазами.
      - А знаешь, Женя, - негромко сказал Кухарский, - у меня ведь тоже где-то растет пацан.
      - Как? - удивился Женя.
      - Разошлись мы с женой. Не прощаю неверности. Впрочем, сам виноват. Знал, что не наша, что нельзя надеяться. Сам себя обмануть хотел. Увидел помещичью дочь и сдурел, перемахнул через седло, и укатили... Вот и получилось... Сына-то я разыщу. Если б отдала... Он, знаешь, на этого Пылыпка похож, тоненький, голубоглазый.
      Они шли по пыльной дороге, оранжевое закатное солнце слепило глаза, удлиняло их тени.
      Женя ошарашенно молчал. Он не мог себе представить Кухарского влюбленным, способным на странный, почти авантюристический поступок: схватить девушку, перекинуть через седло и увезти!
      - А дивчина хороша... понимаю тебя, - неожиданно сказал Кухарский.
      Грудский вспыхнул.
      Вечером, как обычно, ребята собрались, чтобы послушать сказку.
      Детский дом, это такой маленький, как собашник, это такой, как у деда Степана? Туды ползком залазить можно, а, Дин? - вдруг спросил Санько.
      - Да иди ты, собашник! Он как школа в районе! И в нем во какие котлы и борщу ешь сколько хошь... Он для безродных.
      - А я не безродный. Дин, ты не отдашь меня?
      - Все туды пойдем! - раздался трезвый, жесткий голос Юрка, но глаза у него были молящими, в них тоже таилась просьба: "Ну, скажи, скажи, что не отдашь!"
      - Глупости все это, - сказала Дина, - послушайте, что я вам расскажу.
      - А тот командир Красной Армии сказал же "пойдете в детский дом", твердил Пылыпок.
      - Да ничего еще не известно. Ну, слушайте...
      - Не надо мне командирского ремня и не хочу я туда идти!
      - И я не хочу!
      - И я!
      - И я! Дина, не отдавай нас!
      То были крики отчаяния. Дина посмотрела на окруживших ее детей, хотела сказать что-нибудь в утешение, но не выдержала и расплакалась.
      - Да чего плакать? - попыталась утешить детей и себя Дина. - Вот вы живете в яслях, ведь хорошо вам здесь. Все у вас есть. А в детском доме будет то же самое. Там еще лучше, ребят больше и веселей. Помните, я вам рассказывала, что Владимир Ильич велел отдать детям самые большие и красивые дома? Так о чем же плакать?
      Они слушали ее, хотели ей возразить, но мокрые Динины глаза говорили совсем о другом. Да и сама Дина не могла себя утешить. В ее сознании детские дома были связаны с ловлей беспризорников, которые ютились в городских подвалах, прятались в одесских катакомбах и вселяли ужас в жителей. Она видела, как вытаскивали этих страшных ребят в лохмотьях, черных от сажи и грязи, слышала, как они визжат и сопротивляются. Их грузили в машины и отвозили в детские дома. Дина тогда училась в пятом классе. В городе только и было разговоров, что о ликвидации беспризорности.
      - Ну вот что, - решительно сказала она, - хватит плакать! Нужно действовать! Никуда я вас не отдам! Я сделаю все, что смогу, чтобы вас не отдавать!
      Она еще не знала, что именно сделает, как будет добиваться, но твердо решила выполнить свое обещание.
      Прошло два дня. Вечером, уложив детей, Дина вышла во двор. Небо было темным и низким, вечера становились прохладнее, а рано утром босые ноги обжигала роса. Но еще стояла самая макушка лета.
      Дина присела к колодцу, в траве что-то белело, лоскуток от кукольного платья. Дина нашила из тряпок кукол девочкам, и теперь кукол вовсю наряжали.
      Стукнула калитка. Дина вскочила.
      - Дина, это я!
      - Женя!
      - Соскучился. А ты?
      - Ой, Женя, я о ребятах беспокоюсь. Зачем товарищ Кухарский сказал им про детские дома? Мы все плачем. Так боюсь их отдавать...
      - Не понимаю, о чем плакать? Там им будет хорошо. Дина, а тебе привет...
      - От кого?
      - От комсомольцев "Красного маяка". Помнят твой доклад.
      - Да? - оживилась Дина. - Ну, как у них дела идут?
      - Здорово! Они тоже взяли шефство над лошадьми, проверили все фермы, двое ребят записались на курсы трактористов. Теперь комсомольцы задумали организовать кружок самодеятельности. Оборудуют в правлении колхоза сцену, шьют из рогожи занавес, репетиции каждый вечер. Скоро будет представление. Пойдем?
      - Да, да, - рассеянно ответила она.
      Что-то черное, шурша крыльями, пронеслось над головами. Дина вскрикнула и сорвала косынку.
      - Ты чего, птицы испугалась?
      - Это летучая мышь, она садится на белое. Знаешь, как вцепится.
      - И я тебя цеплялась? - рассмеялся Женя.
      - Нет, но говорят...
      - Трусишка ты, Динка!
      Помолчали.
      - Дина, а ты ждала меня?
      - Д-да...
      Хорошо, что в темноте он не видит, как вспыхнуло ее лицо.
      - Знаешь, я думал... Просто так, ни за что человека нельзя полюбить! Это будет не любовь, а совсем другое... Ты согласна?
      - Да...
      - У нас один парень, настоящий парень, втрескался он в одну девчонку из заводоуправления. Девчонка никудышная, несознательная и несоюзная, такая... вертихвостка, а он пропадает за ней, люблю, говорит, и ничего не могу с собой поделать. Ну что это такое? За что он ее любит? Чудно, правда?
      Дина подумала и возразила:
      - Но ведь Татьяна полюбила Онегина!
      - Так ведь это было при старом строе!
      - А Татьяна была хороша - откровенная и верная долгу.
      - Да что Татьяна, бездельная барышня! Разве можно тебя сравнить с какой-то Татьяной?! И вообще, оставим примеры классической литературы! Дина, я сначала не понимал тебя, просто не присматривался, такая смешная немножко, трусливая немножко... Но когда ты выступила на собрании в "Маяке", я подумал: "Вот это да! Такой я еще не встречал!" Ты же здорово сказала... И вообще ты добрая... и красивая...
      - Не преувеличивай...
      - Правду говорю! Я точно знаю, почему ты мне... нравишься. Знаешь, у меня все это в первый раз... А у тебя?
      - Тоже, - тихонько ответила Дина. - Скажи, а ты добрый?
      - Добрый ли? - усмехнулся Женя. - Похвалиться не могу. Бывают добрые люди, это хорошо. А еще бывают добренькие, таких не терплю. У нас мастер, Иван Тихонович, хороший мастер, а скажешь ему: "Чугун из литейки поступил пористый, с брачком". - "Да ладно, ребята, не станем заедаться", - ответит. Со всеми добреньким хотел быть... Нет, Дина, я не такой добрый! Я когда увидел колхозных лошадей, в болячках, мухами облепленных, то этого конюха, Перебейку, попадись он мне...
      Дине почудился шорох в сенях.
      - Ой, ребята не спят, - шепнула Дина, - я побегу!
      Но когда она вошла в хату, там было тихо, и слышалось мерное дыхание спящих. Ганка накрылась с головой.
      Утром начался дождь, дети сидели в хате, рисовали, складывали буквы из палочек. Ганка подошла к Дине и, уставившись в пол, тихо сказала:
      - Я пойду...
      - Куда, Гануся?
      - До тети...
      Она нашла свое старое платье, покрылась линялым платочком, выглядела жалкой и маленькой.
      - Зачем? - спросила Дина.
      - Надо!
      - Погоди, давай поговорим. Ведь тетя тебя ни разу не навестила, и мне кажется... я, конечно, не знаю... Ты, Гануся, расскажи мне все-все...
      - Я пойду, - не отзываясь на ласку, упорствовала Ганка. Личико ее закаменело.
      - Пойдем вместе.
      Ганка молча, с признательностью посмотрела на Дину.
      - Подожди меня, уберу со стола. А вы, дети, пока занимайтесь делом, не деритесь, не спорьте и на улицу не выходить! Мы скоро вернемся. Ты, Санько, смотри за Олесей. И спичек не брать, слышите? Вот вам букварь, смотрите картинки. Юрко, Санька не обижай. Пылыпок! Веник - не конь, доломаешь, нечем будет хату подмести. Бери лучше ухват, скачи на нем... Ну, пошли, Гапуся.
      Они вышли во двор, дождь не прекращался, крупные капли лениво шлепались в лужи, образуя маленькие частые круги, сырая трава скользила под ногами, с ветвей при малейшем прикосновении обрушивались потоки воды. Девочки припустились бегом, не разбирая дороги, прямо по лужам. Ганка раскраснелась, запыхалась, но внезапно остановилась, потом пошла медленнее. Дина поняла, что они приближаются к дому Ганкиной тети. Наконец остановились перед калиткой. Обе молчали. Лил дождь, а они стояли...
      Ганка толкнула калитку, и они вошли во двор. На веревке, перетянутой через двор, мокло какое-то тряпье. На крыльце перед входом лежала груда камыша. Ганка поднялась на крыльцо. Дина смотрела на ее мокрый линялый платочек, на втянутые плечики, и щемящая жалость охватила ее. Зачем они пришли сюда, ведь Ганка боится переступить порог...
      Дина тихонько дотронулась до плеча девочки.
      - Пойдем отсюда!
      Но в этот момент отворилась дверь, и на пороге показалась высокая худощавая женщина. У нее было смуглое, желтоватое лицо, черты его были правильны и соразмерны, верно, в молодости женщина была красива.
      - О, якие жданные гости... - заговорила она певуче, - проходьте до хаты...
      Несколько ободренные этим приглашением, они вошли в дом.
      В сенях ударил промозглый, острый запах нечистот. Дверь, ведущая из сеней в хату, была обита мешковиной, полосками клеенки, она открылась легко и бесшумно.
      В хате все было пропитано все тем же резким и неприятным запахом. У окна деревянный, покрытый стертой клеенкой стол, две лавки, на стенах пожелтевшие от времени вышитые рушники. На одном из них была вышита молодица с черными косами, она выглядывала в окошко, внизу было написано: "Что ж это мой Грыцько не идэ?" Вопросительный знак лишь угадывался, нитки стерлись. В углу - темная икона. Рядом два портрета. Сама хозяйка в молодости, в темной кофточке с рюшечками у подбородка, с красивым невеселым лицом, и парубок, горбоносый и чубатый... Под портретами изрядно засиженные мухами маленькие фотографии.
      - Проходьте, сидайте, - говорила хозяйка, прошлепав босыми ногами к лавке.
      - Мы тута, тетечка, постоим, - сказала Ганка.
      В запечном закутке, завешанном грязной и линялой ситцевой занавеской, кто-то шевельнулся, и Ганка вздрогнула.
      Женщина продолжала разглядывать пришедших, особенно внимательно изучала она Дину.
      - Ну, как живешь, племянница?
      - Добре, - тихо ответила Ганка.
      - Гладка стала, выросла...
      - Казенные харчи на пользу... - отозвался мужской голос. И в хату из-за занавески вышел хозяин, тот самый мужик, который привозил в ясли койки. Мужик был бос, в исподнем белье.
      - Это... вы? - изумилась Дина.
      - А! Сама заведувачка пожаловала. Консомол...
      - Консомол еще тебя, старого дурня, навчит, как надо жить... Правда, дивчина? - обратилась хозяйка к Дине.
      - Нет, зачем же, - пробормотала Дина.
      - Учите, учите старых дурней! Весь свой век робыли на земле, спину гнули, а чего нажили? Вошь на аркане да блоху на цепи... А консомол, они враз и хлеб заграбастали...
      Дина внимательно смотрела на женщину, как бы говоря: "Так вот вы какие", но та, сверкнув маленькими глазками, заговорила по-другому:
      - Ты не думай, что мы супротивники. У его, мироеда, и надо было забрать. Такие паразиты, куркули! Только и бригадирша, Омелиха, она тоже хороша, себе все трудодни понаписала! А дед Степан зерно до себе в хату перетяпав! Сидоренко, директор этот, пьяница! Ангелина, що до вас ластится, первостатейная... - Она выпалила грязное ругательство. - ...Павла змея подколодная. Кухарский врун! Ешо там такой...
      - Да все хороши, все до единого! - подтвердил мужик. - Ты им, дивчина, не верь, ни одному не верь, все как есть сволота!
      - Но как же... - начала было Дина.
      Но тут хозяйка снова обратилась к Ганке:
      - Пришла, значит, до тети, навестила. Спасибо, не позабыла нас, убогих да голодных. Спасибо, племяшка. Ты вон яка гладка стала, а с меня все спидницы спадают. И дядя твой весь иссох... Отак живем, племянница, не до жиру, не до каш и сахару, а быть бы живу...
      Ганка виновато опустила голову.
      - А ведь мы с тобой остатним куском делились, - продолжала уже слезливо хозяйка, - из своего рта отрывали, а тебя годували. Да хто такое помнит? От кого благодарности дождешься? Один бог знает про наше добро...
      Тут она повернулась к иконе, как бы призывая ее в свидетели.
      - А если чем тебя обидели, слово какое недоброе вырвалось, уж ты нас, племянница, прости, грешных. Грешны мы, ох как грешны! Прости...
      Она поднялась, низко поклонилась девочке. Ганка вспыхнула и залилась слезами.
      - Прощаешь, значит? Ну, спасибо тебе, ангелочек, спасибо, - и она снова низко поклонилась.
      - Но Ганка не могла с вами поделиться, - сказала Дина. - Мы не разрешаем ничего выносить из яслей. Продукты предназначены только детям.
      Та метнула на нее быстрый взгляд.
      - Поясни, поясни нам, мы люди тэмны, мы ничего не разумием...
      - Не надо так, тетечка! Не надо! - закричала Ганка.
      Раздув ноздри тонкого длинного носа, женщина, уже не скрывая злобы, закричала:
      - Указывать будешь, паразитка? Сама знаю, чего надо и чего не надо. Обратно до нас пришла, так молчи!
      - Не встревай! - добавил дядя. - Не перечь старшим! Поважай нас! А то, глядите на нее! Учить вздумала! Да мы тебя так научим!.. За все! Шоб помнила, кто мы тебе. И подчинялась!
      - Простите меня, - тихо проговорила Ганка.
      - Простить? - завизжала тетка. - Да я тебя поучу! - и бросилась к девочке.
      - Не смейте! - закричала Дина. - Никогда Ганка не вернется к вам. Не смейте ее бить! Она будет жить со мной!
      Выкрикнув эти слова, Дина вдруг почувствовала, что давно нужно было их сказать, давно они зрели в ней! Наконец она приняла решение, единственно правильное, и никто уже теперь не заставит ее отказаться от него.
      - Чего есть станете? - с издевкой спросила тетка. - Сами с голодухи сюда набежали. Обдрипана, голодна, босая, голота несчастная! Не слухай ее, Ганка, завезет тебя до города, там и кинет. Иди сюда, Ганка, не слухай ее...
      Ганка, подняв полные слез глаза, с мольбой смотрела на Дину.
      - Нет, нет, Гануся! Не бойся, идем отсюда. Вы не люди, вы хуже, хуже... - Дина выскочила из хаты.
      - Скажите, какая нашлась! Подбери сопли...
      И грязное, отвратительное ругательство понеслось вслед убегающим девочкам.
      - Никогда, Гануся, не вернешься ты в этот дом. Мы будем вместе! Всегда! Где я, там и ты... Навсегда! Согласна? - говорила Дина.
      Дрожа, не веря своему счастью, Ганка спросила:
      - А ты меня не кинешь?
      - Никогда! - твердо ответила Дина.
      Они взялись за руки и медленно пошли к дому. Дождь прекратился.
      В тот же вечер Дина написала домой письмо:
      "Дорогие мои мама, папа и бабушка! Как я рада, что вы есть у меня, такие добрые и хорошие. Прежде, когда мы еще жили все вместе, я думала, что все люди такие, как вы. Но тут я увидела людей жестоких, злых, которые получают удовольствие от того, что причиняют зло другим. Это Ганкины родственники. Мы сегодня были у них. Я не могу писать об этом. Это ужасно. Ганка, она сирота, у нее нет никого на свете, кроме меня и вас. Я решила, что никогда не оставлю ее. Поймите меня. Мы должны взять Ганку. Теперь я могу работать, поступлю на вечерний рабфак при нашем университете, а там перейду на филологический".
      Дина вздохнула и продолжала:
      "Я уже многому научилась и теперь смогу справиться с любой работой. А урожай будет очень хороший, все так говорят, потому что дождь спас урожай. Все изменится. Проживем. Но если вы думаете, что нам будет трудно, напишите мне сразу, тогда мы с Ганкой останемся на зиму в колхозе, нас оставят, и работа у меня будет, даже если ясли закроют, они ведь только на летний период. О нас вы не беспокойтесь, нам будет хорошо, потому что теперь я не боюсь никакой работы. Целую вас. Жду ответа. Дина".
      Она запечатала конверт, написала адрес. Что ответят ей родные? Все равно решение ее останется неизменным...
      На следующий день Дина собралась в политотдел, чтобы отправить с уходящей в город машиной свое письмо и поговорить с товарищем Кухарским. Гануся вилась вокруг Дины, несколько раз боязливо поглядывала на конверт, Дина шепнула:
      - Не бойся, ничего теперь не бойся...
      По пути в политотдел Дина представила себе, как дома прочтут ее письмо, как задумаются мама, папа и бабушка. Конечно, скажут они, хорошо, что у девочки добрая, отзывчивая душа... Бабушка обведет своими голубыми глазками их тесную комнату - все заставлено: три кровати, шкаф, буфет, стол у самого окна. Куда же поставить четвертую кровать? Ну, допустим, девочки будут спать вдвоем, хотя это негигиенично, скажет бабушка. Но чем питаться? Ведь главное - питание. Дина привезет домой еще одну иждивенку... Имеет ли она право на это? Нет, не отдаст она Ганку. Пусть дома и тесно, и голодно, зато это дом, семья, добрые люди...
      В политотделе Дина застала Кухарского, Женю и незнакомую женщину в темном платье, запыленных туфлях на каблуке. Она была красива - темные, гладко зачесанные волосы, большие выразительные глаза. Женщина сидела за столом, рядом с ней лежал желтый портфель с потрепанными уголками, из которого она доставала какие-то бумаги. Женщина внимательно посмотрела на Дину и чуть улыбнулась.
      Дина смутилась...
      - Я в другой раз, пожалуй...
      - Нет, нет, проходи, - оживленно сказал Кухарский, - вот знакомьтесь, это заведующая яслями, Дина Чепуренко, а это новый сотрудник политотдела товарищ Зорина Анна Родионовна. Надеюсь, у вас найдутся общие интересы...
      - Здравствуйте, - сказала Дина.
      - Здравствуй, девочка, - мягко ответила Анна Родионовна.
      - Ну, выкладывай свои заботы, - сказал Кухарский.
      Женя быстро подвинул Дине стул. Дина села, конверт с письмом положила рядом на стол.
      - Я насчет детей, товарищ Кухарский, - начала Дина, - вы им сказали про детские дома. Теперь все волнуются, переживают... Не надо было так, сразу...
      Кухарский несколько растерялся.
      - Разве они не знали?
      - Конечно, нет. Ведь они только-только начали поправляться и забывать все...
      - Ты права, Дина! Как же это я... Нехорошо...
      - Да ничего, я их успокоила, но нужно все-таки решать: когда закроются ясли? Куда девать сирот и остальных ребят? Неужели мы просто повесим на двери замок, выставим их, отправляйтесь, откуда пришли?
      - Ну, Дина, пошла в наступление, - пошутил Кухарский.
      - Она, товарищ Кухарский, только об этом и думает! - сказал Женя.
      - Ну уж, только об этом!
      Дина нахмурилась. В разговор вмешалась Анна Родионовна:
      - Скажи, Дина, сколько у тебя детей в яслях?
      - Шестнадцать...
      - А возраст какой?
      - Самый разный: младшей, Олесе, годика три будет, а старшей, Наталке, десятый пошел.
      - Все сироты?
      - Нет. У пятерых живы родители, отец или мать, - отвечала Дина, - они уйдут домой. Трое ребят сироты, но жили и будут жить у родственников, а восемь человек круглые сироты, им некуда идти после яслей.
      - Ну что ж, сирот устроим в детский дом, - сказал Кухарский, - ты, Дина, с чем не согласна? Чего хмуришься?
      - Да не хочу я отдавать их в детский дом! Вы поймите, они сельские ребятки, тихие... Вот даже Юрко, это он только со мной такой... бывает, озорничает, а там? Забьют его. Я уже не говорю о малышах... Тимка, Грыцько, они же совсем маленькие, не понимают... Их каждый может обидеть... Каждый...
      - Не огорчайся, девочка, - нежно, по-матерински сказала Анна Родионовна, - что делать? Гражданская война оставила нам детскую беспризорность, засуха и голод - опять сиротство... Будем принимать меры.
      - Ну что ж, давайте думать, - сказал Кухарский. - Время у нас еще есть. Соберемся еще, решим. А ты, Дина, не вешай нос! Видишь, нас в политотделе уже трое, - сила! Вот пришлют еще заместителя и редактора, штат будет полностью укомплектован. Полная боевая единица... Ничего, выдюжаем, как здесь говорят... И тебе поможем!
      - Так я пойду. - Дина встала.
      - Конверт... твой? - спросил Женя, указывая на письмо, которое Дина положила на стол.
      - Да, это мое письмо. Подвода в город еще не уходила?
      - Нет. Отправим с нашей почтой...
      Перекладывая конверт на груду других запечатанных конвертов, предназначенных для отправки в город, Женя успел прочесть адрес: Одесса, Греческая, 36, квартира 5, Чепуренко А.И. Почему-то облегченно вздохнул. Домой, значит, написала.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ
      А на дворе уже стоял август, последний, закатный месяц лета. Нынче он был особенным. Не желтизной и началом увядания заявил о себе август, а точно в май переродился. Все зеленело свежо и сильно, воздух был напоен влагой и теплом, сквозь густые плетни, отделявшие сады от улицы, виднелись наливающиеся соками плоды. Все поспевало: и раннее, и позднее. Раннее наверстывало, позднее торопилось.
      Вести о хорошем урожае, благоприятной погоде дошли до города и до тех, кто ушел туда из сел. В каждом письме, при встречах с земляками селяне сообщали о радостных переменах, звали уехавших обратно домой.
      И постепенно люди стали возвращаться. Каждый день новости. Первыми, конечно, их узнавали дети. Идут в поле или на прогулку, и вдруг кто-нибудь крикнет:
      - Гляньте, Макрушенки возвернулися!
      - Ой, у Конопельковых хтось в хате есть!
      Каждое вновь распахнутое окно, каждый новый дымок поутру радовали детей и в то же время навевали грусть. Если некого ждать, если нет уже надежды на возвращение в родной дом, лучше поскорей пройти мимо, не заглядывая в окна, ставшие чужими...
      Так поступали Юрко, Санько, Тимка и Грыцько. Они никогда не останавливались поглазеть, не радовались возвращению селян и вообще вели себя так, будто все это их не касается, торопливо проходили мимо своей заколоченной хатки.
      Только недавно Дина узнала, что отца Юрко, Тимки, Санько и Грыцько убило ящиком в Херсонском порту, где он работал грузчиком, а мать весной умерла от голода.
      Однажды утром, когда ребята шли, как обычно, помогать в поле, Дине показалось, что в хате кто-то есть.
      И Юрко остановился, тихо сказал:
      - Там хтось есть...
      - Посмотри, - сказала Дина.
      Юрко бросился в дом. Санько, Тимка и Грыцько за ним.
      В хате послышались восклицания, радостные крики. На пороге появился Юрко. С торжествующим видом, сияющий от счастья, он тащил за руку растерянную и смущенную девушку в городской плюшевой жакетке, с непокрытой, коротко остриженной головой.
      - Це Наталка, мамина сестра, родная! - кричал Юрко.
      Дина с детьми бросились во двор. На траве валялся тощий узелок, а на нем белый, в алых розах платок с кистями.
      - Родная сестра! - повторял Юрко, особенно напирая на слово "родная"...
      Юрко держал Наталку за руку, Санько с другой стороны сжимал ее локоть, Тимка и Грыцько ухватились за юбку.
      - Ну, здравствуй, Наталка! - сказала Дина.
      - Здравствуй! - тихо ответила та.
      - Как хорошо, что ты приехала! Если хочешь, мы сейчас поможем тебе прибрать в хате. Поможем, ребята?
      - Поможем! Да! Да! - закричали все.
      Наталка растерянно молчала. Братики не двигались с места.
      - Да отпустите вы ее, - усмехнулась Дина, - человек с дороги, утомился, а вы...
      Неохотно разжали они руки, Наталка вздохнула и выпрямилась.
      - А ну, Гануся. Юрко, Пылыпок, Лена, Надийка, беритесь за дело. Юрко, где у вас тут вода?
      - Зараз, тут у криныци.
      Вмиг закипела работа: старшие дети под руководством Юрка и Ганки занялись уборкой, младшие разбрелись по саду.
      - Они все сейчас сделают, - улыбнулась Дина, - а мы давай посидим вот тут...
      Она села на старую скамейку под деревом.
      Но Наталка подняла свой узелок, накинула на голову белый с розами платок и сказала:
      - Пойду...
      - Куда?
      - Назад. В город!
      - Но почему? Почему назад?
      Наталка прикусила губу, что-то дрогнуло на ее бледном лице, и она, с трудом сдерживая рыдание, выговорила:
      - А что... мне... с ними... делать?
      - Как это "что делать"? Но ведь это твои племянники. Ты же к ним приехала!