Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

      Обещание свое муж выполнил через две недели. Толчком явилось чтение им в "Новом мире" писем В. Н. Буниной, жены писателя.
      Надо посмотреть, что ты там пишешь. А то потом будут по твоим запискам судить...
      Было это 15 августа. Муж читал у себя наверху мной написанное, я, внутренне затаясь, покачивалась в гамаке, ожидая, когда он кончит и позовет.
      Прочел две главы. Позвал и... одобрил. Нашел, что в общем неплохо, хотя не всегда много помню. Сказал: "Можно бы больше!" Признался, что боялся: буду громоздить события Однако вышло, что все, что я привожу, оказывается, к месту.
      Оценка Александра Исаевича меня окрылила. Моей мечтой было, чтобы моя работа не выгляде-ла для него только как мое хобби. Ведь я отныне видела в ней основную, главную цель моей жизни!..
      И я смелее стала присаживаться за свое писание. Поделилась с мужем как-то своим открытием, что самое интересное - когда вдруг начинает писаться то, чего не собиралась писать. Он согласился, добавив, что нужно очень сосредоточиться - тогда из памяти начнет всплывать...
      Договорились, что по субботним вечерам будем читать мои записки.
      В очередную свою поездку в Москву читала свои записки Теушам. Они мне кое-что досказали: о том, как осенью 60-го, расположившись в двух номерах рязанской гостиницы (с ними был еще доктор технических наук Каменомосский), двое суток почти без перерыва, передавая друг другу листы, захлебываясь, читали "Круг первый", данный им моим мужем.
      30 августа впервые читала вслух своему мужу очередной отрывок. Корректировал в общих чертах. Кое-что добавил. Для меня это было праздником!
      Начала также, выполняя желание мужа, перепечатывать письма Александра Исаевича другим писателям, из девятой папки. Впрочем, это и для моей работы, для общего настроя, тоже очень важно.
      Еще печатаю для мужа список мужских и женских имен. Ему еще много предстоит вводить действующих лиц!
      Как-то перепечатывала переводы французских статей. Очень трудно было находить в "Раковом корпусе" приводимые в статьях цитаты оттуда. Пожаловалась мужу. Он удивился: "Ты же учила в детстве французский!.." ...Уж не учить ли мне заново французский?..
      Мы оба - какие-то умиротворенные. Однажды муж сказал мне:
      - Каждый возраст имеет что-то свое хорошее, как и разные времена года.
      В те дни нас посетили Эткинды: приехали с дочкой Катей на своей машине. Вскоре после нашей встречи Екатерина Федоровна нам писала: "Милые друзья! Мы уехали от вас со светлым чувством. Такой был мирный светлый день, такой был ваш домик приветливый и такие вы оба теплые и хорошие. А главное - спокойные. (...)И вообще было впечатление эдаких Кадминых1, которые знают, в чем радость..."2
      Эткинды, между прочим, рассказывали нам об осложнении с 7-м томом новой Литературной энциклопедии, где на букву "С" - две сложные фигуры: Сталин и Солженицын...
      А через три дня после Эткиндов к нам приехал на своем "мерседесе" Ростропович. Мы почувствовали, что он после своих хоромов нашу дачку, которая показалась ему игрушечной, как-то не принял всерьез.
      По-моему, он был единственным, на кого наша Борзовка не произвела никакого впечатления.
      В том, что говорил Мстислав Леопольдович, серьезное странно перемежалось с несерьезным. Даже порой вклинивались не совсем пристойные словечки. К чему?.. Тем более, что тут же сразу, обращаясь к Александру Исаевичу:
      - Если тебя арестуют - я пойду за тобой.
      Или:
      - Если бы ивы и березы пели, то они бы пели музыку Чайковского, а теперь - музыка асфальта.
      - Я верю в интуицию. Когда в Вифлееме тебе показывают пещеру в которой Мария родила Иисуса, - в это нельзя не верить!..
      Обедали с вином, мужчины пили еще и коньяк. Ростропович и Солженицын очередной раз объяснялись в любви друг к другу и произносили тосты друг за друга. А когда Ростропович пил за меня, то сказал, что желает мне "не счастья, а терпения".
      Потом сидели разговаривали на большой скамье, где я их (оба навеселе) фотографировала.
      Выпив почти бутылку коньяку, Ростропович не побоялся сразу же сесть за руль. С ним уехали наши лыжи, кое-что теплое и всякие мелочи: началось переселение из Борзовки в "Сеславино", как окрестит наш флигель у Ростроповича мой муж (Се-Славино).
      - Не пожалеешь? - спросил Александр Исаевич Мстислава Леопольдовича.
      Напротив, он настаивает, чтобы мы переезжали возможно скорее.
      Впереди все радует. В начале сентября мы совершим "южное" путешествие, а потом переселимся в Жуковку, в "Сеславино".
      Так что и зимой не расстанемся с природой, с чистым загородным воздухом, с красотой пейзажей, с физически здоровой жизнью, которая не будет омрачена ни разлукой, ни холодной хатой Агафьи Ивановны, ни опасностями и неудобствами дальней "берлоги"!
      1 Старички из "Ракового корпуса", прототипами которых были Н. И. и Е. А. Зубовы.
      2 Зворыкина Е. Ф. 03.09.69.
      Глава VIII
      НАРУШИТЕЛЬ УСТАВА
      Летом 68-го года, с одной стороны, распространились слухи, что Солженицыну могут присудить Нобелевскую премию по литературе (называли даже конкурентов Солженицына: Набоков, Белль, Чаплин). С другой стороны, упорно поговаривали, что его собираются исключить из Союза писателей. Но к чему придраться?.. Александр Исаевич считал, что для его исключения нет никаких формальных оснований. Если, редко бывая в Рязани, он далеко не всегда посещал собрания Рязанско-го отделения писателей, то, во всяком случае, на отчетно-перевыборных собраниях он старался присутствовать. Так и в 69-м году, желая не нарушать этого правила, он перед своим отъездом в Крым, где собирался пробыть какое-то время, написал письмо секретарю Рязанского отделения Э. И. Сафонову: "Уважаемый Эрнст Иванович! Я очень огорчен, что намечавшиеся сперва на январь, потом на февраль с. г. перевыборы секретаря Рязотделения так и не состоялись до сих пор. Всю зиму я не отлучался из Рязани в ожидании именно этого перевыборного собрания".
      Далее Александр Исаевич просит, если собрание состоится без пего, "в случае обсуждения кандидатуру из числа постоянных рязанских членов СП" считать его голос поданным за Сафонова "Впрочем, - заканчивает он, - я постараюсь приехать по вашему извещению, а это письмо пишу на всякий случай"1.
      Но собрания все не было. Только 19 августа к нам домой в Рязани пришло письмо от Сафонова: "Уважаемый Александр Исаевич! Отчетно-перевыборное собрание Рязанской писательской организации СП РСФСР состоится 20 августа с. г., в среду, в Доме политпросвещения (аудитория №4). Начало собрание - в 15 часов. Баше участие в работе собрания необходимо"2.
      1 Солженицын А - Сафонову Э., март 1969 года.
      2 Сафонов Э , Рязань.
      Моя мама - в тревоге: как так скоро дать знать зятю о собрании?.. Однако очень скоро оказалось, что никаких действий ей предпринимать было не нужно. Вечером того же дня ей принесли телеграмму: "Решением секретариата правления собрание переносится на конец октября. Сафонов"1.
      1 Сафонов Э., 19.08.69.
      ...Почему именно на конец октября?.. Неужели же моего мужа все же хотят исключить из Союза писателей и ставят это в связи с возможностью присуждения ему Нобелевской премии, которая обычно объявляется в конце октября?..
      В начале сентября я побывала в Рязани. Там мне рассказали, что нa предполагавшемся собрании 20 августа была намечена следующая повестка дня:
      1. Перевыборы.
      2. Распределение квартир.
      3. Исключение Солженицына из Союза писателей.
      На исключении якобы настаивает Кожевников из обкома, на которого, в свою очередь, давят и ЦК, и первый секретарь СП РСФСР Л. Соболев. Предполагают, что трое рязанских писателей будут за исключение и трое же против. (В Рязанском отделении всего семь членов).
      Вернувшись в Борзовку, я рассказала обо всем мужу. Он продолжает считать, что для его исключения формальных оснований нет. Вo всяком случае, он им легко не дастся! Будет воевать! Пожалуй, его больше расстроило, что я не нашла и не привезла ему работы Сахарова (он как раз пишет ответ на нее).
      Погода стоит великолепная. Как назло. Именно тогда, когда мы собираемся ехать на юг.
      - Хоть бы испортилась, - говорит мне муж, - в такую погоду жалко будет уезжать отсюда!
      К тому же ему так хорошо работается!
      Нехотя готовит машину к путешествию. Слышу от него:
      - Два путешествия v меня в этом году были неудачные. Каким будет это?..
      14 сентября, в половине девятого утра, в прекрасную солнечную погоду выезжаем В 9 часов включаем приемник, чтобы послушать прогноз погоды. На юге нам пообещали... пыльные бури.
      - Куда мы едем? - восклицает Александр Исаевич. Он и без того выехал в мрачном настроении. Неразговорчив. Раздражителен. Когда я за рулем - на дорогу почти не смотрит, читает "Новый мир". Произношу вслух названия мест, которые проезжаем. Муж не реагирует. Куда делась его обычная любознательность?.. Бывало, его интересовало решительно все встречающееся по пути. Не разрешал мне ехать быстро, чтобы успеть все рассматривать! А тут: золотятся скошенные нивы, кое-где мелькают рощицы, уже тронутые осенними красками. Но моего мужа ничто не привлекает. Ощущение, что еду со слепым и глухим.
      Еще неприятность: давление масла сильно упало.
      - Если упадет ниже двух - нельзя ехать на юг, - решает Александр Исаевич.
      Мы хотели в первый же день сделать рывок - доехать до Воронежа. Потому весь день едем почти без остановок. Подкрепляемся по очереди - тот, кто не ведет машину в это время. С нами крепкий чай в термосе, тушеная говядина, яйца, сосиски, помидоры.
      После Ефремова, в селе Становое, впервые видим выставленные у дороги ведра с яблоками, помидорами, сливами. Остановились. Купили за 2.50 ведро превосходных яблок, за 2 рубля - ведро чудесных слив.
      Объехали Елец. Вскоре после него - Задонск, очень живописно расположенный на холмах, разгороженных оврагами. Как хороши донские городочки, стоящие не на железной дороге! Вспоминается Епифань, где мы побывали летом 63-го года на велосипедах.
      Пора подумать и об остановке. Ведь чем южнее, тем раньше смеркается! Может быть, все же успеем доехать до Воронежского заповедника?.. Но нет. Солнце зашло. Быстро темнеет. Ищем лесок, а его все нет.
      Наконец, справа - небольшой сосновый лес. Съезжаем с шоссе, едем по проселочной дороге вдоль леса до укрытой опушки. Вот и место для привала!
      Приятный теплый вечер. Спешим перестроить машину для ночлега. Всухомятку ужинаем и скоро ложимся. Слушаем радио. Но спим плохо. Неудобно. Твердо. В результате в 3 часа ночи муж заявляет, что путешествовать он больше не способен и что на юг мы не едем.
      - Я уже там был, все видел. А в Борзовке так хорошо работается!
      Я попыталась заставить его изменить решение, но бесполезно. Взамен мне обещан Воронежский заповедник и Таруса, в которой 29 лет тому назад мы проводили свой медовый месяц и с тех пор никогда больше там не были.
      Итак, проехав в южном направлении лишь около 500 километров, наморочив голову родственникам (в Георгиевске и Ростове), одному читателю и помощнику мужа в сборе материалов, с которым у него была назначена встреча в Новочеркасске, мы решаем повернуть назад.
      Неторопливое утро. Я фотографирую мужа, изучающего карты, которые он разложил на носу машины, чтобы понять, как поедем дальше. Потом разжигаю газовую плиту и готовлю завтрак.
      Выезжаем мы все же в сторону Воронежа (надо дать отменяющую телеграмму, отправить письма).
      Воронеж ничем нас не поразил. Кроме почтамта посетили лишь кафе над обрывом, где полакомились яичным мороженым. И... поворачиваем назад, на север.
      Вот поворот на Рамонь. Одновременно это и дорога к Воронежскому заповеднику. Едем вдоль реки Воронеж. Переехав ее, въезжаем в заповедник. Ухабистая дорога ведет к лесу. На опушке - деревянные остовы бывших здесь летом палаток. Чуть дальше - пруд со склоненными над ним деревьями. Мостики. Песок. Сосны. Удобная скамья. Тепло. Мы - одни. Чудесно...
      Александр Исаевич, разомлев, с удовольствием растянулся на скамье прямо на солнышке, даже соснул немного. Окунулись в пруд. Потом муж устроился в тени позаниматься, а я пошла погулять вокруг пруда. Сделала снимки: лодка у пруда, наш привал с другого берега. Вернулась радостно-оживленная.
      - Оказывается, тебе так мало надо! - удивился муж.
      Там мы и заночевали.
      На следующее утро выехали рано, отложив завтрак на более позднее время. В долине реки Воронеж лежит туман. Собирается стадо. Вскоре поворачиваем на главное шоссе, в сторону Москвы. Оно здесь идет недалеко от Дона, вдоль него. В деревнях появляются ведра с картофелем, помидорами.
      В Задонске едем на базар, расположившийся возле церкви. Тут же закусываем, в базарной столовой: дешево и довольно вкусно. Ездим и бродим по Задонску. Задонский монастырь, в нем теперь размещаются завод, детский дом и больница.
      Едем дальше. На этот раз не объезжаем Елец, а едем через город. Он стоит на реке Сосне. Эмблема города - конь и ель!
      В селе Становое покупаем шесть ведер антоновских яблок, которые мне предстоит мочить для будущей нашей жизни в "Сеславине".
      Около Ефремова сворачиваем на перекидное свободное от машин шоссе, с Воронежского на Симферопольское, а потом по сумасшедшему Симферопольскому шоссе гоним к Ясной Поляне.
      Вот мы и возле усадьбы Толстого. Оставив "Дениса" на площадке, идем в парк. Сворачиваем направо, по кленовой аллее. Александр Исаевич ищет место, где Исаакий (один из героев "Августа четырнадцатого") должен поджидать, а потом и разговаривать со Львом Николаевичем.
      Подходим к дому. "Дерево бедных" засыхает. Задержавшись у величественной в своей простоте могилы Толстого, идем к косой поляне.
      - Но разве здесь красивее, чем у нас в Борзовке? - восклицает муж.
      Где же переночевать?.. Времена изменились. Уже не пойдешь представляться к хранителю музея, как сделал Александр Исаевич летом 63-го года, когда мы прикатили в Ясную на велосипедах!..
      Попробовали было, проехав деревню, завернуть в лес. Но, увы, весь огромный толстовский парк окружен рвом (как бы отнесся к этому сам Толстой?), не проехать! Пришлось довольствоваться небольшой группой деревьев, возле которой мы и устроились на ночевку.
      На следующий день намечена Таруса. Объехав Тулу, въезжаем в Серпухов. Любуемся видом, который открывается с моста через Оку на круто поднимающуюся к собору улицу. Находим дорогу в Тарусу. На ней нас поджидали два объезда. Хорошо еще, что нет дождя, хотя погода и начинает портиться.
      Таруса! Останавливаемся у речки Таруски, в которой в те далекие времена я стирала белье. Вот улица, на которой снимал дачу мой "дядюшка", Валентин Константинович Туркин. Как раз и колонка- можно набрать воды, пополнить наши запасы.
      Едем к Оке. Пристань. У причала - ракета (тогда здесь ходили примитивные пароходики!). Берега Оки не кажутся нам особенно красивыми. Да еще солнце спряталось, небо серое, все краски потускнели. Невольно нас охватывает чувство разочарования...
      Едем на улицу Шмидта: хотим найти наш дом - дом, в котором началась наша семейная жизнь. Мужу помнится, что номер дома был 41. А ведь память на числа у него необыкновенная! Мы жили на правой стороне улицы, почти у самого края поселка, недалеко от лесной опушки. Но правая сторона - четная. Значит, муж ошибается? Номер дома не тот?..
      В доме № 46 комнаты (смотрим через окна) очень похожи на наши. Правда, в то время у дома не было ни веранды, ни другой половины. Однако старушка хозяйка Прасковья Моисеевна уверяет, что мы у нее не жили, что дом был всегда таким! Так и остается пока загадкой, жили ли мы здесь или в другом доме.
      Через несколько лет я перебирала сохраненные мамой наши письма к ней 40-го года и обнару-жила на конвертах обратный адрес: Таруса, улица Шмидта, 41, Прасковье Моисеевне Хорькиной для... Значит, мы и в самом деле нашли наш дом. Ведь хозяйка-то именно Прасковья Моисеевна! Просто за прошедшие 29 лет многое изменилось и четную сторону улицы сделали нечетной и наоборот!
      Проехали к лесу, где тогда гуляли; где, сидя у березок, читали Есенина и "Войну и мир". Березовая роща показалась нам поредевшей (борзовская лучше!). Сфотографировали сами себя у этих березок вместе с нашей машиной. После фотографирования забыли убрать нашу любимую походную складную скамеечку, когда-то привезенную еще из Черноморского (1959 год), и наш "Денис" ее с треском... раздавил. Расстроились, но никаких ассоциаций это у меня тогда не вызвало. Зато сейчас думаю: не означало ли это, что и жизнь наша вот-вот надломится?.. Да и сама поездка в Тарусу - не было ли это прощанием с нашим общим прошлым?..
      - Ореол Тарусы для меня погас, - сказал мне муж за невкусным обедом в той же столовой, в которой мы ежедневно обедали тогда, с тою же деревянной лестницей.
      - Может быть, не надо ездить в те места, которые связаны с воспоминаниями?.. - спросила я.
      Но тут же вторглось и настоящее. На улице к Александру Исаевичу подошел юноша с тонким лицом и спросил: "Вы - Александр Исаевич?" Он - из Черновиц, путешествует. При этом возит с собой солженицынский портрет. Сбегал, принес этот портрет, представляющий собой крупнозернистую, многократно переснятую фотографию, получил на нем автограф: "Коле Решетняку в Тарусе 17 сентября".
      В тот же день, еще засветло, успели добраться в Борзовку. Мокровато. Недавно прошел дождь. Старое, привычное дело.
      Всего проехали 1150 километров. Вместо южных арбузов, дынь и винограда привезли мешок картошки, три ведра помидоров и семь ведер яблок.
      Отчет об этом путешествии я послала Эткиндам, с которыми мы путешествовали на двух машинах летом 1967 года и которые совсем недавно сравнивали нас со старичками Кадмиными из "Ракового корпуса", то бишь Зубовыми...
      "Дорогие друзья! Думала ответить на Ваше письмо описанием нашего южного путешествия. Но, увы, оно не состоялось! Вернулись от Воронежа. Вместо арбузов, дынь, винограда, привезли помидоров и антоновских яблок, с которыми возилась три дня, пока пересортировала, намочила, насолила, наварила.
      Вместо намеченных южных пунктов побывали в Воронежском заповеднике, еще раз - в Ясной Поляне; в Тарусе... Но ничего, даже Ясная не выдержала сравнения с Борзовкой, где хотя и наживается радикулит, но все вокруг радует глаз и где Александру Исаевичу так хорошо работалось.
      Из Борозовки мы уезжали в великолепную погоду, какой не могли все лето дождаться... Целый комплекс причин завернул нашего "Дениса" в обратном направлении. Всего-то и пропутешествовали неполных четверо суток...
      Разумеется, погода в наших краях за это время испортилась, вернулись в дождь и холод. Через пару дней пришлось переехать в более теплое жилье... Вот какое коловращение! А Вы пишете - Кадмины..."1.
      1 Решетовская Н. - Зворыкиной Е. Ф. и Эткинду Е. Г., 22.09.69.
      Проснувшись в первую ночь после возвращения, услышала шум дождя. Александр Исаевич встал, закрыл бочку (полная!), поставил сверху ведро. Все это было таким привычным, таким родным.
      Дождь продолжался и утром. Муж сел после завтрака за работу в своем кабинете наверху. Я же занялась яблоками и помидорами.
      К вечеру проглянуло солнце, но зато сильно похолодало. Пришлось топить печку. Температура за окном упала ниже нуля. Стали подумывать, не переехать ли сразу же в "Сеславино"...
      На следующее утро, 19 сентября, решили: после раннего обеда - уезжаем!
      С самого утра "Денис" заведен и подан к крыльцу для загрузки. Везем в "Сеславино" огромное количество книг, нужных мужу для работы над романом "Новые миры", соленья, варенья, кухонную утварь, постель, одежду, приемник "Мелодия", по которому надеемся наконец-то слушать концерты по УКВ, чего не могли ни в Рязани, ни в Борзовке (далеко от Москвы!).
      И вот едем. Едем на наше новое место жительства.
      ...Меня всегда коробило, когда муж мой пользовался чьим бы то ни было беспредельным гостеприимством. Но... какой выход? В Рязани для него жизнь невозможна (уличный шум, не хватает кислорода, да и, как думают многие, небезопасно!). И ведь теперь с ним буду я. Не чьи-то кухарки и домработницы будут ухаживать за ним, услуживать ему - вести хозяйство буду я! Это сильно меняет дело. Да и были же меценаты в XIX веке! Почему не быть им и в XX?..
      Сначала едем по Киевскому шоссе в направлении к Москве; Поворачиваем на Крекшино. Пересекаем Минское шоссе. А на Можайском поворачиваем налево и тут же направо, оказываясь уже на 2-м Успенском шоссе. Едем сплошь между зелеными заборами. Поворачиваем направо на красивейшее Успенское шоссе, которое вьется по пригоркам среди лесного разнообразия. Вот и Жуковка! Однако сначала, вместо того чтобы повернуть налево, едем немного дальше, в "баснослов-ный" (мой муж очень любит этот эпитет!) жуковский магазин, где глаза разбегаются от обилия продуктов. Нагружаемся. И... в "Сеславино"! (Не проехали и 80 километров!)
      Александр Исаевич открывает ворота, и перед нами предстает... картина строительства: зацементированный фундамент огромной пристройки к главному дому, горы кирпича, песка. Вот так неожиданность! Ростропович, когда был у нас на даче, что-то говорил о том, что хочет достраивать дом, что Галя из-за этого с ним поссорилась и грозилась разводиться. И вот стройка уже, оказывается, идет полным ходом!
      Нам навстречу выбегает огромный черный лохмач Кузька. А в большом доме нас встречает вместо симпатичной тети Насти (ушла) бледная девушка Галя. С ее слов - это строится зал, который коридором свяжется и с "нашим" флигелем, а пока что закрытая веранда флигеля... сломана. Куда же девать соленья? А как же с видом из наших окон?.. Но не уезжать же! И мы... разгружаемся. А тут вскоре приезжает из Москвы Римма - столичная домработница Ростоповичей. Она вручает Александру Исаевичу ключи от гаража и котельной, за которой надо время от времени наблюдать. "Денис" доволен. Он устроился в тепле, рядом с шикарным "мерседесом" с номером 10-00 и английским автобусом, в котором руль, естественно, справа, в котором есть газовая плита и холодильник и пять сидячих мест. Соленья тоже устраиваются в гараже: там чуть холоднее, чем в квартире.
      Моему мужу не терпится сделать перестановку. Гостиная должна превратиться в его кабинет! Нам помогают Галя и Римма. Вчетвером переносим и переволакиваем на матерчатых подстилках огромный сервант (верх отдельно, низ отдельно!) из первой комнаты, которая превратится в кабинет писателя, во вторую, мою.
      Я начинаю раскладывать вещи. Места много. Кроме серванта в моем распоряжении еще комод. Одна только проблема не разрешается: куда вешать платья, костюмы? Пока они остаются в чемоданах.
      Для "Мелодии" место находится в моей комнате. Включаем ее. Ставим на УКВ. И сразу - концерт Лейпцигского оркестра. Чудесно!
      В кабинете мужа кровать превращается в тахту и ставится налево. Лежа на ней, можно будет легко доставать все, в том числе и "Спидолу", со стола, который стал у окна. А направо, в один ряд, устроились длинный полированный низкий шкаф и небольшой, но повыше, книжный. На низком длинном муж будет все раскладывать, а то и разбрасывать, как это любит делать в Рязани на рояле.
      Сидя за столом, Александр Исаевич не будет видеть стройки, вид оттуда - в парк, на сосны и березки. Только непонятно, что он будет видеть, когда здесь пройдет коридор? Ведь он закроет от него парк! Муж шутит, что предложит Стиву сделать подземный переход из одного дома в другой.
      Но в общем - очень хорошо, просто превосходно. Чудная квартирка. Кухня и ванная - в кафеле. Газ. Газовая колонка. Теплые (!) батареи. Александр Исаевич просто блаженствует. "Устал от холода!" - сознается он. Уж теперь-то радикулит должен оставить его в покое!
      - У нас с тобой никогда еще не было такой квартирки! - говорит мне муж. Он имеет в виду, что сочетание комфорта и уединенности делает это жилье столь привлекательным.
      Все устроилось и с вешаньем вещей. За занавеской в моей комнате нашлась специально подвешенная для этой цели палка. Прямо как в любимой моей сказке "Аленький цветочек" - кругом чудеса!
      В первый же вечер я начала заниматься на японском рояле "Ямаха", который дополнительно так украсит мне жизнь в тот год! От Ундины Михайловны мною уже получено задание: я разучиваю 3-ю сонату Бетховена и рондо Шопена для двух роялей.
      Через несколько дней нас навестила Галина Павловна Вишневская, жена Ростроповича. Мы видим ее впервые. Живая, даже бойкая. Приятная наружность. Приветлива. Мне она понравилась. Она недовольна тем, что муж затеял строительство, из-за этого она не будет приезжать на дачу. Но, впрочем, лучше это увлечение, чем другие, водка, например.
      Сам Ростропович то ли был в отъезде, то ли занят был - только первые дни он к нам не наведывался. Зато мы слушали его... по УКВ. В один из вечеров передали сонату Бриттена в его исполнении.
      Разумеется, и "Спидолу" слушаем регулярно. Вечером 12 сентября слушали обращение Аркадия Белинкова и Анатолия Кузнецова к Пэн-клубу. Предлагают принять в члены Пэн-клуба всех гонимых русских писателей: Синявского, Даниэля, Гинзбурга, Марченко, Солженицына.
      Один из ближайших дней Александр Исаевич провел в Москве. Надо было узнать, как идет печатанье на машинке нескольких глав из "Самсоновской катастрофы". Побывал он также в ЦГАЛИ, где взял назад, по моей просьбе, тетрадку с переписанными мною его юношескими рассказами. Узнал, что в ЦГАЛИ сдает архив Комитет по Ленинским премиям. Писем, написанных в свое время в связи с выдвижением "Ивана Денисовича" на Ленинскую премию... целых 17 папок! Как хорошо, что муж сделал в ЦГАЛИ на меня доверенность: ведь мне надо будет все это изучить, когда подойду в своих мемуарах к 64-му году!
      Через неделю после своего переселения в "Сеславино" мы съездили в Борзовку. Надо было собрать какой ни на есть урожай! И еще у мужа было условлено, что туда нам привезут то, что мы отдали на временное хранение перед своим "южным" путешествием.
      Утром ехали в густом тумане, с включенными фарами. А день выдался теплый, солнечный, с тончайшими нитями паутинок - настоящее бабье лето!
      Приехали гости. Вместе с ними вернулись к нам папки, магнитофон "Грундик" и прочее. Говорят, есть основания думать, что Нобелевская премия на этот раз минет моего мужа.
      Среди приехавших- Екатерина Фердинандовна Светлова. Я вспомнила, что в прошлом году ее мужу в его единственный приезд к нам очень понравились маринованные помидоры моего изготовления. Подарила ей в этот раз банку с помидорами-сливками: "Это - для вашего мужа, он в прошлом году оценил!" Поблагодарила, взяла. То была наша последняя встреча с Екатериной Фердинандовной, которая следующее лето почему-то не станет к нам приезжать; отпадает почему-то, и вопрос об официальной передаче ей нашей Борзовки.
      Вечером - мы одни на своей дачке. Топим печку. Муж печатает свой ответ академику Сахарову.
      Хорошая погода не удержалась. На следующий день дождь выгоняет нас из Борзовки. С нами едут вырытые морковь, лук, редька, петрушка...
      Когда в "Сеславине" разгружались и вносили все в дом, муж, резко распахнув дверь, набил мне на лбу огромную шишку. И я снова не спросила себя, к чему бы это... А ведь было когда-то давно, что я ему при подписании нашего первого брачного контракта 27 апреля 1940 года поставила кляксу на лбу. И тогда мы тоже ничего не подумали...
      На грани сентября-октября Александр Исаевич снова едет в Москву. Перепечатка 12 глав нового романа закончена. Александр Исаевич правит экземпляры и раздает их для критического прочтения: "донцу" (это тот, с которым ему пришлось отменять встречу в Новочеркасске), "геральдисту" и историку Зайнчковскому, с которым видится впервые и который оказывается не тем, чей учебник он читал в детстве, но все же родственником автора того учебника. Зайнчковский мужу понравился.
      Домой, в "Сеславино", муж привез первый экземпляр "Отрывка". На машинке получилось примерно шесть печатных листов - такой же размер, как "Одного дня Ивана Денисовича".
      Приехал Александр Исаевич из Москвы грустным. Он узнал об аресте Краснова-Ливитина1. Сказал мне:
      - Так и до меня доберутся!
      1 Священнослужитель, диссидент.
      Впрочем, об аресте думать пока еще рано. А вот исключение из Союза писателей - реальная угроза. В те же дни муж пишет письмо и передает его с оказией в Рязань, моей маме, что мы рассчитываем приехать туда числа 25 октября. "Однако, - продолжает он, - если Рязанский Союз писателей вызовет меня на какое-то определенное число, раньше того, - я обязательно должен быть, и мы примчимся при любой погоде". Далее он дает маме подробнейшие инструкции, как именно сообщить нам о вызове его Рязанским отделением. Если об этом будет говориться по телефону, через кого-то, то следует сказать: "...им (то есть нам) НАДО БЫТЬ В РЯЗАНИ такого-то числа (день заседания).
      Если же будут косвенные слухи, что готовится исключение мое, то добавите: СРОЧНО, КРАЙНЕ НЕОБХОДИМО".
      Он особенно подчеркивает в письме: "Важно мне не пропустить заседания, особенно если захотят меня исключить". И тут же в скобках добавляет: "Впрочем - не думаю"1.
      1 Солженицын А. - Решетовской М. К, 31.09.69.
      Он указывает маме на возможность позвонить ей одному из нас и сообщает ей дачный телефон Ростроповича, поясняя при этом: "Это - подмосковная дача (Р-ча), где мы весьма комфортабельно и в тепле живем уже 10 дней и будем жить дальше".
      Таким образом, Александр Исаевич начеку, он готов драться за свое членство в Союзе писателей, считая в то же время подготовку его исключения из СП маловероятным. В том же письме муж пишет маме, что "у нас все хорошо. Наташка на новом месте просто блаженствует, каждый день играет на рояле". Он делится с мамой своими планами весь ноябрь прожить в Рязани. Там он собирается поработать в Рязанской областной библиотеке над материалами к "ленинским" главам. Совсем другое дело: жить в Рязани, когда знаешь, что в любую минуту можешь нырнуть в "Сеславино"!..
      Я действительно помногу часов играю на рояле, играю просто с наслаждением. Через балконную дверь, что справа от меня, скрывается прелестный вид на парк. Стоит настоящая золотая осень. А на балконе, по барьеру, в газонах все еще цветут розы. Красота природы как бы сливается с красотой той музыки, которую я разучиваю. Чувство гармонии наполняло и даже как будто опьяняло меня.