Хроники вампиров - Мумия

Они кружились все быстрей и быстрей, Рамзес оказался примерным учеником. Правда, он то и дело поглядывал на ноги.

К ним присоединилась другая пара, потом еще одна. Но Джулия их не видела; она видела только раскрасневшееся лицо Рамзеса, видела, какими глазами он смотрит теперь на убранство зала. Словно удивляется – люстры с позолоченными лопастями вентиляторов, букеты цветов на столиках, блеск серебра. И музыка, повсюду была музыка, все быстрей и быстрей гнавшая их по кругу.

Неожиданно царь громко расхохотался.

– Джулия, музыка словно из кубка льется! Музыка стала вином!

Она быстро вела его по кругу.

– Техническая революция! – воскликнул Рамзес.

Она откинула голову назад и рассмеялась.

Все кончилось тоже внезапно. Всему приходит конец. Джулия поняла, что танец кончился, что царь снова собирается поцеловать ее, и ей не хотелось его останавливать. Но Рамзес колебался. Он заметил, что другие пары уходят, и взял Джулию за руку.

– Да, пора уходить, – сказала она.

На улице была холодная влажная ночь. Джулия дала швейцару несколько монет. Ей хотелось поскорее поймать экипаж.

Рамзес ходил взад-вперед, поглядывая на толпы нарядных людей, выходящих из машин, забирающихся в машины и в экипажи, на разносчика газет, который пытался всучить ему свежий выпуск.

– Мумия разгуливает по Мэйферу! – пронзительно выкрикивал мальчишка. – Мумия поднимается из могилы!

Джулия не успела вмешаться – Рамзес выхватил газету из рук разносчика, и Джулия, разволновавшись, сунула мальчишке монету.

Ничего страшного, обычные глупые сплетни. Чернильный набросок – Генри, в панике сбегающий со ступеней ее дома.

– Твой брат, – мрачно сказал Рамзес. – «Сбывается проклятие мумии»… – медленно прочитал он.

– Никто этому не поверит! Это шутка! Царь продолжал читать:

– »Сотрудник Британского музея заявил, что коллекция Рамзеса в полной безопасности и скоро будет перевезена в музей». – Он сделал паузу. – Объясни мне слово «музей». Что такое музей? Это гробница?

Бедная девушка очень страдала, Самир это заметил. Ему следовало уйти. Но ведь он пришел, чтобы повидать Джулию. Поэтому он ждал в гостиной, сидя на краешке дивана, в третий раз отказываясь от предложения Риты выпить кофе, чаю или вина.

Он то и дело поглядывал в сторону сверкающего золотом египетского саркофага. Если бы Рита не торчала здесь! Но она явно не собиралась оставлять его одного.

Музей был давно закрыт. Но Джулии очень хотелось показать его Рамзесу. Она отпустила кеб и подвела царя к железной ограде. Ухватившись за прутья ограды, он смотрел на запертую дверь и высокие окна. На улице было темно и безлюдно. Начал моросить дождик.

– Там внутри множество мумий, – пояснила Джулия. – Твоя мумия тоже должна находиться там. Отец работал для Британского музея, хотя сам оплачивал все расходы.

– Мумии царей и цариц Египта?

– Большинство из Египта, разумеется. Долгие годы здесь лежала в стеклянном ящике мумия Рамзеса Второго. Царь горько рассмеялся и взглянул на нее.

– Ты ее видела? – Он посмотрел в сторону музея. – Несчастный дурачок. Он и не знал, что его похоронили в гробнице Рамзеса.

– Но кто это был? – Сердце Джулии учащенно забилось. Слишком много вопросов вертелось у нее на языке.

– Не знаю, – тихо ответил Рамзес, внимательно оглядывая здание, словно желая запомнить его. – Я послал своих солдат на поиски какого-нибудь умирающего человека, которого никто не любит и о котором некому позаботиться. Ночью они принесли его во дворец. И тогда я… как бы это сказать? Разыграл собственную смерть. И мой сын, Мернептах, получил то, чего хотел, – стал царем. – Рамзес на мгновение задумался, потом голос его слегка изменился, стал глубже: – А теперь, ты говоришь, его тело покоится здесь, рядом с телами царей и цариц?

– В Египетском музее в Каире, – мягко поправила его Джулия. – Рядом с Сахарой и пирамидами. Там сейчас огромный город. – Она увидела, что ее слова произвели на Рамзеса впечатление. И хотя можно было больше ничего не говорить, продолжила: – В древние времена Долина царей была разграблена. Осквернители могил разворошили почти все гробницы. Тело Рамзеса Второго было найдено рядом с десятками других в общей могиле, сооруженной священнослужителями.

Рамзес повернулся и задумчиво посмотрел на Джулию. Несмотря на видимое огорчение, его лицо сохраняло дружелюбное выражение, а в глазах светился интерес.

–Скажи мне, Джулия… Царица Клеопатра, Клеопатра Шестая, которая правила во времена Юлия Цезаря… Ее тело тоже находится в каирском музее? Или здесь? – Он снова посмотрел на темное здание, и лицо его опять изменилось, загоревшись румянцем.

– Нет, Рамзес. Никто не знает, что стало с останками Клеопатры.

– Но ведь ты знаешь эту царицу? В моей усыпальнице был ее мраморный бюст.

– Да, Рамзес, даже школьники знают Клеопатру. Весь мир ее знает. Но ее могила была разрушена в древние времена. В те самые времена, Рамзес.

– Я понимаю лучше, чем говорю, Джулия. Продолжай.

– Никто не знает, где была ее могила. Никто не знает, что стало с ее телом. Ведь тогда время мумий уже прошло.

– Не совсем так, – тихо сказал Рамзес, – Она была похоронена по всем правилам, по древнему египетскому обычаю. Без магии, без бальзамирования, но ее тело было завернуто в пелены и перевезено по морю к месту захоронения.

Он замолчал. Приложил руки к вискам и прислонился лбом к холодной чугунной ограде. Дождь усиливался. Джулии стало холодно.

– Тот мавзолей… – начал он, отступая от ограды, взял себя в руки и опять приосанился. – Это было грандиозное сооружение. Он был огромный и красивый и весь покрыт мрамором.

– Об этом писали древние авторы. Но его нет. В Александрии не осталось от него даже следа. Никто не знает, где он стоял.

Царь смотрел на Джулию и молчал.

– Но я – то знаю, – наконец проговорил он.

Он ступил на мостовую, остановился под фонарем и стал рассматривать тусклую желтую лампочку. Джулия подошла к нему, он обернулся, взял ее за руку и прижал к себе.

– Ты чувствуешь, как мне больно, – спокойно сказал он. – Хотя ты так мало знаешь меня. Кто я для тебя?

– Человек, – сказала она. – Красивый и сильный мужчина. Мужчина, который страдает так же, как мы. И я кое-что все-таки знаю… Ведь ты написал о себе и оставил свитки в усыпальнице.

Трудно рассказывать об этом. Как он отнесется к ее словам?

– И твой отец тоже все прочитал, – сказал он.

– Да. Он кое-что перевел.

– Я наблюдал за ним, – прошептал он.

– Ты писал чистую правду?

– Зачем мне лгать?

Вдруг он сделал движение, собираясь поцеловать ее, но Джулия снова оттолкнула его.

– Какие же странные минуты ты выбираешь для своих маленьких шалостей, – задыхаясь, проговорила она. – Мы говорили о… о… трагедии, разве нет?

– Скорее об одиночестве и безрассудстве. И о безумных поступках, к которым нас вынуждает горе.

Черты его лица разгладились, смягчились. Снова та же любезность, та же улыбка.

– Твои храмы находятся в Египте. Они все еще целы, – сказала Джулия. – Рамессеум в Луксоре. Абу-Симбел. О, ты знаешь их под другими названиями. Твои колоссальные статуи! Статуи, которые видел весь мир! Английские поэты их воспевали. Великие полководцы отправлялись в путешествия, чтобы посмотреть их. Я видела их, дотрагивалась до них своими руками. Я стояла среди древних стен.

Он продолжал улыбаться:

– А теперь я гуляю с тобой по современным улицам.

– И тебе это доставляет удовольствие.

– Да, совершенно верно. Мои храмы были старыми даже тогда, когда я жил в первый раз. Но мавзолей Клеопатры был построен сравнительно недавно. – Он замолчал, Снова расстроившись. – Для меня это как вчерашний день, понимаешь? Хотя он похож на сон и кажется далеким. Почему-то я чувствовал, что проходят столетия, хотя и спал. Пока я спал, мой дух развивался.

Джулия вспомнила те же слова в отцовском переводе.

– Что тебе снилось, Рамзес?

– Ничего, дорогая, ничего, что было бы интересно человеку нового времени! – Он помолчал. – Когда мы устаем, мы начинаем говорить о своих снах – будто бы во сне сбываются те мечты, которые не сбылись в жизни. И, просыпаясь, чувствуем разочарование. Но для странника реальный мир всегда остается самым желанным. И усталость приходит только тогда, когда мир становится похожим на сон.

Он смотрел на струйки дождя. Джулия слушала его слова, почти не вникая в их смысл. В ее короткой жизни было достаточно горя, чтобы благословлять эту жизнь. Ранняя смерть матери очень сблизила ее с отцом. Она очень старалась полюбить Алекса Саварелла, потому что он так хотел; но ее отец не обращал на это внимания. Но на самом деле она любила только идеи, только вещи, так же, как и отец. Может, он это и имел в виду? Она не была уверена.

– Ты не хочешь возвращаться в Египет, тебе ведь не нужна встреча со старым миром? – спросила она.

– Я разрываюсь, – прошептал он.

Порыв ветра поднял с мостовой бумажный мусор; сухие листья полетели, кружась, вдоль чугунной ограды. Наверху жалобно зазвенели электрические провода, и Рамзес запрокинул голову, чтобы посмотреть на них.

– Даже более живо, чем во сне, – прошептал он, снова поворачиваясь к тусклой желтой лампочке фонаря. – Мне нравится это время, дорогая, – сказал он. – Ты простишь меня за то, что я называю тебя так? Моя дорогая. Так ты однажды назвала своего друга Алекса – «мой дорогой».

– Называй как хочешь, – сказала Джулия.

Потому что я люблю тебя гораздо больше, чем его!

Рамзес снова одарил ее своей неподражаемо теплой улыбкой. Подошел к ней, раскрыв объятия, и вдруг поднял на руки.

– Маленькая легкая царица! – сказал он.

– Опусти меня на землю, Великий царь, – прошептала она.

– Зачем это?

– Потому что это приказ.

Подчиняясь, он осторожно поставил ее на ноги и низко поклонился.

– А куда мы направимся теперь, моя царица, – домой, во дворец Стратфордов, что в районе Мэйфера, на земле Лондона, в Англии, позднее более известной как Британия?

– Да, домой, потому что я устала как собака.

– А мне нужно изучить библиотеку твоего отца, если позволишь. Я должен прочитать много книг, чтобы «привести в систему», как ты говоришь, все, что ты мне показала.

В доме не раздавалось ни звука. Куда ушла девушка? Кофе, которым Самир в конце концов соблазнился, уже давно остыл. Он так и не смог заставить себя выпить это жидкое пойло.

Почти целый час он не отрываясь смотрел на саркофаг. Кажется, за это время часы в коридоре пробили дважды. Иногда по занавескам пробегали полосы света, который ненадолго озарял высокий потолок, скользил по золотой маске мумии, и тогда она на самом деле казалась живой.

Вдруг Самир вскочил на ноги. Ему послышалось, что скрипит пол под ковром. Он медленно направился к гробу. Подними крышку. И ты узнаешь. Подними ее. А вдруг саркофаг на самом деле пуст?

Он дрожащими руками дотронулся до позолоченного дерева и замер.

– Не надо делать этого, сэр!

Ах да, горничная. Снова стоит в коридоре, сцепив на животе руки. Девушка явно боится, но чего?

– Мисс Джулия очень рассердится! Самир не придумал, что ответить. Неловко кивнул и вернулся к дивану.

– Наверное, вам стоит прийти завтра, – сказала горничная.

– Нет. Я должен увидеть ее сегодня вечером.

– Но, сэр, уже очень поздно.

Снаружи донеслось ржание лошади, скрип колес экипажа. Самир услышал короткий веселый смешок, совсем негромкий, но узнал его – это была Джулия.

Рита бросилась к двери и отодвинула засов. Египтянин молча смотрел на входящую в дом пару – сияющую Джулию, чьи волосы были унизаны крупными дождевыми каплями, и высокого привлекательного мужчину с темными вьющимися волосами и блестящими голубыми глазами.

Джулия заговорила с Самиром, окликнув его по имени. Но египтянин не слышал этого.

Он не мог оторвать взгляда от этого человека. Кожа бледная, нежная. Черты лица зрелого мужчины. Очень характерная личность, сильная духом. Мужчина физически был очень крепок и в то же время выглядел усталым и про­дрогшим.

– Я просто зашел взглянуть на тебя, – сказал Самир Джулии, отводя от нее глаза. – Убедиться, что с тобой все в порядке. Я боюсь за тебя… – Его голос сорвался.

– А, я знаю, кто ты! – неожиданно произнес мужчина на прекрасном британском наречии. – Ты друг Лоуренса, правда? Тебя зовут Самир.

– Мы разве встречались? – спросил Самир. – Не помню.

Он с подозрением рассматривал человека, который подходил к нему, и вдруг взгляд его упал на прбтянутую для пожатия руку незнакомца, на рубиновое кольцо с печаткой Рамзеса Великого. И Самиру показалось, что комната начала медленно вращаться у него перед глазами; голоса стали зыбкими, и не имело смысла отвечать.

Кольцо, которое он видел сквозь пелены мумии! Ошибиться было невозможно. Он просто не мог обознаться. И какое значение имеет теперь то, что упорно твердит ему Джулия? Такие вежливые слова, но ведь лживые насквозь, а это существо смотрит на него во все глаза, прекрасно понимая, что он узнал кольцо, прекрасно понимая, что слова ничего не значат.

– Надеюсь, Генри не примчался к вам с этой чепухой…

Да, именно так она и сказала.

Но это вовсе не чепуха! Самир медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на Джулию, чтобы убедиться, что она в безопасности, что она здорова и не сошла с ума. Потом снова закрыл глаза, а когда открыл их, то смотрел уже не на кольцо, а прямо в лицо царя, в уверенные голубые глаза, которые, казалось, видели его насквозь.

Когда он снова заговорил с Джулией, у него получилось какое-то бессвязное бормотание:

– Твоему отцу было бы неприятно, если бы ты осталась без защиты… Твой отец хотел бы, чтобы я к тебе зашел…

– Но, Самир, друг Лоуренса, – вмешался царь, – теперь Джулии Стратфорд ничто не угрожает. – И, внезапно перейдя на древний египетский, с акцентом, который был Самиру незнаком, продолжал: – Я люблю эту женщину и буду защищать ее от любой опасности.

Поразительное произношение. Самир отступил на шаг. Теперь заговорила Джулия, но Самир ее не слушал. Он подошел к каминной полке и прислонился, будто боялся упасть.

– Наверняка ты знаешь древний язык фараонов, дружище, – произнес высокий голубоглазый мужчина. – Ты ведь египтянин, разве не так? Ты изучал этот язык всю жизнь. Ты читаешь на нем так же хорошо, как на греческом и латыни.

Какой богатый оттенками голос, хорошо поставленный; он так старался смягчить потрясение, был так вежлив, предупредителен, любезен.

– Да, сэр, вы правы, – ответил Самир. – Но я никогда не слышал, как на нем говорят, и произношение всегда было для меня загадкой. Вы должны рассказать мне… – Он заставил себя снова посмотреть в глаза этому человеку. – Мне сказали, что вы египтолог. Верите ли вы, что моего друга Лоуренса убило проклятие, начертанное на гробнице? Или он умер естественной смертью, как мы и предположили?

Казалось, человек обдумывает вопрос; стоявшая в тени Джулия побледнела, опустила глаза и слегка отвернулась.

– Проклятие – это всего лишь слова, мой друг, – сказал мужчина. – Предупреждение, которое способно отпугнуть невежд и наглецов. Чтобы насильственно отнять у человека жизнь, требуется яд или еще какое-нибудь столь же действенное оружие.

– Яд, – прошептал Самир.

– Самир, уже очень поздно, – сказала Джулия. У нее был напряженный хриплый голос. – Сейчас не время говорить об этом. Или я снова разревусь и буду выглядеть как дура. Мы поговорим об этом тогда, когда решим заняться этим вопросом серьезно. – Она подошла к египтянину и взяла его руку обеими своими руками. – Приходи завтра, и мы посидим все вместе.

– Да, Джулия Стратфорд очень устала. Джулия Стратфорд оказалась превосходным учителем. Желаю тебе доброй ночи, мой друг. Ты ведь мне друг, правда? Нам о многом нужно поговорить. Но сейчас, поверь мне, я смогу защитить Джулию Стратфорд от любой опасности, со мной ей ничто не угрожает.

Самир медленно побрел к двери.

– Если я тебе понадоблюсь, – сказал он, оборачиваясь назад, – пошли за мной. – Он потянулся за пальто, вынул из кармана визитную карточку и, растерянно посмотрев на нее, вручил ее мужчине. Взглянул на кольцо, блеснувшее на свету, когда мужчина забирал у него визитку. – Я бываю в своем кабинете в Британском музее допоздна. Брожу по коридорам, когда все расходятся по домам. Подойдешь к боковой двери и отыщешь меня.

Зачем он говорит все это? Чего добивается? Ему страшно захотелось, чтобы это существо опять заговорило на древнем египетском; Самир не мог понять странной смеси радости и боли, которые ощущал; мир снова стал темнеть, и в этой темноте забрезжил какой-то новый благодатный свет.

Египтянин повернулся и вышел, поспешно сбегая вниз по гранитным ступеням мимо охранников в униформе. На них он даже не взглянул. Стремительно зашагал по холодным туманным улицам, не обращая внимания на замедлявшие ход кебы. Он хотел только одного – уединения. Он все еще видел то кольцо, слышал древние египетские слова, наконец-то произнесенные вслух, – ведь раньше он никогда не слышал, как их произносят. Ему хотелось плакать. Свершилось чудо; теперь почему-то все вокруг казалось ему нереальным – и это пугало.

– Лоуренс, помоги мне, – прошептал он.

Джулия захлопнула дверь, задвинула засов и повернулась к Рамзесу. Она слышала, как на втором этаже ходит по комнатам Рита. Кроме Риты, в доме никого не было. Они остались одни.

– Зачем ты посвятил его в свою тайну? – спросила она.

– Дело сделано, – спокойно ответил царь. – Он знает правду. А твой брат Генри расскажет другим. Тогда поверят и другие.

– Нет, это невозможно. Ты сам видел, как реагировала полиция. Самир все понял, потому что увидел кольцо. Он узнал его. И пришел он, чтобы увидеть и поверить. Другие этого не сделают. К тому же…

– Что?

– Ты сам хотел, чтобы он узнал. Вот почему ты назвал его по имени. Ты сказал ему, кто ты.

– Разве?

– Да, мне кажется, сказал.

Рамзес задумался. Похоже, он был с ней не согласен. Но Джулия готова была поклясться, что это правда.

– Если двое поверили, поверит и третий, – сказал он, не обращая внимания на ее возражения.

– Они ничего не смогут доказать. Ты существуешь, и кольцо существует. Но как доказать, что ты на самом деле явился из прошлого? Ты совсем не понимаешь нашего времени, если думаешь, что мои современники с легкостью поверят в то, что человек может восстать из мертвых. Мы живем в царстве науки, а не религии.

Царь собирался с мыслями. Наклонил голову, скрестил на груди руки и стал расхаживать взад-вперед по ковру. Наконец остановился.

– Моя дорогая, как бы тебе объяснить… – начал он. Говорил он без напора, но с большим чувством. Английский язык звучал напевно, почти интимно. – Тысячи лет я скрывал эту тайну. Даже от тех, кого любил, кому поклонялся. Они так и не узнали, откуда я появился, сколько лет живу и что со мной произошло. И вот теперь я ворвался в вашу эпоху, и за одну ночь мою тайну узнало больше смертных, чем за все время с тех пор, как закончилось правление Рамзеса в Египте.

– Понимаю, – сказала Джулия, хотя думала совсем иначе. Ты записал всю свою историю на свитках. Ты оставил их там. И все это потому, что у тебя больше не было сил хранить секрет. – Ты не знаешь нашей эпохи, – повторила она. – Сейчас не верят в чудеса даже те, с кем они проис­ходят.

– Какие странные вещи ты говоришь!

– Даже если я заберусь на крышу и изо всех сил закричу об этом, все равно никто не поверит. Твое зелье цело, пусть оно хранится среди ядов.

Казалось, Рамзеса просто скрутило от боли. Джулия заметила это, почувствовала. И пожалела о своих словах. Нелепо думать, что это существо всемогуще, что не сходящая с его губ улыбка свидетельствует о силе и неуязвимости. Растерявшись, Джулия молчала. И снова – как спасение – на губах его заиграла улыбка.

– Что нам остается делать, Джулия Стратфорд? Только ждать. Посмотрим.

Вздохнув, Рамзес снял плащ и пошел в египетский зал. Посмотрел на саркофаг, на свой саркофаг, потом на кувшины. Потянулся и аккуратно повернул выключатель электрической лампы – он видел, как это делает Джулия, и в точности повторил ее движение. Осмотрел ряды книжных полок, поднимавшиеся от письменного стола Лоуренса до самого потолка.

– Тебе обязательно надо поспать, – сказала Джулия. – Давай я отведу тебя наверх, в отцовскую спальню.

– Нет, дорогая, я никогда не сплю. Я засыпаю только тогда, когда хочу покинуть время, в котором живу.

– Ты хочешь сказать… что ты бодрствуешь день за днем и никогда не нуждаешься во сне?!

– Верно, – кивнул Рамзес, снова ослепительно улыбаясь. – Давай я раскрою тебе еще один страшный секрет. Я не нуждаюсь ни в еде, ни в питье, просто мне страшно хочется всего этого. И мое тело наслаждается. – Он засмеялся, увидев, как Джулия удивилась. – А вот прочитать книги твоего отца мне на самом деле нужно – если позволишь.

– Разумеется, зачем спрашивать меня о таких вещах, – сказала Джулия. – Бери все, что хочешь, все, что тебе нужно. Иди в его комнату, если тебе надо. Надевай его халат. Мне хочется, чтобы ты чувствовал себя как дома. – Она рассмеялась. – Ну вот, я заговорила совсем как ты.

Они посмотрели друг на друга. Их разделяло несколько футов, и Джулию это очень устраивало.

– А теперь я тебя покину, – сказала она.

Царь тут же поймал ее за руку, моментально сократив дистанцию, заключил в объятия и снова поцеловал. Потом так же резко отпустил.

– В этом доме правит Джулия, – сказал он несколько напыщенно.

– Вспомни, что ты сказал Самиру: «Но сейчас я могу защитить Джулию Стратфорд от любой опасности, со мной ей ничто не угрожает».

– Я не солгал. Но мог бы и солгать – лишь бы остаться твоим защитником.

Джулия тихо рассмеялась. Лучше уйти сейчас – пока еще есть моральные и физические силы.

– Это другое дело.

Она прошла в дальний угол зала и приподняла крышку граммофона. Порылась в пластинках. «Аида» Верди.

– Ага, то, что нужно, – сказала она.

На пластинке не было никаких картинок, поэтому Рам­зес не понял, что она приготовила для него. Джулия установила тяжелый черный диск на бархатную вертушку, направила иглу. И повернулась к царю, чтобы видеть его лицо, когда раздадутся первые торжественные звуки оперы. Зазвучал далекий хор – низкие сочные голоса.

– О-о, это настоящее чудо! Машина, которая делает музыку!

– Крути и слушай, как поют. А я буду спать, как все смертные женщины, и буду видеть сны, хотя моя реальная жизнь теперь так похожа на сон.

Джулия еще раз посмотрела на Рамзеса, с благоговением внимающего музыке – со скрещенными на груди руками, с опущенной головой. Он подпевал басом, еле слышно. И один только вид белой рубашки, туго обтягивающей его широкую спину и сильные руки, заставил ее задрожать.

8

Часы пробили полночь, и Эллиот закрыл дневник. Целый вечер он читал и заново перечитывал переводы Лоуренса, просматривал покрытые пылью исторические хроники, изучая биографии царя, называемого Рамзесом Великим, и царицы, известной под именем Клеопатра. Ничто в этих исторических фолиантах не противоречило таинственной истории, описанной так называемой мумией.

Человек, который правил Египтом шестьдесят лет, вполне мог, черт побери, быть бессмертным. И правление Клеопатры VI тоже было весьма занимательным.

Но больше всего в заметках Лоуренса заинтересовал тот абзац, что был написан на латыни и на египетском – в самом конце дневника. Эллиот без труда прочел его. Во время обучения в Оксфорде он вел свой собственный дневник на латыни, а египетский изучал долгие годы – сначала вместе с Лоуренсом, потом самостоятельно.

Этот абзац не являлся переводом записок Рамзеса. Это были собственные комментарии Лоуренса по поводу прочитанного в свитках.

«Заявляет, что этот эликсир можно принять только один раз. Не требуется никаких дополнительных вливаний. Подготовил смесь для Клеопатры, но подумал, что небезопасно обнаруживать снадобье. Не хотел и сам употреблять подготовленную смесь, так как боялся побочных эффек­тов. Что, если химикалии в этой усыпальнице уже опробованы? Что, если здесь на самом деле есть тот эликсир, который способен омолаживать человеческое тело и продлевать жизнь?»

Дальше шли две непонятные строчки по-египетски. Что-то о магии, о секретах, о натуральных составляющих, которые дают совершенно новый эффект.

Значит, в это Лоуренс все-таки поверил. И на всякий случай записал свои соображения на египетском. А что же сам Эллиот? Чему он верит? Особенно в свете рассказанной Генри истории об ожившей мумии.

И опять ему пришло в голову, что он играет в какую-то драматическую игру: вера – это то, о чем мы задумываемся не часто. К примеру, он всю свою жизнь как бы верил в учение англиканской Церкви. Но на самом деле ни на минуту не верил в то, что придет момент – и он попадет или в христианский рай, или в ад. Он просто не верил в само их существование.

Ясно для него было только одно. Если бы он сам увидел то, о чем объявил Генри, если бы своими глазами увидел, как эта штуковина выбирается из саркофага, он бы вел себя не так, как Генри. У Генри напрочь отсутствует воображение. Может быть, как раз в отсутствии воображения и кроется причина всех его бед. Для Эллиота было очевидно, что Генри из тех людей, которые не способны понять тайный смысл событий.

Генри испугался тайны, Эллиот, наоборот, почувствовал, что тайна полностью захватила его. Жаль, что он не задержался в доме Стратфордов, жаль, что у него не хватило на это ума. Он мог бы изучить содержимое алебастровых кувшинов, он мог бы прихватить с собой один из папирусных свитков. Бедняжка Рита не смогла бы ему воспротивиться.

Если бы он только попытался…

И если бы его сын Алекс перестал страдать. Мучения сына были самым неприятным моментом во всей этой таинственной истории.

Алекс названивал Джулии целый день. Неожиданный гость, которого тот мельком увидел через дверь оранжереи, очень его беспокоил: «Огромный мужчина, да-да, очень высокий, с голубыми глазами. Говоря откровенно, выглядит неплохо, но слишком взрослый, чтобы сопровождать Джулию!»

В восемь вечера позвонил один из тех хорошо всем известных друзей, который принес новый слух. Джулию видели танцующей в отеле «Виктория» с очень привлекательным и импозантным незнакомцем. Разве Алекс и Джулия не помолвлены? Алекс начал злиться. Хотя он и звонил Джулии весь день каждый час, она все еще не перезвонила ему. В конце концов он попросил отца вмешаться в это дело. Не мог бы Эллиот помочь сыну?

Разумеется. Разумеется, Эллиот мог бы помочь сыну. В действительности сложившаяся ситуация вдохнула в Эллиота новые силы. Он чувствовал себя почти молодым, целыми днями грезя о Рамзесе Великом и о его эликсире, спрятанном среди ядов.

Эллиот поднялся с удобного кресла, стоявшего возле камина, не обращая внимания на привычную боль в ногах, и подошел к столу.

«Дражайшая Джулия, – написал он. – До меня дошли слухи, что ты появляешься в свете с гостем – другом твоего отца, как я полагаю. Мне было бы очень приятно познакомиться с этим джентльменом. Возможно, я смогу быть ему чем-либо полезен во время его пребывания в Лондоне, и мне не хотелось бы упускать такую возможность. Я хотел бы пригласить вас обоих завтра вечером на семейный обед…»

На завершение письма ушло несколько минут. Эллиот запечатал конверт, отнес его в холл и положил на серебряный поднос, чтобы Уолтер, камердинер, завтра же доставил его адресату. Теперь можно и передохнуть. Разумеется, это именно то, чего ждет от него Алекс. Но Эллиот прекрасно осознавал, что сделал он это не ради сына. Осознавал он и то, что обед, если он, конечно, состоится, может причинить Алексу еще большую боль. С другой стороны, чем скорее Алекс поймет… Эллиот остановился. Он не знал, что именно Алекс должен понять. Знал только одно: его самого захватила медленно приоткрывающаяся тайна.

Эллиот с трудом доковылял до вешалки, спрятавшейся за лестницей, взял свою тяжелую саржевую накидку и вышел на улицу. Перед домом стояли четыре автомобиля.

Он пробовал водить только «ланчию-тета» с электрическим стартером, да и то прошло уже больше года с того момента, как он испытал это ни с чем не сравнимое удовольствие.

Эллиоту доставляло истинное наслаждение, что он может поступать по собственному усмотрению, не прибегая к услугам конюха, кучера, камердинера или шофера. Удивительно: такое сложное изобретение – а как упрощает жизнь человека!

Самым тяжелым оказалось усесться на переднем сиденье, но Эллиот справился с этим. Он нажал на педаль стартера, затем на газ – и вот он уже верхом на горячем жеребце, свободен как ветер и галопом несется по направлению к Мэйферу!

Бросив Рамзеса, Джулия взлетела по лестнице, пронеслась по коридору, вбежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Какое-то время она стояла, прислонившись к косяку и закрыв глаза. Джулия слышала, как где-то возится Рита, чувствовала запах свечей, которые горничная уже зажгла возле ее постели. Этот романтический обычай в их доме сохранился с давних пор – его ввели задолго до того, как появилось электрическое освещение, потому что от запаха, распространяемого газовыми светильниками, у Джулии всегда болела голова.

Она не могла думать ни о чем, кроме как о случившемся. То, что произошло, заполнило ее разум целиком, без остатка. У Джулии не было сил ни здраво осмыслить произошедшее, ни оценить его. Ощущение близости невероятного приключения осталось единственным ее чувством. Нет, не единственным! Ее физически тянуло к Рамзесу, но эта тяга причиняла невыносимую боль.

Нет, нет, не только физически! Джулия чувствовала, что влюбилась полностью и безоглядно.