«Кто такой Боткин? — Ну, как же… известный врач, «болезнь Боткина» — вирусный гепатит… Еще есть больница его имени где-то в Москве, знаменитая такая…» Так кто же такой Боткин?
      Сергей Петрович Боткин — выдающийся врач-терапевт, один из основоположников физиологического направления русской научной клинической медицины, крупный общественный деятель, надворный советник…
      Будущий первый клиницист, терапевт родился 5 сентября 1832 года в Москве в богатой семье купца и заводчика. Глава семьи отец Петр Кононович Боткин происходил из вольных посадских людей г. Торопца Тверской губернии. В 20-х годах XIX века он основал в Москве крупную чайную фирму, имел заготовительную контору в Кяхте. В Тульской губернии он построил два сахарных завода. В воспитание своих 14 детей он не вмешивался, предоставив это своему старшему сыну Василию. Мать Боткина — Анна Ивановна Постникова, тоже из купеческого сословия, заметной роли в семье не играла.
      Сергей Боткин до 15-летнего возраста учился в своем «домашнем университете», где его учителями были: Василий Петрович — его старший брат, известный литератор, и его друзья — Т.Н. Грановский, В.Г. Белинский, А.И. Герцен. Тогда же он познакомился со взглядами философского кружка Н.В. Станкевича, Белинского, Герцена, собиравшихся в доме Боткиных. А. И. Герцен — друг Боткина и в будущем его пациент, который лечился у него от диабета. Поэт Афанасий Афанасьевич Фет был женат на одной сестре Боткина, на другой — профессор университета Пикулин.
      Т.Н. Грановский, который жил в нижнем этаже дома Боткиных, писал: «…Я следил за развитием Сергея, я видел в нем выдающиеся способности… Он поражал Белинского и меня своей огромной любознательностью».
      К поступлению в Московский университет Сергей готовился у студента-математика А.Ф. Мерчинского, а с августа 1847 года — в частном пансионе. Закончив только второй курс пансиона, Боткин решает его бросить и держать экзамены на математический факультет Московского университета, но возник форс-мажор — указ от 30 апреля 1849 года: прием на все факультеты, кроме медицинского, прекратить. Боткин не сразу отказывается от математики в пользу медицины. Колеблясь в выборе, он заканчивает третий курс пансиона и лишь весной 1850 года решается подать документы на медицинский факультет.
      Сергей Петрович Боткин окончил медицинский факультет Московского университета в 1855 году и вскоре с отрядом Н.И. Пирогова уже принимал участие в Крымской кампании, исполняя обязанности ординатора Симферопольского военного госпиталя. На стороне Турции против России выступили Франция, Англия и позже — итальянское государство Сардиния. Осенью 1854 года, точнее 1 сентября, на горизонте у Севастополя показались сотни вражеских кораблей. Еще через несколько дней произошла высадка десанта противника у Евпатории. Разгорелись бои на русской земле, был осажден город-крепость Севастополь. Количество раненых измерялось десятками тысяч человек.
      В 1856–1860 годах Боткин находился в заграничной командировке. По возвращении он защитил докторскую диссертацию «О всасывании жира в кишках» и в 1861 году был избран профессором кафедры академической терапевтической клиники.
      Чтобы оценить значение Боткина, необходимо припомнить, в каком положении находились русские врачи и русская медицина во время его деятельности. Как пишет историк медицины Е.А Головин, «медицинские кафедры во всех русских университетах были заняты людьми, лучшие из которых не выходили за уровень посредственности. Ученым считали уже того, кому удавалось перевести с иностранного на русский язык или скомпилировать, с грехом пополам, какое-нибудь руководство по лечению болезней. Большинство преподавателей повторяло из года в год одни и те же, раз и навсегда заученные лекции, сообщая подчас сведения, носившие средневековый отпечаток. В своих лекциях одни клиницисты вещали, что печень есть «много раз свернутый кишечный канал», другие разглагольствовали о молоке, всасывающемся в кровь в послеродовом периоде, и т. п.».
      Научной медицины не было, практическая медицина находилась в руках больничных врачей, которыми преимущественно были немцы, особенно в петербургских больницах. Скорбные листки велись на немецком языке, и были случаи, когда врачи затруднялись объясниться по-русски со своими пациентами. В обществе не вольно сложилось убеждение, будто хорошо может лечить только врач нерусского происхождения. Поэтому не только высшее общество, но, например, купцы и даже зажиточные ремесленники лечились у врачей немцев.
      Вечно так продолжаться не могло. В медицинскую академию были приглашены И.М. Сеченов и С.П. Боткин, врачи молодые (Боткину было 28 лет), но получившие уже некоторую известность своими теоретическими работами в медицинской среде Германии и Франции. После основательного знакомства с теорией и практикой во время многолетнего пребывания за границей, Сергей Петрович Боткин, вернувшись в Петербург, был назначен адъюнктом к заведующему академической клиникой внутренних болезней профессору Шипулинскому.
      Профессор С.П. Боткин начал с преобразований. Он первым в России создал в 1860–1861 годах при своей клинике экспериментальную лабораторию, где производил физические и химические анализы и исследовал физиологическое и фармакологическое действие лекарственных веществ. Изучал также вопросы физиологии и патологии организма, искусственно воспроизводил на животных аневризму аорты, нефрит, трофические расстройства кожи с целью раскрыть их закономерности. Вместе с тем он подчеркивал, что клиницист может только до известной степени переносить на человека данные, получаемые в результате опыта на животных. Исследования, проведенные в лаборатории Боткина, положили начало экспериментальной фармакологии, терапии и патологии в русской медицине. Эта лаборатория была зародышем крупнейшего научно-исследовательского медицинского учреждения — Института экспериментальной медицины.
      Сергей Петрович также впервые широко использовал лабораторные исследования (биохимические, микробиологические); ввел измерение температуры тела термометром, аускультацию, перкуссию, осмотр больного и др. С беспристрастностью судебного следователя он собирал и анализировал собранные данные и давал студентам стройную картину болезненного процесса.
      Но вот истек срок службы профессора Шипулинского, и на его место стали подыскивать достойного кандидата. Возможно, искренняя убежденность, что из русского врача не может получиться что-то путное, возможно, желание сохранить лидерство за немцами побудило большинство членов академии предложить профессора Феликса Нумейера. Последний был не прочь приехать в Петербург и даже готов был выучить русский язык.
      В студенческой среде эта затея вызвала справедливое негодование. Студенты заявили, что Сергей Петрович — квалифицированный врач, прекрасный педагог и они хотят его видеть в качестве заведующего клиникой. С этим желанием совпало настроение директора Медико-хирургической академии П.А. Дубовицкого, его зама Н.Н. Зинина и заведующего кафедрой физиологии и гистологии Н.М.Якубовича (1817–1879) предоставить возможность развернуться наконец-то национальным силам. После бурных дебатов С.П. Боткина назначили профессором академической клиники внутренних болезней.
      И.М.Сеченов писал в своем дневнике: «Для Боткина здоровых людей не существовало, и всякий приближавшийся к нему человек интересовал его едва л и не прежде всего как больной. Он присматривался к походке и движениям лица, прислушивался, я думаю, даже к разговору. Тонкая диагностика была его страстью, и в приобретении способов к ней он упражнялся столько же, как артисты вроде Антона Рубинштейна упражняются в своем искусстве перед концертами. Раз, в начале своей профессорской карьеры, он взял меня оценщиком его умения различать звуки молоточка по плессиметру.
      Становясь посредине большой комнаты с зажмуренными глазами, он велел поворачивать себя вокруг продольной оси несколько раз, чтобы не знать положения, в котором остановился, и затем, стуча молотком по плессиметру, указывал, обращен ли плессиметр к сплошной стене, стене с окнами, к открытой двери в другую комнату или даже к печке с открытой заслонкой».
      Итак, на петербургском горизонте появляется могучая молодая сила, пытливый аналитический ум. Само собой разумеется, что возникновение такого человека, объявившего войну всякой рутине, многим пришлось не по вкусу. Как говорится, не велик тот, в кого не бросают грязью. С.П. Боткину пришлось испытать участь всех новаторов: зависть, раздувание ошибок, несправедливые наветы. И случай представить С. П. Боткина едва ли не неучем вскоре представился.
      Завистники очень обрадовались, когда Сергей Петрович поставил одному больному диагноз — тромбоз воротной вены, но тот благополучно прожил несколько недель, теша злорадство недоброжелателей. Боткин пытался объяснить это обстоятельство, однако его противники не желали признавать основательность его доводов, опасаясь расстаться с надеждой доказать шарлатанскую заносчивость молодого профессора. Вскоре больной умер, весть об этом быстро распространилась по Петербургу, который, как и вся академия, застыл в томительном ожидании: окажется ли действительным диагноз Боткина.
      Когда объявили о часе вскрытия, анатомический театр вмиг переполнился друзьями и врагами Сергея Петровича и просто любопытными. Патологоанатом профессор Ильинский при гробовой тишине извлек воротную вену, в которой содержался тромб. Недоброжелатели С.П. Боткина притихли. После этого случая о поразительной диагностической интуиции Боткина ходили легенды. Его имя сразу стало популярным и за стенами академии. Посыпались приглашения к тяжелым больным как со стороны врачей, ему сочувствующих, так и со стороны враждебно настроенных. В начале 1872 года профессору Боткину поручили лечить Государыню Императрицу, серьезно заболевшую. Сергею Петровичу удалось восстановить ее угасавшие силы и на много лет продлить ей жизнь. При дворе, как и везде, он скоро приобрел доверие и любовь и получил свободный доступ к царской семье, у которой пользовался расположением.
      До С.П. Боткина большинство выпускников академии увядало в захолустьях, он выдвинул своих учеников в петербургские больницы. Так открылся доступ для русских врачей, до того времени закрытый или затрудненный для них до крайности. Одним из важнейших периодов развития медицины вообще и русской в частности являются 1856–1875 годы. Такой сравнительно короткий отрезок времени объясняется двумя важными обстоятельствами в истории медицины. Во-первых, именно в это время с полной очевидностью обнаружилась несостоятельность гуморальной теории, той теории, которая почти безраздельно властвовала как в западноевропейской, так и в русской медицине с начала и до середины XIX столетия.
      Гуморальная медицина была виталистической; конечной причиной всех жизненных явлений была провозглашена «жизненная сила» — начало невесомое, непротяженное и потому непознаваемое, а раз оно непознаваемое, то какой смысл могут иметь споры о механизмах действия этой силы, какой смысл в критике различных толкований того или иного проявления этой самой силы, того или иного факта. Критикуя гуморальную теорию, Федор Иванович Иноземцев (1802–1869), профессор кафедры хирургии Московского университета (1846–1859 гг.), говорил, что обмен веществ в клетках и тканях не может совершаться без участия нервной системы. «Кровь без деятельности узловых нервов есть только живой материал в нашем теле, неспособный сам собою совершать физиологические операции в сфере питания», — говорил Иноземцев. Философия гуморальной медицины учила «Первый деятель в нашем организме есть жизненная сила, самостоятельно образующая материю и ее формирующая — это начало невесомое, неуловимое, проявление вечно деятельного, вечно движимого духа, для которого организм всего лишь земная оболочка».
      Во-вторых, поскольку обнаружилась несостоятельность гуморальной теории, возникла потребность в новой теории медицины, которая более гармонично обобщила бы факты, исподволь накопившиеся в рамках старой, гуморальной теории медицины и вступившие с ней в противоречие.
      Так и произошло, притом почти одновременно сразу в двух странах: в России и Германии. В России новую теорию медицины представил Боткин, в Германии — Вирхов. По своему содержанию это две совершенно различные теории. Теория Вирхова основывалась на учении о клетке, теория Боткина — на учении о рефлексе. Обе теории легли в основу двух разных направлений в медицине: теория Вирхова положила начало анатомическому, или «локалистическому», направлению, теория Боткина — физиологическому, или функциональному.
      Свои взгляды по вопросам медицины Сергей Петрович Боткин изложил в трех выпусках «Курса клиники внутренних болезней» (1867,1868, 1875) и в 35 лекциях, записанных и изданных его учениками. («Клинические лекции С.П. Боткина», 3-й вып., 1885–1891). Профессор Боткин был истинным новатором, совершившим переворот в медицинской науке, творцом естественно-исторического и патогенетического метода в диагностике и лечении. Он является основоположником научной клинической медицины.
      В своих воззрениях С.П. Боткин исходил из понимания организма как целого, находящегося в неразрывном единстве и связи с окружающей его средой. Эта связь, прежде всего, выражается в форме обмена веществ между организмом и средой, в форме приспособления организма к среде. Благодаря обмену организм живет и сохраняет известную самостоятельность по отношению к среде, благодаря процессу приспособления организм вырабатывает в себе новые свойства, которые, закрепляясь, передаются по наследству. Он связывал происхождение болезни с причиной, которая всегда обуславливается исключительно внешней средой, действующей непосредственно на организм или через его предков.
      Центральным ядром клинической концепции Боткина является учение о внутренних механизмах развертывания патологического процесса в организме (учение о патогенезе). Он доказывал, что одна из теорий, т. н. гуморальная теория медицины, с ее учением о расстройстве движения и соотношения «соков» в организме, совсем не разрешала проблемы патогенеза. Другая же целлюлярная теория объясняла лишь два частных случая патогенеза: распространение болезненного начала путем непосредственного перехода его с одной клетки на другую и распространение путем переноса его кровью или лимфой.
      Профессор С.П. Боткин дал более глубокую теорию патогенеза. Он противопоставил учению Вирхова об организме как «федерации» клеточных государств, не связанных с деятельностью нервной системы и средой, свое учение об организме как о едином целом, управляемом нервной системой и существующем в тесной связи с внешней средой. Сергей Петрович исходил из учения И.М. Сеченова о том, что анатомо-физиологическим субстратом всех актов человеческой деятельности является механизм рефлекса. Развивая эту теорию, он выдвинул положение, что и патологические процессы внутри организма развиваются по рефлекторным нервным путям. Так как в рефлекторном акте главным членом является тот или иной узел ЦНС, то Боткин большое внимание уделял исследованию различных центров головного мозга. Он экспериментально открыл центр потоотделения, центр рефлекторных воздействий на селезенку (1875 г.) и высказал предположение о существовании центра лимфообращения и кроветворения. Показал значение всех этих центров в развитии соответствующих заболеваний и тем доказал правоту неврогенной теории патогенеза. Исходя из этой теории патогенеза, он начал строить и новую теорию лечения (воздействие на лечение болезни через нервные центры), но не успел развить ее до конца.
      Неврогенная теория патогенеза С.П. Боткина ставит в поле зрения врача не только одни анатомические, но главным образом физиологические или функциональные (через нервную систему) связи организма и, следовательно, обязывает врача рассматривать организм в целом, ставить диагностику не только болезни, но и «диагностику больного», лечить не только болезни, но и больного в целом. В этом коренное отличие клиники Боткина от клиник гуморальной и целлюлярной школы. Развивая все эти идеи, он создал новое направление в медицине, охарактеризованное И.П. Павловым как направление нервизма.
      Сергею Петровичу Боткину принадлежит большое число выдающихся открытий в области медицины. Он первым высказал мысль о специфичности строения белка в различных органах; первым (1883) указал, что катаральная желтуха, которую Вирхов трактовал как «механическую», относится к инфекционным заболеваниям; в настоящее время болезнь эта именуется «болезнью Боткина». Установил также инфекционный характер геморрагической желтухи, описанной А. Вейлем. Это заболевание называется «желтухой Боткина-Вейля». Блестяще разработал диагностику и клинику опущенной и «блуждающей» почки.
      Деятельность Сергея Петровича Боткина была обширной и разнообразной. Как издатель он известен тем, что издавал «Архив клиники внутренних болезней профессора Боткина» (1869–1889) и «Еженедельную клиническую газету» (1881–1889), переименованную с 1890 года в «Больничную газету Боткина». В этих изданиях печатались научные труды его учеников, среди которых были И. П. Павлов, А. Г. Полотебнов, В.А. Манассеин и многие другие выдающиеся врачи и ученые.
      Сергей Петрович был первым врачом, избранным в нашу думу, был заместителем председателя Комиссии общественного здравия. В 1886 году его выбрали председателем Комиссии по вопросу улучшения санитарных условий и уменьшения смертности в России. Он попробовал реформировать всю систему здравоохранения, но не было для этого ни людей, ни денег, ни лекарств, ни нужной статистики.
      Сергей Петрович умер 11 ноября 1889 года во Франции, в Ментоне, от ишемической болезни сердца. В двух браках (первая жена умерла на курорте в Сан-Ремо) у Сергея Петровича родилось 12 детей. Два сына — Сергей и Евгений — наследовали профессию отца. Уже после смерти Сергея Петровича Евгений стал лейб-медиком при дворе. Когда император превратился в гражданина, он не оставил семью Романовых, последовал за ней в Тобольск. При переезде в Екатеринбург ему предложили уехать в Питер. Он остался. За два дня до гибели снова просили оставить Ипатьевский дом. Он посчитал это для себя невозможным. Доктора Боткина расстреляли вместе с царской семьей.

      Вильгельм Макс Вундт (Wundt) родился 16 августа 1832 года в Мангейме (Бадене) в семье пастора. Окончив гимназию, он поступил на медицинский факультет университета в Тюбингене, затем продолжил учебу в Гейдельберге.
      Зимой 1855–1856 годов Вильгельм Вундт был ассистентом в женском отделении медицинской клиники в Гейдельберге, находящейся под руководством его учителя профессора Гассе. Нуждаясь в материальных средствах, доктор Вундт сутками дежурил в клинике и так уставал, что несколько дней подряд его приходилось будить для обхода тяжелобольных. Часто случалось, что, сильно утомившись от напряженной дневной работы, он одевался в полусонном состоянии, посещал больных и делал все нужные назначения, не в состоянии полностью проснуться. Все, что в отдельных случаях приходилось делать, он делал скорее механически, чем осознанно.
      Однажды с Вундтом произошел занятный случай. Вот как рассказывает об этом сам Вундт: «Ночью меня разбудили и позвали к тифозной больной, которая находилась в страшном бреду, чем беспокоила других больных. Я отправился к больной, как будто проснувшись, в действительности я находился в состоянии, подобном сну. Я говорю — как будто проснувшись — потому что разговаривал с сиделкой, с другими больными совершенно так, как это бывало в нормальном состоянии. Однако при воспоминании мне стало ясно, что я не был в полном сознании, хотя я и говорил по содержанию то, что соответствовало делу».
      Далее Вундт сообщает, что вместо успокаивающего лекарства дал больной йод. Ему в тот момент показалось, что йод и есть это успокаивающее лекарство. Когда же он попытался влить ей в рот йод, больная, к счастью, тотчас его выплюнула. Он говорит, что не мог перепутать препараты. Он знал, что взял йод, но в то же время перенес свойства успокаивающего лекарства на йод. Даже удивление сиделки не привело его в сознание. Только когда он вернулся в свою комнату, ему стало ясно, что он действовал в состоянии, похожем на сомнамбулизм. Он испугался и разбудил своего коллегу, а рано утром рассказал все профессору и только тогда немного успокоился. Но хлопоты того дня навсегда оставили в его памяти глубокое впечатление.
      Вспоминая происшедшее, он говорит, что воспринимал тогда зрительные и слуховые впечатления верно, но все же иначе, чем в нормальном состоянии: предметы казались дальше, чем обыкновенно, слова слышались как на большом расстоянии, и с этим связывалось какое-то чувство, похожее на обморок. Причем состояние все время было одинаковой силы, и со стороны ему казалось, что он в бодрствующем состоянии. Он квалифицирует свое состояние как легкую степень самопроизвольного сомнамбулизма. Легкая степень — потому что не было амнезии.
      Неожиданно доктор Вундт отказывается от карьеры практического врача и после семестра, проведённого в Берлине у известного И.П. Мюллера, защищает в 1856 году в Гейдельберге докторскую диссертацию. После чего занимает в этом же университете должность преподавателя физиологии. В его обязанности входило проводить практические занятия со студентами в качестве ассистента, выдающегося немецкого физиолога Германа фон Гельмгольца, с которым, однако, как вспоминал впоследствии сам Вундт, у него дружеских отношений не сложилось.
      Тот факт, что Гельмгольц и Вундт, много лет работавшие вместе, не сблизились, объясняется тем, что Гельмгольц оставался верен идеалам механицизма, иначе говоря, детерминистской физики, тогда как Вундт все более удалялся в область идеалистической философии (профессором которой он стал в дальнейшем).
      В область психологии Вильгельма Вундта влекли физиологические занятия. Его первой книгой было «Учение о мышечных движениях» (1858), второй — «Материалы к теории чувственного восприятия» (1858–1862). Обе темы — движение и ощущение — были в то время очень популярны в физиологии; и обе они неизбежно сталкивались с влиянием непривычного для физиологического мышления психологического фактора. В частности, в этих ранних работах важное значение придавалось рефлексу. Но он уже оказывался не чисто мышечной функцией, а участником построения восприятия, то есть психического продукта.