- Вместо "Семи пещер" вам теперь придется прятаться в Театре Строительства Души, - наивно предполагаю я.
      - Да, это большое неудобство, - невозмутимо соглашается он. - Вывод таков, что вы мне должны. Форму оплаты вашего долга нам и нужно сегодня обсудить.
      Да где же, черт побери, выход, сержусь я. Должен же быть выход! Я в бешенстве, но даже это не помогает мне хотя бы пальцем шевельнуть. Хитроумная Рэй, содрав со своего героя шлем, отправляла его в руки правосудия, чтоб остался герой цел и невредим, - и чем кончилось? Не страшно, что их хваленое правосудие обычно красуется в ядовитом зеленом галстуке, пусть! Я бы сам надел такой же, лишь бы не сидеть сейчас в кресле второго пилота. Какой из меня пилот, девочка, я всего лишь системотехник. А пытаться перехитрить всех сразу, включая демона случайности - пустое дело, девочка.
      - Вы хорошо спрятали машинку? - буднично спрашивает дон Мигель. Можете не отвечать, времени у нас много. Вы ведь нашли и собрали ее, не правда ли? Рыжий дьявол весь город перетряс, но все без толку.
      Капли, падающие из питьевого бачка, ужасно раздражают. Тюк-тюк-тюк. Сил нет терпеть: капли не воду в кружке долбят, а мозг мой. Есть ли выход? Нет-нет-нет, долбит бачок... Не может быть, чтобы выхода не было, не бывает так. Полковник Ангуло ждет, когда я проснусь, тянет время. А ведь я уже проснулся, и вот-вот он это поймет. Я уже в норме, уже спокойно различаю, к примеру, цвет обоев в этом убогом помещении. Белые здесь обои, больничные, какие же еще. Опередить преступника, перехватить инициативу, переиграть на переговорах - учебник прикладной психологии, главы пять и шесть...
      - Я готов к сотрудничеству, - выдавливаю я, ненавидя себя.
      Я бы даже в вегетарианцы записался, лишь бы не впитывать в себя этот жирный наваристый голос.
      - А вот развязывать вас пока нельзя, - с явным сочувствием отвечает преступник. - Вы раскроите мне череп, и конец сотрудничеству. Сначала мы угадайте, что? Изучим ваши рефлексы, чтобы никаких сюрпризов, никаких самосожжений...
      На столе появляется плоский чемоданчик. Дон Мигель опытными руками отщелкивает крышку и раскручивает щупы. Сейчас он узнает, что рефлексы у меня в порядке, а потом он узнает, кому я сдал на хранение внеземную машинку желаний, и на этом история прекрасного нового мира прервется. А также история отдельно взятого Жилова. Лучевая "отвертка" подпрыгивает от нетерпения в складках пиджака. Выхода нет. А ведь он и Дим Димыча не пощадит, этот культурный маньяк, с ужасом понимаю я, зачем ему свидетель?
      - У меня нет выхода, - говорит он, будто мысли мои читает. - Так просто мне из страны не выбраться, наш с вами рыжий дьявол все предусмотрел. Одна надежда на метажмурь. Санта-Мария, пошли мне чудо... верни мне метажмурь... - С каждым словом он все более и более возбуждается.
      "И мне чуда, и мне!" - молю я непонятно кого.
      Но почему "верни", отмечаю я краем сознания...
      Рука палача внезапно замирает на полпути. Потом роняет щуп и хватается за радиоселектор. Из капсулы несется экспрессивный бубнеж, громкий, но совершенно неразборчивый, и полковник Ангуло, бессмысленно глядя на привязанное к креслу тело, - на мое, собственно, тело, - неистово шипит:
      - Vaya... Как они меня нашли?
      А потом он роняет звуковоспроизводящую капсулу.
      Дверь в комнату - за моей спиной. Я ее не вижу, зато отлично слышу: там, за дверью - топот, короткие вопли, характерные хлопки. И сразу тихо. Спокойный голос просит:
      - Ангуло, откройте.
      Нет, отнюдь не голос Санта-Марии, зря мы надеялись. Это голос Инны Старшего, Дуче. Мой бывший начальник второй раз в этой жизни спасает меня...
      - Эй, Ангуло, ваши наемники нейтрализованы. Откройте.
      Полковник подбегает к окну, лезет на подоконник, панически глядя вниз, но прыгнуть так и не решается. "Demonios", - стонет он... Тут и дверь вышибают. Это вам не твердыня московского Дома Писателя, это всего лишь "ложа фантастики" в провинциальном театре абсурда.
      - Арестовать, - брезгливо распоряжается Инна.
      Толстый, ворчливый, обидчивый старик - как же рад я тебя видеть! Его свита распределяется по комнате; сильные руки, схватив дона Мигеля за косичку, снимают его с подоконника, бросают об пол, обыскивают, снова поднимают, уводят под локотки прочь, и тот послушно двигает ногами, сохраняя достоинство на восковом от ужаса лице. Мой спаситель молча наблюдает. Его всегдашние очки ничего не выражают. И радости, этой секундной моей слабости - нет больше; радость сменяется пониманием новой ситуации.
      Из одного плена - в другой.
      Мой бывший шеф обращает наконец на меня внимание, молвивши кратко:
      - Угораздило тебя, Жилов.
      Разум наполняется силой. Хочу домой! Посторонись, учебник прикладной психологии, - нужные слова приходят сами собой:
      - Шеф! Почему вас зовут Инной? Зачем мужчине представляться женским именем, даже если оно - всего лишь сокращение? А зачем женщине примеривать на себя мужские имена? Эта загадка всегда меня занимала. Тяга к изменению пола, заложенная в каждом нормальном человеке, может принимать самые причудливые формы, но ваш случай - что-то другое. Тем более, что Инна - это исторически мужское имя, которое только в славянской традиции стало женским. Полные ваши данные, помнится, никто в отделе не знал. Мне рассказывали, что вы отбросили первое свое имя уже в двенадцать лет, когда выбрали себе второе...
      - Что ты мелешь! - взрывается он.
      Мне удается пустить слезу, всего одну, но этого достаточно.
      - Я правду говорю, - скулю я, сведя глаза к переносице. - Зачем кричать? Упитанный итальянский мальчик со скверным характером любил командовать, за что друзья прозвали его "дуче". А папе с мамой, которые были еще норовистее, он очень не любил подчиняться. Нездоровая обстановка в семье и сформировала в малыше чувство протеста, проявившееся в форме ненависти к тому имени, которое дали ему родители. Редкая, противоестественная для католической Италии ситуация...
      Теперь я смотрю в потолок, скосив глаза, насколько возможно. А Инна смотрит на чемоданчик со щупами и озабоченно морщит лоб. Кажется, он все понял.
      - Очистите его от этой дряни, - командует он, указывая на клейкие нити, превратившие мое тело в неподвижный кокон. После чего говорит куда-то себе в рукав:
      - Снимай людей, капитан. Да, все посты снимай, тут у нас полная идиллия.
      - Едва пришел срок, - рассказываю я, захлебываясь слюной, - помчался малыш в церковь, чтобы взять себе новое имя - то, с которым мужчина представлен Богу. Так и появился на свет Инносентус. А родители не сообразили попросить святого отца отложить обряд, не разобрались, чем на самом деле вызвано стремление сына поскорее креститься...
      - Опоздали, - с горечью констатирует Инна.
      Он машет рукой, отворачивается и лохматит свою седую шевелюру; он сильно раздосадован - не от того ли, что подчиненные слышат мои чудовищные откровения?
      А подчиненные его заняты делом. Квадратноголовый здоровяк в шортах и в рубашке с расстегнутым воротом (без пиджака! без галстука!) колдует над моим креслом, выполняя приказ начальства. Тщательно и осторожно этот человек обрабатывает застывшую паутину, прыская элиминатором из баллончика. И пошла реакция: пластиковые языки пускают водичку, на их поверхности появляются кристаллики, резко пахнет эфиром.
      - О Боге-то наш малыш думал меньше всего, - бросаю я в воздух больные фразы. - Будущий оперативник, волк. Бог для таких - всегда средство. Прежде всего он хотел удивлять. Тщеславный папаша, нарекающий новорожденного сына, хочет удивить соседей и родственников жены; тщеславный писатель, придумывающий персонажу имя, хочет удивить весь мир. Ну а этот молодой бунтарь был одновременно и папашей, и новорожденным, и писателем, и персонажем. Он помнил и о своих соседях, и обо всем мире. Какой же он был тщеславный... Эх, шеф, шеф! Не знали вы тогда, что второе имя выбирается сердцем, что это не разумная реакция головы. "Инносентус" в переводе с мертвых языков - "невинный". Мужчина, выбравший такое имя, как бы объявляет на весь мир, что он - вечное дитя, инфантильное и беззащитное существо. Только таким невротикам и служить в Службе Контроля...
      Полимер разваливается на низкомолекулярные продукты, путы слабнут, гибнут, осыпаются. Руки и ноги у меня уже свободны, но Инну с его свитой это совершенно не беспокоит! Оперативники также разваливаются, теряют стержень, ибо сложная и ответственная операция неожиданно превратилась в скучную рутину. Террорист Мигель арестован, а беллетрист Жилов, мягко выражаясь, не в себе... Великолепно. Мой Театр-Для-Идиотов нашел своих зрителей. Изображать юродивого, оказывается, совсем не сложно - только разреши себе вытащить на всеобщее обозрение то, что и так всегда с тобой.
      Спрашивается, в самом ли деле я симулирую?
      - Похожая история с вашей дочерью, шеф, - добиваю я Инну. Он каменеет, теперь он просто не может меня не послушать. - Агент Рэй - ах, как это по-мужски звучит! Все тот же бес тотального несогласия, сконцентрированный в имени. Случайный человек непременно решит, что агент Рэй - это Раймонд, а не Рэйчел. Девочке нравится собственная раздвоенность. Почему? И почему ваша дочь, упорно выращивая в себе мужское начало, взяла псевдоним "Инна"? И почему она, провоцируя вашего внука сбежать из интерната, соврала, что Рэй - это имя его отца? Да потому, шеф, что она всю жизнь не дочерью вашей хотела быть, а сыном! Сыном, шеф!..
      Оконные рамы вздрагивают: сильный, тяжелый звук приходит с улицы. Словно в гигантский медный таз ударили. В городе что-то взорвалось, понимаю я. А может, взорвали, сегодня эта грань очень тонка.
      - Опс-ёпс! - восклицает квадратноголовый, распрямляясь. Это было сказано определенно по-русски.
      - Дожили, - говорит Инна; он по-прежнему скуп на слова.
      Все присутствующие дружно смотрят в одну сторону.
      Вот моя единственная секунда! Начальник деморализован, бдительность рядовых сотрудников опущена до нулевой отметки, - не упусти шанс! Крепко зажав в кулаке последнюю из живых нитей - ту, которая не обработана еще элиминатором, - я рывком выбираюсь из кресла. Два шага, короткий разбег - и прыжок в раскрытое окно. Спиной вперед. Свободный полет, больше похожий на сон. Пятый этаж! Проснулся ли я на самом деле? Протрезвел ли? Сейчас проверим. Кресло застревает в раме, как я рассчитывал; полимерный язык растягивается, пружинит, превращает полет в плавный спуск. Нить разорваться не может даже теоретически, разве что быть разрезанной, однако никто из моих спасителей не успевает выхватить штурмовой нож и покалечить меня вместе с моим шансом. Оттолкнуться ногами от стены дома - раз, второй...
      - Остановите его! - недостойно орет сверху Инна.
      - Я же правду вам сказал! - ору я в ответ. - Пра-авду!
      Кто меня остановит? Смешно.
      Прощай, иезуитский Дом Писателя с самой красивой вывеской в городе! Нет большего наслаждения, чем сказать это "прощай". Мои босые пятки (Ангуло, гад, разул!) пробивают плоскую бумажную крышу низенького сооружения, раскинувшегося у подножья белокаменного монстра. Я - внутри. Здесь светло, бумажная крыша отлично пропускает дневной свет. Это явно какой-то аттракцион: коридоры, сплошь составленные из зеркал. Я бегу по ним непонятно куда, пока не соображаю, что попал в лабиринт. Жуткий лабиринт отражений, порождение чьих-то кошмаров. Моих отражений здесь такое количество, что арестовать их всех - земной полиции не хватит, даже если милиция поможет. Зеркала, увы, не стеклянные, не разбить их, не прорваться в лоб. Поверхности захватаны сотнями рук - наверно, тех несчастных, кто сгинул здесь без вести. Перелезать, уродуя крышу? Из окна увидят и на прицел возьмут. С другой стороны, кто-то из преследователей наверняка уже громыхает по лестницам вниз, чтобы успеть перехватить меня у выхода из аттракциона, а снятые посты уже получают новые приказы... Ну-ка, эрудит, как приличные люди проходят лабиринт? Правило левой руки. В петлях левая рука меняется на правую. Помечать перекрестки. Чем помечать? У приличных людей принято мелом. В крайнем случае - помадой. Помады нет, есть слюна. А чем еще? Есть и другие субстанции, выводимые из организма - не ими же? Я бегу. Я плюю на зеркала - буквально - на первом повороте, на втором, на третьем, от всей писательской души, но это лишнее, лишнее... никаких ловушек, никаких петель - выход совсем рядом... Я выскакиваю на волю. Коварный, мной же домысленный Лабиринт Отражений на деле оказывается маленьким и потешным, рассчитанным на кого-то другого, поглупее. Впрочем, как выясняется, это вообще был не аттракцион. Надпись гласит: "Эготека". Еще одна красивая вывеска. Вероятно, эту штуку соорудили в политико-воспитательных целях, чтобы ускорить процесс строительства души. Хорошо слышно, как сзади, с воинственным кличем "опс-ёпс!" кто-то еще пробивает свои телом крышу "эготеки"; правильно, наверху липучка осталась, грех было не воспользоваться. И все-таки это плагиат, ребятушки, постыдный плагиат. Мой это был способ обретения счастья...
      Бежать!
      Мы разминулись с отважным прыгуном - ему повезло. Меня здорово качает, только сейчас я замечаю это. Зря я так боялся Ангуло с его "отверткой", рефлексы мои далеко еще не в норме. Но бег продолжается. Посты и засады отсутствуют, бойцы благополучно отозваны. Нет, кто-то все-таки гонится за мной - далеко, не догнать! - кто-то пытается зайти сбоку, но космопроходцы бегают лучше, даже босиком, даже если их качает и сносит космическим ветром. Огибаем "Кувшинку", и - в рощу, петлять между деревьями. Мимо Театра Подводного Царства, мимо Музея Живой Природы, сквозь систему курганов, сквозь городище, не отвлекаясь на урочище "Клады" и античную стоянку, мимо бильярдной, вокруг аттракционов "Пизанская башня" и "Русская зима"... Пятнадцать минут кануло? Или полчаса? Сколько времени я запутываю следы? Не знаю, я ведь еще не проснулся, но только никто меня уже не преследует, - скисли гончие, потеряли зверя.
      А вот и Тропа Иллюзий, главное звено Райских Кущ - сомнительное наследие прежних времен. Бесконечный ряд кабинок, как одноместных, так и коллективных. Говорят, репертуар иллюзий с тех пор кардинально изменился, и теперь, можно предположить, здесь преобладает героико-познавательная и растительная тематика. На мгновение притормаживаю, потому что вижу целую рощицу, составленную из столбиков общественных телефонов. Это первые телефоны, встреченные мной за последние полчаса. Есть ли у меня возможность позвонить? Один-единственный звонок. Ужасно хочется. Наплевать на то, что я - жалкий беглец, на то, что я - гонимый зверь, у которого земля горит под ногами... Иллюзия - значит обман. Я осматриваюсь, готовый к любому подвоху, ибо с этого оазиса обмана станется.
      Посетителей в парке практически нет, распугали нынче всех посетителей. Аварийные громкоговорители на деревьях призывают к спокойствию и уверяют, что все худшее позади. Забытое Убежище метрах в двухстах окружено плотным заслоном пожарных машин...
      Забытое Убежище горит. Приземистое строение, поставленное над шахтой и выполненное в форме бетонного куба - все в страшных трещинах, как только держится; вместо крыши - рваный разлом, из которого поднимается к небу пепельно-серый столб дыма. Ветра сегодня нет, погода ясная, так что дым упирается в самую небесную твердь, сворачиваясь в исполинский гриб. Вулкан перед извержением. Впрочем, нет, извержение уже погашено и, судя по всему, я наблюдаю жалкие остатки пожара. Работают пожарные вертолеты, работает спецтехника, всхлипывают помпы, звучат зычные команды.
      В районе Академии так же отлично видна суета: голосят сирены и громкоговорители, снуют вертолеты, там тоже дым, дым, дым. Академия горит, как и Забытое Убежище. Я стремительно трезвею. Чрезвычайная ситуация иногда располагает к трезвости, и сейчас как раз тот случай.
      Человек в белом халате подбегает ко мне и встревожено спрашивает:
      - С вами все в порядке?
      Под халатом - рабочая куртка. Я вздрагиваю, заметив это. Интересно, думаю я, есть ли на куртке нашивка "АХЧ"? И не будет ли мне теперь повсюду Анджей мерещиться?
      - Спасибо, друг, - говорю я ему, - помощь не нужна. Объясни-ка лучше, если не трудно, что стряслось?
      Он окидывает меня недоверчивым взглядом. Он явно не знает, что ему делать. Стоит перед ним типичный, классический пострадавший, которому конечно же нужна помощь и с которым конечно же полный непорядок, однако не станешь же принимать меры насильно? Как я устал от дураков, мысленно вздыхает этот симпатичный человек.
      - Взорвали денежное хранилище, - отвечает он на мой вопрос. - Оно под землей было.
      И больше я ни о чем его не спрашиваю.
      Я не спрашиваю, кто взорвал, я не спрашиваю, есть ли жертвы. Я знаю ответ. Стас, думаю я, зачем? Осел ты упрямый, почему прогнал нас всех, почему не дал остановить себя?
      - Будем теперь учиться жить без денег, - произносит человек со щемящей душу тоской. Да ведь ему самому плохо, понимаю я, ему самому нужна срочная помощь!.. Но призрак погони вновь поднимается над деревьями. Уши мои ловят далекое возбужденное перекрикивание, и тогда я прекращаю играть с удачей "в ножички", - я бегу в сторону моря, перелезаю через кованую ограду...
      И лишь на набережной (отдалившись километра на два, купив в первом же магазинчике обувь и новую одежду), лишь убедившись, что моей свободе ничто больше не угрожает, я позволяю себе воспользоваться телефоном.
      Дважды за эти дни я порывался позвонить, и оба раза удерживал себя! Дважды я собирался позвонить, чтобы отказаться от сделанного мне предложения. Ох, как же хотелось мне отказаться, и как же быстро все изменилось... Я набираю местный номер. Слышу длинный сигнал. Это связной телефон, промежуточный, на самом деле звонок будет по междугороднему. Перед поездкой, когда мне объясняли, каким образом надлежит выходить на связь из этой страны, я смеялся им в лицо. Что за детская конспирация, что за игрушки? Зря смеялся. Тот факт, что конспирация вовсе не игрушечная, и в особенности то, что товарищи на другом конце телефонного провода заранее подготовились к катастрофе, наводит на печальные мысли...
      Обдумаем эти мысли позже. После первого же сигнала срабатывает автоматический коммутатор, слышны новые гудки.
      - Постель товарища директора, - отвечает мне дама. Голос исключительной проникающей силы, мурашки бегут по коже.
      - Отлично! Передайте трубочку самому.
      - Перезвоните в ванную, - любезно советует она.
      Женщина не говорит, а мяукает. Есть такие - с врожденным умением дразнить мужчину, оставаясь при этом совершенно недоступными. Или это профессиональный навык всех секретарш?
      - Пардон, милая, не знаю номера, - теряюсь я.
      - Тогда вам придется говорить со мной. Номер ванной строго засекречен.
      Они там развлекаются. Кто только сегодня не развлекается, одному мне почему-то это не в радость.
      - Вы меня узнали? - прекращаю я издевательство над здравым смыслом.
      Там меня, КОНЕЧНО, узнали. Они же там видят, откуда звонок, потому и позволяют себе шутить с собеседником, который, по общему мнению, обладает чувством юмора. По абсолютно ошибочному, кстати, мнению. Один вот тоже шутил да шутил под ножом гильотины, и чем дело кончилось?
      Секретарша сразу меняет тон. Теперь она - сама корректность.
      - Очень рады вас слышать.
      - Я решил подписать договор.
      - О'кей. Директор ждал ваше решение.
      - В связи с этим, - развиваю я тему, - у меня есть вопрос. Вам что-нибудь известно про издательство "Масс-турбо"?
      - Тут мне подсказывают, - смеется секретарша, - что ваше слово крепче всякого договора. Подождите минуту, сейчас все выясним...
      Мое слово. Черт побери! В каком смысле - "слово"? Я убеждаю себя не делать глупостей, я держу себя в руках. Это что, нечаянная оговорка? Или это был прямой намек, который следует включить в круг тревожных симптомов?
      Ждать приходится недолго.
      - Хэлло, вы слушаете?
      - А куда я денусь?
      - "Масс-турбо" - это дочерняя компания группы "Луч", - докладывают мне. - Продукцию под лейблом Венеры и Марса они выпускают легально. Ситуация с их издательской деятельностью не вполне ясная, поскольку, во-первых, группа "Луч" - это на самом деле...
      - Я знаю, что такое "Луч", - говорю я. - Мне ли не знать?
      - Во-вторых, "Масс-турбо" как работало с мизерными тиражами, так и продолжает в том же духе, несмотря на большую потребность рынка. В торговлю они свою продукцию не пускают, сотрудничают только с ограниченным кругом прокатчиков и с подпольными дилерами. Короче, на издательство они похожи меньше всего.
      - Спасибо за информацию.
      - Еще проблемы? - интимно интересуется дама, словно некое предложение делает.
      - Если откровенно, не люблю я дочерних компаний, с сыновними как-то проще, - отвечаю я. - Совесть потом не так мучает. Поцелуйте от меня вашего директора.
      - С детьми вообще неприятно воевать. Кстати, от поцелуев дети и бывают. Вы звоните нам, не стесняйтесь... - это последнее, что я слышу, прежде чем даю отбой.
      Некоторое время я тупо стою возле телефона, ни о чем особенном не думая. Вряд ли я им еще позвоню, по крайне мере, из этой страны. Я знаю, что за клоака носит название "Луч". А также я знаю, куда мне теперь идти. Хватит быть дичью, хватит! Мы еще посмотрим, господа, кто на кого охотится.
      Все семь последних лет отставной агент Жилов внушал себе спасительную формулу покоя: "Хорошо все-таки, что я писатель...", - надеясь когда-нибудь поверить в нее. Так не пришло ли время отказаться от этого аутотренинга? Не пора ли Жилову перестать быть писателем?
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Городская скульптура перед отелем была взорвана.
      "Идеал" работы Смарагды Бриг превратился в... да ни во что он не превратился, - не существовало отныне современной куклы для взрослых, вот и все метаморфозы! Управляемый фугас. Роскошной каменной скамьи так же не существовало. Центр площади был оцеплен полицией, вялые работяги закапывали воронку, другие бродили по парку, собирая осколки, - зачем они это делали, кому теперь нужно расчлененное тело атлета? Фигура, оказывается, была бетонной с металлическим каркасом внутри, а снаружи была покрыта полимерной пленкой телесного цвета. Надо же, я-то думал - это целиком пластик. Собранные фрагменты полицейские бросали в общую кучу. И вокруг этого цирка расселись на скамеечках и на травке молчаливые зрители.
      Зеваки, как ни странно, были еще более вялыми, чем полицейские. Почти никто не стоял, каждый был сам по себе, а редкие пешеходы вообще не обращали внимания на изменившийся пейзаж. Никаких вам рыданий или, наоборот, восторженных всхлипов на тему: "Я видел, видел!.." Да и в городе было на удивление спокойно, ни малейших следов паники или массового возбуждения. Чрезвычайная ситуация была строго ограничена районом Академии и, частично, Райскими Кущами. Не скупали продукты, не громили магазины, не разыскивали родственников, не удирали на автомобилях, не предлагали состояние за лишнее место в вертолете. Одно сплошное созерцание. Лишь уничтоженный "Идеал", пусть и был он местного значения, хоть как-то разбудил это сонное царство.
      Возносясь по змеящимся улочкам к сердцу города, воображая себя снарядом, пущенным в цель рукой богини Немезиды, разве мог я мечтать о таком вот сюрпризе...
      А чего ты ждал, спросил я себя. Торжественной встречи? Ты нахально поднялся по Приморскому спуску - у всех на глазах! - и объявился на площади. Ты расслаблен и ничего не боишься, держа для невидимых охотников фигу в кармане. Потому что ты - догадался... Ох, как мерзко. Если честно, не расслаблен я был, а почти раздавлен своей внезапной догадкой. Не будет мне торжественной встречи, с каким бы страхом и азартным ожиданием я к ней ни готовился! Когда с легкостью уходишь от засад, которых не существует, когда просчитываешь ходы за дураков и негодяев, но вдруг понимаешь, что никто за тобой не гонится, потому что главный дурак - ты сам, становится стыдно. Но это можно пережить. Когда же видишь, сколько людей пострадало от твоей старческой несостоятельности - теряешь смысл жизни... Как я сразу не допер, насколько грубо меня использовали? И не надо, не надо теперь лепетать про концерн "Луч"! Всякому овощу свое время. Пока ты гонялся за убийцами цветочницы, Жилов, пока ты ломал голову над загадкой "Масс-турбо", тебя просто использовали... Ау, Гончар, где ты? Помоги мне вернуть смысл жизни, лекарь...
      Может, взорванный манекен даст Жилову силы жить дальше?
      Обогнув левое крыло гостиницы, я остановился на углу, под козырьком здания. Здесь же в тенечке дремал в раскладном кресле пожилой абориген, перед которым стояли большие диагностические весы. Человек, очевидно, работал. Только клиентов у него что-то не наблюдалось.
      - И кого благодарить? - сказал я, глядя на воронку от взрыва.
      - Простите? - оборотил ко мне лицо владелец весов. Лицо у него было обвисшее, унылое. Этому-то чего унывать? Такое представление перед его глазами разыгралось! Я подошел ближе и сварливо молвил:
      - Подумаешь, голый! Красная рубаха была? Значит, все культурно. Кому помешало, что дядя просто сидит и смотрит в недоступную даль?
      - Ах, вы о скульптуре, - разочарованно сказал он.
      - Секта монархистов встала из могилы? - спросил я. - Кого нам благодарить за развлечение?
      Уничтоженного истукана было немного жаль, успел я привыкнуть к нему. И вообще, произведение искусства, как-никак.
      - Что вы, какие монархисты? - апатично возразил незнакомец. - Их было двое. Один - в игрушечной маске, другой - с забинтованной головой. Голову забинтовал, шакал, чтоб морду не запомнили.
      Он меня не узнал. Пожилой-то пожилой, но молодящийся, как и все они тут. Каждый день сидит на площади, смотрит на скульптуру и - не узнал меня. Наверное, это к счастью... А вот бинтоваться в целях маскировки - чушь, кинокомиксы. Ну-ка, кто у нас числится в пострадавших, кому давеча по голове перепало?
      - Первый злодей, случаем, не в маске черепа был? - спросил я.
      - Да-да, - ничуть не удивился владелец весов. - Так вы их тоже видели? Расскажите полиции, а то они ко мне, по-моему, не собираются подходить. Думают, я сам ради них задницу от стула оторву... - Он секунду помолчал. А лабрадор жалко.
      - Какой Лабрадор? - испугался я. - Полуостров?
      - Скамейка была из лабрадорита. Ценный минерал. Мой зять как раз занимался его доставкой откуда-то с севера. Вы знаете, что этот камень применяется в целях защиты от магии? Анекдот. От магии защищает, а от тротила - нет... Взвеситься не желаете?
      - Почему нет? - сказал я и сел на весы.
      Он включил анализатор и вдруг спросил:
      - Вы, кажется, были в городе, да? Это правда, что террористы взорвали Национальный Банк?
      - В Национальный Банк я сегодня не заходил, - уклончиво ответил я. Повезло.
      - Говорят, все деньги сгорели, - сказал абориген.
      - Ну, не все, - сказал я. - У вас же есть при себе портмоне? Не пустое, я вижу.
      Он посмотрел на свое портмоне и покачал головой, кисло улыбнувшись:
      - Вы молодец, хорошо держитесь. Я тоже стараюсь себя как-то поддержать, но...
      Он закашлялся, махая на меня рукой. Вот тебе и молодящийся, подумал я, вот тебе и апологет вечного здоровья. Или он не умеет видеть цветные сны? Из прорези печатающего устройства ползла распечатка с моими данными, но я не стал ее разглядывать, я слез, положил на сиденье сразу десять динар и пошел вдоль стеклянной стены к главному входу отеля.
      Стена была испачкана свежей рукотворной надписью, сделанной при помощи красящего баллончика. Здоровенные, корявые, неряшливые буквы. Цвета артериальной крови. Всего лишь одно слово: "ПЛАЗА". Кому-то, надо понимать, обрыдла горящая наверху "ВИТА", кто-то решил вернуть отелю исконное имя крик души, надо понимать. "Слово из пяти букв, пишется на стенах, начинается на "п"..."
      Пафос, Жилов (вот тебе еще слово из пяти букв!). Все это пафос. Где пересеклись интересы тайных хозяев "Луча" и умельцев из "Масс-турбо" - вот о чем пора бы поразмыслить! Формально группа "Луч" - могучая медийная корпорация, монстр. Настоящая империя комиксов - с отработанной технологией идиотизации всего и вся. До сих пор они старались держать лицо, обходя стороной проблематику Венеры и Марса, так что же вдруг случилось? Невидимых кукловодов на остренькое потянуло? Или за респектабельной ширмой происходит нечто куда более серьезное? Технологию идиотизации доводят до логического завершения, превращая культурный феномен в биологический... Нет, не будем пугать себя раньше времени.
      У дверей стояли Вячеславин со Стайковым.
      - Явление, - буркнул Иван, взглянув мимо меня. - Каменный Максим восстает из крошева.
      - Добрый вечер, - сказал воспитанный Лазар.
      Они дружно глазели на площадь. Останки скульптуры лежали прямо перед нами, метрах в пятидесяти - подходи и рыдай, распластавшись на изуродованном теле.
      - А ты кстати, - сказал Вячеславин. - Вот. На.
      Он, не поворачивая головы, сунул мне в руки заклеенную коробку.
      - Что это?
      - Посылка товарищу Максу от товарища Дмитрия.
      - Вы были у РФ? - спросил я, разглядывая нежданную почту. К коробке было подшито письмо. Меня вдруг одолели нехорошие предчувствия.
      Вячеславин ничего мне больше не сказал. Ответил Стайков:
      - Дмитрия Дмитриевича мы не видели, посылку нам передала домработница. Потом мы снова были в яхт-клубе, у госпожи Смарагды... - он тяжело вздохнул. - Все, у кого могло быть опохмелово, срочно ушли в море. Испугались, что полицейская операция их тоже коснется.
      - Сам ты "опохмелово", - вскинулся Вячеславин. - Знаток русской словесности.
      Мне очень хотелось вскрыть посылку или хотя бы письмо, но есть на свете вещи, которые нельзя себе позволять на людях.
      - Пострадавших много? - спросил я, показав рукой на площадь.
      А ведь это самое важное, поразился я. Почему я сразу не задал этот вопрос? Что же со мной творится, подумал я с тревогой, что с нами со всеми творится?
      - Только оглушенные, - оживился Стайков. - Народу было мало. Больше всех пострадали те, кто купался в бассейне, потому что кто-то с испугу сильно испортил воду. Знаете, Максим, как дело было? Одну пилюлю гектона засунули под сиденье, ровно под зад, и металлическими экранчиками прикрыли, вторую пилюлю - под другой конец скамейки. Оба заряда сработали синхронно. Радиус опасной зоны при такой схеме - не более десяти метров, так что никого не ранило.