Алмазы Селона

— Это точно, прямо до земли, — соглашаюсь я и, чтобы подшутить, делаю к ней шаг и резко срываю свою широкополую соломенную шляпу.

Она в страхе визжит и закрывает глаза руками. Тоги громко гомонят, однако с места не трогаются. Дочь вождя смотрит на меня сквозь раздвинутые пальцы и не обнаруживает на моей голове никаких зеленых ушей. Я смеюсь, она тоже начинает несмело хихикать.

— Ну все, — говорю я. — Давай домой, а то у меня дело стоит.

Настал день, когда она пришла одна — под палящим солнцем поднялась по дороге в горах на мое плато. Чтобы передохнуть, присела на корточки — здесь больше некуда сесть, вокруг только пустыня из камня — и наблюдает, как я долблю твердую, как железо, землю.

— Почему ты не умираешь?

— А зачем мне умирать? Я еще не старый.

— Ты же ничего не ешь!

— Ем. — Я достаю из кармана пару белых таблеток и глотаю у нее на глазах.

— Ты… наелся?.. — округлив глаза, спрашивает она. Я киваю. — А сколько тебе лет?

— Тридцать.

Она смотрит на свои руки, пересчитывает пальцы и шевелит губами.

— А мне пятнадцать.

— О, тебе уже замуж пора. Что-то ты засиделась в девках, так, кажется, здесь говорят? Жениха нашли?

Она злится. Ее розовато-смуглое лицо краснеет, красивые брови сдвигаются у переносицы. Она и правда уже не ребенок, а прекрасная женщина, невеста на выданье.

— Я выйду только за того, кого полюблю!

— Хорошее дело, — соглашаюсь я. — Отправляйся домой, а? Ты мне мешаешь работать.

Она встает на ноги и вдруг дрожащим голосом заявляет:

— Я хочу быть с тобой… всегда…

Я остолбенело смотрю на нее, и в груди у меня начинает тревожно-сладостно ныть…

— Ты не можешь здесь оставаться. Пожалуйста, уходи.

Она не на шутку разволновалась.

— Ты сам сказал, что нужно быть с тем, кого любишь…

— Слушай, перестань. Ты дочь вождя, а я нищий.

— У меня есть золото, много, в слитках и украшениях… Зачем ты копаешь эти длинные ямы? Ты ищешь золото? Оно у меня есть!

— Мне не нужно золото.

Она просияла:

— Ты любишь меня не за мое богатство…

Тьфу ты!

— Тебе не нужен такой муж, — продолжаю я ее увещевать. — Я не выращиваю виноград и фиговые деревья и не пасу в долине верблюдов. Я копаю камни, видишь?

— Я буду помогать тебе, светловолосый человек, — шепчет она, глядя на меня затуманившимся взором.

Начинается ветер, он кидает песок прямо нам в лицо, но мы не сводим друг с друга глаз. Она так красива, эта дочь вождя, стоит рядом, но так далека от меня… Я качаю головой.

— Люди говорят, что ты бездельник…

— Так и есть.

— Что ты сумасшедший…

— Это точно.

— Что ты не бреешь бороду, потому что подманиваешь злых духов…

— Правду говорят люди, — соглашаюсь я.

— Ты мне подходишь!

Позвякивая браслетами и покачивая бедрами, она приблизилась, грациозная, волнующая, прикоснулась к моей обожженной солнцем руке и потянулась к губам…

— Иди домой! — оттолкнув ее, резко сказал я.

Глаза у нее наполнились слезами и гневом.

— У тебя зеленые уши! — закричала она, топая ногами. — До земли!

Я смотрю, как она убегает по длинной дороге.

— Не приходи больше! — кричу я ей вслед. — Никогда!

Она еще что-то кричит, но из-за ветра я уже не слышу.

— Нечего здесь делать, — шепчу я и никак не могу найти кирку, хотя она лежит прямо у моих ног.

На следующее утро я, как всегда, принимаюсь за работу, и, стиснув зубы, таскаю свою корзину. Веревка все время выскальзывает, кирка норовит оттяпать ногу, а камни просыпаются на землю.

Ее нет, я сам прогнал ее, и теперь у меня все валится из рук. Я подхожу к краю плато и долго смотрю на причудливый серпантин дороги. Далеко внизу виднеются крыши строений, над ними курится легкий дымок. Крошечные волы и верблюды ходят по кругу, крутят жернова…

За моей спиной раздается легкий шорох — не случайно мне все утро казалось, что кто-то следит за мной, — и прохладные ладони закрывают мне глаза. Я целую ее пальчики, тонкие, нежные… Она смеется и прижимается к моей груди.

— Я принесла тебе лепешек, — говорит она. — Нельзя все время есть камни.

Мы говорим целый час и не можем наговориться. Она обижается, что я не целую ее в губы. Я отшучиваюсь, потом замечаю, что ей пора идти. Она жалобно смотрит на меня:

— Ты обманываешь? Я хочу остаться с тобой…

Легче таскать камни, чем расставаться с ней, но я говорю:

— Увидимся завтра.

Она уходит, и я снова смотрю ей вслед.

Ночью из селения пришли с десяток тогов и избили меня так, что я не мог заснуть до утра.

— Ты оставишь ее в покое, — сказали они.

Они вбили около углубления в скале, где я ночевал, своего злобного идола — деревянную фигуру, выкрашенную в красный цвет. Демон корчится и скалится, и его белые глаза таращатся на меня с татуированного лица.

— Что, брат? Видать, тебе тоже несладко, — говорю я ему. — Вон как тебя корежит…

Злой идол слушает молча, но когда я ползу к своему жилищу, в слабом сиянии луны он пугает меня страшными гримасами и свесившимся до шеи языком. Он следит за мной и все больше злится, и в горячечном бреду мне кажется, что он замахивается на меня копьем, подпрыгивает, трясет гору, в расщелине которой я живу.

— Хватит, — говорю я, — уймись…

Утро никак не наступает, вокруг темно, я с трудом выбираюсь наружу. Заслоняя солнце, над самой вершиной Короны плывет густое черное облако пепла…

Я из последних сил поднимаю свою кирку и разбиваю злого разбойника в щепки. Земля тут же перестает содрогаться, но самое страшное уже случилось: мои ямы засыпаны… Я плачу, размазывая по лицу черный пепел, кашляю кровью, давлюсь ею…

Она стоит на коленях рядом со мной и обмывает мои раны из наполненной водой сушеной тыквы. Как горько мое пробуждение…

— Они верно сказали, — с трудом говорю я, — я не имею на тебя никаких прав.

— Имеешь, — возражает она, утирая слезы. — Ведь ты меня любишь. — Она прикладывает к моим ранам прохладную мякоть кактуса.

— Я копаю эти ямы пять лет… а сегодня их засыпало пеплом, потому что они притащили сюда своего идола… наказали меня…

— Мне очень жаль… Я понимаю…

— Ни черта ты не понимаешь! Теперь у меня не осталось даже надежды…Уходи.

— Я знаю, что нужно делать, — твердо говорит она. — Нужно просить у богов дождя — он смоет пепел, ведь земля здесь наклонена…

— Да-да, попроси! — злобно закричал я. — Раз в году ваши боги обязательно посылают вам дождь, тот, что высыхает, не долетев до земли! Убирайся!

Она вскакивает на ноги. Юбка ее разодрана на бинты, лицо черно от пепла, но она все равно красивее всех на свете. А я — я кажусь себе деревянным идолом с копьем…

— Я всегда буду любить тебя, белый человек, — тихо говорит она. Горе ее так сильно, что она не может плакать.

— Уходи! Найди себе мужа получше!

…Она бредет, спотыкаясь, словно слепая, а у меня нет сил, чтобы встать и посмотреть ей вслед.

Она, наверное, уже несколько часов стоит привязанная к этому раскрашенному столбу посреди площади — больше человеку не вытерпеть на таком солнцепеке. Вокруг толпа, но все молчат. Восседающий на деревянном инкрустированном троне вождь одет в парадные одежды и мрачен.

Солнце вот-вот сядет, и ночь упадет внезапно, как всегда в горах, но пока еще жаркие лучи нещадно кусают ее нежную кожу под простым полотном. Губы у нее запеклись, прикрытые белой косынкой волосы не заплетены в косички. На ней нет ни одного украшения — их отобрали в наказание. Она смотрит прямо перед собой и улыбается своим мыслям.

— Попробуй прикоснись ко мне, и я выцарапаю тебе глаза, — вдруг очнувшись, говорит она высокому красивому юноше в дорогой одежде, который окружен целой свитой и стоит рядом, — не иначе, жених…

Юноша хмурится и что-то тихо говорит ей, так, чтобы никто не слышал. Она с ненавистью смотрит на него.

— Тот, с зелеными ушами, лучше, — презрительно говорит ее отец-вождь.

— Да, — отвечает она, и взгляд ее сразу смягчается. — Это правда.

— Он заставит тебя есть камни вместо лепешек и персиков!

— Я буду есть камни… только пусть он любит меня…

Толпа гомонит. Никто не понимает.

— Он самый лучший, самый красивый, — не замечая ничего вокруг, говорит она в пространство, горам, что высятся сразу за селением. — Он сильный. Никто не может так, как он, копать ямы… Это тяжело… на жаре… Он копает их пять лет…

— В бороде у него водятся ящерицы и змеи! — говорит вождь.

— У него такая хорошая улыбка… И глаза ласковые, смешливые… Я люблю его синие глаза… его светлые волосы… и сильные руки…

— Замолчи, — грозным голосом, в котором звучит страдание, говорит вождь, — иначе я прокляну тебя.

— Мне все равно. Он позовет — и я побегу к нему… босиком… Только пусть он позовет меня!

Никто не верит, но всем страшно. Вождь тоже не верит — солнце раскалило каменистые дороги так, что на них можно готовить еду.

— Снимите с нее сандалии! Развяжите ее! — У вождя черное от гнева лицо. — Иди!

Солнце уже почти село, воздух синий, как озеро в горах.

Она делает шаг, другой и плачет от нестерпимой боли. Все расступаются перед ней и молчат, пряча глаза. Она встает на цыпочки и бежит по дороге. Вождь горестно смотрит ей вслед.

На развилке она останавливается, я выступаю из темноты, и мы бросаемся друг к другу. Я подхватываю ее на руки и несу бережно, как самую драгоценную свою ношу. Она плачет и исступленно целует меня…

Мы лежим на теплой земле, обнявшись.

— Ты моя звездочка… моя милая… цветочек, распустившийся весной в горах…

— Еще, — требует она.

— Ты мое солнце, без которого мне не выжить…

— Солнце кусается…

— Но без солнца — не выжить.

— Я рожу тебе сына. Он будет помогать нам копать ямы.

— Ты даже не спрашиваешь, зачем я это делаю…

— Ты не можешь делать что-нибудь плохое. Значит, тебе нужно.

Лучший ответ, который мужчина может услышать от женщины!

— Ты плачешь? — спрашивает она.

Я вскакиваю на ноги. С черного ночного неба падают тяжелые редкие капли.

— Я просила… я просила их подарить нам дождь, — взволнованно твердит она. — Они услышали… О боги, как мне благодарить вас?!

Дождь все усиливается и переходит в страшный ливень, невозможный в здешних местах, — наверное, такое случается раз в тысячу лет! Целые реки текут по моему плато, бурлят и ревут, как рассерженные медведи, и она смеется, глядя, как я пляшу под дождем…

Мы поднимаемся на Корону несколько часов. Она едет на моей спине, потому что не может идти.

— Тебе тяжело, — время от времени жалостливо говорит она.

— Да ты просто пушинка, — возражаю я, отдуваясь. — Ты обязательно должна это увидеть.

Мы достигаем скалистой площадки на склоне Короны, отдыхаем, потом я беру ее на руки и подхожу к краю.

Она долго смотрит вниз и взволнованно говорит:

— Это так красиво… Это сделал ты?

— Да.

На ресницах у нее дрожит слеза.

— Я люблю тебя!

Вокруг простираются синие дали, окаймленные горами, курятся вулканы, сверкают горные озера, бегут дороги. А на моем плато раскинулась в полете прекрасная белая птица — я рисовал ее пять лет, обнажая нижний, белый, слой пампы.

— Ей нужно второе крыло, — говорит она. — Мы нарисуем его вместе.

— Да. Без крыла не полетишь…

— Будто живая, — восхищается она, и я целую ее.

— Тебе нравится?

— Очень. Смотри!

На мою огромную птицу с неба вдруг падает серебристый диск…

— О боги, как мне благодарить вас?! — потрясенно шепчу я.

Я быстро иду к тропинке, по которой мы только что поднялись.

— Ты не будешь бояться? — спрашиваю я. Она кивает. Я усаживаю ее на теплый камень. — Жди меня здесь, сколько бы ни пришлось ждать!

— Всю жизнь, — успокаивает она.

Я бегу что есть сил к своей птице. Она на месте, как и серебристый диск с белой птицей на боку. Я подбегаю к нему, и навстречу мне выходит мужчина. Мы обмениваемся крепким рукопожатием, он хлопает меня по плечу.

— Сигнал был таким коротким и слабым, офицер, — говорит он. — Если бы не ваша птица… Долго же мы вас искали… Где произошла авария?

Я киваю на соседнюю горную цепь.

— Вдребезги. Еле очухался. Ничего, уже все в прошлом.

— А кто это вас? — помявшись, спрашивает он про мое разбитое лицо.

— Это за дело. Я украл у них солнце.

Понимая, что я шучу, он вежливо смеется.

— Вперед?

— Только заберем мое солнце, — отвечаю я.

Модуль делает над плато круг и подлетает к Короне.

Я бегу по тропинке вверх. Я тороплюсь, как никогда в жизни. Вон она сидит на теплом камне, моя звездочка, моя милая, цветочек, распустившийся весной в горах…

— У тебя зеленые уши! — с радостным удивлением кричит она и болтает в воздухе забинтованными ногами.

На мне зеленые наушники.

— Да! — кричу я, протягивая к ней руки. — До самой земли…

Анахайм смотрел, как Скальд приходит в себя.

— Ну, вам понравилось? Почему молчите?

— А о чем я должен говорить? — Скальд чувствовал себя так, будто пробежал несколько километров.

— Например, о том, что нормальные родители не отдают своих детей в приют.

— Вы, кажется, тоже сирота?

— Что там Шарлотта про меня наболтала? Младенец из космоса… Вы что, всерьез поверили в эту чепуху? В отличие от вас я знаю, кто мой отец.

— Намекаете на что-то мистическое? — заинтересованно спросил Скальд.

— Да что вы. Все достаточно обыденно и неинтересно.

— А как вы относитесь к тому, что открылось мне сейчас?..

— Никак. Это ваши проблемы. Это ведь вы ищете своих родителей, а не я.

Скальд зорко следил за своим собеседником, пытаясь прочесть на его лице нечто большее, чем просто равнодушие.

— Знаете, что я думаю? — вдруг сказал он. — Вы не знаете того, что я увидел.

— Я? Ясновидящий?

— Ага.

— Почему вы так решили?

— Мне понятен ваш психологический тип. Вы не преминули бы обсудить со мной все три истории, пытаясь оказать на меня давление. Но вы молчите. Стало быть, вы не знаете, о чем идет речь. Вы не всесильны. Ваше «ясновидение», как вы его называете, то, что позволяет вам проникать в людские тайны, не имеет отношения к тому, что вы сейчас проделали со мной.

Взгляд у Анахайма стал неприятным, лицо преобразилось — как у хорошего актера — мгновенно и без внешне прилагаемых усилий. Только что он мило улыбался, прищурив серые глаза, и вот уже перед Скальдом сидит жесткий и эгоистичный человек, привыкший внушать страх.

— Вы передали мне ощущения других людей и, полагаю, взамен этого сейчас что-то потребуете от меня, — продолжал Скальд.

— Выходите из игры. Вы в ней лишний, — отрезал Анахайм.

Скальд усмехнулся:

— Почему это? Вы ознакомились с моим досье?

— Мы стоим друг друга. И надеюсь, что мы друг друга поймем.

— Отдайте Селон, и наши дороги разойдутся.

Анахайм тихо засмеялся.

— Вообще я удивляюсь, господин Икс, как вы до сих пор умудрились остаться в живых. Я действительно прочитал несколько раскрытых вами дел. Поражен, без всякого преувеличения. Вы, наверное, иногда не отдаете себе отчет в том, как близки к смерти. Взять хотя бы расследование в компании «Сталь и кораллы». Как вы вообще могли туда сунуться? На дурачка вы не похожи…

— Сказать честно? Мне понравилось название — сталь да еще и кораллы. Звучит так интригующе, романтично…

Лицо у Анахайма дрогнуло.

— Смелые люди вызывают у меня интерес, — сказал он. — Но не советую бросать мне вызов.

— А это уж позвольте решать мне. Конечно, поскольку вы аморальны, вы всегда можете устранить меня. Или моих друзей. Но это будет означать, что вы страшно струсили, Анахайм. И то, что мы слишком близко подошли к разгадке вашей тайны.

— Вам это не удастся.

— Я разгадаю вас, — спокойно сказал Скальд. — Мне кажется, я уже понимаю, каким образом вы передали мне эти три истории.

— Неужели? — В голосе Анахайма впервые прозвучали настороженные нотки.

— А чего вы ожидали? Тем более что этот способ уже давно известен. Я слышал о нем, но сам столкнулся впервые — только что, благодаря вам. Им пользуются и колдуны — не все, правда, а только избранные, в изолированных от цивилизации племенах, — и спецслужбы, когда хотят провести этническую идентификацию попавшего им в руки чужого агента. Чтобы установить личность человека, активизируют его генную память. Тогда современное, глубоко законспирированное сознание вытесняется сознанием — или сознаниями — его предшественников. Шпион начинает говорить на родном языке. Чего проще тогда вычислить его планету? О, какие коллизии тут могут развернуться… Но это большой риск — люди с неустойчивой психической организацией в результате таких манипуляций могут вообще лишиться памяти. Слава Богу, со мной этого не произошло…

Лицо у Анахайма стало злым.

— Как печально, Скальд, что вы идете на поводу своих заблуждений.

— Черт возьми! Так вы хотите оспорить?

— Я передал вам ощущения этих людей простым, чисто символическим, прикосновением руки.

— Символическим? От которого на моей руке остался след? — Скальд показал крошечную точку на своей правой ладони. — Это след от инъекции, которую вы мне поставили, пожав руку. Вы ввели мне какой-то препарат, стимулирующий мою генную память.

— Вы не могли бы прикоснуться ко мне снова? — процедил Анахайм.

На губах Скальда заиграла улыбка.

— Надеюсь, вы не введете мне яд? — простодушно заметил он и привстал, протягивая Анахайму руку.

Тот протянул свою, но рука Скальда схватила пустоту. Анахайм сидел напротив, но не имел своей телесной оболочки…

— Я же не дурак, чтобы тащиться сюда из другого сектора, — с усмешкой сказал он.

Скальд покачал головой.

— Вы были здесь, Анахайм. Вы и сейчас здесь, где-нибудь в этом здании. Когда я вошел в транс, вы встали и ушли, решив продолжить разговор со мной голографическим способом, на безопасном расстоянии, — мало ли, как поведет себя человек в измененном состоянии сознания… Вдруг мне захочется дать волю эмоциям и откусить вам ухо?

— Значит, вы убеждены, что я не знаю об увиденном вами? — Голос у Анахайма стал внезапно усталым и равнодушным — словно разговор ему надоел.

— Убежден.

— Забавным был тот тип, который хотел только брать от женщины, ничего не давая взамен, а потом страдал, удивлялся, что больше никто его не любит. Это я про варежки.

— Я понял…

— Ну, — фыркнул Анахайм, — пошелестит своими бумажками и утешится в конце концов. Для таких деньги — лучшее лекарство.

— От любви?

— Ото всего.

— Вы рассуждаете как поэт, — с иронией сказал Скальд.

— А вам я кажусь монстром? Просто я давно уже понял, господин Икс, что есть, есть вещи, которые нельзя купить.

— Вы произносите это с какой-то радостью. Или мне показалось?

— Не показалось. Если бы я мог купить все, что ни пожелал, моя жизнь потеряла бы всякий смысл.

Скальд кивнул:

— Вполне вписывается в ваш жадный до развлечений стиль жизни.

— Видите, мы с вами уже приходим к взаимопониманию. Вторая история практически не интересна — человеческая природа надоедливо однообразна. Героями восхищаются, но не все рвутся стать ими. Многие, ох, многие хотят отжить свою жизнь без всяких там хлопот и риска, не так ли? Это я про ту добровольческую армию, благородный десант на чужую планету, подвергающуюся подлым атакам нехороших зеленых человечков.

— Вы не могли бы воздержаться от подобных комментариев, Анахайм?

— Понимаю. Хотим объять своей любовью весь мир… А история номер три… Мило. Но перспективы туманны. Что с ними будет потом, когда дочь вождя окажется в чужой обстановке? Представьте: они прилетают к нему домой, а там у него семья, куча детей. Почему вы так уверены в порядочности этого человека? Любовь не вечна, вы могли оказаться обузой, Скальд, и тогда ваши папа с мамой сплавили вас в приют. А?

Скальд схватил со столика прозрачный кувшин с напитком и запустил в голограмму. Пролетев сквозь нее, небьющийся кувшин упал на пол. Анахайм засмеялся и беззлобно предупредил:

— Не стойте у меня на пути! — Его изображение растаяло в воздухе.

Скальд задумчиво смотрел на кувшин, сверкающий в лучах ламп. Потом встал, поднял и поставил его перед собой на столик. Лоб его покрылся капельками пота, он напряженно размышлял. Что-то очень важное неуловимо ускользало — как сон, который сразу забывается, если, открыв глаза, не расскажешь его кому-нибудь… Скальд вдруг увидел свое лицо, такое расслабленное, немного даже не похожее, чужое — как зыбкое отражение в этом кувшине… Шевелящиеся губы…

Он вскочил, оглядывая высокие прозрачные стены купола с вертикальными полосами цветущих лиан, сквозь которые проглядывало неяркое осеннее солнце.

— Я сам рассказал вам это, Анахайм! Я видел это и рассказывал! — закричал он. И тихо, с досадой, добавил: — Вот болтун…

6

— Время еще раз подтвердило выводы ученых о том, что окончательно победить некоторые инфекции практически невозможно, они способны затаиться в ожидании удобного случая — на сто, триста, тысячу лет — и возвращаются из глубокой древности, чтобы коварно нанести удар, — говорил диктор. — Специальной комиссией Галактического совета закончено изучение причин таинственной пандемии на шести аграрных планетах созвездия Танцующих, в пятьсот двадцатом районе первого сектора…

— Господи, это совсем рядом с нами, — ужаснулась Ронда.

— Согласно заключению комиссии, разносчиком инфекционного заболевания с симптомами скоротечного воспаления легких, унесшего жизни четырнадцати миллионов человек, стала обычная полевая мышь. — На экране мелькали соответствующие кадры. — В районе возникла экологическая ситуация, особенно благоприятная для размножения мышей, которые приютили у себя сува-вирус — давно существующий в природе и до последнего времени прячущийся в ограниченной зоне. Район закрыт для посещений — литера А.

— Ронда, детка, давай выключим эти дурные вести, — предложила Зира. — Нам есть что обсудить.

— Вы виделись с ним, Скальд? — спросил Ион.

— Замечательная была встреча. Он хотел произвести на меня впечатление. И можно сказать, это ему удалось. — Скальд вкратце пересказал случившееся с ним. — Думаю, Анахайм теперь все время будет сбивать нас с верного пути, подбрасывая ложные идеи, варианты… И при этом с интересом наблюдать за нами: сможем ли мы отличить одно от другого. Не сомневаюсь, здесь появится и гипноз в самых разных видах, и применение голограмм и самый откровенный блеф. Ну, и ясновидение, конечно… Представляете, было всего два дела, которые я не смог раскрыть. Ночью разбуди — я расскажу мельчайшие подробности обоих, а тут он говорит мне, что я не раскрыл дело господина Готтинса с Куала. Два трупа, выставка тюльпанов и Тина… И я ему верю, смущаюсь! Черт возьми…

— А что? — спросил Йюл.

— Не было никакого господина Готтинса в моей жизни. И планеты такой нет — Куал.

— А Тина? — спросила Ронда. Все посмотрели на нее, и она смутилась.

— И Тины тоже не было. Вот жук этот Анахайм… Я было поверил, но почему-то насторожился, сконцентрировался… Даже в глаза ему старался не смотреть.

— Может, все представления Меча Карающего — тоже блеф? — спросил Гиз. — Что, если жертвы обрабатываются заранее? Методом гипноза?

— Нет, к сожалению. Я изучал дела — все выглядит очень достоверным. Сценарий прошений из толпы строится следующим образом: на помост перед огромным возвышением, на котором сидит Меч, выходят местные жители и в микрофон зачитывают свои просьбы. А он рассматривает не все, а только те, которые ему почему-то показались интересными. Подающие прошение Мечу Карающему из толпы отнюдь не производят впечатления купленных организацией котти — плачущий отец убитой девушки… сестра, разыскивающая брата… Конечно, об этом можно судить приблизительно, визуально, так сказать. Общего у них то, что все преступления были совершены давно и людьми, вызывающими в той ситуации сочувствие: мать, защищающая своего ребенка, неосторожное обращение с оружием и прочее. Зная, что представляет из себя господин Анахайм, не будем этому удивляться… Примечательно, что подлиность названных Мечом Карающим преступников не подвергается силами правопорядка сомнению. Не было никаких громких процессов по опровержению обвинения, а ведь часть обвиняемых — очень состоятельные люди. Конечно, можно это списать на то, что все им запуганы, но все настолько логично, выверено, выстроено — не придерешься. В считанные минуты он обрисует все произошедшее так ярко, что зрителям начинает казаться, будто они сами там присутствовали… Мало того, Анахайм называет точное место, где сейчас находится преступник, — здесь, в толпе, на другой улице, на другой планете, или его уже нет в живых… Это просто невероятно… Все можно спланировать, подстроить, организовать — и выступления в том числе. Но самое главное, черт возьми, как он это узнает?! Мне он тоже, на моем личном примере, дал понять, что всесилен. И разве я виделся когда-нибудь прежде с Анахаймом наедине? Рассказывал ему что-нибудь? Да я и сам не знал, кто убил моего друга… Откуда тогда он знает про Питера? Про обстановку в приюте? Про прачку? И ведь он действительно прав — это могла быть она… Голова идет кругом… У нас слишком мало данных… Нужны новые источники, иначе все мои методы ни к черту…

— Помните, Буф говорил вам, что Анахайм привел ему даже те эпизоды, которые он сам уже забыл? — сказал Ион. — Может быть, он стимулировал его генную память и Буф сам рассказал ему обо всех своих промахах, так же, как вы — про эти три истории?

— Я не успел узнать у Баара, но выяснил у Брилли: ее обработали на расстоянии. Руку, как мне, ей не жали. И разговаривал не сам Анахайм, а кто-то из его помощников. Да это и понятно. В одиночку перерыть грязное белье шестидесяти человек, за одну ночь… Это, по-моему, за гранью возможностей даже наместника бога господина Анахайма.

— А если им всем просто внушили, как вам, даже на расстоянии, совершенно абстрактный, дикий, природный, идущий еще из первобытного состояния человека страх? — предположила Зира.

— Баар слишком детально описал мне все свои грешки. Если бы не это, можно было бы отнестись к этой версии серьезно. Нет, все-таки завис парус…

— А были случаи, когда этот Меч Карающий допускал промахи?

— То, что такие случаи есть, греет мне душу. Но их слишком мало. Или информация о них просто не становится достоянием гласности. Был, например, эпизод, когда Мечу поднесли фотографию пропавшего человека, он взял ее в руки и — ничего не смог сказать. Толпа ждала, затаив дыхание, а наш ясновидец вдруг со злостью закричал: «Ты сама знаешь, где он! Ты замешана в этом!» Девушка начала плакать и кричать, что разыскивает брата шесть лет и надеется его найти, но Меч впал в страшное раздражение, и конец представления был скомкан. Самое интересное, что все четыре из обнаруженных мною «проколов» Меча Карающего случились на одной планете, на Лусене. Это довольно большая планета в седьмом секторе. Вы наверняка ее помните, она упоминается во всех справочниках. Высокая вода во время прилива там составляет около ста метров.

— Классно! — восхитилась Лавиния, сидевшая во время всего разговора очень тихо в своем кресле. Она заканчивала вышивать маковый цветок, торопилась и очень нервничала.

— Интересно, с чем связаны эти промахи Меча? — сказал Йюл.

— Ничего не нашел, никаких зацепок. Потому что не знаю, что нужно искать. Еще одна особенность — он видит только прошлое, а между тем остальные ясновидцы могут предвидеть будущее. Что это за странные изъяны дара? Словом, не верю я в эту его способность к ясновидению, хотя в жизни мне доводилось видеть вещи еще более поразительные.

— В словах Анахайма о сверхмогуществе есть смысл, как бы мы ни относились к этому человеку, — возразила Ронда. — Лично мне чудится в этом какая-то мистика. Мы не можем отрицать очевидное.

— Можем, — упрямо сказал Скальд. — Главное — я не признаю элемент чуда. Почему этот удивительный дар находится в руках такого отвратительного, жестокого существа? Дар, который мог бы принести пользу, послужить человечеству? Кто так решил и зачем? Убейте меня, это не может быть промыслом Божьим. Ясновидение — это удел избранных. Разве относится Анахайм к их числу?

— Он так считает, — едко заметил Йюл.

— Уж я бы нашел этим удивительным способностям применение, не сомневайтесь, — горячо произнес Скальд, словно кто-то собирался ему возражать. — Дайте их мне, и я проникну своим взором в самые отдаленные уголки вселенной, успокою тех, кто ждет, когда вернутся пропавшие без вести дорогие им люди, и тех, кто уже отчаялся ждать. Я накажу виновных и успокою страдающих — родителей, потерявших своих детей… родных всех безвинно погибших от чьей-то жестокой руки и не отомщенных, униженных… Я найду пропавшие экспедиции и предотвращу будущие несчастья…

— Зло нельзя искоренить навсегда, — вздохнула Зира. — Как все эти коварные инфекции… Оно может только затаиться в ожидании удобного случая.

— Пусть я не уничтожу его окончательно, но все-таки верю — оно испугается, подлое, прижмет хвост. Пусть затаится на тысячу лет! Даст нам всем передышку…

— Оно вернется снова…

— Но за тысячу лет можно подготовиться к встрече с ним.

— Вы и так делаете это, Скальд. И в этом смысле вы — образчик, идеал, — произнесла Ронда, не глядя на детектива. — Как-то спокойнее жить, зная, что вы есть…

7

— Когда я получила от тебя сообщение, что ты жива, я испытала такое же сильное, ошеломляющее чувство счастья, как в тот день, когда ты родилась… Ты боялась там, на Порт-О-Баске, доченька?

— Да, мама. Но только одного — что я больше никогда вас не увижу — тебя, папу, бабушку… и Гиза… и Йюла… наш дом… Я очень скучала. Почему так бывает? Когда я здесь, мне хочется вырваться отсюда, а когда я оказалась далеко от вас, так щемило сердце…

— Ответ прост, — улыбнулась Ронда. — Ты взрослеешь.