- Кухарский этот... Велел гонять народ в поле. А на што? Пересевать песок!
      - Но... почему?
      - Такая блажь на его нашла. Шоб не сидели без дела. Эх, не было правды на свете и нэма ее. - Ангелина с трудом поднялась. - Пойду до дому. Оксанка играет? Как она?
      - Ничего. Повеселей стала, - отвечала Дина.
      - Ну дай бог, дай бог...
      Дине неприятно было слушать неуважительные слова о Кухарском. "Неужели, - думала она, - такой умный и хороший человек способен просто, без нужды заставлять людей работать в жару? Зачем?" Впрочем, что она знает? Сидит тут с детьми и понятия не имеет о том, что творится вокруг. А ведь она комсомолка и послана сюда тоже для укрепления колхозов. Досадно все-таки получается. Без ее участия решаются важные дела. Две недели она здесь, а еще не успела стать на комсомольский учет и даже не знает, есть ли тут комсомольская ячейка. Нужно будет спросить у Петренко.
      ЯЧЕЙКА
      После пожара в колхозе осталось всего пять лошадей: полуживая Горпынина кобыла, та самая, на которой привез возчик в ясли коечки, чалый мерин с бельмом на левом глазу, буланая и еще две понурые кобылы.
      На конном дворе лошади съели не только жалкие клочья слежавшейся соломы, но изгрызли уже доски и теперь стояли понуро и обреченно.
      Приставленный к ним конюх, он же и возчик, горбоносый мужик по фамилии Перебейнос, о лошадях не только не печалился, но и злорадствовал.
      Зато бывшие хозяева лошадей наведывались на конюшню, с горечью смотрели на несчастных животных.
      Частенько, встречаясь возле криницы посреди села, в которой еще можно было набрать ведро мутной воды, женщины проклинали засуху, голод и конюха Перебейноса.
      - Проклятущий Перебейко, щоб ему очи повылазили! - кричала Павла. - Мой мерин хоча с бельмом, а какой був конь!
      - Да что твой мерин! Вот моя буланая, она ж только одного жеребеночка принесла. В самом соку... А теперь, бедолага, на ногах не стоит.
      - Он же и не поит их... Слепни, мухи заели... Болячки замучили...
      - А что, жинки, айда на конюшню! Разберем своих коней, - предложила Павла, - нехай хочь вдома падут, так шкура останется!
      Воспаленные глаза Павлы загорелись решимостью. Видя смущение женщин, она продолжала:
      - Все одно околеют!
      Но женщины колебались.
      - Ой, глядите, наш комсомол идет! - обрадовалась одна. - Нехай он глянет на коней...
      Грудский, в потемневшей от пота гимнастерке, тяжело ступая запыленными сапогами, возвращался из колхоза "Новый шлях". Он там проводил собрание молодежи. На повестке дня стоял вопрос о современном моменте, о положении в колхозах. Говорили о голоде, засухе и еще спрашивали докладчика, зачем надо было сгонять скот на фермы, если и в колхозе нет кормов?
      Сейчас, мысленно анализируя свои ответы, Грудский испытывал чувство неудовлетворенности. Ему казалось, что он говорил недостаточно убедительно, вяло. Ему не хватало той напористости и веры, которые отличали каждое выступление начальника политотдела Кухарского. Кухарским он восхищался и невольно, не отдавая себе в том отчета, старался ему подражать.
      - Слышь, комсомол, ты глянь-ка на наших коней! - обратились к нему женщины. - Ты только глянь, до чего довели худобу!*
      ______________
      * Худоба - скотина.
      - Пойдемте!
      Они пошли в конюшню. Лошади были давнишней привязанностью Жени Грудского. В детстве семья жила по соседству с постоялым двором, где останавливались не только приезжающие в городок крестьяне, но держали своих лошадей также извозчики. Мальчик постоянно вертелся там в надежде на разрешение прокатиться на облучке, рядом с важным извозчиком, хотя бы до уголка улицы. Он знал многих лошадей по именам, таскал им тихонько из дома краюхи хлеба, посыпанного солью, ласкал их умные, добрые морды, помогал извозчикам чистить и мыть.
      Ночами ему снились караковые жеребцы, гнедые красавицы кобылы, он видел себя на облучке извозчичьей пролетки.
      Потом семья переехала в Нижний Тагил, Женя поступил на завод, вечерами посещал рабфак, и у него появились новые увлечения.
      И вот здесь, в далеком от Урала украинском селе, он снова увидел лошадей... Вид этих несчастных животных привел его в ярость.
      - Кто их привязал? Смотрите, сколько мух, болячки! Нечищеные! Да это же настоящее вредительство!
      - Во, во! А я що казала...
      - Це Перебейко, сто болячек ему в боки, це вин, злодей!
      - Давайте отвяжем! А ну-ка, помогите мне! Сейчас на реку! Искупать, очистить! Где скребок?
      Лошадей отвязали и повели к реке. Грудский отослал женщин, быстро разделся, завел лошадей в воду.
      После купания, стреножив лошадей, он пустил их пастись в дубраву.
      В тот же день Грудский провел срочное собрание комсомольской ячейки МТС. Это была самая многочисленная ячейка зоны: она состояла из пяти комсомольцев.
      На комсомольское собрание позвали и Дину. Сообщение о срочном комсомольском собрании, которое передал ей черноглазый, шмыгающий носом мальчишка, встревожило ее. Поручив Ганке и Надийке наблюдать за порядком, не пускать во двор чужих, не ходить к реке и следить за малышами, Дина побежала в МТС.
      В красном уголке уже собрались комсомольцы: две девушки в рабочих спецовках и красных косынках и трое ребят.
      Увидев среди них Петренко, Дина обрадовалась.
      - А, начальство... Сидай! - улыбнулся и он.
      Петренко по обыкновению подшучивал над ней, но Дина не обиделась и села рядом.
      Девушки с любопытством разглядывали городскую комсомолку. Дина быстренько пригладила волосы и расправила на коленях платье. Да ведь она побежала, не причесавшись, не взглянула на себя в зеркальце. Ой, как нехорошо! И платье на ней несвежее, как назло, вчера не постирала...
      Пришел Грудский, он был хмур и озабочен.
      - Все собрались? Оксана, давай!
      Оксана, невысокая, складненькая, с деловитой морщинкой на выпуклом девичьем лбу, энергично протерла куском пакли руки и вышла вперед.
      - Ребята! - сказала она. - Срочное собрание комсомольской ячейки при МТС объявляю открытым. Слово для сообщения о состоянии живого тягла в нашем колхозе имеет Женя Грудский. Давай, Женя!
      - Сообщать особо нечего, сами знаете: пять лошадей, которые остались в колхозе, издыхают! - крикнул Грудский. - И причина не только в отсутствии корма, но и в бездушном, во вредительском отношении к животным. Лошади не поены, не вычищены, привязаны в конюшне, их заедают мухи и слепни. Мы, товарищи, не можем терпеть такого отношения к колхозным лошадям. Нужно что-то делать! Какие будут предложения?
      Дина ждала взрыва возмущения, но все молчали. Она посмотрела на мрачные лица ребят и угадала их мысли: "Что лошади - люди пропадают". Верно, так думал каждый из них.
      - Ледащий* мужик, той Перебейко! Подкулачник! - сказал Петренко.
      ______________
      * Ледащий - ленивый.
      - А в балках, у реки, есть трава. Немного, но есть, - заметил другой парень. Помедлив, он добавил: - Да не наедятся они той травой...
      - Все же вывести в ночное...
      - Почистить...
      - У ветеринара мазь какую от болячек, - послышались голоса.
      Встал паренек в рабочей спецовке, худой и злой, с пронзительными светлыми глазами.
      - А я придумляю так: они все одно подохнут! - резко сказал он. - На што нам кони? Теперь у нас есть машины! Да мы своими машинами що хочете...
      Грудский нахмурился.
      - Ты, Куценко, брось эти левацкие загибы! Одними машинами не управимся. Тракторов в МТС десять, а колхозов в зоне тридцать!
      - Да еще запчастей не хватает... - подхватила Оксана, - уж я мудрую, мудрую над своим трактором, а чи выведу в поле, чи нет, сама не знаю! Об запчастях тоже наша ячейка должна подумать! Ехать надо в город, выбивать!
      - Сидоренко ездит...
      - А мы кто? Сбоку припека? - возмутилась Оксана, - или это не наше дело? Какие же мы комсомольцы тогда? Все наше дело - и кони, и машины, все!
      - Можно, я скажу? - неожиданно вырвалось у Дины. - Вот нам в ясли привез возчик койки. Как же он обращался с лошадью! Ругает ее, бьет! Отношение какое: не моя, Горпынина... Значит, можно издеваться?
      Вся красная от волнения, она умолкла.
      - Правильно Дина говорит, - сказал Грудский, - отношение к колхозному добру, как к своему собственному - вот что мы должны воспитывать! Я предлагаю, ребята, комсомолу взять шефство над лошадьми! Нужно разведать, найти балки с травой, выводить лошадей в ночное, почистить конюшню, вылечить всех лошадей!
      - Кормить чем будем? - мрачно спросил Куценко, - они там все ясли выели в конюшне, все доски перегрызли!
      - Теперь лето, хоть какая трава, а есть! - возразил Грудский. Товарищи, надо бороться! Нельзя падать духом! Все равно дождь будет! Обязан быть! А пока... Возможно, такое положение с лошадьми не только у нас, а и в других колхозах. Мы начнем, а там комсомольцы подхватят наш почин.
      Так и решили. Деловитая Оксана тут же составила список дежурств в конюшне, распределила обязанности между комсомольцами.
      - Есть у нас задание и для тебя, Дина, - сказал Грудский. - Ты ведь семилетку закончила?
      - Да...
      - Ого, семилетку? - удивился Петренко.
      - Наша задача сейчас организовать при каждом колхозе комсомольскую ячейку, - продолжал Грудский. - Дело это нелегкое, положение, сами знаете, какое, к тому же сильна кулацкая агитация против колхозов и комсомола. Трудно вовлечь молодежь. Нужно подготовить доклад о задачах комсомола. По Ленину. О главных задачах. И так, чтобы пронял он ребят. Материал я тебе дам. Сумеешь?
      Дина растерялась.
      - Это я... доклад?
      - Ты же кончала семилетку! У тебя по обществоведению что было?
      - Отлично!
      - Так о чем говорить? Берись!
      После собрания к Дине подошла Оксана.
      - Это очень даже здорово, что ты приехала до нас, Динка! - сказала Оксана. - Уля, иди сюды! - позвала она подругу.
      Чернобровая Ульяна тоже улыбнулась Дине.
      - Вот мы с Улей первыми в районе сели за трактор, - сказала Оксана, уж какие насмешки над нами ни строили, чего не балакали, а мы добились!
      - Сами трактор водите? - удивилась Дина.
      - А то как же! Ты, Динка, не дрейфь! Наша возьмет! Ты такой им доклад закати, чтоб сразу все в комсомол записались, поняла? Теперь наша ячейка еще крепче станет, поняла? Эй, эй, Куценко, щоб мне завтра были втулки, понял?
      Оксана побежала за Куценко. Уля еще раз улыбнулась Дине и спросила:
      - Нудно тебе в яслях? Там все бабули сидели...
      Дина замялась, потом ответила.
      - Конечно, у вас тут интересней. А ребят жалко, они ведь маленькие. И сироты...
      ОЛЕСИН ВЕНОЧЕК
      Каждый вечер Петренко привозил в ясли из эмтээсовской столовой три буханки свежего хлеба. Дина научилась экономно его расходовать, так что хватало на сутки. В один из дней Петренко неожиданно утром явился и сказал:
      - Дай попить!
      Выпив тепловатую воду, сплюнул досадливо:
      - Ну и погана у тебя вода!
      - Из речки, - виновато ответила Дина, - колодец высох...
      - Тут вот какое дело... Мука у тебя есть?
      - Почти мешок...
      - Вот и пеки. Помалу. Хлеб я больше привозить не буду!
      - Почему? - вырвалось у Дины.
      - Нема хлеба! Нема! Ну чего ты? Откуда взяться хлебу, если прошлый год склад пожгли да в ямах кулаки сгноили? Едва на семена по весне насобирали, а теперь обратно все чисто горит пожаром. Откуда же хлебу взяться? Норму, что ли, какую себе возьми, штоб помалу. Штоб хватило...
      Итак, положение все ухудшается, да это и понять нетрудно, солнце палит, дождя нет...
      Вбежала Надийка.
      - Ой, Дина, Олеся помирает!
      - Ты что? Где она?
      Дина стремглав выбежала во двор.
      Олеся лежала под шелковицей, она металась и стонала. Вокруг на траве были рассыпаны желтенькие цветочки, рядом с девочкой лежал недоплетенный венок.
      - Олеся! Олесенька, что с тобой? - Дина схватила ее на руки.
      Девочка закатила глаза, продолжая стонать, потом закинула головку, в горле у нее что-то заклокотало. Дина с Олесей на руках выбежала на улицу. Она неслась по пустой улице и кричала:
      - Помогите! Помогите! Олеся, Олесенька, не умирай! Подожди еще немножко, - умоляла Дина. - Сейчас мы найдем врача, сейчас!
      Но Олеся продолжала корчиться, выскальзывала из Дининых рук.
      Вдруг Дина увидела Грудского. Он выходил из политотдела. С криком: "Помогите! Она умирает!" - Дина бросилась к нему.
      - Нужен врач, девочка умирает...
      - Помирает Олеся! - кричали дети.
      Грудский растерялся.
      - Здесь нет врача, - сказал наконец он. - Нужно везти в город...
      - Да, да, обязательно в город! И поскорей!
      - Машина только что ушла...
      - Скорей, скорей, - твердила Дина, - иначе будет поздно!
      - А что случилось? Что с ней? - Грудский протянул руку, чтобы приподнять головку Олеси. В этот момент девочка дернулась, громко чихнула, и что-то желтенькое вылетело из ее носа. Олеся замерла, а через мгновенье разразилась сильным ревом.
      Грудский расхохотался.
      - Как вы можете смеяться? - возмутилась Дина.
      - Ожила, ожила твоя Олеся, - продолжая смеяться, сказал Грудский. - Ну ты, ревушка, перестань! Все прошло! Хватит!
      И Олеся умолкла. Хлопая мокрыми ресницами, она уставилась на Грудского.
      - А теперь скажи мне, зачем ты засунула цветочек себе в нос? - спросил Грудский.
      - Кви-ток, - медленно и удивленно сказала Олеся.
      - Ось вин, - подхватила Ганка, - оцей квиточек, желтенький, она из них плела венок.
      Тут все засмеялись, и Олеся тоже. Вся ватага вместе с Олесей побежала обратно.
      Грудский со смущенной Диной пошли вслед за детьми. Вторично Дина оказалась в неловком положении в присутствии этого серьезного товарища из горкома комсомола. Она сгорала от стыда.
      Грудский же, посмеиваясь, искоса поглядывал на нее. Зареванная, растерянная, волосы всклокочены, очки... Но в общем хорошенькая... Нет, скорее смешная.
      - Не нужно пугаться, - сказал Грудский, - с ребятами чего не бывает. У нас в поселке один парнишка полез на елку, сук обломился, а он рубахой зацепился за другой сук и повис. Висел и орал, покуда девки, что по грибы шли, не услыхали... Уже он в армии отслужил, а все висельником его травят.
      Грудский весело подмигнул Дине:
      - Не дрейфь! Чего не бывает на белом свете... Я сейчас в МТС пойду, а позже к вам наведаюсь, погляжу, как вы там живете. И материал тебе для доклада принесу. Ладно?
      Дина смогла только кивнуть. Она была рада, что хоть не сейчас товарищ Грудский зайдет в ясли. Она успеет еще прибраться и себя немножко в порядок привести.
      ...Грудский пришел уже под вечер, усталый, запыленный и расстроенный в эмтээсовской столовой испекли последнюю квашню. Завтра нечем будет кормить рабочих. Да и сегодня выдавали в столовой по ломтику хлеба, четверть фунта, разок куснешь, и все тут.
      Однако усталость и уныние его быстро рассеялись: в саду было прохладно, Дина встретила его приветливо. Грудский опустился на колоду во дворе и сказал:
      - Хорошо у вас тут. А где ребята?
      - Они в хате.
      - Ну вот, подобрал я вместе с товарищем Кухарским тебе материал, сказал Грудский, подавая Дине несколько брошюрок, - речь В.И.Ленина на III Всероссийском съезде комсомола, А.Виноградов "Из воспоминаний о Ленине", Уэллс "Россия во мгле".
      "Россия во мгле", конечно, не о задачах комсомола, - продолжал он. - Но эта книжечка тебе поможет. Вот здесь я подчеркнул, смотри... Уэллс пишет: "Утверждать, что ужасающая нищета в России - в какой-то значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию - это значит извращать положение..."
      Грудский оторвался от книги и посмотрел на Дину, она слушала с живым вниманием.
      - А ведь это пишет не друг наш. И еще... "большевистское правительство... честное правительство..." В общем, прочти сама.
      - Спасибо. Я прочту и подготовлюсь. Мы в школе делали доклады.
      - Вот и хорошо. А теперь показывай свое хозяйство!
      Он помнил мрачный, пустой дом, куда привел его впервые Петренко. Теперь тут все изменилось. На дворе развешано детское белье: майки, трусики, две простынки, что-то белое упало на траву. Грудский бережно поднял и повесил на веревку. Какое маленькое платьице, наверное, с куклы...
      Из дома доносились детские голоса, навстречу гостю выбежала худенькая девочка в синих трусиках, смешно остриженная, головка ее лохматилась, как одуванчик.
      - Вы до нас?
      - До вас, - в тон ей отвечал Грудский.
      В хате слышалось мерное постукивание. Грудский подумал, что дети играют, но они ужинали. Постукивали при полнейшей тишине металлические ложки о металлические мисочки.
      У стены возникло странное сооружение - не то шкаф, не то комод, задернутый белыми занавесками и покрытый белой же салфеткой. В чисто промытой бутылке - несколько васильков. На стене коврик: синее море, белые гребни волн и маленький накренившийся парусник.
      - Послушай, где это ты взяла? Нашла в доме?
      Дина улыбнулась.
      - Тут валялся такой старый коврик, я его выстирала и вот дорисовала немножко. У нас есть коробочка с красками...
      - Ты что же, художница?
      Он внимательно посмотрел на Дину. Она приоделась. На темных вьющихся волосах - белая косынка, сурового полотна передничек с маленьким кармашком на боку, аккуратное платье. Разговаривая с Грудским, Дина не переставала следить за детьми, одному подлила в миску жиденькую кашу, другого подвинула ближе к столу, легонько тронула за плечо расшалившегося малыша.
      - Да нет, какая я художница, - сказала Дина. - Я больше литературу люблю, но по рисованию, правда, было "отлично". А ковер... У меня дома над кроватью тоже висела картинка, море... Девочки на день рождения подарили...
      Дина запнулась - что это она болтает? Дом, девочки... К чему сейчас? Это же товарищ из горкома, ему о деле нужно говорить.
      Но Грудский слушал ее с интересом и сказал:
      - Рассказывай, рассказывай... А это что у вас? Здесь что ты устроила?
      Он перешел к другой стене. Тут, в самом углу, было составлено несколько ящиков, тоже прикрытых чистой мешковиной.
      - А здесь у нас будет библиотека, - сказала Дина, - вот книг пока нет, только это, - она указала на потрепанный букварь.
      - Нам прислали много нужных вещей, даже краски и альбомы для рисования. Мы еще не начинали рисовать, все времени не хватает... А вот детских книг не прислали...
      Дина вздохнула.
      - Дома у тебя есть книги? - спросил Грудский. - Своя библиотечка?..
      - Ну что ты, - удивилась Дина, - какая библиотечка! Есть сказки Гофмана и еще Оливер Твист... А на этой мешковине я хочу нарисовать маки, алые...
      Дина мечтательно смотрела на серый кусок материи.
      - Дин, Юрко добавки хочет, - сказала Ганка. Она внимательно посмотрела на Грудского, потом с улыбкой на Дину.
      - Гарно у нас? - с гордостью спросила девочка.
      - Гарно - это красиво? Да, красиво, - ответил Грудский, - но почему ты хочешь нарисовать маки? - обратился он снова к Дине. - Лучше и здесь море. И чтобы обязательно корабль, без корабля оно пустое и чужое...
      - Правда? И я так подумала, - обрадовалась Дина, - только зачем два моря, там и здесь... А впрочем, правда, лучше море. Как смотрю на кораблик, кажется, уношусь далеко-далеко, будто он плывет на остров... Гаити...
      - Почему именно Гаити? - улыбнулся Грудский.
      - Не знаю... "Там, на Гаити, вдали от событий..." Есть такая песенка о Гаити. - Она запнулась.
      А Грудский улыбался и со всевозрастающим интересом смотрел на Дину.
      - Так вот ты какая! - медленно проговорил он. - Занятная...
      Дина вспыхнула. Он отвел глаза и, чтобы больше не смущать ее, обратился к детям:
      - Ну, ребята, как вы здесь живете?
      Постукивание прекратилось, головы повернулись, и вразброд, недружно, дети ответили:
      - Здоровенько...
      Ответ вызвал широкую улыбку на лице Грудского.
      - Здоровенько? - повторил он. - Отлично, значит? А где лучше: здесь или дома?
      Дети молча смотрели на него. Дина как-то нервно оглядела ребят и торопливо сказала:
      - А мы, товарищ Грудский, скоро начнем буквы учить. У нас есть букварь, правда, ребята?
      Но ее хитрость не помогла.
      - Дома, это у кого есть хата, - серьезно пояснил Пылыпок, - а хата есть у одного Юрка. И та заколочена. У нас нэма хаты. Мы же голота сиротливая...
      - Ну, ну, будет вам! - снова торопливо вмешалась Дина. - Я ведь уже объясняла вам, что никакая вы не голота...
      - А нас на селе так кличут, - спокойно сказала Ленка, - голота и голота!
      - Ладно, кушайте и не болтайте, вредно за едой разговаривать!
      Грудский, видимо, понял свою оплошность и тоже поспешил изменить тему разговора.
      - Слушай, Дина, - сказал он, - а ведь у меня к тебе дело. Ты что же, товарищ уважаемый, своих родителей не почитаешь?
      - Что случилось? Дома? - испугалась она.
      - Да ничего, не пугайся. Волнуются они, писем-то не шлешь.
      - Я писала, верно, еще не дошло. - У Дины совсем испортилось настроение.
      - Ты на Дину не лайся! - вдруг решительно сказал Санько. - Ты идти себе до дому! - Это предложение прозвучало даже угрожающе.
      - Иди, иди себе отсюдова! - дружно зашумели остальные.
      Грудский вначале оторопел, посмотрел на Дину, они дружно расхохотались.
      - А вот я возьму и увезу с собой вашу Дину!
      - Не дадим! - надулся Юрко.
      - Дина, он твой нареченный? - тихонько с испугом спросила Ганка.
      Дина вспыхнула.
      - Что за глупости?
      Они торопливо вышли из дома.
      - Я не хотел говорить при детях, - начал Грудский, - понимаешь, тут такое дело получилось...
      - Какое?
      - Тебе Петренко ничего не говорил?
      - Насчет хлеба?
      - Да. И продуктов вообще... Ты продукты береги. Поступления пока не обещают. Сама видишь - все горит.
      Дина вздохнула.
      - Но как же быть? Раньше нам привозили печеный хлеб, а теперь нужно самой печь.
      - У тебя же есть мука.
      - Но... я не умею...
      - Совсем... не умеешь?
      - Только блины... немножко...
      - Что "немножко"?
      - Ну печь немножко умею... Иногда получается, а иногда нет.
      Грудский растерялся.
      - Разве трудно освоить это дело? - спросил он после некоторого раздумья.
      - Не получается, - уныло ответила Дина.
      - Спросила бы у женщин...
      - Все равно не получится. - Она теребила свой передник, уставившись в землю.
      "Вот еще нюня", - подумал Грудский и сказал:
      - А ты уж постарайся... освоить... как комсомольское задание.
      Казалось, все было уже сказано, но Грудский медлил. От реки подул легкий ветерок, и он подумал, что хорошо бы сейчас искупаться! Совсем не хотелось уходить.
      - Ну, как тебе здесь? - уже другим, не официальным, а дружеским тоном спросил он.
      - Ничего. Дети очень хорошие... Они такие способные, товарищ Грудский... Вот Пылыпок, он все знает про Буденного. А Юрко, у него хотя и есть недостатки, но он тоже хороший мальчик. И Ганка...
      - Да ты сама хорошая, - сказал Грудский и улыбнулся.
      Дина смутилась, но через секунду продолжила:
      - Они мне все-все рассказывают, делятся...
      - Ты знаешь украинский язык?
      - А как же, мы в школе проходили. У нас школа русская, а по украинской мове у меня всегда "отлично" было...
      - Мове?
      - Мова - язык, украинский язык...
      - А я ни бельмеса не понимаю, - признался Грудский, - вот записываю слова, составляю себе словарик. - Он достал помятый блокнот и принялся читать: - "Перукарня - парикмахерская, лазня - баня, карпетки - носки, дружина - жена, кохання - любовь..."
      Тут он запнулся, очень уж несолидным показался ему такой набор слов.
      - Чудно, правда?
      - И ничего чудного нет, - отвечала Дина. - Украинский язык такой певучий... Хороша и поэзия и проза...
      - Ты, верно, сама стихи сочиняешь?
      - Ой, что ты! - смутилась Дина. - Сейчас не время. Работать надо!
      - Трудно работать, когда мало знаешь, - признался Грудский, - мы в политотделе сейчас "Справочник агронома" изучаем... Я ведь мало учился, на рабфаке один год, ну и курсы всякие. Мобилизовали сначала на лесозаготовки, потом задумал в летную школу. Приняли. Мать еще горевала, боялась, а тут новая мобилизация - сюда. Теперь учимся все. И товарищ Кухарский тоже.
      - Знаешь, что люди говорят? Будто зря он народ в поле гонит. Бесполезное мученье. Неужели правда?
      Грудский ответил не сразу.
      - Я тоже слышал такие разговоры. Понимаешь, мы посоветовались в политотделе... Нельзя же сидеть и ничего не предпринимать. А вдруг рыхление и прополка помогут? А товарищ Кухарский, он настоящий большевик! Я ему верю!
      - Угадывает он чужие мысли, - улыбнулась Дина, вспомнив свой первый разговор с начальником политотдела.
      Грудский рассмеялся.
      - Он же в ЧК одно время работал. Его в Полесье один помещик задумал отравить, пригласил к себе в гости, стал угощать, а товарищ Кухарский посмотрел хозяину в глаза и почувствовал неладное. Взял со стола кусок мяса, бросил хозяйскому псу. Тот и перевернулся, а Кухарский прыг в окошко!
      - Ой, как интересно! Это он тебе рассказал?
      - Он мне много чего порассказал...
      Они стояли на пороге сеней у распахнутой двери. Грудскому давно пора было уходить, а он все медлил. Дине тоже не хотелось, чтобы он ушел.
      - Значит, он смелый человек! А я... Я всего боюсь... В общем, я трусиха. Ночью страшно в этой хате. Боюсь и печи... кажется, оттуда вылезет старуха. Даже днем я этой печи боюсь. Я и тебя боялась...
      - Меня?
      - Ну да. Ты же из горкома. И бываешь сердитый!
      - Чего это надумала?
      - Нет, точно. Бываешь!
      Они рассмеялись.
      - Однако надо бежать. Сегодня мой черед коней в ночное вести, - сказал Грудский.
      - Ну как они, поправляются?
      - Еще бы! Травы за ночь наедятся, гладкие становятся. Ну, побегу. Ничего не бойся! - крикнул он ей уже издали.
      Дина проводила глазами высокую фигуру парня, захлопнула калитку. По лицу ее бродила неясная улыбка.
      И Грудский задумался о Дине. Какая она? Дина не походила на тех девушек, которых он знал прежде. Впрочем, опыт по сей части у него был невелик. Когда на родине, в уральском поселке, его выбрали секретарем заводской ячейки комсомола, ему пришлось заниматься бытовыми вопросами измены, разводы, обман. Девушки жаловались на парней, требовали привлечения к комсомольской ответственности. И он привлекал. Требовал. Сурово, жестко. А когда провинившийся пытался бить на жалость и плел нелепые оправдания, Грудский, краснея, прерывал излияния.
      Конечно, он, как и другие, дружил с девушками, провожал их после собрания домой, чтобы по пути продлить начатый разговор о чести, о жизни при полном коммунизме, но все это было как бы продолжением его комсомольской работы. Однажды только Настенька, комсорг пятого механического, говорунья и спорщица, внезапно притихла, когда они остановились подле калитки, подняла к нему озаренное нежностью лицо и прошептала:
      - Ладно, хватит о делах... Ты хоть о себе, обо мне подумай...
      Блестели ее маленькие ровные зубки в полуоткрытых губах, и старая, порыжевшая лиственница в этот ночной час бросала на лицо девушки причудливую тень. Грудскому стало жутко и сладко. Настенька в этот миг была очень хороша...
      - Но ведь это будет обман, - тихо выговорил он, - ведь я...
      Настенька громко захохотала.
      - А я, может, желаю стать обманутой, - с вызовом крикнула она, - понял? Ни черта ты не понимаешь!
      И дрогнувшим голосом, взбадривая себя, зачастила:
      Мой миленок что теленок,
      Только разница одна
      Мой миленок ест помои,
      А теленок никогда!
      - Настя, не озоруй! Людям на смену заступать, - крикнул чей-то сердитый голос. С треском захлопнулись оконные створки.
      После этого случая Грудский стал остерегаться девушек. Кто знает, что им может прийти в голову.
      Вокруг женились, влюблялись, разочаровывались, а он казался себе старым и опытным. В действительности ему минуло только двадцать лет.
      Грудский жил в общежитии трактористов. Пустые, наспех заправленные койки, большинство ребят ночевали в селе. Общежитие не походило на родной дом, сложенный из смолистых янтарных бревен, с чистыми комнатами, цветами на окнах, мягкими шагами матери.
      ...Прежде чем пойти в ночное, Грудский забежал к себе, накинул тужурку.
      - А, консомолия! - встретил его во дворе дед Степан. Числясь кладовщиком в колхозе, дед охотно сторожил в МТС: заливисто храпел на продавленном диване в директорском кабинете. В колхозе трудодни идут, а тут зарплата. Начальство сквозь пальцы смотрело на эти уловки, дед Степан хоть в колотушку кой-когда постучит, все живая душа...
      Увидев Грудского, дед Степан остановился. "Толковый кацапенок, - думал о нем дед Степан, - консомол что надо".
      Накануне дед Степан вволю посмеялся над приезжим вместе со своей женой, тетей Нюшей.
      Тетя Нюша, хоть и высохла вся и юбку подвязывала тугой веревкой, чтоб не свалилась с отощавшего живота, а любила посмеяться, и ее черные, полные любопытства глаза, которыми она уже седьмой десяток глядела на мир, еще не потускнели.
      - Кацапенок пытае, игде у вас попариться можна, - рассказывал, закручивая здоровенную цигарку, дед Степан, - а я яму кажу: какого тебе пара надо, итак увесь паром исходишь. А он свое - где мол, у вас баня... Лазня, кажу, есть у райцентри, лазня - она баня и есть. Взяв писульку и записал.
      Он задымил и добавил:
      - У такое пекло париться ему надо...
      - Так нехай до мене в печь залазит, - тетя Нюша дробненько засмеялась, и тусклые мониста на ее впалой груди затряслись, перезваниваясь...
      Однако дед Степан испытывал искреннее расположение к Грудскому.
      - ...Ноне бобылем ночуешь, - сказал он ему.
      - А Петренко?
      - Петренко до крали своей укатил, у Херсон.
      Помолчали. Небо осветилось молнией.