Сто великих врачей

Если иллюзия — неправильное искаженное или ложное мнимое восприятие предметов в реальной действительности, то галлюцинация — это восприятие несуществующего в данное время и в данном месте реального предмета. Термин «галлюцинация», впервые введенный в психиатрическую литературу французским психиатром Франсуа Буассье де ла Круа де Соваж (1706–1767), профессором медицинского факультета Монпелье, означает «ошибку», «погрешность», «обман». Деление таких обманов и ошибок восприятий на галлюцинации и иллюзии установил Эскироль.
      В этом же году Эскироль приступает к чтению курса клинической психиатрии, который он ведет до конца своей жизни. Эскироль изложил такие важные теоретические и практические проблемы клинической психиатрии, как классификация психических расстройств, различие между иллюзиями и галлюцинациями, понятие о врожденном и приобретенном слабоумии, о ремиссии и интермиссии.
      Учитель Эскироля Пинель описал лишь три формы душевных болезней: манию, меланхолию и безумие (demence). Как и многие другие авторы до него, он не относит первопричину сумасшествия к мозгу, а ищет скорее, как раньше называли, «симпатическое» воздействие: мозг поражается лишь вследствие заболеваний пищеварительной области. «Вообще кажется, что первоначальный очаг душевных заболеваний лежит в области желудка и кишок, и из нее, как центра, путем особого рода иррадиации распространяется помрачение рассудка». Это воззрение Пинеля является философским, как и его нозология.
      Согласно Эскиролю психические болезни ни в чем не отличаются от других болезней. Психозы имеют преходящие характерные симптомы, отличаются периодическим течением и неопределенной продолжительностью. В анатомическом отношении это хронические мозговые заболевания без лихорадки. Выделяя пять форм психозов (меланхолия, мономании, мания, спутанность и слабоумие), Эскироль считал, что один больной в течение своей болезни может пройти через все эти формы психозов. Эскироль оказал влияние на Гризингера, который соединил направление Эскироля с психологией Гербарта и создал систему психиатрии.
      В 1825 году Эскироль возглавил психиатрическую больницу в Шарантоне. В этом знаменитом доме для сумасшедших (L`Hospice de St. Maurice) в городке Шарантон-Ле-Пон близ Парижа, близ Сены и Венсенского леса, основанном в 1641 году, он в течение 10 лет лечил от помешательства философа Огюста Конта, основателя социологии и философского позитивизма. Закончив лечение, Конт без всякой причины прогнал жену, которая своей нежной заботой спасла ему жизнь. Перед смертью Конт объявил себя апостолом и священнослужителем материалистической религии, хотя раньше проповедовал уничтожение духовенства. И что самое интересное, он возвестил, что в будущем женщины смогут беременеть без помощи мужчин. Последнее заявление поспешно отнесли на счет его психического недомогания, а он оказался провидцем. Ученик Эскироля Жюст Луи Кальмейль (Juste Louis Calmeil, 1798–1840) после смерти учителя занял директорское место в Шарантоне (1840). Его капитальный труд посвящен истории средневековых психических эпидемий (вышел посмертно в 1845 г.). Он ввел понятие «абсанс» (фр. Absence — отсутствие, кратковременное (от 2 до 20 с) угнетение или выключение сознания с последующей амнезией).
      Жан Эскироль принимал активное участие в разработке закона об охране прав и интересов душевнобольных. Почти все приюты для душевнобольных представляли собой старые развалившиеся сырые помещения, в которых помешанные обычно содержались вместе со стариками, калеками, слабоумными, проститутками и преступниками. В ряде городов их содержали в тюрьмах, в условиях куда худших, чем те, в которых находились заключенные. Не было ни одной тюрьмы, где бы не содержались умалишенные. Непрерывная и целенаправленная работа Эскироля в области общественной психиатрии завершилась созданием первого проекта законодательства о душевнобольных, известного как «Закон от 30 июня 1838 г.». В нем были изложены положения, защищающие права и интересы душевнобольных. Примечательно, что после выхода 30 июня 1838 года первого в мире закона, охраняющего права и интересы душевнобольных, по которому ни один больной не может быть лишен свободы без медицинского освидетельствования, инспекция заведений для душевнобольных была отменена.
      Жан Эскироль указал на клиническое значение соматических нарушений при психических заболеваниях, особенности ухода за душевнобольными. Он осветил ряд вопросов социально-правовой психиатрии. Его работы послужили основой для развития психиатрии как науки. Двухтомное руководство «Душевные болезни с точки зрения медицины, гигиены и судебной медицины», вышедшее в свет в 1838 году, подвело итог всей 40-летней деятельности Эскироля. Но вот наступил трагический день — 12 декабря 1840 года, когда закатилась жизнь Эскироля и вместе с ней слава Сальпетриер как психиатрической школы.
      Гордость французской и мировой психиатрии являют собой ученики Эскироля: Э. Паризи, Паршапп, Жорже, Л.Л. Ростан, Г. Вуазен, Ж.Г.Ф. Бойярже, Ж.Л. Кальмейль, О.Б. Морель, ввел в психиатрию понятие о вырождении, Ж.Р. Фальре-отец описал маниакально-депрессивный психоз, А.Л. Фовилль — манию величия, высказал мысль, что кора головного мозга является седалищем психических способностей, Ш.Э. Ласег — манию преследования.

Велланский (1774–1847)

      Характеризуя состояние медицины на рубеже XVIII и XIX веков, Ф.К. Гартман писал: «Через все помянутые системы… теория болезни и всей врачебной науки достигла такого состояния, где она теперь находится и где врачи от высочайшего умозрения готовы низринуться в глубочайшую пропасть эмпирии», … а… «наибольшее число практических врачей под видом Гиппократовой медицины, натуральной философии, контрастимула, Бруссеева раздражительного способа, магнетизма и гомеопатической системы лечат больного по одной грубой эмпирии».
      Книгу «Общая патология» (1825 г.) Ф.К. Гартмана, из которой взята эта цитата, перевел Д. Велланский. Среди врачевателей начала XIX века в России Данило Михайлович Велланский занимает совершенно особое место. Его влияние выходило далеко за пределы физиологии и медицины и отразилось на общем ходе развития философской мысли; оно распространилось не только в Петербурге, но и в других городах. У Велланского друзей и последователей в Москве было не меньше. Он был знаком с поэтом Жуковским и обсуждал с ним устройство во дворце класса философии; он говорил Жуковскому: «Счастливы народы, где философы царствуют, а цари философствуют». Велланский был тесно связан с видными философами-шеллингианцами своей эпохи: князем и писателем, музыковедом Владимиром Федоровичем Одоевским и профессорами Московского университета М.Г. Павловым и И.И. Давыдовым. Об огромном влиянии Велланского и интересе к нему говорит хотя бы тот факт, что кружок представителей московской интеллигенции предложил ему 20 000 рублей с просьбой прочитать им двадцать лекций.
      Данило Михайлович Велланский прошел трудный путь бедного талантливого юноши, прежде чем добился такой исключительной роли в движении научной мысли в России. Его отец Михаил Кавунник, уроженец Черниговской губернии, был кожевником и дать какое-либо образование детям не мог. Данило Кавунник тяготился своей фамилией и новую фамилию получил от приютившего его помещика Белозерского, который, однажды читая французский роман, задержался на слове «vaillant» (смелый) и окрестил звучной фамилией — Велланский — украинского паренька, к этому времени уже работающего в качестве фельдшера и мечтавшего об образовании.
      Данило Михайлович Велланский — доктор медицины, хирург, физиолог, патолог, академик Императорской Медико-хирургической академии; коллежский советник и ордена Святого Владимира 4-й степени Кавалер.
      Данило родился 11 декабря 1774 года в украинском городе Борзни Черниговской губернии. До 11 лет грамоты не знал, а потом за его образование взялся дьяк. Будучи в острой нужде, Данило обратился к врачу Костенецкого с просьбой принять его на роботу фельдшером. Доктор объяснил ему, что сделать этого не может, так как фельдшер должен знать латинский язык. Тем не менее он решил помочь парню. Один знакомый Костенецкому помещик имел детей, изучавших латинский язык, и Даниле разрешили присутствовать на занятиях. Спустя год Данило появился у доктора Костенецкого с листом бумаги, на котором он самостоятельно написал по-латыни просьбу принять его фельдшером. Удивленный такими быстрыми успехами, врач посоветовал Даниле ехать учиться в Киев в Духовную академию.
      В 15-летнем возрасте Данило поступил в Киевскую Духовную академию. Первые годы учебы он находился в состоянии религиозной экзальтации: мечтал быть архиереем и так много молился и так страстно бил поклоны, что на его лбу постоянно красовалась огромная шишка сизого цвета. Он увлекся в 18 лет чтением светской и научной литературы, и постепенно мысль о духовной карьере стала отходить на задний план. Не оставляя академии, он устроился учителем к детям помещика Хрущова. Перед ним была поставлена задача — за два года подготовить их к поступлению на службу в гвардию. В счет оплаты Данило попросил, чтобы и его с детьми помещика определили в гвардию. Однако вскоре его планы круто изменились. Стало известно, что из академии должны послать 5 человек за границу для изучения медицины. В кандидаты попадут только те, кто лучше других учится. Данило свой шанс не упустил.
      Его просьбу удовлетворили, и он выехал в Петербург, чтобы оттуда проследовать за границу. Только он приехал в град Петра, как разнеслась скорбная весть — умерла Екатерина II. На престол взошел сын Павел. Распоряжение Екатерины II, касающееся поездки молодежи за рубеж, было отменено из-за смутного положения во Франции. Велланский время попусту не тратил. Пока суд да дело, он определился в 1796 году в медико-хирургическое училище, преобразованное в 1798 году в Петербургскую Медико-хирургическую академию. Вскоре на престол взошел Александр I, и политика Екатерины направлять способную молодежь на учебу за границу была вновь востребована. В 1802 году Велланский выехал за рубеж.
      26-летний Велланский, находясь в 1802–1805 годах за границей, увлекся натурфилософией, которой занимался под руководством Ф. Шеллинга и его ученика и последователя Окена и остался до конца жизни их приверженцем. Своими незаурядными способностями Велланский обратил на себя внимание и добился привилегированного положения, стал любимым учеником Шеллинга — выдающегося философа. Велланский придавал большое значение явлениям магнетизма и теории полярности Окена, корни которой уходят в особое понимание и универсализацию явлений магнетизма.
      Лоренц Окен (Lorenz Oken, 01.08.1779– 11.08.1851), настоящая фамилия Оккенфус — немецкий естествоиспытатель, профессор Йенского университета (с 1807 г.), ректор Цюрихского университета (с 1832 г.). Издавал с 1817 года журнал «Isis oder Encyclopadische Zeitung». В 1822 году он основал Общество немецких естествоиспытателей и врачей, проводил ежегодные съезды. Совместно с И. Гёте Окен выдвинул «позвоночную» гипотезу, считавшуюся общепринятой. Согласно ей происхождение и строение черепа представляют собой ряд видоизмененных и слившихся между собой позвонков.
      Здесь же Велланский познакомился с работами брата Ф.Шеллинга, Карла Эберхарда Шеллинга (1783–1855), врача из Штутгарта; и с замечательным магнетическими опытами Ван-Герта, опубликованными в форме дневника. Ван-Герт (Герт Петер Габриэль ван, 1782–1852), ученик Гегеля, чиновник главного департамента римско-католического культа в Голландии, по словам своего учителя, человек «основательный, богатый мыслями и весьма сведущий в новейшей философии».
      В 1805 году Велланский вернулся на родину и вскоре защитил докторскую диссертацию на латинском языке. Надо заметить, что в его диссертации была представлена новая наука, которая не была знакома даже самым образованным ученым в России. Поэтому неудивительно, что не нашлось ни одного оппонента при защите, несмотря на то что для этого было отведено три дня. Защита прошла без возражений, Велланскому присвоили степень доктора и назначили адъюнктом кафедры ботаники и фармакологии, возглавляемой профессором Рудольфом. После смерти шефа в 1809 году Велланского перевели адъюнктом кафедры анатомии и физиологии профессора Загорского.
      Медицинская карьера Велланского выглядит впечатляюще: 1799 года — подлекарь, 1801 год — кандидат медицины, с 1802 года — лекарь. В 1807 году он утвержден в степени доктора медицины и хирургии. В Медико-хирургической академии Велланский преподавал ботанику, фармацию, анатомию, но главным образом специализировался по физиологии и патологии. Некоторое время он был адъюнктом кафедр терапии и патологии, ботаники и фармакологии, анатомии и физиологии. В 1814 году он становится ординарным профессором, а в 1818 году его назначают библиотекарем Академии вместо Джунковского. В 1819 году Велланского назначили заведующим кафедрой физиологии и общей патологии, которую он занимал 18 лет. Звания академика Медико-хирургической академии он удостаивается в том же году. По причине двусторонней катаракты он совсем ослеп, пришлось в 1837 году оставить кафедру.
      Данило Михайлович так любил философию и вообще науку, что, даже лишившись зрения, он до самой смерти с юношеским увлечением интересовался находками науки и философии. Он автор книги «Пролюзия к медицине, как основательной науке» (1805 г.), первого сочинения в России, проникнутого идеями натурфилософии. В 1812 году Велланский публикует свой первый большой труд (464 стр.) под названием «Биологические исследования природы в творящем и творимом ее качестве, содержащие основные очертания всеобщей физиологии», который является философским обобщением наук о природе. В этом труде Велланский резко критикует все больше и больше дающий себя знать экспериментальный метод в биологии. Он заявляет, что «анатомия, физиология, физика, химия, механика и прочие науки, основанные на опытах в нынешнем состоянии их, то есть не озаренные шеллигианской философией, суть не что иное, как пустые здания».
      Судьба этих книг чрезвычайно интересна. С одной стороны, выход в свет их, в частности «Биологические исследования природы в творящем и творимом ее качестве, содержащие основные очертания всеобщей физиологии», встретил затруднения из-за отрицательного отношения церкви. Только вмешательство питомца новиковской Педагогической семинарии — митрополита Михаила Десницкого, который выступил в Синоде в защиту Велланского, помогло книге увидеть свет. Следующей вышла книга «Опытная, наблюдательная и умозрительная физика» (1831).
      Как эта первая, так и последующие работы Велланского, полные латинских слов, которым, по словам Герцена, придавали «православные окончания и семь русских падежей», не могли не подвергнуться резкой критике. Рецензент журнала «Лицей» так и писал: «Для ученых, знающих латинский язык, лучше было писать на латинском языке, а не знающие этого языка многого не поймут в настоящем произведении». Рецензия «Лицея» резко ставила вопрос о литературном стиле работы Велланского. Рецензия не отбрасывала полностью роль умозрений. Она подчеркивала разницу обоснованных умозрений от «пустых мечтаний». И если в трудах Велланского и имелось очень мало «пустых мечтаний», очень много необоснованных схем и апологий, которыми так полна натурфилософия Окена, то вместе с тем своими трудами Велланский высоко поднял роль теории в понимании явлений органической природы, через ряд последовательных звеньев связанных с явлениями природы неорганической. Взгляд Велланского на человека как на часть природы был передовым и имел большое значение в формировании мышления врачей и философов.
      Один из первых русских академиков-медиков, Данило Михайлович Велланский был поклонником Галля и Месмера. Небезынтересно, что Велланский был первым теоретиком месмеризма на Руси. Он в 1818 году перевел книгу Карла Клуге «Животный магнетизм, представленный в его историческом, практическом и теоретическом изложении».
      На протяжении всей своей научной деятельности Велланский исключительное внимание уделял вопросам животного магнетизма, причем высоко ставил теорию и практику австрийского врача Месмера. В 1840 году, уже будучи в Москве, Велланский написал труд «Животный магнетизм и теллюризм», но публикация его была запрещена цензурой. Рукопись этой работы хранится в Публичной библиотеке в Петербурге. Через много лет она была издана вторично, но уже в другом переводе. Познакомившись с произведениями Велланского по применению месмеровского магнетизма (гипноза), князь Алексей Владимирович Долгорукий стал лечить больных животным магнетизмом.
      Интерес академика Велланского к вопросам животного магнетизма совпадает с интересами определенного круга его современников. Анненков писал о Пушкине, что он в беседе с казанской поэтессой Фукс говорил: «О значении магнетизма, которому верит вполне». Вопросами животного магнетизма были увлечены и писали о них крупные философы и литераторы — В.Ф. Одоевский, Сенковский, Н.А. Полевой и Греч. Нашумевший в 30-х годах XIX века роман Греча «Черная женщина» касается также загадочных явлений животного магнетизма в том виде, в каком они представлялись его современникам.
      Если первый учебник физиологии на Руси под названием «Основное начертание общей и частной физиологии, или физики органического мира» (1836 г.) выпустил в свет академик Велланский, то первым физиологом на Руси был Петр Васильевич Постников (род. Ок. 1676 г.) — внук подъячего Аптекарского приказа Тимофея Постникова. По указу Петра Великого в 1692 году Петр Постников отправляется учиться медицине в знаменитый Падуанский университет. Затем в Голландии у Рюиша (1638–1751) набирается знаний, в частности научился бальзамированию усопших.
      Академик Велланский скоропостижно скончался 11 марта 1847 года.

Мудров (1776–1831)

      В Вологде 23 марта 1776 года родился Матвей Яковлевич Мудров — один из основателей русской терапевтической школы, первый директор медицинского факультета Московского университета. Впервые в России он ввел опрос больного и составление истории болезней, разработал схему клинического исследования больного и т. д.
      Отец Яков Мудров был священником девичьего монастыря. Пошел по стопам отца старший сын Иван, а трое других — Алексей, Кирилл и Матвей — ждали своей очереди. Бойчее других оказался Матвей: красивый, статный парень с черными бровями, кудрявыми волосами, он невольно привлекал к себе внимание. Заглядывались на молодого семинариста вологодские девицы.
      Сосед-переплетчик научил Матвея премудростям своего ремесла. Пригодилась эта наука молодому семинаристу, который стал деньги зарабатывать переплетом тетрадей своих товарищей. А потом и самому переплетчику стал помогать в деле продления жизни книгам.
      Отец рано приучил Матвея к грамоте и на всю жизнь привил любовь к книге. Научил и латыни. Не было в Вологде лучшего чтеца во время богослужений. И быть бы Матвею хорошим священником, но встретился, к счастью для русской медицины, на его пути человек, перевернувший всю его жизнь. В поисках заработка молодой семинарист обратился в зажиточные семьи, где были дети, не нужен ли им учитель русского или латинского языка. У штабс-лекаря Осипа Ивановича Кирдана подрастали два сына — Илья и Аполлон. Мечтал штабс-лекарь отправить их учиться в Москву, но перед тем надо было дать им азы науки. Стал Матвей учительствовать.
      Как-то отец сказал Матвею: «Брось ты эту науку семинарскую, ищи свою дорогу в мирских делах. Вот твой отец! — Три языка знает, врачевать может, все псалмы и молитвы знает, а от бедности никуда не ушел». Задумался Матвей над словами отца. Да и решился стать медиком. Книги Гиппократа и Цельсия были первыми, по которым Мудров выучил латинский язык. Не просто как науку о врачевании воспринял медицину Матвей. Он ее видел, как древние, как добавление к религии, которая призывает думать о ближнем, о его счастье. Узнав о решении Матвея ехать в Москву учиться медицине, Кирдан предложил взять Матвею своих детей, а он напишет письмо старому товарищу, нынче профессору Московского университета Керестури, чтоб помог поступить Матвею в университет.
      В 1794 году 22 лет от роду подался Матвей в Москву в университет. Кирдан, как и обещал, написал письмо своему старому другу Францу Францевичу Керестури, венгру по происхождению, с просьбой помочь Мудрову с поступлением в университет. Сразу же по приезде в Москву, что называется не раздеваясь, повез старый профессор молодежь на Моховую, в университет.
      Официально открытие Московского университета с тремя факультетами, в числе которых был и медицинский, состоялось в 1755 году, но разделения на факультеты не было. Произошло оно только в 1764 году. Поэтому именно эту дату также считают знаменательной — она вошла в историю как дата организации первого Московского медицинского института. Директор Московского университета Павел Иванович Фонвизин доброжелательно принял молодых людей. Он долго говорил с Матвеем о древних языках, которые Матвей знал хорошо. Директор остался доволен умом и эрудицией парня из глубинки. По существующей процедуре каждый, прежде чем поступить в университет, должен пройти испытания в университетской гимназии. Определили Матвея для обучения наукам сразу в старший класс, в виде исключения. Мало того, он произвел такое впечатление, что приняли его с оплатой из университетского фонда и бесплатным проживанием в университете.
      В университете училось всего 100 студентов. Инспектор Петр Иванович Страхов показал на втором этаже комнаты, в которых жили студенты, на третьем этаже зал для торжеств с хорами, здесь же помещается кабинет естественной истории, а напротив залы для занятий математикой и физикой. Четвертый этаж занимала гимназия. В левом крыле находились аудитории философского, юридического и медицинского факультетов, где была и гимназия для дворян. Год пролетел быстро. И вот уже Матвею вручают шпагу окончившего гимназиста. Вручение производил куратор гимназии Михаил Матвеевич Херасков — старейшина русских литераторов, автор «Россияды». Не догадывался, вручая шпагу, Херасков, что перед ним будущий великий русский врач и преподаватель медицины, который прославит великую Русь.
      Наконец-то сбылось, и Матвей переходит на третий этаж левого крыла университета, где размещался медицинский факультет. Клиник в университете еще не было, и вся медицина преподавалась теоретически. Кафедр было мало, каждый профессор читал несколько предметов. Схоластика отталкивала студентов от медицинского факультета. Попечитель университета М.Н. Муравьёв, пытавшийся изменить систему обучения, описывая университет, признавал: «Медицинский факультет оставался без действия по малой склонности студентов к сему изучению».
      Матвей любил лекции С.Г. Забелина, который читал правила медицины по книге Людвига, химию — по Фогелю, рецептуру — по медицинскому учебнику Миза. Семён Герасимович Забелин был одним из первых воспитанников Московского медицинского факультета и одним из первых, кто по окончании его был командирован учиться за границу и, наконец, первым, кто читал лекции на русском языке. Курс врачебных наук читали Фома Иванович Борецк-Моисеев и европейски образованный врач Федор Герасимович Политковский, преподававшие терапию, семиотику, гигиену и диетику. С этих врачей началась истинно русская медицина.
      С большим интересом слушал Матвей лекции М.И. Скидана (ум. в 1802 г.), читавшего патологию, общую терапию, физиологическую семиотику, диетику, историю и энциклопедию медицины, и с величайшим удовольствием посещал лекции Керестури, первого своего знакомого в Москве. Керестури прошел большой путь практического врача, работал в Лефортовском госпитале. Показывая и проводя вивисекции, он не просто ограничивался перечитыванием того или иного анатомического строения, но и рассказывал, что происходит при тех или иных болезнях.
      В конце первого курса за глубокое познание теоретических наук Матвей получил свою первую золотую медаль. В 1796 году он был допущен к курсу врачебных наук. Однако его поджидало разочарование. Курсы врачебных наук, как и все преподавание медицины, велись в отрыве от практики. Студенты не видели больных и даже на фантомах работали редко. Признавая прекрасные лекторские способности и знания профессора Виля Михайловича Рихтера, читавшего хирургию и повивальное искусство, студенты справедливо роптали, что профессора не знакомят их с повседневными буднями врача, диагностикой и лечением. Мудров впоследствии говорил: " Мы учились танцевать, не видя, как танцуют».
      В жизни Мудрова было много случайностей, которые круто изменили его судьбу. Таким событием было знакомство с известным в Москве семейством Тургеневых. И.П. Тургенев заменил Фонвизина на посту директора университета и часто посещал университетскую церковь, где пел в хоре религиозный Мудров. Пение понравилось, и Тургеневы пригласили Матвея к себе в дом. В этот вечер Матвей познакомился и с В.А. Жуковским, и с масоном сенатором И.В. Лопухиным, и с А.Ф. Мерзляковым, дядей великого Пушкина — Василием Львовичем Пушкиным. Послушав разговоры, юноша понял, что мало быть знающим врачом, надо быть еще широко образованным человеком. И засел за книги.
      И вновь судьба сдала Матвею счастливую карту. В силу своей занятости попросил однажды Ф.Г. Политковский способного студента Мудрова вскрыть оспенные нарывы на лице Софьи, дочери университетского профессора Харитона Андреевича Чеботарёва. Впоследствии эта одиннадцатилетняя девочка стала женой Мудрова и родила ему троих детей, из которых двое мальчиков, недолго пожив, умерли. Женитьба сына бедного вологодского священника на дочери одного из самых известных профессоров Московского университета откроет путь Мудрову и московское общество, даст возможность продвинуться по научной стезе, значительно облегчит вхождение в высокопоставленные круги и общества, даст богатую клиентуру и обеспечит вход к масонству.
      В 1800 году Матвей окончил Московский университет, и ему присвоили звание кандидата медицины, наградив второй золотой медалью за успешную учебу. А тут, кстати, решил император Павел благосклонность к наукам показать и повелел отправить наиболее одаренных выпускников университета за границу для усовершенствования в науках. Мудров поедет в медицинские школы Берлина, Парижа и Вены. Перед поездкой Софья, с которой Мудров обручился, помогала совершенствоваться ему в языках.
      В марте 1801 года Мудров отправился за границу. Планировалось на два года, а растянулась командировка на семь лет. За границу можно было выехать из Санкт-Петербурга, где работал чиновником одного из министерств его брат — Алексей Яковлевич Мудров. Приехав в город, Матвей застал своего брата на смертном одре, тяжелобольным. Брат Алексей скончался, оставив на руках Матвея малолетнюю дочь без каких-либо средств к существованию. Матвей вспомнил о рекомендательном письме будущего тестя Х.А. Чеботарёва к Андрею Федоровичу Лобзину, конференц-секретарю Академии художеств, известному масону, приобщившему к этому тайному ордену Мудрова. Масоны будут покровительствовать Мудрову на протяжении всей его жизни.
      Семейство Лобзиных приютило Матвея и малолетнюю Софью Мудрову у себя. Пока суд да дело, Матвей устроился работать в Морской госпиталь. Там он с «цинготными» больными моряками познал первые азы практической медицины. Вначале из любопытства, а потом и для пополнения своих знаний он стал посещать лекции Медико-хирургической академии, сравнивал московских и петербургских профессоров, их знания и стиль преподавания. В академии работали тогда известные профессора П.А. Загорский (1764–1846), И.Ф. Буш и др.
      Но вот вновь незадача. Темная мартовская ночь 1802 года оказалась не только трагичной для императора Павла, задушенного в своем замке, но и перечеркнула в связи с этим планы Мудрова. Было объявлено, что в связи со смертью императора Павла Петровича отъезд стипендиатов за границу на неопределенное время откладывается. Что было делать, не возвращаться же в Москву! Полтора года провел Мудров в Санкт-Петербурге, бегая по госпиталям и слушая лекции хирургов Загорского и Буша, которые помогли ему в дальнейшем, находясь за границей, понять достижения лучших клиник Берлина, Вены, Парижа в области медицины. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Именно здесь, в Петербурге, сформировался Матвей Мудров как русский врач. Здесь закладывались его знания практической медицины.
      В Берлин он приехал вовремя: как раз велась запись в клинике знаменитого Христиана Гуфеланда, работы которого с характерной практической направленностью Мудров изучал в Московском университете. Потрудившись в Берлине, он отправился в Лонсхут, а оттуда в другую «Мекку» медиков — Бомберг, где сияла «звезда» профессора Решлауба. Мудров быстро покинул один и второй университеты, твердо поняв, что только в опыте, в практике может быть истинная суть медицины, что теории, которые существуют в настоящее время, далеки от истины.
      Поехал Мудров летом 1803 года знакомиться с Лейпцигским, а потом и с Дрезденским университетами. Осенью 1803 года он появляется в Геттингене в квартире своего друга Александра Тургенева. Здесь, в Геттингене, была одна из лучших в Европе клиник повивального искусства, которой руководил Озиандр. Заплатив 30 талеров, Мудров все дни проводил в клинике, изучая акушерство. В Вюрцбурге Мудров совершенствовался в анатомии и хирургии, он оперировал вместе с Зибельтом, профессором этой клиники. В Вене он задержался в глазной клинике Беера.
      Занятия в Париже Мудрову оказались не по карману, пришлось подрабатывать в семье князя Голицына, обучая его детей русскому языку. Заработка хватало, чтобы слушать лекции ведущих профессоров Пинеля, Порталя, Бойе и др. Весной 1804 года Мудров посылает в Московский университет написанную им в Германии диссертацию «Самопроизвольное отхождение плаценты». В этом году его будущий тесть Х.А. Чеботарёв избирается первым ректором Московского университета. В Париже до Мудрова дошла весть об утверждении советом университета его докторской диссертации. Совет медицинского факультета присвоил ему звание экстраординарного профессора за его работу и труды, опубликованные за рубежом и присланные в Россию.
      По просьбе попечителя университета Михаила Никитовича Муравьёва Мудров пишет и направляет в Москву программу реорганизации системы обучения. На основании опыта работы лучших университетов Германии, Австрии, Франции он предлагает конкретные меры улучшения характера преподавания, чтобы приблизить обучение студентов к задачам практической медицины. Предоставляя «чертеж практических врачебных наук, снятый с главных училищ Германии и Франции», он высказал при этом свой взгляд на их преподавание. «Заблаговременное соединение теории с практикой составляет особый круг в медицине. Как науки, они имеют свои идеальные начала, почерпнутые из существа вещей. Как науки практические, они преосуществляются в искусство. Кто соединил науки с искусством, тот художник». Предложения понравились М.Н. Муравьёву, и в своих новых формах преподавания в Московском университете он из них многое заимствовал.