Первый гром и первая любовь

      - Ладно. Не тебе!
      - Сейчас детей приведут, ты иди, не бойся. Куркулей нет больше в селе. Ну, чего стоишь?
      Дина вопросительно посмотрела на Грудского.
      - Петренко прав, - мягко заметил он, - бояться нечего, ты не одна здесь. Если что, поможем. Ну а дом, он, говорят, самый большой в деревне. И детям будет удобно... Иди работай...
      Дина опрометью бросилась бежать в горку, она увидела знакомую грушу. Значит, ушла недалеко, вот кончится сад, а там на пригорке и дом. Нужно торопиться, до прихода детей немножко прибрать.
      Оставшись вдвоем, Петренко и Грудский снова переглянулись и дружно захохотали.
      - Ну и деваха! - сказал Грудский. - Ее самое еще нянчить надо. Ты давай жми за хлебом, а я пойду в бригады. Ты уж помоги ей сегодня. Первый день, зашьется...
      - Да ну ее, очкариху скаженную, - добродушно отозвался Петренко.
      ...Когда Дина подошла к дому, во дворе уже были дети. Она остановилась, с любопытством и некоторой опаской наблюдая за ними.
      Какие же все грязные, обросшие, совсем непохожи на тех, с бантиками, челочками, детей, которых прогуливали в скверах, парке и на бульваре Одессы...
      Детей было немного, десять-двенадцать, мальчики, девочки в грязных рубашонках ползали по траве.
      На поваленной колоде расселись старшие дети с унылыми лицами маленьких старичков. У калитки собралось несколько женщин. Они тихо переговаривались.
      Вдруг что-то теплое, живое коснулось ее ноги. Головастый малыш с тонкой шеей и оттопыренными ушами быстро передвигался на четвереньках, дергая свежую траву и запихивая ее в рот. Зеленая слюна стекала по его грязному подбородку.
      Дина не знала правил педагогики и гигиены, но она твердо знала одно: нельзя есть зелень!
      - Плюнь, сейчас же плюнь! - закричала она. - Нельзя есть траву!
      Ее крик вызвал настоящий переполох. Дети, сидевшие на колоде, вскочили и сбились в кучу, а малыш зашелся таким громовым ревом, точно он уже отравился. Ревя, он пополз к женщинам. И получилось так, что женщины, дети и ревущий малыш сгрудились против Дины, бросая на нее недоверчивые и даже враждебные взгляды.
      - Но ведь нельзя есть траву, - оправдываясь, сказала Дина. Она сама готова была зареветь от обиды.
      - А что им исты? Все ж погорело! - злобно сказала высокая старуха с впалыми щеками.
      И тут заговорили все разом о засухе, голоде, о том, что богом проклят их колхоз, одно несчастье за другим: сперва коров кто-то потравил, потом конюшню подожгли, погибли лошади, а теперь эта страшная засуха - чисто божья кара...
      Дина слушала, не зная, что отвечать, но, когда высокая старуха снова повторила "божья кара", Дина возмутилась:
      - Да что за ерунда? За что кара? За справедливость? Почему вы говорите, что бог проклял колхоз? А помещиков, кулаков, которые обдирали бедных людей, он не проклинал?
      Она звонко, убежденно повторяла то, чему ее учили в школе, в чем она была уверена...
      - Есть охота... Дашь нам есть? - вдруг тихонько спросила худенькая беленькая девочка и доверчиво прикоснулась к Дининой руке.
      На Дину смотрели большие, с темными ресницами, голубые глаза, у девочки была прозрачная, почти светящаяся кожа, длинные нечесаные льняные волосы.
      - Конечно, конечно, - торопливо ответила Дина. - Тебя как зовут? спросила она девочку.
      - Ганка... Дашь поесть?
      - Да, да, должны привезти продукты... Обязательно... Уже немного есть... я только не успела, - она говорила сбивчиво, запинаясь, потому что знала - виновата, очень виновата перед этими женщинами и голодными детьми. Тряслась от страха и не сделала самого необходимого.
      Между тем двор наполнялся детьми. Хмурый старик привел тоненького, бледного мальчика в длинных холщовых штанишках, мальчик ухватился за жилистую руку старика и не отпускал ее.
      - Иди к нам, - позвала Дина. - Это ваш внук?
      Мальчик сделал маленький шажок вперед, но оторваться от старика не решался.
      Женщины сочувственно покачивали головами. Старик молча высвободился, не говоря ни слова, повернулся и ушел. Мальчик поглядел ему вслед, но догонять не посмел. Дина хотела спросить, кто этот старик, но тут увидела совсем маленькую девочку, которая спала на траве под забором.
      - Нехай спит, - остановила ее молодая женщина с горящими глазами, блеск их был болезненным или совсем безумным, - це Олеся, сиротинка, нехай спит...
      - На земле? - возразила Дина.
      Женщина, приблизившись и вперив в Дину свои страшные глаза, вдруг спросила:
      - Не брешешь? Им дадут есть? Это правда?
      - Ну конечно, - невольно отступив, сказала Дина, - я обещаю, честное комсомольское.
      - Э, что там ваши обещанки, хватает нам обещанок. Мы, дивчина, с голодухи ох и лютуем, ты нам не бреши, дивчинка, худо будет тебе.
      - Одчепись ты, Павла... на што пугать дивчину? - вступилась за Дину немолодая крестьянка с добрым лицом и круглыми глазами.
      - А ты зачем тут? - озлилась Павла. - Не одарил тебя Степан дитем, так ходишь на чужих заришься? Уходи!
      - Ох, и зла же ты, Павла! Чем коришь? Не твоя ли вина, что...
      Она не закончила, слезы помешали. "Господи, - думала Дина, - о чем они? У них тут своя жизнь, свои обиды и секреты..."
      Девочка, что лежала под забором, проснулась. Не открывая глаз, она застонала:
      - Хлеба, хлеба...
      Потом села и потерла маленькими кулачками глаза. Все у нее было маленьким - кулачки, босые грязные ножонки с крохотными пальчиками, и удивительным показалось Дине, что она умеет говорить и плакать. Остальные дети тоже заплакали и стали просить хлеба.
      Дина заметалась, хотела броситься в дом, стала уговаривать детей.
      Видя ее замешательство, Павла скомандовала:
      - Ну, жинки, пошли отсюда, нехай сама управляется.
      Женщины, понурив головы, то и дело оглядываясь, нехотя побрели со двора.
      Дина осталась одна со своими будущими воспитанниками. Она быстренько пересчитала их. Шестнадцать, старшенькие и совсем малыши, мальчики и девочки... Одна на шестнадцать душ, их нужно обмыть, накормить, ухаживать за ними. Сумеет ли, справится ли?
      "Нет! - в отчаянье думала Дина. - Ничего у меня не получится, ведь я ничего не умею делать, решительно ничего!"
      Это была правда, в которой она могла признаться одной себе. Дома все делали бабушка и мама.
      - Я сготовлю завтрак, а вы поиграйте во дворе, - как можно бодрее приказала она детям. - Кашу сварю.
      Она направилась к дому, но у порога остановилась. А как же дети? Чем бы их занять? Тут она вспомнила о грушевом дереве, оно ведь усыпано маленькими грушками...
      Когда Дина обрывала недозрелые плоды со старой полудикой груши, то даже погладила шершавый ствол дерева. "Милая груша, какая ты добрая, щедрая".
      - Смотрите, что я вам принесла! А ну, налетайте! - закричала Дина детям и высыпала прямо на траву все груши. - Сейчас поделим их...
      Но не успела она произнести эти слова, как мгновенно ринувшиеся к ней ребята расхватали все до единой грушки. Не обошлось без тумаков и обид. Рослый, хмурый мальчик, с недоверчивыми глазами и чуть выпяченным, обиженным ртом, запихал за рубашку больше остальных, и теперь обеими руками он защищал свое богатство.
      - Юрко, дай мне, дай! - кричали облепившие его малыши.
      - Раздай им, - сказала Дина.
      Юрко хмуро посмотрел на нее и ответил:
      - Нащо я стану раздавать чужим? Я своим братикам дам...
      И он, отогнав чужих, роздал груши трем таким же толстогубым, исподлобья глядящим на белый свет ребятам.
      "Значит, их четверо братьев, - подумала Дина, - и этот Юрко старший..."
      В КУЛАЦКОМ ДОМЕ
      Теперь, когда Дина узнала историю обитателей мрачного пустого дома, он показался ей еще неприятней и враждебней. Снова напугали следы на пыльном полу, вчерашние следы больших сапог Петренко, а может, не его, а того, другого, кто смотрит сейчас на нее горящими глазами из темного угла за печью?
      Дина замерла, прислушиваясь. Воображение, ее постоянный и не всегда добрый спутник, уже рисовало ей страшные картины... Дом с заколоченными двойными рамами, не пропускавший никаких звуков извне, молчал угрюмо и отрешенно.
      - Хватит трусить! - сказала она себе. - Довольно глупостей!..
      Зажмурившись, она энергично замахала брошенным вчера веником, подымая тучи пыли. Защекотало в ноздрях, Дина громко чихнула. А может, это не она, а тот, другой? Но пыль улеглась, и Дина, осмелев, принялась выметать мусор из всех углов. Вдруг под веником что-то пискнуло. Дина так и затряслась от страха. Мышь? Почему не убегает? Осторожно, кончиком веника Дина шевельнула мусор. На полу лежал облезлый резиновый заяц, край уха надкусан, один глаз слеп, зато второй глядел прямо на Дину нестертым черным зрачком. Значит, тут были дети. Эта простая мысль почему-то поразила Дину. Она представляла себе Демченкова, куркуля в высокой барашковой шапке, с хитрыми глазами, выглядывавшего откуда-то из-за угла, и обязательно с огромной винтовкой-обрезом в руках. Так рисовали куркулей на плакатах. А вот дети куркуля, это странно. Какие они, где сейчас? Неужели шалили, как все другие дети, вот надкусили или оторвали у зайца кончик уха.
      Дине стало не по себе: она попала в чужой дом и распоряжается в нем. Чувство неясной, мучительной вины охватило Дину.
      Позади скрипнула дверь, и на пороге показалась худенькая беленькая девочка, кажется, ее зовут Ганкой. Появление девочки обрадовало Дину.
      - Нравится тебе здесь? - спросила Дина, только чтобы услышать человеческий голос и избавиться от своих мыслей.
      - Страшно, - прошептала Ганка.
      - Вовсе не страшно, - бодрилась Дина, - вот приберемся... Все будет хорошо.
      - Давай помогу, - предложила Ганка, глядя на Дину широко раскрытыми голубыми глазами.
      - Давай помогай! - как можно бодрее ответила Дина, - сейчас пойдем с тобой по воду, принесем водички, затопим печь, сварим кашу, потом вымоем пол, окошки нужно открыть... Я пробовала, они заколочены, но мы откроем...
      Она говорила, продолжая быстро подметать. Ганка стояла у двери, уставившись в закопченное чело печи, именно туда, куда Дина боялась взглянуть.
      - Да не смотри ты! - не вытерпела Дина.
      - Боюся, - прошептала Ганка.
      - Глупости! Нечего бояться! - Дина окончательно расхрабрилась. - Дом ведь пустовал, чего ему пропадать? - уговаривала она сама себя. - Вот и отвели его детям. Мы тут будем жить, все уберем и будем жить. И ничего не станем бояться. Поняла?
      - Ага... А тебя как зовут?
      - Меня? Дина...
      - Дина, Дина, - с удовольствием повторила Ганка и вдруг порывисто бросилась к Дине, ткнулась личиком в ее бок и, подняв заблестевшие глаза, прошептала:
      - Ты, Дина, дуже гарная... И добрая... Ты не уедешь обратно в город?
      Дина смутилась.
      - Нет, Гануся, я буду с вами, - ответила она.
      - Пошли по воду! - предложила Ганка.
      - Да, да, - опомнилась Дина, - сейчас.
      В сенях они нашли ведро. На дворе слепило яркое солнце, железная щеколда двери ожгла ладонь. Дети разбрелись по двору в поисках тени. Вчера еще сочная зеленая трава пожухла, истоптанная их ногами, и ничем уже не отличалась от уличной, запыленной и серой.
      Девочки быстро пробежали по заросшей тропинке к колодцу. Ганка мигом привязала ведро и, ухватившись за веревку тонкими, сильными ручками, стала опускать ведро во влажную темень колодца.
      - Давай я, - Дина тоже потянула веревку, она подавалась легко, без усилий, ведро опускалось все глубже. Вдруг оно стукнулось о что-то твердое. Дина подергала веревку, прислушалась. Ганка тоже подергала и тоже прислушалась, всплеска не было. Колодец был пуст.
      - Ой, лишенько, - завопила Ганка, - ой, люди добрые, что же это сталось? Стара Демченкова заколдовала криницу...
      На Ганкин крик прибежали дети. Они испуганно сгрудились и были готовы подхватить причитания.
      Худенький мальчик в холщовых штанах, которого привел дед, серьезно сказал:
      - Они, куркули, все можут. Коней попалили. Колдуны они!
      - Глупости! Перестаньте! - пыталась вмешаться Дина, но дети не слушали ее.
      - То стара Демченкова заговорила воду, то она...
      - Но, Пылыпок, стара померла, - возразил другой мальчик с вихорком на макушке.
      Эти двое были постарше, остальные прислушивались к их словам.
      - Как же, померла, - возражал Юрко, - душа ее бродит и шкодит...
      - Глупости! - опять вмешалась Дина, - все это глупости, никакая душа не может бродить.
      - Ой, водички попить! - вдруг запросила маленькая Олеся, - пить хочу.
      И все сразу захотели пить. Странное дело, Дина тоже вдруг ощутила жажду.
      - Сейчас принесу воды из реки, все напьемся, - сказала Дина, схватила ведро и помчалась к реке.
      Путь к реке, который прошлой ночью превратился для нее в кошмар, оказался совсем не страшным и коротким. Утоптанная, будто выложенная камнем тропинка местами уже стала зарастать нежным цыплячьим пухом. Сочная, влажная трава приятно холодила разгоряченные ступни. Повеял ветерок. Извилистая, полузаросшая камышом речка оказалась удивительно живописной в том месте. Однако любоваться было некогда, она заторопилась, ведь ее ждут дети.
      Дину охватило желание защитить их от всего дурного, дать им радость.
      - Пейте, пейте чистую водичку, - сказала она, ставя ведро перед детьми, - пейте сколько хотите!
      Они облепили ведро.
      - Ох, и солодкая вода! - убежденно заявила Ганка.
      Тепловатая речная вода показалась всем необыкновенно вкусной, верно, потому, что здесь, у ведра, дети впервые улыбнулись Дине, потянулись к ней. Девочки обвили ее ручонками, мальчики подошли поближе.
      - А исты когда? - тоскливо протянула смуглая, с черными бисеринками глаз, девочка.
      - Ой, до чего же я неповоротливая, совсем уморю вас! - воскликнула Дина и, подхватив ведро, бросилась в дом.
      "Когда еще сварю я эту кашу! - подумала она, - нужно сейчас, немедленно дать им что-нибудь поесть!"
      Она принялась рыться в мешках и тюках, которыми был завален угол дома, пытаясь на ощупь отыскать что-нибудь съедобное. Тут были крупа, вермишель, лапша... Но все это нужно варить. Самым тяжелым оказался мешок с рафинадом. Большие твердые куски, давно она не видела столько сахара. Набрав в подол рафинад, она помчалась во двор... Дина знала, что поступает расточительно. Такие огромные куски надо бы расколоть щипчиками и сложить в сахарницу, но тут не было ни щипчиков, ни сахарницы, а было шестнадцать голодных ребят, которые, наверное, позабыли вкус сахара.
      Мгновенно она раздала сахар, побежала в дом, схватила из мешка еще два недостающих куска и наделила всех.
      - Только сразу не грызите, а сосите его медленно, медленно, наставляла Дина, - чтобы он у вас таял во рту...
      Она судорожно глотнула слюну, мучительно захотелось и себе положить за щеку угловатый, крепкий кусок и долго, долго глотать его растопленную сладость, но Дина не посмела взять.
      Однако мешок магнитом притягивал к себе. Она принесла с реки еще одно ведро воды, раскрыла, после долгих усилий, окно, смела с него паутину... Подумать только, целый мешок с несчитанными кусками. Никто никогда не узнает, что она взяла. Но ведь это нечестно! Нет, нет, нужно покрепче завязать его и больше к нему не подходить. Однако, когда она решительно встряхнула края мешка, чтобы потуже стянуть их веревкой, вдруг снизу выскочил маленький осколочек, совсем маленький. Когда Дина опомнилась, раскаиваться было уже поздно, оставалось только глотнуть.
      Тут Дина впервые задумалась над тем, что же она будет есть? Денег у нее нет, покупать ничего не сможет. Питаться вместе с детьми? Но имеет ли она право?
      Так раздумывая, она копошилась в доме, продукты - в один угол, постель и вещи - в другой, еще раз подмела, протерла изнутри окна, снова выскочила во двор поглядеть, где дети... И снова в дом. Все какие-то дела находились и тут и там.
      К полудню солнце достигло зенита, жара стала невыносимой. Дети уже не просили ни есть, ни пить, они дремали в тени деревьев. Маленькая Олеся снова лежала под плетнем. Глаза закрыты, ножка неестественно подогнулась, она походила на искалеченного цыпленка. Дине почудилось, будто девочка не жива. Испугавшись, она ближе подошла к Олесе, наклонилась, та и не шевельнулась.
      - Что это с ней? - невольно вырвалось у Дины.
      Ганка оказалась рядом.
      - Вона квола, - сказала Ганка с болезненной гримаской, - вона помрет.
      - Ты что? Как это "помрет"? - вскричала в ужасе Дина. - Сейчас же врача! Где тут врач?
      - Дохторица в городе, - удивленно отвечала Ганка.
      - Что же делать? Что делать? - Дина опустилась на землю рядом с девочкой, положила Олесину головку себе на колени, та открыла глаза, мутные, невидящие, слабая улыбка тронула бледные губы девочки.
      - Олеся, Олесенька, что с тобой? Что у тебя болит? - допытывалась Дина. - Ты не спи, не нужно спать...
      Олеся привстала, Дина протянула руку, чтобы расправить сбившиеся потемневшие от пота волосы на голове девочки. И тут, о ужас, она увидела, как по тонкой прозрачной коже у висков Олеси ползают отвратительные бледные вши, великое множество вшей. Дина вкрикнула и отскочила.
      Ей почудилось, будто и она вся усыпана этими отвратительными насекомыми.
      Дома было голодно, но всегда чисто. "Чистота - единственное богатство бедняков", - говорила бабушка. Еженедельно производилась "генеральная" уборка. Не хватало постельного белья, но никогда не спали на грязном, по субботам рано утром бабушка снимала пододеяльники, простыни, наволочки, чтобы за день выстирать, прокипятить, просушить их на балконе и разгладить большим "паровым" утюгом, в который набирала угля из печи. Каждую субботу мылись на кухне коммунальной квартиры в деревянной лохани, а в последнее время, когда дрова и уголь сильно подорожали, бабушка затаскивала лохань в комнату, зажигала керосинку и примус, иногда затапливала железную печурку, носившую почему-то название "румынки", и начиналось купание.
      А тут вши... С подозрением Дина стала оглядывать остальных детей. Всклокоченные головки, которые она гладила и прижимала к себе, вероятно, тоже во вшах... Нет, что угодно, но это ей не по силам! Да она просто физически не выдержит, вот и сейчас ее начинает мутить.
      - Ди-на, где ты? Приймай харчи...
      Дина и не слышала, как подъехала машина, она узнала голос Петренко, а вот и он сам. Но Дина не откликнулась и не двинулась с места.
      - Ты чего? Обратно налякалась?*
      ______________
      * Налякаться - испугаться.
      Дина молчала. Вид у нее был какой-то странный.
      "Вот еще наслали хвору, да дурну", - подумал Петренко и уже с некоторой досадой повторил:
      - Да приймай, говорю тебе, харчи!
      Дина разрыдалась.
      - Я не могу больше! Не могу!
      - Что такое стряслось?
      - Она через Олесю, - по-старушечьи качая головой, сказала Ганка, Олеся может помереть...
      - Никто не помрет, всех накормишь, и будут жить! - уговаривал Петренко.
      - Да нет... просто у них... вши... - выговорила наконец Дина и снова разрыдалась. - Я не могу, понимаешь, не могу...
      Тут Петренко не на шутку разозлился.
      - Воши? Вошей она напугалась! О, это такие зверюки, они тебя забодают... Сироты, кто же будет с них вошей собирать? Вошь, она на гладкого и сытого не полезет, она голодного и холодного жреть. Эх ты...
      - Как сироты? - удивилась Дина. - Но не все. Их женщины привели. Я думала...
      - Думала, гадала. Гляди, вот Юрко и с ним трое еще братиков, ни матки, ни батька не имеют. Пылыпок...
      - Его дедушка привел...
      - Какой дедушка? Сосед... Олеся... Ее добрые люди подобрали на дороге. Э, да что тут балакать! Со всего нашего и не только что нашего села собралась одна галота. Вошей она не видела! Давай принимай харчи и расписуйся! У меня машина стоит, покуда я тут с тобой провожу разъяснительную работу!
      Он смотрел на нее с нескрываемым презрением. Дина вздохнула и, понурив голову, пошла к машине. Петренко привез еще продукты в мешках и ящиках. Вкусно запахло свежим хлебом. Безумно захотелось есть... В глазах сначала потемнело, потом пошли оранжевые круги...
      - Помогу...
      Это Ганка. Какие у этой девочки печальные, а может, осуждающие глаза, ведь она все слышала.
      - Не надо, я сама, - Дина отстранила Ганку, взяла мешок. Стыдно будет, если маленькие дети станут ей помогать.
      Дина дошла до порога, тут силы оставили ее, она запнулась и рухнула вместе со своей ношей, стукнувшись о край двери. Но боли от удара она уже не чувствовала...
      ...Медленно возвращалось к ней сознание, сначала согрело чье-то прерывистое дыхание у щеки, потом ожгли капли холодной воды, и наконец ее привел в чувство одурманивающий запах... Могучий хлебный дух заставил ее открыть глаза. Она увидела большой кусок ноздреватого, мягкого хлеба в руках Ганки.
      - Ешь, ешь, - говорила девочка, и глаза ее сияли, - это хлеб!
      Дина схватила хлеб и стала есть, жадно и торопливо.
      Ганка деликатно отвернулась. Петренко, стоящий рядом, тоже отвел глаза.
      - Ну, очуняла? - с нарочитой грубоватостью спросил он.
      - А детям... дали?
      - Все едят, - шепнула Ганка, - там в торбыне еще три хлебины осталося.
      В руках у Ганки была кружечка с водой.
      - Ты думала, что я умираю, и обрызгала меня водой? - воскликнула Дина. - Умница ты моя! - Она судорожно обняла Ганку.
      Ганка прошептала:
      - Люди кажуть, кто сомлеет, сбрызгнуть надо.
      Петренко, видя, что дело пошло на лад, сказал:
      - Ну, пошли до хаты, расписуйся за харчи...
      Солнце зашло за крышу дома, и во дворе стало чуть прохладней. Дети сосредоточенно ели хлеб. Олеся сидела и тоже аккуратно отщипывала маленькие кусочки хлеба. Дина поднялась, вздохнула и вошла в дом.
      Остановившись посреди хаты, она спросила:
      - Где расписываться?
      - Да ты хочь глянь, за что расписуешься, ты ж материально ответственная. Може, я тебя обдурил?
      Дина подошла к новой груде ящиков и мешков, тихо спросила:
      - Неужели ты мог бы взять... у них?
      Петренко молча протянул бумагу, и Дина, прислонив ее к стене, вывела аккуратными ученическими буковками свою фамилию.
      - Ну, я поехал, - сказал Петренко.
      - Подожди! А ты не знаешь... Когда мне дадут зарплату?
      - Гроши? - изумился Петренко. - Тебе уже и гроши враз подавай? Ну и ну...
      - Да нет. То есть да. Понимаешь... мне ведь нужно... ну питаться. А хлеб и продукты, это же только детям...
      Петренко задумался.
      - И ты ничего не ела? Через это и хлопнулась?
      Дина молчала.
      - Я так придумляю, - авторитетно заявил наконец Петренко, - поскольку ты заведувачка, тебе и положено по закону...
      - Положено? - обрадовалась Дина.
      - Точно! Все нянечки тот год харчувалися с детями!
      ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАБОТЫ
      Дина начала кухарить. Продуктов было много, трудно было оторвать от них глаза - ящики, мешки, банки с красивыми этикетками: по желтому полю, под голубым небом пасутся коричневые коровы, а внизу большими светлыми и веселыми буквами - "Сгущенное молоко" или "Масло".
      Что же она сготовит? На обед полагается борщ.
      Нет, борщ Дине не осилить, ни за что.
      - Манную кашу сварю, - снова сообщила она детям, - а вы пока поиграйте тут, во дворе.
      - А нам кашу дашь? - недоверчиво спросил Юрко. Все его братики с сомнением уставились на Дину. Черноглазые, смуглые, в одинаковых коротких рубашонках, они походили на близнецов, только один, Санько, был нежным и беленьким.
      - Дам, всем дам, Юрко...
      Она уже запомнила его имя. А вот как зовут того худенького в холщовых штанишках, которого привел дед, нет, не дед, а сосед?
      - Тебя как зовут? - спросила Дина.
      - Пилипок...
      - А це Оксана, - сказала Ганка. Она держала за руку маленькую девочку, лохматую, как другие, но с приятным, смуглым личиком, которому не хватало только улыбки, казалось, улыбнется девочка и сразу похорошеет. Но она глядела сосредоточенно, хмуро.
      - Ты чего невеселая? - спросила Дина, - хлебушка поела, теперь будете кушать все хорошее, и много, поправитесь. Ну, улыбнись...
      Но девочка продолжала настороженно молчать.
      - Она наляканая, - сказала Ганка.
      - Идите, идите, играйте, - торопливо сказала Дина.
      Во дворе за домом сарай, верно, там есть вода.
      Раскаленная земля жгла босые ноги, в сарае было темновато, вдоль стен лежали снопы высушенного камыша, гора вылущенных кукурузных початков, угол набит соломой. В соломе что-то шуршало. Дина замерла... Мышь? А может, человек? Дрожа и пугаясь каждого шороха, Дина быстро набрала охапку соломы и, пятясь, выскочила во двор. К двери сарая она ногой подвинула камень. Чтобы тот, кто шуршит в соломе, не мог выйти.
      В доме Дина стала запихивать солому в печь, солома рассыпалась меж пальцами и колола руки, но Дина упорно заталкивала ее подальше. Не терпелось поскорей поджечь, чтобы выгнать дух умершей старухи. Может быть, таким образом удастся избавиться от неприятных мыслей. На припечке лежал початый спичечный коробок. Чьи руки держали его? Как мучительно, что все здесь, даже воздух, даже стены, хранит чужие враждебные следы. Нет, от этого не избавиться, сколько ни топи печь.
      Дина уже чиркнула спичкой, как незаметно вошедшая Ганка вскрикнула:
      - Не можна!
      - Ой, как ты меня испугала...
      - Не можна днем затоплять печи, вся хата займется... В такую жару топят только утром или вечером, - пояснила девочка.
      - Раз нельзя топить, пойдем все на реку купаться! - решительно заявила Дина. - Сейчас поищем гребешок. И мыло...
      - Воно тутечки, - подсказала Ганка. Ее зоркие глаза быстро разглядели в расщелине между досками ящика пачки туалетного мыла с яркой земляничкой на этикетке.
      - Духовитое...
      Ганка с удовольствием понюхала пачку.
      Расческу, плоскую, роговую, с мелкими частыми зубцами на одной стороне и более редкими на другой, Ганка нашла за печью на полочке.
      Вооружившись этим "инвентарем", они вышли из дома.
      - Кашу сварила? - подскочил Юрко.
      - Вечером будет каша, а сейчас давайте все на реку, купаться!
      Земляничное мыло привлекло всеобщее внимание. Один из братиков Юрка, робкий и какой-то забитый, тоже протянул руку, чтобы пощупать, а если удастся, и понюхать мыло, но Юрко стукнул его по руке.
      - Куды полез, Санько?
      Санько заискивающе улыбнулся и как-то по-щенячьи судорожно облизнул губы.
      Когда все собрались вокруг Дины, она отыскала глазами Олесю. "Девочка так слаба, что, верно, не сможет дойди до реки, - подумала Дина. - Нужно взять ее на руки". Но одна мысль о вшах, копошившихся на голове ребенка, заставила Дину отказаться от подобного намерения. Она повела Олесю за руку, примеряясь к ее маленьким шажкам. До реки они добирались долго, отдыхали и снова пускались в путь и наконец достигли цели.
      Дети полезли было в воду, но Дина испуганно закричала.
      - Нельзя, нельзя!
      Она выбрала затененное местечко и приказала всем сидеть смирно. Река с ее загадочной глубиной внушала Дине страх. Она решительно приказала никому не трогаться с места без разрешения, а сама, вооружившись шестом, со всевозможными предосторожностями начала сползать с бережка в реку. Сначала опустила ноги, потом, держась обеими руками за прибрежные кусты, ступила в воду и наконец сделала несколько робких шагов.
      Дети, сидя на берегу, с изумлением наблюдали за этими сложными приготовлениями. Одна только Ганка догадалась, в чем дело.
      Сорвавшись с места, с криком: "Тут не глыбоко!" - Ганка промчалась галопом, вздымая брызги, по всей реке и уселась на противоположном берегу.
      Дина расхохоталась, а дети, точно по сигналу, вслед за Ганкой ринулись в реку. Однако тотчас была установлена граница, расставлены вешки. Дальше двух аршин от берега заходить запрещалось.
      Началось купание. Стиснув зубы, отворачиваясь, преодолевая брезгливость, Дина с остервенением намыливала от макушки до пяток каждого из своих питомцев. Она их терла, как делала это недавно со своими куклами, смывая с них румяна и превращая замысловатые прически в клочья пакли.
      Отличное земляничное мыло помогало ей, убивая неприятные запахи, но ведь этого было недостаточно. Нужно было вычесать и раздавить насекомых: стиснув зубы, она одолела и это.
      Вскоре на берегу выросла груда ребячьего бельишка, а владельцы его, голые, вымытые, повеселевшие, уползли в тень.
      - Остричь бы вас, - мечтательно произнесла Дина, - под машинку. Или хотя бы ножницами...
      Она обливалась потом, платье прилипло к спине, голова раскалывалась от жары, так хотелось все сбросить с себя и тоже поплескаться, но стеснялась детей.
      Она перемыла всех ребят, остался старший Юрко.
      - Вот тебя отмою, и все, - сказала Дина. - Ну, раздевайся.
      Юрко молчал.
      - Ну, чего ты? - нетерпеливо, помахивая куском розового мыла в одной руке и частым гребнем в другой, заторопила его Дина.
      - Нэма у меня вошей, - пробормотал Юрко, держась обеими руками за продранные на коленях, выцветшие добела штанишки из некогда синей саржи. Видно было, что он готов вступить в бой со всяким, кто попытается их стащить с него.
      Дина улыбнулась. "Смущается, - подумала она, - большой уж мальчик".
      - Ладно, бери мыло, вот вместо мочалки эту тряпочку, иди туда, за кустики, и хорошенько отмойся, только хорошенько, чтобы кожа скрипела... Я проверю. А уж голову я тебе сама вымою и вычешу.
      Юрко благодарно взглянул на нее, схватил душистое мыло и побежал за кусты.
      Дина тем временем сбросила наконец платье и, оставшись в лифчике и трусиках, тоже вымылась в реке. Быстро оделась.
      - Глянь! - подошел к ней Юрко.
      - Молодец! Чисто отмылся. А теперь подставляй голову.
      Ребячье тряпье Дина простирала в реке и разложила на траве и на кустах, чтобы лучи солнца выжгли всю пакость. Хорошо бы еще пройтись горячим утюгом, но где его взять?
      Вымытые дети преобразились.
      - А ты, Юрко, стал беленьким, - удивилась Дина. Братики тоже оставили "смуглоту" в реке.
      Пугливая Оксана тихонько спросила:
      - И я гарна стала?
      - Очень, очень ты гарна, Оксана, - уверила ее Дина, обрадовавшись некоторому оживлению, которое заметила в девочке.