– Ну хватит чувства проявлять, – дрогнувшим голосом сказал капитан. – Ехать надо.

Будь старик чуточку сентиментальней, обязательно смахнул бы слезу. Да я бы и сам, если бы глядел со стороны, непременно разревелся. Прямо классическая сцена из легенд: она провожает его на битву с врагами, драконами или другой какой нечистью, а он обещает вернуться.

– В путь, пора, – сказал капитан, и никто не посмел оспорить его заявление. Я так вообще чуть не запрыгал от радости.

Караван из четырех повозок двинулся в путь. Грамаля запихали в первую, во второй Холодок разместил штаб, остальные послужат нам спальнями. Надо отоспаться, выспавшийся, я и думаю лучше, да, может, и во сне чего привидится.

Надежды на спокойный сон улетучились, едва я забрался внутрь повозки. Холодок поднял на меня взгляд, целиком соответствующий его прозвищу, и изрек:

– Проползай сюда! Есть разговор.

Вот только разговорчивых лейтенантов не хватало мне для полного счастья. Все остальное просто прелестно. Раннее утро, мелкий моросящий дождик, гудящая от недосыпа голова и гниющий старикашка в соседней повозке. Чем не рай.

Я подполз к лейтенанту, по пути пару раз носом ткнувшись в доски, не прикрытые даже тряпкой, и уселся на тюки, кучей сваленные в углу.

– Чего смурной такой? – пробасил Холодок, глядя на меня острыми и холодными, словно сосульки, глазами.

Не похож он на бабу, это Трепа все придумал. Ну разве бывают они такие скуластые, с носом что яблоко, лохматыми бровями и, черт возьми, таким голосиной. Его холодные, бледно-голубые глаза изучали меня. Правый иногда дергался, и я не знал – от одобрения или от негодования. Подбородок, левую щеку и дерганый глаз пересекали глубокие шрамы. Нет, баб таких точно не бывает. Болтун наш Трепа.

– Спать хочу, – ответил я, зевнув для убедительности.

– Отоспишься, – пообещал Холодок, и так хотелось ему верить. – Потом. Для начала давай обсудим наше положение. Здесь старший я, и ты, как и все остальные, выполняешь мои приказы. Ты – старший по Грамалю, мы – всего лишь сопровождение. И то, и другое будет, пока не передадим его в руки регента или его людей, а там уж как они решат. Тебе это понятно?

Я кивнул, что тут может быть непонятно. Обязанностей у меня, как у всех, но если колдун даст деру или шею себе свернет, то вздернут меня, а Холодок будет стоять в стороне и тихонько посмеиваться. И не он один.

– Теперь по колдуну. Как нам с ним обращаться? – продолжал Холодок.

– Как можно хуже, лучше убить его.

– Я серьезно, – то ли усмехнулся, то ли хмыкнул Холодок. – Никогда не имел дел с колдунами. Ты же сталкивался с ними раньше.

Спеца нашли, мать вашу. Ну уж коли так дело повернулось…

– Связать его надо покрепче, повязку на глаза потемнее и хорошо бы рот завязать.

– Ну рот и руки – понятно, а глаза зачем?

– Посмотрит он на тебя пристально – и все, хрендец твоей спокойной жизни. Будешь ты ему служить на задних лапках. Видел я, как он это делал. Сидел он, значит, у меня в корчме. – Эх, какие были времена, никто не будил с утра, не швырялся тобой и не объявлял героем, чтоб на бойню отправить. – И пристал к нему один пьянчуга, так этот засранец глянул на него – и все, упал наш местный алкоголик и проспал до утра. С тех пор больше и не пил.

– Страшноватая история, – голосом, не выражающим ничего, отозвался Холодок. – Ладно, завяжем и глаза. Что-то еще?

– Да, ни в коем случае не говорить с ним. Заговорит, собака, к чертям.

Холодок выдал подобие улыбки, чем это я его пронял?

Мы замолчали, лейтенант утратил ко мне всякий интерес и занялся разглядыванием своих ногтей. Чертовски интересное занятие, под ногтями можно найти столько всего, даже трехдневную пайку. Я вытянулся, а вдруг и вправду найдет, да не поделится, вон как зыркает.

Бог ты мой, вот это лапа, да я в ней целиком утону, а на такого дурня, как Трепа, и ногтя хватит. Нет, не баба Холодок, не баба. Хотя…

Я вытянулся еще больше, стараясь заглянуть за расстегнутый мундир. Черт, не вижу, надо бы ближе сесть. Я пододвинулся и напоролся на ледяной взгляд Холодка. Он улыбнулся шире:

– Я знаю, что обо мне говорят, и даже знаю кто. И если это не трогает меня, почему это должно трогать тебя?

– Да нет, меня это не трогает. Просто интересно, правда ли то, что говорят?

– Хм… – Он еще и глазами умеет улыбаться. – А если да, что ты будешь делать?

Я задумался, серьезно задумался, но ничего лучшего, чем молча встать и уйти, не придумал. За моей спиной раздался торжествующий хохоток Холодка. Нет, не баба он.

Чертов дождь изводит нас третий день, поганые телеги ломаются одна за другой, заморозок бы скорей, до черта надоело их из грязи выталкивать.

Старый хрыч едва не задохнулся, когда ему завязали рот. Пришлось развязать, и теперь мы наслаждались отборной руганью, вперемежку с историей его жизни. Ругань бывала интересней, чем его жизнь. Будь он странствующим певцом, его давно бы распяли на городских воротах и показывали всем бездарям, норовящим проскочить внутрь.

Меня тошнило всякий раз, как он заводил разговор о своей семье и пользе тяжелого упорного труда и самосовершенствования, нуднее ничего он придумать не мог, вот и изводил нас этой хренью. Дайте я получше отработаю на нем свой удар справа или слева. Ну хоть дайте ему кто-нибудь оглоблей по башке, вон и телега опять сломалась.

Горгон залез под нее целиком, Плеро прыгал вокруг, не зная, за что ухватиться, еще двое молча наблюдали за происходящим.

Мы – люди из охраны Грамаля и не лезем чинить эту дрянь. Толкать – толкаем, но чинить, да в грязи… Нет уж, они-то Грамаля не охраняют.

Мы сменяли друг друга, дежуря по двое. Сидящий внутри выслушивал все плачи и истории колдуна, второй, едущий верхом, рядом с повозкой, получал еще и порцию дождя. Я всеми силами уклонялся от свиданий со стариком, предпочитая верховую прогулку под дождем.

У всех поголовно текло из носа. Холодок свалился в горячке на второе утро и с тех пор не показывал носа из своего штаба. Я как мог пытался вызнать у его людей побольше о нем. Но они лишь пожимали плечами. Никто ничего не знает. Как можно служить с такими людьми? Вот воевать – прелесть. На допросе, коли попадутся, на вопрос: «Кто ваш командир?» – они пожмут плечами и ответят: «Спроси сам». И все, из них больше ничего не вытянешь. Только Валет оказался немного более разговорчив. Отпивая из моей специально припасенной фляжки, он сообщил, что готов за лейтенанта и в огонь, и в воду, так как тот ему жизнь спас. Ему и его брату. Правда, брата потом убило, но вот сам Валет еще живой и готов за Холодка жизнь отдать и, ежели надо будет, в ад спуститься. На мой вопрос, правда ли то, что говорят о Холодке, Валет вернул мне фляжку и, насупившись, пробурчал:

– Вот поймаю как-нибудь вашего Трепу и язык ему вырву, чтоб зря на людей напраслину не возводил. Холодок – баба, это ж надо такое придумать!

С этими словами он ушел, всем своим видом показывая, что я идиот, если верю в идиотские слухи, порожденные идиотом. Я пожал плечами и признал, что я идиот. Больше я никого об этом не спрашивал.

– Завтра просветлеет. – Ко мне подошел Треф и вернул из раздумий о странном лейтенанте к поломанной телеге и гнусному мокрому дождю.

– С чего взял? – Мне тоже надоел дождь, но вот так самоуверенно заявлять я бы не стал. Чертов колдун, может ведь наколдовать солнышка кусочек. А может, он-то дождь и колдует? Я задумался, сопоставляя поведение Грамаля и изменения погоды, почему и пропустил описание семейной приметы Трефа.

– Ну смотри, коли обманешь, – сказал я, когда Треф умолк. – Если с утра солнца не будет, сниму я с тебя башку и набью дорожной грязью. Потом на место поставлю. Ну а если будет, тогда потом мне это повторишь, а я тебе пайку отдам.

– Лады, – усмехнулся он.

Всегда мне попадаются люди, готовые жрать все подряд. Я так не могу. Меня от этой гнили воротит. Мне мясца подавай. Пора в офицеры выбиваться, их куда как лучше нашего кормят.

– Ну что там у вас? – От нетерпения я едва не сорвался на крик. Горгон лежал под телегой не шевелясь, еще чуть-чуть – и мы услышим его могучий храп. – До утра возиться будешь?

– Так даже не вечер еще, – отозвался возница, – хотя, могет, и до утра. Сегодня уж точно никуда не поедем.

– Как так?

– А вот так. – Он вылез, кое-как оттер руки и пустился в описание поломки в словах, которые я впервые слышал.

– Ладно, ладно, остынь. Плевать мне, что там сломалось. Починить-то сможешь?

– А то! – Он довольно улыбнулся.

Никто лучше него не разбирается во всяких телегах, сбруях и прочей дряни.

– Надо бы с дороги убраться, – подал голос Треф.

Точно надо, но надо еще и знать куда.

– Валет, найди-ка нам местечко для ночлега!

Валет застонал, но ослушаться моего приказа не посмел.

И нашел полянку. Отличная полянка, окружена со всех сторон деревьями, словно стражей, скрыта от глаз. Здесь даже суше как-то. Но трава все равно мокрая, а с неба и деревьев капает.

Мы расположились в центре, поставив повозки квадратом. Сухих деревьев не было, и костер никак не хотел разгораться, но разум победил природу. Среди нас колдун, и, пару раз получив увесистые пинки под зад, он согласился нам помочь.

Огонь затрепыхался, и все с облегчением вздохнули. От одежды повалил пар, послышались шутки. Жизнь не так уж и плоха, если не слишком много от нее требовать. А много ли нам надо? Набить желудок да поспать вволю.

И то и другое я сделал с превеликим удовольствием.

Меня толкали в бок. Какая сволочь посмела потревожить мой сон? Глаза нехотя открылись, рот изрыгнул проклятия. Голова медленно повернулась, руки, готовые вцепиться в горло идиоту, поднялись и опустились на место. Грамаль, муравьев ему в печенку, прислонившись к борту, тихонько пихая ногами мой бок.

– Сержант, а сержант! – жалобно поскуливал он.

– Чего тебе, старик? – И какой болван догадался запихнуть его в одну повозку со мной? Узнаю, голову отверну.

– Мне на воздух надо.

– Ну так ползи. Тебя там встретят.

– Ты не понимаешь, – расстроенно пробормотал он. – Мне до ветру.

– Ух-х! – Я с трудом оторвал от пола не желающее слушаться тело и выволок его наружу. – На прогулку, – объяснил я вскочившему было солдату. Тот опустился на место, утратив к нам интерес.

Грамаль пыхтел и сопел, развязывая штаны, а, присев, начал издавать и вовсе жуткие звуки. Не дай бог дожить до его лет.

– Ну что, все дела сделал? Пошли назад. – Мне не терпелось избавиться от его общества.

– Подожди! – прошептал он и огляделся по сторонам. – Отпустил бы ты меня, сержант.

– Эт чего вдруг? – опешил я.

– Она много для тебя значит?

– Кто? – спросил я, что было силы выпучив глаза.

– Та девушка, что обнимала тебя.

– А-а… – И что ему ответить? – Да нет. С чего ты взял?

– Не думаю, что ты стал бы рисковать ради ничего не значащей юбки. Ты знаешь, кто она? Знаешь! Ты же украл медальон. Ты спрятал его. Не смотри так, я знаю все. Я же колдун и могу читать мысли. А ты парень не дурак. Знаешь, что с ней будет, если узнают, кто она. И со всеми вами тоже. Отпустил бы ты меня, а?

– Не-а, не пойдет, старик. Вот если б ты сказал, где зарыт огромный клад, я б подумал. А ты о бабе какой-то.

«Старый пень, мысли, говоришь, читаешь, ну так прочти эту, о себе и родственниках своих. Ну как тебе?»

– Отпустил бы ты меня, сержант, и никто бы не узнал, кто она.

«Уймешься ты когда-нибудь?»

– Я ведь старый человек. Пыток не сдюжу и все расскажу.

«Это я и без тебя знаю».

– Отпусти, а?

– Пошли! – Увесистый пинок придал ему ускорения. Отпустить, и что дальше? Броситься на меч? Ведь ежели не довезу, меня вздернут, как собаку. А так еще неизвестно, что выйдет. Может, придумаю чего.

Но пока мы шли до лагеря, ничего не придумывалось, в голове крутилась лишь одна мысль, что Адель и впрямь не простая деревенская девочка. Надо что-то придумать, да не думается ничего, ладно, вот дойдем до повозок, я залезу в свою, обернусь плащом и там, на месте, придумаю. Однако, когда мы дошли до лагеря, думать стало совсем некогда.

Крики и звон мечей я услышал задолго до того, как увидел нашу полянку. Прижавшись к костру, все сопровождение Грамаля отбивалось от наседавших простолюдинов с дубинами в руках. И пока одни из них дрались, другие яростно обыскивали повозки.

Я ткнул Грамаля носом в землю и, прорычав: «Лежи тут! Двинешься – прирежу!» – бросился на выручку. Геройски погибнуть – лучший выход из ситуации.

Меня не замечали, и я успел вспороть брюхо одному из нападавших. Второй высунул из повозки морду и осел, меч вошел в него почти по рукоять и никак не желал выходить обратно. Пришлось бросить оружие, чтобы уклониться от еще одного засранца.

Неопытен он был и слишком надеялся на свою силу. Удар-то был великолепен, но меня там уже не было. Я врезал ему в бок. Он хрюкнул, выпустил дубину и оказался в моих руках. Ухватив его за волосы, я несколько раз врезал его мордой о край повозки и с голыми руками кинулся к остальным. Герой я или нет?

Страшен, должно быть, был я в ту минуту. Завидев меня, лесные братья бросились врассыпную. Двоих успели достать, остальные скрылись в темноте.

– Ты где был? – накинулся на меня Холодок.

– Грамаля срать водил, чтоб повозку не изгадил. Это кто был?

– Хрен его знает, мы имен не спрашивали. Налетели из темноты. – Холодок брезгливо разглядывал рану на руке. – Суки, зацепили-таки. Горгона сразу насмерть, Трефа уже тут прирезали, остальные живы?

– Живы, – ответил кто-то, – но не целы.

– Ладно, это все потом. Грамаль где?

– Там, в кустах.

Куда девалась моя уверенность?

Чертов старикан наверняка смылся под шумок. Едва дыша, я поплелся туда, где оставил его, и с облегчением вздохнул, увидев в той же позе на том же месте.

Не рассчитал я сил, слишком сильно ткнул его мордой в землю. От удара он вырубился. Тащи его теперь на себе. До утра никто, кроме него, глаз не сомкнул. Мы насчитали одиннадцать трупов и одного живого, но едва вменяемого, с месивом вместо лица.

И с этим я перестарался. То ли сила во мне завелась, то ли дури слишком много. Толку с него не было, он и дышал-то через раз, куда там говорить.

Валет горевал над трупом брата, его не тревожили. Из пятерых братьев, некогда подписавших контракты, в живых остались только он и Бубновый. Двоих я не знал, они погибли еще до моей вербовки. Теперь Треф унес секрет погодной приметы в могилу, а небо над нами просветлело и осыпалось звездами.

– Скоро ляжет снег, – не обращаясь ни к кому, замогильным голосом произнес Холодок.

Утром Валета насильно усадили в повозку и двинулись дальше. На краю поляны остались два холмика и камни с именами умерших. Когда закончим все дела, вернемся и откопаем их, а сгоревший остов так и непочиненной телеги будет нам маячком.

Ну что за хреновая штука жизнь. Сперва нас поливал дождь, теперь жарило солнце. Оно пекло так, что во фляжках закипала вода. И не было от него никакого спасения.

Так уж устроен человек. Не угодишь на него. Дождь – плохо, холодно. Вылезло солнце – и опять все не так, слишком уж жарко и пот в три ручья, та же сырость. Мундиры свалили кучей в последней повозке, голому все не так жарко. Все угрюмо молчали, изнывая от жары. Даже Грамаль, будь он неладен, и тот заткнулся.

– Привал! – едва ворочая распухшим от жары языком, объявил Холодок, так и не снявший мундир. – Сворачивай туда, – он указал на видневшуюся сквозь деревья воду.

Возница с радостью исполнил приказание, и вскоре мы плескались в прохладной прозрачной воде.

– Поживем тут немного? – спросил Валет, наконец-то оправившийся от смерти брата.

– Можно, только разрешения у Холодка спроси. – Я окунул лицо в воду, наслаждаясь прохладой.

– Сам спроси, – бросил Валет и, не снимая порток, нырнул. – У-ух, хорошо, – выкрикнул он, выныривая, – давай сюда, братцы.

Спросить? Ладно, спрошу, вот только найду его сначала. Повозки пусты, если не считать Грамаля и его охранника.

Обас, недовольно морщась, попросил прислать ему замену. Я обещал, но кого заставишь сидеть со стариканом, когда можно порезвиться в воде вволю. Но сменить его все-таки надо, удовольствие, оно ж на всех. Отдав распоряжения, я отправился на поиски лейтенанта.

Терпеть не могу эти колючки, так и норовят разорвать Одежду и пустить кровь. Должны же они кончиться. Нет чтоб вырасти цветочкам, так этой дряни тут, что волос на голове. У-у, как я все это ненавижу. А вот и одежда Холодка.

– Слышь, лейте… – Я осекся, звуки застряли в горле. Холодок стоял ко мне вполоборота и даже не думал прикрыться.

– Ну чего вылупился? – улыбаясь, произнес он. – Ты же хотел правду. Вот она, правда. – Он развернулся, выставив напоказ свою грудь. Солнце играло капельками на совсем не мужской и довольно нескромной груди. И где он, тьфу ты, она, ее прячет, когда в форме. – Брось глазеть, – она сделала шаг ко мне, – и рот закрой. Ну что с того, что я не мужчина. Я все еще твой командир. Так что докладывай, чего хотел?

– Я это… ну мы… – Я старался не смотреть в ее сторону, что я, голых баб не видел? И голых командиров доводилось, но голую бабу-командира, это впервые, – кто-нибудь еще знает?

– Да все вокруг, – засмеялась она и сделала еще шаг, – только думают, что все это выдумки вашего Трепы.

Да, Трепа выдумщик еще тот, на себе испытал.

– Это понятно, а вот так, как я?

– Треф знал, но он умер. – Знал и молчал, мог бы хоть намекнуть перед смертью. – Но ты ведь не это хотел спросить. – Она подошла вплотную.

Я не шевелился.

– Да, ребя…

А все же баба Холодок. Еще какая баба!

В ворота Лесфада нам пришлось колотить полночи. Я кулаки сбил в кровь и, когда ворота, скрипнув, отворились, едва не прибил сонного охранника. И плевать я хотел, что у них ворота охраняют капитаны.

Последние несколько дней прошли в обоюдно приятном знакомстве нас и болотных обитателей. Холодок веселилась, говоря, что эти мелкие твари – не самое страшное на болотах. Да и не болота это вовсе, так, водичка протухла, ее даже пить можно. А вот на ее родине болота так болота, и комары там с лошадь. Ей никто не верил, теряясь в догадках о ее прекрасном настроении. И только я знал, что так сильно ее меняет и что происходит каждую ночь. Другие же по-прежнему считали ее мужчиной. Пусть так и остается.

Нас разместили в сырой, как само болото, на котором стоял замок, башне. Это лучшая, сказали они, специально для героев вроде нас. А в глазах у них было все, кроме почтения. Разговоры с Грамалем не прошли для меня даром, я мысли читать стал и теперь точно знал, что они издеваются. Что же до Грамаля, то его сразу хватанули под белы рученьки и утащили, а он визжал и брыкался и даже пытался кусаться. Когда его заводили в башню, он оглянулся и одарил меня недобрым взглядом. До последнего надеялся, что я его отпущу в надежде сохранить тайну.

Но я рассудил по-другому. Пока он не скажет им, кто такая Адель, он будет жить, а как только скажет – умрет. Поэтому он и сам будет молчать какое-то время. Да наплевать, все, что мне нужно, – это хорошая еда и теплая постель, да чтоб не трогал никто.