Да, подумал он, спускаясь по лестнице, какой я мудрый! Я не могу даже привести в порядок собственные мысли.
Когда заканчивалось лето и не за горами было начало школьных занятий, Поль и Хенк направлялись на Бостонскую почтовую дорогу на своем пути в Новую Англию.
– Куда мы едем? – спросил Хенк.
– Не знаю. Давай просто держаться северного направления, а там посмотрим.
Поль выглядел за рулем очень высоким по сравнению с Беном. Хенк старался не смотреть на руль, чтобы не вспоминать руки Бена в перчатках на руле и как он любовно протирал замшей сверкающий гудок своего автомобиля.
Мальчик не знал, чего ожидать после смерти Бена. Он боялся, что все изменится, что они уедут из дома и ему придется ходить в другую школу, потеряв всех своих друзей, может быть, даже придется отказаться от собаки.
Но когда они остались одни после окончания траура, мать сказала ему, как все будет:
– Я буду работать так же, как всегда работала, а ты будешь по-прежнему ходить в свою школу. Мы останемся в этом доме. Да, тебе будет не хватать хорошего отца, но у тебя все еще остаются твой дедушка и Поль, особенно Поль.
Все было хорошо, Хенк чувствовал себя в безопасности в машине с Полем. Они ехали по деревенским дорогам, проезжая Коннектикут по направлению к Беркширу. К вечеру они достигли границ Массачусетса; там они купили мороженое и индейские мокасины. На ночь они остановились в гостинице.
За обедом Поль, закончив немного раньше Хенка, откинулся на стуле и наблюдал, как он ест спагетти.
И Хенк вдруг вспомнил, как они обедали с Беном у Тони… Ему пришло в голову, что теперь он всегда будет вспоминать тот обед, увидев спагетти.
Поль много говорил о теннисе, о сердце Дэна, о том, какой язык следует изучать Хенку. Он думал, что так помогает ему. Возможно, Поль тоже читает книги по детской психологии, которые есть у мамы.
«Юность уязвима. Происходит так много изменений…» И так далее.
Хенк не сдержал улыбки, поражаясь глупости этих книг. Потом он подумал, что они правы относительно перемен, – он чувствовал, что сильно повзрослел за это лето.
Внезапно Поль сказал удивительную вещь:
– Мне кажется, что иногда ты ужасно сердишься на Бена.
Хенк был поражен.
– Это в какой-то степени естественно, Хенк. Даже когда люди умирают тихо от болезни или от старости, мы сердимся на них за то, что они покидают нас. В случае с Беном все тяжелее, потому что мы не понимаем, что в действительности произошло с ним. Нам только известно, что это как-то связано с его работой, и мы не можем не винить его немного. Я тоже виню его иногда.
Хенк не ответил.
– Но не сужу, – продолжал Поль. – Я помню все хорошее, что было в Бене. Только хорошее.
Опять наступило молчание, и Поль сменил тему разговора:
– Дальше на север будет настоящая осень. Нью-Хемпшир будет весь красно-золотой.
Хенк был благодарен ему за то, что он переменил тему. В голове у него зрела мысль, которая пугала его.
Через несколько дней они остановились у канадской границы. Гостиница была простым срубом с качалками на длинной веранде. В столовой никого не было, когда они спустились к завтраку. Сезон закончился.
В камине горел огонь. Огромный золотой клен рос у окна, где стоял их стол. Хенк медленно ел, глядя в окно. Золотое дерево давало ему ощущение счастья и печали.
– Ты что-то притих, – заметил Поль. – Я надеюсь, что тебе было со мной не скучно.
Он не мог бы сказать, чтобы ему было весело, но плохо тоже не было.
– Мне хорошо, – ответил он. – Я рад, что мы приехали сюда.
– Ты быстро растешь, Хенк, с тех пор… – Поль остановился.
Давай, скомандовал себе Хенк. Чем дольше ты держишь это в себе, тем больше это волнует и заполняет тебя. Он съел еще кусок, помедлил, подбирая нужные слова, и внезапно сказал:
– Мне кажется, что Донал хотел, чтобы Бена застрелили.
– Да? Что заставляет тебя так говорить? – Голос Поля был спокойным, но Хенк видел, что он поражен.
– Я спал в задней комнате у Тони. Я почти проснулся, когда туда пришли какие-то люди. Они говорили, что кто-то боится, что Беи заговорит в суде. Я не видел их, но мог понять по их разговору, что они настоящие негодяи, как в кино. Кто-то сказал, что Бен слишком умен для этого, а другие сказали, да, он умный, но все равно может испугаться.
– Это ничего не доказывает. Дело даже не появилось в суде. Донал заплатил штраф, и власти успокоились.
Но Хенк возразил:
– Ты не выслушал меня до конца.
Он чувствовал себя опытным и умным, произнося эти слова.
Поль наклонился вперед, всматриваясь в лицо мальчика:
– Расскажи мне.
Хенку внезапно захотелось взять свои слова обратно. Он ведь обещал Бену никогда не рассказывать. Но так тяжело было держать это в себе.
– Бен и Донал ужасно поссорились по телефону. Бен сказал, что он уходит.
Поль взял стакан воды. Потом осторожно заметил:
– Бен не сказал почему?
– Сказал, он сказал, что хочет быть профессионалом. Он хотел перемен. Но он сказал, что будет с До-налом, пока не кончатся все неприятности. Донал был в бешенстве. Я слышал, как он вопил.
– А что потом?
– Ну, мне кажется, Бен успокоил его, и они расстались мирно. Бен даже сказал, в какое время он будет в Рейнбоу-Инн.
Поль все еще всматривался в лицо Хенка.
– А что потом?
– Мы сели в машину. Бен был по-настоящему расстроен. Он притворялся, что все в порядке, но я же видел. И он заставил меня пообещать никогда никому не говорить о том, что произошло, об этих людях или о споре с Доналом. О, я нарушил свое обещание! Это ужасно, Поль?
Поль прикоснулся к руке мальчика:
– Нет. В жизни каждого бывают моменты, когда человек просто не может справиться сам.
Он посмотрел в окно на сверкающий клен и, повернувшись к Хенку, серьезно сказал:
– А теперь, когда ты рассказал это мне, ты не должен никогда никому больше рассказывать это. Запомни, Хенк, никогда и никому!
– О, я обещаю, Поль. Мне теперь легче, после того как я рассказал тебе, больше я никому не скажу.
– Это могло бы быть очень…
– Опасным?
– Скажем, неприятным. Это ведь обвинение, ты понимаешь.
Хенк кивнул:
– Я понимаю. И трудно доказать. Показания очевидцев и все такое.
– Начитался детективов?
Хенк не ответил. Он пристально посмотрел на Поля:
– Можно, я спрошу кое-что? Поль, ты можешь допустить, что Донал способен убить Бена?
Поль глубоко вздохнул и замолчал. Хенк решил, что ему не понравился вопрос. Наконец Поль заговорил:
– Хенк, я много думал об этом… И я убежден, что существует какая-то связь. И полиция тоже так думает.
– Тогда где же справедливость? – яростно вскричал Хенк. – Почему они ничего не делают?
Поль вздохнул:
– Тебя, должно быть, пугает, как несовершенно взрослые управляют этим миром. Как мне объяснить? Есть колеса внутри колес, силы за силами – это не каламбур, и, как ты сам сказал, нужны доказательства. Доказательство – это больше, чем знание. Можно знать, но не быть в состояний доказать. Ты понимаешь, о чем я говорю?
В горле у Хенка жгло, как от горящего уголька. Он с трудом проглотил.
– Я никогда больше не войду в его дом! Никогда.
– О, но тебе придется. Тебя будут приглашать на дни рождения детей и, возможно, на День Благодарения тоже. Тебе придется пойти.
– Я могу отказаться. Почему мне нельзя так сделать?
– И обидеть Мэг? И навести твою мать на мысли, от которых она сойдет с ума? Послушай, выброси все из головы и смотри вперед. Ты ничего не сможешь сделать. Слышишь меня, Хенк? – Поль понизил голос – Ради себя самого, послушай меня. Гнев съест тебя. Просто помни Бена, помни, что он любил тебя, и забудь остальное.
– Наверное, ты прав.
– Ты последуешь моему совету?
– О'кей, Поль, ты можешь положиться на меня. Поль снова коснулся его руки.
– Вижу, что могу. Ты здорово повзрослел… Скажи, ты бы не хотел ходить со мной по субботам в храм? Ты мог бы услышать там то, что поможет тебе понять людей, понять добро и зло.
Хенк задумался. Мама никогда туда не ходила, потому что в субботу было много покупателей в магазине. Бен был равнодушен. Дедушка Дэн был неверующим, светским евреем, как он называл себя. Но Бена не стало, а дедушка все время поучает, и его трудно понять. Остался только Поль, который мог играть в теннис и шутить, он мог быть и серьезным, но без поучений. Поэтому, раз Поль советует храм, Хенк будет ходить туда.
– Это было бы прекрасно, – произнес он. Он вспомнил кое-что. – Мама говорит, что война изменила отношение людей ко злу. Их не поражает, когда люди убивают друг друга. Ты тоже так считаешь, Поль?
– Мне не хочется это говорить, но это так. Поль задумался. Потом улыбнулся:
– Ну, хватит об этом! Остановимся в антикварном магазинчике в деревне и купим что-нибудь для твоей матери. Вазу или кувшин, или что-нибудь, что она любит.
Они вышли на улицу. Было яркое свежее утро. Припекало солнце, но в тени чувствовалось приближение зимы.
– Мы купим яблок по дороге домой, – сказал Поль и обнял мальчика за плечи.
Хенк подумал: «Я запомню это. Умрет Поль, через много-много лет он умрет, а я все буду помнить, о чем мы говорили летом 1929 года, помнить золотые клены и яблоки в траве и его руку на своем плече».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мэг шла в направлении магазина Ли, совсем не уверенная, что ей действительно хочется пойти туда, увидеться с Ли и поболтать о чем-нибудь. Она приехала утром в Нью-Йорк без особой необходимости, просто желая навестить Хенни и почувствовать ее теплоту, запомнившуюся с детства. Но Хенни не было дома. Мэг побрела по направлению к музею вдоль Пятой Авеню, помедлила у входа и пошла дальше. Она приехала в город без машины: в теперешнем ее настроении присутствие шофера стесняло бы ее.
Красивые небоскребы блестели в полуденном свете. В отелях, офисах и магазинах сновали люди, покупая и продавая, разговаривая по телефону. Но она чувствовала себя среди них бесконечно одинокой, как будто она была в чужой стране и слышала разговоры, которых не могла понять. Это чувство все чаще и чаще возникало у нее, и она понимала, что это нечто вроде недуга, с которым она должна бороться.
Она почувствовала усталость и присела на скамью у стены, отделяющей парк от Пятой авеню. Беременность была не при чем – Мэг была на шестом месяце, и организм уже восстановил свои силы. Все дело было в ее нервах.
После убийства Бена у нее появились подозрения, которые с каждым днем все крепли и крепли. Она пыталась отбросить их, но это ей не удавалось. Донал слишком много знал о смерти Бена. Какой кошмар! Человек, который спал рядом с ней, отец и воспитатель ее детей. Нет, это было невозможно…
Поднялся ветер и закружил пыльные листья на тротуаре. Сидеть стало холодно. Да и странно – сидеть одной на скамье, наблюдая, как едут автобусы. Она резко встала и столкнулась с женщиной, идущей ей навстречу. Мэг пробормотала извинения и заметила взгляд, который та на нее бросила. Таким же взглядом, удивленным и неприязненным, на нее посмотрела сегодня утром новая няня, та, что присматривает за Агнесс. Мэг стояла в детской, близнецы дергали ее за платье, пытаясь привлечь внимание, а она держала младенца. Вдруг ее обуял страшный гнев, она оттолкнула их, крича – она была уверена, что просто орала: «Уходите! Уходите! Если вы не перестанете сию же минуту, я не знаю, что сделаю!» Они в страхе заревели. Потом заплакал младенец, и она, прижавшись щекой к лицу дочери, тоже зарыдала, и это все увидела вбежавшая няня… Няня была неприятной женщиной, от нее придется избавиться.
Мэг все шла и шла, думая, что ей совсем не хочется идти к Ли, но и домой возвращаться не хочется.
В витрине магазина красовалось золотое платье из ламэ. Плащ к нему был отделан соболем. Если бы Донал увидел это платье, он бы заставил ее купить его. Это платье было «для выхода». «Выходы» обожал Донал и ненавидела Мэг.
Продавщица встретила ее в дверях с льстивой улыбкой:
– Вам понравилось платье из ламэ? Оно новой длины, до середины икры. Пату только что ввел ее в Париже.
Ли вышла ей навстречу:
– Мэг! Как мило! – И сразу же: – Что-нибудь случилось?
Мэг встревожилась:
– Почему ты так думаешь? Я плохо выгляжу?
– Нет, нет. Мне показалось… Ты завтракала?
– Я была занята. Я гуляла.
– Пошли в эту примерочную. Я принесу чай и булочки. Не бог весть какая еда, но все-таки лучше, чем ничего.
Мэг присела, пока Ли ходила за чаем. Ли поняла, что что-то произошло. Свет, отражаясь от трехстворчатого зеркала, освещал бледное измученное лицо сгорбившейся на стуле, как старуха, Мэг.
– Как девочка? – спросила Ли.
– Прекрасно. Она уже сидит.
– У меня обычно прекрасная память, – сказала Ли, – но я забыла, как ее зовут.
– Агнесс.
– Ах да! Я помнила, что имя начинается на «А», но я не часто вижу твоих детей, а у тебя их так много, что можно запутаться.
Ли покачала ногой. Ее двуцветные туфли прекрасно подходили к бежевому костюму от Шанель и золотой цепочке на шее.
– Но теперь я обещаю запомнить всех твоих малышей: Люси, Лоретта, Агнесс, Томми и Тимми.
«Я орала сегодня утром на Люси и Лоретту. Бедняжки испугались! Я орала!»
Глаза Мэг наполнились слезами.
Ли отвернулась. Сквозь слезы Мэг видела, как красивая нога в модной туфельке все еще покачивается.
Ли мягко произнесла:
– Большая семья. Пять детей за пять лет. Боже, благослови их всех.
Мэг вытерла глаза.
– Я понимаю, – прошептала она. Ли заговорила тверже:
– Мэг, ты же не хочешь больше детей. Ты губишь себя. У тебя не в порядке нервы.
Мэг отставила чашку в сторону.
– Но я не могу понять почему. Мне так много помогают. Я вовсе не перетруждаюсь! Мне даже стыдно. Бедные женщины в квартирах без горячей воды, женщины, у которых нет ничего и никого, имеют огромные семьи. Как я могу жаловаться?
– Что заставляет тебя думать, что эти бедные женщины не губят себя тоже? Некоторые не могут этого вынести, а некоторые могут. Даже хотят этого. Ты не хочешь и не можешь. Посмотри на себя, – теперь ее голос звучал грубо, – посмотри на себя. Сколько ты еще сможешь выдержать? Еще пятерых в следующие пять лет?
– Я не знаю. Я просто не знаю.
– Что с тобой? Почему ты не можешь возразить ему?
– Я пытаюсь. Но ты же знаешь Донала. Ему нельзя возражать.
Она слышала в своих словах усталость, безнадежность и в то же время ощущала их неубедительность. Ли возразила:
– Это слишком глупо. Прости, Мэг, но я должна это сказать. Ты взрослая женщина, и это твое дело.
Если бы это был вопрос религии у Донала. Но ты сама говорила мне как-то, в этой самой комнате, что это не так.
– Я понимаю.
– Что же тогда?
– Наверное, можно назвать это причудой.
– Хорошо причуда! Нет, моя дорогая, это власть. Заставить тебя делать то, что он хочет, и это тем восхитительней, что он знает, как ты не хочешь этого. Согнуть тебя своей волей. Я не говорю, что он не любит всех своих детей. У него достаточно денег, чтобы вырастить их и дать им образование. Некоторым действительно нравится иметь большую семью, особенно если им самим не надо рожать.
Мэг молчала. Она думала, что хотела бы походить на Ли. Какая она сильная, а ведь потеряла мужа всего год назад! Наверное, надо родиться такой. Все модные умные женщины, которые работают, выглядят так, словно могут справиться со всем. Они выглядят незаурядными. Возможно, они действительно незаурядны.
– Скажи Мэг, ты, должно быть, ужасно обижаешься на него, да? – спросила с любопытством Ли.
Такой прямой вопрос могла задать не дрогнув только Ли, и сама могла бы ответить на него, если бы спросили ее.
– Иногда, – ответила тихо Мэг.
– Но тогда, когда вы ложитесь в постель, я полагаю…
Мэг вспыхнула – как будто другая женщина увидела ее тайные чувства.
– Ну хорошо, не будем. Я вижу, что смутила тебя. Но ты все равно ответила.
– Не все. Есть еще и другие вещи. Его дела. Теперь сжалась и замкнулась Ли, как будто закрылась дверь. Потом она приоткрылась.
– Что до этого, я ничего не могу сказать. Это выше моего понимания.
Что должна была думать Ли об отношениях Бена и Донала? Каковы они были перед смертью Бена? Но она никогда не скажет. Из-за сути «дела», покрытого завесой секретности.
– Но я могу посоветовать тебе единственную вещь, Мэг. Я говорила тебе в прошлом году. Зайди к врачу и возьми диафрагму. Ты будешь последней дурой, если не сделаешь этого. Я не могу больше ничего тебе посоветовать, – сердито закончила она.
– А он не узнает? Ты уверена?
– Он не узнает. – Теперь Ли была само терпение. – Помнишь, я рассказывала тебе о докторе, который приходил сюда со своей женой? Жаль, она умерла в прошлом месяце. Он зашел с двумя дочками, чтобы отменить заказ на пальто. Он примет тебя сегодня же. Если я попрошу, он выкроит время для тебя.
Мэг охватила тревога.
– Специалисты не принимают в тот же день.
– Он примет. Он очень милый. Я не взяла с него денег за пальто, хотя оно было уже готово. Забавно, его купила Мариан Вернер.
Ли встала:
– Давай я позвоню и договорюсь с ним. Может быть, ты сможешь пойти к нему прямо сейчас.
Ли все делала так стремительно! Мэг тянула время.
– Странно, что я продолжаю рожать детей, не желая этого, в то время как бедная Мариан…
Ли остановилась в дверях.
– Ты можешь говорить «бедная Мариан», и я понимаю, что ты имеешь в виду, но можно взглянуть на все с другой стороны: у нее редкостный мужчина, но она даже и не подозревает об этом!
Глаза Ли сверкнули.
– Я бы ни в чем не отказала такому мужчине! Стоит только ему подать знак!
– И ты не боишься, Ли?
– Конечно, нет, глупышка. И я откручу тебе голову, если ты кому-нибудь проговоришься! Ну, я пойду позвоню.
Вряд ли Поль будет ухаживать за кем-то, сказала себе Мэг. Но в то же время она сознавала свою наивность и несовременность для светской женщины 1920-х годов, когда в моде был адюльтер. Достаточно было почитать романы тех лет и газетную хронику, чтобы понять это.
– Врач говорит, что ты можешь подойти в три часа. Я сказала ему, что ты в отчаянии. Он очень добрый. Ты можешь рассказать ему все. Не бойся, Мэг. Вот адрес. Ты уже повеселела, приняв решение. Этот костюм великолепно выглядит на тебе, но тебе надо другую сумку. Знаешь, такую из желтоватой крокодиловой кожи, она придаст костюму пикантность.
Мэг вышла из местного поезда, когда схлынул поток пассажиров. Короткий осенний день угас, небольшая площадь у станции была ярко освещена. Ожидая такси, она чувствовала себя успокоенной. Запах горящих листьев, уютный аромат деревни, стоял в воздухе. Она выпрямилась и вдохнула его. Дневное приключение обошлось не так уж плохо. Доктор был необыкновенно добр. Его манеры, несмотря на молодость, были почти отцовскими. Ей почти ничего не пришлось объяснять, и она была так благодарна ему за это. Было бы унизительно расплакаться там, а она была близка к этому, когда он спросил, не лучше ли ему поговорить с ее мужем. Она всплеснула руками в такой тревоге, что он сразу же успокоил ее:
– Не волнуйтесь, миссис Пауэрс, в почте никогда ничего не будет, даже напоминания о визите. Я оставлю все на ваше усмотрение. Ведь вы так хотите?
Она пыталась вспомнить, что еще он говорил. Что женщина должна беречь свое здоровье или она станет никому не нужна, даже себе. Что человеку не следует бояться признать, что терпение кончилось.
– Каждому известно, что такое подавленность. Не пытайтесь бороться с этим в одиночку. Просите о помощи.
Он бросил на нее сострадательный взгляд. Он понял, что она сломалась. Она сразу почувствовала, что он любит женщин и хочет их понять. Некоторые мужчины любят женщин только в постели…
Подъехало такси. Мэг села в машину. Тихие пригородные улицы были пустынны, так как наступило время обеда, и когда она поняла, что время позднее, ее охватила паника. Ее длительное отсутствие может вызвать расспросы. Она мужественно справилась со страхом, посмеявшись над собой. Веди себя как подобает в твоем возрасте, ты не ребенок, которого поймали у вазы с конфетами. И она крепче сжала свою сумочку, из которой выпирала коробочка. В коробочке была ее вина, был ее страх и ее освобождение. Странная смесь.
Донал вбежал в холл прежде, чем она успела закрыть за собой дверь.
– Ради Бога, что случилось? Я думал, что с тобой произошло несчастье. Я не знаю, чего я только не передумал. И обед был готов час назад. Ты вывела из равновесия весь дом.
Что ж, это нормальная реакция: беспокойство, гнев и облегчение.
– Прости. Я с трудом поймала в городе такси, чтобы добраться до поезда, и то же самое произошло здесь.
– Почему ты поехала на поезде? Чем плох автомобиль?
– Ничем. Просто сегодня мне захотелось ехать на поезде.
– Что за странное желание?
– Дай мне подняться и убрать свои вещи. Потом мы пообедаем и поговорим.
– Я пообедал. Я устал ждать. Нельзя так относиться к прислуге. Они не хотят стоять на кухне до ночи.
– Я не прошу никого стоять на кухне. Я сделаю себе сандвич. Я все равно не голодна.
Он пошел за ней наверх, тяжело ступая по ковру.
– Послушай, – сказал он, как только закрылась дверь спальни, – так не пойдет. Я хочу знать, что происходит в этом доме. В твоем распоряжении автомобиль и шофер, однако ты убегаешь в Нью-Йорк как я не знаю кто! Почему? Где ты была?
Мэг глубоко вздохнула:
– Ну, я поехала повидать Хенни и остановилась у Ли, кое-что купила…
– Почему ты не взяла машину, я спрашиваю?
– Мне хотелось побыть одной.
– Это безумие. Что ты скрываешь? Утром ты плакала.
– Я не плакала. Кто тебе это сказал?
– Тимми.
– Не он, Донал, – твердо сказала Мэг.
– Ну хорошо, это сказала Хельга.
Естественно. Прислуга всегда предпочитает хозяина хозяйке, особенно если хозяин выглядит как Донал.
– Когда ты задержалась и я стал беспокоиться, она рассказала, что произошло утром. Не пытайся выкручиваться, Мэг. Ты больна? Что ты скрываешь?
Они стояли совсем близко друг к другу. Она еще не сняла пальто и все еще сжимала полуоткрытую сумочку. Так как он был немногим выше ее, их глаза были почти на одном уровне. Возможно ли, что в глубине его глаз скрывалась угроза? Тем не менее она заставила себя выдержать его взгляд.
– Я не знаю, уместно ли слово «больна». Я чувствую себя подавленной, вот и все. Как будто я не могу больше выносить…
– Выносить что? Тяжелую жизнь?! Она выкрикнула:
– Почему тебе хочется иметь столько детей? Что это значит для тебя? Скажи мне, я пытаюсь тебя понять.
– А тебе не надо понимать меня. Я такой… Женщины куда лучше тебя и из более известных семей и те хотят иметь детей!
– Хорошо! Пусть, но я – это я.
Они снова глядели друг другу в глаза. Тыльной стороной ладони Мэг смахнула слезы.
«Если вы сами себе не можете помочь, то вы не сможете помочь и никому другому», – вспомнила она слова доктора.
Донал подошел к двери и щелкнул замком.
– Я не хочу, чтобы дети вошли сюда и увидели мать в таком виде.
– Я тоже не хочу, чтобы они видели меня такой. Ты не можешь себе представить, какой это ужас – иметь каждый год ребенка!
– Ты в истерике! – произнес он. – Посмотри на себя.
Она обернулась к зеркалу: ее лицо покрылось пятнами. Ей полагалось быть спокойной, очаровательной и послушной, а она хочет быть честной, но все это бесполезно. Не пробить эту каменную стену. Единственный выход лежал в ее сумочке, и она воспользуется им! Кроме того, было еще одно, что хотело выплеснуться, что требовало решения.
– Прости, если я вела себя странно, – начала она. – Но я беспокоюсь, Донал. Мысли не дают мне покоя! Я стараюсь отогнать их…
– Мысли? О чем ты говоришь?
– Иногда мне кажется, мне кажется, что то, как убили Бена…
Он схватил ее за плечи:
– Что значит «то, как убили Бена»?!
– Ты знаешь, в газетах писали, что убийство могло быть связано с повесткой в суд. Я понимаю, что все утихло, но остались некоторые сомнения.
– Итак, моя жена, лежа со мной в постели, подозревает меня в убийстве человека! Черт возьми, вы слышали что-нибудь подобное?!
Его пальцы впились в ее плечи.
– Донал, я не говорила, что это сделал ты! Но я не могла не задуматься об этом: некоторые люди, которые приходят сюда, выглядят способными на все. Это жестокие люди! Разве ты не можешь допустить мысли, что это могли сделать они?
И она начала плакать.
– Кто вложил тебе в голову такие мысли? Кто? Ли, эта хитрая плутовка? Или твой кузен, надутый Поль, высший жрец морали? Кто?
– Никто, никто, клянусь…
– Это самое ужасное из всего, что я когда-нибудь слышал. Жена обвиняет своего мужа… Бен и я никогда не сказали друг другу резкого слова. Мы были в одной команде, мы бы были вместе еще пятьдесят лет, а ты… У тебя хватает безрассудства предположить…
– Донал, я не хотела, правда…
Силы покинули ее, и она опустилась на край кровати.
Его голос был тих, дрожал от волнения.
– Моя собственная жена больше не уважает меня. – Он остановился и пристально посмотрел, как будто видел не ее, а что-то между ними. – Ну, я не скоро забуду это!
Она не могла понять, чего было больше в его словах – гнева или огорчения. Он вышел, хлопнув дверью.
Она сказала слишком много. Возможно, ее слова были несправедливы… Она смутилась. Но одна проблема, самая насущная, была все-таки решена. Маленькое резиновое приспособление должно освободить ее. И она встала, чтобы спрятать его.
Потом она снова сидела в оцепенении, сомневаясь, победила ли.
* * *
Недели проходили в холодной вежливости. Робкие попытки Мэг помириться не принесли успеха. Она искала на лице мужа признаки прощения и не находила их.
Было ясно, что он не желает ссор, она же все время чувствовала себя на грани срыва. Она ходила по дому с покорным выражением лица, разговаривала непривычно высоким голосом.
Как-то она сказала:
– Донал, сколько может это длиться?
– О чем ты говоришь?
– Донал, пожалуйста. Твое лицо как холодный камень.
Он изобразил улыбку:
– Так лучше? Тебе это больше нравится?
Со вздохом она опустила голову. Он был такой сложный человек! Может быть, ей больше подошел бы совсем простой человек. Спокойный человек, возможно, учитель.
Но она продолжала его любить…
По ночам, лежа рядом с ним, она прислушивалась к его ровному дыханию. Ничто не трогало его. Нет, неправда. Своими подозрениями она обидела его. Но меньше всего ей хотелось его обидеть. Мэг испытывала к нему такую нежность.
Раз, когда она намеренно подвинулась поближе и ее рука задела его, он отодвинулся. Даже во сне, если он спал, он отталкивал ее. Сколько будет он так холоден и отдален? И если он будет так себя вести, сможет ли она вынести это? Его наказание не соответствовало ее проступку. Что такое ужасное она сказала? Ему не следовало так обижаться на нее. Он действительно мог бы защитить Бена получше. Может быть, глупо было говорить ему об этом. Наверное, он во всем прав. Но теперь он никогда не простит ее. Ей известно, каким жестким он может быть. Но она все равно любила его…
Она смотрела на серый потолок широко раскрытыми глазами. Она лежала без сна, прислушиваясь, как отбивают каждые полчаса часы на лестничной площадке. Однажды утром она проснулась с твердым решением уйти от него. Она покажет ему, что с ней нельзя так обращаться.
В растерянной голове Мэг возник план. В доме родителей в Лорелл-Хилл достаточно места, по крайней мере на время. Потом – одежда, коляска, детская кроватка, велосипеды, игрушки, школа, новый дантист и врач… Донал вернется домой и обнаружит, что их нет. Она покажет ему. Он пожалеет…
Все приготовления займут неделю или две. Она сосредоточенно посмотрела на календарь на письменном столе. Да, к середине ноября, как раз перед Днем Благодарения, все будет сделано.
Что-то происходило в Америке в эти дни золотой осени, когда люди шили наряды ко Дню всех святых
и в магазинах толпились покупательницы, разглядывающие новые длинные юбки из Парижа; когда мальчишки играли в футбол около школ, когда жирели индюшки ко Дню Благодарения, когда поднимались небоскребы на улицах Манхэттена, – что-то происходило.
Но что? Об этом знали немногие. Поль Вернер был одним из них. Донал Пауэрс был также из их числа. Некоторые экономические обозреватели публиковали свои прогнозы, но их воспринимали как бред неквалифицированных паникеров. Когда в сентябре упали цены на акции, говорили, что нет оснований для беспокойства. Это говорили твердо и спокойно те, кто вложил все свое состояние в акции. Акции еще поднимались и снова падали. Брокеры, которые одалживали свои деньги, начали требовать их назад. Те, кто не мог достать денег, начали продавать все, что можно.
В производстве назревал кризис.
Двадцать девятого октября разразилась катастрофа. Уолл-стрит корчился в судорогах; одни бросались с тридцатого этажа, другие приходили домой и сидели в бессильном отчаянии, третьи обращались ко всем знакомым за помощью и займом.
Таковы были золотые дни осени 1929 года.
В камине кабинета Поля Вернера горел огонь. Это было приятным анахронизмом на улице стальных башен. Поль смотрел в окно на незаконченный остов еще одной из них. Интересно, сколько в ней будет свободной площади теперь, когда разорилось столько брокеров? В первые недели после кризиса, который он мысленно сравнивал с извержением вулкана, цены резко упали. Его собственная кооперативная квартира, за которую он заплатил пятьдесят тысяч долларов, не принесла бы ему половины, вздумай он продавать ее. К счастью, он полностью заплатил за нее. «Никаких закладных», – учил его отец. Он вспомнил дрожащий отцовский голос, рассказывающий о панике девяносто третьего года, когда многие состоятельные люди разорились. Поль был благодарен отцу за этот совет, за то, что он научил его осторожности. Он защитил себя и тех, чьи дела вел, особенно Хенка Рота.
