Тамплиеры (№2) - Великий магистр

Гуго де Пейн со своим оруженосцем стояли позади толпы, под сенью козырька кожевенной лавки. Отсюда было хорошо и видно, и слышно ораторов.

— Раймонд, приготовь лошадей, через час мы отправляемся, — произнес Гуго де Пейн.

— Уже готовы, я оставил их у церковной ограды, — весело отозвался оруженосец; он был юн и говорлив. — Правда, мне не слишком понравилась хитрая рожа подмастерья, вызвавшего их сторожить. Увы! Видно все же он украдет их и нам придется идти пешком. Хотя я и пообещал отрезать ему за это уши.

— Побереги лучше свои, — посоветовал Гуго.

— Мои на замке. А ключик у меня в кармане. А карман зашит стальной проволокой.

— Тогда помолчи, — вздохнул рыцарь. — Постой и послушай, что говорят умные люди.

— А, пустомели! — юноша махнул рукой. — Я уже три часа их слушаю.

— Тогда погуляй. Купи себе яблочного сидра.

— Я лучше пойду в оружейную лавку. Не желаете ли со мной? Там привезли такие клинки из дамасской стали!

— Хорошо, иди. Я найду тебя там, — Гуго проводил Раймонда взглядом. Сейчас рыцарь не казался таким суровым и погруженным в себя, как там, в монастыре, когда встречался с аббатом Сито. Взгляд серых глаз стал чуть теплее, хотя напряжение и какая-то усталость после разговора с настоятелем еще не прошли. Он рассеянно слушал двух, размахивающих руками ораторов, старающихся перекричать друг друга. Поначалу их слова витали где-то вокруг него, словно стаи голубей, не достигая сознания, но вскоре ему стало интересно, и он с любопытством начал прислушиваться, отодвинув собственно думы.

— Мой противник смеет называть себя философом и даже преподавать богословие в Парижском университете, — говорил, выкрикивая отдельные слова, молодой монах, — но большего отступника от католической веры я не встречал! Он подвергает сомнению догматы о Святой Троице, о рождении Сына, об исхождении Духа Святого и прочее без числа, совершенно невыносимое как ушам, так и умам католиков. Сколь густо произрастают в его речах и книгах посевы святотатственных заблуждений! Как подло он мыслит о душе Христа, о таинстве алтаря, о первородном грехе, о грехе наслаждения, грехе бессилия, грехе невежества и о воле к греху! Для него грех — нормальное состояние людей. Такие, как он — приближают нас всех к гибели мира в липких объятиях дьявола. Таким, как он есть на земле одно место — в выгребной яме, вместе с копошащимися там трупными червями! Еретик! Еретик!

Прерывая шумные крики одобрения, магистр выкрикнул:

— Ложь! Твои слова лживы, как весь, построенный тобой и твоими братьями мир! Спроси моих учеников в Сен-Дени, и они закидают тебя тетрадями. Вы выращиваете в душах людей страх, потому, что пугливое животное жмется к ноге хозяина. Против меня выдвигали множество обвинений, меня не раз пытались отравить, меня укрывали и прятали от наемных убийц. Однако обуздать истину невозможно! Я писал и буду писать свои книги, я говорил и буду говорить с учениками, я верил и буду верить в проснувшийся разум. И тебе, юродивый, со мною не справиться!

Гуго де Пейн повернулся к хозяину лавки, который во время всего представления продолжал мять кожу и посмеиваться.

— Кто эти двое?

— Эти? Тот, помоложе, Бернар де Монбар, его еще зовут Бернар Клервоский. А другой, книжник, Пьер Абеляр, из Парижа. Они тут часто ссорятся. Словно уже не могут без этого. А я — Ландрик Толстый. Не желаете ли отличной оленьей кожи, господин?

— Не желаю, — ответил Гуго де Пейн и повернулся к ораторам. Страсти на площади разгорались нешуточные. Одна часть толпы, большая, стояла за Бернара, другая — за философа из Парижа.

— Сейчас начнут дубасить друг друга, — пообещал за спиной рыцаря кожевник. — Пора запирать лавку. Впрочем, коли рядом такой господин, мне и не страшно. Вы бы оставались здесь подольше.

А на площади кто-то уже получил затрещину, кто-то — пинок под зад, а кто-то и удар кулаком в нос. Знатные сеньоры стали прокладывать себе дорогу, отпуская налево и направо увесистые плюхи тяжелыми рукавицами. Взвизгнула женщина. Видно некто, воспользовавшись суматохой, полез ощупывать ее. Кричали мальчишки-подмастерья, предвкушая потеху.

— Безумцы! — возопил Бернар, окруженный своими последователями. — Мир стоит на краю гибели, близка геена огненная! Мерзость запустения ждет нас, если поверите болтунам с печатью дьявола на челе, которые ведут вас к пропасти. Они затопчут ваши земли и пожрут детей ваших, если измените своей вере! Чума и мор обрушится на ваши головы, если не покаетесь, если не изгоните из своей среды лже-пророков, сладкоречивых иуд! Вон он перед вами — один из них! — и молодой монах ткнул в сторону Абеляра указательный палец, словно с расстояния вонзив его в грудь магистра.

Толпа взревела. А Бернар еще и плюнул в его сторону, попав, впрочем, на чью-то голову. Абеляр же стоял бледный, как полотно, скрестив на груди руки.

— Ты столб без разума! — крикнул он монаху. — А меня знает вся просвещенная Европа. Я написал пятнадцать книг, придурок!

— Плевал я на твои книги! Вот так! — И Бернар снова плюнул. И опять угодил на чью-то лысину.

— Верблюд! — крикнул ему Абеляр.

— Осел! — раздалось в ответ.

Гуго де Пейн понял, что дальше ничего интересного не будет. Он двинулся вдоль торговых рядов, ища оружейную лавку. А на площади партии Абеляра и Бернара Клервоского уже сцепились вовсю. В ход пошли кулаки, как главное оружие простого люда. Краем глаза Гуго видел, что бернарцы теснят абеляровцев к краю площади. В лавке оружейника Раймонда не оказалось. Но Гуго сразу же догадался, где может быть мальчишка в такой захватывающий момент. Он вернулся к площади и поискал его глазами в давившей друг друга толпе. И вскоре обнаружил красную бархатную куртку оруженосца, мелькавшую среди сцепившихся тел. Гуго некоторое время наблюдал за ним, отмечая удачные выпады и промахи, и посмеиваясь про себя. Потом, широко ступая, двинулся в его сторону, а толпа дерущихся как-то мгновенно стала расступаться перед ним, застывать, словно на картине живописца. Он оторвал Раймонда от какого-то рослого суконщика и потащил за собой.

— Не пристало будущему рыцарю драться с мужичьем, — наставительно произнес Гуго, глядя на хороший синяк под глазом оруженосца.

— Смотрите, смотрите! — вскричал Раймонд. — Бернара Клервоского подняли и несут на руках! А тех вытеснили за ворота!

— Где наши лошади? — Гуго даже не оглянулся назад. — Нам пора.

Они выехали из Клюни по дороге, ведущей на север. Позади оставался монастырь с крепкими стенами, сложенными еще два столетия назад, присевшие к земле хижины крестьян, огороды вокруг них и тянувшиеся к небу струйки дыма из печных труб. Гуго де Пейн, задумавшись, ехал впереди, а оруженосец с запасной лошадью иберийской породы, низкорослой, специально для походной клади, — чуть поодаль. Он приумолк, видя погруженного в себя господина. Наконец, словно решив для себя что-то, Гуго достал из кошелька данные ему аббатом Сито рекомендательные письма, медленно разорвал их и бросил в воздух, а встречный ветер, радуясь новой забаве, понес клочки бумаги обратно в Клюни.

Гуго пришпорил коня и пустил его вскачь.

— Куда мы мчимся, мессир? — весело крикнул Раймонд, еле поспевая за рыцарем.

— В замок Сент-Омер! — бросил через плечо Гуго де Пейн.

3

В темноте рябой конверс, живший в монастыре, условным способом постучал в окно лавки ростовщика-ломбардца.

— Кто там еще? — недовольно пробурчал хозяин, еще не старый мужчина с густой шевелюрой, лезшей космами в разные стороны. Хотя он прекрасно знал — кто это, потому что у разных его людей были и разные условленные знаки. Но всегда лучше сначала задать вопрос, а не открывать сразу, будто ты ждешь кого-то. Ведь условленный знак мог оказаться и приманкой. Ломбардец открыл дверь и, увидев конверса, громко сказал в сгущающуюся вокруг темноту:

— Нет, нет больше денег, не дам, хватит, чего ходишь, ты еще прошлый долг не вернул. А проценты? Иди отсюда.

— Ну умоляю тебя, мать болеет! Человек ты или нет? — запричитал конверс.

— Ладно, — смягчился ломбардец. — Заходи.

Но в лавке, в заднем помещении без окон, они заговорили по-другому и не о деньгах.

Тот же, кто остался незамеченным снаружи, за деревом, отметил для себя еще одно место, где побывал за последние пять часов конверс.

Через десять минут дверь лавки отворилась, и конверс, низко кланяясь и благодаря ломбардца, пошел прочь. «Надо проверить: а болеет ли у него мать?» — подумал тот, кто шел за ним следом. Конверс же, по совету ломбардца, заглянул еще в два места, пока не вернулся в монастырь. Он облегченно вздохнул, перекрестился и лег спать в своей нише, положив тяжелые башмаки под голову.

Ломбардец запер все двери, потушил свет, но спать, наоборот, не ложился. Он сидел за своим рабочим столом и размышлял. В отличие от недальновидного кардинала Метца, он сразу понял, что во всем этом кроется что-то очень серьезное. Возможно, это только начало большой игры, и тем более важно сразу вступить в нее, чтобы не потерять в нити игры. Как опытный человек он понимал это. А может быть, это мыльный пузырь, тогда надо отбросить эту информацию и не посылать ее туда, где над ней просто посмеются. Да и над ним тоже. А ему бы не хотелось портить о себе мнение. Что-что, а сортировать поступающую с разных концов юга Франции информацию — он умел. Вряд ли бы сам приор Сито принял участие в пустой затее. Это не похоже на умного, проницательного старика. А если это игра, чтобы выявить конверса? Тоже вряд ли. Стали бы они привлекать к этой цели такого рыцаря… кстати, как там его? Гуго… Гуго де Пейн? Именно так.

У ломбардца заболела голова и он потер себе ладонями виски, — тем способом, каким его обучали в специальной школе. Боль в висках тотчас же отступила. Нет, подумал он, в Палестине пересекаются интересы многих правителей и народов, и все, что касается Святой Земли требует тщательного анализа. И не здесь, не во Франции. Есть более умные головы, которые разберутся — что к чему. И ему не простят, если он совершит промах, спустит эти сведения в корзину для мусора. Но кто же такой этот Гуго де Пейн? Ломбардец почувствовал какое-то физическое отвращение к этому имени, словно оно давило его необъяснимой тяжестью. А потом в душу его стал закрадываться страх. Гуго де Пейн. Ломбардец встал и осмотрел все закутки в комнате. Но все равно ему продолжало казаться, что непонятный, неизвестно откуда взявшийся Гуго де Пейн находится где-то рядом, стоит за его спиной. И теперь они будут связаны единой нитью надолго.

Ломбардец решил завтра же, не откладывая, послать по эстафете полученные от конверса сведения. Только после этого он немного успокоился и потянулся к постели.

Рассвет озарил Клюнийский монастырь красным светом. В его стенах было много входов и выходов, калиток и лазеек. Поэтому, когда утром обнаружили мертвого рябого конверса, задушенного шелковой тесьмой, то решили, что какой-нибудь селянин из окрестностей проник в обитель и убил его. Тем более, что и повод был налицо: пропали башмаки конверса, которые тот всегда клал себе под голову. Впрочем, могли убить и без повода: дело-то житейское.

Лишь сам мертвый конверс знал, что задушила его та самая рука, которую он с таким почтением поцеловал несколько часов назад, в коридоре у каминной аббата.

Смерть безвестного, маленького конверса была первой в начинающихся стремительно развиваться событиях, в долгой череде трагических столкновений, которым, возможно, так и не будет конца.

Глава II. ГУГО ДЕ ПЕЙН

Отвага и ума пытливый склад,

Ученость, красота; сознанье чести,

Искусство, сила, доброта без лести,

Учтивость — далеко не полный ряд.

Данте

1

Ленные владения де Пейнов, — род их был достаточно знатный, а один из предков служил еще Карлу Великому и отличился при взятии Памплоны в битве с испанцами, — находились в провинции Шампань. Сам Гуго родился в замке Маэн, близ Анноэ, в Ардеше, 9 февраля 1081note 1 года, причем, при разрешении от бремени, его мать скончалась от обильного кровотечения. Отец же, приняв на руки своего первенца, оставался безутешным вдовцом в течении девяти лет, пока не сочетался браком со свояченицей графа Шампанского, которому он приходился вассалом. В роду де Пейнов существовала легенда, передаваемая от поколения к поколению, и которую, в свое время, надлежало услышать юному Гуго. Когда-то давно, их предок полюбил знатную особу, девушку, предназначенную в невесты другому. В спор двух рыцарей вмешалась смерть: она отняла девушку у обоих. Тогда жених девушки покончил с собой, а обезумевший от любви предок де Пейнов в ночь после похорон проник в склеп, открыл гроб с покойной и удовлетворил свое желание с безжизненным телом. И после этого страшного действа из мрака вдруг донесся голос, приказывающий ему прийти сюда через девять месяцев, чтобы найти плод своего деяния. Рыцарь повиновался приказу, и когда подошло время, он снова открыл могилу. Меж больших берцовых костей скелета он нашел голову. «Не расставайся с ней никогда, — сказал тот же голос, — потому что она принесет тебе все, что ты пожелаешь». Рыцарь унес ее с собой, и, начиная с этого дня, всюду, где бы он ни был, во всех делах, какие бы он ни предпринимал, голова была его талисманом и помогала ему творить чудеса.

Голову эту хранили в родовом замке, и если кто-нибудь отправлялся на войну, то брал ее с собой. Сделал это и отец Гуго, Тибо, когда под знаменем Готфруа Буйонского освобождал Святой Город — Иерусалим, — и ни одна стрела сарацина не коснулась его! Вернувшись в Маэн со славой победителя, Тибо де Пейн мирно прожил еще восемь лет и спокойно опочил на руках любимого сына, пережив вторую жену на два года. В наследство Гуго достались несколько замков, земли отца, благосклонность его грансеньора графа Шампанского, а также эта голова, хранящаяся в отделанной золотом шкатулке, на которой было начертано арабской вязью одно слово: «абуфихамет». Точного значения этого слова он не знал, но оно имело какое-то отношение к сверхъестественному началу, — так говорил отец перед своей смертью. Перед кончиной отец попросил всех домочадцев удалиться и оставить его наедине с сыном. Прежде он часто рассказывал о своем походе на Иерусалим, но то, что он открыл теперь, слабеющим от немощи голосом, выглядело столь невероятно, безумно, что Гуго решил, что отец бредит. Но отец повторил свои слова и свое желание. И глаза его оставались ясными. Он так и умер, испустив дух и держа руку сына. С тех пор то, что передал ему в эти последние минуты отец, стало делом всей жизни Гуго де Пейна.

Теперь он понимал какая тайна сопутствует их роду и куда отныне повлечет его судьба. Он не сможет ни противиться ей, ни свернуть в сторону, на более спокойную дорогу — путь его предрешен. Оставалось ждать дня и часа, когда заработают все механизмы, неподвластные его воле, и в которые он вольется, как одна из пружин, чтобы в нужный момент выпрямиться и ужалить того, кто встанет на его пути. Вот тогда-то и появились в его лице та горькая складка в уголке губ, и та печальная обреченность в глазах, разливающаяся серым светом. Отныне и собственный герб воспринимался им с глубоким, двойным смыслом. Три черных головы на золотом фоне, с девизом у подножия: «Я — Камень, во Главе Угла!» Меч и крест над ними дополняли изображение.

Но это случится потом. Пока же детские годы Гуго, беззаботные и веселые, протекали то в родном замке в Мазне, то в Труа — столице Шампани, у владетельного графа, к супруге которого он вскоре был определен пажом. Он сопровождал графа и графиню на охоте, на прогулках, в путешествиях, подавал блюда за столом, а в свободное время — вместе с другими пажами, устраивал военные забавы, сражался деревянными копьями и мечами, скакал верхом, брал приступом потешные городки и крепости, бросал дротики. Особой заботой супруги графа Шампанского стало воспитание в юном паже набожности, добродетели, изысканности. Она учила его светским манерам, любезности, как вести себя в высшем обществе. У других учителей он постигал науку рыцарской чести и доблести. Любознательный, способный мальчик легко понимал все, что другим пажам его возраста, готовящимся только к ратной славе, давалось с трудом. Он выучился музыке и прекрасно играл на лире и арфе, пел, научился слагать стихи и играть в индийские табулы, умел дрессировать птиц и собак, постиг языки, начал разбираться в травах и в их лечебных свойствах. Ему было интересно любое занятие. Двор в Труа обогатил его многим. К четырнадцати годам, когда он перешел в звание оруженосца к своему грансеньору, Гуго уже знал семь основных искусств: грамматику, диалектику, риторику, арифметику, геометрию, музыку, астрономию и обладал безукоризненными манерами. В это время его впервые препоясали боевым мечом. Отныне он мог свободнее участвовать в беседах взрослых, присутствовать на пирах, разрезать яства, провожать гостей в назначенные им комнаты. В его обязанности входило следить за оружием хозяина, содержать его в чистоте и порядке, заботиться о лошадях. Он должен был поддерживать стремя грансеньора, подавать ему перчатки, шлем, щит, копье и меч. Все это необходимо было делать быстро и ловко, как в бою. Гуго выезжал с графом Шампанским на турниры, где постигал еще одну науку — рыцарских ристалищ. С другими оруженосцами они устраивали свои турниры — скакали через препятствия, боролись, подвергали себя различным испытаниям, а если при этом присутствовали еще и юные дамы, то это особенно возбуждало их дух и желание отличиться. К восемнадцати годам Гуго превратился в сильного, ловкого, образованного юношу, владевшего как мечом, так и речью. Его душа жаждала рыцарских подвигов и славы. Вместе со своим другом, Бизолем де Сент-Омером, ровесником и соседом по ленным владениям, он с горечью переживал, что в то время, когда весь цвет европейского рыцарства воюет с неверными за Гроб Господень, он вынужден услаждать слух старцев и дам изысканной беседой и игрой в трик-трак.

Бизоль, также оруженосец их сюзерена, воевавшего в то время рядом со славным Годфруа Буйонским, предложил упросить камергера двора в Труа отпустить их в Париж, к королю Франции Людовику, набиравшему войско для отражения нашествия англичан. Поговорив с ними, камергер понял, что удержать молодых оруженосцев можно только в одном случае: если привязать к их ногам по мельничному жернову. И то вполне вероятно, что они потащат жернова за собой. И вскоре два друга детства скакали в Париж. А через пару месяцев они уже приняли первое боевое крещение, когда их отряд наткнулся на форпост англичан. Причем Гуго заколол двух противников копьем, а Бизоль изрубил мечом одного и ранил еще трех.

Они воевали два года. Ни тяготы походной жизни, когда приходилось порой спать на сырой земле и укрываться охапкой сена, ни ежедневная близость смерти не страшили их. Подобно двум молодым ягуарам рыскали они по окрестностям Кале, вызывая англичан на столкновения, а слава о них и их храбрости уже катилась по северу Франции.

В битве при Азенкуре произошло посвящение Гуго в рыцари: совершенно неожиданно для него самого, да и для исполняющего этот обряд. Дело в том, что преследуя малочисленный отряд англичан, попавший в их засаду, он настиг и сбил на землю рыцаря в богатых золоченых доспехах с графским гербом на щите. Выхватив мечи, они сошлись в поединке. Гуго оказался более искусным. Он придавил рыцаря к земле и занес кинжал, чтобы перерезать ремешки шлема.

— Стой! — сказал вдруг лежащий рыцарь. — Ты дворянин?

— Да, — ответил Гуго.

— Рыцарь?

— Только оруженосец.

— Я — граф Норфолк. Я не могу быть убит или взят в плен оруженосцем. Встань, я произведу тебя в рыцари. Своей храбростью ты заслужил золотые шпоры рыцаря.

Чувствуя неловкость от этой ситуации Гуго, отступил в сторону и с достоинством преклонил колено. Граф Норфолк поднял свой меч и приблизился к беззащитному теперь юноше. Рядом никого не было. Он ударил его мечом по плечу и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и Святого Великомученика Георгия жалую тебя в рыцари». Затем поцеловал его, как того требует обычай, и подал ему рукоятку того самого меча, которым только что совершил обряд посвящения.

— Вот теперь ты рыцарь, — произнес граф Норфолк. — Встань! Я твой пленник.

Так Гуго захватил в плен крупного военачальника и был произведен им в рыцари. Позднее, сам король Франции Людовик IV подтвердил это звание, совершив торжественный обряд над ним и Бизолем де Сент-Омер.

Когда наступило временное перемирие и военные действия прекратились, два друга вернулись в Труа. Их приезд совпал с возвращением домой их отцов и сюзерена — графа Гюга Шампанского. Цветами, песнями, ликованием встречали победителей. Праздничные пиры длились по нескольку недель. Устраивались различные балы, феерии, турниры, состязания трубадуров… Труа и окрестности целый год блистали горностаевыми мехами, мантиями, перьями, плюмажами, гирляндами роз, рыцарскими доспехами. Это был период славы, неги и любви. Но ни одна из прекрасных дам пока еще не вошла в сердца двух друзей. Их кровь жаждала новых подвигов. Испросив разрешения у отцов и сюзерена, они отправились странствовать…

В полном боевом вооружении, с двумя слугами, ведущими сменных лошадей, имея при себе лишь небольшой запас соли и пряностей, они исколесили всю Францию, скитаясь по городам и селам, горам и долам, отыскивая приключения и справляясь у повстречавшегося на пути: соблюдаются ли в их местности добрые обычаи? Поскольку при выезде дали обет вспомоществовать утесненным и уничтожать зло. За Бога, Честь и Женщину! — эти слова стали их девизом в странствиях. Если в пути их застигала ночь — не беда! — всегда вдоль дороги или на опушке леса находились специально приготовленные для таких путешественников вбитые в землю плиты, могущие послужить кухней. Рядом разбрасывался шатер, а на плиты клались убитые косули, которые накрывали сверху другой плитой, чтобы выдавить кровь. Разводился огонь — и ужин готов! А утром — снова в путь, ведь может быть там, за перекрестком, ждут твоей помощи, чтобы освободить прекрасную незнакомку, попавшую в руки коварных злодеев. Но чаще всего, друзья ночевали во встречных замках, поскольку ни один хозяин не смел бы отказать в ночлеге странствующему рыцарю. Напротив, он их удерживал сколько возможно долго. На воротах и башенных шпилях замков издалека были видны золотые шлемы — знак гостеприимства и радушного приема. При их приближении уже начинал трубить рог караульного и опускался мост, а дамы спешили на крыльцо, чтобы встретить рыцарей и поддержать стремя. Потом их вели в дом, подавали умыться, распускали ремни доспехов, мягкими полотнами отирали пыль с лица и говорили, что с этой минуты этот замок их. Тотчас же пажи рассылали приглашения именитым соседям, собирая веселое общество. А после обеда, в сумерках начинались рассказы собравшихся рыцарей. Звучали мандолина и арфа, кельнская флейта и волынка. Обязательно возникали споры между какими-нибудь двумя богословами, а бегающий между кресел шут смешил всех своими причудами. Потом друзья отводились в приготовленные для них комнаты, им подавалась розовая вода для омовения, приносились вино и лакомства на сон грядущий, и они зарывались в пуховые постели с надушенными фиалками изголовьями. В час отъезда, на следующий день, расставаться с такими замками было всегда грустно.

2

Три года странствовали Гуго де Пейн и Бизоль де Сент-Омер, побывали в Германии и в Голландии, пересекли Францию с запада на восток и с севера на юг. Нет ничего более полезного для познания мира, чем путешествия: они наполняют сосуд души знаниями и даже глупца делают умнее. И вот однажды судьба привела их к маленькой деревушке, затерянной у подножия Восточных Пиренеев. Называлось это селение, взобравшееся на вершину каменистого холма, — Ренн-ле-Шато, и располагалось оно примерно в ста милях от Каркассона.

Приближаясь к виднеющейся вдали деревушке, друзья удивились тому, что вся местность вокруг была изрыта и зияла глубокими ямами, словно проходивший мимо великан вонзил в землю свои огромные пальцы. Кое-где вдоль дороги встречались остатки языческих храмов и надгробий, а среди камней и валунов били горячие источники.

— Это неспроста, — сказал Бизоль, глубокомысленно потерев нос перчаткой. — Чует мое сердце, что мы попали в дьявольское место.

— Или кто-то ищет здесь клад, — произнес Гуго. — Много веков назад здесь была северная столица империи кельтов, которые разграбили Рим и увезли оттуда иерусалимские сокровища.

— Сокровища Храма?

— Именно, — Гуго огляделся вокруг. — Об этих сокровищах ходят много слухов. Когда, в первом веке, легионы императора Тита до основания разрушили Иерусалим и разграбили Храм, содержимое было увезено в Рим, а золотой иудейский семисвечник водружен на триумфальную арку. Но потом, после взятия Рима вестготами, сокровища древнееврейского царя Соломона бесследно исчезли.

Лошадь Бизоля споткнулась и чуть не полетела вместе с всадником в одну из ям.

— А мне кажется, — с досадой сказал он, удержавшись в седле, — просто кому-то очень хочется, чтобы я дал ему в ухо, за то, что он роет ямы под ногами моей лошади.

Словно услышав его слова, из-за скалы показалась группа всадников, настроенных весьма решительно.

— Раз, два, три… пять… семь… — начал считать Бизоль, потом плюнул на землю. — В глазах рябит.

— Их двенадцать, — сказал Гуго. — По шесть на каждого. Пустяки. Помнишь, мы гнали три десятка англичан аж до самого побережья?

— Они так и полезли в воду, как утки, — рассмеялся друг. — Правда, штаны у них были уже до этого мокрые. Ну что ж, этих мы заставим полетать куропатками, — и он вытянул вперед свое длинное копье.

— Господа! — обратился к ним отделившийся от группы кабальерос идальго. — Не угодно ли вам повернуть ваших коней и вернуться назад?

— С какой стати, любезный инфансон? — спросил Гуго де Пейн. — Мы направляемся вперед.

— Там, за холмом, отдыхает мой сеньор, дон Хуан де Сетина, и я не хочу, чтобы ему мешали. Так что разворачивайтесь обратно. Иначе вы пожалеете.

— Вздор! — радостно взревел Бизоль. — Мы будем иметь честь атаковать вас! — и, пришпорив коня, он бросился вперед.

Не ожидая столь бешенного натиска от двух странствующих рыцарей, кабальерос растерялись, а двое из них, сбитые копьями, свалились на землю. Развернувшись, Гуго и Бизоль ворвались в группу, орудуя палицами и отбивая удары мечей щитами. Вскоре еще четыре всадника лежали на земле, а бердыш идальго разлетелся на куски.

— Не достаточно ли вам, господа? — спросил Гуго. — Или желаете продолжать?

— Остановитесь! — раздался вдруг с вершины холма звучный голос. — Это говорю я — маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина!

Дерущиеся подняли головы и посмотрели на спускающегося к ним человека в черном плаще. Он был невысокого роста, очень смугл, с коротко подстриженными волосами и остроконечной бородкой, Кабальерос опустили оружие и спешились. Гуго с Бизолем также вложили мечи в ножны, спрыгнув на землю.

— Невероятно! — проговорил маркиз, приближаясь к ним.

— Что вас удивляет? — вызывающе спросил Бизоль. Но де Сетина словно бы не слышал его.

— Поразительно, — прошептал он, разглядывая щит Гуго.

— В конце концов, это становится скучно, — сказал Бизоль. — Не лучше ли нам продолжить драку?

— Извините меня, господа, — опомнился маркиз, приветствуя рыцарей. — Мои люди напали на вас, не подозревая, что вы мои предполагаемые гости. Не желаете ли проследовать в мой шатер, достопочтимые сеньоры?

— С удовольствием! — вежливо отозвался Гуго.

— Еще не известно кто на кого, напал, — проворчал Бизоль.

— Сотомайор, окажите раненым помощь, — обернулся маркиз к идальго. — Еще раз прошу простить моих людей, господа.

— Какие пустяки! — съязвил Бизоль. — Мы просто разминались. Мышцы, знаете ли, затекли в дороге.

Маркиз улыбнулся ему, понимающе кивнув головой. Ему было около пятидесяти лет.

— Но и я не в обиде на вас за то, что вы покалечили моих кабальерос. В конце концов, каждый получает то, что он заслуживает. Значит, недостаточно они были хороши для боя с такими доблестными рыцарями.

Эти слова пришлись друзьям по душе. Они уселись около огромного желтого шатра, рядом с плоским камнем, накрытым скатертью, на которую расторопные слуги тотчас же стали выставлять всевозможные яства; появились жареные куры, гусиная печень, запеченная в углях форель, сливы и груши, свежий каравай хлеба, белое и красное вино.

— Признаться, я здорово отощал в дороге, — сказал Бизоль, ухватив сразу двух цыплят одной рукой, а в другую набрав целый сноп зелени.

— Вы тут неплохо устроились, — произнес Гуго. И добавил с намеком: — И, кажется, надолго?

— Как пойдут дела, — уклончиво отозвался маркиз. — Мой замок находится за Пиренеями, в Сантьяго-де-Компостелла.

— А что вы делаете в этой дыре? — спросил Бизоль с набитым мясом ртом. Поэтому разобрать, что он сказал было трудно.

— Кушайте, кушайте, — попросил его маркиз. — Все свежее, из деревушки.

— Я вижу, маркиз, вас заинтересовал герб на моем щите? — впрямую спросил Гуго. — Что же вызвало ваше удивление?

Хуан де Сетина некоторое время молчал, словно раздумывая, говорить или нет? Все же, он решился.

— Странное открытие, которое я сделал в этих холмах, — проговорил он. — Но прежде ответьте мне: что вы намерены делать дальше? Продолжите путь или задержитесь здесь?

Гуго с Бизолем понимающе переглянулись. Сент-Омер отложил куриную ногу и важно произнес:

— Мы намерены остаться здесь и копать ямы.

— Зачем? — взволнованно сказал маркиз.

— Потому что мы любим копать ямы, — простодушно ответил Бизоль. — А здесь для этого самое подходящее место, — и, в подтверждение своих слов, он ковырнул кончиком меча землю. — Видите, как хорошо копается?

— Ну что же, — вздохнул маркиз, — Тогда прошу вас после завтрака со мной на прогулку.

Но после столь обильного приема пищи и возлияния, Бизоль де Сент-Омер завернулся в свой плащ, повалился на траву и захрапел, и на прогулку по окрестным холмам отправились только Гуго с маркизом. Удалившись довольно далеко от лагеря, прикрываясь ладонью от слепящего солнца, де Сетина начал говорить.