Все мне нравилось в этом городе: и нарядный проспект Руставели с толпами веселых, беззаботных молодых людей, и теплые южные ночи со стрекотом цикад, и знаменитые серные бани, и потрясающее грузинское гостеприимство - все очень ярко, эмоционально, необычно.
      Но вскоре я немного устал от экзотики и затосковал по родной российской пище. Отец поехал на съемку, а я с моим ровесником, московским парнишкой, отправился на вокзал, как наиболее интернациональное место, в надежде купить простого эмпээсовского кефира.
      В здании вокзала огромный грузин в белом халате и белом колпаке оживленно чем-то торговал возле стены, а на ней, на мраморной доске, были золотыми буквами написаны знакомые всем слова: "Мукузани", "Гурджани" и так далее. На лотке перед ним в изобилии лежали хинкали, хачапури, аджика... Я не выдержал и спросил, указывая на стену:
      - Дорогой, что же у тебя за меню? Даже элементарного кефира нет!
      Гигант удивленно оглянулся и закричал, размахивая волосатыми руками:
      - Что говоришь?! - И тыча пальцем в стену, прорычал: - Это не меню, это расписание поездов!
      Вот в этом прекрасном городе, со всех сторон окруженном горами, в городе с древней грузинской культурой и вековыми традициями горного народа снимался современный фантастико-приключенческий фильм о безбрежных океанских просторах и тайнах морских глубин. И картина, несмотря на многочисленные творческие проблемы, получилась прекрасной. Это уже доказало время.
      Фильм рождался достаточно сложно. Первый вариант картины был показан Хрущеву еще в неоконченном виде, на двух пленках. И она ему понравилась до такой степени, что Никита Сергеевич расстроился, когда закончился сеанс, и предложил сделать этот фильм в двух сериях. Пришлось доснять несколько новых эпизодов и вставить ранее отвергнутые сцены. Отец был убежден, что подобная операция нанесла картине большой художественный вред. Но на этом беды еще не кончились. Фильм создавался на грани двух эпох, начинался в 1953 году, и, естественно, в ряде сцен в кадре был портрет товарища Сталина, который в 1954 году необходимо было изъять из уже готового живого фильма. А. П. Довженко в одной из статей писал, что мы в нашем кино "отдали на откуп капитализму любовь, страдания, а себе оставили только преодоление трудностей". И в случае с кинокартиной "Тайна двух океанов" трудности, как обычно, были преодолены. Нашими кинематографистами была создана уникальная машина, которая сумела запечатать в негативе портреты вождя. И теперь, когда вы смотрите фильм, то только по подсказке можете заметить в некоторых кадрах непонятную тень вместо портретов.
      Но, несмотря ни на что, по выходе на экран "Тайна двух океанов" стала одной из самых кассовых, одной из самых любимых лент своего времени. Удивительное дело - через 45 лет, в марте 1999 года, подводная лодка "Пионер" вновь вынырнула на 1-ом канале национального телевидения и была воспринята почти с тем же энтузиазмом, что и прежде! Жизнь уже превратила прежний фантастический поход атомной подводной лодки в повседневную реальность, однако события, показанные в фильме, как ни странно, не выглядят архаикой. На мой взгляд, во многом тут заслуга исполнителя главной роли Сергея Столярова.
      Передо мной диплом Венецианского фестиваля, присужденный в 1956 году фильму "Тайна двух океанов" с автографом режиссера картины Константина Пипинашвили: "Дорогому Сергею Столярову, артисту, талант которого принес нам столько радости!"
      Отец исполнял в фильме, пожалуй, самую неблагодарную роль, скорее даже не роль, а функцию - командира корабля, характер которого намечен в сценарии одной-двумя чертами. Нет ни яркой характеристики персонажа, ни драматургии роли, ни судьбы героя, ни даже просто какой-нибудь мелодраматической зацепки. Просто положительный персонаж, отдающий команды. А рядом с ним чекист Скворешня (артист И. Владимиров), поющий задушевные песни и раскрывающий коварный заговор врагов; инженер-механик Горелов (артист С. Голованов) - шпион, убивший своего брата-близнеца и тайно под его именем пробравшийся на корабль, сверхсекретный агент, владеющий всеми возможными приемами "рыцаря плаща и кинжала"; Ивашов (артист М. Глузский) срывает планы нашей разведки. И все-таки вопреки логике капитан Воронцов в исполнении С. Столярова стал стержнем и украшением этого фильма.
      Цитирую рецензию на фильм от 4-го марта 1956 года из газеты "Заря Востока": "...Уже первые кадры фильма создают атмосферу напряженности и тайны, не ослабевающей по мере его развития... Фильм смотрится с огромным интересом... Успеху фильма способствует музыка композитора А. Мачавариани драматически напряженная, построенная на острых контрастах, оригинальных звучаниях, удачна и работа оператора Р. Высоцкого... Но главным слагаемым успеха надо, конечно, считать образ капитана Воронцова... Артист Столяров, завоевавший популярность среди миллионов кинозрителей исполнением роли И. Мартынова в кинокартине "Цирк", в роли Воронцова создает глубоко человечный образ боевого командира подводного корабля". Наверное, это все общие искусствоведческие слова, но я был очень удивлен, когда замечательная актриса МХАТа Анастасия Павловна Георгиевская, человек отнюдь не сентиментальный, после премьеры фильма в кинотеатре "Художественный" поздравляла отца и с восторгом говорила о его работе. Только актер может понять - что значит превратить резонерскую роль, мертвую схему в яркий, живой образ.
      Отец сумел передать свой духовный настрой, свой жизненный человеческий опыт своему персонажу. Наверное, поэтому через 45 лет появление капитана Воронцова на телеэкране было встречено с радостью.
      Е. С. БУЛГАКОВА
      У отца на всю жизнь сохранились самые светлые воспоминания о работе в Художественном театре. В 30-е годы труппа театра состояла из выдающихся актеров, возглавляли ее великие реформаторы сцены Станиславский и Немирович. Рядом с "основоположниками" и корифеями возрастало "младое племя" мхатовцев. Особенно ярко эти молодые силы проявили себя в создании спектакля "Дни Турбиных", который для этого поколения артистов стал второй "Чайкой".
      Об этом спектакле много написано, и я не хочу повторяться. Однако не могу не сказать о том, с каким трепетом отец воспринимал все события, связанные с "Турбиными", о том, как потрясла его современников вся атмосфера спектакля, и, конечно, великолепная игра актерского ансамбля - Б. Соколовой, Хмелева, Добронравова, Яншина... Личность же автора пьесы Михаила Афанасьевича Булгакова уже тогда была окружена легендами и неким флером таинственности.
      Отец застал Михаила Афанасьевича во МХАТе, когда тот был заведующим литературной частью и актером: играл спикера в пьесе "Пиквикский клуб".
      Как и в любом театре, центром актерской общественной жизни был в те годы актерский буфет. Там происходил неформальный обмен мнениями, рождались пародии, "капустники". Отец вспоминал, как среди молодых артистов возникала фигура Булгакова и начинались удивительные рассказы о самых невероятных событиях, которые происходили с ним. Например, сегодня утром, когда он торопился на репетицию в театр в переполненном трамвае, на подножке вагона рядом с ним, ухватившись за поручень, висел огромный черный кот, и они мирно беседовали о жизни и об искусстве. Рассказы сопровождались взрывами смеха и комментариями.
      В 60-ые годы имя Булгакова вновь возникло из небытия, и после опубликования в журнале "Москва" романа "Мастер и Маргарита" Михаил Афанасьевич для целого поколения стал культовым писателем. В 64-м году Театр киноактера приступил к репетициям пьесы Булгакова "Иван Васильевич". Ставил этот спектакль режиссер Дмитрий Антонович Вурос - человек огромного дарования, но по-настоящему так и не замеченный... Внештатным консультантом этой работы являлась Елена Сергеевна Булгакова.
      Я увидел ее впервые на одной из репетиций в зале нашего театра. Ей тогда, вероятно, было за семьдесят, но выглядела она значительно моложе. На ней было строгое черное пальто, которое подчеркивало стройную фигуру. Я заметил, что на ее руках было много колец; правда, кольца недорогие - из мельхиора, но, видимо, они ей нравились. Она была тщательно причесана, седые волосы отливали голубизной. При своем невысоком росте держалась она очень независимо и грациозно. Знакомясь, не удержался от комплимента и сказал, что она очень хорошо выглядит.
      Елена Сергеевна удивленно посмотрела на меня, всем своим видом выражая недоумение, словно говоря: а как же иначе? И тут же: "Молодой человек, между прочим, Михаил Афанасьевич писал Маргариту с меня!"
      Во время репетиции я был удивлен точностью ее замечаний. Они произносились с абсолютной убежденностью, и, главное, за всеми ее коррективами чувствовалось, что она не даст в обиду ни одной запятой, ни одной буквы из написанного Булгаковым и будет стоять за них до конца! К счастью, между нами быстро установились доверительные отношения.
      Пьеса начинается с монолога Тимофеева, играть которого поручили мне.
      - Какая ваша первая реплика? - спрашивает Елена Сергеевна.
      - Включаю машину времени. Гаснет свет. Я говорю: "Свет пропадает в 5-ой лампе. Почему нет света?"
      - Пятая лампа,- объясняет Елена Сергеевна,- это пятая часть света, СССР. А почему у нас нет света? Дальше.
      - Я снимаю трубку и звоню домоуправу.
      - Верно. Ваш текст.
      - "Ульяна Андреевна!.."
      - Стоп! Вот видите, какое имя у жены домоуправа? Вы звоните в семью Ульяновых - они наши домоуправы. Теперь понятно? - раздается голос Елены Сергеевны.
      Всего несколько уточнений, и раскрывается смысл булгаковской тайнописи, зашифрованного смысла. Монолог приобретает совсем иной скрытый смысл. Для нас это было неожиданностью, и репетиция затянулась.
      Мы пошли провожать Елену Сергеевну от нашего театра на Поварской до станции метро "Арбатская".
      Я играл роль Тимофеева - изобретателя машины времени, т. е. "автора". Роль была довольно сложная на фоне замечательных образов Милославского, Грозного, Бунши, Шпака. Мой герой "двигал" сюжет, не имея по сравнению с другими персонажами яркого характера. Поэтому режиссер придумал для Тимофеева некую "краску": при объяснении действия своей машины он увлекался и начинал слегка заикаться. Елена Сергеевна охраняла все, что связано с именем Михаила Афанасьевича, и уже на улице заметила мне, что между прочим Булгаков никогда не заикался. Для меня это замечание было очень приятным значит Елена Сергеевна признала мое право на исполнении роли "автора", следовательно, самого Михаила Афанасьевича.
      Мы остановились на перекрестке Поварской и Большого Ржевского переулка. Чуть в глубине, с правой стороны стоял серый жилой дом с колоннадой, объединяющей два этажа.
      Елена Сергеевна сказала:
      - Об этом переулке написано в "Мастере и Маргарите": "Это опасный переулок! Ох, до чего опасный! Здесь может проехать машина, а в машине один человек...
      - А вы боитесь этого человека?
      Она усмехнулась и поступила так: вынула у меня из рук желтые цветы!.."
      Опасен этот переулок был потому, что в сером доме ? 11 в 1929 году поселилась со своим мужем Евгением Александровичем Шиловским Елена Сергеевна, тогда еще Шиловская. В советское время этот дом назывался 5-ым домом Реввоенсовета. Здесь жили выдающиеся военные деятели, и мужу Елены Сергеевны, незадолго перед тем назначенному начальником штаба Московского военного округа, предложили здесь квартиру.
      Елена Сергеевна сразу же облюбовала квартиру № 1 "в первом этаже окнами на улицу". Муж попробовал ее остановить - вероятно, эту квартиру займет семья командующего округом Иеронима Петровича Уборевича. Но Елена Сергеевна все-таки настояла на своем, и Уборевичи поселились на третьем этаже, с окнами во двор.
      По домашним преданиям, Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич познакомились в этом доме в квартире Иеронима Петровича, где на рубеже 20-30-х годов часто проводились музыкально-артистические вечера. Кстати, в этом доме случались трагические события: видный военачальник Ян Борисович Гамарник в 37-м году предпочел застрелиться, чем попасть в руки ежовских палачей.
      Напротив дома находилась церковь "Ржевской Пресвятой Богородицы, что на Поварской", построенная в честь этой чудотворной иконы в 1653 году и уничтоженная в 38-м... Ныне на месте храма мрачное здание Верховного суда.
      Вообще место перед домом, между двумя переулками - Борисоглебским и Б. Ржевским, довольно романтичное, поэтому мы там иногда после репетиции присаживались на скамейку под огромным вязом. Вяз остался еще от усадьбы XVIII века капитана Федора Ржевского, по фамилии которого, как гласит одна из версий, и был назван "опасный переулок". Этому вязу более 200 лет. Современник Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Бунина, Цветаевой, он пережил пожар Москвы 1812 года.
      Усадьбы давно нет, храмы - Ржевский и Борисоглебский - в 38-м и 39-м годах уничтожены, на их месте Институт им. Гнесина. А вяз, под которым Елена Сергеевна гуляла с детьми в 30-е годы, отстояли жители ближайших домов. Я понял, что Елене Сергеевне особенно приятно вспоминать минувшие дни около этого московского долгожителя.
      Далее наш неторопливый путь продолжался вниз по Поварской мимо прекрасных особняков посольств, и задержались мы только в самом конце улицы. Тогда Нового Арбата еще не было, но он очень активно строился. Мы остановились около нелепого приземистого здания. Мне часто приходилось проходить мимо него по дороге от метро к театру. Впервые я увидел его еще в 43-м году, когда шел с отцом во вновь открытый Театр киноактера - тогда там находились мастерские ("примуса починяем" - прямо булгаковский сюжет). Догадаться, что это был храм, можно было только по частично оставшемуся декору наличников окон да по древней каменной доске, навечно вмонтированной в стену с надписью по-церковнославянски. Ни куполов, ни крестов на разоренном здании тогда не было. Здесь мы задержались, и я узнал тогда, что на самом деле это замечательный памятник архитектуры, чудом уцелевший среди всех храмов на Поварской. Построен он в ХVII в. (1676-1679 гг.) и назывался прежде Храмом Симеона Столпника, "что на Поварской, в Дехтереве огороде за Арбатскими вороты", вероятно, по имени владельца огорода Дехтерева, а сама улица Поварская получила название от живущих здесь поваров государева двора. У этого древнего храма интересная и романтическая история. Здесь венчался граф Шереметев и его крепостная актриса Полина Жемчугова, здесь же венчался князь Петр Андреевич Вяземский, а свидетелем его венчания был Александр Сергеевич Пушкин.
      Далее Елена Сергеевна рассказала, что в этом же храме в декабре 1918 года в возрасте 25 лет она обвенчалась Юрием Мамонтовичем Нееловым, сыном великого артиста Мамонта Дальского, и через два года разошлась с ним. Вот такие удивительные события из жизни Елены Сергеевны и Михаила Афанасьевича вдруг открылись перед нами во время прогулки от театра до метро.
      Позже мне приходилось вместе с режиссером Д. А. Вуросом бывать у Елены Сергеевны дома - мы собирались ставить еще неопубликованную пьесу Булгакова "Багровый остров".
      "Иван Васильевич" с большим успехом шел на сцене нашего театра, много приходилось гастролировать по стране. А жизнь между тем шла своим чередом, закончилась недолговечная "оттепель", ставить "Багровый остров" нам не разрешали. Из-за разъездов и съемок я несколько лет не встречался с Еленой Сергеевной.
      Однажды я был на одной грустной церемонии на Новодевичьем кладбище и, как обычно, когда случалось бывать там, пошел поклониться на могилу Булгакова, к надгробному камню "Голгофе", взятому с могилы Н. В. Гоголя. При разорении Свято-Данилова монастыря прах Гоголя был перенесен на Новодевичье, ему поставили советский памятник, а камень "Голгофа", на котором стоял православный крест, каким-то мистическим путем оказался на могиле Михаила Афанасьевича, который еще при жизни просил великого писателя прикрыть его своей "чугунной шинелью".
      Рядом со знакомой надписью на могильном камне: "ПИСАТЕЛЬ М. А. БУЛГАКОВ 1891-1940 гг." я, к ужасу своему, увидел другую, которой раньше не было:
      ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА БУЛГАКОВА
      1893-1970 гг.
      М. В. КАНТАРИЯ
      Самым значительным событием в жизни поколения моего отца была Победа в Великой Отечественной войне. Мне даже кажется: у него на всю жизнь осталась горечь в сердце, что не удалось реализовать, пожалуй, самую горячую мечту - показать на экране образ русского солдата-победителя. Не приукрашивая, не подслащивая, а таким, каким он видел его в жизни, перед которым благоговейно склонял голову. По его убеждению, это должен быть образ человека, прошедшего через все ужасы войны и сохранившего в душе все самые прекрасные человеческие чувства.
      К сожалению, драматургия того времени не давала повода для надежды, что его намерения могут осуществиться. Он сам стал писать сценарии о прошедшей войне. Отцу понравился роман "Генерал Доватор", и вместе с автором Павлом Федоровым была сделана киноповесть о героическом рейде наших кавалеристов по фашистским тылам во время битвы под Москвой. Удивительные страницы нашей истории, беспримерный подвиг защитников столицы,- спасая Москву, шли казаки с шашками на немецкие танки. Также по роману Павла Федорова "В Августовских лесах" был написан сценарий "Офицер пограничной заставы". Но оба они благополучно исчезли в недрах кинокомитета.
      Сделать картину о русском солдате для отца было не просто "мечтой актера", не просто честолюбивым замыслом. Создание этого легендарного образа стало для него делом чести, его гражданским долгом перед своей совестью, перед зрителями.
      Когда мы с отцом смотрели прекрасные, торжественные документальные кадры хроники Парада Победы, отец всегда вспоминал слова Александра Петровича Довженко об этом событии, и я запомнил их на всю жизнь. "Вчера я был на Параде Победы на Красной площади,- писал Довженко в своем дневнике.Мой любимый маршал Жуков прочел торжественную и грозную речь Победы. Когда вспоминал о тех, кто пал в боях в огромных, неведомых истории количествах, я снял с головы убор. Шел дождь. Оглянувшись, я заметил, что шапки больше никто не снял. Не было ни пауз, ни траурного марша, ни молчания. Тридцать или сорок миллионов жертв и героев будто провалились в землю или совсем не жили, о них не вспоминали, как о понятии... стало грустно...
      Перед великой их памятью, перед кровью и муками не встала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки. Наверное, так и надо, или, может быть, нет? Ибо почему же плакала весь день природа? Почему лились с неба слезы? Неужели они подавали знак живым?"
      Эти строчки никогда не были опубликованы при жизни Александра Петровича, но для отца они стали основной философской идеей будущей картины.
      Сейчас многие уже не помнят, что Парад Победы состоялся не 9 мая, как это происходит уже более полувека, а 24 июня 1945 года. Связано это с тем, что на парад собирались части со всех фронтов, отбирали лучших солдат, которым выпала высокая честь представлять Великую Армию на Параде Победы.
      24 июня отца не было в Москве - находился он где-то на съемках. Я оставался дома один, досаждала ангина, и поэтому на улицу меня не выпускали, впрочем, в этом и не было нужды. С утра все слушали по репродуктору репортаж с Красной площади, а потом по нашей улице, по Покровке, шли войска. Покровка - самая длинная улица Москвы, она начинается от стен Китай-города и заканчивается у электрозаводского железнодорожного моста, где и стоял наш одноэтажный дом.
      Я не знаю, кому пришла в голову эта прекрасная мысль - выплеснуть Парад Победы с Красной площади на улицы Москвы, показать москвичам, явить народу лица победителей, героев войны.
      Помню, был хмурый день, накрапывал теплый дождь, испарения создавали легкую дымку, и по влажному тротуару строем вольным шагом шли Победители. Пехотинцы - в блестящих от дождя касках, с винтовками и автоматами. Почти у каждого вся грудь в боевых орденах, на Георгиевской ленте ордена Славы. Шли особой кавалерийской походкой казачьи полки, в великолепной форме с газырями, в лихо одетых кубанках, в широких шароварах с красными лампасами.
      И на улице царила удивительная атмосфера - не было ни восторженных криков, ни суеты, а как бы тихий благовест опустился на Покровскую улицу. На тротуарах в молчаливом почтении стояли люди - старушки в белых прозрачных платочках, мальчишки, старики, мужчины и женщины - и все с благодарностью и гордостью смотрели на проходивших героев. У многих на глазах стояли слезы.
      А солдаты, хотя и вывели их на парад очень рано, после торжественного марша и перехода почти через всю Москву шли удивительно бодро. Красивые, счастливые, они видели восторженные взгляды окружающих, и это наполняло их новой силой. Им подносили цветы, свои домашние, из дворовых клумб, совали в руки пряники и другое угощение, как обычно это делали русские женщины. Подносили вино - солдаты не отказывались. Тут же, в строю, с достоинством выпивали, благодарили и шли дальше, счастливые, улыбающиеся, полные сил. И это было поразительно: позади такой тяжелый день, а они ступали легко. Наверное, радость встречи с теми, за кого они сражались, ради которых несли тяготы войны, придавала им сил.
      Это было удивительное шествие. Именно праздник! Праздник со слезами на глазах.
      К сожалению, отцу так и не удалось сыграть самую желанную роль. Но он на всю жизнь сохранил глубочайшее уважение к людям, прошедшим войну. Наверное, это отношение отца к нашим солдатам, героям Великой Отечественной войны, как-то невольно передалось и мне. Уже после его смерти судьба свела меня с необычным человеком, поставившим точку в Великой Отечественной войне. Так по крайней мере писали журналисты. Я говорю о Мелитоне Варламовиче Кантария - Герое Советского Союза сержанте Кантария, который вместе с Егоровым и Самсоновым установил знамя победы над фашистским рейхстагом.
      Мы оба входили в состав делегации, направленной в Группу советских войск в Германии в связи с празднованием 30-летия Победы. Делегация была небольшая: трое актеров и два ветерана войны - Герои Советского Союза Надежда Васильевна Попова и сержант Кантария. Но главным, пожалуй, в нашей делегации был Мелитон Варламович. Именно к нему было обращено всеобщее внимание, все хотели увидеть его, услышать речь прославленного воина, познакомиться.
      Мелитон Варламович родился в 1920 году. Это был коренастый, крепкий человек невысокого роста с орлиным носом, несколько замкнутый, неторопливый, немногословный. Он прошел от звонка до звонка две войны финскую и Отечественную. Воевал в пехоте, был разведчиком, защищал Сталинград, штурмовал Берлин и чудом остался в живых. Он искренне верил, что обращенные к нему почести направлены не в тот адрес. Он был убежден, что надо говорить не о нем, живом человеке, а о тех, кто погиб. Он испытывал острое чувство вины перед павшими: их нет, а он, вот, живет. При любом славословии в свой адрес Кантария хмурился, напрягался и по возможности тактично останавливал оратора. Каждое его краткое выступление начиналось со слов, обращенных к памяти павших боевых товарищей, война отняла у него юность, молодость, он на всю жизнь остался неграмотным и в книге почетных гостей подписывался печатными буквами: КАНТАРИЯ.
      После демобилизации работал в шахте. Несмотря на отсутствие традиционного образования, он был цельным и мудрым человеком. Его жестокой школой стала война, а как он воевал - об этом говорят многочисленные награды, в том числе два ордена Боевого Красного Знамени.
      О своих боевых делах Мелитон Варламович не любил вспоминать. Только однажды смущенно рассказал, как в начале войны он совершил ошибку: командир приказал ему достать "языка", и он за линией фронта захватил огромного штабного офицера. Долго под обстрелом нес его на себе обратно, к нашим окопам, а когда окончательно выбился из сил, последовал традициям своих далеких предков на Кавказе: принес командиру голову "языка", за что понес суровое наказание.
      Суть характера этого замечательного человека не сразу поняли наши хозяева, и в первый же день по прибытии в Вюнсдорф услужливые военторговцы поднесли его супруге подарок - сервиз "Мадонна" на 12 персон, чайный, кофейный и столовый, в огромном манерном ящике, похожем на гроб. Надо сказать, что этот "колониальный" сервиз был желанным подарком для офицерских жен. Довольно безвкусный набор с изображением неких томных дам он почему-то назывался "Мадонна" и украшал серванты многих счастливых хозяек. Вместе с Мелитоном Варламовичем была его супруга, кубанская казачка, удивительно скромная женщина маленького роста, круглолицая, неразговорчивая. Я не слышал от нее за всю поездку почти ни одного слова. Она растерянно смотрела на все происходящее и никак не могла поверить, что она и есть жена этого великого героя, которого с таким почетом встречают в наших воинских частях. Искушение сервизом было чрезвычайно велико. Может, такой универсальный набор посуды был ее давней мечтой. Возможно, она уже думала, как у себя на Кубани покажет "Мадонну" своим родственникам... Когда же Кантария увидел у себя в номере этот огромный фанерный ящик с тарелками и чашками, возмущению его не было предела. Он выскочил на улицу и стал жутко кричать, грузинский темперамент выплеснулся из его груди. Он буквально захлебывался от гнева. Мелитон был близок к тому, чтобы бросить все, уйти, уехать, отправить жену обратно. Подарок для него был неприемлем, более того - оскорбителен. "Меня опозорили перед солдатами, перед моими друзьями! Что я буду с этим ящиком делать?!" Он хватался за голову, мешал русские слова с грузинскими, без конца повторял слово "позор". Это была жуткая сцена. Необходимо было срочно найти выход из ситуации. Я предложил компромисс: ящик спрятать до нашего отъезда в Москву, Кантарии сказать, что подарок вернули в военторг и спокойно продолжать работу. Слава Богу, все обошлось.
      Мы подружились с Кантария. Каждое утро он стучал в мою комнату: "Кирилла!.. Пошли пиво пить!" И мы шли в город в "гаштет".
      Каждый день мы переезжали в новый город, программа была напряженная. Я не мог понять, с чем связаны эти наши походы, что там Мелитона интересовало в многочисленных немецких "гаштетах". Только в конце поездки я узнал причину наших бесконечных походов.
      Однажды, когда мы сидели в одном из "гаштетов", Мелитон долго мрачно осматривал публику, а потом вдруг сказал мне:
      "Понимаешь, Кирилла, у меня здесь сын. В этом году ему, наверное, будет тридцать".
      Это для меня было неожиданностью.
      Свою тайну Мелитон никому не открывал и вот рассказал мне. Так ему необходимо было с кем-то поделиться своей бедой.
      Как и каждая война, Великая Отечественная после капитуляции Германии не могла сразу остановиться. Мир был объявлен, но Берлин горел еще месяц. Надо было затормозить на полном ходу огромную машину войны, основанную на ненависти, направленную на возмездие. Приказом можно остановить армию, но гораздо труднее остановить духовную инерцию войны в сердцах солдат. В 45-м году большую часть армии составляли молодые люди, ровесники Мелитона, у которых отняли молодость. Многие из них, как и Мелитон, за годы войны постигли только одну профессию - умение убивать. Возвращение к нормальной жизни, которая для большинства окончилась 22 июня 1941 года, была мучительным и трудным процессом. Сейчас мы часто говорим об "афганском синдроме", о чеченской войне, в Америке сделаны десятки фильмов о "вьетнамском синдроме". Ныне даже трудно себе представить каков же был шок от Великой Отечественной войны. Тогда, в мае 45-го, в Берлине нужно было прекратить мародерство, разобрать завалы, потушить пожары; нужно было установить мирную дисциплину в армии. Подвиги остались в прошлом, и про Мелитона забыли. Он, как и все солдаты, стал заниматься мирным делом. Во время восстановительных работ он познакомился с одной немкой. Начались счастливые дни, родился сын.
      В 1946 году о нем вдруг вспомнили, присвоили звание Героя, и с этого момента он уже не принадлежал самому себе, у него не могло быть "нежелательных связей". Они расстались. Свершилась очередная трагедия.
      Кантария не знал адреса этой женщины, никаких сведений не было и о сыне. И вот только через тридцать лет он с горечью говорил, что где-то здесь живет сын, который никогда не узнает отца. Тайна продолжала оставаться тайной.
      Я благодарен Мелитону Варламовичу за доверие, за искренние рассказы о своей жизни. Благодаря им я по-новому взглянул на многие страницы Великой Отечественной...
      Однажды мы приехали в Карлхорст, где маршал Жуков подписывал акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии - там был устроен музей, в котором находился бюст сержанта Кантария, сделанный, по-моему, Вучетичем в 45-м году. Он был установлен на постаменте из брусчатки, взятой из площади перед рейхстагом, из той самой, по которой бежали в атаку наши солдаты на последний штурм. Здесь же была диорама, изображающая штурм рейхстага. Мелитон молча рассматривал ее, а потом сказал мне:
      - Не так все было, Кирилла!
      - А как?
      - Вон видишь - это речка Шпрее. Накануне штурма сказали: завтра будет атака. Я пошел искать дверь.
      - Зачем дверь? - удивился я.
      - Как зачем? Шпрее - речка, форсировать надо, а я плавать не умею. Вот поэтому я заранее искал бревно, лодку или еще чего, на чем можно плыть. Вот и взял дверь.
      После переправы был бросок к рейхстагу, где он с товарищами совершил свой главный подвиг - воздвижение знамени на куполе рейхстага.
      - Не так все было, Кирилла! В доме были фашисты, эсэсовцы. Они очень оборонялись, стреляли из пушек, из автоматов. Нам приказали: поставить знамя! Мы подошли. Перед входом памятник - какой-то Зигфрид на коне!.. Очень сильно стреляют. Подбежали. Видим - в коне пробоина... Поставили знамя... вернулись. Докладываем: знамя у рейхстага есть. А командир кричит: "Куда знамя засунули?! В задницу коня... Установите, как надо!" Опять бежим. Привязываем знамя ремнями к руке. Командир говорит: "В руки какому-то фашисту дали наше знамя! Поставить на купол!" Долго добирались, но все-таки установили как надо. Командир тут же доложил в Москву.
      А через полвека - сенсация: по телевидению и в прессе сообщают, что знаменитая фотография, запечатлевшая установление знамени на рейхстаге и обошедшая все газеты мира, была сделана через несколько дней после капитуляции рейхстага.
      Действительно, снимок сделали, когда все уже было кончено. Какой же корреспондент отважился бы пройти через весь рейхстаг и подняться на купол во время ожесточенного боя? Верная смерть. Но это уже другая история.