Первый гром и первая любовь

      - Вот бы раздобыть ножницы, - озабоченно сказала Дина. - Я бы вас остригла. Где взять ножницы?
      Юрко сказал:
      - Были у нас ножницы, они в хате... Из хаты ничего брать не можна, - и он важно посмотрел на Дину, точно говоря: "Нашла себе дурня, чтобы из хаты добро вытаскивал..."
      - Жаднюга, - прошептала Ганка.
      - А ты голодранка, - вскипел Юрко, - и сама голопузка! Родная тетка тебя держать не хочет.
      - Брешешь! - со слезами вскричала Ганка.
      - Не нужно ссориться. Пойдемте лучше домой, - прервала Дина перебранку.
      Жара стала гуще, тяжелей, небо совсем низко опустилось на землю. Когда подошли к дому, все уже снова обливались потом.
      И в доме было душно. Дина достала из мешка две буханки хлеба, смахнула со стола пыль и разрезала хлеб на семнадцать равных частей. Юрко приметил горбушку, первый протянул за ней руку: "Чур, моя!" Дети быстро расхватали остальные куски. Взяла Дина и себе кусок хлеба. Некоторые малыши жадно глотали, почти не пережевывая, другие, разморившись после купания, ели с полузакрытыми глазами. Юрко медленно откусывал от своей краюшки со всех сторон маленькие кусочки и всякий раз оглядывал ее, измеряя, много ли еще осталось. Он ел дольше всех, и получилось так, что все уже съели свой хлеб, а у Юрка еще осталась его горбушка. Дети обессилели от жары, от сытости. Сон настигал их повсюду - на лавке, на полу, Олеся и Оксана уснули на лесенке, которая вела на лежанку печи.
      Дина тоже не в силах была противиться одурманивающему сну.
      РАССКАЗ АНГЕЛИНЫ
      К вечеру Дина наконец затопила печь. Дело это оказалось не таким уж простым, как ей представлялось. Рядом с утрамбованной в печи соломой Дина поставила глиняный горшок, в который налила воды, насыпала туда манку, посолила ее; сверху горшок прикрыла железным кружочком. Не успела поднести спичку, как вспыхнула солома, язык пламени рванулся вперед. Дина едва успела отскочить, несколько искр обожгли ей руки. Пламя не утихало, с треском вылетали из печи огненные языки.
      Дина схватила какую-то палку с железным полукружьем и принялась заталкивать солому в глубину печи. Наконец огонь унялся.
      Теперь она подкладывала солому осторожно, маленькими пучками, однако снова не убереглась, один пучок вспыхнул в ее руке, и несколько горящих соломинок упало на пол. Дина отскочила, в ужасе ожидая, что сейчас вспыхнет весь дом. Зато в горшке забулькало, и запах горячего варева распространился по хате. Кажется, все шло нормально: печь топится и каша варится. Но Дину подстерегала новая беда: неожиданно в горшке что-то зашипело, железный кружок приподнялся, и каша потекла на шесток.
      Дина беспомощно металась перед печью, она уже обожгла пальцы и теперь пыталась при помощи той же палки отодвинуть горшок от огня, но он точно прирос к поду печи. Наконец она догадалась, что нужно загрести жар в глубину печи. Шипенье приутихло, и кружок умиротворенно улегся на прежнее место. Но уже через секунду он вновь поднялся. Каша потекла по бокам горшка.
      - А ты ухватом его, ухватом! - раздался позади голосок Ганки.
      - Как?
      Девочка показала, как нужно перевернуть ухват полукружьем вперед.
      - Ой, а я не знала, до чего просто! - обрадовалась Дина.
      Она подвела ухват, приподняла горшок и стала тащить его на себя. Прикусив губу, Дина действовала, казалось, наверняка, но тут, вопреки логике, горшок повалился набок и белая, густая, комковатая манная каша широкой струей хлынула на пол. Несколько капель брызнуло Дине на ноги.
      - Ой, ой, как больно, ой, мамочка! - закричала Дина.
      - Ой, лишенько, обварилась, - по-старушечьи причитала Ганка, бегая подле нее. Потом опомнилась: каша-то пропадает. Подхватив какую-то черепушку, Ганка принялась собирать ею в горшок непроваренные комки каши вместе с золой и мусором.
      - Ничего, ничего, каша добрая, все поедим...
      Морщась от боли, Дина вместе с Ганкой собирала жалкие остатки своего варева.
      Но ничего не пропало: кашу доели, опорожнили горшок до донышка. Дина тоже ела эту хрустящую, пополам с золой, кашу. Ей, как и детям, казалось, что ничего вкуснее она не едала.
      Наступил вечер. Пылало закатное, без единого облачка, небо, с реки повеяло прохладой. Дети уселись на колоде, Дина в середине. Горели волдыри на ногах, сковывала усталость. А дети, благодарно заглядывая ей в глаза, облепили ее тесно-тесно. Олеся, на правах маленькой, полезла на колени. При этом она несколько раз поглядывала на Дину, пытаясь угадать, не сгонит ли та ее.
      - Лезь, лезь, - подхватив девочку, сказала Дина, хотя больше всего ей хотелось сейчас немного остыть. Олеся была тяжелой и горячей. Без опаски уже гладила Дина лохматую головенку девочки.
      - Давай заплетем маленькие косички, - сказала Дина, отделяя прядь Олесиных волос. - Хочешь?
      - Ага! - восхищенно ответила Олеся.
      Полюбовавшись тугими косичками Олеси, Дина перевела взгляд на остальных детей. Среди шестнадцати ребят лишь нескольких малышей можно было назвать ясельниками, остальные скорей относились к дошкольникам, а Юрко, Пылыпок, Ганка, наверное, могли бы уже и в школу ходить.
      Разные по возрасту, наружности, они, однако, очень походили друг на друга. У всех были изможденные лица, запавшие глаза, тоскливый взгляд.
      Дине хотелось их развеселить.
      - Ребята, кто из вас знает стихи? - неожиданно спросила она.
      - Я знаю, - быстро откликнулась маленькая Олеся, - слухайте: эники-беники ели вареники!
      - То считалочка, а не вирш. Я тоже знаю считалочку. От слухайте! На голубом ковре сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты такой?
      Победно оглядев ребят, Ганка плюхнулась на колоду рядом с Диной, незаметно оттиснув при этом Оксанку.
      - Короли и буржуи в Черном море купаются, - презрительно сказал Юрко, а вона про их считалочки считает.
      - От я знаю гарный вирш, - несмело сказал Санько.
      - И я!
      - И я знаю!
      - Молчи, Санько! - крикнул Юрко.
      - Но почему? Говори! - вмешалась Дина.
      Однако мальчик молчал, а Пылыпок уже декламировал:
      Никто пути пройденного
      У нас не отберет.
      Мы конница Буденного.
      Дивизия, вперед!
      - Я все про Буденного знаю! - говорил Пылыпок. - Я в конницу пойду, всех порубаю.
      Худенькая, высокая Надийка предложила:
      - Слухайте мой вирш. У нашего Омелечка невелычка семеечка: только он, да она, да старый, да стара, да Грыцько, да Панас, да две дивчины, что в нас, да два парубка усатых, да две дивчинки косатых... Ой, позабыла как дальше!
      Дина расхохоталась, дети тоже заулыбались.
      - Вот это семеечка, - сказала Дина, - а ведь мы теперь тоже семеечка, правда, ребята?
      - Ой, какие вы гарные стали! - раздался женский голос. Дина и не заметила, как во двор вошла кареглазая Ангелина, которая утром спорила с Павлой.
      Улыбаясь, она оглядела детей и остановила свой взгляд на Оксане. Девочка насупилась и отвернулась.
      - Вот набрала, в борщ можно покрошить, - сказала Ангелина, протягивая Дине пучок травы, - молоденькая, добрый борщ будет...
      Ангелина была невысокого роста, опрятная и какая-то вся уютная. Все сидело на ней ладно - коричневая, в мелкий горошек кофточка, ловко скроенная по фигуре, белый платочек, перехваченный узлом под подбородком, длинная темная юбка.
      - Большое спасибо, - сказала Дина, она взяла траву и вскрикнула: - Да это же крапива!
      Ангелина улыбнулась.
      - Бурачки посохли, так хоть крапивы нарежешь...
      - Она жалится!
      - А ты ее в холодную воду опусти, она и жалиться не будет. Где у вас вода?
      - У нас колодец высох, я воду с реки ношу, - отвечала Дина.
      - Криница усохла? - Ангелина даже в лице переменилась. - Такая глубокая криница и усохла! От засухи! Не будет дождя, все погорит.
      Приход Ангелины, ее сетования по поводу засухи снова навеяли грусть, а Дине так хотелось растормошить, развеселить детей.
      - Давайте в пряталки играть! - крикнула она, - кто будет водить?
      - Чур не я...
      - Чур не я...
      Водить стала рыженькая Ленка. Дети быстро освоились в просторном саду, бегали, прятались, смеялись. Дина с Ангелиной молча сидели на колоде.
      - Слухай, дивчино, - начала Ангелина.
      - Я хотела спросить...
      - Ну, ну, пытай...
      - Правда, что почти все дети здесь сироты? - спросила Дина.
      - Ой, много сирот, - печально отвечала женщина. - Оксана вот, об Оксане сердце у меня болит...
      Лицо Ангелины оживилось.
      - Она вам родная? - спросила Дина.
      - Нет, не родная. Я, дивчина, байбак, нет у меня ни родины, ни детины... так уж вышло. Держала я пяток курей да сизокрылого петуха, голосистый был петух, и тех в колхоз отдала. Ничего, живу. По весне стала травку собирать, потом в город сбегала, кой-чего на крупу обменяла, шаль с кистями, добрая шаль была, алые розы по черному полю... Кукурузы трошки оставалось, смолола; бурачки в погребе подгнили, а с голодухи за милую душу пошли. Живу славно, не побираюсь, бога не гневлю... Еще подсолнушки в тот год уродились, насиння в торбинку засыпала, так теперь горстку возьму, душу отводит. Одна я... А у кого дети да старики, того голодуха крепко подкосила, ох и подкосила... царство им небесное, - она перекрестилась и, помолчав, продолжала мягко и певуче: - Ты за Оксанку пытаешь. Был у ней батько, парубок гарный, и одружился он с дивчиной статной, чернобровой, Галиной ее звали. Оксана у них народилася. Как выйдут, бывало, в люди, будто солнце взошло! Из себя видные, а дивчинка, Оксана эта, ну, колокольчик в поле, так и заливается. А уж как она Грышу, батько своего, любила, ужасть, все: "таточку да таточку", с батькиного плеча не слезала.
      Ангелина вздохнула.
      - Завели в нашем селе колхоз, Грыша за конюха заступил, дюже он коней любил, своего коня не было, из голоты он, так уж людских пестовал, и чистил, и скоблил, ну вроде господские кони. Не дай бог, если кто напоит взмыленного коня или погоняет сильно, тут уж он на все село засрамит... А вышло что? Подпалили конюшню, ворота приперли, а там кони...
      - Куркули подпалили?
      - А кто ж еще? В ком еще злоба кипит? Как занялось поутру, на рождество, сбигся народ, туды, сюды, а ничего не поделаешь, горит со всех сторон, балки повалилися, кони, сердешные, уж как они кричали! Грышу за руки люди ухватили, Галина вцепилась в его, аж повисла на ем... Оксаночка пташкой в ноги кидалася, а не удержали его, всех откинул и в огонь!
      - И сгорел?
      - Загинул со своими конями. Как заголосила дитына! "Таточко, мой таточко". У самого пожарища схватили ее, оттащили. Билась, кричала... Галину без памяти в хату унесли. Недолго проболела, отдала богу душу. И осталася Оксана сиротинкой. Невеселая, недобрая, она теперь как закаменела. Никого не любит. Уж я до нее по-всякому, а не глядит...
      И, наклонившись к Дине, широко раскрыв свои карие глаза, зашептала:
      - Ох, не к добру дали вам эту хату. Заховал Демченков в хате или в саду свой хлеб. Много у него было хлеба. Уж люди шукали, шукали, так ничего не нашли. Рыли и землю, и в погребе все перерыли, и в сарае глядели, нема... А может, спалил?..
      - Как это? - Дина не могла себе представить, неужели устроили костер из буханок хлеба. - Как спалил?
      - Пожалуй, что столько зерна им и не попалить.
      Прибежала запыхавшаяся Лена:
      - Дина! Юрко Санька бьет, чтоб не играл с нами, мы Санька поставили водить, а Юрко...
      И, не договорив, побежала в сад, откуда доносились возбужденные голоса детей и Санькин рев.
      Дина встала.
      - Пойду...
      Ангелина улыбнулась.
      - Гляди, оклемались, играют...
      - Ой, тетя Ангелина, подождите! Нет ли у вас ножниц? Стричь хочу всех, там у них такое...
      - Ножницы есть, как им не быть. А ты сперва карасином им головы смажь, карасин, он добре всякую нечисть выводит.
      Ангелина ушла, а Дина поспешила к детям, выяснить, почему Юрко бьет Санька.
      Но, когда Дина пришла, дети уже мирно играли, и она не стала им мешать.
      Заводилами во всех ребячьих играх были Юрко и Ганка. Юрко хитрил: когда ему приходилось "водить", то подсматривал, кто куда прячется, разожмет пальцы и подглядывает, а после сразу "застукивает".
      - Э, так нечестно! - закричала Дина, - ты сожми пальцы и не подглядывай!
      Дина сама еще недавно играла в прятки и знала все уловки таких, как Юрко, хитрецов.
      - Ага, и я казав, что ты подглядываешь! - сказал Санько.
      - Молчи! - обрезал его старший брат.
      Грыцько и Тимка во всем поддерживали Юрка, они были так неразлучны, что даже во время игры прятались вдвоем: засунут головы под куст, зажмурятся и воображают, что превратились в невидимок.
      Дина при виде этих уловок расхохоталась и вытащила братиков за ноги.
      - Да разве так нужно прятаться? - воскликнула Дина. - Ноги наружу... Пойдемте, я вам покажу такое местечко, где Юрко никогда вас не найдет! А ты, Юрко, не подсматривай, я проверю! - и на цыпочках, тихонько увела ребят за сарай.
      Ганка и в игре опекала малышей - Олесю и Оксану. Но те часто подводили Ганку. Заметив, что Юрко направляется в ее сторону, девочки начинали кричать:
      - Ганка, сильней ховайся, Юрко идет!
      Долго еще в саду и над рекой раздавались ребячьи голоса, смех и топот ног. Разыгрались так, что и не заметили, как наступила торопливая южная ночь. Темно, страшновато. Все поспешили домой.
      Отправив детей в хату, Дина пошла, чтобы затворить калитку. Во дворе было темно и тихо.
      И снова нахлынули вчерашние страхи. Высокая, раскидистая шелковица, за стволом которой прятались дети, казалась теперь страшным великаном, вишня настороженно раскинула свои лапы-ветви. Зловеще шуршали низко пролетающие летучие мыши.
      Дина заторопилась в дом. Скорей закрыть дверь. Но как? Нет ни крючка, ни другого запора!
      - Ганка, где ты? - позвала она свою маленькую помощницу. - Скажи, Гануся, как нам закрыть эту дверь?
      - Зараз, - отозвалась девочка и тоже принялась шарить по двери ловкими, быстрыми пальчиками, - ничего нема... Это когда стара померла, так люди тут шукали хлеб, вот и оборвали крючки. А мы ухватом, - догадалась она и, притащив злосчастный ухват, просунула его в дверную ручку. Обе подергали: ничего, держит.
      - Ухват, он здоровше за крюк, - поясняла Ганка, - его сроду не переломишь!
      На столе горела поставленная в кружечку свеча, огарок они тоже нашли в печном закутке.
      В доме, накалившемся за день, нагретом еще и печью, было невыносимо жарко и душно, но Дина крепко-накрепко закрыла окна.
      Ганка на секунду прижалась к Дине и, боязливо оглянувшись, посмотрела в темь за стеклами. Ей казалось, что кто-то враждебный наблюдает за ними из сада и ему известны все их хитрости. Они закрыли и вторую дверь, которая вела из сеней в дом, приставили к ней скамейку.
      Стали собираться ко сну. Дина кой-как прошлась влажной тряпкой по полу, запыхалась и отбросила тряпку в угол; затем вытащила из кучи сваленных в углу вещей тюфяки, настелила их на пол, побросала подушки.
      - Ну, ложитесь, - сказала Дина.
      Полусонные дети, разморенные и тоже уставшие, улеглись на тюфяки и мгновенно уснули.
      Только Дина с Ганкой еще стояли посреди хаты, боязливо поглядывая в черноту незанавешенных окон. "Завтра обязательно достану все белье и занавески тоже", - подумала Дина.
      Она обвела глазами детей. Малыши - Оксана и Олеся - спали, блаженно раскинувшись. Пылыпок тяжело дышал, видно, ему было душно, разметалась рыженькая Лена, задрала свой веснушчатый нос, далеко откинула ногу, точно в беге.
      Братики - Юрко, Санько, Тимка и Грыцько - улеглись рядом. Юрко молча глядел на Дину блестящими глазами.
      - Спи, спи! - сказала ему Дина. - А это что такое?
      Санько почему-то сполз с тюфяка и спал на голом полу... Голова мальчика была втянута в плечи.
      Дина еще днем заметила его привычку вот так втягивать голову между острых худых плеч. Но почему? Чего он боится? Дина перетащила мальчика на тюфяк, подложила ему под голову подушку и, сама еще не понимая почему, строго посмотрела на старшего, Юрко. Но тот уже спал или притворился спящим.
      Ганка следила за каждым движением Дины широко раскрытыми глазами.
      - А ты, Гануся, почему не спишь?
      - Я с тобой... рядом, - девочка указала на два матраца с краю.
      - Хорошо, ложись, я сейчас...
      Дина хотела дунуть на свечу, но тут поднялась Надийка, тихая, угловатая девочка. Она побрела, как лунатик, натыкаясь на стол и лавки.
      - Ты куда? - удивилась Дина.
      - До ветру...
      Дина растерялась, выходить в сени она боялась, а в доме ничего не было для этого случая. Снова выручила Ганка.
      - Ось, ось поганое ведро...
      Теперь и Ганка с наслаждением растянулась на постели.
      - Мягко как, - она погладила шершавую поверхность тюфяка, уткнувшись головой в подушку. Видно, даже это ложе представлялось ей роскошным. Дина задула наконец свечу, сбросила платье и улеглась рядом с Ганкой. Тотчас маленькая горячая рука коснулась ее плеча.
      - Ты чего, Гануся, - прошептала Дина, тоже невольно придвигаясь к девочке.
      - А не подпалят нас? - прошептала Ганка.
      - Ну что ты, - неуверенно ответила Дина, - спи спокойно...
      - И не покрадут наши харчи?
      Несмотря на усталость, они долго не могли уснуть.
      НАХОДКА
      В то лето даже росы скупо орошали землю мелким бисером, который мгновенно испарялся.
      Только запасливая росянка недолго сохраняла в своем граммофончике свежую каплю влаги.
      Засуха бродила по селам и полям Украины. Обожженные ее дыханием, зеленые гаи уронили в середине лета буйную листву. Люди мечтали о дожде. Были уже съедены все тайно припасенные крохи, собрана каждая зеленая травинка.
      Оставалось ждать чуда или смерти, смиренно ждать.
      Лишь один человек не желал предаваться терпеливому ожиданию. То был начальник политотдела Кухарский. Он принадлежал к той славной плеяде партийных работников, которые в тридцатые годы с удивительной настойчивостью и гибкостью осваивали различные отрасли народного хозяйства, куда, по выражению тех лет, их "бросала" партия.
      Сын мелкого ремесленника в пограничном с Польшей городке, Кухарский имел весьма смутное представление о сельском хозяйстве.
      Конь и сабля, да высокий красноармейский шлем со звездой, вот с чем он сроднился в годы гражданской войны! Из армии его мобилизовали сначала "на уголь", потом "на хлопок", а вот теперь "на село".
      Четыре класса земской школы в то время считалось приличным образованием. Остальные науки молодому большевику приходилось осваивать самостоятельно. Кухарский уже ознакомился с геологией и минералогией, потом с техническими культурами, теперь приступил к изучению агрономии и земледелия.
      Прежде чем отправиться по новому назначению, в политотдел МТС, он подобрал себе библиотечку. Вместе с шеститомником В.И.Ленина, учебником политграмоты Ингулова, историей партии Ем.Ярославского он положил в чемодан целую кипу книг по агрономии, культурному земледелию, садоводству, огородничеству, справочники трактористов. Но то, с чем он столкнулся в селе, выходило за рамки учебного материала.
      Долгая, изнурительная засуха. Что нужно делать в таком случае? Надеяться на дождь?
      Кухарский не мог мириться с таким решением. Свое назначение он видел в том, чтобы бороться!
      Начальник политотдела пошел по селам. Пылился под окнами "газик", изредка позванивал телефон на стене, а он шагал под палящим солнцем, по мягкой и горячей пыли из села в село, искал стариков, которые помогут ему советом. Должны же старые хлеборобы, повидавшие за долгую жизнь и суховеи, и потопы, и морозы, должны они знать, как надо помочь горю. Но многих стариков уже прибрала смерть, иные не слезали с печи.
      И только в колхозе "Красный маяк" нашел Кухарский старого бандуриста, который сказал так:
      - Бывали, сынку, засухи в наших краях. Шо люди робыли? Молебны правили, крестным ходом в поле выходили, а еще землю-матушку мотыжили.
      - Мотыжили? - удивился Кухарский, - но ведь она и так вся высохла.
      - Э, сынок! Корням продух нужен, душно корню. Об себе скажу: выйду я в поле, солнце печет, пить охота, а как ветерок подул, враз легче стало... Вот так и хлебушек, и всякая городина, и кукуруза, и ячмень, дыхнуть они хочут. Глянь на кукурузу: от засухи в ствол она пошла, будяками ее заглушило, она и метелку не выкинет... А ты ее промотыжь, прополи, так не один початок пойдет... Вы же одно долдоните - дощу треба. Будет и дощ, да не враз.
      - Спасибо тебе, отец! - воскликнул Кухарский, - спасибо за добрый совет!
      Ночью, перелистывая учебники, он наткнулся на фразу - "рыхление - это сухая поливка". Ясно, не сидеть в ожидании, а выйти навстречу засухе и дать ей бой! На коротком совещании со специалистами МТС было решено разработать во всех колхозах график ухода за посевами и неукоснительно его выполнить.
      Правда, предложение Кухарского встретили с холодком, трудно было возлагать большие надежды на то, что оно себя оправдает.
      - Это вопрос технический, - заметил директор МТС Сидоренко, - да и не новый, всегда пропалывали посевы, рыхлили, только... - он не закончил, пожав плечом.
      - Нет, товарищ Сидоренко, - возразил Кухарский, - соблюдение графика по уходу - вопрос не только технический, но и политический. Люди отчаялись, потеряли веру... Очень важно указать им цель, занять делом. Это подымет моральный дух колхозников!
      Он был прав. Люди отчаялись. Как всегда в тяжкую для народа годину, появилось множество провидцев и кликуш. Они проклинали Советскую власть, колхозы, безбожников, возвещали всеобщий мор и скорый конец света. Горькое семя их прорастало отчаянием и тоской. Колхозники пали духом.
      Но вот каждый день бригадиры начали обходить хаты, стучали в окна, скликая народ на работу. И может быть, этот стук в окошко, эта обязанность встать и идти многим в ту пору сохранили жизнь.
      ...Один только дом в селе не знал забот о пропитании. Ясли, обособленный мирок со своими хлопотами и маленькими заботами. Колхозницы, в первые дни интересовавшиеся порядками в яслях, убедились, что дети сыты, а большего в то время и не требовалось. Только Ангелина не забывала Дину и малышей, помогала чем могла. Ножницами Ангелины Дина неумело подстригла ребят, оставив на головах маленькие щетинистые лесенки. Жалко было отрезать льняные Ганкины волосы, они красиво спадали на худенькие плечики, но девочка, мотнув головой, сказала:
      - Скуби*, скоро отрастут.
      ______________
      * Скуби - ощипывай, отрезай.
      А вот Оксана закапризничала, закрыла голову ладошками:
      - Не хочу скубиться...
      - У тебя там густой лес и в нем разбойники, - сказала Дина.
      - Яки... разбойники?
      - Которые кусаются...
      Оксана опустила руки. Она все хмурилась, и по-прежнему пасмурным оставалось ее личико.
      Зато рыженькая Ленка с нетерпением ждала своей очереди.
      - Дин, а потом у меня вырастут такие вороненые волосы, как у тебя? - с тайной надеждой спрашивала она, подымая к Дине веснушчатое личико.
      - Вот чего захотела! Рыжей была, рыжей и останешься! - захохотал Юрко.
      - Ну и зол же ты, Юрко, - покачала головой Дина, срезая пряди золотистых Ленкиных волос, - не слушай его, Леночка, у тебя ведь очень красивые волосы. Смотри, они как золото блестят.
      Она извлекла из мешка стопку новых синих трусиков и белых маечек. Костюмчики были разных размеров. Полуголым сельским ребятишкам, прикрывающим свою худобу рваными рубашонками, наспех сшитыми из какой-нибудь старой материнской юбки, такой наряд представился роскошью.
      - Оце нам? - изумилась Ганка, осторожно прикоснувшись к белой маечке.
      - Да, вам! Это Советская власть вам все дала, и продукты.
      Дина сама была потрясена тем, как кто-то с удивительной заботой и вниманием снабдил ясли всем необходимым.
      - И тебя Советская власть нам дала? - спросила Ганка.
      - Меня комсомол послал, - сказала Дина.
      Ей стало немножко грустно. Конечно, не о таком деле мечтала она, когда ехала в село. Наверное, другие мобилизованные выполняют более важную и ответственную работу...
      - Дин, Юрко уже другие портки натягует, - сообщила Ленка.
      - Это еще зачем? Положи. И не "портки", а "трусы" называются.
      - Ну, все оделись? Вот и хорошо. Костюмчики берегите. А ты, Надийка, зачем раздеваешься?
      - Так они же святошные!
      ...Огромный кулацкий дом с хатой, хатыной, сараями, скотными дворами, птичником, где сохранились еще белые хлопья перьев, погребом, конюшней, опустевшими навесами для молотилки - все это добротное, омертвевшее царство оказалось во власти детей. Уж они все уголочки обследовали, заползали в самые укромные места, о существовании которых Дина и не подозревала.
      Однажды Ганка, захлебываясь от восторга, сообщила:
      - Дин, глянь, что мы нашли: мониста, спиднички, шали, их полно там на горыще*, ты только глянь!
      ______________
      * Горыще - чердак.
      Она потащила Дину за руку в сени, где под самым потолком был лаз на чердак.
      Сама Ганка мигом, с кошачьей ловкостью, взобралась по шаткой лестнице наверх и, свесив оттуда голову, закричала:
      - Ось туточки, ты лезь сюда...
      Дина никогда по таким лестницам не лазила, поставив ногу на первую ступеньку, она почувствовала, что лестница качнулась и сейчас повалится прямо на нее.
      - Лезь, не бойся! - Ганка протянула ей руку. Это было бы уж совсем позорно, допустить, чтобы Ганка втаскивала ее наверх. Поэтому Дина, чуть отступив, солидно и твердо сказала:
      - Нечего там делать, в грязи, слезай!
      Но тут она услышала наверху чей-то рев и шум.
      - Ганка, кто там еще? - крикнула Дина.
      - Все, - последовал восторженный ответ, - мы усе туточки!
      Все! И малыши? Дина пришла в ужас, долго ли им свалиться, покалечиться? И потом они, кажется, уже дерутся! Делать нечего, пришлось лезть наверх. Ничего, однако, не произошло: лестница не рухнула. Но смотреть вниз было ужасно страшно. Чердак оказался высоким, светлым и чистым. Из довольно большого квадратного окна падал сноп света. Особенно поразил Дину ровный пол, выложенный из широких некрашеных досок.
      "Какой же это чердак! - подумала она. - Это настоящая хорошая комната!"
      ...Дина увидела, что дети сгрудились вокруг плетеной соломенной кошелки со старой одеждой.
      Надийка напялила на себя какую-то кофту с прорехами, остальные тоже украсились обносками и тряпками, извлеченными из корзинки. Девочки намотали на шею какие-то бусы. Юрко и Пылыпок спорили из-за тряпки.
      - Отдай! - наступал Юрко.
      - Не дам! - пряча находку за спину, упорствовал обычно покладистый Пылыпок.
      - На што оно тебе?
      - Я деду отдам! Деду! Деду! - уже взывая к Дине, закричал Пылыпок.
      - Бросьте все обратно в корзину! Ну! - крикнула Дина.
      - Не кину! Не кину! Я деду отдам...
      - Какой он тебе дед? Нема у тебя родни, - издевался Юрко, - придумал себе деда.
      - Есть, есть дед! Родный!
      - А у меня есть тетя... такая добрая тетя, - мечтательно сказала вдруг Олеся.
      - Брешешь, тебя на дороге нашли. И никакой тети у тебя нет, - заявил Юрко.
      Дина не успела его остановить, как Надийка, глядя в чердачное окно, сказала:
      - А до мене тато придет...
      Дина вздохнула.
      - Давайте посидим немножко, - предложила она, опустившись на пол. Дети тотчас облепили ее, придумывая себе дедушек, бабушек, сестер...
      Один лишь Юрко презрительно кривил губы. Изредка, не злобно, а, пожалуй, из упрямства, бросая:
      - Брехня! Брешешь!
      Потом и он умолк. Через некоторое время, сморщив свой крутенький, невысокий лоб, Юрко сказал:
      - А вот у нас и вправду есть материна сестра, родная... Наталкой звать.
      - Вот и хорошо, что у всех кто-нибудь есть... - сказала Дина. - Покажи, Пылыпок, что ты хочешь отдать своему деду? Не бойся, я не отниму.
      Пылыпок разжал кулачок, на ладошке лежал довольно потрепанный синий мешочек, видимо, когда-то он был вышит, но нитки вышивки стерлись, и теперь можно было только угадать рисунок: кружочки и ромбики. Поистрепался и черный шнурок. Но все-таки это был кисет.
      - Ну как, ребята, разрешим Пылыпку отдать деду этот кисет? - спросила Дина.
      - Нехай отдает...
      - Слышишь, Пылыпок? Встретишь своего дедушку и скажи: "Вот тебе, дед, от меня подарок". Хорошо?
      - Добре! - проговорил сияющий Пылыпок.
      - Вот что, ребята, - сказала Дина, - не понравилось мне, как вы схватили эти грязные тряпки. Ведь они чужие, не наши. Зачем они вам? Разве вы нищие или совсем уже бедные дети?
      - Мы голытьба, - ответил тихий Санько, - голота мы...
      - Неправда! - горячо возразила Дина. - Вы раньше были голотой. Но теперь у вас есть дом, вы сыты, одеты, у вас есть костюмчики, они красивей этих тряпок...
      Дина с трудом, медленно пробиралась к той главной мысли, которая зарождалась, но еще не оформилась в ней самой.
      - У вас есть и родня, у каждого. Это Советская власть, это наша страна... И Ленин... Он же твой, Пылыпок, и твой, Оксанка, и твой, Саня, Ленин - наш и всегда будет с нами, хотя он умер.
      - И мой тоже? - спросила Ганка.
      - Конечно, - обрадовалась Дина. - Ленин велел, чтобы в нашей стране не было сирот! Так он завещал!
      В тот день Ангелина пришла в ясли поздно, когда солнце уже закатилось, оставив за горизонтом алую полосу.
      - Ох, ледве дошла, - запыхалась Ангелина. В руках ее была тяпка, посеревшая от пыли косынка надвинута на самые брови. - Оксанка где?
      - Там, в саду играет, - ответила Дина. Она только что перестирала на речке детские простынки и теперь развешивала их во дворе.
      Опустившись на колоду, Ангелина сказала:
      - Хвостики бурачков принесла... Пололи мы, - она подала Дине жалкий пучок.
      - Вы себе возьмите, - сказала Дина, глядя на изможденное лицо женщины. - Дети не голодные... Себе возьмите.
      Ангелина поколебалась, потом со вздохом сунула корешки в карман фартука.
      - Обижаются люди на начальника, ох обижаются...
      - На кого?