Родовые сны

      Прошло больше полувека, а не нашлось в отечестве замены Сергею Столярову. И сегодня смотрят молодые и старые люди эти фильмы, потому что для них, наверное, главное не технологические новинки, не мастерство исполнителя, не умение "прикинуться" тем или иным персонажем, а подлинность "жизни человеческого духа", подлинность, которой нужно обладать, а не изображать. И, как показывает время, многие поколения зрителей это ценят, поэтому и живут герои Столярова своей независимою жизнью и продолжают пробуждать в душах людей те самые "родовые сны" любви и уважения к глубинам национальной истории и культуры...
      Годы войны в эвакуации были трудными, как у всех переселенцев, но я не помню, чтобы в нашей семье были печаль и уныние. Мама стойко переносила все тяготы эвакуационного быта, состоявшего из переездов и регулярных стихийных бедствий вроде крупных и мелких ограблений. И, кроме того, не было работы по специальности.
      Но случались и радостные минуты - например, мама вспоминает встречу Нового 1943-го года в Алма-Ате. Отец и мать дружили с Г. С. Улановой и не пропускали ни одной ее премьеры. Муж Г. Улановой Ю. А. Завадский был учителем мамы, а отец в те годы был его заместителем в театре. Мы жили на одном этаже, по соседству, через несколько комнат. Условия тяжелые теснота, бедность, всего два туалета: мужской и женский, но, несмотря ни на что, не было ощущения обреченности.
      Галина Сергеевна с моей мамой готовила праздничный стол и радовалась: "Вот как хорошо! Сварим картошки и под соленые огурчики выпьем водочки". Этот Новый год был согрет известием о Сталинградской победе.
      Галина Сергеевна, при всей ее внешней простоте и естественности в повседневной жизни, всегда оставалась для нашей семьи идеальным человеком. Отец говорил о Галине Сергеевне только в превосходной степени. Уже тогда всем было ясно, что это величайшая балерина XX века. Писатель Алексей Толстой, который тогда тоже был в Алма-Ате, гурман и аристократ, заявлял при упоминании об Улановой: "Договоримся сразу - на сцене обыкновенная богиня!"
      Но мне кажется, что она была "обыкновенной богиней" и в жизни - для нашей семьи, во всяком случае, это было так. В ней все было прекрасно: манера держаться, разговаривать, одеваться. Все ее поведение в жизни, по мнению отца, было каким-то чудесным искусством и образцом для подражания.
      Галина Сергеевна, видимо, тоже не могла забыть это время и впоследствии, посещая Алма-Ату, очень искренне благодарила казахов за гостеприимство в годы войны.
      Г. Уланова была единственной, кому при жизни открыли памятник в Стокгольме перед королевской академией танца и в Ленинграде на Аллее героев.
      Борис Покровский, главный режиссер Большого театра, говорил об этом уникальном человеке: "Уланова - это явление, это своего рода богатство".
      Она была не просто великой балериной, она была величайшей драматической актрисой. Кстати, тогда в Алма-Ате, по рассказам отца, Эйзенштейн мечтал, чтобы она сыграла в его фильме "Иван Грозный" Анастасию. Отчего это не случилось - осталось загадкой. Уланову сравнивали со всем самым совершенным в искусстве. Балерина-памятник, балерина-икона, кумир нескольких поколений, она была одной из самых загадочных женщин века.
      Запад увидел Галину Сергеевну только в 1956 году на гастролях Большого в Лондоне. Ее появление на сцене Ковент-Гардена в "Жизели", "Лебедином озере", "Ромео и Джульетте" и "Бахчисарайском фонтане" стало триумфальным. И тут же Г. С. Уланова сделалась легендой. О ней говорили, писали, она стала манией, любовью, символом, потрясением. После такого невероятного взлета через четыре года в 1960 году Г. Уланова навсегда уходит со сцены. В расцвете славы, популярности, признания, поклонения уйти и скромно заниматься преподаванием. Ни книг, ни воспоминаний, ни дневников. На предложение написать о себе книгу отшучивалась: "...я ведь пишу с ошибками, мне стыдно..."
      Вот с таким удивительным человеком свела нас судьба в годы войны.
      В конце 43-го года мы вернулись в Москву. Мне пора было думать о школе, и я поселился в доме у бабушки, а мама вернулась к своей работе поступила в Белорусский русский драматический театр, которым руководил Д. Орлов, и выехала на работу в разбитый Могилев. Театр существовал как бы в полевых условиях, его обслуживали пленные немцы: носили воду, кололи дрова, помогали устанавливать декорации.
      После освобождения Минска театр перевели в столицу Белоруссии. Я помню, как мы с отцом приехали в гости к маме в Вильно, где гастролировала труппа театра. На всю жизнь я запомнил этот необычный европейский город: Башня Гедиминаса над рекой Велейкой, Три Креста, огромный кафедральный собор в центре города, загадочный сад Дома офицеров, где мы жили и где проходили гастроли театра. Когда-то, во время войны с Наполеоном, там останавливался Кутузов. А главное, что меня поразило после голодухи военных лет,- огромный богатейший рынок: овощи, фрукты, невиданное до тех пор настоящее крестьянское масло, которое продавали в листьях лопухов. Частные маленькие магазинчики, в которых продавалось все: от дров и бутылочек с сомнительным розовым ситро до оловянных солдатиков в форме ландскнехтов и рыцарей. Каждый день я мог ходить на мамины спектакли, которые все и пересмотрел: "Три сестры" (Ольга), "Кремлевские куранты" (Маша), "Встреча в темноте" и мой любимый старинный водевиль "Замужняя невеста", где мама замечательно играла роль "комической старухи".
      Подругой мамы была супруга К. Г. Паустовского Татьяна. Я помню удивительные беседы, которые вели отец и Константин Гергиевич. Возможно, поэтому впоследствии при поступлении во ВГИК я выбрал для вступительных экзаменов отрывок из прозы Паустовского "Мещерский край".
      Но жить на два дома было трудно, и мама вынуждена была оставить театр и вернуться в Москву. Жить было не на что, фильмов снималось мало, и она с отцом много работала в концертах на гастролях в Сибири, Кузбассе, на Урале.
      С каждым годом у отца росло убеждение, что работать в кино он сможет только тогда, когда найдет или напишет нужный ему сценарий. Им было сделано и предложено около 20 сценарных заявок и готовых сценариев не разные темы. Это была адская, неблагодарная работа, которую осуществляла мама,- она записывала под диктовку, затем правила и переписывала от руки все эти работы.
      К сожалению, все они по разным причинам оказались невостребованными. Лишь сценарий по повести Анатолия Клещенко "Когда расходится туман" был воплощен в фильм. И то уже после смерти отца.
      ОХОТА
      Отец так планировал свою творческую жизнь, что все летние месяцы в конце 40-х - начале 50-х наша семья - отец, мать и я - проводила, как правило, где-нибудь в живописной глухой деревушке.
      Помню одну ночь на озере Перетна в Новгородской губернии. Вечером приехали на телеге. Заночевали. Утром отец разбудил меня в 4 часа. После сеновала на дворе свежо! Еще не пришли в себя, а уже идем "след в след". Роса. Травы почти по пояс. Черное небо, огромные яркие звезды.
      Тишина!
      В голове еще обрывки сновидений, ощущение тепла сеновала, и весь мир кажется каким-то нереальным, странным. Кусты и деревья приобретают ночью таинственные загадочные очертания. От малейшего шороха мыши или завозившегося в траве ежа вздрагиваешь. На ощупь, по скользким от слизи кладям, переходим журчащий ручей. Болото. Молча проваливаемся в какие-то "бочаги". Сапоги полны холодной воды. Зябко!
      Наконец выходим на берег озера, и оно, древнее, ледникового еще периода, отдает каким-то нереальным свинцовым блеском. Берега заросли осокой, в воде и по земле разбросаны огромные гладкие гранитные валуны.
      Выглянул месяц и неожиданно осветил жуткую, прямо мистическую картину: в траве между корней прямо под ногами были разбросаны обломки человеческих скелетов и черепов. Господи! Куда это нас занесло...
      Но отец жестом указывает - "вперед!", до зари необходимо прийти к шалашам, успеть на зорьку - утиную тягу, а это еще далеко. Молча минуем это "проклятое" место.
      Днем, после тяги, местный охотник объяснил, что весной в паводок подмыло высокий берег, на котором был погост.
      - А теперь эти места пустые, народ разбежался, и чье было кладбище неизвестно.
      Вечером у костра обязательные охотничьи рассказы о самых невероятных приключениях, о фантастических трофеях, в стиле барона Мюнхгаузена. Но никого это не удивляет, все согласно кивают - "конечно!.. а как же?.. так оно и было!.."
      Вот тогда, на берегу озера, отец приготовил удивительную охотничью еду: "дупеля в глине".
      Дупель сейчас крайне редкая болотная птица, небольшого размера. Готовясь к осеннему перелету, он становится очень жирным и от этого летит лениво, медленно и прямо. После выстрела при падении на землю он иногда даже раскалывается, как спелое яблоко. Птицу целиком, "в пере", предварительно вытащив деревянным крючком кишочки, обмазывают особой зеленой глиной, которая только и бывает в этих местах. Кстати, из этой глины делают прекрасную посуду, цвет ее виден на иконах и фресках псковской и новгородской школ.
      Замурованную птицу аккуратно обкладывают жаром из костра и углями, но без живого огня. Через определенное время, когда глина затвердеет, следовательно, и птица пропечется, раскапывают пепел и достают готовое "блюдо". Свершилось!
      Как только глиняные горланчики немного остыли, отец рукояткой охотничьего ножа расколол оболочку, и она отвалилась вместе с пером. Запеченная в собственном соку, вкуснейшая в мире, благородная дичь не имеет себе равных. Это признавали все, кому хоть раз выпало счастье попробовать это чудо охотничьей кулинарии.
      СТРАСТЬ
      У многих людей в жизни бывает какое-то сильное увлечение. Страсть! Для отца в течение всей жизни такой страстью была охота. Об охоте он мечтал сделать фильм, написал несколько сценариев. Да и в жизни каждую осень им овладевало беспокойство, непреодолимая "охота к перемене мест".
      Осень даже в городе - осень: покраснела в скверах рябина, пожелтели листья, улетели стрижи. Было уже два легких морозца. И начинается смятение в душе охотника, он спит и видит черных тетеревов в лесу, в болоте жировых дупелей, а в поле - серых куропаток.
      Нужно ехать! - требует голос охотничьей страсти.
      Страсть, по "Толковому словарю живого великорусского языка" Владимира Ивановича Даля,- "это душевный порыв к чему-то, нравственная жажда, безотчетное влечение... Страстный - по страсти относящийся, горячо увлеченный, напр., страстный охотник..."
      Эту страсть разделяла вся наша семья и, конечно же, наши охотничьи собаки.
      Несколько лет мы охотились с английской легавой по кличке Эри. К нам она попала полуторагодовалым щенком с прекрасной родословной аж с 1911 года, от самого Сергея Павловича Меча. Отец любил это подчеркнуть, разворачивая огромный лист родословной с печатями и водяными знаками.
      Но на самом деле это было довольно жалкое на вид существо. Щенком Эри перенесла ленинградскую блокаду, чудом выжила, но с тех пор страдала авитаминозом, у нее были плохая шерсть и аппетит. Поначалу дома ее звали ласково-снисходительно "кашенкой" - нечто среднее между кошкой и собакой. Но Эри вполне сохранила свойства своей породы - исключительные вежливость и деликатность, замечательную понятливость. Она была самка, а они всегда умней. Плюс ко всему - врожденный аристократизм и некая субтильность. Утром мама специально для нее готовила кашу, приправляя чем-нибудь заманчиво-вкусным, в меру охлаждала еду, чтобы не повредить "чутье". "Блюдо" предлагалось очень гостеприимно, с ласковыми словами, всевозможными уговорами.
      Эри подходила к миске с каким-то брезгливым видом, отворачивалась, морщила нос, страдала и всем своим видом выражала полное отвращение к предлагаемой пище. Этот обряд происходил ежедневно и длился мучительно долго для обеих сторон. Наконец, поддавшись уговорам, Эри снисходила и приступала к еде, как бы делая всем нам одолжение. Обед заканчивался, и собака вновь становилась ласковой и какой-то беззащитной. Кстати, у нее была удивительная способность: в минуты высшего душевного расположения Эри умела улыбаться, очень искренне и заразительно. Обладала она и еще одним качеством, которое с лихвой покрывало все недостатки: была страстной охотницей, как и ее хозяин. Эри выкладывалась "в поле" до такой степени, что иногда падала и не могла идти, и отец несколько километров нес ее на руках. На следующее утро - жалобы на разбитые лапы, вялость, плохой аппетит. Но только начинаются сборы на охоту - все проходит и она рвется в бой.
      Отец сам обучал ее. Сначала, как обычно, комнатная дрессировка, затем "в поле" - а это уже более длительный процесс. Отец ходил, как яхта против ветра, галсами; движением руки или легким посвистыванием заставлял ее делать то же самое - ходить "челночком", вправо-влево. Обучал он терпеливо, внимательно, и вот все необходимое для "натаски" по живой дичи сделано. Затем самое важное и ответственное - болота, натаска на бекасах и, если повезет, на дупелях. Поле - перепела и, наконец, лес - тетеревиные выводки - такова охотничья академия. Во время обучения муки творчества переживали одновременно и хозяин и собака. Но самое главное во всем этом деле - отработка "стойки".
      Много лет предки породистой Эри были в руках человека, который развивал естественное стремление собаки подкрасться к добыче и остановиться, замереть перед ней,- "стойка"! За множество лет кропотливой однотипной тренировки это вошло в кровь легавой собаки - стоять по найденной дичи. Взять заветный волнующий запах птицы верхним чутьем, подвести к затаившейся добыче и остановиться, замереть, всем своим видом показывая крайнюю серьезность момента. Команда "вперед!" - шум взлета! А "прыжок" хозяин берет на себя - это выстрел, достигающий цели.
      В совместной работе с собакой вырабатывается абсолютное, доходящее до автоматизма взаимопонимание. Остановилась с поднятой лапой, чуть повела глазами: посмотрела - где мы? Понимаем ли? Легкий поворот головы - "Впереди выводок! Их много!" Отец тихо взволнованно отвечает: "Молодец! Стоять!" Мы занимаем выгодные позиции - опять очень тихо и четко: "Вперед!" Один шаг, и тишина взрывается - птица с грохотом поднялась на крыло.
      Эри в своей охотничьей жизни проявила высшее достижение в работе легавой подружейной собаки. Однажды, это было на Валдае, охотясь на тетеревиные выводки в частом березнячке, мы ее потеряли. Явно взяла след и, может быть, где-то стоит. Отец звал, свистел. Тишина. Что делать? Решили ждать, молча сели на пеньки, и вдруг через несколько минут из кустов, с каким-то отсутствующим видом, тихо вышла Эри, молча повернулась и, словно под гипнозом, пошла обратно. Мы, пораженные ее поведением, осторожно последовали за ней.
      Эри шла, как лиса, какой-то особой походкой: хвост вытянут, лапы напряжены, тело стелется по земле. Так в молчании мы двигались несколько десятков метров, и, наконец,- "мертвая стойка". Здесь! Она привела нас к затаившейся птице - выводок тетеревов.
      Восторг отца был беспределен.
      После этого Эри можно было прощать все!
      От Эри у нас был целый "завод" - шестеро великолепных щенят. Как раз в то время снимался фильм "Садко", и мы жили под Москвой. Щенков разобрали, один стал членом семьи Б. А. Бабочкина, другого увез в Ленинград П. П. Кадочников, третьего взял известный режиссер. А самого большого, красавца Дивара - имя в честь отца, чемпиона Советского Союза среди сеттеров оставили себе. Это был отличный пес, с прекрасной благородной головой, великолепным "жабо" на могучей груди, перо на хвосте, штаны на лапах, лоснящаяся шерсть. Настоящий лорд! Когда отец гулял с Диваром, прохожие останавливались и смотрели им вслед. Это была замечательная пара.
      Но все проходит. Эри погибла, мы переехали в большой многоэтажный дом, держать собаку стало сложно, да еще многочисленные разъезды. Да и с осенней охотой возникли проблемы. Однажды Дивара на месяц отдали егерю, и он его погубил. Отец очень тяжело переживал, и мы решили пока не заводить собак.
      Под словом "страсть" сейчас принято понимать какой-то скрытый порок, скандальные связи. "Желтая" тема цветет и пахнет. Ведь как приятно, что и персонажи прошлого такие же пошляки и скабрезники, как и многие герои нашего времени. Но это - к слову!
      Как-то А. Н. Вертинский - дело было в Киеве на троллейбусной остановке - пропустил впереди себя женщину и тем самым чуть придержал нетерпеливую толпу. Тотчас поднялись крики: "Ишь ты, шляпу надел! Интеллигент!" На что Александр Николаевич с характерным гвардейским произношением ответил: "А почему вы р-решили, что я интеллигент? А может быть, я такое же дер-рьмо, как и вы?"
      Так вот, страсть к охоте в жизни отца занимала очень большое место. Уходить в лес, на природу, "в кусты" было потребностью. И не только зовом крови - дед-то мой был лесник,- но и необходимостью, особенно в 30-е - 40-е годы, уйти из мира предательства, стукачества и доносов в мир рассветов и закатов, в мир чистых родников и бесконечных лесов, где особенно остро чувствуешь опустошающую суету повседневности.
      К сожалению, в последние годы ему пришлось расстаться и с этой отдушиной.
      Однажды он поехал "на лося" в Подмосковье. В компании стрелков были знакомые люди - актеры, писатели. Был среди них и один начинающий охотник, тоже писатель, в будущем довольно популярный. У стоящих "на номерах" есть одно железное правило - не выходить за линию стрелков, стрелять только прямо перед собой на 45 градусов и по ясно видимой цели.
      Лось вышел на отца, для первоклассного охотника промахнуться по такой цели невозможно. Раздался выстрел!
      Вероятно, честолюбие, да и жадность (охотник, "поваливший" зверя, получает рога и шкуру) заставили начинающего охотника выйти за линию стрелков и выстрелить вдоль строя. Все бы прошло нормально и не случилось бы трагедии, если бы шофер из любопытства тоже не вышел вперед строя стрелков. Пуля попала точно в сердце шофера. А дальше случилось вот что: начинающий охотник, будущая литературная знаменитость, проявил завидную находчивость: он выбросил в снег оставшиеся патроны, как вещественные доказательства, и пытался в убийстве обвинить отца. У данного субъекта были огромные связи и, не будь это Сергей Столяров, он наверняка "закопал" бы невиновного.
      Однако все было слишком ясно. Ясно и горько.
      Через несколько дней писатель ночью тайком приехал в деревню к вдове убитого, заплатил ей большие по тем временам деньги. И хотя баллистическая экспертиза установила виновного, а весной на месте трагедии нашли и пулю убийцы, дело было закрыто.
      Вся эта история произвела на отца крайне тяжелое впечатление. Он никогда больше не ездил на "зверовые" охоты, а со всей страстью увлекся стендовой стрельбой и, как я уже говорил, добился значительных успехов, выполнив за год до смерти норму мастера спорта СССР по круглому стенду. Ну, а случай на охоте бесследно для здоровья не прошел...
      РУЖЬЕ
      Во время съемки в Одессе кинофильма "Повесть о первой любви" выдалось несколько свободных дней, и мы с отцом решили поохотиться на "плавни". Шла северная утка - "чернядь" и "шилохвост". Упустить такой момент было нельзя. Беда была в том, что у нас с собой было только одно ружье, да и то 20-го калибра. Северная утка крепка на убой, и для охоты необходимо было хорошее, добротное оружие.
      К счастью, в Одессе жил замечательный спортсмен, чемпион Союза, Европы, призер мировых первенств по траншейному стенду Юрий Никандров. Отец и попросил у него ружье на два дня.
      Надо сказать, что это была не обычная просьба: давать свое ружье другому человеку у охотников не принято - это все равно что одолжить свою жену. А для стендовика-спортсмена - особенно. Его оружие - часть профессии, инструмент, при помощи которого он добивается результата, да и, что там говорить, зарабатывает себе на жизнь. Оружие для такого спортсмена делалось на заказ, на Тульском оружейном заводе, на тренировках доводилось, подгонялось к особенностям фигуры. В результате длительных тренировок стрелок сливается в единое целое со своим ружьем, оно как бы становится его длинной рукой, которой он сбивает стремительно летящую мишень. Я знаю по себе, что иногда на охоте, особенно на боровую дичь, не хватает времени, чтобы тщательно прицелиться, и приходится стрелять навскидку,- ружье должно как бы "вкладываться" в плечо и находить цель. Я помню, как отец из своего ружья, с которым охотился всю жизнь, стрелял ночью по звуку взлетевшего глухаря. Пускали собаку, и, к нашему удивлению, она приносила добычу. Это ружье было сделано в начале века, в 1903 году, для какого-то знатного человека: английское ложе из корневого ореха. У ружья отсутствовали "антапки", приспособления для ремня. Наверное, ружье носил егерь и отдавал хозяину только для стрельбы. Отец на охоте всегда носил ружье в руках - он был сильным человеком - и готов был к выстрелу в любую минуту. Но ружье осталось в Москве, поэтому отец и обратился с просьбой к товарищу.
      Места для охоты были выбраны заранее. Нам сообщили, что северная утка уже "пошла". И действительно, когда мы подъехали к заросшему камышом озеру, увидели - дичь есть.
      Заняли мы позицию на берегу, чтобы битая птица падала на открытую воду, на плес, иначе в камышах без собаки ее не найти.
      Вечерняя зорька прошла хорошо. Отец удачно стрелял из стендового ружья. Взяли несколько уток и, когда стало темнеть, решили собирать на воде добычу. На берегу лежал "куласик" - маленькая плоскодонная лодочка с одним веслом "пропешкой". На этой лодочке быстро собрали с воды убитых уток. Но на всякий случай взяли с собой ружья - вдруг еще налетит стая. Вернулись быстро: лодка рассохлась и подтекала.
      Причалили. Стоял тихий осенний вечер. Хотя Одесса и на юге, но было уже довольно прохладно. К тому же пошел ленивый ноябрьский снежок. Собираемся. Вдруг хватились: где же ружье? Мое, 20-го калибра, было у меня на плече, а стендового, одолженного ружья не было. Обыскали все на берегу. Нет. И вдруг вспомнили, что, когда подбирали уток, "куласик" наклонился и чуть зачерпнул воды - наверное, тогда ружье и ушло за борт. Это была катастрофа!
      Надвигалась темнота. Отец решительно разделся и пошел в воду. Я последовал за ним. Дно было вязкое, илистое, ноги проваливались, вода сразу же стала мутной. Так мы и искали, пока не поняли, что занятие это бесполезное.
      Разожгли на берегу костер и по очереди заходили в холодною воду. Ныряли, обшаривали дно, коряги и камни, до крови разбили руки и ноги.
      Зажглась первая звезда. Мы почти не разговаривали друг с другом - так были подавлены случившимся. Ружье нужно было найти во что бы то ни стало, и именно сейчас, по свежей памяти. Прошлое радостное чувство удачной охоты давно уступило место глубокой подавленности и страшной вины. Мы даже не замечали ран и холода. Время летело преступно быстро. Приближалась ночь. Светло было только у костра. Пора уезжать.
      Лодка по-прежнему стояла у берега и, пока мы ныряли, наполнилась водой. Я машинально вытащил ее на берег и, когда перевернул, чтобы вылить воду, услышал какой-то непонятный стук. Поднял пустую плоскодонку - на траве, поблескивая в отсветах костра, лежало ружье. Оно показалось мне самым прекрасным из всего, виденного мною раньше.
      Наша радость была так велика, а душевный подъем так высок, что надвигающиеся уже было болезни отступили от нас.
      Ружье вернули в тот же вечер с благодарностью и тайным облегчением.
      ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ
      Доброжелательность - прекрасная черта характера, которая почему-то в последние годы исчезает из нашего общения. Какое это замечательное качество - искренне, от души "добра желать" ближнему своему. Ни зависть, ни злость, ни самомнение, а именно пожелание добра - поистине чудесное свойство души человека.
      У Сергея Столярова это душевное качество отражается в глазах, в лице, в манере общения; этим свойством наделены все его герои. За это, наверное, его до сих пор помнят и любят зрители.
      Желание помочь человеку в его трудностях, участвовать вместе с ним в разрешении его проблем - для отца такая постановка вопроса была естественной и обязательной. Он никогда не мог понять ныне модного термина "это ваши проблемы". Если проблемы - значит наши, общие. Он не был религиозным человеком, да и откуда: детдом - это не церковно-приходская школа, но слова апостола Павла "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними" были восприняты его душой на генетическом уровне от той крестьянской цивилизации, сыном которой он был. Поэтому в искренность, честность и мужество его героев зрители верили, ибо он не играл, а был таковым от природы.
      Валентин Гафт в своих воспоминаниях часто говорит о встрече с Сергеем Столяровым, которая в значительной степени решила его актерскую судьбу. В 53-м году отец несколько раз рассказывал мне об одном незнакомом мальчишке, который "очень хочет стать актером". Он его случайно встретил на Покровке, когда гулял с собакой Эри. Этот мальчишка поразил его своей одержимостью, своим неуемным желанием стать артистом. Прямо на улице он стал читать отцу басню Крылова "Любопытный", которую готовил для поступления в театральный вуз. Отец приводил мне в пример этого мальчишку, его неуемное стремление добиться своей мечты. Только после смерти отца я узнал от Валентина, что этим одержимым школьником был он, Валя Гафт.
      Отец был заметным, неординарным человеком: высокий, красивый, с особой, только ему присущей осанкой. Он был популярен. Когда мы в 60-х годах всей семьей - отец, мать, Нина и я - работали на гастролях, и, естественно, приходилось обедать в ресторане гостиницы, сразу же возникали проблемы: незнакомые люди посылали на наш стол шампанское или коньяк. Отец не пил, только иногда на охоте, да по большим праздникам дома, поэтому подарки отправляли назад с благодарностью и извинениями. Иногда этот обязательный ритуал становился тягостным, особенно в портовых городах и в столицах союзных республик. В 57-м году вышел фильм "Повесть о первой любви", где мы впервые в отечественном кино играли отца и сына. Картина прошла с большим успехом, получила первую премию на фестивале молодежи в Москве, и наше появление вдвоем стало вызывать некоторый ажиотаж. В начале 60-х годов мы выступали на стадионе в Челябинске, до этого времени город был закрытым: там произошла ужасная катастрофа - взорвался подземный атомный завод. Мы, конечно, ничего об этом не знали, и, хотя в городе была повышенная радиация, от людей это скрывали. Но вопреки всему было решено провести большой "праздник искусств". Огромный промышленный центр несколько лет жил закрытой жизнью, и приезд многих популярных артистов был встречен с огромным энтузиазмом. Нас даже охраняла милиция от внимания любителей кино, и это было необходимым. Однажды возвращаемся после выступления в гостиницу, а толпа, ожидавшая нас в надежде получить автограф, с такой силой набросилась на машину, что продавила крыло у нашего очень крепкого интуристовского ЗИМа. Тогда же в фойе, где мы подписывали с отцом фотографии, через кордон охраны прорвалась толпа поклонниц. Напор был так велик, что меня просто сбили с ног и, наверное, искалечили бы острыми каблучками-шпильками, если бы не благородная помощь милиции.
      Я говорю это к тому, что ни всеобщая любовь зрителей, ни огромная популярность не повлияли на нравственные качества отца. Несмотря на свою бескомпромиссность в вопросах искусства, резкость в оценках некоторых конъюнктурных или халтурных работ, он всегда оставался скромным и доброжелательным человеком.
      За год до смерти отец был в Гренобле на зимних Олимпийских играх. Замечательный праздник спорта, встреча с Францией, которую он знал и любил,- все это произвело на него глубокое впечатление. После возвращения в Доме кино состоялся вечер олимпийцев, и отца попросили поделиться своими впечатлениями о зимней Олимпиаде. Надо сказать, что публика нашего дома, по всеобщему признанию, была тяжелая. Я это хорошо знаю, потому что в течение почти двадцати лет был членом правления Дома кино. Шли, в основном, смотреть новый заграничный фильмец, а выступления принимались как некая неприятная повинность, обременительная, но ритуально необходимая. Публика в основном состояла из кинематографических снобов второго разряда. Проходили в этой аудитории, как шутили устроители, "только цыгане и лилипуты".
      Вечер шел, как обычно,- большинство ожидали обещанного фильма, снисходительно выслушивая участников игр и гостей олимпиады. Отец выступал одним из последних. Говорил он, как всегда, хорошо, искренне, от души: о великом французском горнолыжнике олимпийском чемпионе Кили, о наших хоккеистах, о встречах с русскими эмигрантами, что, кстати, тогда не приветствовалось. В конце выступления, несколько смущаясь, сказал, что загрустил по дому, по России. Это вызвало некоторое оживление в зале, послышался шумок, а затем аплодисменты. Отец воспринял это как добрый знак - его любовь к Отечеству разделяют и поддерживают. Он стал очень откровенно говорить о неожиданной тоске, которая посетила его в "прекрасной Франции", о свойствах характера русского человека и о невозможности для него жить где-либо, кроме России.
      Все это вызвало громкие издевательские аплодисменты. Я, сидя в зале, готов был провалиться сквозь землю! Большинство слушателей решительно не понимали: как это загрустить во Франции, скучать за границей, в том прекрасном мире вспоминать нашу грязную унылую Родину. Послышались шутки, ядовитые реплики... А отец этого не замечал. И после выступления радостно сообщил мне:
      - Смотри, даже аплодировали! Вот уж не ожидал...
      И когда я стал убеждать его, что над ним смеялись, издевались над его искренней любовью к своей стране, он был поражен и долго не мог в это поверить.
      ПОХВАЛА ФАМИЛИИ
      Корневое слово нашей фамилии Столяров - слово "стол". Вероятно, наши предки, как считал отец, принадлежали к уважаемой в крестьянском мире профессии столяра. Наверное, отсюда родовая тяга к лесу, к дереву, ведь по словарю Даля "столяр - работник по дереву, ремесленник, делающий столешницу - доску для стола. Столяр - работник по чистой отделке деревянных вещей, по внутренней отделке комнат и деревянной утвари".
      По дереву работает и плотник - плотно подгоняет деревянные балки, бревна - создает жилище, которое хранит тепло, что в нашем северном отечестве очень важно. Но столяр - работник более высокой квалификации, он отделывает интерьер жилья. А центром всякого дома всегда был стол.