7

Джулиан Чейз скакал сквозь ледяную ночь как кентавр. Пригнувшись к холке Самсона, сжимая коленями вздымающиеся черные бока жеребца, он вполне мог бы сойти за неотъемлемую часть лошади. Он научился ездить верхом гораздо раньше, чем ходить, как и большинство цыганских детей. И не впервые эта инстинктивная связь с животным сослужила ему хорошую службу. Улюлюкающие преследователи, отправленные вслед за ним его «любимым» единокровным братом, уже остались далеко позади. Через несколько миль он будет свободен.

Но, черт возьми, как у него болела голова! Эта боль была нестерпимой, она ослепляла его, мешала думать. Какого черта эта маленькая мегера так его саданула? Невозможно было представить, что эта фитюлька, миниатюрная и хрупкая, могла нанести столь сокрушительный удар.

И кто же она такая, черт возьми? Он только понял, что не жена Грэма. В Лондоне он видел леди Ридли дважды, и еще тогда, когда совершил разведывательную экспедицию в Гордон-Холл. Она была довольно красивой женщиной, высокой и полногрудой. И громкоголосой. Судя по всему, она весьма высокого мнения о себе, но ничуть не походила на ангела. Ангел... вдруг превратился в дикую кошечку и так огрел его по голове!

У этой красавицы светлые волосы и глаза зеленые, как трава. По какой-то причине этот образ разбудил в нем неясные воспоминания, но о чем или о ком, он не смог бы ответить. К тому же голова у него болела просто невыносимо.

Неожиданно из темноты выросла стена футов на шесть, скрывавшаяся за деревьями.

Джулиан даже не заметил ее, пока Самсон не приблизился к ней вплотную. Он легко перескочил через нее, приземлившись по ту сторону и почти не замедлив движения. Но вот у Джулиана от этого полета голова разболелась еще больше. Он попытался умерить прыть Самсона и немного замедлил движение. На мгновение Джулиан покачнулся в седле и чуть было не потерял сознание, но он не мог себе этого позволить, если хотел остаться целым и невредимым.

Если бы он потерял сознание, то почти наверняка выпал бы из седла. И тогда люди Грэма обязательно догнали и захватили бы его.

Лучше было пустить себе пулю в лоб, чем попасть в руки людям, верным его брату.

Словно белка, Самсон перескочил через бревно, лежащее на тропинке. И снова голову Джулиана пронзила слепящая боль.

«Боже милостивый! Неужели эта трижды проклятая девчонка ухитрилась расколоть мой череп?»

Но Джулиан подумал, что ему все-таки повезло, и он легко отделался. Если б его братцу посчастливилось поймать его, положение было бы намного хуже. Грэм ненавидел его с той самой минуты, как узнал о существовании своего единокровного брата. А произошло это восемнадцать лет назад, когда Джулиану исполнилось всего шестнадцать, а Грэму – двенадцать.

Джулиан, конечно же, поступил слишком дерзко, отправившись в Гордон-Холл, чтобы встретиться со своим предполагаемым отцом и узнать правду об обстоятельствах своего рождения. Его бабушка всегда говорила, что Джулиан – законный наследник лорда, потому что ее дочь Нина была законной женой графа, а вовсе не любовницей. Именно у Джулиана были все преимущества на наследство. Но в те времена Джулиан был всего лишь восьмилетним мальчиком, жаждавшим отцовской любви. А вот в шестнадцать лет он уже считал себя взрослым мужчиной. Он жил своим умом и отстаивал свои права кулаками в самых гнусных трущобах Лондона и был способен постоять за себя.

Но все случилось совсем не так, как ожидал Джулиан, ведь он был слишком юн и горяч. Джулиан был допущен слугами не далее передней. Отец ледяным тоном приказал ему убираться из своих владений и никогда больше не возвращаться. Джулиан сделал было попытку возразить, но старый лорд вытолкал его, после чего последовала перебранка, а в конце концов набежало с полдюжины слуг со здоровенными дубинками. Они принялись избивать Джулиана, превратив его в кровавое месиво, а потом по приказу лорда Ридли выбросили почти бесчувственного на дорогу.

Вот тогда-то к нему и подбежал пухлый юнец. Плюнув в его разбитое лицо, он злобно прошипел: «Цыганский ублюдок!» Его бледно-голубые глаза уже тогда сверкали лютой ненавистью. Это и был Грэм. И вот прошло уже много лет, а Грэм все еще продолжал его ненавидеть.

Джулиан подозревал, что тот его почему-то боится. Видимо, Грэм каким-то образом узнал о том, что Джулиан – законный отпрыск старого графа, а не побочный сын. Грэм очень хотел увидеть своего брата расстрелянным или повешенным за кражу, ведь он бы не только успокоился, но и испытал бы от этого злорадное удовлетворение.

Для Джулиана было большой глупостью появиться во владениях Грэма, но изумруды принадлежали изгнанному сыну, и он хотел их получить.

Он хотел получить «доказательство», которое таили в себе эти драгоценности.

Бабушка всегда говорила, что ее девочка Нина никогда бы не легла в постель с мужчиной, если б не состояла с ним в браке. Понимая, что такое материнские чувства, Джулиан относился к этим утверждениям с известной долей недоверия. Но вскоре после смерти старого графа он получил анонимную записку, в которой была только одна фраза: «Доказательство – изумруды».

Он понятия не имел, от кого пришла эта весть и что она значила, но об изумрудах ему слышать уже доводилось.

Изумруды принадлежали цыганскому клану Рахминовых, главой которого был дед Джулиана. Точно никто не знал, как кочевое племя завладело этими сокровищами, но у Джулиана были подозрения на этот счет. Вероятно, Нина, его мать, бежала со своим любовником, захватив с собой изумруды. Их она считала своим приданым. Через несколько месяцев Нина вернулась, уже ожидая ребенка, но без изумрудов... а вскоре умерла родами, дав жизнь Джулиану...

Бабушка всегда твердила, что лорд Ридли, получив от цыганской девушки все, что хотел, бросил ее, потому что стыдился ее низкого происхождения. А драгоценности оставил себе! После смерти бабушки Джулиан узнал, что нечто подобное и в самом деле произошло.

Как-то дядя привел его в Гордон-Холл. Джулиану было тогда восемь лет. В обмен на племянника дядя хотел получить изумруды и бумаги, свидетельствовавшие о высоком происхождении Джулиана. Граф согласился показать изумруды и достал их из тайника в библиотеке. Обмен был совершен. Дядя поспешил прочь со своими изумрудами, а Джулиана оставили на милость отца. Старик смотрел на него, будто Джулиан был слизняком, потом позвонил в колокольчик и велел отослать его на конюшню, пока не произойдет «кое-что».

Через шесть дней один из грумов отвез Джулиана в Лондон, где это «кое-что» обернулось для мальчика службой в Королевском флоте. Это адское путешествие (с каждодневной поркой и постоянной морской болезнью) продлилось годы. Когда Джулиан вернулся в Англию, он был уже другим человеком...

Оглядываясь назад, Джулиан теперь думал, что это было чудо, что он выжил, ведь второй юнга, плывший на корабле «Прелестная Энн», не уцелел. Возможно, все так и было задумано... он не должен был выжить. Много позже Джулиан узнал, что его дядю нашли мертвым недалеко от Гордон-Холла в тот же самый день, когда он передал Джулиана отцу. Изумрудов при нем уже, конечно, не было...

И каким-то волшебным образом они снова оказались в Гордон-Холле! И хотя не нашлось достаточно улик, чтобы можно было привлечь лорда Ридли к ответственности в окружном суде, Джулиан обвинил его в своем сердце. Он не сомневался, что граф организовал убийство дяди и намеревался радикально решить проблему с самим Джулианом, чтобы избавиться от него раз и навсегда.

И вот теперь, через двадцать пять лет, он оказался здесь, в здравом уме и твердой памяти (если не считать пострадавшей головы), в то время как его любящий папаша давно уже истлел в могиле.

«В конце концов, должна же существовать справедливость!»

Он знал, что не будет удовлетворен, пока не получит изумруды, принадлежавшие ему по праву, и не успокоится, пока не увидит собственными глазами доказательств своего законного происхождения. Если бы он не был таким болваном, проворонившим эту маленькую зеленоглазую мегеру, столь нежную на вид, изумруды были бы сейчас при нем. А он, дурак, закутал ее в свой плащ, пытаясь защитить от холода! Вот теперь и расплачивается за это донкихотство. Изумруды, его изумруды, остались в Гордон-Холле. И вне всякого сомнения, Грэм сейчас празднует победу, смеясь над нерадивым братом. Конечно, теперь он надежно припрячет эти камни!

Но Джулиан хотел их получить любой ценой. Неудача, которую он потерпел нынче ночью, могла отсрочить этот момент, однако не могла его остановить. Теперь его ничто не могло остановить, кроме смерти.

8

Через два месяца после этого происшествия Анна стояла на палубе корабля «Принцесса Индии», разглядывая Адамов Мост – архипелаг, простиравшийся от юго-восточного побережья Индии до Цейлона. Глубоко вдыхая воздух, она упивалась хмельными ароматами тропиков. Это были ни с чем не сравнимые терпкие ароматы экзотических цветов, пряностей и гниющей растительности. Эти запахи да постоянная жара убеждали ее, как ничто другое, что она снова на пути домой.

Как ни смешно, но она, англичанка по рождению и воспитанию, считала своим домом изумрудный остров в сапфировом море. Счастливейшие дни ее жизни были проведены среди этой экзотической природы, здесь же родилась и ее дочь, здесь умер Пол. Его могила находилась на небольшом холме за Большим домом в Сринагаре и, казалось, звала ее.

– Мама, а папа там будет?

Тоненький голосок Челси заставил Анну вернуться из прошлого. Полюбовавшись своей маленькой дочкой, ее льняными волосами, заплетенными в одну толстую косу, нежными голубыми глазками, Анна почувствовала, как сильно любит своего ребенка. Теперь-то она знала, что поступила правильно, возвратив Челси в единственный настоящий дом, который та знала. Ради этого можно было рискнуть своей бессмертной душой.

– Папа на небесах, дорогая, и ты это знаешь.

Анна попыталась справиться со своими чувствами и говорить спокойно. Она вспомнила, как Пол обожал свою маленькую среброволосую дочь, а Челси, в свою очередь, считала, что солнце всходит и заходит только ради ее папы. И как же тяжело было объяснить дочери, что ее любимый папа ушел и больше уже никогда не вернется!

С тех пор в жизни Челси многое изменилось. Из вечно смеющейся и прыгающей маленькой девочки она вдруг сразу превратилась в неестественно рано посерьезневшего ребенка.

Челси редко улыбалась, ее смеха Анна не слышала с тех самых пор, как Пола опустили в могилу.

– А как насчет Кирти? – поинтересовалась дочь.

На этот вопрос ответить было легче. Кирти была айей – нянькой Челси со дня ее рождения. Расставание с Кирти было болезненным и для Челси, и для Анны, но Грэм не дал денег на проезд пожилой тамильской женщины, когда пригласил Анну и Челси в Гордон-Холл. Но даже если бы на переезд Кирти нашлись средства, этого нельзя было делать. Кирти была неотъемлемой частью Цейлона, как Будда, царствовавший здесь сотни лет назад. И было невозможно представить Кирти в другом месте. Когда же наступило время расставаться, Кирти закутала голову концом сари и покинула дом с громкими воплями скорби.

Анна прекрасно знала, что Кирти будет рада их возвращению. Скорее всего она воспримет это как благословение свыше.

– Возможно, Кирти и нет сейчас в Большом доме, но если узнает, что ты вернулась, обязательно прибежит.

– Я скучала по Кирти.

– Знаю, я тоже скучала.

– А...

– Ладно, мисси, хватит донимать свою бедную маму вопросами. Скажи мне кое-что, юная леди. Ты хорошо умылась?

Этот свирепый голос принадлежал Руби Фишер, красивой крупной женщине средних лет. К ней Анна обратилась за помощью на следующее же утро после происшествия в библиотеке, когда сбежала из Гордон-Холла. В прошлом Руби была лондонской проституткой, но ей посчастливилось выйти замуж за одного из своих клиентов. Джон Фишер был добрым человеком и настоящим тружеником. Он регулярно приводил свою жену в церковь по воскресеньям, но Руби, со своей склонностью носить безвкусные яркие платья, смущала прихожан. Викарий стал ее другом и защищал от паствы. Руби не забыла его доброты. Она умела быть преданной тем, кто проявлял к ней добрые чувства, а таких было немного. Руби по-настоящему привязалась к викарию и Анне.

Руби даже пыталась привить обретенную ею драгоценную светскую мудрость этому «бедному цыпленочку», оставшемуся без матери. Иногда это забавляло славного преподобного, иногда ужасало, но так или иначе это положило начало нерушимой дружбе Анны и Руби. Даже после того как Анна вышла замуж за Пола и уехала на Цейлон, они постоянно, хоть и не часто, обменивались письмами.

Если бы Руби, овдовевшая несколько лет назад, не жила бы на крошечный доход в маленькой арендуемой квартирке в одном из самых грязных районов Лондона, Анна давно сбежала к ней. Но такая среда никак не подходила Челси, а доход Руби, на который она сама с трудом существовала, не позволял выжить троим.

И вот после тяжелого двухдневного путешествия в дилижансе, а потом в наемной двуколке Анна с усталой и голодной Челси нежданно-негаданно явилась к Руби. Руби, конечно же, удивилась, но приняла обеих с распростертыми объятиями. Она сразу же уложила Челси в постель, заботливо подоткнув одеяло. Когда же ребенок уснул, Руби слушала как зачарованная историю Анны обо всех ее злоключениях. Руби смеялась, узнав о том, что Анна оставила Грэму записку, где сообщала ему, что скорее умрет с голоду в сточной канаве со своим ребенком, чем отдастся ему. Руби ничуть не шокировал рассказ Анны о краже – напротив, она даже поаплодировала ей. Руби быстро сообразила, что нельзя продавать сразу весь гарнитур. Надо было действовать очень осторожно, иначе можно было привлечь к себе нежелательное внимание. Решено было сначала продать браслет. С помощью знакомого «джентльмена» сделка была совершена, и Руби вернулась с таким количеством денег, о котором Анна не могла и помыслить. Когда Анна попыталась вручить Руби ее долю, та с негодованием отвергла это предложение, сказав, что хочет сопровождать Анну и Челси на Цейлон. В конце концов, что ей делать в Англии, раз Джон умер? И кто бы стал присматривать за Анной и ее дочерью, этими младенцами, заплутавшими в лесу?

Во все время путешествия Анна неустанно благодарила свою счастливую звезду, пославшую ей Руби. Свирепый вид, резковатые манеры и решительная речь ее спутницы творили чудеса, когда приходилось иметь дело с клерками пароходства и моряками. Челси привыкла к няньке и полюбила ее, да и сама Анна отогрелась в присутствии Руби. Трудно было представить кого-либо вместо Руби, способной разделить чужие заботы и тяготы, да еще успешно разрешить столь сложное дело, как путешествие трех особ женского пола на далекий Цейлон.

Как частенько говаривал отец Анны, пути Господни неисповедимы. Кто бы мог подумать, что бывшая девушка для радости, с яркими волосами, крашенными хной, по иронии судьбы станет Божьим благословением для благородно воспитанной дочери викария?

– Бедный маленький птенчик, – умилялась Руби, понизив голос. Она с благоговением наблюдала, как Челси умывается.

– Она слушается тебя лучше, чем меня, – улыбнулась Анна.

– Потому что я ее не балую. Анна, ты слишком мягкая. И не только с Челси, а со всеми. Такая же, как твой отец.

Руби замолчала, пытаясь обмахнуть лицо, покрывшееся бисеринками пота. В руках она держала прелестный резной веер слоновой кости, который ей презентовал один из моряков недели две назад, изливаясь бесчисленными комплиментами. Анна догадывалась, как Руби заслужила подобную любезность, но спросить опасалась. Руби всегда любила мужчин и умела с ними обращаться. Вникать в подробности ее взаимоотношений с противоположным полом Анна себе не позволяла.

– О Боже, как же жарко!

Руби так энергично поигрывала веером, что и до Анны долетало дуновение ветерка. Было нестерпимо жарко, даже несмотря на восточный ветер. Лоб Анны тоже заметно увлажнился, а ее черное траурное платье с длинными рукавами неприятно липло к телу. Но скрыться от жары было некуда. На нижней палубе было еще жарче.

– Летом станет полегче, ведь муссоны приносят обычно прохладу.

– Надеюсь! Тело буквально плавится от этой жары. Руби повернулась, со вздохом взглянув на безоблачное небо на горизонте.

– Капитан Роб говорит, что мы завтра еще до ночи придем в порт.

Капитан Роб – весьма достойный седовласый джентльмен, еще один из многочисленных обожателей Руби, Анна не позволяла себе строить догадки о том, перешло ли их знакомство за пределы обычного флирта и насколько. Но все остальные, кто присутствовал на борту, называли его капитаном Маршаллом.

– Замечательно! Я не дождусь, когда смогу покинуть этот корабль. Такое чувство, что мы плывем уже несколько месяцев.

– Время бы шло намного скорее, если б ты обращала внимание на этих бравых джентльменов, которые с таким интересом поглядывают на тебя.

Анна вздохнула. Примерно так начинался у них разговор не менее дюжины раз, но Руби упрямо не хотела обсуждать эту тему.

– Я вдова. Ты не забыла об этом? – сказала Анна. – Я была уже замужем, у меня есть ребенок, и мне совершенно неинтересно переглядываться с мужчинами.

Руби неодобрительно сморщила нос.

– Неестественно, что такая хорошенькая молодая женщина, как ты, не интересуется мужчинами.

– Еще нет и. года, как умер Пол...

– Обычно говорят: если ты свалился с лошади, самое лучшее, что ты можешь сделать, это снова на нее взобраться.

– Брак не лошадь!

– Кто говорит о браке? Я имею в виду только небольшое развлечение. Позволь себе капельку радости. Насколько мне известно, мужчины для этого подходят лучше всего.

– Ты бесстыдна, Руби. – На губах Анны мелькнула легкая улыбка, а Руби покачала головой.

– И вовсе не бесстыдная, а честная. Признайся начистоту! Ты ведь не можешь сказать, что не думаешь о том, каково это было бы, если б один из этих джентльменов обнял и поцеловал тебя...

– Руби!

Несмотря на негодующее восклицание Анны, слова Руби вызвали в ней очень живое, но отнюдь не желанное воспоминание. И образ, в течение многих недель вторгавшийся в ее сны. И каждый раз во сне к ней являлся мрачный, но неописуемо красивый темноволосый грабитель. Его поцелуи, руки на ее груди и бедрах... Почти с физическим усилием она попыталась отогнать докучливое воспоминание.

– Я не интересуюсь мужчинами!

Руби открыла было рот, собираясь ответить Анне, но вдруг заметила Челси, спокойно направлявшуюся к ним.

– Я умылась!

Девочка вернулась с личиком, сияющим и вымытым до блеска. Анна была очень рада, что дочь спасла ее от дальнейшей дискуссии о мужчинах.

– Да, уж ты постаралась на славу...

Анна провела пальцем по прохладной щечке дочери. Ее рука на мгновение задержалась на ее шелковистой головке.

– Твой носик порозовел. Тебе надо надеть шляпку.

– О, мама, я забыла!

После смерти Пола девочка как-то замкнулась в себе и все время боялась вызвать недовольство матери. Это очень расстраивало и угнетало Анну, но она не знала, как с этим бороться.

– Не важно, цыпленочек, мы просто пойдем в каюту и наденем ее.

– А как насчет того, чтобы мы с тобой посмотрели, чем занимается Роб? – вмешалась Руби, заметив, что Анна скрывает боль под вымученной улыбкой. – Они там натянули тент. Можешь больше не беспокоиться о шляпе. А может, он даже позволит тебе покрутить штурвал? Ты бы хотела поуправлять кораблем?

– Думаешь, он мне позволит? – недоверчиво спросила Челси.

У девочки даже округлились глаза при мысли о таком развлечении.

– Есть только один способ узнать это наверняка, – сказала Руби, подмигивая Анне. Взяв за руку Челси, она решительно отправилась в капитанскую рубку.

– Смотри не посади нас на мель!

– Что ты! Земли пока что не видать! И Челси с Руби скрылись из виду.

Как и предсказывал капитан Маршалл, на следующий день «Принцесса Индии» бросила якорь в Коломбо, главном торговом центре Цейлона. Корабли, стоявшие у причала, отличались друг от друга лишь размером и оснасткой. Они стояли на якоре и грузили на борт чай и корицу. Всюду сновали маленькие мальчуганы, просившие милостыню у новоприбывших, а что не удавалось выпросить, они пытались стащить. Кули в смешных шляпах трусили со всевозможными грузами на спинах. Женщины в бесформенных платьях и белых головных платках ходили мимо купцов, которые грубо ругались, выражая таким образом свое негодование. Буддийские монахи в шафранового цвета одеждах важно прохаживались, не обращая внимания на общую суматоху. Несмотря на то, что солнце уже садилось, жара не спадала. На берегу хорошо было слышно ритуальное пение буддистов, вместе с пряным ароматом курений оно доносилось прямо до корабля. Глубоко вдыхая пряный воздух, Анна впервые осознала, что вернулась домой.

После восьми недель, проведенных на корабле, она с нетерпением ждала, когда же сойдет на берег. Другие пассажиры вели себя так же беспокойно, но капитан Маршалл был непреклонен. Они не смогут войти в док, пока прилив не достигнет высшей точки, то есть до следующего утра. Анна, как и все остальные пассажиры, должна была провести еще одну ночь на корабле. Они с тоской и томлением смотрели на узкую полоску воды, отделявшую их от мечетей с куполами и минаретов, вырисовывавшихся на фоне неба над городом Коломбо.

Анна стояла у поручней и любовалась тем, как на город опускается ночь. Когда-то точно так же она уже стояла на палубе, глядя на Коломбо, и мучительное воспоминание пронзило ее сердце. Тогда с ней был Пол. Они были женаты всего несколько месяцев, и Анна была немного напугана перспективой неизвестной новой жизни, ожидавшей их. Пол очень старался показать, что ничего не боится, но тоже робел. И, как оказалось, не зря. Если бы много лет назад, в ясную сентябрьскую ночь, они знали о том, какая трагедия их ожидает, они бы тотчас же пересели на другой корабль, направлявшийся в Англию. Но, конечно, они этого не знали...

А сейчас... вздыхать и сожалеть было бесполезно.

9

Что до Джулиана, то большую часть этих двух месяцев он провел, терзаясь угрызениями совести. Не успел он благополучно добраться до своего прекрасного лондонского дома, как тут же попал в руки властей. Оказавшись вне пределов досягаемости Грэма и его приспешников, Джулиан вообразил, что опасность миновала, и не стал принимать особых мер предосторожности, ведь изумруды остались в Гордон-Холле. Но к несчастью, он был не прав.

Непредусмотрительность обошлась ему очень дорого. Джулиан и не думал об опасности, поднимаясь по ступенькам своего парадного крыльца. Он уже протянул было руку к дверной ручке... как услышал чьи-то крики.

– Это он!

– Ты арестован!

– Осторожнее! Возможно, он вооружен!

– Не двигайся, негодяй, а не то мы вышибем тебе мозги!

При первом же окрике Джулиан резко обернулся, но через секунду уже стоял неподвижно с поднятыми вверх руками.

Четверо мужчин, выскочивших из кустов на другой стороне улицы, оказались вооружены.

– Это какая-то ошибка, – начал было Джулиан, но сердце его упало: среди нападавших он узнал полицейских, патрулировавших Боу-стрит. По тому, как они держали оружие, как окружили его, он вдруг понял: достаточно чихнуть, и они начнут стрелять.

– Да, начальник, конечно, это он! Не глупи, приятель. Было бы досадно, если бы мы попортили выстрелом твою красивую голову. Так ведь?

Они молниеносно схватили его, заломив руки за спину. Джулиан даже и не пытался сопротивляться, это было бы бесполезно, как и бежать.

«Будь они все прокляты!»

Его уверенность в том, что Грэм не стал бы вовлекать чужаков в семейную распрю, по-видимому, оказалась беспочвенной.

– Могу я спросить, за что вы меня арестовали?

Джулиан, конечно же, знал ответ, но все же спросил, когда вдруг холодные металлические наручники сковали его запястья.

– Обыщи его, Мик.

По-видимому, это сказал главный. Мик принялся обыскивать Джулиана, а тот, что отдавал приказы, немного отступив назад, с издевкой ответил:

– Правильно, играй в невиновность. Все так делают. Мы арестуем тебя за похищение изумрудного гарнитура, законной собственности лорда Ридли. Ты, конечно же, ничего о нем не слышал?

– Они не были украдены, – возразил удивленный Джулиан.

Полицейский презрительно фыркнул и нахмурился, видя, как обыскавший его помощник выпрямился и отрицательно покачал головой.

«Да что же это такое, Господи? Ненависть и ярость Грэма? Зачем он устроил полицейскую засаду на Боустрит?» – размышлял Джулиан, пытаясь оценить обстановку.

Неужели Грэм пошел на то, чтобы обвинить его в краже изумрудов, которые, как он полагал, остались у него в доме и были надежно спрятаны?

Если это так, то Грэм еще более коварен, чем даже мог себе представить Джулиан.

Если бы Грэм предполагал, что доказательство законных прав Джулиана как-то связано с изумрудами, он бы лично обратил камни в пыль, несмотря на их ценность, лишь бы они не попали в руки его презираемого единокровного брата. Грэм ни перед чем не остановился бы, чтобы только сохранить свое имя, титул и состояние, которые могли на законном основании перейти к Джулиану. Пока Джулиана везли в «Ньюгейтскую тюрьму, он думал о том, что Грэма ничто не остановит, даже убийство.

В то время когда Анна разглядывала панораму Коломбо, Джулиан был уже в почти нечеловеческих условиях, как и остальные обитатели Ньюгейтской тюрьмы. Вой буквально сотрясал сырые тюремные камеры. Одетый в рубище, грязное и вонючее, Джулиан был так голоден, что готов был есть крыс, которыми кишело это место.

Если он и не страдал от жажды, то только потому, что вода все время струилась по стенам. Сначала его ужасала перспектива дотронуться языком до грязных скользких камней, но по истечении недели он уже не испытывал никакого отвращения. Приучив себя к мысли, что непременно надо выжить, он был готов на все.

Джулиан был почти уверен, что изумруды в целости и сохранности находятся в доме Грэма и что его ложно обвинили в воровстве, но очень скоро он убедился, что это не так.

Дня через три после того, как его водворили в тюрьму, в его камере появился надзиратель, который назвал Джулиана по имени. И Джулиан подумал, что, может быть, все уже выяснилось, что узнали о произошедшей чудовищной ошибке и его собираются выпустить...

Все свидетельствовало в пользу его невиновности. Его провели в крошечное внутреннее помещение, где даже дверь была каменной, и приковали цепью к стене.

– Ну, цыганский ублюдок, наконец-то ты получишь по заслугам!

«Грэм», – узнал говорящего Джулиан, прежде чем успел повернуть голову и увидеть его краем глаза.

– Привет, братец, – насмешливо отозвался Джулиан, несмотря на самые мрачные предчувствия. Единственным его оружием оставалась бравада.

– Не называй меня так!

Грэм дал знак одному из надсмотрщиков, и тонкий свист предупредил его о предстоящем. На «Прелестной Энн» Джулиану частенько приходилось слышать подобный звук...

«Плеть», – подумал Джулиан и съежился до того, как кожаная змея ужалила его спину.

Боль обожгла его плечи и располосовала плоть, но он даже не застонал. Грэм всегда его ненавидел, и Джулиан не доставит ему удовольствия видеть его унижения.

– Я хочу получить изумруды назад. Где они? – В голосе Грэма слышалась ярость.

Впервые, когда они встретились, Джулиану было двадцать четыре, а Грэму – двадцать. Их пути пересеклись в невероятно холодную ночь, в одном из самых грязных игорных домов Лондона, известного своей дурной славой. Грэм бродил по лондонским трущобам в поисках острых ощущений. Он был в компании молодых, как он, дворянчиков, своих друзей, и набрел на то, что искал. Этот притон держал Джулиан и сразу же заприметил своего братца за столом игрока, славившегося тем, что умел снимать шерсть с овечек, то есть обирать скучающих шалопаев. Грэм в тот вечер проигрался и, будучи навеселе и не желая примириться с потерей, затеял скандал.