Алмазы Селона

— Я думал, вы взрослая девушка, — нехорошо усмехнувшись, сказал детектив.

— Поняла… Далеко я не убегу, да? — Она вздохнула.

Витацис приехал в самую крупную резиденцию хозяина на Порт-О-Баске, развлекательный центр Модена, с инспекцией тамошней охранной службы. Это было проявлением доверия и автоматически означало повышение, которое охранник, несомненно, заслужил за те восемнадцать лет, что верой и правдой служил своему беспокойному и требовательному хозяину. Четвертая фаза луны только что началась; на город опустился холодный зеленый туман, пошел снег, тоже отливающий зеленым и густо залепивший купол центра.

…Он медленно обошел комплекс, приглядываясь к веселящейся толпе, состоящей из богатых и беспечных представителей элиты, специально дожидавшихся четвертой фазы луны на Порт-О-Баске и заплативших бешеные деньги за то, чтобы пощекотать себе нервы на самой опасной и манящей планете сектора. Женщины и мужчины в вечерних сногсшибательных туалетах, потрясающие деликатесы со всей галактики, сервис, поражающий своим качеством, — все было, как обычно в такие дни, но не было самого главного, и это вдруг начало вызывать у Витациса сильную тревогу: Анахайм не приехал, хотя он обожал такие приемы и никогда не пропускал их.

Витацис задавал Дихраму, начальнику службы охраны резиденции, все положенные вопросы, кивал и через десять минут понял, что внутреннее беспокойство мешает ему сосредоточиться, и что больше всего его самого сейчас заботит количество тимминсов, находящихся в здании.

Как заверил Дихрам, их было только положенное количество в числе охранников — голубоглазых, костляво-высоких, с непослушными прядями черных волос, упрямо выбивающихся из смазанных воском причесок. Но все тимминсы были почему-то новенькими. Витацис не увидел ни одного знакомого лица из числа служивших у хозяина, и это тоже усиливало его тревогу. Преодолев просто нестерпимое желание дернуть за волосы ближайшего из охранников, чтобы убедиться, что они жесткие, как проволока, Витацис уже развернулся, намереваясь пройти в отведенные ему апартаменты, как вдруг краем глаза увидел, что тимминс, прикрывая рукой правый глаз, наклонился, словно что-то уронил.

Сердце у Витациса ухнуло вниз. Он шагнул к парню, резко дернул его за локоть и взглянул в лицо. Один глаз у того был голубым, а второй, из которого только что выпала цветная линза, — угольно-черным…

— Клянусь Богом, господин Витацис, — залепетал Дихрам, — я не знал, что это не тимминс… Хозяин прислал их вчера, сорок два человека… сказал, все нормально…

Витацис быстро пошел в кабинет начальника охраны, тот бросился за ним.

— Всех сюда, по очереди, — выдохнул Витацис, падая в кресло. — Негласно… и без паники… Я лично осмотрю… Каждого вернуть после проверки на его пост…

…Все сорок два охранника оказались корнерами.

— Какой прогноз погоды? — бесцветным голосом спросил Витацис.

— Буря…

— Сколько человек в здании?

— Тысяча тридцать один. — Сидя напротив него за длинным столом, Дихрам плакал, закрыв лицо руками. — У меня же семья… дети…

Витацис вызвал Анахайма.

— За что, хозяин? Меня — за что?! — спросил он, глядя в его смеющиеся глаза.

— За «жучка» Ютики, — безмятежно улыбаясь, ответил Анахайм. Экран погас.

Витацис достал «тузлу», приставил к своему виску и спустил курок…

Автомобильчик стоял там, где ему и было положено стоять, — на дороге на задворках Милагро.

— Надо было шлепнуть ее еще у Арнема, — сказал Косталац Андровицу, сидящему рядом. Вел модуль тимминс, помощник детектива. — К чему такие сложности?

— Если сам Анахайм решил не связываться с ней, значит, на то были причины, — с досадой ответил Андровиц. — Пришлось через своих осведомителей выяснять, в чем тут дело.

— И что теперь?

Косталац всегда соображал туговато, но сейчас это особенно раздражало. Андровиц до смерти устал кормить своего младшего брата, вызволять его из всяких переделок, но хуже не было вот этих объяснений, когда приходилось продираться через дебри неразвитого сознания.

— Решил, что не стоит жадничать. Мы хорошо поживились.

— Так я и думал, что ты откажешься потрясти ее, — зло сощурив глаза, сказал Косталац. — У нее столько денег! А ты отказался от тех пятидесяти тысяч, что она предлагала нам с Арнемом, да еще и не получил свою треть! Целых сто тысяч! И кто ты после этого? — В горле у Косталаца клокотало.

— Заткнись! — рявкнул Андровиц. До каких же пор он будет нянчиться с этим упрямым и жадным недоумком, которого мать прижила от тимминса?! — Я вел себя так, чтобы она мне поверила! Могли вообще ничего не получить! А сейчас мы закопаем ее в землю, чтобы скрыть все следы, понял? Иначе нам не поздоровится! Ты не слышал, что я сказал? Анахайм отпустил ее, потому что побоялся! Ты смелее Анахайма?

Косталац заорал, что он видел этого Анахайма в гробу, что он круче, что он их всех — гадов, уродов — зароет… Андровиц заставил себя не слушать эту отвратительную визгливую похвальбу. Ему очень бы хотелось, чтобы вместо Ямника, сидящего сейчас вместе с девчонкой в автомобиле, оказался этот истеричный никчемный болван с громовым голосом и трусливой душонкой. Судьба, к сожалению, распорядилась иначе.

Дела у детектива шли из рук вон плохо. Порт-О-Баск с его давно свернутым производством совсем захирел, и пустыня быстро сожрала опустевшие города. Милагро еще держался благодаря туристическому бизнесу, принадлежащему Анахайму, но все понимали, что и этому близок конец. Поэтому то, что они неожиданно срубили у девчонки столько деньжонок, было очень кстати. Бросить бы все и уехать отсюда… Но нет, хозяин не разрешит… Андровиц тоскливо вздохнул.

Модуль, выпустив гидравлические клешни-захваты, завис над броневичком, подхватил его и вскоре подлетел к заброшенному заводу по производству сельскохозяйственных механизмов. Гигантский пресс не однажды уже сослужил Андровицу хорошую службу. Вот и сейчас он заглотил в свою бездонную пасть крошечный бронированный автомобильчик, расколол его, как орех, сдавил в лепешку и выплюнул на кучу металлолома…

7

Молодой тимминс в грязных отрепьях поднял высоко вверх извлеченную из-под отбросов на гигантской свалке за городом пустую бутылку, чтобы разглядеть находку. В рифленом горлышке бутылки сразу загудел набирающий силу ветер. За эту посудину дадут никак не меньше трех саулей, ведь в ее зеленоватом стекле присутствует примесь купа — редкого минерала, давно признанного целебным.

Что-то вдруг звякнуло. Тимминс удивленно оглянулся назад, в сторону, откуда дул ветер. Вокруг высились горы отходов, но с каждым днем люди все реже выбрасывали что-нибудь полезное, тщательно сортируя мусор, поэтому для тимминсов наступали тяжелые времена. Теперь уже не хватало не то что на еду — на выпивку… Тимминс поправил свои очки, позволяющие видеть и ночью, наклонился и пошарил руками по груде объедков и пластиковых пакетов.

— Ёлац, — растерянно позвал он дружка, копошившегося рядом. — Ветер принес куп. — Он показал свою грязную ладонь, на которой лежали зеленые, неровные, с острыми краями камешки.

— Сматываемся! — ахнул Ёлац, но было уже поздно — на гребне холма из отходов показались огромные тени, и вскоре тимминсов окружили хорны.

…Они настороженно смотрели на людей. Вожак ходил взад-вперед и яростно бил себя по бокам длинным, похожим на плеть, хвостом. Остальные скалились, замерев на месте.

— Вот… занимаемся делом… Очень нужным делом, — изо всех сил стараясь держаться уверенно, говорил Ёлац. Он приподнял, показывая хорнам свой пакет со звякающими пустыми бутылками. — Расступитесь и дайте нам дорогу!

Сильный ветер сносил слова человека в сторону, но хорны и так догадывались, о чем он говорит. Только сегодня они почему-то были настроены весьма агрессивно и уступать дорогу явно не собирались. Понимая, что медлить больше нельзя, Ёлац пошел вперед, глядя вожаку прямо в глаза.

Злобно озираясь, предводитель хорнов, крупный самец ростом с доброго коня, слегка пригнулся к земле, словно перед прыжком, и даже в таком положении он был выше человека — дикая песчаная кошка, проклятие Порт-О-Баска…

Стая тоже заволновалась. Своим обликом хорны напоминали огромных львиц, под короткошерстными песочно-желтыми шкурами которых перекатывались мощные, чудовищной силы мускулы.

Остановившись в полушаге от страшной разинутой пасти, Ёлац набрал в грудь воздуха, открыл рот и громко издал длинный протяжный звук, идущий из самых глубин его испитого нутра:

— Мя-я-у-у!..

Хорн прижал уши к голове, прислушиваясь. Ёлац снова повторил древнее приветствие, и вожак немного расслабился. Тимминс тоже. Он оглянулся на спутника, тот восхищенно кивнул — не каждый абориген может воспроизвести речь хорнов… Ёлац поставил пакет с бутылками под ноги и разодрал на своей груди вонючие лохмотья.

— Слышишь? — в отчаянном пьяном запале выкрикнул он, выпячивая вперед волосатую грудь.

Он мог бы этого и не делать — хорны издалека по звуку сердца отличали тимминсов от колонистов и корнеров, но Ёлацу хотелось покрасоваться перед товарищем. Вожак пригнул голову и отошел в сторону. Тимминс, подхватив свой пакет и спотыкаясь, прошествовал мимо, следом бросился его дружок.

Огромная стая, какой тимминсы в жизни не видели, двинулась за ними к поселению, состоящему из многочисленных жалких лачуг. Люди шли молча, слыша за своей спиной тяжелое дыхание и все более сердитое мяуканье — буря бесновалась вокруг, заражая своим безумием страшных духов пустыни, прилетевших на ее крыльях…

— У тебя точно столько денег?

— Даже больше.

— Ты мне заплатишь?

Ямник спрашивал ее об этом каждые пять минут. Она терпеливо кивала — конечно, заплатит. И сейчас повторила:

— Мы нужны друг другу. Это же и так понятно. Ты хочешь уехать отсюда, а я — выжить. И тоже уехать. Ты поможешь мне, а я тебе.

Он остановился, отогнул шарф, которым было замотана ее голова — чтобы не слепил песок — и заглянул в глаза. То, что они у девчонки тоже были голубыми, немного успокоило его.

— Я в жизни никого не обманула, — сказала Лавиния.

А еще сказал, что ему семнадцать. Врет, наверное. В семнадцать соображают лучше. Или он тугодум. Или вообще на голову слабый. Хотя сумел же сообразить сказать ей, что Косталац брат Андровица… Собственная судьба больше ни на секунду не вызывала у Лавинии сомнений. Поэтому они выскочили из броневичка, пока не подоспел господин детектив, и благодаря умению тимминса быстро закопались в дюну с наветренной стороны.

Отсидевшись там с час, пошли навстречу ветру. Это был план Ямника. К тимминсам сейчас идти нельзя — кто-нибудь может донести Косталацу. Только в пустыне можно укрыться и переждать. Свой плащ парень отдал Лавинии. Замерзнуть он не боялся, тимминсы умели выживать в песках даже при длительных минусовых температурах. К тому же ветер хотя и становился пронзительнее, был гораздо теплее — как всегда перед появлением хорнов.

Мгновенно растаявший тонкий налет снега быстро уплотнил зыбкий верхний слой песков, и идти стало легче. Дюны пели высокими пронзительными голосами, и сквозь это пение путники вдруг расслышали далекое многоголосое завывание…

— Садись, — прошептал Ямник, хватая девочку за руку.

Они сели на песок, соприкасаясь спинами. Тысячи чудовищных размеров кошек промчались мимо. Трое из них, сбившись с ритма бега, подошли совсем близко, но, уловив знакомый громкий стук сердца тимминса, скользнули дальше, вслед за ветром, который нетерпеливо гнал стаю на Милагро.

— Тимминсы всегда жили в дружбе со своими братьями — песчаными кошками. Хорны охотились и приносили людям добычу — люди лечили их, делились с ними водой, которую добывали из глубоких расщелин в подземных пещерах. Тимминсы давние, надежные и сильные друзья…

Фрайталь говорил медленно, чтобы новый вожак хорнов, молодой, напористый, агрессивный самец, проникся значительностью его речений. Старик никогда зря не ронял слов, но то ли силы в нем уже не те, то ли ветер слишком разъярил стаю, только вожак хорнов, полуприкрыв голубые глаза, смотрел на вожака людей как на пустое место — словно и не желал ничего понимать. Да, хуже всего было то, что он не вступал в обычный диалог. Он молчал!

Фрайталь слегка повысил голос и расцветил свою речь красочными оборотами и сравнениями, сделал ее более энергичной, усложнил фразы, хотя столетний возраст и нездоровье вождя не располагали к лингвистическим изощрениям. Чтобы перебороть нежелание вожака разговаривать, старик напомнил ему, что изначально хорны произошли от людей, даже глаза у них такие же голубые. Именно поэтому они должны помогать людям, почитать их, уважать…

Вожак вытянул вперед усатую морду и улыбнулся.

— Это люди произошли от хорнов. Просто шерсть на их боках вытерлась, хвосты отпали, а сами они поднялись на задние лапы, чтобы осматривать пустыню, как жалкие суслики, — иронично сказал он.

Фрайталь похолодел. Никогда еще кошки не осмеливались так разговаривать с тимминсами, тем более — сравнивать их с сусликами, самыми слабыми и робкими существами пустыни.

— Разве хорны лечили тимминсов громким биением своих сердец?! — сердито спросил старик. — Разве человек приходил к хорну и просил: вылечи меня? — Вожак опустил глаза. Стая за его спиной настороженно слушала. — Ты еще очень молод, хорн, — добавив к голосу презрения, произнес Фрайталь. — Ты многого не знаешь. Но в стае есть зрелые и опытные самцы, те, кто еще помнит старые времена. Мне сто лет, и я тоже их помню…

— Какой толк от старичья? Времена меняются! — встряхнувшись, дерзко ответил вожак.

— Но не обычаи! — возразил Фрайталь, пытаясь склонить на свою сторону слушавшую их перепалку стаю. К сожалению, в ней, наверное, и в самом деле почти не осталось никого из тех, кто помнил о дружбе с людьми. А раз не помнят, значит, не верят…

— Почему тогда люди больше не живут в пустыне? Почему они ушли из песков и строят свои жилища из вонючих камней? Я и сам могу ответить. Потому что они боятся — бури, ветра, песков, снега, холода. И хорнов!

— Боятся? — горько сказал старик, вкладывая в произнесенное слово по возможности большее недоумение и сожаление по поводу такой нелепой трактовки происходящего, и сокрушенно покачал головой. — Как мы можем бояться вас, когда в нас живет память о каждом больном хорне, которого выходили наши предки?

— Сейчас мы лечимся сами…

— От бури, которая сводит вас с ума?.. Сами? — с расстановкой, не обращая внимания на скорбные ноты в голосе хорна, спросил Фрайталь. — Зачем же вы всякий раз, едва начинается ветер и солнце уходит слишком далеко от Порт-О-Баска, зачем тогда вы прибегаете к тимминсам и жадно слушаете, как стучат их сердца? Разве этим вы не ищете у людей защиты? Разве не жметесь к порогу их домов в ожидании ласки и спасения от безумия?..

Вожак мгновенно взъерошился, вздыбил шерсть, прыгнув навстречу старику, который стоял перед толпой тимминсов, и в гневе закричал. Стая вскочила на ноги и тоже замяукала — злобно, обиженно…

— Ничего, иногда полезно услышать правду, — снисходительно сказал человек.

— Правду ты не узнаешь никогда! — прорычал вожак. — Мы приходим, чтобы показать людям, кто хозяин на нашей земле!

— Безумцы… Нельзя поддаваться буре, слушать вой ветра, — назидательно сказал Фрайталь. — За что вы убиваете колонистов?

За то, что они отняли тимминсов у хорнов! За то, что они пришли и загадили эту землю, увели песчаный народ в свои города, заставили работать на своих заводах, споили… Никто теперь не говорит хорнам: «Подойди, я почешу тебе между ушей, поглажу спину, выну занозы из лап, вырежу гнойники и смочу раны соком колючек, а главное — прижму тебя к своему сердцу, чтобы успокоить, спасти от бури…» И неважно, что хозяин ростом так мал, что смотрит на тебя снизу вверх… Кто поймет страдания хорнов, потерявших своих хозяев? И если самый главный из тимминсов так презрительно отзывается о них, ищущих у людей защиты, как вожак может перебороть свою гордость и высказать их общую боль? И к чему? Чтобы над ней снова посмеялись? Остается одно — месть… Да, когда тебя не любят, выход один — защищаться…

— Вы слабые, вы спились. Зачем вам жить? — отрезал хорн. Это было похоже на приговор.

Фрайталь с новым воодушевлением предался воспоминаниям и говорил еще долго, но его страстные речи были напрасны. В ответ на все уговоры кошки только морщились, вдыхая жуткий зловонный запах, исходящий от нетрезвых, до смерти напуганных появлением стаи людей, и продолжали сидеть на месте. Никак не убедить злых духов пустыни в том, что тимминсы по-прежнему сильны…

Наконец вожаку наскучило слушать старика, он снова начал громко и неприятно мяукать, и стая подхватила этот зловещий крик.

— Ты говоришь, мы боимся вас? — Фрайталь повысил голос, насколько смог. — Да самый маленький из тимминсов, умирая, посмеется тебе в лицо!

Удивившись такой постановке вопроса, вожак замолчал, и стая вслед за ним затихла.

— Принесите младенца! — приказал Фрайталь. — Пусть вождь хорнов устыдится своих обвинений.

Когда принесли завернутого в лохмотья ребенка, Фрайталь дрожащими руками распеленал его и протянул вожаку. Тот подошел и с интересом принюхался. Детеныш человека спал. Ему было месяца четыре, он был черноволосым и таким слабым на вид, что хорн разочарованно фыркнул.

Стая ждала, что он скажет, и он открыл было пасть, но старик перебил его:

— Разбуди тимминса!

Вожак скривился, нехотя лизнул детеныша в щеку. Тот сразу проснулся и увидел склонившегося над ним хорна. Глазки у него были мутновато-голубыми, безмятежными — как небо над пустыней в первую фазу луны…

Вожак оскалился, чтобы напугать детеныша, но тот вдруг засмеялся и схватил песчаную кошку за усы. Хорн закричал утробным пугающим голосом — младенец совсем развеселился, с размаху хлопая ручкой по страшной оскаленной морде.

— Ну что, по-прежнему считаешь, что мы боимся вас? — усмехнулся Фрайталь. Пот заливал его морщинистое лицо, а ноги отказывались держать. — Пока у тимминсов рождаются такие дети, они хозяева Порт-О-Баска! Убирайтесь!

Вожак жалко мяукнул и кивком головы дал стае знак уходить…

…Тимминсы смотрели, как кошки устремились к Милагро, а Фрайталь думал о том, что это была их последняя победа. Новое сражение им не выиграть…

— Заберите! — резко сказал он, отдавая ребенка. Он не мог без душевной боли видеть его бессмысленный взгляд. Все чаще у тимминсов рождались дебилы…

Веселящиеся в нетерпении поглядывали на большой темно-зеленый купол над главным залом Модены, вмещавшим полторы тысячи человек. Иногда, для пущего эффекта и поддержания соответствующего настроения, музыка в зале стихала, включали прямую трансляцию бури, которая все усиливалась, и в толпе раздавались выкрики: «Смотрите! Вот они!» — кому-то чудились на экране, среди желтых смерчей, обрушившихся на Милагро, грозные тени.

Когда Анахайму донесли, что хорны рядом с Моденой, он почувствовал такое сильное волнение, какое давно уже не испытывал.

— Сколько их? — жадно поинтересовался он.

— Примерно четыре тысячи…

Анахайм знал, что он в безопасности, что он далеко от Модены и в окружении верных тимминсов, и все равно его прошиб пот. Вот оно, верное средство от скуки… Нет, он обожает эту планету!

— Включите все экраны! Вы записываете, ничего не пропустите? — в беспокойстве спрашивал он у операторов.

…Музыка стихла, едва зазвучав, темно-зеленый купол начал светлеть, делаясь прозрачным, и вскоре веселящиеся увидели, что он весь облеплен громадными, песочного цвета, кошками… Хорны смотрели вниз, на людей, и прислушивались. Туристы, постепенно осмелев, принялись показывать пальцами на необычных тварей, многие снимали их на пленку.

Кошки недолго стояли в неподвижности, скоро им стало ясно, что внизу бьются только сердца колонистов. Ни одного тимминса в здании не было. Стало быть, эти люди не дружат с хозяевами Порт-О-Баска, и они просто добыча, слишком легкая для хорнов, слишком доступная, чтобы радоваться такой победе. Напротив, это даже вызвало их гнев — и без того растревоженных и озлобленных завываниями ветра.

Они действовали молча и слаженно: припали грудью к прозрачному куполу, закрыли глаза и легко просочились сквозь непробиваемую полипластовую твердь, не навредив ни ей, ни себе. Когда они плавно, будто на крыльях, растопырив в стороны свои мощные лапы, хвосты и оскалив пасти, опустились на толпу, Анахайм почти убрал звук, боясь оглохнуть…

8

— Ужасная трагедия в Милагро… Развлекательный центр Модена подвергся ничем не спровоцированному нападению со стороны хорнов… Больше тысячи человек погибли, растерзанные дикими кошками… По решению правительства сектора Порт-О-Баск закрыт для посещения до полного выяснения обстоятельств дела…

Это сообщение передавали каждые полчаса по всем информационным каналам Нона. Геп с Йюлом вторые сутки сидели в космопорте Драктона, пытаясь добиться для Йюла разрешения улететь на Порт-О-Баск. Взятка, которую с ходу предложил Геп, была с сожалением отвергнута начальником смены — на Порт-О-Баск отменили абсолютно все рейсы.

— Останешься у нас, — сказал Геп Йюлу, вернувшись с неудачных переговоров в комнату ожидания.

Йюл упрямо мотнул головой.

— Парень, ты там сдохнешь, — задумчиво глядя на него, убежденно сказал Геп. — Ну за каким чертом тебе понадобилось соваться в этот ад кромешный? До окончания четвертой фазы луны еще целых две недели. Ты слышал? Кошки на Порт-О-Баске взбесились. Наша Ванда была в десять раз меньше хорна, и то хамила, как последняя сволочь, — если была не в настроении. Отец постоянно ходил весь перебинтованный. Ее можно было хоть в клетке держать, а эти вообще преград не знают. Их пули не берут! В четвертую фазу луны ни один корабль не смеет пролететь рядом с Порт-О-Баском, потому что эти твари могут внезапно появиться и на орбите, и упаси бог, если на корабле не будет ни одного тимминса. Такие случаи известны. — Гепа передернуло. — Будь моя воля, я бы эту планету взорвал, и вся недолга…

Йюл молчал, опустив глаза. Геп хмуро наблюдал за ним, потом сказал:

— Послушай, друг, если хочешь чего-то добиться, нужны большие деньги. Их у меня нет. Давай с тобой определимся: позволяет тебе мораль твоего братства выделить мне на руки прямо сейчас такое количество денежных знаков, чтобы при виде них начальник смены забегал бы по космопорту в поисках корабля на Порт-О-Баск, как бешеный таракан?

Глаза у Йюла стали такими печальными, что Геп только вздохнул. Йюл полез в карман своего длинного серого балахона, вынул письмо, адресованное Фрайталю, которое Леон вручил ему при прощании, и с поклоном протянул Гепу.

— Ну-ну, — скептически произнес Геп, однако письмо взял.

Начальник смены тщательно помусолил все шесть кредиток, полученные от Гепа, чтобы проверить, не фальшивые ли они, и обратил к просителю подобревшее лицо.

— Мне нужен тимминс, — сказал Геп. — Желательно цивильный, трезвый, и чтобы от него не воняло.

— Имеющий отношение к косморейсам, — уточнил начальник смены.

— Естественно.

— Гижиц. Частный извоз. Модуль серии «осина», шестой модификации.

— Почему — «осина»? Что это за название такое?

— Не все равно, что ли? — равнодушно спросил начальник.

— Все равно, — согласился Геп. — Только давайте порезвей. Чтобы прямо сейчас эту его осину увидеть.

— Он не полетит на Порт-О-Баск, честно предупреждаю. Фрайталь запретил возвращаться на планету. Все в ожидании больших событий.

— Посмотрим, — протянул Геп.

…Через десять минут он уже вернулся к Йюлу и без особого удовлетворения доложил:

— Улажено. Имя Фрайталя по-прежнему оказывает на тимминсов магическое воздействие. Старик все еще вождь аборигенов. А ты — запомни — его лучший друг. Полетишь бесплатно. Пилот твоего модуля — Гижиц, тимминс. Модуль возьмет на борт один грузовой корабль, пересекающий по касательной третий условный эллипс орбиты Порт-О-Баска, — другим путем грузовик не может пройти в этом районе, там слишком мало проложенных трасс. Пилот подрядился доставить срочный груз, а сам застрял здесь, на Ноне, платит бешеную неустойку, поэтому рад без памяти, что ему подвернулся тимминс. Так что полетите к обоюдному согласию. Грузовик скинет вас в точке, максимально приближенной к Порт-О-Баску, а там сами дотелепаетесь. Я предупредил Гижица насчет тебя, он тебя доставит прямо к Фрайталю. Знаешь, я никому об этом не рассказывал… Когда-то давно, когда мне было три года, моя мать поехала с гастролями в Милагро, взяла меня с собой, веселая, говорят, была женщина. И я там потерялся, в песках. Я прожил с кошками целый год, забыл свою речь, зато научился мяукать… Иногда мне снится: вокруг кошки размером с лошадь… и я мяучу, как они. — Геп поежился. — Как только хвост у меня не вырос? Отец все бросил, прилетел на Порт-О-Баск и весь год, каждый день, ходил в пустыню, искал меня. Он жил с тимминсами, помогал им, лечил, стал их другом. Поэтому Фрайталь однажды пошел с ним в пески, призвал кошек и устроил им допрос с пристрастием. Когда эти твари все-таки привели меня, отец потерял сознание — я шел на четвереньках и мяукал. Наверное, из-за того случая я и стал так хорошо чувствовать животных. Я понимаю их — даже когда они молчат и просто смотрят на меня. Не скажу, что я ненавижу кошек, но всякий раз, когда вижу даже маленького котенка, испытываю напряжение… Видал храбреца? Правда, это быстро проходит и перестает бросать в пот. От вида котенка. — Геп хохотнул. — Теперь ты знаешь — Фрайталь наш друг. Он тебе обязательно поможет. Да не кланяйся ты, черт немой! Дай я тебя обниму…

— Как ты ориентируешься в пустыне? — поражалась Лавиния.

— Как ты — в своем доме.

Ямник вылез из пещерки, в которой они спасались от бури, встал на бархан, запрокинул голову, закрыл глаза и шумно втянул ноздрями воздух. Лавиния не мешала ему, наблюдала молча.

— Буря вот-вот кончится, и можно будет идти, — сказал он.

— Где Милагро?

Он кивнул влево.

— Но мы пришли оттуда! — Лавиния показала рукой в противоположную сторону.

Ямник засмеялся.

— Мы шли не по прямой.

— Разве?..

— Конечно.

— Скажи, когда ты уедешь отсюда, чем ты займешься? Ну… что ты будешь делать?

— Ты не будешь смеяться? — Лавиния помотала головой и на четвереньках выбралась из укрытия. — Научусь читать.

После некоторой паузы девочка кивнула.

— У тебя получится. Это просто.

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Ямник. — Среди тимминсов это не поощряется…

— Зачем тебе оглядываться на тимминсов?

— Это мой народ.

— Безграмотный народ.

— Подожди, — вдруг насторожился он. — Сюда бежит хорн. Дай руку!

Хорн передвигался по пустыне как-то тяжело и странно, будто был ранен. Он то и дело заваливался в песок, часто останавливался и тряс лапами. Да и ростом явно не вышел, не тянул на полноценную песчаную кошку. Но даже детеныш хорна смертельно опасен для человека. Поэтому Ямник быстро вспоминал все слова из кошачьего языка, какие знал.

Напрасно тимминс надеялся, что хорн пройдет мимо — он шел прямо на них. Приблизившись, хорн сел на гребне дюны и поочередно затряс передними лапами.

— Мя-я-уу! — не дожидаясь, пока он решит напасть на них, сказал Ямник и крепко сжал руку Лавинии.

— Гав! — отозвался хорн глуховатым голосом, и Лавиния, услышав его, радостно запрыгала на месте.

Тяжело раскачиваясь в стороны, хорн сбежал с дюны навстречу девочке.

— Как ты нашел меня? Дорогой мой, любимый песик! — кричала Лавиния, обнимая Гладстона за шею.

— А это уже технические тонкости, — отмахнулся тот и радостно залаял.

С утра Анахайм плавал в бассейне, и перед его мысленным взором все время проходили ужасные сцены, разыгравшиеся на днях в Модене. Поэтому сейчас он особенно остро чувствовал, какое это счастье — жить, двигаться, дышать, а не лежать разорванным на части в луже крови. Он шумно вдохнул воздух, нырнул в голубую прозрачную воду, пронизанную искусственными солнечными лучами, и вынырнул только тогда, когда в голове сильно зашумело, а перед глазами замелькали черные круги. Анахайм довольно засмеялся. Игра со смертью — самое сильное из всех ощущений…

Он лег в воде на спину, чтобы отдышаться, и тут неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Он медленно повернул голову. На бортике бассейна сидел хорн.

Глотнув воздуха, Анахайм камнем ушел под воду и вынырнул у другого края бассейна. Хорн был уже тут как тут и смотрел на него немигающим злобным взглядом.

Если бы Анахайм мог видеть себя сейчас со стороны, наверное, он не узнал бы в этом побледневшем, перепуганном мужчине обычно такого самоуверенного, обеспеченного, властного, привыкшего приказывать и повелевать человека. Впрочем, сейчас он думал только об одном — о том, как сильно ему хочется жить, поэтому он снова и снова нырял в эту противную теплую воду, пронизанную солнцем, глотал ее и, захлебываясь, выныривал, чтобы снова встретиться взглядом с сидящей на краю бассейна дикой кошкой.

Когда силы совсем оставили его и он, не глядя по сторонам и уже ничего не соображая от смертельной усталости, перевалился через край бассейна, каждую секунду ожидая последнего своего вздоха, вдруг обнаружилось, что хорн исчез. Кое-как Анахайм выполз из бассейна, на дрожащих ногах добрел до шезлонга и рухнул в него.

На все его вызовы по внутренней связи никто не отзывался. Отдышавшись и приведя мысли в более или менее рабочее состояние, Анахайм оделся и прошелся по своей резиденции. Через полчаса картина случившегося была хотя и неясной, но достаточно полной: он был совершенно один в своем роскошном доме, напрочь лишенном какой-либо связи не только с внешним миром, но и с внутренним — ни один селектор не работал, экраны потухли, пропало все оружие, обычно имевшееся в его распоряжении, опустели ангары с автомобилями и модулями. Он был один в доме, по которому бродил хорн.

Анахайму стало так страшно, что он закричал. Тут же испугавшись, что этим он может привлечь внимание дикой кошки, он замолчал, разыскал в одной из комнат охраны бинокль и бросился к лестнице, по которой можно было подняться на прозрачный купол, — чтобы обозреть окрестности.