11

Это была роскошная столовая первого класса, уже заполненная господами в белых галстуках и фраках и дамами в декольтированных платьях. Когда Джулия вошла и взялась за спинку стула, Алекс вскочил, чтобы помочь ей. Генри и Эллиот, сидевшие напротив, тоже поднялись. Джулия кивнула Эллиоту, но на кузена даже не взглянула.

Она повернулась к Алексу и накрыла ладонью его руку. К сожалению, она не могла заткнуть уши: Генри продолжал злобно шипеть Эллиоту на ухо. Что-то об Алексе: мол, каким надо быть идиотом, чтобы позволить Джулии пуститься в это путешествие.

Алекс с потерянным видом уставился в свою тарелку. Сказать ему правду? Не время и не место. Она знала, что, будь она честной с ним с самого начала, Алексу не было бы сейчас так тяжело. Так что теперь она должна относиться к нему повнимательней.

– Алекс, – тихо произнесла Джулия. – Может быть, я останусь в Египте. Я не знаю, что будет дальше… Милый, иногда мне кажется, что тебе нужен кто-то более достойный тебя.

Алекса не удивили эти слова. Помолчав с минуту, он ответил:

– Разве есть на свете кто-нибудь лучше тебя? Если тебе вздумается жить в джунглях Судана, я последую за тобой.

– Ты сам не знаешь, что говоришь.

Он наклонился вперед и понизил голос до шепота:

– Я люблю тебя, Джулия. Все остальное в жизни я принимаю как само собой разумеющееся. Но не тебя. Ты для меня дороже всех людей на свете. Джулия, я буду сражаться за тебя, если понадобится.

Что она могла сказать, чтобы не ранить его?

Внезапно Алекс поднял глаза. Появились Рамзес и Самир.

На минуту Джулия потеряла дар речи. Рамзес был великолепен в отцовской белоснежной рубашке и смокинге. Каждый жест, каждое движение его были не менее изящны, чем у окружавших его англичан. Он просто излучал довольство и благополучие. Мелькнувшая на лице улыбка была ослепительна.

Потом началось. Он уставился на голые плечи Джулии, в открытый вырез ее платья. Он не отрывал глаз от крошечной темной ложбинки между полуобнаженными грудями. А Алекс с холодной яростью смотрел на Рамзеса. Самир, усевшийся по левую руку от графа Рутерфорда, тоже встревожился.

Джулия должна что-нибудь сделать. Все еще не сводя с нее глаз, будто ни разу до сих пор не видел ни одной женщины, Рамзес сел слева от Джулии.

Она быстро протянула ему салфетку и прошептала:

– Вот, возьми. И прекрати глазеть на меня. Это бальное платье, так принято! – И тут же повернулась к сидящему напротив Самиру: – Самир, я так рада, что вы путешествуете с нами!

– Да, и мы тоже, – немедленно включился в разговор Эллиот, нарушив неловкое молчание. – Наконец-то мы ужинаем все вместе. Я так мечтал об этом. Чудесно! Кажется, я добился своего.

– Похоже на то, – рассмеялась Джулия. Ей стало легче оттого, что рядом был Эллиот. Он сглаживал все неловкие моменты, делая это ненавязчиво, повинуясь интуиции. На самом деле он просто не мог ничего с собой поделать. За это обаяние и деликатность его и любили в обществе.

Джулия не осмеливалась в открытую смотреть на Генри, но видела, что ему явно не по себе. Он уже пил – его бокал наполовину опустел.

Официанты принесли шерри и суп. Рамзес потянулся за хлебом, отломил полбатона и тут же проглотил этот огромный кусок.

– Скажите мне, мистер Рамсей, – продолжал Эллиот, – как вам понравился Лондон? Вы пробыли у нас совсем недолго.

Какого черта Рамзес улыбается?

– Потрясающий город! – отозвался он восторженно. – Поразительные контрасты между роскошью и нищетой. Не понимаю, почему машины производят такое множество полезных вещей для немногих и так мало – для масс.

– Сэр, вы нападаете на саму техническую революцию, – произнес Алекс с нервным смешком, что было признаком дурного настроения. – Только не говорите, что вы марксист. Мы крайне редко принимаем радикалов… в своем кругу.

– Какой еще марксист? Я египтянин! – воскликнул Рамзес.

– Конечно, мистер Рамсей, – мягко сказал Эллиот. – Конечно, вы не марксист. Это всего лишь шутка. Вы виделись с нашим Лоуренсом в Каире?

– С вашим Лоуренсом… Я знал его очень недолго.

Рамзес смотрел на Генри. Джулия поспешно поднесла ко рту ложку и, легонько толкнув царя локтем, показала, как надо есть суп. Но Рамзес даже не посмотрел на нее. Он взял кусок хлеба, обмакнул его в суп и начал жевать, снова устремив взгляд на Генри.

– Смерть Лоуренса потрясла меня, как и всех вас, – продолжал он, отрывая еще один огромный кусок хлеба. – Марксист – это что-то вроде философа? Я помню какого-то Карла Маркса. Прочитал о нем в библиотеке Лоуренса.

Дурак.

Генри к супу даже не притронулся. Он сделал еще один большой глоток виски и махнул официанту.

– Это не важно, – пробормотала Джулия.

– Да, смерть Лоуренса у всех вызвала шок, – с горечью произнес Эллиот. – Я был уверен, что уж десять-то лет он еще протянет. А может, и все двадцать.

Рамзес макал в суп следующий огромный кусок хлеба. Генри, старательно избегая его взгляда, смотрел на него с немым ужасом. Все сидящие за столом тоже смотрели на Рамзеса, который уже приканчивал тарелку с супом, тщательно выбирая остатки очередным куском хлеба. Потом он осушил бокал шерри, вытер рот салфеткой и откинулся на спинку стула.

– Еще еды, – прошептал он. – Будет еще еда?

– Да, да, только не торопись, – прошептала в ответ Джулия.

– Вы были близким другом Лоуренса? – спросил Эллиота Рамзес.

– Близким, – сказал Эллиот.

– Да, если бы он был здесь, с нами, он бы говорил только о своей разлюбезной мумии, – заметил Алекс все с тем же нервным смешком. – Кстати, Джулия, зачем ты отправилась в это путешествие? Зачем ехать в Египет, если мумия лежит себе в Лондоне и ждет не дождется, когда ее начнут изучать? Знаешь, я на самом деле не понимаю…

– Коллекция открыла для нас новые направления поисков, – сказала Джулия. – Мы хотим съездить в Александрию, а потом, наверное, и в Каир…

– Ну да, разумеется, – кивнул Эллиот. Он наблюдал за реакцией Рамсея – официант как раз поставил перед ним небольшую порцию рыбы в сметанном соусе. – Клеопатра… – продолжал он. – Ваш таинственный Рамзес Второй заявил, что он любил ее и потерял. И это случилось как раз в Александрии.

Джулия не видела, как все началось… Рамзес положил хлеб на стол и с бесстрастным выражением лица посмотрел на графа. Но гладкая кожа на его щеках начала наливаться краской.

– Ну да, только дело не в этом, – возразила Джулия. – Потом мы поедем в Луксор и в Абу-Симбел. Надеюсь, вы вынесете такое утомительное путешествие. Хотя, если вам не захочется…

– Абу-Симбел… – сказал Алекс. – Это не там стоят колоссальные статуи Рамзеса Второго?

Рамзес отломил пальцами половину рыбины и съел ее. Потом съел и вторую половину. На лице Эллиота появилась ехидная улыбка, но Рамзес ее не видел. Он снова смотрел на Генри. Джулия едва сдерживала готовый вырваться крик.

– На самом деле статуи Рамзеса Великого стоят повсюду, – сказал Эллиот, наблюдая за тем, как Рамзес подбирает хлебом остатки соуса. – Рамзес наставил себе памятников больше, чем другие фараоны.

– А, так вот это кто. Понял, – сказал Алекс. – Эгоист из египетской истории. Помню, проходил в школе.

– Тиран! – скривился Рамзес. – Еще хлеба! – приказал он официанту. Потом обратился к Алексу: – А что такое эгоист, объясните, пожалуйста.

– Аспирин, марксизм, эгоизм, – усмехнулся Эллиот. – Все это ново для вас, мистер Рамсей?

Генри запаниковал. Он осушил второй бокал виски и теперь прилип к спинке стула, неотрывно глядя на руки Рамзеса, продолжавшего поглощать еду.

– Видите ли, – беспечно проговорил Алекс, – этот парень был большим хвастуном. Он наставил собственных памятников на каждом углу. И без конца хвастался своими победами, женами и сыновьями. Не понимаю ни этих мумий, ни того времени.

– Думай, что говоришь! – вмешалась Джулия.

– Но разве был в истории Египта другой царь, который одержал бы так много побед? – с жаром заговорил Рамзес. – Который осчастливил бы так много жен, стал бы отцом стольких сыновей? Неужели вы не понимаете, что он не стал бы возводить столько статуй, если бы того не жаждал его народ?

– Ну, это все из области литературы! – язвительно сказал Алекс, опуская на стол нож и вилку. – Вы же не хотите сказать, что рабы получали удовольствие, умирая от непосильного труда под палящим солнцем на строительстве храмов и гигантских статуй?

– Рабы умирали под палящим солнцем? – спросил Рамзес. – Да что вы говорите! Такого не было! – Он повернулся к Джулии.

– Алекс, это всего лишь одна из гипотез относительно того, как строились памятники, – сказала она. – Никто на самом деле не знает…

– Почему же, я знаю, – возразил Рамзес.

– У каждого своя собственная гипотеза! – слегка повышая голос и выразительно глядя на Рамзеса, произнесла Джулия.

– Ладно, ради бога, – сказал Алекс, – человек строит колоссальные памятники в свою собственную честь по всему Египту. Вы же не будете возражать, если я скажу, что люди были бы более счастливы, выращивая цветы на клумбах…

– Юноша, вы меня удивляете! – проговорил Рамзес. – Что знаете вы о народе Египта? Рабы!… Вы рассуждаете о рабах, а на ваших свалках полным-полно голодных детей. Люди любят памятники, они гордятся своими храмами. Когда Нил разливался, работать в полях было невозможно, и памятники становились страстью нации. Труд не был принудительным. Фараон был богом и вынужден был делать то, чего от него ожидал народ.

– Вы наверняка что-то приукрашиваете, – сказал Эл­лиот, но видно было, что он восхищается Рамзесом.

Генри побелел. Теперь он вовсе не шевелился. Новый бокал виски оставался нетронутым.

– Ничего подобного, – возразил Рамзес. – Египтяне гордились Рамзесом Великим. Он выгнал врагов, покорил чхеттов, он поддерживал мир в Верхнем и Нижнем Египте в течение шестидесяти четырех лет своего правления! Разве другие фараоны способны были принести мир народам великой реки? Вы ведь знаете, что было потом?

– Реджинальд! – вмешалась Джулия. – Неужели это имеет такое большое значение?

– Ну, для друга твоего отца это очень важно, – сказал Эллиот. – Подозреваю, что все древние цари были настоящими тиранами. Подозреваю, что они забивали до смерти тех, кто не желал работать на строительстве этих нелепых памятников. Например, пирамид…

– Вы неглупый человек, граф Рутерфорд, – перебил его Рамзес. – Вы… как это сказать… вы дразните меня. Разве не били кнутами тех англичан, которые строили собор Святого Павла или Вестминстерское аббатство? А знаменитый лондонский Тауэр? Кто его строил? Разве не рабы?

– Никто не может ответить на эти вопросы, – примирительно сказал Самир. – Наверное, не следует пытаться…

– В ваших словах есть доля истины, – согласился Эл­лиот. – Но, возвращаясь к Рамзесу Великому: вы ведь не станете утверждать, что он был скромным правителем? Стиль, в котором выдержаны его памятники, на самом деле смехотворен.

– Сэр, ну что вы, право… – начал Самир.

– Ничего подобного, – возразил Эллиоту Рамзес. – Это стиль эпохи, именно таким народ хотел видеть своего правителя. Разве не понятно? Правитель и народ были едины. У великого народа должен был быть великий правитель! Правитель был слугой народа, он выражал его чаяния, желания, надежды, он был оплотом благосостояния.

– О, вы что же, хотите сказать, что старикан был жертвой? – фыркнул Алекс. Джулия никогда не видела его таким агрессивным.

– Наверное, современный человек не в состоянии понять образа мыслей древних, – сделал вывод Эллиот. – И это неудивительно. И древний человек, окажись он в нашем времени, вряд ли смог бы понять наши ценности.

– Вас не так трудно понять, – сказал Рамзес. – Вы настолько хорошо научились самовыражению, что в вашей жизни уже нет места загадкам и недомолвкам. Ваши книги и газеты рассказывают обо всем на свете. Вы не так уж сильно отличаетесь от своих предков. Вы жаждете любви, комфорта, справедливости. Об этом же мечтал египетский крестьянин, обрабатывавший поля. Этого же хотят и рабочие Лондона. Как и тогда, богатые ревностно охраняют то, чем владеют. Как и тогда, жадность является причиной большинства преступлений.

Он посмотрел на Генри, который на этот раз тоже смотрел на него в упор. Джулия умоляюще взглянула на Самира.

– Странно, – сказал Алекс. – Вы говорите о нашем времени как посторонний.

– Значит, вы полагаете, – вновь вступил в разговор Эл­лиот, – что мы ничем не лучше и не хуже древних египтян?

Генри потянулся к бокалу и залпом выпил виски. Потом потянулся к вину. Его побледневшее лицо блестело от пота, нижняя губа предательски дрожала. Он выглядел совершенно больным,

– Нет, не совсем так, – задумчиво проговорил Рамзес. – Вы лучше. Лучше в тысячу раз. И все-таки вы такие же люди. Вы так и не нашли ответов на многие вопросы. Электричество, телефоны – настоящее чудо. Но бедные до сих пор голодают. Люди убивают друг друга из-за того, что не могут нормально зарабатывать. Проблема дележа, распределения технических чудес и богатства все еще существует.

– Ну вот, приехали. Марксизм, как я и говорил, – сказал Алекс. – В Оксфорде нам рассказывали, что Рамзес Второй был жестоким тираном.

– Спокойно, Алекс, – оборвал его Эллиот и повернулся к Рамзесу: – Почему вас так занимают проблемы жадности и власти?

– Оксфорд? Что такое Оксфорд? – спросил Рамзес, глядя на Алекса. Потом снова посмотрел на Генри, и тот резко отодвинулся на стуле. Чтобы сохранить равновесие, ему пришлось ухватиться за стол. Тем временем официанты унесли рыбу и подали на стол жареных цыплят с картошкой.

Официант снова наполнил бокал Генри, и он немедленно выпил.

– Тебе будет плохо, – процедил сквозь зубы Эллиот.

– Подождите-ка, – сказал Алекс. – Вы что, никогда не слышали об Оксфорде?

– Нет, а что это такое? – спросил Рамзес.

– Оксфорд, эгоизм, аспирин, марксизм, – сказал Эл­лиот. – Ваша голова в тумане, мистер Рамсей.

– Ну да, как вон та колоссальная статуя! – улыбнулся Рамзес.

– Значит, вы все-таки марксист, – сказал Алекс.

– Алекс, мистер Рамсей не марксист. – Джулия больше не могла сдерживать ярость. – Насколько я помню, твоим любимым предметом в Оксфорде был спорт, не так ли? Футбол, гребля? Ты ведь никогда не изучал ни египетской истории, ни марксизма.

– Да, милая. Я ни черта не знаю о Древнем Египте, – согласился Алекс, слегка сконфузившись. – Да, мистер Рамсей, у поэта Шелли есть замечательная поэма, как раз о Рамзесе Великом. Вы ведь слышали о ней? Постойте-ка, один противный учителишка когда-то заставил меня зубрить ее наизусть.

– Может, вернемся к разговору о поездке, – предложил Самир. – В Луксоре будет очень жарко. Наверное, вам не захочется…

– Да, еще меня интересует цель вашего путешествия, – сказал Эллиот. – Вы хотите проверить заявления, сделанные так называемой мумией?

– Какие заявления? – слабым голосом переспросила Джулия. – Не понимаю, о чем вы говорите…

– Понимаешь. Ты сама мне рассказывала, – ответил Эллиот. – К тому же я читал дневник твоего отца. Мумия заявила, что она бессмертна, что она жила во времена Клеопатры и любила ее.

Рамзес уставился в тарелку. Он аккуратно отломил от жареного цыпленка ножку и в два приема съел ее.

– Музейные работники еще долго будут изучать те заметки, – сказал Самир. – Пока рано делать какие-либо выводы.

– А музейные работники знают, что вы оставили коллекцию запертой в Мэйфере? – спросил Эллиот.

– Честно говоря, – сказал Алекс, – мне вся эта история кажется абсурдной. Романтическая болтовня. Бессмертный человек, проживший тысячу лет и трагически влюбившийся в Клеопатру. В Клеопатру!

– Простите. – Рамзес доел цыпленка и снова вытер пальцы. – В вашем знаменитом Оксфорде тоже говорили гадости о Клеопатре?

Алекс залился веселым смехом:

– Чтобы услышать гадости о Клеопатре, совсем не нужно ехать в Оксфорд. Все знают, что она была шлюхой, мотовкой, соблазнительницей и истеричкой.

– Алекс, я не желаю больше слушать эту ребяческую чушь! – воскликнула Джулия.

– Вы над всем смеетесь, юноша, – произнес Рамзес с ледяной улыбкой. – А что вы любите? Что вас интересует?

Стало тихо. Джулия заметила, что на лице Эллиота появилось любопытство.

– Ладно, – сказал Алекс. – Если бы вы были бессмертны – бессмертны и к тому же были бы великим царем, неужели вы влюбились бы в женщину, подобную Клеопатре?

– Отвечай на вопрос, Алекс, – сказала Джулия. – Что ты любишь? Не историю, не египтологию, не правительство. Что заставляет тебя с радостью просыпаться по утрам? – Она чувствовала, как кровь прилила к щекам.

– Да, я бы влюбился в Клеопатру, – сказал Рамзес. – Она могла очаровать и бога. Почитайте Плутарха повнимательней. Там все правда.

– Какая правда? – спросил Эллиот.

– Что у нее был блестящий ум, что она была очень способна к языкам, что она была прекрасной правительницей. Величайшие люди той эпохи преклонялись перед ней. У нее была душа царицы, и это проявлялось во всем. Почему, как вы думаете, о ней писал Шекспир? Почему ее имя знает каждый школьник?