Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

      (В том месте, где Михалков говорит, что взгляды Солженицына пришли в столкновение со взглядами большинства членов СП, Александр Исаевич справедливо заметил на полях статьи: "А общество где же?")
      В статье Михалкова была еще такая фраза: "Идейно незрелый писатель это писатель (пусть даже талантливый!), который не достиг уровня передового общественного сознания".
      На следующий же день Би-би-си дало беседу Мориса Лейти в связи с новыми советскими доводами, оправдывающими то, как советские органы власти поступают с писателями, которые не соглашаются с ее идеологической линией. Морис Лейти замечает: "Михалков говорит, что взгляды Солженицына, основанные на его мировоззрении, противоречат взглядам большинства добровольной организации советских писателей и выраженных в уставе Союза советских писателей. Именно поэтому Солженицына исключили из Союза". Морис Лейти считает, что высказанное Михалковым признание того факта, что писатель может быть признан одаренным, даже если он ошибается в идеологическом отношении, является "более прогрессивным подходом", чем огульное осуждение сталинских времен". Однако он находит, что в этом подходе нет ничего нового. Аналогичное произошло и с Б. Пастернаком, литературные качества которого "вряд ли можно отрицать".
      Далее Морис Лейти говорит о Солженицыне, что он пишет "с неистовой духовной страстностью; напоминает своим читателям об общечеловеческой и духовной порядочности" - о принципах, от которых советское общество "все еще далеко". Признание, что подавляются произведения одаренного писателя, вызывает у Мориса Лейти вопрос: сколько других одаренных писателей подвергаются такому же обращению? В заключение он говорит: "Одно, однако, бесспорно: какова бы ни была опасность развращенности в результате чрезмерной свободы на Западе, опасность полного падения нравов в результате безоговорочного подчинения официальной идеологии в советском обществе гораздо большая".
      В январском номере журнала "Молодая гвардия" печатаются стихи А. Сафронова "Восточная притча":
      На культовых колоколах
      Все отыграл маэстро моды,
      И возопил: "Аллах, Аллах!
      Свободы я хочу, свободы!
      Пятнадцать лет орал, кричал
      Одна была моя забота,
      Пятнадцать лет разоблачал
      И вдруг остался без работы.
      А я еще хочу, еще
      Разоблачать хочу повально.
      Пока железо горячо,
      Хочу лупить по наковальне.
      Во мне бурлит младая кровь,
      Что злобу всю всосала,
      Хочу я бить и в глаз, и в бровь,
      По ряшкам, по сусалам.
      Я так хочу, я так привык
      По праву интеллекта.
      Ведь потому мой скорбен лик,
      Что я икона века...
      О, разреши же мне, Аллах,
      Еще в свободной зоне
      На культовых колоколах
      Лет десять потрезвонить!"
      Аллах ответил: "Не могу,
      Ты всем уже мешаешь.
      Я веру в людях берегу
      Ты веру разрушаешь.
      Ты людям надоел давно,
      Ты скоро канешь в Лету,
      Ты что ни скажешь - все равно
      К тебе доверья нету...
      1 Как известно, А. Солженицын впервые был напечатан семь с половиной лет назад. - Н. Р.
      14 января Генеральный секретарь Европейского общества писателей Дж. Вигорелли направил ряду советских писателей письмо с протестом против преследований А. Солженицына. В числе прочих письмо это получил и Н. Грибачев, который на страницах "Литературной газеты" разразился большой статьей "Слезы на экспорт". Статья эта вышла 18 февраля. Сопоставив даты, Александр Исаевич комментирует на полях: "Месяц колебаний и поисков". "Отпев" Вигорелли за "вызывающе сепаратистский характер" действий, Н. Грибачев, тем не менее, возражает ему и по существу: "Я не принимал непосредственного участия в решении по делу Солженицына, но, во-первых, я целиком это решение поддерживаю, а во-вторых, это решение было единодушно одобрено на писательских собраниях всех наших крупнейших организаций". (Александр Исаевич подчеркивает волнистой линией (знак сомнения) все это во-вторых и на полях замечает: "и не московской и не ленинградской", ибо никакого единодушия там не было!")
      Н. Грибачев поражается, что Вигорелли мог "уподобить советских писателей воробьям, которые так и накинутся" на него! (Снова - волнистая линия и на полях вопрос: "Не накинутся, ибо где прочесть?"... ведь письмо Вигорелли наша пресса не опубликовала! - Н. Р.)
      Грибачев обвиняет Вигорелли в "политическом примитивизме", заодно заявив, что Солженицын заработал свою популярность на Западе "главным образом назойливой политической тенденциозностью на сенсационной закваске".
      В оправдание заголовка статьи Грибачев пишет: "Вы, господин Вигорелли, буквально льете слезы над судьбой Солженицына. Однако - говорю это Вам вполне искренне - льющаяся из Ваших глаз влага лишь понапрасну испортит Вашу жилетку, если Вы ее носите, так как все обстоит иначе: Солженицын имеет хорошую квартиру, жив, здоров, кроме того... никто не будет чинить ему препятствий, если Солженицын вздумает укрепить своей деятельностью итальянскую или какую-либо другую литературу. Все дороги открыты - в добрый час!"
      ...Одним словом, дело обстоит замечательно. Но только - с чисто обывательской точки зрения, товарищ Грибачев!
      Заканчивается статья так: "Не хочу лицемерить и не шлю заверений в искреннем уважении - "декларация", Ваше письмо и метод их распространения ("И им уже нельзя рассылать?" - комментирует А. И.) ничего похожего на это чувство во мне не вызывает".
      Некий Эйхвальд направил Грибачеву открытое письмо, копию которого прислал Солженицыну: "Статьи, подобные упомянутой, не могут оставлять равнодушными честных людей и не должны оставаться без ответа.
      Прежде всего следует сказать, что вы берете на себя слишком много, единолично отстраняя справедливую коллективную критику международной организации в связи с бесчеловечным и необоснованным исключением из Союза советских писателей Александра Исаеви-ча Солженицына. Все содержание вашей статьи только подтверждает тезис о нарушении основных прав человека в нашей стране. Совершенно неуместно звучит ваше утверждение о вмешательстве во внутренние дела страны.
      ...К счастью для человечества, ныне иные времена. Есть, хотя и несовершенные еще, международные организации, есть Всеобщая декларация прав человека...
      Что вы отстаиваете?
      Вы хотите, чтобы люди забыли, а молодежь не узнала ужасный период в нашей жизни с 1930 по 1956 годы... Криками о вмешательстве во внутренние дела вы пытаетесь завуалировать беззакония и произвол, вновь чинимые у нас в стране и вновь в отношении лучших ее людей, и в том числе против А. Солженицына.
      Вы упрекаете Вигорелли за то, что он отделяет литературу от политики. Солженицына же вы обвиняете за слишком активное соединение литературы с политикой. Где же последовате-льность?..
      Лучшим подтверждением вашей неправоты является нежелание и боязнь опубликовать все произведения А. Солженицына. Их боятся именно потому, что они правдивы и читатель это сразу поймет, сравнив их с жизнью...
      Вы и сейчас выполняете "работу" более ужасную, чем физическое уничтожение людей, - вы растлеваете души, пытаетесь убить в людях веру в самих себя и во все лучшее, на что способен человек...
      Вы всеми силами стараетесь заставить Солженицына стать "таким же, как все". Тогда ему обещается публикация в печати. Но ведь на деле это означает лишить писателя яркой творческой индивидуальности и сделать его таким же тусклым и серым, как вся наша современная литература. А что это так и есть, свидетельствует факт отсутствия ярких имен и ярких произведений в списке на соискание Ленинских премий... опубликованном в печати только что. Этот факт достоин большого сожаления и большой тревоги"1.
      1 Эйхвальд В. Открытое письмо Грибачеву, 07.03.70.
      В конце письма Эйхвальд, обыгрывая конец письма Грибачева к Вигорелли, пишет: "Я также не хочу лицемерить и не шлю заверений в уважении к вам".
      4 марта в газете "Советская Россия" печатается фельетон Михаила Владимова.
      ПЕРЕБЕЖЧИК
      Нет, он не ездил за кордон,
      Да и туда не метил вроде:
      В краю родном, где был рожден,
      Живет при саде-огороде.
      В организации одной
      Он числится как сочинитель,
      Но у него устав иной:
      Его призванье - очернитель.
      Его пристрастие - хула
      Все с каждым днем определенней.
      Его страницы - зеркала.
      Одно другого искривленней.
      Копаясь, ищет в толще лет
      Лишь недохваты, неустойки,
      Не трассу видит, а кювет,
      Не стройку видит - мусор стройки.
      И выше всех других утех
      Такие ценит он моменты,
      Когда срывает вдруг у Тех,
      С Той стороны аплодисменты.
      Скрипит, отравою дыша,
      Перо, похожее на жало...
      Сам здесь он, но его душа
      Давно туда перебежала!
      24 марта состоялось открытие III съезда писателей РСФСР. С вступительным словом выступил Л. Соболев. В его речи звучали те самые ноты, которые, как это ни странно, когда-то звучали в письмах моего мужа в период войны. Вот они.
      Конец 1943 года: "Наступающей зимой мы нанесли Гитлеру удар страшной силы. И если я доживу до тех пор, пока распустятся почки, я напишу тогда: "Дорогая моя ..! Сердце не вмещает величия наших побед. Мы стоим на границах 41-го года. На границе войны отечественной и войны революционной. Перед тем как идти в Европу - последний привет с русской земли. На наших штыках - пролетарская революция, в нашем сердце - ленинизм"1.
      "Ты и все почти думают о будущем в разрезе своей личной жизни и личного счастья. А я давно не умею мыслить иначе, как: что я смогу сделать для ленинизма? как мне строить для этого жизнь"2.
      1 Солженицын А. - Решетовской Н., 06.11.43, действующая армия.
      2 Солженицын А. - Решетовской Н., сентябрь 1944 года, действующая армия.
      "Кроме ленинизма и желания всю жизнь отдать за него - все, что было дорого мне в 42-м году, или ниспровергнуто и -не хочется поднимать, или переосмыслено по-новому"1.
      Так писал, так думал капитан Солженицын, менее всего в ту пору подозревая, что буквально через несколько месяцев после написания этих писем его арестуют и приговорят к восьми годам лагерей по 58-й (ПОЛИТИЧЕСКОЙ!) статье за то, что Ленин был для него больше, чем Сталин; за его разочарование в том, что война не принесла с собой революционного пожара в Европу!..
      А вот теперь... Соболев: "Партийность литературы - это рыцарская верность знамени, рыцарская верность своему долгу: знамя наше - ленинское, долг наш - революция..."2.
      1 Солженицын А - Решетовской Н., 11.12. 44, действующая армия.
      2 Правда 1970. 25 марта
      А дальше есть и в адрес нынешнего, хотя тоже, наверно, понятного, Солженицына: "А тех, кто не понял своей исторической задачи певца в стане ленинских воинов, ждет самая горькая для писателя участь: потомки не вспомнят о них, ибо в годы яростных схваток в конце века они вели себя далеко не по-рыцарски, кокетничая сочинениями, которые, наделав сперва шуму, забывались еще при их жизни".
      Тот же Эйхвальд, который ответил Н. Грибачеву, обратился и к III съезду писателей РСФСР. Его письмо, разумеется, на съезде не зачитали (как в свое время знаменитое письмо Солженицына не было зачтено на IV съезде писателей СССР). Но через некоторое время Эйхвальд получил ответ от некоего Шкаева. Я не располагаю письмом съезду, но у меня есть копия ответного письма Эйхвальда Шкаеву:
      "Уважаемый товарищ Шкаев!
      Благодарю за ответ на мое письмо, адресованное III съезду...
      ...По существу Вашего ответа. Вы как бы с радостью сообщаете, что съезд полностью одобрил деятельность секретариата и в том числе... решения секретариата в отношении А. И. Солженицына.
      Теоретическая демократия требует, чтобы мое письмо и другие возражения против гонения на прогрессивно мыслящих писателей были обсуждены на съезде. На вашем съезде этого не было. Более того, Н. Грибачев в своей статье "Слезы на экспорт"... уверял всех читателей, что со стороны А. Солженицына единственным прегрешением было очень серьезное нарушение Устава Союза писателей. Именно за это его... покарали.
      Однако слова совсем не совпадают с делом: А. Андреев от имени ревизионной комиссии сообщил съезду, сколько писателей были удостоены звания Героя Социалистического Труда и "что грубых нарушений Устава за отчетный период не было". Это заявление было опубликовано ("Литературная Россия" № 13 за 1970 г.). Нарушение Устава и исключение выдающегося писателя из Союза - событие не менее значительное, чем награждение знаком Героя Труда, но это событие провели мимо внимания съезда.
      Получается плохо. Не нашлось ни одного человека, который выступил бы против беззакония. Такое поведение не делает чести писателям, сколь бы имениты они ни были. Это кладет пятно позора на нашу страну - страну Ленина.
      Вот что я хотел Вам сказать. Может быть, Вы ознакомите с этим письмом состав правления?"1.
      1 Эйхвальд - Шкаеву, 25.04.70.
      ...А чем, если не считать внешних событий, жили мы эти месяцы? Февраль? Март? Апрель?..
      Мужу в основном хорошо работалось. Иногда писал даже после обеда. Хотя чаще по вечерам мы слушали передачи западного радио и занимались пословицами. Самой трудной оказалась буква "К" - над ней просидели целых четыре часа!
      Днем я большей частью - в большом доме, за "Ямахой". Езжу в Москву на музыкальные уроки с Ундиной Михайловной. Однажды водила Лилечку на концерт ее учеников. Концерт этот состоялся в старом клубе МГУ, где когда-то и я сама частенько выступала. Лиля очень внимательно прослушала весь концерт.
      Перед обедом обычно бегаем на лыжах. Александр Исаевич, даже катаясь на лыжах, продолжает жить в мире своих героев: останавливается и записывает в блокнотик идеи для завтрашней главы.
      Прочли великолепную работу Жореса Медведева "Тайна переписки охраняется законом".
      По западному радио регулярно слушаем передачи по "Кругу". Главу "Свидание", в основу которой было положено наше реальное свидание в Лефортовской тюрьме, слушаем вечером 25 февраля. Я восприняла это как подарок ко дню рождения. Следующая передача по главам "Жизнь - не роман" и "За воскресение мертвых", которую слушали спустя неделю, была особенно хорошо смонтирована. Закончили ее тостом "За воскресение мертвых!"
      Узнаем подробности о постановке в Германии фильма по "Раковому корпусу": Вегу играет Вера Чехова, Олега - Мартин Бенрат. А также о съемках "Ивана Денисовича": Ивана Денисовича играет Том Куртенэ, консультантом норвежец Биргер Фурусет, отсидевший восемь лет, начиная с 45-го года, в лагерях, где работал плотником и на лесоповале. Концентрационный лагерь для съемок построен вблизи шведской границы.
      10 марта во французской газете "Ле Монд", а 11 марта - в швейцарской "Ди Цюрихер Цайтунг" было напечатано сенсационное сообщение под заголовком "Александр Солженицын поручает швейцарскому адвокату защиту своих авторских прав за границей".
      Содержание:
      "Писатель Солженицын после исключения из Союза советских писателей потерял уже всякую надежду на то, что эта организация обеспечит защиту его прав за границей, и поэтому поручает одному швейцарскому адвокату взять на себя эту задачу. Этот адвокат - мэтр Фриц Хееб, член цюрихской коллегии адвокатов. Последний в особом коммюнике сообщает, что получил от писателя доверенность, позволяющую ему:
      1. Запрещать впредь любое издание без разрешения, пресекать злоупотребления, производимые отдельными лицами от имени писателя, в случае необходимости привлекать к суду и судебным образом преследовать авторов лживых утверждений.
      2. С помощью квалифицированных экспертов рассмотреть качество переводов произведений А. Солженицына для переизданий произведении и добиваться улучшения качества переводов и внесения нужных поправок.
      3. Запрещать адаптации произведений писателя для кино, радио и телевидения.
      В ответ на утверждение, что гонорары г. Солженицына якобы идут на финансирование подрывных антисоветских организаций, адвокат заявляет, что весь гонорар сохраняется недвижимо на особом, закрытом счету и что в случае кончины автора он будет использован соответственно последней воле писателя.
      Адвокат сообщает издателям, что любое издание произведений г. Солженицына сможет отныне иметь место только по согласованию с автором или его представителем".
      Позже "Голос Америки" сообщил, что сообщение это напечатано также и в американской прессе.
      20 марта в немецкой газете "Ди Вельт" публикуется большая статья, посвященная Солженицыну и с его портретом под заголовком "Символ страдания и величия России". Ее автор - лорд Николас Бетель, один из переводчиков произведений Солженицына на английский язык.
      Николас Бетель, будучи в Москве, был представлен одному из друзей Солженицына, и этот друг (?) рассказал ему о нем. Кроме того, Николас Бетель интервьюировал и других: как тех, кто чтит Солженицына, так и тех, кто является его врагами (например, Чаковского). Фамилия "друга" Солженицына не называется. Но надо сказать, что истинные друзья его проявили бы большую сдержанность и уж во всяком случае не посвящали бы лорда в то, что сам Солженицын считал большой тайной. Я имею в виду следующую информацию: "Его (Солженицына. - Н. Р.) только что законченный роман называется "Архипелаг ГУЛАГ"... До сих пор он показывал рукопись только немногим друзьям, и вряд ли кто-нибудь читал ее полностью. По опыту с "Раковым корпусом" и "В круге первом" он знает, что стоит один экземпляр выпустить, как он начинает размножаться от одного человека к другому... свой роман "Архипелаг ГУЛАГ" он держит в строгой тайне от общественности".
      ...Хорош лорд, способствующий тому, чтобы это тайное сделать явным!
      Лорд спешит также рассказать и о том романе, который "готов наполовину" и который "обнаруживает совершенно новое направление творчества, отклонение от... основной темы - лагерей". Не очень точно сообщается и новая тема: "место действия - Балканский (? - Н. Р.) фронт во время первой мировой войны 1914-1916 годов, где сражается армия Нечволодова против австро-венгерской армии еще во время царского режима".
      Школьные весенние каникулы Лиля Туркина снова проводит со мной в Рязани.
      Прежде всего мы с Лилечкой разработали методику печатанья пословиц и приступили к работе. Сначала она читала мне вслух очередную порцию пословиц, ибо перепечатывать их предстояло прямо из блокнотиков, где они были написаны мелким-мелким почерком Александра Исаевича. Кроме того, нужно было понять смысл каждой пословицы. Лиля печатала пословицы каждый день, но понемногу (чтоб не пропала охота), а я принимала ее работу - ошибок не допускалось!
      Лилечка успела в тот раз отпечатать пословицы на три буквы: "А", "Б", "В". Все они до сих пор у меня хранятся среди разных дорогих мне реликвий.
      Среди пословиц была напечатана и такая, которая служила Лильке утешением, когда приходилось что-то переделывать:
      БЕЗ ПОРЧИ ДЕЛА НЕ СДЕЛАЕШЬ.
      А вот эти были очень созвучны моим настроениям:
      БЕЗ ХОЗЯИНА ДОМ - СИРОТА;
      БЕЗ МУЖА ЖЕНА - ВСЕГДА СИРОТА;
      БОЛЬШЕ ПОЧЕТ - БОЛЬШЕ ХЛОПОТ.
      Но утешало:
      ВО ВСЯКОЙ ИЗБУШКЕ СВОИ ПОСКРИПУШКИ.
      А сейчас, перебирая, обратила внимание на такую:
      БЕДА ВЫМУЧИТ, БЕДА И ВЫУЧИТ.
      Как тогда, так и теперь, удивляет, что есть и пословицы, взаимно друг друга исключающие. Например:
      БОРОДА В НЕСТЬ, А УСЫ И У КОШКИ ЕСТЬ, УС В ЧЕСТЬ, А БОРОДА И У КОЗЛА ЕСТЬ.
      Еще Лиля вела записи в тетради, подаренной ей дядей Саней "для серьезного дневника". Отталкиваясь от того черновика, который был ею написан в прошлый приезд в Рязань, она с большим воодушевлением сначала отделала "Предисловие", а затем написала главку "Ноябрьские праздники". (В центре внимания все время был дядя Саня!)
      Опять была музыка, фотопечатанье. Не было только одного - скуки!
      Когда вернулась в "Сеславино", меня ждал сюрприз: муж закончил мирные главы "Августа" и перед военными устроил три разгрузочных дня. Удивительное дело: даже днем с ним можно разговаривать! В нашей квартирке прежде всего бросилась в глаза громадная топографическая карта на стене, необходимая Александру Исаевичу для описания военных действий. Ему совсем недавно принесли ее вместе с великолепными атласами. (Откуда - пока помолчу.)
      За время моего отсутствия Александр Исаевич написал три ростовские главы. В результате для меня выплыло задание для Ростова. Пока еще не начался "огородный" сезон, я решила съездить в Ростов - город нашей юности. Повидаться с подругами, с родными! Раньше встретить весну!.. .
      Муж на день уезжает в Москву, а я остаюсь читать ростовские главы, хотя они еще и написаны лишь в первой редакции (обычно ни мне и никому другому первые редакции муж читать не дает), чтобы лучше представить, что именно его интересует о Ростове, о ростовчанах...
      Из Москвы Александр Исаевич привез вырезку из какой-то немецкой газеты с кадром из фильма по повести "Раковый корпус": Вега в приемной ракового корпуса измеряет у Костоглотова пульс. Вега - Вера Чехова - очень мила!
      6 апреля уезжаю из "Сеславина". Моросит дождь. Тает, но еще много снега. Котельную заливает: испортился насос.
      - Ты вовремя уезжаешь, - шутит муж.
      Заезжаю к Туркиным. Налаживаем с Лилечкой печатанье пословиц здесь, в Москве, у нее дома. Прощаясь со мной, она горько плачет. Вероника с некоторой ревностью говорит мне: "За каждым словом - тетя Наташа!"
      7 апреля я уже в Ростове. Приятная теплая настоящая весна. Уже давно сошел снег. Сухо и даже зелено. Деревья еще не распустились, только почки набухли, но повсюду свежая травка.
      Встретила меня Ира - подруга моего детства, подруга детских игр. Мы с нею с пятилетнего возраста жили друг под другом: я - на первом этаже, она на втором.
      У нас даже была разработана система условных знаков: редкий стук в пол или потолок означал: "Иду к тебе, открой дверь!". Частый стук был вызывным: "Приди ко мне!"
      У нас с Ирой были общие увлечения. Обе любили поэзию. Ее увлекали стихи Пушкина, а меня - Лермонтова. Отмечали памятные даты и того и другого. Собрав небольшую, но благосклонную аудиторию, делали доклады об их жизни, читали их стихи. А то и разыгрывали представления. Помню, ставили пушкинских "Цыган". Я была Земфирой, Ирочка играла старика цыгана. Обе писали стихи (ее были лучше).
      У меня не сохранилось детских Ирочкиных стихов. Но случайно сохранились стихи, которые она написала после того, как навестила нас в Рязани в начале 60-го года - в период нашего с Александром Исаевичем "тихого житья". Стихи незатейливые, может быть, даже, как и в детстве, подражательные и, конечно, не стихи XX века, но искренние:
      Я посетила ваш уютный дом,
      И, встретив столько ласки и вниманья,
      Невольно я подумала о том,
      Как хорошо, что в жизни не одна я.
      Что есть друзья с прекрасною душой,
      Что, несмотря на долгую разлуку,
      Всегда готовы встретиться со мной
      И протянуть мне дружескую руку.
      Старинный бой часов, скрип старых половиц,
      Уютный ваш мирок с звенящей тишиною
      И ласковый привет всех ваших милых лиц
      В морозный день я увезла с собою.
      Устала я, свой совершая путь,
      Судьба смеется часто надо мною,
      Теперь я знаю, где могу я отдохнуть
      И обновиться телом и душою.
      Мама Ирочкина была художницей. Она учила нас (еще и мою старшую двоюродную сестру Таню) рисованию. Моя мама учила нас французскому языку, сама сочиняла и ставила с нами пьески (до того, как мы стали это делать сами). Ирин папа, хотя работал рядовым служащим, был хорошим пианистом и даже композитором. Мы с Ирой обе учились музыке. Много было у нас и общих детских игр, общего чтения...
      С той детской поры много воды утекло. Ира, закончив медицинский институт, сначала работала врачом, а потом была доцентом того же института. Однако она все еще живет в той же самой квартире, на втором этаже, с большим балконом, к которому тянутся ветки старого тополя. Живет она теперь одна: маму и папу похоронила, брат с семьей живет, отдельно, а сама Ира замужем не была. Квартира отремонтирована, но все после сравнительно недавней смерти матери - в запустении: в углах, в шкафах, на подоконниках. На откидном календаре - 9 ноября 1969 года. И повсюду пепельницы с пеплом и окурками.
      У Иры - кошка с только что родившимся котенком да два совершенно одинаковых голубых попугайчика (он и она) в клетке на окне.
      Долго задушевно разговариваем. Ира приоткрывает передо мной историю своей длительной, несчастной и счастливой любви. Его уже нет в живых... Мы с ней на поверку оказались совершенно разными. В ее жизни - какое-то во всем устойчивое постоянство и полное отсутствие динамики, резких изломов судьбы.
      Вечером мы гуляем с Ирочкой по Ростову. Ростов по-прежнему красив. Хотя наш Средний проспект изрядно испорчен (много машин), но Пушкинская с бульварами, Большая Садовая - все так же очень хороши. Какая-то оптимальная ширина улиц и высота зданий...
      На следующий же день я начинаю работу по сбору данных о старом Ростове. Посещаю краеведческий музей, делаю выписки. Ира предлагает побывать у ее родственников, расспросить тех, кто постарше и жил в дореволюционном Ростове. И она ведет меня к своей двоюродной сестре. Каково же было мое удивление, когда она подвела меня к дому, где когда-то жила Лидочка Ежерец, и предложила подняться по лестнице. Дальше я уже не удивилась, что я пришла не только в тот дом, где жила Лидуся, но и в ту самую квартиру, где жили Ежерецы. Вот их большая комната! Вот и тот балкон, выходящий на Большую Садовую, с которого мы перед войной в день Лидиных именин 20 апреля 1941 года смотрели на пеструю толпу гуляющих, строя планы на будущее и не подозревая, что все планы и мечты развеет война...
      Именно здесь я теперь получаю справочник по старому Ростову, который так пригодится Александру Исаевичу и который, возможно, и сейчас с ним!
      Еще мы посещаем с Ирой моих родственников: Таню с Павликом. Их дочь Галя работает под Ростовом. С ними - их внук Алеша, в котором они оба души не чают. У меня к ним важное дело: привезла и хочу оставить им для сохранения комплект фотографий. Да, конечно. Какой может быть разговор?..
      На следующий же день, пользуясь тем, что у Иры есть пишущая машинка, перепечатываю те записи, что сделала в музее. А потом еду к друзьям матери Александра Исаевича - Островским. Любовь Александровна, когда-то гимназическая подруга Таисии Захаровны, и ее муж встречают меня очень приветливо. Они согласны выполнить просьбу Александра Исаевича: рассказать все, что вспомнят, об отце и матери Любови Александровны, которые особенно интересуют моего мужа, да и о многом другом. Только Любовь Александровна просит, чтобы Александр Исаевич заменил фамилию Архангородских: некоторым родственникам это может быть неприятно1.
      Нам с Ирочкой хорошо живется, и я не тороплюсь уезжать. Как-то мы написали с ней нашим старушкам в Рязань совместную открытку:
      "Дорогие мамочка и тети!
      Сижу и пишу Вам на Ирочкином балконе. В тени 25. В летнем платье. На тополе уже длинные сережки. Ивы, березы в городском саду - уже с маленькими зелеными листочками... Во дворе многие спрашивают обо всех вас и передают приветы.
      Целую всех. Наташа".
      "Дорогие мои! - продолжает открытку Ируся. - Безумно рада, что Наташка у меня. Я ведь, как стоячее болото, застыла в своем отчаянии, а приезд Наташи всколыхнул это болото. Очень, очень хочется вас всех увидеть и расцеловать... Ведь вы все для меня близкие, дорогие...
      Ира"2.
      1 Я эту фамилию называю потому, что Александр Исаевич не посчитался с просьбой Островской и сохранил фамилию в романе.
      2 Решетовская Н. - Решетовской М. К., 12.04.70.
      Днем я обычно работала: или переводила на машинку записанное накануне, или продолжала свои мемуары, сидя на балконе, или ездила интервьюировать Островских, к которым присоединилась еще и их дочь.
      По вечерам мы с Ирой или гуляли, или бывали в кино (посмотрели "Цветы запоздалые" по Чехову), или посещали родственников или друзей.
      Побывали у Мазиных. Миля Мазин - друг моего мужа по физмату университета. С ним и его женой Атой мы виделись вместе с мужем лишь в 1959 году. Теперь, придя к ним, я спросила:
      - Как вы к нам относитесь?
      - Прекрасно, как всегда.
      Но все-таки выяснилось, что не совсем так. Помню отдельные реплики: "Надо бы в чем-то уступить!", "Каждый должен быть в известном смысле дипломатом!", "Почему он думает, что во всем прав?" - и т. д. в том же духе.
      Еще - познакомились и побывали у писателя Семина. Было у них приятно и интересно.
      Повидалась с Зоей Браславской, с которой очень сдружилась в 44-45-м годах, после возвращения из эвакуации, и которая когда-то вместе со мной переживала все волнения, связанные сначала с тем, что мой муж пропал, а потом и с тем, что он оказался в заключении.
      Показывала ей некоторые статьи о своем муже. Буквально захлебывается... У нее прелестная дочка Наташа, которая обещает стать настоящей музыкантшей...
      Виделась с подругами более ранних лет: Женей Крыловой, с которой училась вместе в музыкальной школе, с Лизой Фесенко - своей школьной подругой.
      Предавалась с Ирой и земным удовольствиям. Посещаем веселый ростовский базар. Так хочется ранней редиски, свежей молодой зелени! Кажется, что вместе с ними вольются так нужные нам физические силы. Но и тут, идя на базар, не забываю о главном своем деле в Ростове - сборе материала для мужа. Ищу гимназию Андреевой, где училась его мама и где будет учиться соответст-венно Ксения из романа "Август четырнадцатого". Поначалу принимаю за гимназию массивное четырехэтажное здание бывшей мужской гимназии. После базара идем с Ирочкой к еще одному ее пожилому родственнику - ростовскому старожилу Борису Сергеевичу Б-ву, который, узнав о том, чья я жена, согласился со мною встретиться. Мы идем по Соборному переулку, потом через прекрасный наш городской двухъярусный сад, с которым так много связано воспоминаний детства. Моя школа примыкала к этому саду, и мы часто гуляли там после занятий, однажды едва не попавшись с поличным, когда отважилась сорвать чудесную сирень (спасли быстрые ноги!