— Мы не доставим им такой радости, — сказал Зегенгейм Иштвану и своему слуге Тибору. — Но впредь будьте особенно внимательны. Думаю, тот, кто нас выживает, все же не решится на самое худшее.

Но он ошибался. Великий магистр иоаннитов, барон Жирар, был готов на крайние меры, лишь бы избавиться от мешающего его планам рыцаря. Его замысел о сдаче Керака сельджукам уже начал претворяться в жизнь. Часть гарнизона из крепости была отведена в Монреаль, якобы для ее замены более подготовленными воинами, еще одна рота готовилась к выводу в начале марта; были также извещены наиболее богатые и знатные жители Керака о желательности их временного отъезда из города на зимне-весенний период по причине возможной вспышки холеры. Кроме того, Жирар искал пути для установления контакта с Мухаммедом, или его сыном Санджаром, тайно посылая к ним своих эмиссаров. И ответная реакция не заставила себя ждать. Великого магистра известили, что такая встреча возможна. И она состоится, если посланцу Санджара обеспечат безопасность, встретив его у стен Монреаля, и проводив затем обратно, к развилке дорог. Барон Жирар дал необходимые гарантии. Он понимал, что чрезвычайно рискует, принимая смертельного врага Бодуэна I. Если король прознает о том, то полетит не только его голова, но и головы многих госпитальеров, а отношение ко всему Ордену иоаннитов может резко ухудшиться. Поэтому он постарался принять все меры предосторожности, чтобы о его встрече с посланцем Санджара знал только узкий круг наиболее доверенных лиц, входящий в высший Совет Ордена, и непосредственные исполнители задуманного. Оставался лишь проклятый немецкий граф, всюду сующий свой любопытный нос. Но он уже знал, как с ним поступить, чтобы обезвредить.

Зегенгейм чувствовал за собой постоянную слежку, какое-то недоброе, сжимающееся вокруг него кольцо. Около его дома постоянно прогуливались какие-то подозрительные люди с военной выправкой, периодически сменяя друг друга, в комнатах, в отсутствии хозяев проводились неумелые обыски. Шла игра нервов. Как-то раз, когда он проходил возле крепостной стены, откуда-то сверху, с крыши сторожевой башни вдруг сорвался большой камень, раздробив насыпь возле его ног. В другой раз, пущенная из-за деревьев стрела срезала плюмаж на его шлеме. Людвиг питался пищей, которую приносил Тибор из соседнего трактира. Но когда началась вся эта подозрительная возня вокруг него, рыцарь благоразумно отказался от нее. И вовремя. Мясная похлебка, которую он скормил приблудному псу, вызвала именно то действие, какое он и предполагал: к вечеру жалобно скулящая собака испустила дух. Зегенгейм приказал Тибору продолжать носить кушанья из трактира, а Иштвану велел покупать необходимые продукты на рынке, причем всякий раз у разных торговцев. Он уже начал догадываться — откуда исходят угрозы. Присутствие в городе главы Ордена иоаннитов, с прибытием которого отношение к Зегенгейму резко изменилось, не оставляло сомнений в правильности его предположений. Его гибель нужна была только одному человеку — барону Жирару.

«Хорошо, — подумал Зегенгейм. — Будем следить за тем, кто следит за мной». И он решил, как это сделать, не привлекая внимания своих соглядатаев, которые уже сопровождали его буквально повсюду, даже до дверей туалета. Иштван и Тибор распустили слух — на рынке, в трактире, среди солдат гарнизона, — что их хозяин тяжело болен, мучается животом, а изо рта идет белая пена. Зегенгейм перестал выходить из дома, только сидел в своем кресле, спиной к открытому окну, откуда его было хорошо видно со сторожевой вышки, и изредка испускал тяжелые стоны. Потом, держась за живот, перебирался на кровать. Жирар мог быть доволен работой трактирщика. Присланный им доктор осмотрел больного-симулянта, и остался убежденным в его неподражаемых муках. Прописанное доктором лекарство, Зегенгейм спустил туда же, куда и пищу трактирщика — в отхожее место. Он велел Тибору приобрести у какого-нибудь араба бурнус и накидку. По вечерам, когда темнело, Зегенгейм облачался в это одеяние, закутывался до самого кончика носа и выскальзывал из дома через черный ход, оставляя вместо себя на кровати или кресле искусно спеленутую куклу из своей одежды. Иногда Тибор, прокрадываясь в комнату хозяина, переворачивал ее, и, подражая голосу Людвига, мучительно кричал. Слышавшие его крики могли не сомневаться, что немецкий граф находится при смерти. Сам же Зегенгейм уходил к дому барона Жирара, и, прячась за развесистыми пальмами, изучал всех, кто посещал Великого Магистра. Иногда он подбирался к самим окнам, используя навыки, приобретенные еще во времена первого похода в Палестину тринадцать лет назад. В такие моменты он накидывал на белый бурнус черный плащ, а сверху маскировался еще и специально скрепленными пальмовыми ветвями, так что становился совершенно незаметен для охранников дома. И порою, ему удавалось услышать много интересного. Особенно — в эту последнюю ночь февраля.

В ту же ночь, барон Жирар, ждавший посланника от принца Санджара, решил покончить с никак не желающим умирать немецким графом. Расспросив посланного к Зегенгейму доктора, магистр почувствовал, что его обманывают, что немецкий граф притворяется и ведет какую-то свою игру. Его присутствие в городе сейчас, перед самой встречей с посланником, было вдвойне опасно.

И барон Жирар решил гуманно облегчить невыносимые «мучения» Зегенгейма.

Когда кукла графа мирно почивала в кресле, в открытое окно по приставной лестнице осторожно влезли два человека, закутанные в плащи и с обнаженными кинжалами. Оглядевшись в полумраке комнаты, они обошли «больного», и, набросив на него покрывало, стали наносить беспорядочные удары в войлочные подушки, служащие «головой» и «торсом» Людвига. Они нанесли «несчастному» около двадцати уколов.

— Ну что, хватит? — шепотом спросил один из них. — Смотри-ка, даже не вскрикнул!

— Это потому, что я с первого раза попал прямо в сердце, — похвалился второй. — Учись, недотепа. Пошли отсюда… Мертвее не бывает.

— Это точно, — подтвердил его товарищ, и они скользнули в окно.

А граф Зегенгейм стоял в это время на балконе второго этажа дома барона Жирара, и чувствовал себя прекрасно. От великого магистра и беседовавшего с ним сельджукского военачальника, его отделила лишь узкая стенка и балконное стекло, завешенное шторой. В узкую щелочку он разглядел беседовавшего с бароном человека. Это был его старый знакомец — Умар Рахмон, правая рука принца Санджара, с которым он еще совсем недавно столкнулся в ущелье, на побережье Мертвого моря. Беседа подходила к концу, и Зегенгейм досадовал на себя за то, что взобрался на балкон слишком поздно. Он понял только, что речь идет о крепости Керак, что между магистром Ордена госпитальеров и Санджаром существует какой-то сговор, возможно, о передаче крепости сельджукам. Уже одного того, что он услышал, было достаточно, чтобы немедленно арестовать барона Жирара и доставить его с веревкой на шее в Иерусалим, к Бодуэну I. Но сделать это здесь, в оплоте иоаннитов? Безумие. И поверят ли ему Бодуэн и граф Танкред? Без вещественных доказательств, без свидетелей предательства магистра? Надо, чтобы барон сам попал в собственную западню. Но как это сделать? И прежде всего — необходимо ни в коем случае не допустить падения крепости Керак. Раздумывая, Зегенгейм услышал, что барон Жирар и Умар Рахмон направляются к балкону. Внизу в это время проходили два караульных. Прижавшись к стене, Людвиг вытащил из-под плаща кинжал. Сердце его билось спокойно и ровно. Оценив ситуацию, он решил заколоть предателя барона и Рахмона, если те попытаются выйти на балкон. Но заговорщики передумали.

— Мои люди проводят вас и выведут через контрольные посты за стены Монреаля, — услышал Зегенгейм приглушенный голос великого магистра. — Все наши договоренности должны оставаться в глубокой тайне. Надеюсь, вас не надо о том предупреждать.

— Естественно, — отозвался сельджук. — Мы еще не раз пригодимся друг другу.

Дождавшись, когда караульные скроются за углом, Людвиг легкой тенью перелетел через перила балкона и мягко приземлился на усыпанную песком дорожку. Потом, в два бесшумных прыжка он оказался под защитой развесистых пальм, и уже оттуда увидел, как барон Жирар выходит на балкон, сосредоточенно озирая окрестности. Насмешливо послав ему воздушный поцелуй, граф Зегенгейм повернулся, и короткими перебежками достиг ограды. Удаляясь от дома великого магистра, Людвиг чуть не столкнулся с двумя спешащими фигурами в темных плащах. Они грубо оттолкнули одинокого араба, вставшего на пути, и поторопились дальше, докладывать барону Жирару, что граф Зегенгейм мертв.

Утром Людвиг поторопил Иштвана и Тибора с отъездом в Керак. Он решил предпринять все возможное, чтобы не допустить падения и сдачи крепости, защитить ее ничего не подозревающих о предательстве жителей. Проткнутую кинжалами куклу он так и оставил в кресле, оросив ее куриной кровью — в подарок барону Жирару. По дороге из города Зегенгейм остановился возле дома великого магистра.

Барон давно проснулся и завтракал, если можно назвать завтраком сырое куриное яйцо и стакан холодной воды. Настроение у него было приподнятое: с князем Санджаром он договорился, а с Зегенгеймом покончено навсегда. Все складывалось удачно. И даже мучившие боли в печени отступили. Поэтому он встретил вошедшего камердинера ободряющей улыбкой.

— Что у тебя, Жюль?

— Явился граф Зегенгейм, — невозмутимо доложил камердинер.

— Куда явился? — не понял барон. Первой его мыслью было, что мертвый граф предстал перед Господом Богом, а Жюль каким-то образом уже успел пронюхать о том и спешит доложить.

— Сюда, — уточнил камердинер.

— Зачем? — барон застыл с поднятым яйцом, которое так и не успел выпить.

— Не знаю, — пожал плечами Жюль. Яйцо треснуло в сжатых пальцах, и желток закапал на халат великого магистра.

— Вон! — крикнул Жирар камердинеру, швыряя в него скорлупу. — Пусть войдет!

Через несколько секунд в комнате появился граф Зегенгейм, в походной одежде, с мечом на боку. Увидев побагровевшее лицо магистра, его облитые желтком пальцы и разбросанную по полу скорлупу, Людвиг оценил обстановку и улыбнулся.

— Решил засвидетельствовать вам свое почтение, перед моим отъездом в Керак, — произнес он. — Я никогда не забуду это дивное время, проведенное в одном городе с вами.

— Я тоже, — проскрипел барон, с ненавистью глядя на графа.

— Кстати, я слышал, что некоторые очень легко отдают то, что не ими добыто, — продолжил Зегенгейм. — Не советую вам становиться на эту дорожку, барон.

И, слегка поклонившись, он покинул комнату, оставив великого магистра с перекосившемся от ярости лицом.

— Ну и отправляйся в Керак! — прошептал барон Жирар. — Эта крепость станет твоей могилой…

У селения Арад, находящегося на стыке границ Палестинского государства и Египта, там где кончалась гряда холмов и вилась узкая колея дороги, произошла встреча легкой арабской полусотни, возглавляемой Пильгримом, и дюжины латников, среди которых были князь Гораджич, граф Норфолк и Рихард Агуциор со своими оруженосцами. Столкновение было внезапным для обеих сторон. Обе группы замерли, разделенные небольшой речкой, через которую был перекинут узкий бревенчатый мост. И рыцари, и сарацины были видны, как на ладони. В лучах заходящего солнца сверкали доспехи, обнаженные мечи и кривые арабские сабли. Пасший неподалеку отару овец пастух, поспешно стал отгонять ее в сторону — от греха подальше. Вытянувшись на стременах, Милан Гораджич всматривался в неприятелей, приложив ладонь к глазам. Тоже самое делал и Пильгрим, с чьих губ была готова сорваться команда: к бою!

— Будь я проклят! — произнес, наконец, сербский князь. — Но, похоже, что сам мертвец поднялся из ада и готов сразиться с нами. Или у вашего Пильгрима есть брат-двойник. Вглядитесь в этого араба не белом скакуне, — обратился он к Агуциору. — Кого он вам напоминает?

— Сомнений быть не может, это — Пильгрим, — помедлив секунду, ответил тот.

— Да, — подтвердил граф Норфолк. — Только продавший душу и тело египетскому султану. И намерения у него самые серьезные.

Получив сигнал, сарацины издали громкий крик и пустили лошадей к речке, размахивая саблями. Часть из них помчалась по берегу, стремясь перейти речку вброд, а основная группа, вместе с Пильгримом сгрудилась возле мостика, по которому не могло разъехаться более двух всадников одновременно. Это обстоятельство было на пользу рыцарям. Гораджич, Норфолк и Агуциор заняли позицию с другого конца моста и, выставив вперед копья, стали отгонять пытавшихся прорваться арабов.

— Мы можем щекотать их так сколько угодно долго, — произнес Гораджич. — Но как быть с теми, которые ищут брод? Если они переправятся на наш берег и зайдут к нам со спины, то нам придется попотеть.

— А иного выхода нет, — сказал Агуциор. — Если мы двинемся с места, на хвостах наших коней повиснут египтяне, и нам уже не уйти.

Пильгрим также правильно оценил обстановку. Он послал еще часть своего отряда, на этот раз в противоположную сторону — вниз по реке, а сам остался с двадцатью всадниками. Теперь они не предпринимали больше попыток прорваться, а кружили возле того конца моста, подбадривая себя воинственными криками. Маневр был ясен: обойти рыцарей сзади силами двух групп, ищущих брод, и прижать их к реке.

— Эй, Пильгрим! Ты еще не сдох? — громко крикнул князь Гораджич. — Я узнал тебя! Мне было весело, когда я скакал на тебе верхом!

— Скоро тебе будет еще лучше! — выкрикнул в ответ Пильгрим. — Я посажу тебя на кол!

— Негодяй! — произнес Агуциор. — Как мне хочется задушить его голыми руками.

— Успокойтесь, — сказал граф Норфолк. — Давайте лучше подумаем, как быть дальше?

— Нас двенадцать человек, арабов — два десятка, но у них нет копий. Они не смогут держать такую же оборону возле моста, как мы, — подумал вслух Милан Гораджич. — Если двое из нас рванутся вперед и сумеют укрепиться на том берегу и сдержать первый натиск, то выигрывают время для остальных. А если все мы перейдем на тот берег, то погоним этих арабов до самого Каира. Ну как?

— План хорош, — согласился граф Норфолк.

— И другого выхода я не вижу, — утвердительно сказал Агуциор.

— Кто будут эти двое?

— Бросим жребий.

Гораджич нагнулся к земле и сорвал три былинки, сделав одну из них короче других. Две длинные выпали графу Норфолку и ему самому.

— Уступите мне свое место! — взмолился Агуциор, повернувшись к англичанину.

— Извините, — улыбнулся граф. — Но я сегодня еще не разминался.

— Вперед! — скомандовал Гораджич, и два рыцаря понеслись по шаткому мосту навстречу не ожидавшим такого поворота событий арабам. За ними поспешили, также по двое, Агуциор и Гондемар, оруженосец Норфолка, Джан и остальные латники.

Врезавшись в толпу египтян, вздыбив коней, Гораджич и Норфолк закружились среди наседавших со всех сторон арабов, уворачиваясь от кривых сабель, сами нанося удары налево и направо, выигрывая время и оттягивая на себя основные силы противника.

— Держите мост! — что есть силы орал Пильгрим, разгадавший хитроумный маневр рыцарей. Но тщетно: все арабы, словно обезумев набросились на столь легкую добычу — всего-то двух всадников, стремясь разорвать их в клочья. Но оба рыцаря, защищенные латами, уворачивались как могли, припадая к лошадям, держась спинами друг к другу. Наплечник Норфолка лопнул, нагрудник дал трещину, пробитый в двух местах, лезвие сабли вспороло холку лошади; Гораджич потерял щит, вырванный повисшим на нем арабом, получил скользящий удар в грудь и рубящий — по руке, локоть его окрасился кровью. Но уже Агуциор и Гондемар выскочили на берег и ввязались в драку, пробиваясь к рыцарям, а за ними и остальные латники с длинными обоюдоострыми мечами наголо. Прорвавшись к обессиленным рыцарям, Агуциор и Гондемар, загородили их своими щитами. Но теперь уже сами арабы оказались в полукольце напиравших на них воинов. Оборона их начала трещать, лопаться, рассыпаться, словно поднятый ветром песок. Первым понял, что дело проиграно — Пильгрим. Не дожидаясь, когда его сарацины побегут прочь от неудержимого натиска рыцарей, он стегнул коня и помчался в сторону высоких холмов. А спустя короткое время, остатки его отряда, основательно потрепанные, рассеялись по пустыне. На египетском берегу остались лежать семеро арабов и трое латников. У Гондемара был рассечен лоб, Норфолк чудом избежал каких-либо ран, а Гораджич держался за окровавленный локоть.

— Ну вот и все, — тем не менее весело сказал он. — А вы боялись! — слуга Джан бросился перевязывать его и прикладывать к ране какие-то травы, которые он достал из висящего сбоку мешочка.

— Надо побыстрее уходить отсюда, — произнес Агуциор. — Пока не появились те, нашедшие брод. А то нам придется защищать уже египетский берег от самих египтян.

— Совершим прогулку по землям султана аль-Фатима, — откликнулся сербский князь, чье загорелое лицо, покрытое сетью мелких морщин, сияло, а на седых, коротких волосах запеклась то ли чья-то, то ли его самого кровь. — А мост предадим огню!

— Надеюсь, что эта наша встреча с Пильгримом — не последняя, — заключил граф Норфолк, вскакивая в седло.

— Не сомневайтесь в этом, — добавил Рихард Агуциор.

Рыцари, уничтожив мост, углубились во вражескую территорию, предприняв дугообразный рейд по египетским землям, минуя многочисленные мелкие поселения. Снова к границе Палестинского государства они вышли в районе крепости Петра, где у них чуть было не завязалась стычка с ее гарнизоном, поскольку в целях маскировки и Гораджич, и Агуциор, и Норфолк облачились в арабские одежды. Но недоразумение быстро разрешилось, когда сербский князь покрыл выскочивших из засады латников такими ругательствами, которые ещё не слетали с уст ни одного правоверного мусульманина.

Отдохнув несколько дней в крепости, рыцари отправились дальше, в сторону Монреаля. Они предполагали встретиться там с Людвигом фон Зегенгеймом, и уже всем вместе возвращаться в Иерусалим. Путь до Монреаля прошел без особенных приключений. Но в самом городе Зегенгейма не оказалось. Встретили их настороженно, с плохо скрываемой злостью. Только-только Жирар избавился от немецкого графа, на его голову свалилось еще трое. Поэтому, когда рыцари явились к нему с визитом, он попросту отказался их принять.

— Передай, что их друг, Зегенгейм, уехал в Керак, — велел он своему камердинеру Жилю. — Пусть отправляются туда… Чем больше там погибнет этих… тамплиеров, — добавил он про себя, — тем будет лучше.

И рыцари покинули крепость негостеприимных иоаннитов.

Разведка Бодуэна I, возглавляемая подагрическим бароном Гюнтером Глобштоком, считалась самой бездарной и слабой на Востоке. Глобшток работал грубо и прямолинейно: подкуп, шантаж, угрозы. Иных методов в его арсенале не было. С ним охотно шли на сотрудничество агенты-двойники, подсовывая либо устаревшую информацию, либо заведомую «чушь». Вот и теперь, вызванный им в уютный домик на окраине Иерусалима, возле силоамских купален, чернобровый и темноокий огуз, уверил барона, что скопление сельджукских войск на границе Палестинского государства, возле крепостей Керак и Монреаль — обычные маневры, которые никакой опасности для иерусалимского короля не представляют.

— Голова должна болеть у Хасана ибн Саббаха, Старца Горы, этого проклятого ассасина, — говорил огуз, ласково улыбаясь. — Вожди сельджуков, Мухаммед и Санджар, готовят решающий удар по всем его замкам, разбросанным в Сирии, и прежде всего, по главному из них — Аламуту. А Керак и Монреаль — для отвода глаз.

— Хорошо, Салим. Я поверю тебе, — произнес барон Глобшток, хромая по затемненной комнате. — Ассасины — ваши и наши непримиримые враги. Если вы покончите с ними, мы будем это только приветствовать. А теперь иди.

— А деньги, хозяин?

Барон Глобшток скривился, но открыл ключиком шкатулку и перебросил Салиму мешочек с бизантами.

— В следующий вторник — здесь же, — проворчал он, и, спустя некоторое время, отправился к королю, чтобы успокоить того в связи с возникшим напряжением в районе Керака.

Прибывший в Иерусалим клюнийский монах поселился в бенедиктинском монастыре Сен-Мари-де-Латен, неподалеку от жилища тамплиеров. Не давая себе времени на отдых (он вообще не знал — что это такое, и мог не спать несколько суток), начальник тайной канцелярии аббата Сито, принятый несколько месяцев назад самим папой Пасхалием II и доверительно беседовавший с ним, встретился с патриархом Иерусалима Адальбертом, позволив себе перед тем лишь умыться и переодеться с дороги. При взгляде на истощенного, нервного, задерганного постоянной враждой с Бодуэном патриарха, губы монаха тронула чуть презрительная усмешка. Передав ему письма Пасхалия, монах спросил:

— Сколько раз король сажал вас в темницу, ваше высокопреосвященство?

— Уже четыре раза, — вздохнул патриарх.

— Умерьте вашу гордыню и живите с ним в мире.

— Что вы себе позволяете? — возмутился патриарх.

— Это не мои слова, слова — папы. А от себя добавлю: вы очень портите картину католического единства на Востоке. Это на руку всем врагам Христовой церкви. Подумайте об этом на ночь. И последнее. Все, что я ни предприму здесь, в Иерусалиме, не должно вас смущать; это в интересах Святой Церкви и согласовано с ее высшими иерархами. Единственная моя просьба: не мешать мне, а содействовать, если я сочту нужным к вам обратиться.

И, с этими словами, клюнийский монах покинул изумленного и несколько пристыженного патриарха. Вернувшись в бенедиктинский монастырь, он вызвал наиболее способных и действенных агентов, которых знал еще по работе во Франции и в других странах Европы и Азии. Особую тревогу и заботу вызвал у него ломбардец Бер, которого он на пути из Константинополя в Иерусалим заприметил в толпе паломников, как бы тот не пытался загримироваться. Присутствие его здесь означало смещение центра активности Старцев в Святой Город. Значит, аббат Сито оказался прав: еще не существующий Орден уже начинает действовать, как лакомая приманка для Сионской Общины. Следующая задача: определить, кто займется его созданием — де Пейн или Комбефиз? Обе группы в полном составе прибыли в Иерусалим. Третья, возглавляемая бароном де Фабро, очевидно погибла. Теперь должен остаться один из двух, который в будущем станет великим магистром Ордена. Гуго де Пейн или Филипп де Комбефиз.

А ломбардец Бер, сменив на посту иерусалимского резидента маленького вертлявого иудея, который теперь отправлялся еще дальше на Восток — в Багдад, быстро освоился на новом месте, изучив все подводные течения, по которым ему теперь предстояло плыть. Не был он только уверен в одном: повышение ли это для него за его заслуги или наказание за какие-то промахи? Перед ним сейчас тоже стоял вопрос: де Пейн или Комбефиз? Кто-то один должен уничтожить другого. И логичнее даже ускорить создание Ордена, чтобы не тянуть кота за хвост в темной комнате — не уследишь, когда он выпустит когти. И в каком углу?

Бер вспомнил, как там, в Клюни, он впервые услышал о Гуго де Пейне, и как это имя словно бы придавило его какой-то непонятной тяжестью, вызвало в его душе смятение и страх. Он стыдил себя за ту минутную слабость, убеждал, что для дела, которому он служит, — неважно кто останется в живых и возглавит Орден: де Пейн или Комбефиз. Но в глубине души он желал смерти именно де Пейну и надеялся на это. Покончив с делами в Иерусалиме и подослав еще одного двойника недалекому барону Глобштоку, Бер выехал в Яффу — в диверсионную школу зилотов, руководимую опытнейшим Беф-Цуром. Там, на пустыре за высоким забором, рядом с домиком Виченцо Тропези, его поджидал прибывший из Константинополя железный сундук с живой кладью. Новым, беспощадным и хорошо управляемым оружием, разработанным в секретных мастерских Сионской Общины.

Пока маркиз Хуан де Сетина, охваченный болезненным жаром в сырых, архивных подвалах Цезарии, нащупывал тончайшие нити к тайнам Храма Соломона, которые внезапно рвались, растворялись, исчезали, вели по ложному следу, и приходилось предельно напрягать мозг, сознание, память, вызывать из недр организма звериное животное чутье, брести в полуслепую за колеблющимся огоньком, падать, и вставать, и продолжать поиск, уже без сил, на одном предощущении близкой разгадки; пока Роже де Мондидье пешком плелся по пыльной дороге в Тибериаду, проклиная свою беспечность, подлого Этьена Лабе и ругая совершенно напрасно косящего в сторону оруженосца Нивара, чье ворочанье во сне, возможно, спасло ему жизнь; пока Бизоль гонял разбойничьи банды возле Тортозы, очищая путь паломникам, а Андре де Монбар заканчивал внутреннее убранство Тампля; пока Гуго де Пейн с Раймондом и следующим за ними тенью Христофулосом мчались к Иерусалиму, — возле Керака скапливались значительные силы сельджуков, и все жители крепости, несмотря на уверения эмиссаров барона Жирара, понимали — осады не миновать.

Прибытие в охваченную волнением и тревогой крепость Людвига фон Зегенгейма было как нельзя кстати. Почти половина гарнизона по личному распоряжению Тома Жирара, непонятно зачем, была выведена из города и отправлена в Монреаль. Комендант крепости получил срочное распоряжение отбыть туда же; за ним потянулись и некоторые наиболее богатые и знатные жители города. Оставалось три сотни солдат, несколько растерявшихся рыцарей и командиров, и три тысячи охваченных паникой горожан. Усугубляло ее и то, что прекратился и подвоз продуктов, задерживаемый по чьему-то глупейшему распоряжению в Монреале. На улицах стали открыто поговаривать о предательстве в верхах.

Зегенгейм попал в атмосферу страха, недоверия, всеобщей подавленности. Оставшийся за коменданта города-крепости, гессенский рыцарь Рудольф Бломберг, знакомый ему еще по 1099 году, находился в полной прострации, чувствуя надвигающуюся угрозу и собственное бессилие перед ней. Он с радостью приветствовал Людвига, уповая на него, как на последнюю надежду. Более того, он охотно передоверил ему все бразды управления, велев выполнять все распоряжения немецкого графа, как свои собственные.

— Я скажу тебе так: нас предали и мы остались один на один с сельджуками, — откровенно поделился он со своим старым товарищем. — Вот только где прячется эта гнида, которая списала нас со счетов?

— В Монреале, — коротко ответил Людвиг.

— А-а-а… понимаю, — протянул Бломберг, но не стал уточнять. Старого вояку можно было не тыкать носом в миску с молоком.

— Значит нас, как протухшее мясо, хотят бросить сельджукским псам на съедение? — только и спросил он.

— Ты правильно понял. Но город сдавать не будем.

— А как его удержишь?

— Посмотрим… — и Зегенгейм вместе с Бломбергом отправились на позиции. Прежде всего, Людвиг постарался поднять боевой дух, впавших в уныние солдат.

— Били, бьем и будем бить поганых турок, пока нас охраняет Господь! — сказал он выстроившемуся на плацу гарнизону. — И не надо распускать сопли. Каждый из вас стоит двух десятков сельджуков. Ведь они могут только громко визжать, как свиньи, когда их режут.

— Это точно! — подтвердил Рудольф Бломберг, стоящий рядом. — Мы им свернем шеи!

Все продуктовые лавки в городе Зегенгейм опечатал, взяв их на особый учет; тоже самое проделал с хранящимися в подвалах съестными запасами. Распределение продуктов питания отныне шло под тщательным контролем, нормы урезаны, исключая больных и детей. Около нескольких источников и колодцев выставлена вооруженная охрана, в целях предотвращения возможного отравления. Кроме того, Зегенгейм занялся созданием народного ополчения из дееспособных жителей Керака. Особый керакский полк, вооруженный розданными из арсенала пиками и алебардами, насчитывал шесть сотен человек. В случае крайней необходимости можно было призвать и еще столько же из резерва. Были спешно заготовлены дегтярные факелы, бочки со смолой, подтащены к крепостным стенам тяжелые камни, — все это, в случае необходимости, могло быть использовано при осаде Керака. Укреплены основные ворота, все другие уязвимые места и проходы в стене города. В парке постоянно проводились учения лучников. Рудольф Бломберг, видя столь активную деятельность Зегенгейма, и сам ожил, воспрял духом. Поднялось настроение и у его солдат, не говоря уж о почувствовавших защиту жителях города. Людвиг не знал, насколько далеко простирается предательство барона Жирара, какую хитрую игру он ведет? Придет ли он на помощь осаждаемой крепости? Или, наоборот, пойдет до конца, — на прямую измену и соединение с сельджуками, чтобы уничтожить Керак? На всякий случай, он отправил своего слугу Тибора, пока это еще было возможно, в Иерусалим, с подробным донесением Гуго де Пейну. Но вскоре, дороги возле города были перекрыты воинами принца Санджара. Началась скрытая осада крепости.

Последние, кто прорвался к ним, были Гораджич, Норфолк и Агуциор со своими оруженосцами.

Как-то, изучая со сторожевой вышки позиции противников, Зегенгейм разглядел несколько всадников, мчащихся по дороге к крепости, и преследуемые толпой сельджуков.

— Вели открыть ворота, — обернулся Людвиг к Бломбергу.

— А не хитрость ли это? — усомнился тот.

— Посмотрим… — и оба они поспешили вниз, к воротам.

Захватив с десяток солдат, Зегенгейм и Бломберг выехали навстречу преследуемым рыцарям. Сельджуки же, увидев неожиданное подкрепление, прекратили погоню и повернули назад. Через несколько секунд, запыхавшиеся всадники попали в дружеские объятия Людвига.

— Насилу унесли ноги! — воскликнул Милан Гораджич. — Что у вас тут творится?

— Осада? — спросил Агуциор.

— Думаю, через день-два следует ожидать штурма крепости, — сощурившись на солнце ответил Зегенгейм. — Вы как раз вовремя.

— И к обеду, — добавил Бломберг. — В моем погребе припасено несколько бутылок рейнского… Или вы предпочитаете что-то другое?

— Мы пьем всякую жидкость, — неожиданно произнес граф Норфолк, которого уж никак нельзя было отнести к поклонникам Бахуса.

Штурм, как и предполагал Зегенгейм, начался через сутки на рассвете. Застывшие вблизи городских стен цепи сельджукской конницы, словно снежная лавина, готовы были сорваться с окружающих крепость холмов. В их безмолвии и неподвижности было что-то страшное, гнетущее. Объезжавший войско командующий на белоснежном породистом жеребце выделялся золочеными доспехами.

— Санджар, — произнес Людвиг, наблюдавший за неприятелем вместе со своими товарищами с крепостной стены. — Готовьтесь.

— Их не менее двух тысяч, — пробормотал Гораджич.