Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

      В понедельник, 7 апреля, произошли события у меня в институте. Я сказала своему заведую-щему кафедрой, что намерений своих не переменила, и дала ему прочесть заявление с просьбой освободить меня от работы ввиду плохого состояния здоровья. Давыдов предложил отложить подачу заявления на недельку. "Подождите до Пасхи", - сказал он. И еще дал мне совет не вступать в душевные объяснения с начальством. "Я не хочу вас разочаровывать, - добавил он, - но я несколько очаровывал вас раньше, чтобы вам было легче работать..."
      Однако вскоре Давыдов почему-то передумал. Встретившись со мной в коридоре, спросил: "Вы еще заявление не подали? Я же должен на нем что-то написать..." Он взял у меня заявление и сказал, что идет к начальству по другим делам, а заявление мое передаст завтра. С этим я и ушла из института. Было это около часу дня.
      И вдруг около шести вечера (Александр Исаевич только что ушел в церковь) - телефонный звонок:
      - Мне Александра Исаевича.
      - Кто просит?
      - Кожевников из обкома.
      - Его нет дома.
      - Наталья Алексеевна?
      - Да. Здравствуйте.
      - Я слышал, вы заявление подали? (Вот так так: Николай Иванович только завтра собирался его передать ректору, а в обкоме о нем уже известно!..)
      - Да. Очень плохо себя чувствую. Прошу длительный отпуск - не дают.
      - Я хотел бы увидеть Александра Исаевича.
      Я пообещала Кожевникову передать об этом Александру Исаевичу и утром позвонить. Я хочу, чтобы муж пошел в обком. Я вспоминаю свой разговор с Кожевниковым в декабре 1966 года, его удивление, что к нему обратилась я, а не сам Александр Исаевич, его готовность помочь ему. Я хочу этого тем более, что в Рязани продолжается антисолженицынская кампания: кого-то уволили с работы за то, что побывал у Солженицына; одна преподавательница основ марксизма-ленинизма радиоинститута сказала, что многие хотят, чтобы Солженицына как можно скорее изолировали; один выступавший в Рязани московский лектор сказал, что "Раковый корпус" - нагромождение ужасов, что, кто и не болен раком, - прочтя, заболеет.
      Однако, когда муж услышал о звонке Кожевникова да еще о моем обещании ему позвонить,- он взорвался. "У тебя не хватает масштабности!" возмутился он.
      На следующее утро его телефонный разговор с Кожевниковым все же состоялся (под магнитофон, записавший все реплики Александра Исаевича). Магнитная лента - не у меня, но суть разговора была перенесена мною в дневник. Александр Исаевич отказался прийти к Кожевникову, выставив к тому же два препятствия: 1) то несправедливое, что о нем говорят в Рязани, в том числе первый секретарь обкома; 2) все равно, ни одного связанного с ним, Солженицыным, вопроса они с Кожевниковым и вообще в Рязани не разрешат. Сказал, что предпочитает встретиться с Кожевниковым не в кабинете, а публично, в Рязанском отделении СП.
      Тон, которым Солженицын говорил с Кожевниковым, был дерзок. Все это было мне крайне неприятно. Но как было мне его удержать: ведь у меня "не хватало масштабности"!..
      Вскоре Александр Исаевич уехал в Москву: рвется на нашу дачку. Надеется, что там сразу почувствует себя лучше физически и будет еще успешней работать. Говорит, что, пожалуй, закончит "Р-17" 22-м годом. Всего будет четыре тома: Февральская революция, Октябрьская революция, гражданская война и выбор путей. Архитектурно все готово.
      Итак, начал по-серьезному писать свой новый роман Александр Исаевич в марте 69-го в Рязани. Продолжит его в нашей Борзовке. То ощущение, которое создалось у моего мужа после посещения Виктора Луи, что наша дачка как бы осквернена, уйдет вместе с весенними водами. Весной наша Борзовка всегда затоплялась. Мимо дома мчался настоящий поток, вода даже заходила в дом, оставляя на полу тонкий слой ила. Этим смывалось все чужеродное, побывавшее там. Подобно Ноеву потопу, о котором сказано: "Господь водою потопа как будто смыл все грехи с земли, и на ней снова началась жизнь".
      Глава VII
      ПИШЕТСЯ "АВГУСТ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО"
      17 апреля муж позвонил мне из Москвы.
      - Молоко пил?
      - Да.
      - Головокружение прошло?
      - Да.
      Это означало, что он уже побывал в Борзовке. Договорились, что через день я тоже к вечеру приеду туда на три дня.
      Накануне отъезда услышала по Би-би-си, что вторая часть "Ракового корпуса" в Англии - бестселлер. Это редко бывает с переводными книгами. "Круг" в США тоже пятый месяц продолжает оставаться бестселлером!
      Успев утром пройти техосмотр нашего "Дениса", днем я в Москве. Созваниваюсь с Вероникой и встречаю ее и любимицу свою Лилечку, ее младшенькую, на Киевском вокзале, откуда мы втроем едем во Внуково, чтобы посмотреть тот дом, в котором нам предлагают с Александром Исаевичем жить зимой.
      От станции идем лесом. Потом начинаются дачи. Вот и красиво расположенный на склоне дом.
      Хозяева очень приветливы. Нам готовы предоставить в распоряжение второй этаж. Но, увы, ключ от входа туда потерян... Это не смутило. Чтобы я посмотрела наши предполагаемые будущие апартаменты, не останавливаются перед тем, чтобы взломать замок. Комната наверху - просторная, с камином, но темноватая. Из нее - выход на огромную полукруглую веранду, с которой открывается чарующий вид.
      Вечером я- в Борзовке. Рассказываю мужу о Внуковской даче. Но он встречает мой рассказ без особого энтузиазма. Это - запасной вариант. Ростропович настойчиво предлагает жить у него на даче, в Жуковке. Вот поедем туда летом, посмотрим, сравним... А пока ему даже сейчас, когда природа еще спит и из земли только начали вылезать стебли нарциссов да тюльпанов, очень хорошо в Борзовке.
      В те дни, что я была там, установилась мягкая, теплая погода. Солнце то выглянет, то спрячется. Работали на участке. Гуляли по лесу. Пилили там ель. Остальное время Александр Исаевич занимался у себя наверху за любимым столом (работая над Лениным). Я же хлопотала по хозяйству.
      Вернувшись в Рязань, обнаружила письмо из Нью-Йорка. Это было официальное извещение, что Солженицын избран почетным членом Академии искусств и литературы!1
      1 Позже, 3 июня, мы услышим по Би-би-си, что Американская академия искусств и литературы избрала своим почетным членом в этом году русского писателя Александра Исаевича Солженицына.
      Вскоре ко мне в Рязань приехала одна московская знакомая, достаточно компетентная в ведении архивных дел, которую очень интересовало содержание наших папок. Она нашла, что мое "секретарское хозяйство" очень неплохо поставлено. Ей не составило труда найти те письма и документы, которые ее более всего интересовали. Пожалуй, я впервые по-настоящему ощутила нужность и необходимость того, что я делала все эти годы, начиная с осени 62-го года, когда был напечатан "Один день Ивана Денисовича". Я дала прочесть посетительнице начало своих, как я их условно называла, "Записок", главу "Признание". Она вполне одобрила и советовала продолжать.
      К 27 апреля жду мужа. В этот день год спустя мы отметим 25-летие нашего супружества. Но и к 24-летию мы получили неплохой подарок: ведь мужа избрали почетным членом Американской академии! По приезде он тотчас же написал ответ, который я сдала заказным письмом с обратным уведомлением.
      28 апреля я в последний раз занимаюсь со студентами. Перед началом занятий меня вдруг окружили сотрудники и вручили прощальный подарок конфетницу-лодочку из хрусталя, чем немало меня смутили: ведь я не устраиваю проводов...
      Прощай, мой институт, в котором я проработала 20 лет! Прощай навсегда! Теперь ты не будешь больше держать меня цепями в Рязани...
      29 апреля без приключений мы приехали на сильно загруженном "Денисе" в Борзовку.
      В Рязани Александр Исаевич был раздражителен, в пути стал добреть.
      - Душа расширяется, а была сжата, - объяснил он.
      После Борзовки город ему особенно невыносим...
      Год назад мы приехали в Борзовку тоже 29 апреля. Тогда природа уже проснулась. Нас встретил распустившийся "царский", как я его называла, нарцисс. В этом году все позже. Но все равно хорошо! Воздух, который хочется пить!
      Походили по участку, решали, что делать завтра. А позже любовались полной луной.
      30 апреля было первым днем моей свободы, которую я так ждала! Погода, казалось, ликовала вместе со мной. День - сказочный! Голубое небо, ни единого облачка, легкий ветерок, теплынь, 23°! Расцвела первая красненькая маргаритка. Из земли уже заметно поднимаются стебли тюльпанов и нарциссов. Среди дня Александр Исаевич даже окунулся в нашу речушку.
      Он сейчас отвлекался от основной работы. Повозившись на участке с утра, с увлечением читает за столиком у Истьи сборник "Вехи", не переставая восхищаться.
      Я занимаюсь больше грядками.
      - Я люблю, когда ты хозяйничаешь! - говорит мне муж.
      Перед обедом он занялся расчисткой нашей "купальни", а я в это время, лежа в тени на раскладушке, тоже начала читать "Вехи", сразу увлекшись С. Булгаковым.
      За обедом выпили. Александр Исаевич предложил тост за то, чтобы я возможно лучше, правильнее, полезнее использовала свою свободу!
      ...Удастся ли?..
      Начало было обнадеживающим. Утро 1 мая было теплым, ласковым, небо безоблачным. Однако с приездом соседних дачников стало шумно, послышалось громкое радио. Ничем серьезным уже не заняться! И муж снова взялся за расчистку купальни, а потом занялся машиной. Я же приводила в порядок дом, возилась в цветнике. На огородных грядках появились первые ростки редиски, которую мы посадили в прошлый свой приезд в Борзовку.
      Но вот поднялся ветер и к вечеру стало заметно холодать. Александр Исаевич наверху, в своем кабинете, читает "Вехи". Я же навожу уют в нижней комнате, потом тоже читаю.
      Читаю воспоминания Булгакова, секретаря Л. Толстого, - "Последний год жизни Толстого". Чтение мемуаров - одна из линий моей теперешней жизни, подготовка к писанию собственных. А эта книга мне важна и интересна еще и потому, что хочется понять Софью Андреевну, которую многие поминают недобрым словом. Забраться бы им в ее шкуру! Под конец она и в самом деле была невыносима. Но и Лев Николаевич не должен был делать тайны из своего завещания! Ведь именно тайное завещание, о котором Софья Андреевна узнала из найденной записной книжки, довело драму до последней ступени.
      У моего мужа тоже появились тайны от меня. И откуда только у него эта априорная болезнь, что у меня что-то могут выпытать? (Сам же недавно называл меня "железной"!) Вот ведь засекретил от меня свою новую помощницу-машинистку, не всегда называет мне тех людей, которые приезжают к нам в Борзовку... Приведет ли это к добру?..
      Погода нас больше не радует. Бывает, что в кувшине к утру образуется корка льда. Стало прохладно. Из цветов распустился только прекрасный желтый нарцисс. Тюльпаны клонят свои бутоны. Вечерами закрываю их ведрами, кастрюлями - защищаю от мороза. Я так много в тот май трудилась на огороде, в цветнике, что невольно хотелось видеть плоды своих трудов. А тут из-за длительных и безнадежных холодов с северным ветром природа как бы замерла: бутоны тюльпанов не распускаются, листочки на ореховом дереве никак не вылезут до конца из почек, миниатюрные кисточки сирени, прячущиеся в листках, никак не превратятся в гроздья, на огородных грядках, если что и растет, то редкие сорняки. Охватывает уныние.
      Александр Исаевич недоволен, что я так чувствительна к капризам природы. Как можно расстраиваться из-за этого? Что это все в сравнении с мировыми проблемами?.. Так-то оно так, а все-таки... Я прошу его быть ко мне снисходительней. Ведь я очень стараюсь обрести равновесие, устойчивый интерес к жизни. Я кажусь себе букашкой, которая с трудом карабкается вверх, а мой муж способен в один миг сказанными горькими словами сбросить ее на землю, и все-таки букашка снова начинает ползти вверх... Александра Исаевича растрогали эти мои слова, смягчился. Я, видно, слишком отдалась работе на участке. Нужно больше жить духовно. Тогда и все эти мелкие волнения отойдут.
      Я засаживаюсь за "Вехи". Не только прочла в тот май этот сборник, но и законспектировала все те статьи, которые показались мне наиболее значительными:
      С. А. А с к о л ь д о в. "Религиозный смысл русской революции".
      Н. А. Б е р д я е в. "Духи русской революции".
      П.Струве и С.Франк. "Очерки философии культуры".
      Н. А. Б е р д я е в. "Философская истина и интеллигентская правда".
      С.Н.Булгаков. "Героизм и подвижничество".
      М. О. Г е р ш е н з о н. "Творческое самосознание".
      Б.А.Кистяковский. "В защиту права".
      С. Л. Ф р а н к. "Этика нигилизма".
      Когда читала у С. Булгакова о смирении, спросила мужа, в чем состоит его смирение.
      - Я не приписываю себе в заслугу свои произведения, я только вожу пером...
      И все-таки мне кажется, что Солженицын и смирение - вещи мало совместимые...
      Еще я познакомилась с книгой Бердяева "Достоевский" ("Миросозерцание Достоевского"). Александр Исаевич не захотел читать ее. Наверное, этому не следует удивляться. Ведь он как-то сказал мне, что чувствует себя между Достоевским и Толстым, а потому даже Бердяеву не позволил вторгаться в собственный мир!
      Захотелось заняться также своими "Записками". У меня заведена "Летопись", собственно хронология особо важных событий из жизни моего мужа. Под эту "Хронологию" отведена специальная красивая, в мягком переплете записная книжка.
      Как иногда Александр Исаевич, чтобы подумать, чтоб лучше сосредоточиться, уходит в лес, так и я в один выдавшийся погожим день ушла после завтрака в лес. Из дневника 62-го года, сильно сжав и расклассифицировав, перенесла в "Летопись" наше путешествие по Сибири вместе с ворвавшимися в него событиями. А после ленча, воспользовавшись тем, что муж работал в кабинете за своим любимым огромным столом, устроилась за его столиком у Истьи и начала "Голубую тетрадь": переписала туда уже отпечатанные мной на машинке пять страниц - первую главу своих мемуаров - главу "Признание".
      "Господи! - записываю я в своем дневнике 18 мая. - Неужели правда? Я, кажется, снова становлюсь жизнерадостной! Подо мной поломался стул, и я долго смеялась. Опять вспомню и опять смеюсь. Вот что значит иметь свободу, проявлять творческую активность и ощущать в себе и к себе хорошую любовь!"
      Майские холода не прошли даром и для нашего с мужем здоровья. Сначала мне нездоровилось, а потом расхворался Александр Исаевич. Озноб. Общая ломота. Температура 38°. Снова разыгрался радикулит. Ставлю ему банки, делаю горчичники, колю витамины. Не больно помог мужу японский браслет, который примерно год назад он получил в подарок. Сохранилось сопроводительное письмо от Чуковских1. "Посылаем Вам в подарок волшебный браслет. (...) Как-то раз Переделкино посетили японцы. Им было мельком сказано, что вот бы - браслет... Прислали один. Ладно, спасибо. А потом, глядишь, второй. А теперь - третий..."
      1 Чуковские (трое), весна - лето 1968 года.
      Уговорила мужа купить насос, чтобы не носить воду из реки, пожалеть наши спины. Установили его. Это очень облегчило нам жизнь.
      Александр Исаевич то принимается за роман, то разбирает разные материалы, которыми в изобилии снабжают его многие из почитателей. Просматривает журналы и газеты времен первой мировой войны, фотографии, диапозитивы. Еще ему необходимо поработать в Историческом музее. Время от времени он ездит туда, неизменно привозя разные новости: В Москве и Ленинграде - обыски, изымают даже "Ивана Денисовича". Когда возражают, что ведь он не запрещен, слышат в ответ: "Теперь запрещен!" То, что арестован П. Григоренко. А то привозит иностранные рецензии на свои романы, вышедшие на Западе. Однажды привез немецкую газету "Франкфуртер альгемайне Цайтунг" с напечатанным в ней "Пасхальным крестным ходом" и огромной фотографией крестного хода, снятого в Елоховском соборе.
      В Историческом музее Александр Исаевич напал на дневник офицера, по фамилии Смольяк, который оказался весьма интересен своими скрупулезными записями.
      После нескольких посещений музея сотрудники рассказали, что у них побывал представитель госбезопасности, спросил, занимается ли у них Солженицын, где сидит, что читает...
      Еще ему рассказали, что какая-то американка спросила о нем у сотрудницы: "Это - не Солженицын?" - "Откуда вы знаете?" - "Он был у нас на обложке журнала". - "Вот видите, вы его читаете и не видите, а мы видим, но не читаем..."
      Кроме Исторического музея, Александр Исаевич работал еще в военном отделе Ленинской библиотеки. Библиограф подыскивал для него разные фотографии.
      В Москве Александр Исаевич обычно проводил, день-два. Возвращался неизменно уставшим, обычно к обеду. Я старалась в этот день особенно угодить ему и, конечно, в качестве гарнира готовила его любимую жареную картошку. Он всегда был рад своему возвращению в Борзовку.
      Уже в мае Александр Исаевич работал над отдельными главами своего будущего "Августа четырнадцатого". В моем дневнике есть запись, что 21 мая, например, он написал о своем дяде Ромаше, брате матери.
      Порой отвлекался на другие дела. Как-то расположившись на веранде, наговорил на магнитофон свою поэму "Прусские ночи", которую в то время очень тщательно скрывал почти ото всех.
      Разумеется, мы по-прежнему регулярно слушаем Би-би-си. Между прочим, в передаче, посвященной книге Марченко "Мои показания", было сказано, что из этой книги, вышедшей "вслед за эпохальными произведениями Солженицына, разоблачающего произвол сталинских лагерей", следует, что и ныне в лагерях "все осталось так же, как при Сталине".
      К концу мая потеплело. 1 июня - Троица. Муж особенно чтит ее после прошлогодней, такой для него знаменательной. Накосил травы, набросали ее в комнатах. А из лесу принесли березовые ветки украсила ими стены.
      И в 69-м году Троица принесла с собой встревоженность. С чем это было связано - не помню, а в дневнике не уточняла из конспиративных соображений.
      Я тоже включила в свою жизнь поездки в Москву. Останавливалась обычно у Вероники, где приходилось сталкиваться с самыми различными людьми. Хотя у меня есть ключи от ее квартиры, всегда сначала звоню. Однажды вечером, в ответ на мой звонок, послышался мужской голос: "Кто?" - "Свой", - ответила я. - "Назовите свое имя, отчество!" Назвала. Дверь открывается. Передо мной Владимир Гершуни, Володя Черный, как его здесь называли. Объясняет: он получил вызов в милицию, не идет - боится, что отправят в психбольницу. Дома жить нельзя. А значит, у Вероники: здесь всем есть всегда приют.
      В другой раз, когда я была у Туркиных одна, неожиданно открылась дверь и вошел Илья Соломин, бывший однополчанин мужа, тогда сержант. Он ненадолго приехал в Москву из своей Одессы. Не успели обменяться новостями, как раздался колокольчатый звонок. Кто бы это еще? Оказался некий Толя из Владимира, а с ним еще и В. Б-ов, только что выпущенный из психбольницы. (О том, что он помещен в психбольницу - это новая манера: вместо ареста, - нам уже было известно раньше.) Теперь его признали здоровым! Пришлось оставить обоих ночевать. У Вероньки - самый настоящий ночлежный дом. Правда "избранное" общество. Едешь и не знаешь, с кем окажешься под одной крышей.
      Что больше всего притягивает меня в Москву - так это возобновившееся (после трех лет перерыва) музицирование мое с Шурой Поповой. Как-то нас слушала Сусанна Лазаревна Теуш. Она была просто поражена Шуриным пением, растрогалась до слез.
      Бываю у Теушей, у Аджемовых, у Дубовых-Сергеевых, да и у других друзей. Ундина Михайловна думает, как бы выполнить мое желание: разучить серьезную вещь для двух роялей. Кого сделать моим партнером? По возрасту я уже далеко ушла от ее нынешних учеников. Мой муж не понимает моего стремления. Ему кажется, что самое приятное - играть одной. А меня тянет к ансамблю. Потому и аккомпанировать Шуре для меня - такое удовольствие. Во всяком случае, пьеса выбрана: шопеновское рондо для двух роялей. Муж Ундины Михайловны - Лев Александ-рович - демонстрирует некоторые йоговские приемы, например паулинг, 20-минутный отдых. Ему мы обязаны тем, что моя тетя Нина сшила нам черные наглазники, которые понадобятся моему мужу даже в Лефортовской тюрьме!..
      Кто-то обращает мое внимание на статью в "Советской России" от 29 мая 1969 года "Куда нацелены отравленные стрелы". X. Сабиров пишет: "Не секрет, что и в нашей стране появляются редкие экземпляры из числа творческой интеллигенции, сочинения которых по каналам идеологических контрабандистов попадают в империалистические страны".
      Это, увы, о моем муже! Хотя пока еще и в неявной форме!
      Посетила "Новый мир", где сначала принципиально договорилась, а потом и получила (с опозданием на семь лет!) отзывы Чуковского, Маршака и некоторых других на "Ивана Денисовича", написанные еще до публикации повести. Они должны войти в мои мемуары! Да и мужу будет любопытно их прочесть хотя бы теперь!
      Кроме Москвы, изредка бываю в Рязани - нужно же навещать наших старушек! Когда приезжаю туда, то после наших маленьких дачных комнат чувствую себя будто в царских хоромах. И уж, конечно, разрешаю маме и тетям себя побаловать!
      Вместе в Москву ездим редко. Зато ездим по Подмосковью. Однажды навестили Паниных. Дмитрий Михайлович совсем отказался от мясной пищи и вообще от многого. Делает себе какое-то месиво из сухого молока и еще чего-то, вместо хлеба - сухари. Делаем фотосъемки возле их хибарки, похожей на двухместный зэковский барак.
      В середине июня совершили двухдневную поездку по Подмосковью, назвав ее поездкой по гениям. Прежде всего заехали на "Денисе" во Внуково, чтобы посмотреть внуковскую дачу, которую сосватала для нас Вероника. Александру Исаевичу, как и раньше мне, понравился большой балкон, открывающийся, с него вид, а просторная комната с камином показалась темноватой. Даже соблазн топить камин не спасает положения. Да и смущают общие с хозяевами удобства и кухня, хотя наверху есть и вторая, маленькая, без газа.
      Из Внукова переезжаем в Переделкино. Корней Иванович принимает нас на балконе. Мы поспели как раз к обеду. У нас в Борзовке - своя зелень. Мы и здесь едим не только салат и редиску, но и огурцы с помидорами. Но... ничего своего! Совсем у нас разное с Чуковскими отношение к земле!
      Разговор - больше всего вокруг "Нового мира". Там очень неблагополучно. Боятся, что Твардовский подаст заявление об уходе. Многих сейчас очень волнует вопрос: уйдет ли Твардов-ский? И если уйдет, то сам или уберут? Но посмеют ли? Корней Иванович считает Твардовского самым большим нашим поэтом, перенесшим традиции Пушкина и Некрасова на нашу современность!
      Я показываю Корнею Ивановичу наши цветные диапозитивы, а потом фотографирую его вместе с Александром Исаевичем.
      В Переделкине мы еще посещаем семью Ивановых. Перед верандой их дачи кусты мелких роз, а дальше - простор, весь заросший разноцветным люпинусом. Еще дальше - густой парк. Красиво! Мы пьем чай на веранде. Руководит беседой вдова писателя Всеволода Иванова, Тамара Владимировна. Много, до назойливости, говорит о муже ("при жизни мужа..." и проч.). Очень горда, что Александр Исаевич сидит в его кресле.
      Дальше, по Подушкинскому шоссе, мы едем в Жуковку к Ростроповичу. Проезжая мимо дачи Шостаковича, увидели его с женой, прогуливавшихся по дороге. Остановились. Александр Исаевич и Дмитрий Дмитриевич перебросились незначительными фразами. У Дмитрия Дмитриевича болезнен-ный, несколько растерянный вид. Трясущиеся руки. Уверяет, что здоровье ничего, но вид его говорит другое.
      Вот и дача Ростроповича. Входим в калитку. Прелестный лесной участок. Прямо перед нами - главная "вилла", несколько подпорченная большой трубой котельной. .Налево - отдельный флигель, в котором размещаются гараж на три машины и примыкающая к нему квартирка из двух комнат со всеми удобствами, которая еще доделывается.
      Встретила нас очень симпатичная тетя Настя (вот уже 13 лет, как она служит у Ростроповича), потом тут же пришли девочки: Оля и Лена. Сам Ростропович отдыхает, Александр Исаевич попросил его не будить, мы пока погуляем по участку.
      Обходим дом. За ним - великолепный лесопарк. Аллеи огорожены косо положенным кирпичом. Кое-где - скамейки. Посреди участка рабочий мастерит печь для шашлыка, другой рабочий носит в котельную ведра с цементом, третий - что-то делает во флигеле.
      Знакомимся с огромной черной собакой, очень миролюбивой. Это ньюфаундленд, и зовут его Кузьма, Кузька. Привезен из Канады.
      Мы уж собрались идти на станцию: точно измерить, сколько минут на это потребуется. Но только вышли за калитку, как услышали какую-то суматоху на крыльце дома. Следом раздался вопль: "Где он?" Вошли в калитку. Навстречу, размахивая руками и немного напоминая гориллу, несся Мстислав Леопольдович. Мужчины обнялись и расцеловались. Даже меня (мы всего раз мельком виделись у нас дома в Рязани) Ростропович заключил в объятия и расцеловал. И повел показывать нам дом, который мы восприняли как "дом чудес".
      На первом этаже: кухня с двумя большими холодильниками, газовой плитой и всем прочим; столовая с длинным столом и "царским" буфетом, о котором я ранее писала, уже реставрированным, но без верхних украшений - не позволяла высота потолка, и музыкальный зал, скорее салон, в котором стоял прелестный японский рояль "Ямаха", с выходом на террасу.
      Я не удержалась и попробовала рояль.
      - Наташа - пианистка? - спросил Мстислав Леопольдович у мужа.
      - Несостоявшаяся.
      Тем не менее Ростропович тут же сказал, что я могу играть на "Ямахе" сколько пожелаю.
      На втором этаже - спальни с балконами, а также ванная, выложенная черным кафелем.
      На третьем этаже - огромный холл, который мы позже назовем таверной. У входа - большой стол. За ним - шкаф, он же - "бар", с косо поставленным зеркалом, в котором отражаются бесчисленные бутылки с вином и проч. В глубине - пианино, стереопроигрыватель и очень удобные мягкие кушетки. На них мы и уселись, утонув, как в перине.
      Ростропович стал рассказывать. Он недавно вернулся из Америки, где дал больше 50 концертов. Вишневскую, его жену, чуть было туда не пустили. Но он устроил скандал и добился, чтоб она тоже туда поехала и дала несколько концертов. Находясь в Америке, Ростропович написал Солженицыну письмо, которое забыл передать с женой, вернувшейся ранее его. Основная мысль письма: "Я не такой уж подлец!" (следствие Солженицынского воспитания!), согласен, что не в русской традиции искусство для искусства! На мужа смотрел влюбленными глазами, называл его "мое солнце", то и дело принимался объясняться в любви. Спрашивал, как с деньгами? Уверял, что не простит, если возьмет у кого-нибудь другого. "Я буду знать, что мое семейство увеличилось, и буду больше..." И он образно показал, что будет больше играть, то есть концертировать... Александр Исаевич заверил его, что деньги не будут нужны еще два года. Мстислав Леопольдович настаивал, чтобы мы как можно скорее переезжали к нему.
      - Пусть только кто-нибудь посмеет прикоснуться к тебе в моем доме! заключил он.
      Было решено что заночуем в предназначенном нам флигельке, уже почти обставленном.
      Ростропович настоял на том, чтобы были выполнены все необходимые обряды. Сначала во флигель запущен кот - он должен был "проглотить злых духов", а мы пока погуляем по парку. Затем мы направились во флигель целой процессией: Александр Исаевич нес хлеб-соль, тетя Настя - святую воду, Мстислав Леопольдович и я - закуску и вино.
      Тетя Настя окропила святой водой все углы в обеих комнатах. Все перекрестились. Обошли квартиру. А потом уже сели закусить, попивая токайское вино. Пили за наше счастливое здесь обитание
      И эта прелестная квартирка, с такой любовью и вкусом обставленная, будет нашей? Здесь есть все необходимое (разве только телефона нет; впрочем, в большом доме телефонные аппараты есть на всех этажах, а это рядом). И в одно и то же время мы будем жить среди парка! Все это похоже на сказку!
      Часов в 9 вечера Ростропович уехал в Москву на своей машине, сам за рулем. Другого способа передвижения он не признает! При этом количество выпитого вина роли не играет!
      Мы же прошлись пешком к станции и назад, так как, в отличие от Ростроповича, собираемся пользоваться электричкой. Дорога к станции очень хороша, идти недолго.
      Вернувшись, вынули из машины подушки, одеяла, простыни и улеглись на удобных кроватях с английскими матрацами.
      На следующее утро встали рано. Легкий завтрак и... в путь! Едем на дачу академика Капицы. Успенское шоссе, Николина гора. Дача Капицы расположена на самом берегу Москвы-реки и как бы в лесу. Здесь, как и у Чуковского и Ростроповича, - никаких клумб, грядок. Разве что - кусты сирени. (В тот год сирень была как-то особенно хороша и пахуча!)
      Петр Леонидович оказался в "беседке". "Крыша", прибитая к трем соснам и одному шесту, перекособочилась. Три ее края поднимаются по мере того, как растут деревья. К двум из этих сосен подвешен гамак, принявший форму кресла. Перед ним - стол и соломенные кресла. Беседуем.
      Петр Леонидович с гордостью рассказывает нам о своем выступлении на президиуме Академии наук. Это выступление будет напечатано в "Вопросах философии", однако в сокращенном виде. Причем опущено, в частности, то, что он говорил о Сахарове.
      Анна Алексеевна приглашает пить кофе с подсушенным на тостере хлебом.
      Осматриваем лабораторию, в которой Петр Леонидович работал (с 1946 до 1953 года) в период своей опалы в связи с отказом работать над проблемой атомной бомбы. Многие приборы были сделаны его собственными руками. (Петр Леонидович любит и умеет выполнять и столярные, и слесарные работы.) В то горькое время у семьи Капицы отнимали дачу, повыбрасывали вещи, но они сказали, что все равно никуда отсюда не уйдут, и остались жить в крошечном флигеле.
      - Приятно вспомнить, но неприятно повторить! - говорит Петр Леонидович.
      Я и здесь с успехом показываю наши диапозитивы. А Анна Алексеевна нас фотографирует.
      Даже столь серьезным людям не чужды иногда развлечения. На стене веранды - разграфленный круг. Нам предлагают бросить в него стрелы, целясь в середину круга. Я бросила удачнее своего мужа. "Это случайно!" - сразу же прокомментировал он, ни в чем не допускающий моего превосходства.
      Вернувшись домой из феерической поездки, читаем привезенные от Чуковского отзывы на "Круг" и "Раковый" на русском, английском и немецком языках. Я и на следующий день продолжаю ими заниматься: подклеиваю, сортирую...