Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

). В том же саду летом на открытой эстраде постоянно играл по вечерам симфонический оркестр, и я частенько со своими "музыкальными" подругами бывала на этих концертах. Их же систематически посещали "три мушкетера" - Кирилл Симонян, Саня Солженицын и Кока Виткевич. Тогда, правда, мы не были знакомы, и, если когда-либо наши с Саней взгляды и встретились, мы не угадали, чем станем друг для друга.
      В городском саду многие деревья уже с молодой листвой - стоят как кружевные! А возле городского сада на Пушкинской улице - стоянка двух на старинный манер извозчиков. Даже явилась мысль: "Не прокатиться ли на таком извозчике тою же дорогой, которой едет Ксения в романе?.."
      Борис Сергеевич - очень симпатичный благообразный старый интеллигент. Спрашивает, что именно меня интересует. Обещает поискать план старого Ростова, походить со мной по разным важным Александру Исаевичу местам. Хочет познакомить меня с одним своим приятелем-армянином - настоящим энциклопедистом по старине.
      Вскоре Борис Сергеевич и в самом деле пришел к нам. Принес план старейшего Ростова, еще с крепостью Димитрия (1828 года) и несколько фотографий старого Ростова. Оживленно с ним разговариваем, сидя на Ирочкином балконе, к которому тянутся ветки, усыпанные сережками. Он рассказывает о различных зданиях, о базаре того времени, о том, как торговали в старину здесь рыбой...
      В другой раз совершили с Борисом Сергеевичем прогулку по Ростову. По Садовой, по Соборному переулку, а затем - по Таганрогскому проспекту, по Николаевскому переулку. Поясняет, где что находилось. Попутно он рассказывал мне о когда-то наделавшем много шума ограблении банка с подкопом в этом самом Николаевском переулке. А внизу Таганрогского проспекта, оказывается, был когда-то еще мост...
      Побывала я и у того армянина в Нахичевани. Он буквально поразил мое воображение четырьмя огромными томами переплетенных журналов "Столица и усадьбы". Показал много и другого интересного. Сам он хотя пожилой, но очень еще живой. Нежен со своей, на 10 лет старше его женой ("Варенька!", "Деточка!"). А та рвется рассказывать мне про свой институт в Москве, где она в далекие времена училась и где попечителем был один из сыновей Пушкина! В этом доме я тоже получила кое-какие фотографии.
      Не перестаю посещать Островских. Они все рассказывают, рассказывают... Муж Любови Александровны даже потерял сон - так завелся, вспоминаючи. А дочь их оживила рассказ свежими деталями.
      - Мои подруги, - сказала она, - любили мою бабушку больше, чем моих родителей!
      Островские показывают мне остатки старинных сервизов: голубо-розового чайного и столового с нарисованными на нем птичками. Вспоминают, что по праздникам всегда у них в доме готовился салат "Оливье" (обязательно с зеленым горошком и со свежими огурцами!) и также обязательно делались корзиночки с кремом (подарили мне формочку).
      Прощаясь со мной, Любовь Александровна говорит:
      - Скажите Сане, что у него очень хороший "секретарь"!
      Кстати, выяснилось, что Архангородский-старший (отец Любови Александровны) шил костюмы только у М-ва - отца того армянина М-ва, с которым я познакомилась через Бориса Сергеевича. Когда я рассказала об этом самому М-ву, то он еще добавил, что учился с Колей Архангородским, братом Любови Александровны. Так все замкнулось!
      Распростившись с Островскими, систематизировав свои записи с их слов и перепечатав их, я разыскиваю других друзей Таисии Захаровны - сестер Остроумовых. Когда Вера Михайловна поняла, кто я, на ее лице появилось и уже не сходило выражение восторженного удивления. Я играла у нее на красном беккеровском рояле - на том самом, на котором сначала играла Таисия Захаровна, а потом на нем же Вера Михайловна учила "мальчика в сереньких штанишках" (так ей запомнился маленький Санечка!). Из окон квартиры Остроумовых видна фабрика Панченко- так она называлась раньше.
      - Может быть, этот рояль еще будет у Солженицына? - спросила я, зная, что муж подумывал об этом.
      - Не знаю. Как сложится судьба: ваша, Санина... Вера Михайловна слушает по западному радио все об Александре Исаевиче.
      - Я стою на коленях перед Санечкой! - говорит она.
      С Ирой все более сближаемся. В один из вечеров разбираем ее фотографии, а потом сочинения Петра Кузьмича, ее отца. Я попробовала было сыграть музыку его сочинения. Ира расстроилась.
      - Нет, еще рано! - сказала она, хотя он и умер три года назад.
      Ира достает большую пачку писем. Это письма Александра Исаевича, адресованные ей. Лишь одно письмо относится ко времени войны, все остальные написаны из ссылки в 53-54-м годах, несколько писем 56-го года.
      - Ира, я сделаю выпечатки из них. Можно? Бумага, копирка найдутся?..
      Ира соглашается. Находится и все необходимое. И вот у меня появляется еще одно большое дело, за которое я принимаюсь немедленно же. И... с больной душой. Ведь эти годы - годы моего отхода от Сани. Я печатаю его письма почти полностью. Переношусь в его ссылку. То и дело глотаю слезы. Больной... Одинокий... Но... несломленный.
      Прибыв весной 1953 года в Кок-Терек, где должен был остаться навеки, Александр Исаевич написал об этом моей тете Нине в Ростов. На тот самый Средний проспект, 27, где Ира живет по сию пору и где в то время жила и моя тетя Нина. К ответному письму тети Нины Ира сделала приписку, после чего между ею и Александром Исаевичем завязалась переписка. В своем первом письме Ире он пишет: "Вот что главное... - я очень одинок, и мне очень дороги твои строки. Хочется иногда разрядить душевное настроение в разговоре, в письме - и не с кем и некому. Писать Наташе - как-то не хочется. Дай ей Бог всяческого счастья в жизни, у нее редкое сердце, и совершила она, хоть и оказавшийся бесполезным, сверхсильный подвиг, я всегда буду о ней самых лучших воспоми-наний, но, видимо, правду говорят, что на то место, где была любовь ничего уже другого ... не поставишь"1.
      Когда появились первые признаки болезни, Александр Исаевич, жалея тетю Нину, больше стал писать Ире, сделал ее, как он сам выразился, "соучастником его страданий"2. К тому же Ира была врачом. И потому Александр Исаевич очень подробно описывал ей течение своей болезни, свое состояние, свои ощущения, разные попытки лечения болезни.
      1 Солженицын А. - Арсеньевой И., 09.04.53.
      2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 05.01.54.
      Особенно разбередило мне душу как бы предсмертное письмо ре от 26 ноября 1953 года:
      "Дорогая Ирочка!
      Я еду наконец в Джамбул, но в таком тяжелом состоянии, что знаю, что случится со мною в дороге и там: может быть, на днях я окажусь в больнице или под ножом хирурга.
      Надо быть всегда готовым к худшему, поэтому пишу тебе, родная, в предположении, что я умру. Вот моя неуклонная горячая просьба к тебе: если я умру, то этим летом ты обязательно, отбросив всякие помехи, приедешь, в Берлик1. На Садовой улице, 41, живет врач Николай Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных болезней. От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества, которого наберется больше тысячи и, таким образом, окупишь дорогу.
      Ируня! Если только мне придется так рано умереть - я умру с надеждой, что ты не пренебрежешь моей просьбой и не сочтешь ее капризом".
      Могла ли из этого письма Ирочка понять, о каком имуществе в первую очередь речь? Почему просьба Сани не была капризом?.. Нет, ей не приходило в голову, что Александр Исаевич звал для того, чтобы спасти свои литературные труды. А как он мог, тщательнейшим образом конспирируя свою работу, выразиться яснее? Как мог написать между строк об истинном побуждении, почему звал ее? Только пытался убедить, повторяя и повторяя свою просьбу:
      "Ира! Это - не шутка, не балмошь, не дурь - это моя последняя (в случае смерти) воля. Выполни ее!"2.
      "Не забывай, милая, что я написал тебе на случай моей смерти. Я знаю, о чем пишу"3.
      Наконец он, казалось бы, нашел довольно ясный способ выражения, но вплел его в довольно оптимистическую фразу и, может быть, именно этим увел от догадки: "Будем надеяться, Ируся, что ты еще и меня самого увидишь живым (один хороший хиромант обещал мне 50 лет жизни с хвостиком), но, быть может, память обо мне ценнее меня самого, учти"4.
      1 Другое название Кок-Терека.
      2 Солженицын А. - Арсеньевой И., 02.12.53.
      3 Солженицын А. - Арсеньевой И., 11.12.53.
      4 Солженицын А. - Арсеньевой И., 16.12.53.
      Память обо мне ценнее меня самого... То есть ценно то, что успел сделать! Ира не поняла истинной причины вызова. А когда болезнь Александра Исаевича отступила (после лечения в Ташкентском онкодиспансере), ее приезд стал восприниматься уже совсем в ином плане. Любя другого, она не сочла возможным поехать в Кок-Терек. Так ее поездка и не состоялась.
      Я читаю Ире свои записки. Ей нравится. Неожиданно у меня возникает идея ввести в своей текст предсмертное письмо Александра Исаевича к Ире Арсеньевой. Пишу как бы вступление к нему - свое покаяние.
      Дела мои в Ростове движутся к своему завершению. Пора собираться в дорогу, запасаться медом, подсолнечным маслом с ростовского базара, делать прощальные визиты.
      За время своего пребывания в Ростове получила несколько весточек от мужа.
      От 13 апреля: "Все дни слежу за твоей погодой. У тебя отличная, очень рад. А здесь дня два было хороших, а то дожди и сыро. Извел меня насос, пришлось много им заниматься, теперь наладилось... Снаружи дождь (даже со снегом), а внутри тепленечко". В том же письме мне делаются уточнения для обзора материала: "Узнай НЕПРЕМЕННО: какого вероисповедания был А. И.1 формально и насколько фактически верил и отправлял обряды или был атеистом (об этом - как можно подробней. Вообще подробней!)".
      1 А. И. - инициалы Архангородского, отца Л А Островской.
      От 14 апреля: "Пожалуйста, проводи время весело и отдыхай! ...выезжай так, как договорились. Встречу". (Это означало, что он, как и предполагал, поедет в 20-х числах в Рязань, где ему нужно пройти очередной медосмотр как водителю, а заодно провернет и техосмотр нашего "Дениса").
      От 18 апреля: "Сегодня я махнул... в Борзовку! Не представляешь, как радостно и мило на родной земле и на этом просторе после лесного "Сеславино".
      Повреждения: сшибленная труба и лопнувший (от воды) канистр. Напротив, от мышей никакого ущерба, только немного помета. И внешняя дверь отлично закрывается. Влажность внизу - 95%, наверху можно спать уже сегодня (сушил одеяла на балконе). На нашем участке был бобер! - уплыл по реке. Потоп был очень небольшой, несколько дней назад. Наслаждаюсь молоком Волиным. Часа 2 обрабатывал (от сорняков) "парниковую" грядку и посадил: лук 3 вида и укроп. Семян вообще полно. В общем - весело!
      ... Жду тебя в Рязани, как договорились... Надеюсь, тебе хорошо.
      Твой С."
      24 апреля в прекрасном настроении уезжаю из Ростова в Рязань. Уезжаю обласканная друзьями, родными и даже только что узнанными людьми. Все они старались что-то сделать для Александра Исаевича: вспомнить, рассказать, подарить...
      Среди провожающих - Софья Михайловна Остроумова (сестра Веры Михайловны) с необыкновенными тюльпанами (ее дочь связана по работе с ботаническим садом). С нею еще и их хороший знакомый - Александр Никитич Ремизов. Он специально приехал на вокзал, чтобы передать для Александра Исаевича две открытки старого Ростова.
      Мне было хорошо, интересно в Ростове. Но когда трогается поезд, мысленно переношусь в Рязань, где меня встретит муж и где 27 апреля мы собираемся отметить наше с ним 25-летие. (С 27 апреля 1940 года прошло даже 30 лет, но пять лет у меня была другая семья, и эти годы вычитают-ся...) А 26 апреля - Пасха. Как кстати подарены нам роскошные ростовские тюльпаны! Как трогательно, что Остроумовы подарили еще и крашеные яйца, и маленький кулич! Они как бы едут к Александру Исаевичу прямо из его детства!..
      Глава XI
      НЕСУРАЗНОСТИ
      В предпасхальный день, 25 апреля, я приехала в Рязань. Поезд медленно движется вдоль платформы. Из окна вагона вижу улыбающееся лицо мамы. Рядом с ней - знакомый и такой родной прищур мужниных глаз. Но вот он увидел меня, кивнул и пошел вслед за поездом.
      Встретил муж меня как-то очень уж по-деловому. Нагрузившись, быстро шагает к нашей машине. Мы с мамой стараемся не отставать. Я не расстаюсь с тюльпанами - такими же свежими, такими же роскошными, какими они были накануне. Так, с букетом, и сажусь рядом с Александром Исаевичем, на "штурманское" место. Все вещи погружены, все уселись. Теперь я жду от мужа вопросов: мне так много надо ему рассказать! От стольких людей передать приветы! Но вместо того говорит он. Я узнаю, что наш "Денис" заводится только ручкой, что Александр Исаевич не прошел медицинского осмотра из-за повышенного давления. Нашли у него полнокровие. Невропатолог - тот был польщен, что к нему пришел Солженицын. Спросил: "Надеюсь, я говорю с автором?.." А терапевт - забраковал: давление 160/100. Нужно три дня измерять давление в районной поликлини-ке. Приходится пить лекарство для снижения давления. Беспокоится, что давление может не упасть. Одним словом, одни беды! Какие уж тут мои ростовские впечатления! Я не услышала от мужа ни единого вопроса. Не поинтересовался даже, от кого присланы ему эти чудесные тюльпаны! Хотя я хорошо знала, как способны угнетать мужа именно мелкие неприятности, все же мне стало очень обидно. Ведь я столько для него сделала! Стольких людей вовлекла в помощь ему, его писательскому труду!.. Не выдержала, сказала о своей обиде, когда заводили "Дениса" в гараж. В результате оказалась "эгоисткой". Радостное настроение померкло. Даже расплакалась. А тут еще и унылость нашей природы: после цветущих садов голые деревья...
      Такая получилась невеселая встреча, что на меня нахлынула грусть, которая не вполне рассеялась и на следующий день, хотя и состоялся у нас с мужем разговор о Ростове, ростовчанах. Передала ему все собранные для него материалы. Мама, видя мою невеселость, старается как-то развеять меня, сообщает всевозможные новости. Самая интересная - маму навестила Люцетта Михайловна Арутюнова, которую я когда-то для себя открыла в Рязани как превосходную пианистку, с которой занималась и даже играла на двух роялях. Потом она уехала в Ташкент. И вот, оказывается, она живет и работает теперь в Пушкине, под Москвой. Люцетта Михайловна очень сокрушалась, что не застала меня, объяснялась через маму в своей симпатии ко мне. Рассказывала, что, как-то слушая в одном доме, как превозносят Александра Исаевича, сказала: "Но если бы знали его жену!.." - и начала меня хвалить. Однако нашелся кто-то, кто в ответ резонно спросил у нее: "А может быть, романы писал не Александр Исаевич, а его жена?.."
      В первый день Пасхи мы с мужем приглашены на обед в семью отца Виктора. Были у них. И все же я не вполне еще отошла...
      27 апреля - наш 25-летний юбилей. Мама восприняла его как самую настоящую серебряную свадьбу и подарила набор чайных серебряных ложечек.
      Праздничный обед в кругу близких. Случайно к обеду пришли две наши пожилые приятельницы - сестры Герасевы: Анна Михайловна и Татьяна Михайловна, у которых мы встречали Новый 1969 год. Муж поднялся и предложил тост:
      - Нас хотели разлучить, но теперь выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе!
      Выпила и я, не спросив никаких разъяснений столь странному началу тоста. Может, и наша несколько странная встреча после почти месячной разлуки связана была с этим туманным введением: "Нас хотели разлучить..."? Но окончание тоста прозвучало так успокоительно, что не хотелось ни о чем допытываться, ничего уточнять. Ведь сказал: до гроба вместе! Навсегда вместе, навсегда родные. Так стоит ли обращать внимание на какие-то корявости в отношениях? Стоит ли огорчаться из-за них?.. И я ожила.
      И во всем остальном произошел перелом. Давление у мужа упало. Медосмотр пройден. И машина стала заводиться. Можно готовиться к отъезду! Не повезло только с техосмотром. Он проводится сейчас на нефтезаводе. Территория считается взрывоопасной, а потому частные машины туда не пускают. Не беда! Уедем без техосмотра! Через месяц приеду для этого одна, в Рязань. Пройду техосмотр сама: мне не привыкать!
      До конца дня 28 апреля собираемся, укладываемся. Навестившая нас Наташа Радугина опечалилась: уж слишком много мы увозим, слишком отрываемся от Рязани!..
      Не совсем понятно, куда нам ехать. Надо бы в Борзовку! Сажать огород! Но погода явно портится, и мы решаем ехать в "Сеславино".
      Машина и в самом деле нагружена до предела. С нами едет даже наш несгораемый шкафик, называющийся "бобиком"! Этот "бобик" совсем стиснул "штурманское" место. На верхнем багажнике - стол и мой велосипед. Возле нашей Борзовки особенно не покатаешься: много машин на шоссе, да и крутые подъемы; а вот в "Сеславине" - повсюду асфальтированные затененные дороги. И размяться можно, и в магазин съездить за продуктами. Не всегда же для этого машину гонять!
      Как всегда, когда мы едем в свои излюбленные Борзовку или "Сеславино", Александр Исаевич становится добрее, доступнее. Говорит, что хотя это время, что меня не было, ему в "Сеславине" жилось довольно хлопотно (больше всего досаждал то и дело портившийся насос), но поработал неплохо. Хотя первая редакция "Августа" еще не закончена, уж занялся второй, переписав целых 10 глав романа. Рассказывает и о некоторых своих рязанских впечатлениях. Когда приехал в Рязань, увидел у клуба строителей объявление о лекции Борисовского (из Москвы) по международному положению. Подумал, не. пойти ли на эту лекцию: ведь небось не обойдется без вопросов о нем... А потом узнал, что действительно была записка: "В чем вы теперь обвиняете Солженицына?" Лектор ответил: "В его реакции на исключение из ССП".
      По западному радио Александр Исаевич как-то слышал о себе, что он имеет квартиру в Рязани, живет на даче под Москвой, работает над историческим романом. (Вероятно, сведения эти были взяты из статьи лорда Бетеля, напечатанной 20 марта в немецком журнале "Ди Вельт", о чем я уже писала.)
      А в Москве Александру Исаевичу рассказали, что на мехмате МГУ как-то были расклеены листовки: "Родина должна знать своих стукачей!" И даже были названы студенты, являющиеся осведомителями. Эти студенты осенью 69-го года получили благодарность в приказе "за бдительность". Заслуга их состояла в том, что по их доносу два студента были исключены из университета за чтение произведений Солженицына.
      Упомянул Александр Исаевич и о своей переписке с В. Лакшиным, что получил от него ответ и снова ему ответил: "Приедешь, прочтешь..." Дело в том, что еще до моей поездки в Ростов мы случайно узнали, что Лакшин, будучи в одном доме, сказал, что Солженицын 62-го года и Солженицын сейчас - это два разных человека. Тогда - простой, общительный. Теперь надменный, недосягаемый. Александра Исаевича это очень задело, и он написал ему. И вот, оказывается, пришел ответ от Лакшина. К сожалению, сейчас я не располагаю всеми этими материалами. Есть у меня лишь копия письма Александра Исаевича, написанного Лакшину 20 апреля. Не буду его приводить. Скажу только, что Александр Исаевич в своем ответе перевел все совершенно в другую плоскость, сведя личное к политике, упрекнул Лакшина и сделал его ответственным за поведение "Нового мира" в связи с чехословацкими событиями в августе 1968 года, упрекнул его также в избыточной лояльности, осторожности и т. д. Одним словом, с больной головы свалил все на здоровую!
      Ответ Лакшина уже на это письмо нам привезли в "Сеславино" 30 апреля на следующий день после нашего возвращения из Рязани. В письме - большая обида на Александра Исаевича. Мне все это очень больно. Да и муж в какой-то степени понял, что дал лишку. Решил пока на этом переписку закончить. Однако невольно завелся. И 2 мая сначала написал, а затем и перепечатал третье свое письмо Лакшину. Копии этого письма у меня также нет. Нет и последнего письма Лакшина, которое все же положило конец их переписке. Но вот он сам частично цитирует его в своей книге "Друзьям "Нового мира", являющейся ответом на книгу Солженицына "Бодался теленок с дубом". Приведу этот отрывок его письма от 8 мая:
      "Вполне сочувствую Вашему желанию "на переходе к 70-м годам назвать все своими твердыми именами". Но Вы делаете ошибку, если думаете, что говорите всякий раз как бы от лица Истории. Не уверен, что она во всем согласится с Вами. К сожалению, Вы сплошь и рядом питаете иллюзии самые детские, легко теряете масштаб явлений и поддаетесь, очевидно, впечатлениям и настроениям кружковой сектантской предвзятости. А сколько наивной импровизации в Ваших исторических прогнозах и оценках!.. Сознаю, конечно, и Ваша пристрастность, и оценки эти - в большей мере результат нездоровых обстоятельств, противоестественного положения, в которое Вы поставлены, как писатель. Но, неизменно восхищаясь Вашим художественным талантом, я искренне сожалею, что Ваша общественная активность находит себе такой ложный выход".
      Солженицын не ответил, и на этом переписка его и Лакшина оборвалась, а через несколько лет их спор продолжился уже не в письмах, а на страницах их книг.
      В "Сеславине" в нашей квартирке прохладно: отключено отопление. На участке кое-где еще лежит снег. Но воздух! - такой, что пить его хочется.
      Вечером в день нашего приезда нас навестил Ростропович. Конечно же, повел мужа любоваться результатами стройки. На достроенной части дома лепится великолепный карниз. Мстислав Леопольдович уговаривает Александра Исаевича продать нашу Борзовку, с тем чтобы постоянно жить здесь. (Он не разделяет нашего восхищения собственной дачкой.) Сами они собираются ехать в Саратов. Дмитрий Евгеньевич - "Димуля" - будет их там венчать (это через 15 лет после начала супружества!), а Галина Павловна будет еще и креститься. 15 мая - их 15-летие. Хотят отметить его в "Сеславине". Зал, увы, к тому времени закончен не будет. Зато электрик обещает осветить к этому дню парк: устанавливаются те самые фонари парижские, похожие на те, под которыми прохаживались в свое время Пушкин, Достоевский...
      На следующее утро нас разбудили птицы своим многоголосьем. И сюда наконец-то пришла настоящая весна!
      У меня много дел. Надо убрать всю квартиру до переезда в Борзовку. Да хочется и по-серьезному продолжить свою работу по выпечаткам нужных мне материалов из папок. Теперь в моей комнате прибавился большой стол, только что привезенный из Рязани. Есть где разложиться, где машинку поставить.
      Хотя на майские праздники погода была превосходная, даже жаркая, переезд в Борзовку задержался из-за того, что мы оба дружно разболелись. У меня поднялась температура, знобит, у мужа разыгрался насморк. Но не хочется в такую погоду быть в помещении. Александр Исаевич выносит наружу черный круглый наш столик с инкрустациями (когда-то привезенный тетей Шурой из Парижа!) и перепечатывает свой ответ Лакшину. А я совершаю первую прогулку на велосипеде. Заодно покупаю в жуковском магазине кое-какие продукты. Снова пригодился приделанный когда-то к моему велосипеду багажничек.
      К вечеру у мужа стало гореть лицо, сделалось прямо-таки багровым. Охлаждает себе щеки холодной водой. Значит, снова подскочило давление. Решаем, что на следующий день переедем в Борзовку, куда душа так и рвется. Авось там ему получшает!
      3 мая, позавтракав и быстро собравшись, едем. Маме посылается открытка:
      "Дорогая Мария Константиновна!
      Доехали легко и благополучно. Грипповали после Наташкиных рязанских сквозняков, сейчас оклемались. Будем лечиться воздухом.
      Целуем!"
      Я чувствую себя уже хорошо, а Александр Исаевич все еще нездоров: с насморком, лицо красное, сам раздражительный, придирчивый. Все наше Киевское шоссе в колдобинах, которых так много бывает весной, после зимы, но ни в одну из них я - водитель - не имела права попасть. Однако приближение к Борзовке возымело свое действие. К мужу возвращается радость жизни. "Какое красивое наше шоссе!" - говорит он.
      К самому домику нашему подъехать не смогли, земля еще не подсохла. Пришлось весь наш багаж перетаскивать вручную. Но неожиданно подоспела помощь: к нам из Щекутина пришел Сергей Иванович, что достраивал нам дачку. "Ну как гонимый писатель поживает?" - спросил он. Сергей Иванович обеспокоен видом Александра Исаевича, цветом его лица. Считает, что у него чуть ли не предынфарктное состояние. Советует ему голодать. Говорит, что сам часто практикует голодовку: как только превзойдет норму в весе. По 3-8 дней ничего не употребляет, кроме воды. Александр Исаевич согласен голодать, но только пить не воду, а Валино молоко. Отказаться от него (всю зиму мечтал!) не в состоянии.
      На столе терраски мы обнаруживаем коробку с картофелем. На ней записка от Жореса Медведева, из которой мы узнаем, что картошка эта не простая, "Лебедевская"! А скоро появляется и сам Жорес Александрович. Ему тоже не нравится вид моего мужа. Да, надо поголодать! Но он не за такую уж жестокую голодовку, как Сергей Иванович. Просто надо ограничиться фруктами и овощами! Муж на все согласен, но чтоб ему оставили только Валино молоко.
      Жорес Александрович рассказал нам один примечательный случай. Две москвички поехали недавно к Солженицыну в Рязань. В поисках дома смотрели на номера. И вдруг к ним подошел какой-то мужчина и стал спрашивать, какой дом им нужен, к кому они идут... А потом предложил, без дальнейших объяснений, пройти с ним... В результате женщины оказались в милиции, где их довольно долго продержали, а затем отвезли на вокзал и отправили в Москву. И делу конец.(!!!)
      Когда гости нас покинули, Александр Исаевич без дальнейших раздумий отправился в поселок лесников, откуда скоро возвратился с бидоном теплого парного молока! Бросаем все дела и пьем молоко. Муж просто наслаждается.
      День жаркий. Термометр показывает 27°. На кустах - набухшие почки. К вечеру полностью распустился наш "царский" нарцисс. Запел соловей. Хорошо!.
      Весь день Александр Исаевич ничего не ел, только пил молоко. Немножко поработал на участке: вскопал новую огородную грядку. А то просто так ходил по участку и... наслаждался..
      - Все-таки время от времени надо менять местожительство! Только изредка, не так, как ты любишь, - не преминул он пожурить меня.
      Я предложила ему спать на верхнем балконе. Уж лечиться воздухом - так лечиться! Ночи здесь всегда холодные, мы спим даже с закрытыми окнами. Но ведь у него есть спальный мешок из гагачьего пуха. Так и сделал. И очень хорошо спал всю ночь. Вид у него сразу изменился, цвет лица стал нормальным.
      На следующий день Александр Исаевич даже отдыхал несколько раз среди дня. Но все же понемногу расчищал нашу купальню, которую ежегодно заносило во время паводка.
      Я разбираю вещи, навожу порядок в доме, помогаю мужу в расчистке купальни Устраиваем тут же костер из принесенного рекой хвороста. Но и без него жарко: 28° в тени! Даже купаемся в речке. Ох и хорошо же! Истьичка!.. Но еще расчищать ее и расчищать!..
      Вся первая неделя мая очень теплая, приятная. Оживала природа. Птицы щебетали на разные голоса. Временами мычали коровы. Сквозь еще прозрачные деревья виден лесной поселок. Порой слышны чьи-то голоса. А то и метла заскрежещет. Но нам здесь так любо, что ничто не раздражает. Напротив успокаивает, примиряет...
      Александр Исаевич начинает понемногу работать над романом. Получился большой перерыв: аж с 22 апреля. Жалуется, что нет полной ясности мысли. Иногда работает за своим столиком у Истьи, а то занимается раскладкой материалов в нижней комнате.
      Я - то на грядках, то делаю записи в дневник, то понемножку берусь за писание мемуаров. Работаю или за "писательским" столиком у Истьи, или сидя на нижней террасе за столиком с березовыми ножками. Муж прибил к столешнице толстый картон, и получился настоящий письменный столик. Этот уголок веранды мы стали называть моим "кабинетом". Мне здесь особенно удобно заниматься, когда одновременно готовится обед.
      Отвлек неожиданный приезд Бориса Андреевича Можаева на собственной черной "Волге", которая, конечно же, увязла посреди дороги, ведущей от шоссе к нашей дачке. Можаев приехал к нам из Тарусы, где мечтает купить дом. Это ближе прибалтийского "Уки" - приданого жены. Переноче-вав у нас, Борис Андреевич со свежими силами принимается помогать нам на участке, показывая, как надо поднимать целину. Мы пользуемся его большим ростом, чтобы подвесить оборванные провода, протянувшиеся к насосу через весь участок. Ведь береза явно обгоняет ольху. По приметам это - к сухому лету. Значит, надо готовиться к обильному поливу!
      Однако после приятных теплых дней вдруг - настоящее ненастье. Накануне Дня Победы подул северный ветер, стало холодно и сразу же неуютно на нашей дачке. И я решила раньше, чем было задумано, сбежать в "Сеславино", где теплые батареи, где никакая непогода не страшна. А вообще-то мы должны были быть там к 15 мая. В этот день намечено празднование 15-летия супружества Ростроповича и Вишневской - Стива и Гали - и одновременно "открытие замка"!
      Александр Исаевич не так чувствителен к капризам природы. Он пока остается в Борзовке. В самый День Победы, сбежав от включенных у соседей громких приемников, долго гулял по лесу, все обдумывая свой "Август".
      Несколько дней мы живем врозь. Муж - в Борзовке, работая над романом, я - в "Сеславине", где больше всего занимаюсь папками, из которых все выпечатываю и выпечатываю...
      Накануне предполагаемого празднования Александр Исаевич приехал в "Сеславино". А празднование... не состоялось. Строительство - слишком далеко до окончания. Вместо веселья муж едет в Москву, в Боткинскую больницу, к доктору Норберту Александровичу Магазанику. Тот констатирует серьезную гипертонию с повышенным нижним давлением. Его советы: меньше есть, обходиться без соли, сократить время серьезной творческой работы. А вот ежедневный физический труд - обязателен!..
      По приезде муж сказал, что изгоняет из жизни спешку. Бог дал ему сигнал. Будет работать не спеша. Сколько сделает - столько сделает. Но мне не очень этому верится...
      Живем в Борзовке. А тепла все нет. Ветер свернул трубу: топить нельзя. Днем я разогреваюсь работой на участке, Александр Исаевич пишет в своем кабинете наверху, в мансарде. По вечерам все же затапливаем печь, тут же открывая дверь, чтоб выгнать дым. И чаще всего занимаемся по вечерам пословицами. Еще - читаем привезенные нам Сергеем Ивановичем вырезки из газет относительно питания, голодания и проч. Перейдя на менее обильный стол, Александр Исаевич уже и без того заметно похудел.