Хроники вампиров - Мумия

Желтый свет горел в маленькой прихожей служебного входа. Сторож мирно посапывал, растянувшись в кресле. Дверь была открыта настежь.

Зайдя в музей, Эллиот торопливо прошел по пустым залам первого этажа, мимо высоких статуй богов и богинь. Наконец он добрался до широкой лестницы и, вцепившись в перила, медленно побрел по ступеням, шаг за шагом, стараясь не налегать на больную ногу, пытаясь идти осторожно, чтобы не нарушить тишину погруженного во тьму здания.

Коридор был наполнен тусклым серым светом. В конце расплывалось бледное пятно окна. Рамсей стоял возле низкой стеклянной витрины, в которой покоилось похожее на блестящий уголь тело мертвой женщины, завернутое в окаменевшее тряпье. Рамсей склонил голову в молитвенной позе.

Казалось, он шепчет что-то. Или плачет? Эллиот отчетливо видел его профиль и движение руки – вот он залез под пальто и вытащил что-то блестящее.

Стеклянный сосуд, наполненный светящейся жидкостью.

Господи, неужели он собирается сделать это?! Неужели это тот самый эликсир, который он испробовал на самом себе? Эллиот едва не вскрикнул и чуть было не бросился к Рамсею, чтобы схватить его за руку. Но когда тот открыл бутылочку с жидкостью, когда раздалось позвякивание металлического колпачка, Эллиот скользнул к дальнему концу коридора и спрятался за высокой стеклянной витриной.

Сколько страдания было в стоящей в отдалении темной фигуре, сколько отчаяния – в одной руке он держал открытый сосуд, другую поднял вверх, чтобы откинуть со лба спутанную прядь волос.

Потом Рамсей развернулся, словно собрался уходить. Эллиота он не видел.

Освещение в коридоре немного изменилось. Видимо, начинался восход – окно засветилось стальным серым светом, на стекле витрин по всей длине коридора заиграли блики.

Рамсей повернулся. Эллиот услышал его вздох. Он чувствовал его страдания. Но ведь это же сумасшествие, просто бред.

Он беспомощно наблюдал за тем, как Рамсей снова приблизился к стеклянному колпаку, приоткрыл оправленную в деревянную раму крышку и тихо приставил ее к стене. Теперь он мог дотронуться до лежащей внутри покойницы.

Молниеносным движением он снова достал сосуд. Мерцающая белая жидкость капля за каплей полилась на труп. Рамсей водил пузырьком взад-вперед над мумией.

– И все равно это не поможет, – прошептал Эллиот. Он сильнее прижался к стене, наблюдая за Рамсеем сквозь стекло витрины.

С ужасом и восхищением он смотрел, как Рамсей размазывает белую жидкость по конечностям мертвой женщины. Он видел, как тот наклонился и прислонил мерцающий сосуд к ее губам.

В темноте послышалось шипение. Эллиот беззвучно ах­нул. Рамсей отшатнулся и прислонился к стене. Пузырек выпал из его руки и покатился по каменному полу. В нем еще оставалась чудесная жидкость.

Рамсей не отрываясь смотрел на лежавшую перед ним мумию.

Эллиот увидел, как темная масса на дне витрины зашевелилась. Он даже услышал низкий хриплый звук, похожий на вздох.

Господи, человек, что же ты натворил?! Кого ты разбудил?!

Дерево витрины заскрипело, тонкие деревянные ножки задрожали. Мумия внутри ящика шевелилась, приподнимаясь.

Рамсей бросился прочь по коридору. Сдавленный крик сорвался с его губ. Эллиот увидел, как темная фигура в витрине села. Деревянный ящик затрещал и с грохотом трес­нул. Мумия стояла на ногах! Огромная голова с копной черных волос, которые, как дым, клубились по плечам. Черная кожа светлела, меняясь на глазах. Издав отвратительный стон, существо подняло вверх скелетообразные руки.

Рамсей отчаянно молился, пересыпая молитву старыми египетскими именами богов. Эллиот прижал руку ко рту.

Наклонившись вперед, шурша на каменном полу босыми ступнями – так шуршат крысы в старых домах, – мумия опустила руки и потянулась к Рамсею.

В ее огромных открытых глазах, лишенных век, сиял свет. Волосы становились гуще, волнистей, чернее и все ниже опускались на ее костлявые плечи.

Но что за белые пятна покрывают ее тело? Это кости, обнажившиеся кости – в тех местах, где время съело плоть, возможно, многие столетия назад. Голые кости проступали на левой ноге, белые кости виднелись на правой ступне, белые кости просвечивали на пальцах, тянувшихся к Рамсею.

Она не сохранилась. Ты пробудил существо, которое не сохранилось до конца!

Окно засветилось еще ярче. В пепельный сумрак проник первый луч солнца. Рамсей попятился, миновал Эллиота, ухватился за перила лестницы. Существо неуверенно шло за ним, все быстрее и быстрее, пока не попало под солнечный луч.

Оно потянулось к свету. Дыхание, смешанное со стоном, участилось, стало еще более судорожным, отчаянным, испуганным.

Сморщенная плоть на руках приобрела бронзовый отте­нок. Лицо тоже стало бронзовым, все светлея и бледнея. Солнце сделало его более похожим на человеческое.

Существо развернулось к свету, чтобы выпить его, и тут же из рваных ран, покрывавших скелет, начала сочиться живая кровь.

Эллиот закрыл глаза. В какой-то момент он чуть не потерял сознание. Снизу донесся шум. Где-то далеко хлопнула дверь.

Он открыл глаза и заметил, что мумия приблизилась к нему. Обернувшись, он увидел Рамсея, который вцепился в перила и с ужасом наблюдал за мумией.

Боже, верни ее на место! Эллиот почувствовал жжение в груди, знакомую тяжесть. Боль пронзила левую руку, и он изо всех сил сжал серебряный набалдашник трости. Еле удерживаясь на ногах, заставил себя дышать ровно.

Мумия полнела на глазах. Плоть приобрела тот же цвет, что и кожа Эллиота; волнистая грива волос полностью скрыла плечи. И одеяние – даже одеяние изменилось. В тех местах, на которые попал эликсир, полотно снова стало белым. Когда существо стонало, его белые зубы обнажались до самых корней. Его груди налились плотью, и, обнажив женские формы, полотно лопнуло и обвисло вокруг ног, которые продолжали неуверенно двигаться вперед.

Глаза существа сосредоточились на человеке, стоявшем в конце коридора. Хриплое дыхание рвалось из груди. Рот искривлен гримасой.

Снизу опять донесся шум. Кто-то засвистел. Кто-то закричал по-арабски.

Рамзес склонился над перилами. По лестнице уже поднимались люди. Их крики могли означать только одно – его заметили.

В панике он кинулся к женской фигуре, которая была уже совсем близко от него.

С ее губ сорвался отчаянный вопль:

– Рамзес!

Граф закрыл глаза. Потом снова открыл: женщина проходила рядом с ним, вытянув вперед скелетообразные руки.

Кто-то крикнул: «Стоять!» – и выстрелил. Существо завизжало и прижало руки к ушам, потом бросилось назад. Пуля ударила в Рамзеса, и он чуть не упал на человека, который поднимался по лестнице. Отчаявшись, он повернул назад, к ожившей женщине. И снова прогремели выстрелы. Коридор оказался отличным резонатором – грохот стоял оглушительный. Рамзес повис на мраморных перилах.

Женщина задрожала, все еще зажимая уши руками. Она чуть не потеряла равновесия. Ее отбросило к каменному саркофагу, стоявшему у противоположной стены коридора. Когда пули засвистели вновь, она в ужасе завыла:

– Рамзес!

Это был вопль раненого животного.

3

Эллиот снова был на грани потери сознания. Он закрыл глаза и судорожно глотал воздух. Левая рука, стиснувшая трость, совсем потеряла чувствительность.

Он слышал, как охранники с шумом волокут Рамсея по лестнице. Рамзес явно сопротивлялся. Но их было слишком много.

А женщина… Она исчезла. Потом Эллиот опять услышал, как ее босые ступни царапают каменный пол. Он посмотрел сквозь стекло витрины и увидел, что она отходит в глубину коридора. Женщина шла пошатываясь, дыхание ее по-прежнему было судорожным и неровным. Она скрылась в боковой двери.

Внизу стало тихо. Очевидно, Рамзеса выволокли из музея. Но охранники наверняка вернутся сюда с минуты на минуту.

Не обращая внимания на боль в груди, Эллиот поспешно пошел по коридору и добрался до боковой двери как раз тогда, когда женщина доковыляла до лестницы черного хода. Он быстро обернулся и заглянул под выставочный стенд. Там на полу лежал сосуд, мерцающий в сером утреннем свете. Встав на колено, Эллиот ухитрился дотянуться до него, закрыл колпачок и опустил пузырек в карман.

Потом, поборов волну слабости, он начал спускаться по лестнице вслед за женщиной. Несколько раз чуть не упал – онемевшая левая нога подводила его. На полпути он увидел женщину – испуганную, шатающуюся. Одна рука ее, похожая на лапу с когтями, была вытянута вперед – словно она двигалась на ощупь в темноте.

Вдруг открылась дверь, и лестницу залил яркий солнечный свет. Вошла уборщица, на мусульманский манер с ног до головы закутанная в черное. В правой руке у нее была швабра.

Она тут же увидела двигающийся скелет и оглушительно завизжала. Швабра выпала из ее рук. Уборщица бросилась назад, к свету.

Раненое существо зашипело, потом зарычало и бросилось следом, протягивая костлявые руки, чтобы остановить этот пронзительный визг.

Эллиот торопился изо всех сил. Он не успел добраться до освещенной комнаты, как визг утих. Войдя, граф увидел распростертую на полу уборщицу – мертвую. У нее была сломана шея, из щеки вырван кусок мяса. Остекленевшие черные глаза невидяще смотрели в потолок. Существо перешагнуло через тело и устремилось к маленькому зеркальцу, висевшему на стене над раковиной.

Судорожные рыдания сотрясли женщину, когда она увидела свое отражение. Задыхаясь, дрожа, она протянула руку и коснулась зеркала.

И снова Эллиот чуть не потерял сознание. Видеть мертвое тело и это омерзительное существо перед зеркалом было выше его сил. Но жгучее любопытство, желание узнать, что же будет дальше, удержало его на ногах. Теперь ему надо призвать на помощь разум. К черту боль в груди, к черту тошноту, подступившую к горлу.

Он быстро закрыл за собой дверь. Стук двери удивил женщину. Она развернулась на пятках и снова вытянула руки – для нападения. На миг Эллиота парализовал ужас – так безобразно было это зрелище. Свет лился с потолка, поэтому картина была полной. Из полуобглоданных смертью глазниц сверкали огромные глаза. В огромной ране на боку белели голые кости. Половины рта не было, из-под обнаженной ключицы сочилась кровь.

О господи, как же она страдает! Бедное, несчастное создание!

Издав низкое рычание, женщина направилась к Эллиоту, и он быстро заговорил по-гречески.

– Друг, – произнес он. – Я твой друг и могу дать тебе убежище. – Тут память отказала ему, он забыл слова этого древнего языка и перешел на латынь: – Доверься мне. Я не позволю причинить тебе зло.

Ни на секунду не отводя от нее глаз, он потянулся к одной из черных роб, висевших на стене. Да, вот что ему нужно – именно такое бесформенное одеяние, которое носят мусульманки на людях. Оно достаточно велико, чтобы укрыть ее с головы до пят.

Эллиот бесстрашно приблизился к женщине, накинул ей на голову покрывало, обернул его вокруг плеч, и ее руки тут же поднялись, чтобы помочь ему. Она закутала лицо, чтобы не пугать прохожих.

Эллиот вывел ее в коридор, закрыл за собой дверь, чтобы не было видно мертвого тела. Сверху, со второго этажа, доносились возбужденные крики и топот. Голоса раздавались уже в комнате. Нащупав справа от себя дверь черного хода, Эллиот открыл ее и вывел женщину на улицу, где они тут же попали под жаркие солнечные лучи.

За считанные минуты они отошли далеко от здания и затерялись в огромной толпе мусульман, арабов и европейцев, в толпе пешеходов, шагающих в самых разных направлениях, несмотря на гудки автомобилей и вопли ослов, тянущих по мостовой загруженные повозки.

При звуке автомобильного клаксона женщина застыла. Увидев кативший мимо автомобиль, отшатнулась и вскрикнула сквозь стиснутые зубы. Эллиот вновь заговорил на латыни, уверяя, что позаботится о ней и найдет убежище.

Он не знал, понимает ли женщина его. Но услышал измученный низкий голос, произнесший латинские слова. «Есть и пить», – прошептала женщина, потом пробормотала что-то еще, но что – он не понял: то ли молитву, то ли ругательство.

– Да, – сказал Эллиот ей на ухо. Теперь его латынь лилась свободно, он знал, что его понимают. – Я дам тебе все, что попросишь. Я позабочусь о тебе. Доверься мне.

Но куда ее вести? Только одно место пришло на ум. Надо добраться до старого Каира. Но ведь он не посмеет посадить это существо в такси. Эллиот нанял экипаж. Женщина послушно забралась на кожаное сиденье. А что делать ему, ведь он задохнется, да и левая нога отказывается подчиняться. Эллиот поставил правую ногу на подножку и, опираясь на правую руку, забрался наверх. Потом, борясь со слабостью и тошнотой, опустился на сиденье рядом со скрюченной фигурой и, с трудом переводя дыхание, сказал кебмену, куда ехать.

Экипаж рванул с места, кебмен кричал на пешеходов и хлестал лошадь кнутом. Несчастное создание, сидевшее рядом с Эллиотом, безутешно рыдало. Лицо женщины было полностью скрыто покрывалом.

Эллиот обнял ее; сквозь тонкую черную ткань он чувствовал холод жестких костей, но не обращал на это внимания. Он крепко прижал несчастную к себе и, преодолевая тяжелую одышку, снова сказал на латыни, что позаботится о ней, что он ее друг.

Кеб выехал из британского сектора, и Эллиот попытался раскинуть мозгами. Потрясенный, измученный болью, он так и не смог найти разумного объяснения ни тем событиям, свидетелем которых оказался, ни своим собственным по­ступкам. Он знал то, что видел чудо и видел убийство, что первое значило для него гораздо больше, чем второе, что он ввязался в историю, из которой вряд ли выпутается.

Джулия еще не до конца проснулась. Она никак не могла понять, что хочет от нее британский чиновник, который стоит в дверях.

– Арестован? За то, что ворвался в музей? Не верю.

– Мисс Стратфорд, он тяжело ранен. Наверное, произошла какая-то путаница…

– Какая путаница?

Доктор был в ярости. Если мужчина тяжело ранен, его место в больнице, а не на задворках тюрьмы.

– Дайте пройти! – крикнул он человеку в мундире. – Что здесь происходит? Здесь что, тир?

По меньшей мере двенадцать ружей было нацелено на высокого голубоглазого мужчину, стоявшего у стены. Его рубашка пестрела пятнами высохшей крови. Сквозь порванное пальто виднелось голое плечо, на котором тоже запеклась кровь. Мужчина в панике смотрел на доктора.

– Не приближайтесь! – крикнул он. – Я не позволю себя осматривать. Не прикасайтесь ко мне своими медицинскими инструментами. Я здоров и хочу уйти отсюда.

– Пять пуль, – прошептал офицер на ухо доктору. – Я видел раны, говорю вам. Он не мог выдержать…

– Позвольте мне осмотреть вас. – Доктор сделал шаг вперед.

И тут же взметнулся мощный кулак – чемоданчик доктора полетел к потолку. Одно из ружей выстрелило, мужчина бросился на полицейских и отшвырнул несколько человек к стене. Доктор упал на колени, уронив на пол очки, и почувствовал, как чей-то ботинок наступил ему на руку. В коридоре затопали солдаты.

Снова щелкнуло ружье. Крики и египетские ругательства. Где же очки? Он должен найти очки.

Кто-то помог ему подняться и вложил в руку очки. Доктор быстро нацепил их на нос и разглядел англичанина интеллигентного вида.

– С вами все в порядке?

– Что происходит, черт побери? Где он? Они снова стреляли в него?

– Этот мужчина силен как бык. Он вышиб дверь, решетки и вообще разнес все. И сбежал.

Слава богу, Алекс был с ней. Никто не мог найти Эллиота. Самир отправился в полицейский участок, чтобы разобраться. Придя в управление вместе с Алексом, Джулия с облегчением увидела, что их ждет не сам губернатор, а его помощник – Майлз Уинтроп. Майлз ходил с Алексом в одну школу. Джулия знала его с детства.

– Это какое-то недоразумение, – сказал Алекс.

– Как ты думаешь, Майлз, – спросила Джулия, – у тебя получится освободить его?

– Джулия, ситуация довольно сложная. Во-первых, египтянам очень не нравится, когда кто-то врывается в знаменитый на весь мир музей. Сейчас рассматривается дело о краже и убийстве.

– О чем ты говоришь? – прошептала Джулия.

– Майлз, Рамсей не способен на убийство, – сказал Алекс. – Это полный абсурд.

– Надеюсь, ты прав. Но в музее нашли мертвую уборщицу со сломанной шеей. И со второго этажа украдена мумия. Ваш друг сбежал из тюрьмы. Теперь скажите мне: насколько хорошо вы знаете этого человека?

На полной скорости промчавшись через крышу, он одним прыжком перемахнул узкую улочку. За считанные секунды преодолел еще одну крышу, спрыгнул на другую и опять перемахнул улицу.

И только тогда оглянулся. Преследователи потеряли его из виду. Он слышал слабые, очень далекие ружейные выстрелы. Наверное, они стреляли друг в дружку. Какая разница!

Он спрыгнул на улицу, побежал и вскоре оказался в узеньком переулке. Высокие окна тесно стоявших домов были закрыты деревянными ставнями. Больше не видно ни британских магазинов, ни вывесок на английском языке. Мимо проходили одни египтяне, в основном пожилые женщины парами, чьи головы и лица были укрыты черными покрывалами. При виде его перепачканной в крови рубашки и рваной одежды они тут же отворачивались.

Наконец он остановился возле какой-то двери, чтобы отдышаться. Сунул руку под пальто – раны почти затянулись. Он ощупал широкий пояс. Все сосуды целы.

Проклятые пузырьки! И зачем только он взял их с собой, почему не оставил в укромном месте в Лондоне? Почему не выбросил в море?

Что сделают с эликсиром солдаты, когда найдут в музее тот пузырек? Он ужаснулся при мысли о том, что произойдет, когда снадобье попадет в их руки.

Нужно вернуться в музей! Он должен найти ее! Страшно подумать, что могло произойти с ней за это время.

Никогда за всю свою долгую жизнь он не был так расст­роен. Но дело сделано! Он не смог побороть искушения. Он пробудил к жизни полусгнившее тело, покоившееся в витрине музея.

И теперь он просто обязан исправить собственную глупую ошибку. Он должен проверить, теплится ли в этом существе хоть искра интеллекта!

Да нет же, кого он пытается обмануть?! Она назвала его по имени!

Он повернулся и побежал по улице. Переодеться – вот что нужно сделать прежде всего. Но у него нет времени делать покупки. Он должен достать любую одежду, которая подвернется под руку. Вот прачечная. Он видел веревки, на которых сушилось белье. Вот она, слева по улице. Веревки тянутся через узкий проулок.

Одеяние бедуина – балахон с длинными рукавами и головной убор. Он разом сдернул одежду с веревки. Скинул пальто, надел балахон и покрывало, оторвал кусок веревки и обвязал им голову.

Теперь он выглядит как араб. Только с голубыми глазами. Но он знал, где можно взять пару темных очков, – он видел их на базаре. А базар находится по дороге к музею.

Он бросился бежать.

Вернувшись накануне вечером из отеля Шеферда, Генри не просыхал. Короткий разговор с Эллиотом почему-то здорово разволновал.

Он постоянно напоминал себе, что ненавидит Эллиота Саварелла, что вот-вот отправится в Америку, где уже никогда не встретится ни с Эллиотом, ни с ему подобными.

И все-таки воспоминание об этой встрече не давало Генри покоя. Каждый раз, вспоминая тот разговор, он видел Эллиота, смотревшего на него с нескрываемым презрени­ем. И снова слышал холодную ненависть в его голосе.

Нужно иметь крепкие нервы, чтобы посметь обращаться с Генри подобным образом. Давным-давно, после одной неприятной истории, Эллиот был в его руках, Генри мог разрушить его жизнь, но не сделал этого только потому, что это показалось ему жестоким. Он всегда был уверен в том, что Эллиот испытывает к нему благодарность, он был уверен, что именно из-за той давней истории Эллиот неизменно вежлив и терпелив. Потому что все эти годы Эллиот на самом деле проявлял удивительное терпение.

Но только не вчера. А самое ужасное то, что ненависть Эллиота была зеркальным отражением той ненависти, которую Генри испытывал ко всем, с кем был знаком. Это огорчало Генри и выводило из себя. И пугало.

Надо уехать от них, от них всех, думал он. Они только и заняты тем, что критикуют и осуждают меня, хотя сами недалеко от меня ушли.

Когда они уедут из Каира, он как следует отмоется, бросит пить, вернется к Шеферду и мирно проспит несколько дней. Потом заключит сделку с отцом и поедет в Америку, а там, может, ему улыбнется фортуна.

А сейчас у него не было никакого желания играть. Сегодня не будет никакой игры; он с легкостью откажется от нее и позволит себе наслаждаться шотландским виски, полеживая в этом уютном кресле и поглощая приготовленную Маленкой еду.

Маленка в последнее время слишком часто стала ворчать и придираться. Она только что приготовила английский завтрак и хотела, чтобы он сел за стол. Генри шлепнул ее по спине и попросил оставить его в покое.

Тем не менее она продолжала суетиться. Генри слышал, как засвистел чайник. Маленка накрыла небольшой столик во дворе.

Ну и ладно, черт с ней. У него есть три бутылки виски – этого вполне достаточно. Может, попозже ему удастся вытурить ее куда-нибудь. Ему нравится бывать здесь в одиночестве. Пить, курить и предаваться мечтам. Слушать грам­мофон. Генри привык даже к этому проклятому попугаю.

Сейчас он решил вздремнуть, а попугай, естественно, заорал, защелкал, забегал взад-вперед по своей клетке. Африканские серые попугаи обожают висеть вниз головой. Вообще-то, эта тварь всегда напоминала Генри гигантское насекомое. Когда Маленки не будет дома, надо его прибить.

Он уже задремывал, находясь на грани бодрствования и сна. Сделал еще один глоток виски, и голова его склонилась к плечу… Дом Джулии, библиотека, мумия кладет руку ему на плечо, в горле застревает пронзительный вопль…

– Господи!

Генри вскочил с кресла, бокал выскользнул из руки. Хоть бы прекратился этот проклятый кошмар…

Эллиоту пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Два выпуклых глаза изучающе смотрели на него поверх черной саржи. Казалось, женщине хотелось взглянуть на него украдкой, но полусъеденные веки не давали возможности прикрыть глаза. Рука поправила покрывало, словно женщина хотела спрятаться от взгляда Эллиота.

Нашептывая латинские слова, граф попросил ее подождать немного. Кеб не мог подъехать ближе к дому, который был им нужен. Осталось пройти несколько шагов.

Эллиот вытер лоб носовым платком. Так, минуточку. Рука. Рука, которая придерживала черную ткань возле рта. Он снова взглянул на нее. Рука менялась в лучах жаркого солнца. Рана, обнажавшая костяшки пальцев, почти затянулась!

Эллиот некоторое время изучал руку, потом перевел взгляд на глаза женщины. Да, появилось что-то вроде век, и теперь длинные изогнутые черные ресницы прикрывали бугристую изъеденную плоть.

Он снова обнял женщину, и она тут же прижалась к нему, нежное, трепещущее существо. И тяжело вздохнула.

Эллиот вдруг ощутил исходящий от нее аромат духов, дорогих, сладких, изысканных. В этом аромате слышались запахи пыли, глины, речного ила, но очень легкие, почти неуловимые. А запах духов был стоек и силен. Сквозь тонкую саржу Эллиот чувствовал тепло ее тела.

Ну и зелье! Какое могучее!

– Сюда, сюда, моя дорогая, – сказал он по-английски. – Мы уже совсем близко. Вон та дверь в конце дома.

Он почувствовал, как женщина обнимает его. Она легонько поддерживала его, принимая на себя тяжесть его тела. Боль в левом бедре утихла. Эллиот с облегчением засмеялся. Нет, он чуть было не засмеялся, но не смог. Просто пошел дальше, и женщина помогала ему идти, пока они не добрели до двери.

Здесь он с минуту отдыхал, а потом забарабанил в дверь кулаком.

Больше он не мог ступить ни шагу.

Долго ничего не было слышно. Эллиот постучал еще раз.

Потом донесся звук отодвигаемого засова, и появился Генри, дрожащий, небритый, в зеленом шелковом халате.

– Какого черта тебе надо?

– Позволь мне войти.

Он толкнул дверь и ввел женщину в комнату. Она спряталась у него за спиной, чтобы Генри не увидел ее лица.

Эллиот заметил, что обстановка в доме роскошная – ковры, мебель, хрустальные графины на мраморных столи­ках. Сквозь арочный проход, ведущий во двор, Эллиот увидел темнокожую красавицу, одетую в танцевальный костюм, – наверное, это и есть Маленка. Она ставила на столик поднос с горячей едой. Возле белой садовой стены росли маленькие апельсиновые деревья.

– Кто эта женщина? – спросил Генри.

– Все еще крепко прижимая спутницу к себе, Эллиот направился к стулу. Генри смотрел на ноги женщины – при каждом ее шаге видны были голые кости. Во взгляде Генри мелькнуло изумление, смешанное с отвращением.

– Кто она такая? Зачем ты привел ее сюда? Попятившись, Генри наткнулся на колонну, которая отделяла арочный проход от двора, и стукнулся об нее.

– С ней что-то неладно, – выдохнул он.

– Потерпи, я все тебе объясню, – прошептал Эллиот. Теперь грудь болела так, что слова давались с трудом. Усевшись на плетеный стул, он почувствовал, что женщина отпустила его. Она что-то пробормотала, и, проследив за ее взглядом, Эллиот увидел, что она смотрит на полку у противоположной стены комнаты: там, сверкая в солнечном свете, льющемся со двора, стояли стеклянные бутылки.

Женщина со стоном шагнула к полке. Черное саржевое покрывало сползло с ее головы и плеч, полностью открыв кости ребер, белеющие в глубоких ранах, и остатки ветхой одежды, едва прикрывающей ее наготу.

– Ради бога, только не паникуй! – воскликнул Эллиот.

Но было слишком поздно. Лицо Генри побледнело, рот задергался и скривился. Маленка во дворе испустила отчаянный вопль.

Издав жалобный стон, женщина уронила бутылку на пол.

Генри сунул руку в карман, вытащил, и солнце блеснуло на стволе маленького серебристого пистолета.

– Нет! – крикнул Эллиот. Он попытался подняться, но не смог. С тем же оглушительным грохотом, что и в музее, пистолет выстрелил. В клетке заверещал попугай.

Пуля попала женщине в грудь, и она завизжала, покачнулась, а потом со злобным воплем кинулась на Генри.

Звуки, издаваемые Генри, не были похожи на человеческие. Разум покинул его. Беспорядочно, наугад, стреляя, он помчался во двор. С пронзительным визгом женщина догнала его, выбила из руки пистолет и вцепилась Генри в горло. Они начали бороться, словно исполняя какой-то отвратительный танец. Генри отчаянно царапался, но костлявые пальцы все крепче сжимали его шею. Плетеный столик опрокинулся, чай пролился на пол. Они врезались в апельсиновые деревья, и листья, будто вода из душа, хлынули вниз.

Маленка в ужасе прижалась к стене.

– Эллиот, помоги! – крикнул Генри. Он откинулся назад, дрожащие колени его подломились – он судорожно вцепился женщине в волосы.

Эллиот ухитрился доковылять до арки. И как раз в это время хрустнули кости. Он моргнул и увидел, как тело Генри обвисло и упало на землю, превратившись в бесформенную кучу зеленого шелка.

Женщина отступила назад, постанывая, заливаясь плачем, ее рот снова исказила гримаса, обнажившая белые зубы, – как тогда, в музее. Гнилое тряпье разорвалось на плече и обвисло; сквозь ветхую ткань стали видны темно-розовые соски. Большие капли крови капали с пелен, все еще обмотанных вокруг талии, полоски полотна одна за другой разматывались и при каждом шаге спадали вниз.

Ее глаза, испуганные, залитые слезами, посмотрели на мертвое тело, а потом на еду и лужицу чая, которая испарялась на солнце.

Женщина медленно опустилась на колени, схватила булочку и поднесла ко рту. Потом встала на четвереньки и начала слизывать с пола чай. Сунула пальцы в баночку с джемом и за считанные секунды расправилась с ним. Потом заметила бекон и разом проглотила целый ломоть.

Эллиот молча наблюдал за ней. Маленка неслышно подбежала к нему и спряталась у него за спиной. Эллиот делал маленькие короткие вдохи и выдохи, прислушиваясь к ритму своего сердца.

Женщина уничтожила сливочное масло, потом принялась за яйца, зубами проворно очищая их от скорлупы.

Наконец с едой было покончено. Но женщина продолжала стоять на коленях, глядя на свои вытянутые руки. Солнечный свет, заливающий маленький дворик, блестел на ее черных волосах.

Эллиот продолжал наблюдать. Он не мог переварить то, что видел, не мог даже осуждать эту женщину. Он был слишком потрясен увиденным.

Внезапно женщина развернулась, упала ничком на пол и вытянулась во весь рост, рыдая в плитки, как в подушку. Ее рука беспомощно царапала плитку. Потом женщина перевернулась на спину, так, что целиком оказалась залита солнечным светом, и на нее падала зеленая тень апельсиновых деревьев.

С минуту она смотрела в раскаленное небо, потом глаза ее закатились, и были видны только бледные полумесяцы белков.

– Рамзес, – прошептала она. Ее грудь слабо колыхалась при дыхании.

Граф обернулся к Маленке. Тяжело опираясь на ее руку, он встал со стула и почувствовал, что темнокожую танцовщицу все еще трясет от страха. Он молча опустился на расшитые подушки и прислонил голову к круглой мягкой спинке плетеного кресла. Все это просто дурной сон, думал он. Но это был не сон. Он своими глазами видел, как это существо восстало из мертвых. Он видел, как оно убило Генри. Что же ему делать, господи?

Маленка придерживала его за локоть, потом опустилась рядом на колени. Разинув рот, широко распахнув глаза, она смотрела в сад пустыми глазами.

Над лицом Генри кружили мухи. Они с жужжанием садились на остатки еды.

– Никто не причинит тебе зла, – прошептал Эллиот. Жжение в груди понемногу стихало. В левой руке разливалось тепло. – Она не обидит тебя, обещаю. – Он провел языком по сухим губам, потом снова с трудом заговорил: – Она больна. Я должен позаботиться о ней. Она не причинит тебе зла, поверь.

Египтянка вцепилась в его запястье, прижавшись лбом к спинке кресла.