— Потому что вся наша почта доставляется беспилотным курьером СК, — добавила Джейн. — А это означает, что вся она проверяется цензурой Союза колоний.
— Совершенно верно, — кивнул Кранджич.
Я вспомнил, что Гикори тревожился из-за того, что СК контролирует его обмен информацией со своим правительством. Очевидно, не только он относился к нашим властям с подозрением.
— А разве у вашей братии нет какого-нибудь кода или, как говорилось в старину, эзопова языка? — спросил я Кранджича. — В общем, каких-нибудь способов поделиться своими знаниями с другими журналистами, даже если тебе зажимают рот?
— Вы хотите, чтобы я написал роман, в котором зашифровал бы нашу историю? Как вам такое название: «Когда ястреб вылетает в полночь»? — не без иронии осведомился Кранджич. — Нет, у нас нет никакого кода, никаких условных фраз, и даже если бы и были, то никто не пошел бы на такой великий риск. Неужели вы считаете, что СК не анализирует стиль и лексикон каждого журналиста? И что у них плохо с дешифровальщиками?
Он указал на Джейн.
— Я слышал, что она когда-то служила в разведке ССК. Спросите ее об этом.
— Получается, что мы не только не знаем, что известно СК, но даже и не можем этого узнать, — подытожила Савитри. — Лучше было бы нам оставаться потерянной колонией.
— Нет, — поправил ее я. — Узнать мы можем. Но только не отсюда.
— А-а, — протянул Трухильо. — Ваш предстоящий вояж на станцию «Феникс». Вы надеетесь что-то разузнать там.
— Да.
— Вы по уши увязнете в расследовании, — предупредил Трухильо, — так что у вас не останется времени на сбор сплетен.
— У вас остались хорошие знакомые в правительстве Союза колоний? — спросил я.
— Остались, — ответил Трухильо. — Если, конечно, не было государственного переворота. Прошел всего лишь год. Я подскажу вам, как связаться с подходящими людьми.
— Я предпочел бы, чтобы вы полетели со мной. Вы ведь сами сказали, что у меня не останется времени из-за расследования. Да и ваши друзья будут с вами говорить куда откровеннее, чем со мной. Особенно если учесть, как вы относились ко мне в то время, когда общались с ними перед отправлением.
Я взглянул на Кранджича.
— И вы тоже полетите со мной, Джанн. У вас обширные знакомства в СМИ.
— Он знаком только с говорящими головами, — фыркнула Беата. — Лучше возьмите меня. Я знаю продюсеров и редакторов — тех людей, что пишут тексты, которые потом читают с экрана.
— Полетите вы оба, — поспешно сказал я, чтобы не дать вспыхнуть очередному скандалу. — Мы должны узнать как можно больше, и потому нужно пользоваться всеми возможными источниками. Манфред возьмет на себя правительство. Вы двое — средства массовой информации. Джейн — Специальные силы.
— Нет, — сказала Джейн. — Я остаюсь здесь.
Я удивленно взглянул на нее.
— Послушай, ведь это Специальные силы уничтожили флот конклава. И вероятно, знают больше всех остальных, вместе взятых, о том, к каким это привело последствиям. Джейн, мне нужно, чтобы ты все это выяснила.
— Нет, — отрезала Джейн.
— Джон, — вмешалась Савитри, — на нас только что напали. Должен же кто-то нормально и серьезно управлять колонией, пока вы будете в отъезде. Джейн должна остаться здесь.
За решением Джейн крылись еще какие-то соображения, но она не желала говорить о них и стояла молча, уставившись тяжелым взглядом в стену. Да и я не собирался здесь выяснять причины, которыми она руководствовалась. К тому же Савитри была, безусловно, права.
— Ладно. — Я махнул рукой. — У меня тоже найдется в этой конторе несколько знакомых, с которыми я смогу поговорить. Если, конечно, меня не отправят за решетку, как только я вылезу из шаттла.
— А вам не кажется, что ваше прибытие в сопровождении трех человек может вызвать подозрения? — спросил Трухильо.
— Нет, не кажется. Как-никак на нас только что напали. Я буду отвечать на вопросы комиссии. Так что вам, Манфред, придется прорываться в высокие кабинеты и требовать принятия безотлагательных мер по увеличению нашей обороноспособности. Причем сразу же. Беата представится нашим министром культуры; помимо встреч со своими знакомыми она попытается раздобыть побольше всяких полезных образовательных и развлекательных программ. Теперь мы можем ими пользоваться. Ну а Джанн как пресс-секретарь займется оповещением общественности о событиях первого года существования Роанока. Так что у всех вас имеются веские основания для поездки. Убедил?
— Убедили, — согласился Трухильо.
Кранджич и Беата одновременно кивнули.
— Хорошо, — сказал я. — Наш корабль прибудет через два дня.
Я поднялся, что во всех канцеляриях всегда означало окончание встречи. Мне хотелось задержать Джейн, но она выскользнула за дверь, опередив всех.
* * *
Когда я вернулся домой, Джейн сидела в кресле возле крыльца и гладила Варвара.
— Где Зоя? — спросил я.
— Она у Трухильо. Там собрались все друзья Энцо. Зоя, вероятно, заночует у Гретхен.
— Как она?
— Она потеряла любимого человека, — сказала Джейн. — Такое любому трудно перенести. Да, ей уже приходилось терять близких. Но сегодня впервые погиб ее ровесник. Ее друг.
— И к тому же ее первая любовь, — добавил я. — Что еще больше усложняет дело.
— Да, — кивнула Джейн. — Теперь все будет только сложнее и сложнее.
— Кстати о сложностях. Я хотел спросить, почему ты так решила? В смысле — не лететь на Феникс.
— Савитри все уже объяснила. То, что тебе нужно уехать, плохо само по себе. А ты еще и забираешь с собой Трухильо. Кто-то должен здесь остаться.
— Но дело не только в этом. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять: у тебя на уме еще что-то.
— Я не хочу нести ответственность за подрыв безопасности колонии.
— Интересно, каким же образом ты можешь ее подорвать?
— Ну, во-первых, как только я увижу этого ублюдка генерала Сцилларда, то сразу же сверну ему шею, — пояснила Джейн. — Вряд ли меня после этого оставят на свободе. Вот и получится, что колония останется без руководителя.
— Ты всегда отличалась практичностью, — заметил я.
— Что есть, то есть, — согласилась Джейн. — Наверно, это передалось мне от Кэти.
— Возможно.
Джейн очень редко говорила о Кэти; очевидно, непросто говорить с мужем о его первой жене, особенно в том случае, если ты выращена из ее ДНК. И если Джейн упоминала Кэти, это означало, что она чем-то очень серьезно озабочена. Я молчал — расспрашивать было бесполезно. Если она захочет мне что-то рассказать, то сделает это по собственной инициативе. А любой нажим только пойдет во вред.
— Я иногда вижу ее во сне, — сказала наконец Джейн. — Кэти.
— И что же ты видишь?
— Что мы с ней разговариваем. И она рассказывает мне о том, каким ты был, когда жил с нею, а я — о том, как мы живем с тобой. Мы говорим о наших семьях, о наших жизнях, о нас самих. Но когда я просыпаюсь, то не могу вспомнить никаких подробностей наших разговоров.
— Наверное, это расстраивает тебя? — предположил я.
— Нет, — покачала головой Джейн. — Пожалуй, что нет. Мне нравится говорить с нею. Нравится чувствовать связь с нею. Она — часть того, что я есть. Моя мать, моя сестра и я сама. Все вместе. Мне нравится, что она навещает меня. Пусть даже я знаю, что это только сон, мне все равно бывает очень хорошо от этого.
— Не сомневаюсь, что так оно и есть.
Передо мной, как наяву, предстала Кэти, на которую Джейн была так похожа, хотя и оставалась совсем другим человеком.
— Я хотела бы навестить ее когда-нибудь, — добавила Джейн.
— Сомневаюсь, что нам это удастся. Ведь ее уже давно нет на свете.
— Ты меня не понял. Я имею в виду, что хочу побывать там, где она сейчас находится. На ее могиле.
— И в этом я тоже сомневаюсь, — сказал я. — Нам категорически запрещено возвращаться на Землю.
— Но ведь я никогда не жила на Земле, — возразила Джейн, глядя на Варвара, который блаженно растянулся у ее ног и лениво помахивал хвостом. — Там была только моя ДНК.
— Не думаю, что Союз колоний усмотрит в этом разницу, — сказал я, улыбнувшись одной из редких шуток Джейн.
— Я и сама это понимаю, — сказала с оттенком горечи в голосе Джейн. — Земля слишком дорога им как заповедник людских ресурсов, чтобы они рискнули заразить ее знакомством с большой вселенной.
Она вновь посмотрела на меня.
— А тебе никогда не хочется вернуться? Ведь ты как-никак провел там большую часть жизни.
— Да, провел. Но я уехал оттуда, потому что меня там больше ничто не держало. Моя жена умерла, наш ребенок стал взрослым. С тем, что осталось, было не так уж трудно распрощаться. Теперь все, что мне дорого, находится здесь. Теперь это мой мир.
— Да?
Джейн вскинула голову и некоторое время молча смотрела на звезды.
— Помню, как на Гекльберри я стояла на дороге и думала, удастся ли мне сделать своим домом другой мир. Этот мир.
— Ну и как, удалось?
— Пока что нет. Все дело в том, что этот мир постоянно меняется. Дело в том, что любая причина из тех, по которым нас сюда занесло, стоит над ней задуматься, оказывается в лучшем случае полуправдой. Я думаю о Роаноке. Я думаю о людях, которые здесь живут. Я готова сражаться за них и, если дело дойдет до этого, буду защищать Роанок до последнего дыхания. Но это не мой мир. Я не доверяю ему. А ты?
— Не знаю, — признался я. — Хотя не на шутку волнуюсь, как бы после этого чертова расследования меня не убрали отсюда.
— Ты считаешь, что здесь много народу будет переживать из-за того, что Союз колоний поставит командовать этой колонией кого-нибудь другого вместо тебя?
— Пожалуй, что нет. Но все равно это было бы неприятно.
— М-м-м-м… — протянула Джейн и задумалась. — И все же мне очень хотелось бы когда-нибудь повидать Кэти, — сказала она после долгого молчания.
— Я посмотрю, нельзя ли будет что-нибудь придумать.
— Только не обещай, если это просто слова.
— Это не просто слова, — ответил я и не без удивления понял, что так оно и есть. — Я и сам хотел бы познакомить тебя с нею. Очень жаль, что вы не могли встретиться на самом деле.
— И мне, — сказала Джейн.
— Значит, договорились. Теперь нам остается лишь придумать, как попасть на Землю, чтобы крейсеры СК не расстреляли наш корабль по пути. Нужно будет подумать.
— Вот и займись этим. Но не сейчас. Попозже.
Она поднялась и протянула мне руку. Я взял ее ладонь в свою. Мы вошли в дом.
12
— Администратор Перри, приносим вам извинения за задержку, — сказал Джастин Батчер, помощник министра колонизации по колониальной юриспруденции. — Как вы, возможно, заметили, у нас в последнее время довольно напряженная обстановка.
Я заметил. Когда мы — Трухильо, Кранджич, Беата и я — высаживались из шаттла на станцию «Феникс», всегдашняя суматоха, казалось, стала втрое интенсивнее. Никому из нас прежде не приходилось видеть, чтобы на станции было столько солдат ССК и функционеров СК, как сейчас. Неизвестно, что здесь происходило, но проводилось оно с размахом. Мы переглянулись, поскольку было ясно: что бы тут ни творилось, это как-то связано с Роаноком и с нашими персонами. Впрочем, мы сразу разошлись, чтобы заняться своими собственными делами.
— Конечно, конечно, — с готовностью отозвался я. — Наверно, у вас возникла какая-то важная проблема, потребовавшая срочного решения.
— Возникает очень много проблем, причем одновременно, — ответил Батчер. — Хотя ни одна из них в настоящее время не имеет к вам прямого отношения.
Что означало: это тебя не касается.
— Понятно, — сказал я. — Ну что ж…
Батчер кивнул и указал на двоих мужчин, сидевших за длинным столом, перед которым я стоял.
— Целью этого расследования является выяснение всех обстоятельств и подробностей вашей беседы с представителем конклава генералом Тарсемом Гау, — сказал он. — Расследование официальное, следовательно, вы обязаны давать на все вопросы прямые, правдивые и максимально полные ответы. Впрочем, напоминаю, что это не суд. Вас не обвиняют ни в каком преступлении. Однако же, если в ходе расследования выяснится, что в ваших действиях мог присутствовать состав преступления, вы предстанете перед судом колониальных дел Департамента колонизации. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — подтвердил я.
В СКД — Судах колониальных дел — процессы проходили при участии только одного человека, судьи. Их придумали для того, чтобы дать возможность главам колоний и судьям, которых они назначали, разбираться с делами как можно быстрее, чтобы колонисты не отвлекались от своих насущных дел. Решение СКД имело силу закона, но ограничивалось только конкретным случаем и не создавало прецедента. Судья СКД или глава колонии, выполняющий его обязанности, подчинялся инструкциям и регламентам Департамента колонизации, но таковых было на удивление мало. Суды колониальных дел также не имели инстанций, поэтому в колониальном праве не существовало понятия апелляции. По сути, судья колониальных дел мог творить все, что пожелает. С юридической точки зрения разбирательство в таком суде было не самым легким испытанием для ответчика.
— Хорошо, — сказал Батчер и посмотрел на экран своей ЭЗК. — Тогда, пожалуй, начнем. Во время разговора с генералом Гау вы сначала предложили ему сдаться, а потом — покинуть пространство Роанока без ущерба для его флота и для него лично.
Он оторвал взгляд от ЭЗК и сурово взглянул на меня.
— Это правильно, администратор?
— Правильно, — ответил я.
— Генерал Райбйки, которого мы уже вызывали сюда…
Вот это для меня было новостью; я вдруг подумал, что Райбики теперь был далеко не в восторге от того, что вообще вспомнил обо мне, когда шла речь о выборе руководителя для этой колонии.
— … дал показания, что полученные вами распоряжения состояли в том, чтобы занимать Гау разговором по несущественным вопросам до тех пор, пока его флот не погибнет, после чего вы должны были сообщить ему, что только его корабль уцелел после диверсии.
— Да.
— Очень хорошо, — с ударением на «очень» произнес Батчер. — В таком случае вы можете приступить к объяснению причин, которыми вы руководствовались, когда предложили Гау сначала сдаться вам, а потом и вовсе увести его флот в целости и сохранности.
— Полагаю, что я рассчитывал таким образом избежать кровопролития.
— Не ваше дело было рассчитывать или не рассчитывать, — рявкнул полковник Брайан Беркли, представлявший в комиссии по расследованию Силы самообороны колоний.
— Не согласен с вами, — возразил я. — Моей колонии угрожало нападение. Я возглавлял колонию. Моей главной обязанностью было обеспечить ее безопасность.
— Флот конклава был уничтожен в ходе нашей операции, — заявил Беркли. — Вашей колонии вообще ничего не угрожало.
— Операция могла и провалиться, — сказал я. — Полковник, я совершенно не имею намерения оскорбить ССК или Специальные силы, но должен заметить, что не каждая операция, которую они планируют, заканчивается успешно. Я лично участвовал в операции на Коралле, где планы ССК самым печальным образом не сбылись, в результате чего погибли сто тысяч наших солдат.
— Вы хотите сказать, что ожидали неудачи нашей операции? — оживился Беркли.
— Я говорю, что никогда не забываю: планы — это всего лишь планы, — ответил я. — А самым главным для меня были обязательства перед моей колонией.
— Вы всерьез ожидали, что генерал Гау сдастся вам? — спросил третий член комиссии.
Мне потребовалось время, чтобы узнать его: это был генерал Лоренс Сциллард, главнокомандующий Специальными силами ССК.
Его участие в комиссии особенно встревожило меня. Собственно говоря, ему было совершенно нечего здесь делать. В бюрократической иерархии он находился на несколько ступеней выше, чем Батчер и тем более Беркли. Увидеть его смиренно сидящим на месте для рядового члена комиссии — даже не председателя! — было все равно что случайно узнать, что нянька, которую вы пригласили присмотреть за детьми, занимает пост декана в одном из колледжей Гарвардского университета. Такого попросту не могло быть. Если он решил, что меня следует покарать за попытку сорвать миссию подчиненных ему Специальных сил, то совершенно не важно, какое мнение сложится у остальных двух заседателей: я смело могу считать, что уже болтаюсь в петле или поджариваюсь на шампуре. От этих мыслей я почувствовал спазм в желудке.
Но нельзя не признаться, что я очень любопытен. Передо мной находился тот самый генерал, которому моя жена мечтала свернуть шею за то, что он без разрешения подверг ее организм генетической модификации. И, как я подозревал, не испытал из-за этого особого раскаяния. Какая-то часть меня задумалась, не стоит ли попытаться прямо сейчас осуществить план Джейн, чтобы отомстить за ее оскорбление. Но другая, более разумная часть напомнила, что он, как представитель Специальных сил, без труда напинал бы мне задницу, даже когда я был генетически модифицированным солдатом. Теперь же, будучи простым смертным, я вряд ли сумел бы даже дотронуться до него. Джейн, по всей вероятности, не очень обрадуется, узнав, что шею свернули мне.
Сциллард с непроницаемым выражением лица ждал моего ответа.
— Нет, у меня не было никаких оснований надеяться, что он сдастся, — сказал я.
— Но тем не менее вы сделали ему такое предложение, — продолжал Сциллард. — Якобы для того, чтобы спасти свою колонию. Мне кажется любопытным, что вы предлагали ему сдаться, вместо того чтобы умолять его пощадить вашу колонию. Разве не было бы благоразумнее просто обратиться к нему с просьбой не уничтожать колонию и колонистов? Та информация о генерале, которой снабдил вас Союз колоний, не давала вам ни малейшего основания считать, что он может сдаться вам.
«Осторожнее!» — прозвучало где-то в глубине моего мозга.
По тому, как Сциллард построил фразу, становилось понятно, что он подозревает меня в получении информации из других источников. Так оно и было, но я никак не думал, что он может знать об этом. Если же знает, а я начну лгать, то окажусь по уши в дерьме. Решение… решение…
— Я знал о нашей запланированной операции, — сказал я. — Возможно, это придало мне излишней самонадеянности.
— Значит, вы признаете, что предложение, сделанное вами генералу Гау, могло выдать ему подготовленную нами ловушку? — спросил Беркли.
— Сомневаюсь, что он видел за моими словами нечто большее, нежели пустую браваду руководителя колонии, пытающегося спасти своих людей.
— Однако вы не можете не понимать, что с точки зрения Союза колоний ваши действия могут быть истолкованы как осознанная или неосознанная попытка сорвать операцию и подвергнуть угрозе безопасность не только вашей колонии, но и всего Союза колоний, — заявил Батчер.
— Мои действия можно истолковать множеством самых различных способов. Я не могу предпочесть ни одно истолкование моему собственному. А оно заключается в том, что я делал то, что, по моему мнению, требовалось для защиты колонии и колонистов.
— В беседе с генералом Гау вы прямо сказали, что не должны были предлагать ему отзывать флот, — сказал Беркли. — Вы знали, что совет, который вы дали генералу, полностью противоречил нашим намерениям и мог быть воспринят как прямой намек на то, что вам известно что-то такое, чего не знает он. Если бы у генерала хватило ума вдуматься в вашу логику, он разгадал бы нашу ловушку.
Я ответил не сразу. Это уже становилось смешным. Нельзя сказать, что я не ожидал от этого расследования обвинительного настроя, но все же думал, что оно будет проводиться тоньше. Можно было предположить, что Батчер решил поторопить события. Впрочем, не знаю, отличалось ли расследование моих поступков от каких-нибудь других расследований.
— Даже не знаю, что можно ответить на такое умозаключение. Я поступил так, как мне представлялось правильным.
Батчер и Беркли быстро искоса переглянулись. Они получили ответы на все свои вопросы и теперь готовы были закончить заседание. Я углубился в пристальное разглядывание носков своих ботинок.
— Что вы думаете о генерале Гау?
Я вскинул голову. Вопрос меня совершенно ошарашил. Генерал Сциллард сидел в той же позе и с тем же непроницаемым выражением и вежливо ждал, моего ответа. Батчер и Беркли тоже не могли скрыть своего удивления; несомненно, поведение Сцилларда никак не укладывалось в привычный для них сценарий.
— Я не уверен, что правильно понял вопрос, — осторожно сказал я.
— Перестаньте, все вы поняли, — бросил Сциллард. — Вы довольно долго разговаривали с генералом Гау и, конечно же, успели подумать о том, что он за личность, и до, и после уничтожения флота конклава. Так что же вы думаете о нем, опираясь на свои личные впечатления?
«Будь оно все проклято!» — подумал я.
Теперь у меня уже не оставалось сомнений в том, что Сциллард знал о моей более обширной информированности о генерале Гау и конклаве. Мысли, откуда он это узнал, можно было отложить на потом. Сейчас же вопрос был в том, что ему ответить.
«Можешь считать, что с тобой покончено», — вывернулась откуда-то паническая мыслишка.
Было ясно, что Батчер и Беркли уже готовы сплавить мое дело в Суд колониальных дел, где разбирательство по любому возможному обвинению (я решил, что это будет «некомпетентность», хотя возможны и «халатное отношение к своим обязанностям», и даже «государственная измена») будет скорым и закончится не слишком приятно для меня. Я исходил из предположения, что Сциллард явился сюда, чтобы удостовериться, что он добился желаемого результата. Возможно, он не был до конца убежден в том, что я пытался воспрепятствовать его миссии, но. теперь я и в этом не был уверен. Внезапно я понял, что не имею даже догадок о том, чего же ждет Сциллард от этого расследования. И потому, что бы ни сказал, это уже не имело значения — меня уже ничто не могло спасти.
Но, черт возьми, это же официальный допрос в ходе официального расследования! А это значило, что его запись сохранится в архиве Союза колоний. Ну и будь что будет!
— Я думаю, что он благородный… человек, — сказал я, запнувшись на слове «человек».
— Прошу прощения? — уставился на меня Беркли.
— Я сказал: я думаю, что он благородный человек, — повторил я. — Прежде всего, он не стал попросту уничтожать Роанок. Он предложил на выбор или эвакуировать моих колонистов, или позволить им присоединиться к конклаву. В той информации, которой снабдил меня Союз колоний, такие варианты не рассматривались. Из этой информации — я ознакомил с ней всех колонистов Роанока до одного — следовало лишь то, что Гау и конклав истребляют колонии, как только обнаружат их. Потому-то мы сидели целый год, не смея поднять головы.
— Его слова о том, что он намерен позволить вашим колонистам покинуть планету, вовсе не значат, что он так и поступил бы, — заметил Беркли. — Как бывший офицер ССК вы не можете не понимать ценности военной дезинформации и многообразия способов передачи ее врагу.
— Не думаю, что он рассматривал роанокскую колонию как врага, — возразил я. — Нас там было менее трех тысяч человек против четырехсот двенадцати боевых кораблей высшего ранга. У нас не было ровно никаких средств для обороны, и Гау не получил бы никакого военного преимущества, если бы обманом заставил нас капитулировать, — а потом уничтожил бы иным способом. Это была бы немыслимая жестокость.
— Вы что, не знаете, насколько жестокость, с точки зрения психологии, важна в войне? — возмутился Беркли.
— Это я хорошо знаю. Вот только из той информации, которой снабдил меня Союз колоний, не было понятно, является ли жестокость неотъемлемой частью психологической характеристики генерала или же его военной тактики.
— Вы много чего не знаете об этом генерале, — вставил Батчер.
— Не смею отрицать, — сказал я. — Именно поэтому я и решил, что, имея с ним дело, будет полезнее руководствоваться своей собственной интуицией. Но я вроде бы припоминаю, будто генерал сказал, что до того, как попасть на Роанок, он осуществил более трех десятков аналогичных операций. Если вы располагаете информацией об этих случаях и, в частности, о линии поведения генерала по отношению к каждой из этих колоний, можно было бы выработать определенное мнение о его представлениях, о чести и жестокости. У вас есть такая информация?
— У нас она есть, — рубанул Батчер. — Но мы не имеем права предоставить ее вам, поскольку вы временно отстранены от своей должности.
— Это я отлично понимаю, — кивнул я. — Но, скажите, имелась ли у вас такая информация, когда я еще находился на своем посту?
— Вы намекаете на то, что Союз колоний скрыл от вас информацию? — в очередной раз взвился Беркли.
— Я ни на что не намекаю. Я задал совершенно прямой вопрос. И утверждаю, что в условиях крайней скудности сведений, предоставленных мне Союзом колоний, я мог руководствоваться лишь своим собственным здравым смыслом. Таким образом мне удалось получить дополнительную информацию, с которой я вас сейчас знакомлю.
Я взглянул в глаза Сцилларду.
— С моей точки зрения, согласно моему жизненному опыту и моему знанию людей и других разумных существ, генерал Гау — очень достойная личность.
Сциллард ненадолго задумался.
— Как вы поступили бы, администратор Перри, если бы флот Гау появился в вашем небе прежде, чем Союз колоний успел бы осуществить свой план диверсии?
— Вы спрашиваете, сдал ли бы я колонию?
— Я спрашиваю, как поступили бы вы.
— Я принял бы предложение Гау. И позволил бы ему эвакуировать колонистов Роанока на территорию Союза колоний.
— Значит, вы сдали бы колонию врагу, — веско произнес Батчер.
— Нет, — возразил я. — Я остался бы оборонять Роанок. И почти уверен, что моя жена осталась бы со мной. А также любой, кто пожелал бы остаться на верную смерть.
«Кроме Зои», — мысленно добавил я, хотя мне чрезвычайно не понравилось возникшее в тот же миг видение Гикори и Дикори, волокущих рыдающую и отчаянно сопротивляющуюся Зою в трюм межзвездного транспортника.
— Это пустые слова! — рявкнул Беркли. — Нет колонистов, значит, нет и колонии.
— С этим я согласен, — сказал я. — Но даже одного колониста хватит и для того, чтобы объявить, что колония жива, и для того, чтобы умереть во славу Союза колоний. Я несу ответственность перед колонией как таковой и в равной мере перед колонистами, которые ее населяют. Сдать колонию Роанок я не согласился бы. Но в то же время сделал бы все, что в моих силах, чтобы спасти колонистов. Если рассуждать здраво, две с половиной тысячи колонистов способны сопротивляться громадной армаде космических крейсеров ничуть не с большим успехом, чем один-единственный. Моей смерти было бы вполне достаточно, чтобы СК мог представить события подобающим образом. А если вы, полковник Беркли, думаете, что я обрек бы на смерть хотя бы еще одного колониста Роанока, чтобы вы могли поставить в своей тайной бухгалтерии нужное количество галочек, потому что иначе гибель колонии будет неубедительной, то вы безмозглый дурак и последняя сволочь.
Беркли уставился на меня с таким видом, будто был готов опрокинуть стол и вцепиться мне в горло. Сциллард сохранял все то же непроницаемое выражение, с каким сидел на всем протяжении допроса.
— Что ж, — сказал Батчер, пытаясь вернуть себе контроль над ходом событий, — думаю, что вы, администратор Перри, ответили на все интересовавшие нас вопросы. Можете идти и дожидаться решения нашей комиссии. До оглашения решения вам не разрешается покидать станцию «Феникс». Вам понятно?
— Чего тут не понять? — ответил я. — Только скажите, должен ли я подыскать какое-нибудь жилье?
— Не думаю, что вам придется ждать так долго, — сказал Батчер.
* * *
— Как вы понимаете, все, что я слышал, исходит из неофициальных источников, — сказал Трухильо.
— Конечно, — ответил я. — Тем более что в нынешнем положении я не рискнул бы доверять официальной информации.
Трухильо кивнул.
— Полностью с вами согласен.
— Так что же вам удалось узнать? — спросил я.
— Дела плохи. И становятся все хуже.
Мы вчетвером — Трухильо, Кранджич, Беата и я — сидели за угловым столиком в лучшей, по моему мнению, военной забегаловке на всем Фениксе, той, где готовили несравненные бургеры. Естественно, мы заказали по штуке, но они успели совсем остыть, пока мы разговаривали.
— Что же означает «плохо»?
— Недавно по Фениксу нанесли ночью ракетный удар, — пояснил Трухильо.
Я пожал плечами.
— Это не плохо, это глупо. У Феникса самая мощная из всех человеческих планет противоракетная оборонительная система. Через нее не проскочит ничего крупнее сливовой косточки.
— Вы правы, — ответил Трухильо. — И это известно всей вселенной уже более ста лет. Не было ни мелких, ни массированных нападений на Феникс. Да и это нападение нельзя считать серьезным. У него была единственная цель — дать понять, что ни одна человеческая планета теперь не может считать себя в безопасности и что нас ждет возмездие. Довольно внушительное заявление.
Я задумался и наконец-то откусил кусок от своего остывшего бургера.
— Возможно, нападению подвергся не только Феникс.
— Не только, — подтвердил Трухильо. — Мне сказали, нападению практически одновременно подверглись все колонии.
Я чуть не подавился.
— Все колонии?
— Все до одной, — подтвердил Трухильо. — Большие колонии отделались легким испугом: их оборонительные системы перехватили все ракеты. Но некоторым из малых колоний причинен достаточно серьезный ущерб. На Седоне уничтожено целое поселение. Десять тысяч убитых.
— Вы в этом уверены? — спросил я.
— Сведения из вторых рук, — ответил Трухильо. — Но от человека, которому я доверяю и который сам разговаривал с представителем Седоны. У меня нет оснований верить ему меньше, чем другим.
