Родовые сны

      - Видите ли, молодой человек... С тех пор как в середине пятнадцатого века Иоганном Гуттенбергом был в Майнце изобретен печатный станок, надобность в вас как в чтеце отпала.
      По возвращении Александра Николаевича Вертинского из эмиграции в гостинице "Метрополь" был устроен банкет. Пришла вся старая Москва - люди, знавшие певца еще до революции. В полутемном вестибюле толпились "бывшие": старушки в потертых боа и старички профессорского вида в пенсне. Вся эта отдающая нафталином публика вполголоса переговаривалась, вспоминая прошлое, обсуждая шепотом последние события,- кого уже выпустили и кто еще сидит.
      Николай Павлович энергично прохаживался, потирая руки, с нетерпением ожидая банкета.
      Чаще стали раздаваться недоуменные вопросы: "Господа!.. Простите, а кого ждем? Вроде, все пришли..." Вопрос "кого ждем?" явно тяготил присутствующих. Пауза неприлично затягивалась. Наконец Сокольский не выдержал и несколько рассерженно произнес:
      - Неужели не ясно? Конечно, государя императора!
      На заседании одной из комиссий министерства культуры в очередной раз поднимался вопрос о расформировании нерентабельных творческих коллективов. Е. А. Фурцева предложила слить два хоровых ансамбля: Донской казачий хор с Кубанским казачьим хором. Все согласились, но резко возразил Смирнов-Сокольский:
      - Это невозможно!
      - Но почему? - удивилась Фурцева.
      - До вас, Екатерина Алексеевна, в 1919 году это уже пробовал осуществить Антон Иванович Деникин. Ничего не вышло!
      В. И. КАРАВАЕВА
      В нашем кинематографе много трагических судеб, драматических биографий, великолепных актеров. А сколько нереализованных, погубленных талантов...
      На моих глазах погибали такие актрисы, как Изольда Извицкая, Валентина Серова...
      Мы с отцом много лет дружили и работали вместе с Зоей Федоровой, о гибели которой написано столько несуразных романов. Но даже среди этих трагических биографий судьба Валентины Ивановны Караваевой занимает особое место. По длительности страданий, выпавших на ее долю, по безысходности творческой судьбы она подобна героине высокой античной трагедии. Валентина Ивановна испытала горечь всех возможных человеческих бед.
      Валентина Ивановна Караваева вошла в кинематограф чрезвычайно ярко. На Олимпе нашего кино в конце 30-х годов все места были твердо распределены. Тогда были звездами Орлова, Ладынина, Кузьмина, Макарова, а за их плечами могучие мужья - ведущие режиссеры отечественного кинематографа Александров, Пырьев, Ромм, Герасимов, в чьих руках были собраны все творческие нити, все права. Пробиться в разряд звезд было почти невозможно. Но вдруг на фоне этой плеяды победоносно восходит новая звезда, не похожая на предыдущих,- удивительно нежная, женственная, с грациозной фигурой, с прекрасным открытым лицом, с огромными чистыми глазами. Помимо замечательных внешних данных, она обладала тончайшей, прямо гитарной, артистической душой.
      "Машенька" - этот кинофильм сразу стал одним из самых любимых в нашей стране. Картину делал выдающийся режиссер Юлий Яковлевич Райзман, а главную роль Машеньки блистательно исполнила Алла Караваева. Почему-то она взяла псевдоним Алла, хотя ее звали Валентина Ивановна.
      Эта картина была тоже необычной в ряду фильмов 30-х - начала 40-х годов, потому что затрагивала запрещенную тему финской войны. Затрагивала как бы краем - об этой войне не хотелось говорить: она была тяжелой, позорной и служила прологом и предупреждением к тем кошмарам и ужасу, которые ожидали наш народ в 41-м году.
      Впервые я увидел Валентину Ивановну в 1942 году в городе Алма-Ате на съемках одного из первых фильмов о войне. Время было очень трудное: эвакуационный быт, неопределенность существования, проблемы с жильем, нищета и голод. И вот в таких условиях кинематографисты начинали в "полевых" условиях работу над первыми "Боевыми киносборниками". Съемки проходили в Парке имени 28 героев-панфиловцев, рядом с будущей алма-атинской киностудией. Кто-то из киногруппы сказал:
      - Валентина Ивановна, а вот это сынишка Столярова.
      Ко мне наклонилась женщина с огромными добрыми глазами и удивительно обаятельной улыбкой и сказала, обращаясь к отцу:
      - Ой, Сережа! Какой он у тебя беленький.
      В памяти не остались ни процесс съемок, ни сюжет, помню только скамейку в парке, на которой сидели отец в форме военного артиллериста и эта очень добрая и красивая женщина.
      Зимой 43-го года среди кинематографистов прошел слух: с Караваевой случилась беда - она попала в автокатастрофу. Ушибы, переломы, но самое страшное - осколками стекла разбито и обезображено лицо, ее невозможно узнать. В то время Валентина Ивановна должна была играть главную роль в фильме о летчике, одним из первых совершившем таран фашистского самолета, о Викторе Васильевиче Талалихине. Картина должна была называться "Небо Москвы".
      И вот на взлете своей славы, уже признанная звезда, имеющая даже в это тяжелое время много предложений и планов, лишилась, пожалуй, самого главного для киноактрисы в самом прямом и трагическом смысле - своего лица!
      Природа щедро наделила ее для работы в театре и кино: великолепные внешние данные, замечательный, редкий голос и удивительно пластичная актерская душа. Она безусловно была бы героиней Островского - великолепной "бесприданницей", героиней чеховских пьес - по глубине своего духовного мира, по тонкости своей души это, конечно, и Нина Заречная, и Маша из "Трех сестер"...
      Беда, говорят, не приходит одна. После трагической катастрофы не заладилась и личная жизнь Валентины Ивановны - она осталась одиноким человеком на всю жизнь. Но эта женщина обладала каким-то несокрушимым духовным мужеством. Несмотря ни на что, она не сдалась и в 40-х - начале 50-х годов стала звездой дубляжа. Валентина Ивановна вкладывала весь свой огромный нерастраченный актерский потенциал в озвучивание чужих ролей, и нередко эти образы становились интереснее, глубже и многограннее первоисточников. Это признавали и многие зарубежные актрисы, которых дублировала на русский язык Валентина Ивановна.
      В середине 50-х я увидел Караваеву на сцене в замечательном спектакле "Обыкновенное чудо" по пьесе Е. Шварца, поставленном Эрастом Павловичем Гариным. Она играла придворную даму, жену покойного коменданта, перенесшую жизненную трагедию. Играла ярко, озорно, без снисхождения к горю своей героини. И в этом отношении актрисы к созданному ей образу чувствовалось где-то вторым планом - и личное отношение исполнительницы к своей собственной судьбе. Безусловно, неординарная сценическая работа. Но конечно этого было очень мало. Она отлично понимала, что никогда уже не будет той Караваевой, которую наперебой приглашали на главные роли в фильмы, звали в самые престижные театры, которую узнавали на улице, которую любили, и которой тайно завидовали. В нынешнем положении она могла вызвать только жалость. Свое горе Валентина Ивановна хранила глубоко в себе, свой крест несла с достоинством и голову держала гордо. Более того, она не только мужественно принимала удары судьбы, она не сдавалась, пронеся через всю свою жизнь мечту о создании чеховской "Чайки", мечту сыграть Нину Заречную.
      Прошли годы, прошла жизнь. Но она не расставалась со своей мечтой. В нашем Театре киноактера Валентина Ивановна репетировала "Чайку" с молодыми исполнителями. Эта работа проходила в учебно-тренировочном режиме. Ей всячески давали понять, что этот спектакль никогда не выйдет, его нет в репертуаре театра, и средств на постановку тоже нет. Так что ее репетиции пустая трата времени. Но Валентина Ивановна не успокаивалась, да и группа актеров поверила в ее "Чайку". Тогда администрация театра отказала ей в помещении. И когда я однажды попросил у администрации комнату для репетиций "Чайки", мне вежливо напомнили, что у нас студия, а не психдиспансер.
      И все-таки, несмотря ни на что, работа продолжалась. Совместными усилиями мы добились показа сделанного художественному совету. Но равнодушие, я бы даже сказал непонятное изначальное противление - работа не стоила администрации ни копейки - сделали свое дело: постановку закрыли.
      Тогда группа энтузиастов, в которую входила моя жена Нина Головина, Наталья Кустинская и многие другие актеры, по предложению Валентины Ивановны, продолжили репетиции у нее дома. Жила она в запущенной, жалкой квартире, в абсолютной нищете. Быт ее не интересовал, да и как можно жить много лет на нищенскую пенсию?.. Вся ее оставшаяся жизнь была в чеховской "Чайке"!
      Валентина Ивановна часто звонила к нам домой, договаривалась с Ниной о дне репетиции, рассказывала о своем видении той или иной сцены. И вдруг однажды сообщила мне удивительную новость:
      - Нашелся фильм "Тоня", в котором мы с Сережей снимались в 42-м году.
      Оказывается, эту картину делал классик отечественного кино А. М. Роом, музыку писал великий композитор Сергей Сергеевич Прокофьев. И сама картина, которую почему-то запретили в годы войны, безусловно, являлась произведением киноискусства.
      - Это прекрасная, талантливая картина, ты ее должен непременно увидеть, и надо добиться, чтобы ее показали по телевидению.
      Я, откровенно говоря, не поверил. Мне показалось, что весь этот восторженный рассказ - фантазия, плод больного воображения. Слишком невероятным казалось мне это открытие: если вообще был такой замечательный фильм, как мог оказаться он потерянным, никому не знакомым? Конечно, было много запрещенных лент, неоконченных картин, но и о них было что-то известно. Я неопределенно, скорее всего машинально, поддакивал в трубку. Но этот разговор поставил меня в тупик - я подумал: неужели человек действительно так болен, что говорит о каких-то невероятных подробностях в съемках несуществующего фильма?
      Но мама сказала, что действительно отец снимался с Аллой Караваевой во время войны, но фильм был закрыт, и даже отец не видел эту картину. Лента так никогда и не вышла на экраны.
      И все-таки после разговора с Валентиной Ивановной у меня остался на душе какой-то странный тревожащий осадок.
      Прошло несколько месяцев. Я делал программу по телевидению, посвященную 90-летию Ю. Я. Райзмана. Знаменитого режиссера поздравляли актеры, которые с ним работали: Е. К. Мельникова - она снималась в первом большом фильме Райзмана "Летчики" в 30-х годах, вместе с Щукиным и Ковалем-Самборским; Игорь Пушкарев - герой фильма "А если это любовь?" и многие другие актеры и актрисы. Не было только героини главного фильма "Машенька" В. Караваевой. Ее не могли найти - телефон не работал (видимо, отключили за неуплату), а квартира была закрыта.
      Возможно, в суете нашей жизни я и забыл бы о странном телефонном разговоре, если бы на одном из киновечеров в кинотеатре "Иллюзион" замечательный знаток нашего кино, мой друг актер Роднер Муратов, не подарил мне кассету с записью "Боевых киносборников", где был фильм "Тоня".
      Когда я дома включил видеомагнитофон, память перенесла меня в далекий 42-й год. Я увидел опять ту самую скамейку в Парке имени 28 Героев-панфиловцев, где прощались два человека - мой отец, в форме артиллериста, и молодая Алла Караваева. Я узнал ее голос и очень остро почувствовал все, что происходило пятьдесят лет назад, вплоть до каких-то малых деталей, до зеленых шпал и скрещенных пушках на петлицах отца, до запаха кожи, исходившего от его новой военной портупеи и кобуры пистолета. Фильм был сделан на основе реальных событий, так что это в какой-то мере документальная история.
      Маленький городок. Война. Муж уходит на фронт, жена-телефонистка ожидает отправки в эвакуацию. Неожиданно в город врываются немцы. Это событие застает Тоню на работе, на телефонной станции. Город парализован. Телефоны молчат. И вдруг один зазвонил - на окраине города наши артиллеристы остановили врага. Тоня узнает голос своего мужа - командира батареи, два любящих человека оказались по разные стороны фронта. Тоня называет дорогие обоим места, где сейчас находятся фашисты. Артиллерия начинает обстрел. Немцы врываются на телефонную станцию. Тоня вызывает огонь на себя и погибает. Заканчивается фильм сценой прощания - перед любимой Тоней муж и бойцы клянутся отомстить врагу. Звучат прощальные залпы... Все это сыграно удивительно искренне и правдиво. Действительно, трагическая и прекрасная лента, которую сегодня воспринимаешь даже не как художественное произведение, а скорее, как документ той жестокой эпохи.
      Я стал разыскивать Валентину Ивановну, но в гильдии актеров кино мне сообщили, что она недавно скончалась.
      Умерла она в полной нищете и безвестности. Не было ни некролога, ни статей в прессе, ни сообщения по телевидению, ни прощального салюта...
      Через несколько дней я исполнил волю актрисы, и в программу Леонида Филатова "Чтобы помнили" к передаче об артисте Сергее Столярове был включен фрагмент из кинофильма "Тоня". Так через пятьдесят пять лет вновь появилась на экране эта картина и перед зрителями предстала Валентина Ивановна Караваева.
      Прав Михаил Булгаков - рукописи, как и фильмы, не горят.
      Н. О. ГРИЦЕНКО
      Любимым фильмом отца, как я уже говорил, была картина Игоря Савченко "Старинный водевиль". Его партнером в этом фильме был великолепный Николай Гриценко. Их связывала искренняя дружба. Я помню, как отец с восторгом говорил о мастерстве Николая Олимпиевича, о его умении в каждой работе найти точный и яркий характер, как он восхищался исполнением Гриценко чеховского рассказа "Жилец". Я видел их на съемочной площадке и помню, как они замечательно выглядели в гусарской форме на породистых жеребцах во время съемок "Старинного водевиля". Мы бывали с Николаем Олимпиевичем на фестивалях, декадах, различных юбилеях - везде он оказывался в центре внимания. Изящен. Остроумен. Тактичен. Как-то раз мы встретились с Гриценко на каком-то большом приеме. Он был в новом великолепном костюме и в необычайно модном галстуке. Этот галстук стал впоследствии причиной одного скандала.
      В этот день Николай Олимпиевич, как обычно, за 45 минут до начала спектакля явился за кулисы Театра им. Вахтангова. На нем хороший костюм и модный галстук. Не секрет, что в творческих коллективах были стукачи платные и добровольные. Некоторых знали точно, других подозревали, но опасались всех. Как утверждают знающие люди, иной раз каждый десятый, а то и пятый являлся осведомителем. Один из таких "сотрудников" подошел к Николаю Олимпиевичу, якобы с желанием получше рассмотреть галстук. Потом поднял голову, несколько раз втянул носом воздух и, криво улыбнувшись, заметил с издевкой:
      - А вы, Николай Олимпиевич, кажется, сегодня не в форме.
      Все замолчали, и в этой тишине Гриценко очень громко, на все актерское фойе ответил:
      - Да и ты тоже сегодня в штатском.
      Эффект был огромный. Раньше этого субъекта только подозревали, а теперь об этом было сказано принародно. Раскрытому сексоту некуда было деться, и он спрятался в служебном помещении. Здесь было спокойно, вахтерша у телефона неторопливо вязала носок, а напротив, в огромном аквариуме, тихо плавали разноцветные рыбки.
      Актер М. Дадыко все-таки нашел его. Присел рядом. Они молча смотрели на рыбок. Наконец Дадыко задумчиво сказал:
      - Жалко, что молчат. Да?
      С. М. ЭЙЗЕНШТЕЙН
      Отец часто рассказывал о Сергее Михайловиче Эйзенштейне. Несмотря на свою огромную популярность, в жизни он оставался веселым, простым и остроумным человеком. Отец вспоминал, что в Алма-Ате во время съемок фильма "Иван Грозный", в огромном павильоне, где были выстроены интерьеры московского Успенского собора, за декорациями периодически раздавались взрывы хохота. Сергей Михайлович заинтересовался и пошел посмотреть, в чем там дело. Оказывается, Николай Крючков, который снимался в соседнем павильоне в одном из "боевых киносборников", рассказывает осветителям какие-то очень смешные истории. Эйзенштейн тоже хотел послушать, но, увидев его, рассказчик замахал руками:
      - Ты интеллигент и ничего в этом не поймешь. Ты иди отсюда!
      Сергей Михайлович усмехнулся, пожал плечами и отошел.
      Удивленные свидетели происшедшего стали возбужденно обсуждать случившееся. Как это? Молодой актер обращается на "ты" к выдающемуся художнику, одному из корифеев кинематографической культуры?..
      Эйзенштейн тут же успокоил расстроенных коллег:
      - Да что вы! Я на Колю совсем не обижаюсь, ведь для него "вы" - это когда много, а "ты" - это когда один!
      Один из ассистентов оператора в съемочной группе Эйзенштейна был страстным любителем разных значков и в большом количестве прикреплял их к своему костюму.
      Увидев обилие оных на одежде своего сотрудника, Сергей Михайлович с укоризной спросил:
      - Где же ты, голубчик, так в значках вывалялся?
      На всю жизнь оскорбил Сергея Михайловича бывший в 30-е годы председателем комитета по кинематографии Борис Шумяцкий. Он тайно, без разрешения великого мастера, показал черновой, еще не смонтированный материал фильма "Бежин луг" самому Сталину. 28 дублей: на экране катилась какая-то грязная бочка, бесконечно повторялись одни и те же планы пейзажи, портреты и т. п.
      В Кремле эта демонстрация была воспринята как издевательство. Фильм "Бежин луг" был запрещен, и к нему применили высшую меру наказания - даже негативы картины были смыты. В результате такой провокации Сергей Михайлович в самый расцвет своей творческой жизни на несколько лет был отлучен от кинематографа. С тех пор замечание Эйзенштейна "дуракам полработы не показывают" стало у кинематографистов крылатой фразой.
      Перед выходом на экраны 2-й серии "Ивана Грозного" (в 45-м году) отцу зачем-то нужно было встретиться с Сергеем Михайловичем. Вероятно, меня некуда было деть, и он взял меня с собой на Мосфильмовскую, где жил Эйзенштейн.
      Как только мы вошли в прихожую его квартиры, он сразу же предложил:
      - Сережа! В туалет, в туалет...
      - Да зачем же, Сергей Михайлович?
      - Так нужно! Скорее!
      Отец подчинился и сразу же, смеясь, вернулся обратно.
      Оказывается, в знак протеста против отвратительного поступка Шумяцкого Сергей Михайлович вмонтировал его фотографию в унитаз своего туалета.
      Так художник рассчитался с министром.
      С. А. МАРТИНСОН
      Среди коллег отца я вспоминаю, конечно, и Сергея Александровича Мартинсона. "Прирожденный эксцентрик... Настоящая мейерхольдовская школа!" - писала о нем Вера Марецкая.
      Сергей Александрович звал отца на французский манер - "ля Серж". Они много работали вместе на эстраде, и, когда в 40-е годы у отца не было эстрадной ставки, Сергей Александрович предложил ему свою. Так он некоторое время и оплачивался по официальной "мартинсоновской" ставке.
      На эстраде Сергей Александрович был король! Он, поклонник знаменитого французского киноактера и шансонье Мориса Шевалье, всегда выступал в канотье, великолепно исполнял французские песенки, в частности "Мари Мезон", заканчивал номер канканом и озорным трехпалым свистом. Отвечая на овации зрителей, Сергей Александрович раскланивался и благодарил: "Большое русское... мэрси!" Театралы 30-х годов на всю жизнь запомнили его знаменитый "Танец американского матроса" - уникальную пластическую миниатюру в одном из спектаклей Театра Мейерхольда. Этот номер длился всего 30 секунд и заканчивался плевком через всю сцену. А это не забывается.
      Сергей Александрович был неординарным артистом. Ему была присуща острая, условная, актерская манера игры. Он оказывался всегда неожиданным.
      В 1975 году с группой артистов мы были приглашены на празднование юбилея республики Калмыкия в город Элисту. Почему-то так случилось, что телевизор был только в моем номере. И Сергей Александрович пришел ко мне пить чай. Стали смотреть программу "Время" - оказалось, что в этот день исполнилось 70 лет со дня революции 1905 года. Мартинсон некоторое время смотрел хронику, затем фыркнул и заявил:
      - Это было все не так.
      - А как? - удивился я.
      - Не так...- повторил Сергеи Александрович.- Я же все это видел. В тот день в Петрограде развели мосты, и отец оказался на другой стороне Невы. Стреляли... Мы думали, он погиб, и обошли с мамой все морги в поисках тела. К счастью, через два дня восстановили порядок и отец вернулся домой.
      Сергей Александрович родился в самом конце XIX века, в 1899 году, а в 1913, когда отмечалось 300-летие дома Романовых, он был уже гимназистом. На благотворительном базаре в честь юбилея он купил у самой Матильды Кшесинской за 10 копеек букетик незабудок. Великая балерина сделала для гимназиста скидку. "А вообще-то букетики продавались даже по 100 рублей",добавил он.
      Рассказывал Сергей Александрович и о великолепном шествии по Невскому царской кареты, запряженной "цугом" десятками прекрасных породистых лошадей одной масти. Каждая лошадь была подкована серебряной подковой на один гвоздик - подковы отрывались и доставались "на счастье" пришедшим на этот грандиозный праздник. Но гимназисту Мартинсону, как он ни суетился, ни одна подкова не досталась.
      В 70-е годы театр был на гастролях в Рязани. Конечно, поехали в Константиново к С. А. Есенину. Директор мемориального центра говорил о великом поэте, о его близких, друзьях. Неожиданно вступил в разговор Сергей Александрович и рассказал о своих встречах с поэтом в литературном кафе "Стойло Пегаса", на квартире у Зинаиды Николаевны Райх, с которой играл во многих спектаклях Театра Мейерхольда и куда приходил Есенин навестить своих детей Костю и Таню. Рассказывал о похоронах Есенина, как у гроба его "Зинаида плакала, как белуга". От него я узнал, что знаменитое стихотворение "Письмо к женщине" посвящено Зинаиде Райх, а строка "живете вы с серьезным, умным мужем" относится ко второму мужу Зинаиды Николаевны Всеволоду Мейерхольду. Работники есенинского музея были настолько поражены, что даже не сообразили записать рассказ на магнитофон, о чем потом очень жалели.
      Память, знания, жизненный опыт Сергея Александровича были уникальны. Он рассказал, как уходил из любимого Театра Мейерхольда. Ему срочно нужно было выехать на съемку, а из театра не отпускают. Он совершенно случайно узнает, что "мастер" решил ставить "Гамлета", а роль принца Датского собирается играть Зинаида Райх, как когда-то это делала великая Сара Бернар.
      Сергей Александрович пошел к Мейерхольду и сказал, что у него есть заявка на роль в новом спектакле: "Если Зинаида Николаевна будет играть Гамлета, то я хотел бы сыграть Офелию!.."
      Разразился бурный скандал, и Мартинсон уехал на съемку.
      После смерти отца Сергей Александрович часто звонил нам домой, приглашал в гости, но в суете и за работой удавалось встречаться только на гастролях.
      В последние годы он был очень одинок. Мечтал поехать в Америку, навестить дочь Аню и внучек. Просил меня помочь: сходить с ним в ОВИР в качестве председателя профкома. Документы у него были оформлены, но визу не давали.
      - Почему? - спросил я полковника, который не выпускал Сергея Александровича.
      - А вдруг он там помрет? Вы знаете, сколько стоит перевезти гроб?..
      Сергей Александрович был ошарашен бестактностью чиновника.
      - Я не собираюсь умирать.
      Но визу так и не получил.
      Многие считали его скуповатым, но, как мне кажется, деньги, заработанные тяжким трудом, оправдывают бережливость. Он отличался великолепным здоровьем. В гастролях на юге, когда играли по три концерта в день при жаре в 30 градусов, у него было давление, как у космонавта. Но однажды в Евпатории утром перед нашей гостиницей остановилась машина "скорой помощи", на носилках вынесли Сергея Александровича. Его сопровождал наш рабочий сцены, который помогал ему делать в магазине покупки. Рабочий громко говорил:
      - А все-таки зря вы, Сергей Александрович, съели вчера всю эту колбасу, хотя она и была очень дешевая!
      Вечером Мартинсон был, как всегда, на сцене и, как всегда, пел и плясал.
      Сергей Александрович любил красивых женщин, был гурманом, за обедом обязательно выпивал бокал хорошего сухого вина. До конца своей жизни он вспоминал, как "ля Серж" угощал его великолепными вальдшнепами, которых "взял" на охоте во время гастролей во Владикавказе. Он, без сомнения, принадлежал к числу тех уникальных личностей, которыми так богата была наша театральная и кинематографическая культура.
      Сергей Александрович работал над книгой о своем учителе, Всеволоде Мейерхольде. Но эта рукопись у него пропала. Говорят, ее вывезли за границу. И, возможно, она была опубликована под другим именем.
      И. С. ЗАТИРКО
      Жили мы, как и большинство людей в то время, скромно, на зарплату. Но отец считал, что артист в любых ситуациях не имеет права выглядеть неопрятным, плохо одетым.
      Умение "носить костюм" - одно из свойств настоящего артиста. В старом театре даже было такое амплуа - "фрачный герой"; достойно носить фрак целое искусство. И отец в полной мере владел им: любой костюм - латы, кольчуга, гусарский ментик, княжеский плащ, современный костюм - все выглядело на нем прекрасно. Наделенный от природы тонким вкусом, он умел одеваться так, что любая, самая простая одежда выглядела на нем как-то особенно свежо и празднично. Крахмальная чистая рубашка, отутюженные брюки - за этим уже следила мама.
      Единственный "концертный" костюм должен быть сшит у лучшего портного, а таким мастером в 40-50-е годы был Исаак Соломонович Затирко - легендарный портной, мастерская которого находилась в подвале нашего Театра киноактера.
      Затирко был "маэстро", творец - он шил костюмы для лучших картин "Мосфильма", обшивал выдающихся режиссеров, актеров, дипломатов. Он любил свои творения, как скульптор или художник. Часто во время концертов в нашем театре он поднимался из своего подвала за кулисы - в рабочем халате, с подушечкой, утыканной иголками, и сантиметром на шее,- чтобы посмотреть, как выглядят сегодня его костюмы на Столярове или на Дружникове.
      Однажды во время какого-то занятия на сцене, потрясая зал модуляциями своего могучего голоса, читал стихи замечательный артист Александр Хвыля. Затирко тихо, шепотом спросил у отца:
      - Товарищ Столяров, а что, Хвыля - партийный?
      - Не знаю,- удивился отец.- Вроде нет.
      - Да? Тогда почему же он так кричит!
      Когда во время концерта один посредственный артист стал объяснять, что ему мешает костюм, стесняет пластику, разгневанный мастер ответил афоризмом:
      - Играет не костюмчик, а актерчик! А вы как были дерьмо, так им и есть! - Это был приговор.
      Когда на наших экранах в конце войны стали появляться первые дублированные американские фильмы - "Три мушкетера", "Сестра его дворецкого" с Диной Дурбин, "Лисички" с Бет Девис,- он не пропускал ни одного сеанса. Я помню, после просмотра "Лисичек" все восторгались актерскими работами: "Ах, какие актеры!", "Ах, какая Бет Девис!" Затирко молча стоял в стороне, затем вздохнул и вымолвил: "Ах, какие фраки!" А ведь именно он в тридцатом году сшил прекрасный фрак для Чичерина, в котором тот отправился на заседание Лиги Наций.
      Как-то на улице, когда я шел с моим товарищем, известным спортсменом, меня окликнул Исаак Соломонович. Он был очень взволнован и сразу же спросил:
      - Вы слышали - умер Луков?!
      Я ответил, что уже знаю эту печальную новость. О смерти выдающегося режиссера, создателя прекрасных лент "Большая жизнь", "Два бойца" и других, уже сообщили по радио. Мой спутник, плохо знавший советских кинорежиссеров, спросил:
      - А кто это?
      - Это наш еврейский Пырьев! - с негодованием сказал Затирко.
      Исаак Соломонович был страшно ревнивым. Как-то мы с отцом шли в театр, а навстречу - "маэстро". Неожиданно он схватил отца за рукав и повел к себе в мастерскую. Очень взволнованно он стал спрашивать:
      - Товарищ Столяров! Что такое, а? Вы сшили новый костюм, да? Где? У кого?
      Отец долго убеждал его, что купил уже готовый, ношеный, в комиссионке. Судя по всему, мастер не очень-то поверил. Он стал внимательно рассматривать пиджак, и только когда прочитал на внутреннем кармане фирменный знак "Сделано в Англии. Лондон", лукаво посмотрел на отца и сказал:
      - О-о!.. Смотрите!.. Ведь так далеко от Москвы, а вполне прилично шьют!
      У Затирко были и свои недостатки: он не любил шить жилеты и еще очень долго тянул с примерками. Один ведущий режиссер не выдержал этих затяжек и срочно сшил себе пальто в промкомбинате литературного фонда у другого замечательного портного, конкурента Исаака Соломоновича.
      Мы были на очередной примерке, готовились костюмы к новой программе, когда этот режиссер в новом пальто зашел подразнить Затирко. Затирко долго разглядывал обнову, рассматривал швы, ходил вокруг, снимал невидимые ниточки и пылинки, затем позвал своего сотрудника, лучшего мастера Москвы:
      - Наум, поди сюда! Смотри!
      - Да! По-моему, он на него не мерил.
      - Нет! Нет! - запротестовал Затирко.- Если на мешок бросить нещипанную выдру, это тоже будет шуба. Конечно! - И, подводя итог импровизированному худсовету, заключил: - Вы знаете, оно на вас немножко детское.
      Театр готовил спектакль "Варвары" по пьесе Горького. Мы были на примерке. Станислав Чекан, прекрасный актер, огромный человек - он играл Ивана Поддубного в фильме о великом борце - стал объяснять мастеру, какие брюки нужны для его образа. Затирко возмутился, вызвал Наума:
      - Наум! Объясни товарищу Чекану, что я больной на брюки!
      Но, успокоившись и измерив необъятную талию гиганта, с уважением произнес, разглядывая сантиметр:
      - О! Товарищ Чекан, вы - животный человек!
      В работе у отца не было мелочей. Готовясь к любому фильму, он обсуждал со многими художниками, друзьями эскизы будущих костюмов. Так было, например, и с фильмом "Садко", где художником по костюмам была замечательный мастер Ольга Кручинина, а художниками-постановщиками классики нашего кино Куманьков и Сидетелев,
      После того, как фильм "Садко" получил на фестивале в Венеции 1-е место и с триумфом прошел по экранам всего мира, впервые делегация советских кинематографистов была приглашена в 1954 году в Южную Америку, в Аргентину. В честь наших артистов президент страны Хуан Перон давал прием. Форма одежды, естественно, парадная - у дам вечерние туалеты, у мужчин фраки. У отца фрака не было! Он нарушил этикет и пришел на правительственный прием в пиджаке и вышитой русской рубашке. Эффект был огромный. Об этом событии, как о сенсации, писала аргентинская пресса: "Русский богатырь явился на бал в русском национальном костюме".