Неужели все это было сказано сотрудником полиции? Сыщиком?
      На секунду я потерял чувство реальности. Таких сыщиков не бывает. Человек философствующий возле моей кровати, был ненастоящим, неправильным, он и не мог быть иным, потому что в мире, который он вокруг себя творил, отсутствовала гармония. Я должен добиться соответствия, понял я, иначе... Что - иначе? Иначе мне опять станет плохо...
      - Продолжайте, - прошептал я, закрывая глаза. - Слушаю вас очень внимательно.
      Ты должен быть другим, думал я, и ты будешь другим. Я исправлю тебя, я сделаю из тебя героя, достойного твоей звучной фамилии... Привычно включился мозг и возникла картинка. Герой был поджарым и сухим - никакой вам полноты! - выбритый череп, маленькие злые глаза. Гениальный, исполненный совершенства нос - чтобы вынюхивать и бежать по следу. Ни капли обаяния, лишь фанатичная нацеленность на результат. И чтобы никогда не улыбался. И чтобы мало говорил. Хищник, профессионал, волк... Лабиринт мертвых подземелий, думал я, черные стены и душная тьма. Вот тебе гармония, сыщик Руди, наслаждайся. Теснятся анфилады бесформенных залов, мелькают зыбкие контуры предметов, вздыхает дощатый пол под ногами. Ты - в этих готических декорациях, неслышными прыжками мчишься вперед, отыскивая путь во мраке. Нескладный, согнутый и вместе с тем стремительный, неудержимый, страшно горят глаза, ноздри стелятся по комнатам - что еще? - ага, семизарядный "дюк" в руке, чудовищное оружие профессионалов, начиненное смертью пятьдесят второго калибра... Реликвия спрятана во чреве древнего замка, но враг знает об этом, нелюдь поганая, и нужно опередить Зло, пока когтистая лапа не коснулась крышки саркофага... Боже, какая пошлость, думал я. Почему мне опять плохо? Неужели я захочу когда-нибудь изобразить такого героя на бумаге? Где же врач?
      - ...В конце концов человек теряет то, что заслужил всей предыдущей жизнью, - втолковывал мне неправильный полицейский. - Он теряет свои ночи, перестает видеть сны. Попробуйте представить себе этот позор - человек разучился видеть сны...
      - Сны? - вяло переспросил я его. - Причем тут сны?
      Говорить было трудно, во рту скопилась слюна. Много-много слюны, имевшей подозрительно гадкий вкус.
      И в этот момент вошел врач. Лейтенант Руди Шиллинг вскочил со стула. А следом вошел Вивьен Дрда, начальник полицейского управления, обмахиваясь форменной панамой.
      Врач был совсем еще молоденькой девушкой - она и заговорила первой:
      - Ну вот и все. Что-нибудь почувствовали?
      Я приподнялся на локте.
      - Вы меня спрашиваете, целительница?
      - А разве здесь есть еще кто-то, кто нуждается в моей помощи? - Она почему-то посмотрела на лейтенанта Шиллинга. Тот стоял с каменным лицом, уже не улыбаясь. Вивьен Дрда тоже посмотрел на лейтенанта и неожиданно подмигнул ему. Затем Вивьен подмигнул мне:
      - Znama tvar1! Привет, системотехник.
      - Мичман, - обрадовано сказал я. - Хорошо, что ты пришел. Они меня подозревают в нездоровом образе мыслей.
      Девушка подошла к кровати, на которой я лежал, и отключила оба генератора - в изголовье и в ногах.
      - Так вы что-нибудь чувствовали? - повторила она вопрос. - Несколько минут назад.
      Я чувствовал себя, как никогда хорошо - стих гул в ушах, и странной дурноты, вдруг навалившейся на меня, в помине не было. Наваждение прошло.
      - Несколько минут назад? - наконец-то догадался я. - Значит, это было ваших рук дело? Товарищ Дрда, я выражаю официальный протест. Тайные эксперименты на людях запретили еще в прошлом тысячелетии.
      - Я проверяла вашу эндокринную систему, - строго возразила девушка. Серьезный она была человек, полная противоположность здешним полицейским.
      - А я решил, что меня отравили, - сообщил я ей. - Очень было похоже. Даже испугался чуть-чуть.
      - У вас проблемы с поджелудочной железой. Приходите завтра, когда рефлексограмма будет расшифрована, и мы займемся вами вплотную.
      Тут она наконец улыбнулась. Улыбка у девушки-врача была плотоядной, совсем не вегетарианской. Я бы спрятался от такой улыбки под кроватью, будь помоложе годов на сорок пять.
      - Наш гость попал в опытные руки, - произнес со странной интонацией лейтенант Шиллинг. - Думаю, я ему больше не нужен. Я подожду тебя в коридоре, Виви, хорошо?
      - Да, Руди, нам нужно кое-что обсудить, - откликнулся начальник полиции.
      - Присядьте, - скомандовала девушка, придирчиво рассматривая меня. Не бойтесь, нарушенный ритм дыхания и сердечный ритм полностью восстановились. Хорошо, а теперь погримасничайте.
      - Что? - не понял я.
      - Попробуйте меня напугать или рассмешить. Разиньте рот, выпучите глаза, высуньте язык. Не стесняйтесь, я и не такое в жизни видела.
      Я постарался не стесняться.
      - Вы уверены, что реабилитация прошла, как надо? - озабоченно спросил Вивьен, понаблюдав секунду-другую за моим лицом. - Меня тревожит состояние его психики, доктор. Психика тоже должна восстановиться?
      - Я сейчас удалю отсюда всех весельчаков, - предупредила девушка. - А вы, Жилов, не отвлекайтесь, работайте. Сделайте, пожалуйста, несколько круговых движений головой, медленно.
      - А меня тревожит жара, - сказал я, осторожно ворочая шейными позвонками. - Молоко скиснет. Или что вы там едите вместо мяса.
      - Вместо мяса употребляют сою, - откликнулся лейтенант Шиллинг уже от двери. - Молочные продукты мы не едим. Желаю вам здоровья, Максим, еще встретимся.
      - Ты не волнуйся, Макс, - бодро сказал Вивьен, - Твои консервы положили в холодильник, употреблять сою от тебя не потребуют.
      - Нет, я теперь буду есть только сою, - капризно возразил я. - Товарищ лейтенант убедил меня, что больным быть вредно для здоровья.
      - У вас отличное здоровье, - вдруг сказала врач. - Для вашего возраста, конечно.
      Она присела на стул, на котором раньше сидел лейтенант Шиллинг, и смахнула со лба прядь волос. С исчезновением одного из мужчин девушка необъяснимым образом изменилась - словно стальной стержень из нее выдернули, словно ослабло поле, защищавшее ее от неблагоприятных условий среды. И стало заметно, что красавица гораздо взрослей, чем была мгновение назад. Что никакая она не девушка, а взрослая, много повидавшая женщина. Ведьма, потерявшая свою гипнотическую силу...
      - Ваше лицо кажется мне знакомым, - смущенно призналась хозяйка кабинета, по-прежнему обращаясь ко мне. - Даже не столько лицо, сколько... Не поймите неправильно, это чисто профессиональный интерес. У вас замечательное тренированное тело... Вы у нас случайно не лечились?
      Вивьен предположил, отвернувшись к окну:
      - Возможно, ты видела его на площади? Он там частенько сидит.
      Она помолчала, рассеянно глядя на мой шрам.
      - На площади? На какой площади, Виви? Честное слово, эту из твоих шуток я не поняла.
      - К сожалению, я не шутил.
      Женщина измученно вздохнула:
      - Я сегодня очень мало спала и плохо соображаю. Сейчас наш уважаемый больной попробует пройтись от кровати до стены, а мы посмотрим, что получится.
      Я взял с тумбочки свои шорты.
      - Опять она плохо спала... - задумчиво продекламировал Виви. - Опять ее предали сны...
      Ведьма-целительница внезапно встала, закусив губу, сделала два легких шага и закатила начальнику полиции хлесткую пощечину.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Терраса закончилась спуском к бульвару, и вот тут-то, перед самыми ступеньками, расположились эти чудаки. Мужчина и женщина, оба седоватые, оба дрябловатые, они стояли, подставив солнцу свои лица, и размашисто поворачивались - влево, вправо, влево, вправо. Туловище поворачивалось вместе с головой. Один глаз был прикрыт ладонью, а второй - бесстрашно открыт. Эти двое смотрели на солнце, ловили единственным открытым глазом прямые солнечные лучи (глаз часто-часто моргал), но как бы украдкой, лишь на мгновение погружаясь в море слепящего пламени. Мы молча проследовали мимо, только потом я полюбопытствовал:
      - Их что, тоже из какой-нибудь больницы отпустили? Не поторопились ли?
      - Это вампиры, - пояснил мой собеседник.
      - Настоящие? - обрадовался я.
      - Боюсь, что нет. Приклеилось к этой группе такое название, я уж и не помню, из-за чего.
      - А зачем они смотрят на солнце?
      - Расслабляются. Ритуал называется "соляризация".
      Вивьен говорил по-русски, выказывая тем самым гостю бесконечное уважение. Было одиннадцать с чем-то утра, но пекло так, будто пробило уже все двенадцать. Мы спустились по ступенькам и вновь оказались в тени. Идти налегке, без вечного чемодана, было как-то непривычно. Я оглянулся. Мужчина-вампир остановил свое движение, чтобы сменить руку и закрыть другой глаз. Локоть его воинственно оттопыривался. Нас он, по-моему, просто не заметил.
      - Черт знает что, - сказал я. - Не думал, что здесь все так переменится. Надеюсь, хотя бы море осталось прежним.
      Прежним, конечно, осталось не только море, зря я ворчал. Вокруг было много цвета, много пространства и мало шума, бесчисленные пальмы и живые изгороди, и почти никаких автомобилей. Пестрые беззаботные люди ходили по праздничным улицам - в точности, как раньше. Но люди эти неуловимым образом изменились. Были они теперь спортивными, бодрыми, они именно ходили, а не бродили, смотрели на солнце живыми блестящими глазами, почти никто не носил очков, и трудно было понять, кто турист и кто местный. Они беспрерывно улыбались друг другу, потому что у них все было хорошо. Возникали и исчезали безликие фигуры бегунов, прочие физкультурники безо всякого стеснения упражнялись на газонах. На глаза постоянно попадались лозунги, установленные на домах, на щитах, висящие поперек улиц:
      "РАЗРУШИЛ? ВОССТАНОВИ",
      "СЧАСТЬЕ ВСЕГДА С ТОБОЙ",
      "ЛЕКАРСТВО ОТ НОЧИ - СОН".
      Столь оригинальные образцы социальной рекламы, витавшие над этим красивым миром, заставляли размышлять не только об их содержании, но и о созидательной силе печатного слова в целом. Я приехал сюда вволю потосковать, а мне предлагали начать жить иначе. Почему бы нет?
      - Мне у вас нравится, - твердо сообщил я Вивьену. - Вот только пыль... Я понимаю, что вы привыкли к этой тяжести в воздухе, но я предпочитаю чистоту. Почему бы не покрыть асфальт статиком? Или у Совета денег хватает на одни плакаты?
      - Состав воздуха контролируется, и довольно жестко, - возразил он. Ты отвык от природных запахов, Максим. Правда, если системотехники под чистотой понимают абсолютный вакуум...
      - Бывшие системотехники ненавидят вакуум ничуть не меньше, чем бывшие мичманы Космического Реестра, зато очень любят здравый смысл. Где смысл, мичман? Ау?
      - Смысл в том, - равнодушно объяснил Вивьен Дрда, - что Естественный Кодекс - это закон. Никаких статиков, антивлагов, летучих абсорбентов или растворителей, а также ароматизаторов и красителей.
      - Может у вас и смесители запрещены? - сострил я.
      - Нет, кое-какие модели пока разрешены. В зависимости от состава воздушных присадок.
      - Ну, не знаю... - сказал я. - Это еще вопрос, что вреднее - пыль в воздухе или статик на асфальте...
      Круги рая, пройденные мною семь лет назад, явно оказались не последними, и оттого мне становилось все веселее. Вот только слегка покачивало, и пока еще слезились глаза, мешая принять старт в Круге Новом. Интересно, разрешены ли Естественным Кодексом отрицательные эмоции?
      А ведь товарищ Дрда тратит на меня свое рабочее время, неожиданно подумал я. У него дел других нет? Начальник полицейского ведомства, даже в таком маленьком государстве - это хлопотная, суетливая должность. Тем более, когда случаются подобные ЧП. Или я как раз и был его делом, только он умело это скрывал? Поганый человечек, живущий в моей голове, с готовностью высунулся наружу, анализируя обстановку. Нет, никто за мной не подглядывал, ни мексиканцы, ни старушки, и вертолеты в небе были сплошь мирные. Не сходи с ума, бодро сказал я себе. Здесь люди живут иначе, что ты в этом понимаешь? Начальник, возможно, заподозрил, что отставной агент все-таки наврал в их анкете, и теперь намерен проверить "легенду" гостя на прочность...
      Мы ведь, к сожалению, не были с Вивьеном настоящими друзьями. Бывшие коллеги, бывшие соратники. Товарищи. Давным-давно, в одной из прошлых жизней мы с ним некоторое время ходили на субсветовой барже "Никита Хрущев" - после того, как я, повинуясь неожиданному приказу Матки, перестал служить Великому Аудитору и перевелся в дальний флот. "Маткой" мы называли Службу Контроля Исполнительного комитета ООН (те, кто был в штате, конечно, и только между собой). Космос маленький, там все друг друга знают, но признаваться в причастности к секретным службам как-то не принято. Иначе говоря, Вивьен не знал тогда, кто я на самом деле, считал меня нормальным системотехником. По-настоящему мы познакомились, лишь удрав из Космоса. Это случилось, как раз когда наша баржа, получив полномочия от Реестра, начала обслуживать и объект РР-5/2, расположенный на Протее-2. Объект РР-5/2 - это каторжная тюрьма. Самое первое, между прочим, исправительно-трудовое учреждение в космическом пространстве. На этом астероиде добывали алмазные капли - открытым способом, из гигантских россыпей. Так что светоход "Никита Хрущев", помимо обычных грузов, возил туда и осужденных. Осужденные были помилованными смертниками, которым высшую меру наказания заменили пожизненным сроком, и мёрли они в этом аду со стопроцентной статистикой, заплатив за грехи несколькими месяцами мучений. Вивьен Дрда, рафинированный социал-демократ, был потрясен размахом зла, творимого втайне от всего человечества, о чем он и поспешил донести по всем инстанциям. Когда же на Протее-2 организовали еще несколько подобных объектов (астероид был одной сплошной россыпью алмазов), понадобилась отдельная конвойная служба со специальным транспортом. Миссия "Никиты Хрущева" была упразднена. Возить осужденных стали другие, а товарища Дрду повысили в звании и предложили новую интересную должность, причем, уже на Земле. Однако он предпочел уйти из Реестра, решив продолжить борьбу за полное закрытие месторождения. Он полагал Протей-2 самой страшной язвой на теле Солнечной системы (и совершенно справедливо), писал разнообразные рапорта и открытые письма, в которых доказывал как дважды два, что нужно, как минимум, заменить заключенных наемными рабочими. Ему неизменно отвечали, что рабочий день заключенных ограничен не беззубым законом о труде, а внутренним распорядком зоны, да и условия их содержания обеспечивает не какая-то частная лавочка, а все мировое сообщество, так что волноваться нет причин. Дрда не сдавался, упрямая душа, этим и привлек внимание наших кадровиков. Таким он пришел к нам в отдел - бьющий копытами землю, непримиримый в своей ненависти к Объединенному Космическому Реестру. Матка стоит на фундаменте политкорректности - никакого деления, например, на коммунистов и некоммунистов, поэтому товарищу Дрде его партийность нисколько не помешала в работе. Как и мне в свое время. Однако здесь ему в конце концов объяснили, почему объекты на Протее-2 не могут быть закрыты ни при каких условиях, и только тогда, узнав всю правду, пропустив эту горечь сквозь свое сердце, социал-демократ Дрда стал истинным оперативником - холодным, циничным, веселым. Последний раз мы с ним виделись, кажется, в Ленинграде, уже после того, как меня вышибли из Службы Контроля. Меня вышибали с треском, со снопами красивых искр, и даже заступничество Инны не помогло. Дрда, наоборот, ушел из отдела сам, посчитав, как и я, что настало время в очередной раз заменить одну жизнь другой. Он собирался ехать в эту страну добровольцем, готов был служить рядовым инспектором, и вот оказалось, что мой бывший коллега сделал здесь сказочную карьеру.
      - Как тебя угораздило попасть в начальники? - спросил я его.
      Он пожал плечами.
      - Никто из местных семь лет назад не хотел занимать такие должности. То ли боялись, то ли из-за лени. Налоговую службу, например, тоже возглавил приезжий. Ты не представляешь, какая здесь поначалу была апатия.
      - Как раз это - очень хорошо представляю, - сказал я. - Все-таки не зря я тот самый Жилов. В каком ты теперь звании?
      - Штатский. Подчинен непосредственно Совету.
      - Через голову правительства, - покивал я. - Мечта любого отставника. Быть главным полицейским в раю и при этом никому не подчиняться, кроме Святого Духа. Знай себе следи, чтобы яблоки кто попало не срывал.
      - Что ж ты сам здесь не остался? - вспыхнул Дрда. Он приостановился и коротко взглянул на меня. - Был бы сейчас главой Совета. Тебе предлагали, я знаю, тебя даже просили.
      - У меня были другие планы, - ответил я.
      Не было у меня тогда никаких особенных планов. Было одно желание, одна маниакальная цель - поскорее разнести служебную тайну по всему свету, сорвать фиговый листок секретности с той беды, которая касалась всех и каждого. Жаль, что этого не поняли мои же товарищи.
      - Если ты действительно тот самый Жилов, - сказал Вивьен, сжав кулаки, - то должен помнить, что здесь творилось в первые месяцы после переворота! Райские яблочки, говоришь? А самосуды над менялами помнишь? А кровавые гулянья, которые устраивали мутировавшие монархисты?
      - Мы что, ссоримся? - на всякий случай уточнил я. - Прекрасно. Хоть что-то человеческое в этом цветочном царстве.
      Вивьен искренне и с удовольствием рассмеялся.
      - Человеческое, оно же животное... Вот ты, Макс, удивляешься, почему в нашей стране так остро реагируют на простую русскую фамилию Жилов. Но может, это и есть слава? Разве не этого ты хотел, когда писал свою книгу?
      - Слава не такая, мне кто-то рассказывал.
      Он возразил:
      - Когда стены сортиров оклеивают голограммами с твоей рожей - это тоже слава. Я хотел вот что сказать. Ты, Макс, стал писателем...
      - Именно писателем! - обрадовался я. - Спасибо, начальник. Теперь, когда мой литературный дар подтверждается изданиями и переизданиями, никто не сомневается, что я всего лишь шпион. Обидно, ей-богу.
      - Не перебивай. Конечно, ты писатель, и еще какой, ведь ты создал культовую книгу. Не спорь, не спорь, спрячь скромность в кобуру. Но, видишь ли, в чем неувязка. Ты думал, что пишешь обо всем человечестве, а написал на самом деле вот о них, - Вивьен обвел широким жестом ослепительное пространство, заполненное движущимися тенями. - О них, о конкретных живых людях. Мало того, ты написал об их родине, а это понятие, как неожиданно выяснилось, для них не пустой звук. Ты был первый, кто написал об их родине с такой пронзительной достоверностью, но теперь, когда здешняя жизнь совершенно переменилась, твоим героям стало казаться, будто раньше все было не так. И сами они якобы были совсем не такими. Отсюда - реакция отторжения. А я думаю вот о чем - может, правы они, а не ты? Что, если писатель Жилов ошибся, отказав этим людям в наличии души, и мир его целиком придуманный?
      - Ну, ты загнул, - восхитился я. - Литературовед в штатском. Речь обо мне, да?
      - Конечно, трудно согласиться, - спокойно сказал Вивьен. - Но ведь это они, парикмахеры, разносчики пиццы и лоточники кормили осажденную Академию, прятали во время погромов семьи любимых тобой уродцев, а потом, когда ситуация начала стабилизироваться, поддержали Революционный Совет в борьбе против бандитов, нанятых Канцелярией.
      Я поднял вверх руки, показывая, что сдаюсь.
      - Вы, ребята, в самом деле молодцы, чего уж там. Мне до сих пор непонятно, как эту чертову ситуацию вообще удалось стабилизировать, да еще так радикально.
      Начальник полиции ответил не сразу. Молча шел рядом, подлаживаясь под мой шаг. Но все-таки ответил:
      - Если честно, сам я тоже мало что понимаю. С определенностью могу сказать одно - ни я, ни мои подчиненные, ни даже министр не имеют к этому чуду никакого отношения. Спокойствие и порядок настали как бы сами собой, без видимого участия правоохранительных структур. Вскоре после того, как был организован Национальный Банк и проведена денежная реформа.
      - Подожди, не вижу связи.
      - Были выпущены банкноты нового образца, - неохотно сказал Вивьен. Был принят закон о денежном обращении... Знаешь, Макс, это долгий разговор. Надо пожить у нас, чтобы привыкнуть, и твои вопросы исчезнут. Вот, кстати, здание Госсовета.
      Крытая часть бульвара закончилась широким перекрестком, и вновь мы оказались на солнце.
      - Нам направо, - щурясь, сказал Дрда. - Сюда, по проспекту Ленина.
      - Разве Совет находится не в бывшей Канцелярии? - спросил я, притормозив.
      - В кабинетах Канцелярии осталось слишком много темных воспоминаний, мешающих людям работать.
      Здание походило скорее на санаторий, чем на государственное учреждение, и было ниже остальных окружавших его строений. Впрочем, может так и надо? В карликовом государстве и цель, которую ставили перед собой руководящие органы, была соответствующего масштаба... Пять этажей. Стены, отделанные каменными плитами нежного розоватого цвета, со вставками из ослепительно белого ракушечника. Сложная многоскатная крыша, и не какая-нибудь, а черепичная. Светозащитные окна-хамелеоны, отбрасывающие розовые блики - в тон стенам. Красиво, было просто красиво...
      - Красиво, - признал я вслух. - Люблю розовое, о маме почему-то вспоминаю.
      - Ереванский туф, - сразу же откликнулся мой спутник. - Так называется материал, из которого сделаны плиты. Особенно устойчив к нашему влажному климату. Над проектом работала группа архитекторов из Ленинграда, а там, насколько мне известно, дома этим камнем облицованы. Ты ведь родом из Ленинграда?
      - Кажется, да. Впрочем, можно посмотреть анкету.
      Здание Госсовета гармонично включало в себя ротонду с источником. Люди входили в нее, наполняли чашки и медленно пили. Людей было много. Таким образом, сходство с санаторием принимало поистине карикатурные формы. Дальнейший путь этой воды был бережно, с любовью выложен необработанными камнями: ручеек утекал в сторону моря, наискосок пересекая проспект, а для транспорта были предусмотрены специальные мостики с пылеуловителями. Идиллия...
      И еще здание Совета, как и все в этом городе, украшало мудрое изречение. Неброская гранитная табличка крепилась непосредственно возле главного входа, по левую руку, и выбито на ней было: "Я - не Я, пока Я без покаяния..." Слово "покаяния" было написано так: "пока-Я-ни-Я". То ли призыв ко всем горожанам, то ли вечное напоминание сотрудникам, работающим в этом учреждении. И почему-то на русском языке.
      - Цитата? - спросил я. - Этот стишок к вам русские эмигранты завезли? Признаться, я плохо разбираюсь в литературе, в отличие от вас, полицейских.
      - Я - не я, пока я без покаяния, - сказал Вивьен со странной интонацией. Голос его дрогнул. - Этот "стишок", как ты выражаешься, людей с четверенек на ноги ставит... Пойдем? - толкнул он меня.
      - Подожди, - сказал я, - хочу местную прессу взять. Газетку какую-нибудь... - я двинулся к торговому мини-комплексу.
      За одним из столиков уличного кафе расположилась итальянская семья. Роскошная женщина кормила двух своих детей, и еще мужа, очевидно, тоже своего. Еда была явно не вегетарианская и вынималась она из большой сумки, стоящей тут же на стуле. Ага, тоже туристы, братья по несчастью. Хорошо, что я не люблю роскошных женщин, подумал я, а то мне стало бы за нее обидно. Я люблю тоненьких и стройных, чтобы доставали мне только до плеча. Как, например, вот эта... туристочка? Или местная?
      Возле киоска с вывеской "Твой шаркодер" стояла в одиночестве красивая девушка. Очень красивая. Безжалостно красивая, как говорил один мой опытный приятель (рано состарившийся). Струилась медленная музыка, на крыше киоска рождались объемные движущиеся картины, зазывая меломанов. Девушка делала вид, будто изучает обложки оптических шаров, на самом же деле она поглядывала на меня. Безжалостно красивая... Спокойно, Жилов, остановился я, береги себя. Психика твоя изменена нейроволновым взрывом, так что не верь глазам своим. Какая же это девушка? Такая же ведьма без возраста, как и врач в больнице. Наверное, ей показалось, что она тоже меня откуда-то знает, как и все прочие в этом городе. Терпи, Жилов, это ведь и есть слава... Красавица неожиданно подмигнула мне - едва поймала мой взгляд. Я подмигнул ей в ответ. Мальчишество, конечно...
      Дитя роскошной итальянки, между тем, пыталось надеть наручные часы на свою ножку - на тонкую расцарапанную щиколотку. На каждой руке у мальчика уже было по детскому будильничку, и на левой, и на правой. Мать, внезапно обратив на это внимание, вскочила и с размаху шлепнула его по щеке. Голова ребенка мотнулась, как тряпочная.
      - Никогда так не делай, никогда! - срывающимся контральто крикнула она.
      Я дернулся было к ним, однако Вивьен уже догнал меня, уже взялся рукой за мое плечо.
      - Не вмешивайся, - попросил он.
      Мальчик беспомощно заплакал. Вопрос "п-п-почему" прыгал на его трясущихся губах.
      - Потому что состаришься раньше времени! - орала женщина.
      - А почему Глупый Кот так делал?
      Мать уперла руки в бока и растерянно посмотрела на меня. Потом она посмотрела на мужа, который спокойно доедал свой хлеб с моцареллой.
      - Мамма миа! - произнесла она в сердцах. - Этот дьявольский мультфильм...
      - Не обращай внимания, - тихо посоветовал Вивьен. - Рудименты прошлого. Вон тебе пресса, расслабься.
      Я сбросил с плеча его руку и направил стопы к лотку с печатной продукцией. Расслабиться после увиденного было непросто. Прилавок ломился от книг, журналов, газет, плакатов, этикеток, открыток, наклеек и тому подобное. Я выбрал солидную ежедневную газету с характерным названием: "ХРОНИКА ДОБРА" и пошел обратно.
      - А вы, это... - оторопело позвал меня парень, стоящий по ту сторону прилавка. - А деньги?
      - Деньги? - Я посмотрел на друга Вивьена. - Разве это не бесплатно?
      Тот промолчал, тщетно пряча гадкую улыбочку.
      - Вот тебе и каждому по потребностям, - сказал я, возвращаясь. - Вот тебе, бабушка, и новый круг рая. Всего лишь рудименты прошлого, товарищи... Сколько с меня?
      - Два дуата или двадцать сантимов, - виновато ответил продавец. Простите, я не хотел вас обидеть.
      Я пошарил по карманам.
      - Знаешь, дружок, тут такое дело... Сколько это будет в копейках? Я, признаться, не разбираюсь ни в ваших дуатах, ни, тем более, в сантимах.
      - У вас нет при себе денег?
      - Копейки - это не деньги? - озадачился я. - Тогда как насчет центов? Или счет идет на рубли и доллары?
      Он брезгливо покрутил в руках предложенные ему монеты. Было ясно, что нормальных денег среди них так и не обнаружилось.
      - Ну, ладно, - легко решил продавец, - берите так. Ерунда все это. Желаю вам здоровья.
      - Космолазы помнят свои долги, - успокоил я его. - Даже став культовыми писателями.
      Прежде чем покинуть это место, мне вздумалось попрощаться еще и с девушкой-меломаном, на которую моя внешность произвела столь сильное впечатление - а может, наоборот, я хотел с ней поздороваться? - но той возле музыкального киоска уже не было. Жаль.
      Свернув с бульвара, мы продолжили путь. Проспект Ленина, бывший когда-то тесной, заполненной транспортом улицей, и называвшийся, если не ошибаюсь, Веселым проездом, оказался решительно преображенным. Теперь он был на удивление широк, тих и зелен. Проспект был достоин своего имени.
      - Как устроишься, зайди в отделение Национального Банка, - сказал мне Дрда. - Не откладывай в долгий ящик. Никто здесь не возьмет у тебя денег, если они не местные, имей это в виду.
      - Ох, куда только мне не надо зайти! - простонал я.
      - Что, большие планы?
      - Прежде всего - к Подножью. Ради этого, собственно, я и приехал. Как там Дим Димыч, что слышно?
      - Говорят, плох. Я, к сожалению, с ним лично не знаком.
      - Что плох - и без того известно. - Я вздохнул.
      - Много вас, писателей, понаехало, - пихнул меня Виви в бок. - И все к Русскому Фудзияме. Вы что, сговорились?
      - Разумеется. Операция под кодовым названием "Свистать всех наверх!". Послушай, я не хочу это обсуждать. Тебе случайно не знаком человек по фамилии Скребутан?
      - Кто?
      - Стас по прозвищу Бляха. Бывший расстегай. Неужели ты не слышал, как он тут в свое время куролесил, ставил на рога всю полицию? В заварушку был в группе ректора. Я пытался с ним связаться из Ленинграда, но... Даже не знаю, жив ли он. Семь лет не виделись.
      - Станислав Скребутан? - мой провожатый чуть не поперхнулся удивлением. - Ого!
      - Что-то не так?
      - Это нынешний председатель совета директоров Национального Банка. Один из тех, кто оказался не против, чтобы революция вынесла его на самый гребень волны. Вот пусть он и объясняет тебе про денежную реформу. Я пришлю ведомственный справочник с телефонами, сможешь связываться со своим Бляхой, сколько душе угодно.
      - Спасибо, мичман, - сказал я, не испытывая почему-то благодарности. Наверное, потому, что в разговоре не было больше искренности. Я чувствую такие вещи, как замужняя баба - ценное качество для профессионального шпиона. Вивьен Дрда давно и прочно думал о чем-то, о чем не решался или не желал заговорить вслух, он смотрел на меня и видел вместо бывшего соратника всего лишь источник информации. Теперь я в этом не сомневался.
      - Долго нам идти? - непринужденно поинтересовался я.
      - Вон, отель уже виден.
      - Так ты ведешь меня в гостиницу?
      - А куда же еще?
      Я смерил взглядом оставшееся расстояние и засомневался:
      - А ты успеешь?
      - Что?
      - Рассказать, о чем вы с лейтенантом Шиллингом шептались в коридоре, пока девчонка проверяла мои рефлексы?
      Он не сбился с ноги, не изменился лицом, не задышал прерывисто. Прекрасная выдержка у человека. А может, просто реакция замедленная. Он улыбнулся краешками губ:
      - Нашел девчонку! По моим сведениям, Рафе тридцать семь. Хотя, кое-кто уверен, что ей только тридцать пять, я имею в виду, конечно, ее мужа.