Родовые сны

      Президент на приеме подошел к отцу и попросил у него продать эту русскую расшитую рубашку. В ответ на это отец дипломатично предложил ему заключить торговый договор между Россией и Аргентиной.
      Хуан Перон подарил нашей семье свой портрет с автографом и предоставил личный президентский поезд советской делегации для поездки по стране.
      Г. А. ЮМАТОВ
      - Знакомься! Это настоящий матрос, герой войны Георгий Юматов. Он освобождал Болгарию, Румынию, штурмовал Вену! - Так отец познакомил меня с Георгием Александровичем Юматовым. А было это в 1952 году в нашем доме на Покровке, когда я еще ходил школу. Георгий после этих слов отца застеснялся и даже покраснел, и меня поразило, что такой молодой парень, а уже герой и киноактер. И еще Юматов показался мне тогда очень красивым человеком. В нем была какая-то особая мужественная стать, чувствовался крепкий мужской стержень.
      В 50-е годы отец вместе с Георгием играл в спектакле Театра киноактера в спектакле "Три солдата", пользовавшемся большим успехом. В той же постановке участвовала и жена Юматова актриса кино Муза Викторовна Крепкогорская. А еще Муза была активной помощницей отца в работе профкома театра, председателем которого много лет избирался Сергей Столяров. Отца выбирали на эту должность, так как он умел отстаивать права актеров, заступаться за них в любых обстоятельствах и перед любыми началь-никами.
      При закрытии Театра киноактера он смертельно поссорился с Иваном Александровичем Пырьевым - директором киностудии "Мосфильм", бывшим практически диктатором в отечественном кинематографе, деятелем очень крутым и нетерпимым. Борьба с этим могущественным в те годы человеком за возрождение театра, за достоинство актерского цеха стоила отцу много сил и здоровья.
      Георгий относился к отцу с большим уважением, их связывала общая любовь к природе, и, хотя Юматов был рыбаком, при нормировании актерской стрелково-стендовой команды, куда вошли такие заядлые охотники, как Петр Глебов и Владимир Ивашов, отец включил в ее состав и Георгия. К сожалению, после смерти отца эта команда распалась, и Юматов тренировался вместе с нами на стенде только один раз в августе 1968 года.
      Когда отец заболел, актеры направили ему в больницу письмо:
      "Дорогой Сергей Дмитриевич!
      Профком театра-студии "Киноактер" и творческого объединения киностудии "Мосфильм" шлет Вам, нашему председателю, свой сердечный боевой привет!
      Мы выражаем Вам большую благодарность за то, что Вы, наш старший и уважаемый всеми человек, возглавили нашу работу, дали нам творческий за-пал требовательности и оптимизма... Весь коллектив театра желает Вам, Сергей Дмитриевич, скорейшего выздоровления, и мы полны веры, что вы снимете интересный фильм "Когда расходится туман"".
      За несколько дней до смерти отец писал в ответ из больницы:
      "Дорогие товарищи!..
      Самое сокровенное богатство человека - здоровье. Берегите свои силы, не растрачивайте себя на пустые разговоры и ненужные распри. Надо напра-вить всю энергию коллектива на одну конкретную цель - повышение актерского мастерства. Время бежит стремительно, и бесплодно потерянные годы никто не вернет. Я также пользуюсь случаем поблагодарить весь коллектив, который отнесся ко мне во время болезни очень тепло и внимательно. Каждому товарищу крепко жму руку.
      Ваш Сергей Столяров".
      После смерти отца я почти двадцать лет избирался актерами нашего театра на пост председателя профкома, и Муза Крепкогорская все эти годы помогала мне в нашей общественной работе. В 70-80-е годы театр очень энергично занимался гастрольно-концертной деятельностью, которая составляла основу бюджета нашего коллектива. Иногда в год мы проводили более двухсот суток в командировках, выступая во дворцах спорта и крупных концертных залах городов Союза. Очень часто в этих поездках мы - моя жена Нина, Георгий, Муза и я - ездили в одном купе, а в гостиницах, как правило, жили рядом.
      У Музы и Жоры не было детей, о чем они очень горевали. Однажды они подобрали бездомную собачку, дворняжку, очень симпатичную, окрестили ее Фроськой по имени героини, которую играла Муза в кинокомедии "Две жизни", и это существо стало членом их семьи. Фроську не с кем было оставлять в Москве, поэтому ее возили с собой на гастроли. Это был целый процесс, так как собаку надо было прятать в гостинице от горничных, перевозить в специальной коробке в поездах и упаковывать в особую сумку при перелетах на самолете. Фроська все это переносила стоически, все мы к ней очень привыкли, но именно ее смерть и послужила поводом к огромной трагедии, которая случилась с Георгием Юматовым. В марте 1994 года у себя на квартире он застрелил из охотничьего ружья человека.
      Всю свою жизнь с 1945 года Георгий непрерывно и очень плодотворно работал в кино. После окончания одного фильма начиналась работа в другом, и так долгие годы без отдыха и перерыва. Конечно, для актера это великое счастье, но есть и предел человеческих сил, тем более что в годы войны Юматов был тяжело ранен, перенес контузию и серьезную травму черепа. В двадцать лет он мог получить пенсию по инвалидности, но кто об этом думает в такие годы! Его могучий организм быстро восстановился после ранения, и неожиданно у него открылся яркий актерский талант. Без всякой специальной подготовки, не имея высшего актерского образования, Георгий стал одним из самых популярных киногероев страны. Не случайно уже в 80-е годы Владимир Меньшов вставил в свой фильм "Москва слезам не верит", получивший "Оскара", эпизод на парадной лестнице Театра киноактера, где под восторженные крики толпы "Смотрите! Юматов! Юматов!!" он входит в зал.
      Годы, напряженный труд и усталость стали сказываться. Начались срывы на работе. Он не смог начать съемку в фильме "Белое солнце пустыни", хотя главная роль - товарищ Сухов, великолепно сыгранная Анатолием Кузнецовым, по признанию автора сценария Валентина Ежова, писалась для него. Не смог Георгий закончить и съемки в кинофильме "Верьте мне, люди" (его в конце концов заменил Кирилл Лавров), хотя и снялся в начальном эпизоде - в бое с волками. Георгий никогда ничего не боялся, снимался без дублеров, и драку с настоящими волками провел сам. В результате получил травму - волк прокусил ему ладонь правой руки, указательный палец на всю жизнь остался искалеченным. Но это, хотя и досадные, всего лишь эпизоды в его большой творческой жизни. В редкие свободные дни он отправлялся на рыбалку в Икшу или копался дома в моторе своего старого автомобиля. Ни сбережений, ни какой-либо собственности за всю свою долгую трудовую жизнь он не собрал. И вдруг в результате "перестройки" и гибели театра и кинематографа, казалось бы, незаменимый артист отечественного кино остался без работы, без средств, без надежд. Для гордого и знаменитого человека начался мучительный процесс оформления нищенской пенсии и бесконечное ожидание хоть какой-нибудь работы. Молчание и пустота. И вот шестого апреля умерла собачка Фроська. Надо похоронить. Ему помогает выдолбить в мерзлой земле могилку бездомный человек, который обитал на лестнице их кооперативного дома по улице Черняховского. Потом поднялись в квартиру. По обычаю помянули Фроську. Как произошла трагедия, в чем причина конфликта - об этом можно только гадать. Ничего не выяснили и первые протоколы допроса: случившееся в тот роковой день Георгий Александрович помнил плохо и отрывочно, так как принял тогда 50 граммов водки и несколько таблеток "тазепама". Все произошло как бы в шоке, и он сам вызвал к себе на квартиру милицию. Его арестовали.
      В тот же вечер мне домой позвонила Муза. Просила помочь. Простить такой поступок невозможно, но попытаться понять, что толкнуло Георгия на преступление, в чем его причина - необходимо. Тогда мне показалось, что виной всему была болезнь, его потрясенная последними событиями, за-мутненная психика. Я стал готовить ходатайство от имени гильдии киноактеров и Союза кинематографистов с просьбой об освобождении Юматова из-под стражи. Вот текст письма:
      "Прокурору гор. Москвы
      государственному советнику юстиции II класса
      Пономареву Г. С.
      от гильдии актеров кино России
      и Союза кинематографистов РФ
      Ходатайство.
      Неожиданным и горьким для всех нас явилось известие о трагедии, происшедшей с нашим товарищем, народным артистом России Георгием Александровичем Юматовым. Просим Вас учесть, что сейчас, после ранения на войне и травм, полученных за долгие годы работы в кино, здоровье Юматова находится в крайне критическом состоянии, и мы убедительно просим Вас изыскать возможность освободить этого человека из-под стражи на период следствия. Мы знаем, что он не бандит, не злодей и глубоко переживает происшедшую трагедию. Мы поручаемся, что Георгий Александрович Юматов, будучи на свободе, не скроется от следствия и суда, будет являться по первому требованию правоохранительных органов и не допустит нарушения закона".
      Но закон есть закон. Георгия на поруки не выпустили, болезнь обострилась, и его положили в тюремную больницу. Следствие проходило очень вяло и формально. Были выдвинуты четыре версии происшедшего, но ни одна из них не была достаточно проработана. В гильдии мне предложили обратиться за помощью к известному адвокату Борису Кузнецову. Этот человек сумел глубоко прочувствовать всю трагичность события и начать детальное и внимательное расследование. Знакомясь с первоначальными материалами дела, Б. Кузнецов заметил многие упущения: во-первых, не была проведена баллистическая экспертиза; во-вторых, он обратил внимание на то, что в исходных материалах не упоминается о резаной ране головы, полученной Юматовым в день убийства. Во время уборки юматовской квартиры был обнаружен нож, и след от него совпадал с раной актера. Проведенная трассологическая экспертиза подтвердила версию о необходимой обороне.
      Ввиду убедительности доказательств дело было прекращено на стадии предварительного расследования, и 6 мая, ровно через два месяца, после того как в квартире Юматова прозвучал роковой выстрел, артист был выпущен на свободу.
      Однако трагедия, происшедшая с ним, потрясла его организм, здоровье так и не восстановилось. Обострилась язва, пришлось делать сложную операцию, усилилась болезнь сердца, и через два года Георгия не стало.
      Он был очень скромным человеком. Дважды я делал программы на ТВ с участием Георгия, и каждый раз просил его надеть боевые награды, в том числе и знаменитую матросскую медаль Ушакова. Оба раза Юматов говорил, что забыл надеть награду. Он не любил рассказывать о войне и только однажды был вынужден рассказать о своих боевых подвигах, когда пришел в профком театра подписать характеристику для поездки в Вену. Его как одного из участников освобождения города приглашал на празднование магистрат Вены. Я не удержался и спросил: а когда на бронекатерах штурмовали город, разве ему характеристика от профкома требовалась? Георгий ответил, что тогда это было не нужно. И тут я узнал, как было дело.
      Апрель 45-го. Все мосты через Дунай взорваны, кроме одного, по которому отходит в Вену танковая дивизия СС "Мертвая голова". Оба берега реки в руках немцев. Наша авиация бездействует - нелетная погода. И вот тогда моряки на бронекатерах скрытно в тумане причаливают к быкам моста, по веревкам забираются наверх и забрасывают гранатами отступающие танки. От полной неожиданности возникает паника, радист с катера дает радиограмму: "Моряки захватили мост". Наши срочно выбросили десант на оба берега и захватили единственный мост, по которому советские войска и вошли в Вену. Пока длилась операция по захвату моста, немцы пришли с себя и уничтожили почти всех отчаянных моряков. Оставшиеся в живых были очень сильно искалечены. Среди раненых, но живых был и 19-летний Георгий Юматов.
      Я вспоминал его рассказ жарким летним днем 1999 года на Ваганьковском кладбище, когда прощался с его женой Музой Викторовной, не надолго пережившей Георгия. В тот же трагический день на другом кладбище Москвы хоронили сокурсника Музы - Евгения Моргунова. Все трое начали свой путь в кино с замечательного фильма "Молодая гвардия" и ушли из жизни почти одновременно.
      Заканчивается столетие и скоро, наверное, останется немного людей, которые были свидетелями и участниками тех великих и трагических свершений, которыми так богат бурный XX век.
      ВСТРЕЧИ
      Как-то перебирал домашний архив и наткнулся на огромную связку почетных грамот. Пожелтевшие листки с портретами вождей, с лентами краснофлотцев, с автографами секретарей ЦК, руководителей республик, областей, городов, начальников шахт, директоров заводов, командиров воинских частей и подразделений. И за всем этим стоит большая, сложная жизнь, огромная работа. Сейчас все это выглядит смешно и архаично... За этот труд не платили. Это наша отдача - ведь любовь не бывает без взаимности. И вот актеры кино, особенно поколение отца, много времени отдавали так называемой шефской работе, а за это воинские части предоставляли для съемок корабли, дивизии, самолеты. Вот это взаимное уважение, взаимное обогащение, взаимное проникновение стоит за пожелтевшими листами, трогательными документами великой эпохи.
      Шефское окормление давалось нелегко: продолжительные перелеты, выступления в трудных условиях. Но тем не менее этот благородный труд, мне кажется, и был той отдачей за любовь, которую испытывали наши зрители к актерам кино. Я это видел своими глазами. Конец 50-х, начало 60-х годов коммерческие выступления, первые огромные, стотысячные стадионы. Кировский в Ленинграде - полон, "Динамо" в Москве - полон , а в других городах, Алма-Ате, Ташкенте, Свердловске, Тбилиси, Ставрополе, Иркутске, Владивостоке,- везде десятки, сотни тысяч людей... По два, по три выступления... Искренняя любовь зрителей к кинематографу. Даже выдающиеся, великие мастера эстрады Клавдия Шульженко и Лидия Русланова, солисты балета отходили на второй план. Афишей - главным притяжением зрителей! - были именно актеры кино.
      Замечательные народные фестивали, когда город жил одной жизнью, масса кинотеатров, выступления актеров, и вся эта работа проводилась, как я уже говорил, бесплатно.
      Какие интересные встречи, какие интересные люди, какие разговоры, какая любовь... Я помню одну из первых встреч на стадионе "Динамо". Нас провезли через толпу зрителей на автобусе к служебному входу. Вдруг крик в толпе:
      - Да пропустите меня! Я опаздываю!
      - Куда ты, да кто ты такой?
      - Я Бабочкин! Я Чапаева играл!
      Мгновенная тишина. И неожиданно голос какой-то женщины:
      - Го-осподи, Борис Андреич, а вы еще живые?
      Зрители настолько отождествляли актера с той ролью, которую он сыграл, что разделить эту, скажем так, любовь было невозможно. Чапаев погиб, и все это видели, а он оказался здесь - живой. Какая радость, какое счастье и какое наивное восприятие кинематографа!
      Бывали и другие встречи. Владимир. Стадион. Мы с отцом в комнате для актеров. Вместе, мужчины и женщины, милиционер приводит какого-то пожилого человека со скромным букетиком цветов, осматривается и, наконец, обращается к отцу, как к самому знакомому:
      - Товарищ Столяров, вот тут Зою Федорову спрашивают.
      Отец подзывает Зою Алексеевну:
      - Зоя, к тебе пришли.
      Зоя Алексеевна поворачивается, смотрит несколько секунд на этого человека, а потом бросается на него, впиваясь ногтями в лицо. Их разнимают, у мужчины по лицу течет кровь. Мы ничего не понимаем. Подбегает врач, дает ей успокоительное. Гражданина выводят. Что случилось?.. Пришел поздравить заслуженную артистку Зою Федорову один из начальников Владимирского централа, страшной тюрьмы, в которой Зоя Алексеевна сидела, приговоренная сначала к высшей мере, а потом к двадцати пяти годам лагерей.
      ...В Ярославле. Осень, проливной дождь. Уже темно, но зрители не покидают трибун стадиона. Овации! Вбегает за кулисы совершенно мокрый Сергей Николаевич Филиппов. Мы с отцом пьем кофе.
      В это время на сцену выходит Марк Наумович Бернес и поет: "Хотят ли русские, хотят ли русские, хотят ли русские?.." Филиппов протягивает руку к буфетчику и кричит:
      - Хотят! Хотят!..
      Закавказье. Мы спешим во Владикавказ, за сорок верст, возвращаемся с шефского концерта в воинской части строительного батальона. Мы уже не помним ни номера этой воинской части, ни командира этого подразделения... Торопимся! Опаздываем на дневное выступление во Владикавказе. Подъезжаем к городу. И вдруг...
      Лидия Андреевна Русланова, которая сидит впереди нас, вскрикивает и хватается за сердце. Машина останавливается, шофер выбегает, открывает дверцу. Испуганно спрашиваем, что случилось. Оказывается, после выступления там, далеко, в той неизвестной воинской части, Лидия Андреевна забыла в огромном солдатском туалете на 24 персоны, на умывальнике, свои бесценные драгоценности. Бриллиантовая брошь, бриллиантовое колье, серьги, кольца на десятки тысяч рублей. Пока мы разбираемся где, что, как, куда, рядом останавливается пыльный грузовичок, из него выбегает маленький солдатик с пакетиком из газеты. Протягивает Лидии Андреевне этот пакетик и говорит:
      - Вот тут все. Извините, я спешу - в самоволку ушел.- И исчезает на своем грузовичке.
      Лидия Андреевне разворачивает пакетик: действительно, все в полной сохранности. Мы так и не успели достойно отблагодарить солдатика. Он исполнил свой долг - и исчез.
      Через несколько дней Лидия Андреевна звонит нам в номер по телефону:
      - Столяры! Помогите старухе, пойдемте на рынок сходим.
      Мы с удовольствием сопровождаем Лидию Андреевну на прекрасный южный базар. Она приглядывается, торгуется, что-то выбирает, и, наконец, покупает огромный хрен.
      Отец спрашивает:
      - Лидия Андреевна, зачем это вам?
      - Сережа, родственникам пошлю. А то говорят: Русланова жадная, ни хрена не посылает.
      Народный фестиваль в одном из северных городов Урала. Холодно, за бортом тридцать пять. По нескольку выступлений в день. Полные кинотеатры. Зритель удивительный, не отпускает со сцены, аплодисменты, овации... Мы перебегаем из одного кинотеатра в другой, даже не успеваем поесть. Заботливый директор кинотеатра устраивает тут же, в кассе, маленький обед. На плитке варится картошка в мундире, мы только успеваем сесть за стол тут же стук в дверь. Что такое? Не дают людям поесть. На пороге стоит смущенный человек и, шамкая, что-то пытается объяснить директору.
      - Что? Что? - не понимает тот.
      - Шелюсть... шелюсть... Не находили? Шелюсть во рту...
      - Челюсть? - спрашивает директор.- Ну вот, видите, какие зрители.
      Открывает сейф и с нижней полки достает вставную челюсть. Протягивает ее этому гражданину, потом отдергивает руку и спрашивает:
      - Ваша?
      Гражданин хватает челюсть, вставляет ее, несколько раз щелкает зубами, причмокивает, и потом удивительно четко, дикционно говорит:
      - Скучные фильмы показываете, товарищ директор. Вчера даже заснул, челюсть выпала.- И уходит, хлопая дверью.
      Э. П. ГАРИН
      Отец с большим уважением относился к таким великим актерам, как Б. Бабочкин, Н. Симонов, а позже и к М. Романову, с которым снимался в кинофильме "Голубые дороги". Здесь М. Романов играл маленькую роль боцмана, но отношение к нему в съемочной группе было особое. Вообще в кино у него была только одна значительная роль - в кинофильме "Подвиг разведчика" он блестяще сыграл роль фашистского генерала фон Руммельсбурга. И лишь спустя много лет я понял, почему коллеги относились к нему с таким пиететом.
      В 1947 году на сцене Малого театра шел спектакль Киевского русского драматического театра "Живой труп" по пьесе Л. Н. Толстого, в котором Михаил Романов играл роль Федора Протасова. На премьере семнадцать раз поднимался занавес, публика была потрясена игрой артиста. В театральных рецензиях о нем писали, как о лучшем Протасове всех времен и народов, и это когда в Александринке Федю прекрасно играл великий Симонов. Были свои Протасовы и в Москве, в том числе неподражаемый Иван Берсенев. Кстати, именно Михаил Романов написал о своем товарище Эрасте Павловиче Гарине, игравшем короля в спектакле Театра киноактера "Обыкновенное чудо", как о явлении в актерском искусстве. Гарин достиг, по мнению Романова, "высшей степени мастерства в своей профессии..." "Он создал свою актерскую маску", подобную той, "которую могли создать только великие актеры, как Чарли Чаплин или Бестер Китон".
      Сколько я помню Эраста Павловича, он постоянно находился в оппозиции к властям. Он был любимцем Всеволода Эмильевича Мейерхольда, товарищем Николая Робертовича Эрдмана, к которым в свою очередь испытывал душевное расположение. И, несмотря на расстрел Мейерхольда, ссылку Эрдмана, до конца жизни он оставался верен своим кумирам и никогда не скрывал своих взглядов.
      Когда в 1955 году мы с отцом снимались в Одессе в кинофильме "Повесть о первой любви", до нас стали доходить трагические слухи о расправе над Театром киноактера: о закрытии сценической деятельности театра и уничтожении декораций спектаклей "Моцарт" и "Обыкновенное чудо". По слухам, театр закрыли из-за восстановления Эрастом Павловичем спектакля Вс. Мейерхольда "Моцарт" по пьесе Эрдмана. Это была мемориальная постановка, посвященная памяти великого Мастера. У героя пьесы Гулешкина, которого великолепно играл Эраст Павлович, были такие чудесные реплики: "Чем жить, мамаша, ежели нас даже арестовывать не желают... Машенька, посмотрите в окошко - Советская власть не кончилась?"
      Оказывается, не кончилась. И театр закрыли с ханжеской формулировкой: "сценическая деятельность мешает актерам работать в кинематографе". Директор киностудии "Мосфильм" Иван Пырьев, бывший одновременно и председателем оргкомитета Союза кинематографистов, отдал сам себе приказ о передаче помещения театра с баланса "Мосфильма" на баланс оргкомитета союза "в связи с созданием в помещении театра клуба кинематографистов", то есть Дома кино с рестораном, бильярдной и прочим.
      Театр закрыли, труппу разбили на две части: штат актеров при киностудии "Мосфильм" и актерский штат при Киностудии им. Горького.
      Отец остро переживал гибель театра: писал письма в Центральный Комитет, выступал с протестами на собраниях, в печати, ссорился с начальством, требовал реставрации. Ведь на этой сцене были поставлены великолепные спектакли, многие из которых при экранизации стали классикой отечественного кино - такие как, например, "Молодая гвардия" и "Попрыгунья". Отец играл Паратова в "Бесприданнице", Тропачева в пьесе И. Тургенева "Завтрак у предводителя", в современной пьесе молодых режиссеров Егорова и Победоносцева "Три солдата", репетировал в спектакле "Бранденбургские ворота" по пьесе М. Светлова, который ставил Б. Бабочкин. Расставаться с театром было мучительно. Когда в 1958 году полуподпольно, на общественных началах стала возрождаться сценическая жизнь, Эраст Павлович Гарин пригласил меня участвовать в постановке пьесы "Несущий в себе". Отец сказал:
      - Обязательно соглашайся, у Эраста есть чему поучиться.
      И я приступил к работе.
      Мы только что защитили диплом во ВГИКе пьесой А. Чехова "Три сестры" в постановке нашего профессора В. Б. Белокурова. В этом спектакле вместе с нами, студентами, играли и корифеи МХАТа - Зуева и Медведев. А режиссура Гарина с его мейерхольдовской традицией, с отрицанием "системы", была необычна и интересна. Помню, на одну из первых репетиций пришли какие-то незнакомые люди из МИДа - как выяснилось, китайцы с переводчицей. Мы тогда еще дружили с КНР, все ходили в китайских рубашках и зеленых плащах "дружба".
      Эраст Павлович вызвал на сцену артистов и обратился к ним с речью:
      - Артисты! Тут пришли посмотреть, как мы работаем... Девушка, не переводите,- попросил он переводчицу.- Покажем этому косоглазому, что мы умеем! Артисты! Заразы! Давай!..
      После такого эмоционального призыва началась репетиция. Я и моя партнерша Ольга Красина играли школьников-десятиклассников, которые мечтают о будущем, о своем месте в жизни. Эраст Павлович решил эту сцену как объяснение в любви. Я должен был говорить свой текст, раскачиваясь на гимнастическим снаряде - параллельных брусьях, выполняя различные акробатические элементы: стойку на руках, переворот, соскок. Из зала непрерывно неслись реплики Эраста Павловича:
      - Еще раз!.. Громче!.. Давай, качайся!.. Еще раз... Покажи этому косому... девушка, не переводите... как надо играть... давай!..
      Я измучился и, чтобы передохнуть, спросил у Эраста Павловича, какое у меня в этой сцене "сквозное действие", какая "актерская задача".
      Эраст Павлович возмутился и закричал:
      - Перестань!.. Давай, вякай что-нибудь по "системе"... девушка, не переводите... Только громче. Еще раз! Начали!
      Вот в таком темпе продолжалась репетиция, сопровождаемая комментариями и непременным "девушка, не переводите".
      Замечания Эраста Павловича были очень точными и высказывались при помощи своеобразной лексики. Так, например, объясняя одной актрисе необходимость иного пластического решения образа, Эраст Павлович заметил, что есть пластика, а есть плаституция. Наконец он объявил:
      - Все! Проветрон и буфетизация.
      В зале зажегся свет. Один из китайских гостей поднялся и церемонно произнес почти без акцента, на чистом русском языке:
      - Уважаемый Эраст Павлович, я очень благодарен вам за интересную репетицию.
      Пауза. Гости молча вышли из зала. И в полной тишине Гарин промолвил:
      - Кранты!.. Теперь в ЧК сгноят...- И добавил, обращаясь к ассистенту: - Маша! Принеси, пожалуйста, на дорожку "рыженького".
      Это означало: в чашечке из-под кофе 50 граммов коньяку.
      Была хрущевская "оттепель", и репрессий не последовало, но к Эрасту Павловичу власти по-прежнему относились настороженно, с предубеждением, а он верил, что еще наступят лучшие времена и с оптимизмом повторял свою любимую поговорку: "Ничего!.. Мы еще погнием в кинематографе!"
      Рассказы об искусстве,- а это была главная тема его бесед и выступлений - всегда были необычны и интересны. Один молодой драматург, потрясенный эрудицией и образным языком Гарина, спросил его: а почему он все это не запишет?
      - Буквы забыл! - был краткий ответ.
      - Но это ведь очень интересно,- настаивал сценарист.- Почему?
      - Бумаги нет,- отвечал Эраст Павлович.
      Тогда молодой человек предложил свои услуги:
      - Давайте мы встретимся, посидим...
      - Как это "посидим"? - перебил его Гарин.- Да мы с тобой сопьемся!
      Эраст Павлович знал, что писать и даже вспоминать то, что он знал и помнил, было опасно.
      Как-то мы гуляли по Москве. Эраст Павлович рассказывал о Кустодиеве, с которым дружил, даже выпивал "рыженького". Мы остановились у только что открытого памятника Карлу Марксу в Театральном проезде, который тогда в связи с этим событием переименовали в Проспект Маркса. Это насилие над культурной традицией Москвы оскорбляло Эраста Павловича. Была глубокая осень, шел мокрый снег, грязные мостовые, город серый и печальный. На новом памятнике "основоположнику" снег и обязательная ворона на голове "классика". Я спросил Эраста Павловича, нравится ли ему современная скульптура, например, вот этот памятник Марксу. Последовал короткий ответ:
      - Да разве ж это Карла Маркса? Это же кот на холодильнике!
      Мы пошли дальше к "Метрополю" по бывшему Театральному, ныне Проспекту Маркса. Тогда в этой гостинице еще жили обычные командировочные. Они суетились у входа со своими провинциальными чемоданами, а рядом предлагали свои услуги скромные дамы легкого поведения.
      От внимания Эраста Павловича это не ускользнуло, он вздохнул и сказал:
      - Да ну его, Маркса! Пойдем посмотрим, как марксисточки работают.
      К. Н. СОРОКИН
      Отец был театральным человеком. На всю жизнь запомнил он мгновения великого искусства. Стоять на сцене рядом с В. Качаловым, играть в одном спектакле с Москвиным и Хмелевым - это значит приобщиться к таинству особой сокровенной религии. Существует поверье, что человек, вдохнувший однажды воздух театральных кулис или циркового манежа, остается верным этому искусству на всю жизнь.
      Так и случилось с отцом. Сначала он соприкоснулся с таинством театра в студии А. Дикого, затем во МХАТе, а потом и в Театре Красной Армии, в работе с Алексеем Дмитриевичем Поповым.
      Молодого артиста заметили, о нем стали писать. Уже в 1934 году в рецензии на спектакль "Мещане" в постановке Е. С. Телешевой отмечают молодого актера Сергея Столярова. Заметным событием стали его роли в спектаклях театра "Бойцы", "Я вас люблю", "Слава"...
      Наверное, эти работы обратили на него внимание А. П. Довженко и других кинематографистов. Но, снимаясь в кино, отец не расставался с театром. Перед войной он играет у Ю. Завадского в Театре им. Моссовета Фабрицио в пьесе Гольдони "Хозяйка гостиницы" с В. П. Марецкой и Н. Д. Мордвиновым. В 1941 году я помню его в спектакле "Надежда Дурова", то есть помню, конечно, только отца в великолепном кивере и форме гусара 1812 года. В начале войны он играет Колесникова в пьесе Леонида Леонова "Нашествие" и в спектакле "Олеко Дундич". С января 1944 года - студия Театра киноактера, где он много играл и репетировал, и где, пожалуй, самой значительной работой была роль Паратова в пьесе А. Н. Островского "Бесприданница". Ларису в этом замечательном спектакле играла Нина Алисова, исполнительница роли "бесприданницы" в одноименном фильме, созданном в 1937 году крупнейшим русским кинорежиссером с дореволюционным стажем Яковом Протазановым. Отцу в этой работе приходилось многое преодолевать: Паратов был жесткий человек, барин, эгоист. Одним из его партнеров в этом спектакле был Константин Николаевич Сорокин, блистательно игравший Робинзона. Вот о нем я и хочу рассказать - этот человек был не только популярным артистом, но и очень интересной личностью.
      Невысокого роста, круглолицый, со вздернутым курносым носом, он, как правило, особенно в поздние годы, играл недалеких деревенских пареньков. Сорокин - мастер острохарактерного эпизода, а это ювелирная работа. В отличие от исполнителя центральной роли, у которого есть много времени и возможностей для создания образа, артист-эпизодник должен в течение двух-трех минут на очень скудном драматургическом материале создать яркий, запоминающийся характер. Сорокин с этим блестяще справлялся. Случалось так, что забывался герой картины, а точная реплика Константина Николаевича надолго оставалась в памяти зрителя.