Рюрик говорил громко, с досадой, сбиваясь и возвращаясь все к тем же доводам, и никак не мог понять, что старому вождю все уже давно ясно. И что ему очевидна причина смятения князя. Слабый идет на поводу, идет туда, куда ведут, а сильный должен сам выбрать дорогу. И чем сильнее человек, тем труднее его выбор. Вот почему князь в жару.
      - ...Я не болен, - прошептал вдруг Рюрик и сел. Сел так, как любил сидеть у ног Верцина: спиной к вождю, а голову откинул ему на колени.
      Верцин облегченно вздохнул, погладил Рюрика по лицу.
      - Я знаю, сын мой, это нелегко дается, - тихо проговорил вождь. Рюрик покачал головой. - Ты успокойся, помолчи. Я все понимаю... Ты умница, наш князь!.. Ты не принимаешь только одного, - с горечью добавил Верцин, тяжело вздохнув. Он заглянул сбоку в осунувшееся лицо Рюрика, будто бы ждал, что вот сейчас он увидит эту черную кошку - гордыню, резвящуюся в душе молодого, храброго князя и ждущую своего часа, чтобы больнее царапнуть хозяина. ...Нашего смятения, - медленно выговорил вождь.
      Рюрик вздрогнул. Услышать признание из уст самого Верцина?! Нет, это выше его сил! Он поднял голову с колен старика и попытался встать.
      - Прошу тебя, Рюрик, посиди со мной, - настойчиво, но очень ласково попросил опять Верцин.
      Рюрик наконец уловил эту отцовскую ласку в голосе вождя и, невесело улыбнувшись, проговорил:
      - Вы словно уговорились убить меня своей нежностью. - Он все-таки встал и, не обернувшись к вождю, глухо добавил: - Столько любви! Столько ласки! А на деле - одно предательство! - Он махнул рукой и медленно побрел к воротам.
      - Остановись! - грозно потребовал вождь и тоже поднялся, возмущенный несправедливостью князя.
      Рюрик не посмел ослушаться. Остановился. Оглянулся на вождя. Ветер развевал длинные седые волосы, пурпурную накидку и, как неведомый ваятель, подчеркивал величие и мудрость главы племени рарогов. Отчаяние и гордость, ожесточение и любовь к вождю - все перемешалось в душе князя и не позволяло произнести ни звука.
      Верцин понял и принял к сердцу эту бурю чувств молодого князя и, зная, что говорить в такие минуты незачем да и нечего, обнял Рюрика, и тот доверчиво припал к его груди, как сын припадает к груди отца в такие минуты.
      * * *
      С тех пор как Рюрик, хмельной и довольный своей победой над германцами, побывал у Руцины, дни и ночи для первой жены князя рарогов стали бесконечно длинными и тревожными. Руцина делала все, чтобы не попадаться на глаза своему любимому повелителю, и большую часть времени проводила с дочерью. Она терпеливо ждала, когда Рюрик сам забудет о том роковом дне и сам придет к ней. Но он не забывал. Он помнил все и не мог простить ей отступничества от Святовитовых заветов, от трепетного молчания перед Камнем Одина в канун первой брачной ночи, от всего того, что так крепко связывало их раньше.
      Не напоминал Рюрику о своем смятении и Верцин. Он с обычной строгостью следил за ходом жизни своего племени: вникал во все интриги верховного жреца и друидов, знал новости каждого двора, но только не знал, как подойти к Рюрику, чтобы помочь ему обрести душевное равновесие.
      Не добился никаких результатов и Бэрин, придя однажды вечером к князю на застольную беседу. Застолье было, а беседа так и не получилась. И ведь Бэрин здесь ни при чем: Бэрин такая же жертва, что и он, князь рарогов. К тому же Рюрик нутром почуял, что Бэрин скорее подослан Верцином, чем пришел по собственному желанию. И потому не было уверенности и твердости в его словах, когда верховный жрец сказал; "Боги не допустят этого!.."
      "Чего не допустят? - смеясь хотел спросить Рюрик верховного жреца. Смятения души? Бэрин, этот хитрец, и сам отлично знает, что смятение души означает начало (!) конца. Начало - принятие другого бога, конец - отказ от богов, которым поклонялись деды и прадеды наши. Бэрин! Ведь мы понимаем, что с нами творится, но только как, как сказать нам об этом друг другу?!"
      Рюрик метался в поисках выхода, но, так и не найдя его, решил: надо молчать. Так будет честнее! Пусть думают о нем, князе рарогов, что угодно, а он будет молчать...
      Молча он бродил по своей гридне - даже ветвистый семисвечник, все еще стоявший в центре огромного стола, не останавливал, как обычно, на себе его внимание, так глубоко он был погружен в свои думы. Молча ходил по улицам своего селения. Молча посещал торжки и места застроек. Молча ходил по своему огромному двору, не удивляясь, что не натыкается, как прежде, на большое меховое одеяло, на котором играла маленькая златокудрая Рюриковна вместе с матерью или няньками.
      Единственный человек, необходимость в котором он вдруг почувствовал, была вторая его жена, смуглолицая, красивая Хетта. Та самая Хетта, которая не знала, что такое гордыня, и с детства была приучена к молчанию и терпению. Сначала Рюрик не понимал, обладает ли она достаточно развитым умом, чтобы вести с его друзьями-князьями или с ним самим беседы. Хетта всегда загадочно молчала на пирах или тихонька пела кельтские песни, подыгрывая себе на кантеле, чем и привлекла к себе внимание Рюрика в ту пору, когда жрецы запретили ему входить в одрину Руцины: первая жена ждала ребенка. Вторая жена для Рюрика оказалась искусной в любви, умела угадывать каждое его желание. И тогда он вспомнил, что дочь кельтов была в храме жрицей любви... В душе его тогда шевельнулось подозрение: может быть, жрецы с помощью этой женщины надеются прибрать его к рукам? Жрецы, возможно, и хотели, чтобы Хетта передавала им слова, что срывались с губ спящего рядом с ней мужа или вырывались у него в гневе, но маленькая кельтянка молчала: она любила. И князь знал, что ее сердце принадлежит только ему, и верил ей так, как не верил даже Руцине.
      Вот и сейчас, лежа рядом с Рюриком, она разглаживала своими смуглыми нежными пальчиками его сведенные брови, нежно целовала в шею, подбородок; подкрадывалась своими губами к его губам, ожидая, поцелует он ее первым или ей придется поцеловать его самой. Он ждал, не шелохнувшись, зная, что она поцелует его сама и тем поцелуем, который пробудит в нем желание. Ему приятна была эта игра. И приятно было сознавать, что это не холодное искусство жрицы, а страстное желание молодого, упругого тела, так жадно льнущего к нему. "Как хорошо, что ты молчалива, Хетта! Что мне не приходится спорить и притворяться, что тебе нужно только мое тело, но не моя душа!.."
      Рюрик проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Хетта, опершись на локти, смотрела на него загадочно и строго. В комнате был полумрак, хотя па улице уже слышались голоса: там на кострах готовили завтрак.
      - А ты не боишься, что твое молчание... - Она не договорила, закусила губу, испугавшись, что он не дослушает ее до конца. - ...что твое молчание, - повторила она уже тверже, - просто... бегство от самого себя? А ты не боишься, что тебя переизберут из князей?
      Если бы в одрине его второй жены обрушился потолок, он бы поразился меньше, чем тому, о чем и как его спросила Хетта. Он сел, встряхнул головой, так что волосы его откинулись назад, открыв его удивленное лицо. Затем он покачал головой и задумчиво произнес:
      - Ну, Хетта! Ну, женщина с вересковой пустоши, ты... способна, оказывается, удивить... "Кто это заставил ее выпустить в меня такую ядовитую стрелу?" - хмуро и зло подумал Рюрик, и выжидательно закусил губу.
      Он искоса глянул на свою вторую жену и перехватил ее взгляд. Она смотрела на него с тем испугом, с которым врачеватель смотрит на больного, ожидая рецидива. Почувствовав его растерянность, Хетта решила действовать только ей доступными средствами!
      - Ты пойми меня правильно, мой повелитель! - горячо заговорила Хетта, припадая к груди Рюрика и целуя его. - Не прерывай меня! Выслушай!..
      Рюрик погладил ее черные, гладкие волосы и, приподняв лицо, поцеловал в лоб. Хетта что-то хочет сказать ему? Что ж, пусть скажет! Он кивнул ей и закрыл глаза, боясь увидеть в лице своей второй жены то, что когда-то так поразило его в лице Руцины.
      - Рюрик! - нерешительно начала взволнованная кельтянка, как только убедилась, что он в состоянии выслушать ее. - Юббе просил передать тебе, что князь рарогов должен быть стоек!
      Рюрик открыл глаза и внимательно посмотрел на вторую жену, но ничего не сказал, а только снова кивнул ей головой: продолжай, мол, я тебя слушаю...
      Хетта вспыхнула. "Неужели его и это не тронуло? Молчит, как истукан... И эти закрытые глаза!.."
      - Рюрик! - решительно начала она снова. - Ты слишком молод, чтоб вот так сразу забыть про все на свете из-за...
      - Из-за чего? Тебе помочь, Хетта? - вяло спросил он, не открывая глаз и лениво развалясь на подушках.
      - Нет! - разозлилась Хетта. - Я справлюсь сама. - Она отошла от постели и запахнула плотнее большой убрус. - Тебя никто не предал, князь рарогов! Ни старый верный Верцин! Ни Бэрин! Никто из них не посмел дать дорогу своему смятению! Слышишь?! - крикнула Хетта и остановилась, чтоб посмотреть на его лицо.
      Он кивнул ей, но глаза так и не открыл. "Милая женщина с вересковой пустоши, - вздохнув, подумал Рюрик. - Да разве можно остановить... смятение души?"
      - Ты думаешь, что смятение души остановить нельзя? - словно прочитав его мысль, спросила кельтянка, угадав по закрытым глазам и ленивому кивку головы, что попала в точку. - Ошибаешься! - твердо заявила она.
      Он повел плечами: "Как это?"
      - Да очень просто! - заявила она, разведя руки в стороны. - Кругом столько забот! Надо просто жить этими заботами! И все!
      Хетта тяжело вздохнула и пытливо уставилась в лицо своего обожаемого мучителя.
      - Да-да, жить заботами и молить Святовита о его милости к нам! убежденно добавила она немного погодя.
      Князь открыл глаза. Сел. Тяжело вздохнул.
      - Спасибо, Хетта! - грустно сказал он и глянул на нее исподлобья. - Я понимаю, что молчание мое затянулось и пора хоть как-то объясниться с советом племени, - тихо начал он.
      - Ты не понял меня. - Лицо Хетты приняло обычное свое задумчивое выражение. - Не надо ни с кем объясняться! Юббе ждет тебя! - как заклятие повторила она. - Верцин поручил Дагару с Юббе занять дружину, пока ты болен, на постройке жилья для воинов Геторикса. А у Юббе нога разболелась. Он устал заменять тебя всюду, - добавила она глухо и виновато осеклась.
      Рюрик удивленно смотрел на нее.
      - Не волохам же доверять дружину! - Она пожала плечами и мягко улыбнулась ему. И в этой улыбке было столько любви и понимания, что у князя защемило сердце. Он грустно улыбнулся, наблюдая за быстро меняющимся выражением красивого, смуглого ее лица. Своим поведением она напомнила ему знаменитую ее тезку Хетту - отважную предводительницу одного из германских отрядов, служившую у датского короля Харальда Хильдетанда. "Но та Хетта - из племени фризов, а эта..." - прищурившись, он хитро улыбнулся своей "молчунье" и протянул к ней руки. Счастливая Хетта бросилась в его объятия, дав себе слово больше не бередить ни его, ни свою душу...
      * * *
      - Юббе! - хриплым голосом, пряча смущение, окликнул Рюрик друга, который что-то объяснял десятку воинов, стоящих возле одного из строящихся домов на городище.
      Юббе обернулся, и лицо его искривила легкая гримаса: видимо, движение было слишком резким и он потревожил свою больную ногу. Рюрик покраснел, не зная, куда деваться от стыда, увидев болезненную гримасу на лице знаменитого пирата. Ни разу Юббе не напомнил о своей тяжелой ране, ни разу не посетовал на то, как давно он оставил свою семью и свой промысел, а ведь его заждались в родных местах. И самого его, и воинов-фризов, пришедших вместе с ним.
      Князь фризов окинул взглядом смущенного Рюрика. "Что призадумался?.. Наконец-то увидел, что рядом с ним тоже живые люди, со своими бедами и несчастьями. Опять одет как простой рарог". Фриз задержал взгляд на красной рубахе Рюрика, поверх которой не было кожаной накидки с вышитым на груди соколом. "А где же твой великолепный сокол? - хотел спросить Юббе, но передумал. - Значит, обида еще живет в твоей душе? Или ты думаешь, что с принятием новой веры твоему народу не нужен будет князь с дружиной? Дружина нужна и старым и новым богам. Все они нуждаются в защите, в твердой руке, такой, как у тебя, князь! Ну и дитя же ты, князь рарогов!" - Юббе вздохнул, хлопнул широкой крепкой ладонью Рюрика по плечу и пригласил:
      - Давай-ка сядем рядом, князь рарогов-русичей, достославный Рюрик, сын конунга Белы!
      Рюрик вспыхнул. Вздернул подбородок. Откинул длинные волосы за спину. Нервно провел правой рукой по груди, где висела обычно драгоценная цепь с соколом, которой он любил, разговаривая, слегка позванивать, но тут же колюче, сиротливо опустил руку и молча сел рядом с фризом.
      - Почему на тебе нет цепи с соколом? - все-таки спросил Юббе Рюрика, чтобы начать тот серьезный разговор, который он уже давно вел с ним мысленно. - Ты что, ослаб духом? Или головой? - Фриз не отводил сурового взгляда от глаз Рюрика. - Ну, что молчишь? Разве впервые вера твоя подверглась испытанию?
      - Нет, - грустно ответил Рюрик и тотчас же быстро добавил: - Но раньше я не принимал все это всерьез. Мне просто понравился семисвечник. Он так красив... В нем есть какая-то тайна. А теперь я, как в паутине, в этих тайнах. Самые близкие мне люди что-то недоговаривают, что-то таят от меня и Верцин, и Бэрин, и Руцина! Я отпустил миссионеров и думал, что на этом все кончилось...
      - Нет, не кончилось, - резко оборвал его Юббе. - Семисвечник стоит у тебя на столе до сих пор. Значит, уже тогда, возможно, и не отдавая себе отчета, ты решил, что за словами миссионеров что-то есть, уже тогда тебе захотелось разобраться. Ты задумался, и вот результат! Нужно было сразу гнать их вон!
      - Но... я предупреждал их, что разговор наш - просто моя прихоть... растерянно оправдывался Рюрик.
      - Пора с детством кончать, князь рарогов, - сердито проговорил Юббе. Мы с тобой воины. Наше дело - биться с врагом. Пусть жрецы решают, чей бог сильнее и от кого из них больше пользы. А миссионеры - они только смущают воинов, отвлекают их от дела.
      - Но... это не я позволил им... Это Верцин! - виновато молвил Рюрик и запнулся, поняв, что сказал глупость. Он так растерянно посмотрел на фриза, что Юббе рассмеялся.
      - Верцин-то мне понятен. А вот ты со своим семисвечником запутал не только меня, миссионеров, но и старого веждя! Ведь он подумал, что ты сомневаешься в Святовите! - возмущенно пояснил Юббе и вдруг грустно сказал: - Семь свечей говорят о мудрости и стремлении их хозяина познать откровение бога Йогве... Какая же мудрость иудеев неподвластна нам?.. В чем она заключается?.. - хмуро спросил фриз.
      Рюрик не знал, что ответить на это, и низко склонил голову. Он уловил непонятную грусть пирата и боялся той правды, которая таилась в ней.
      - Ладно, - примирительно сказал знаменитый пират и хлопнул Рюрика по плечу. - Слава Святовиту, все кончилось миром, и мне пора в свою Арконию собираться! - Он испытующе посмотрел на Рюрика. - Так почему ты своего сокола не носишь? Ждешь, когда попросят? Ты что же, решил оставить свою дружину? Да твоя дружина - это награда Святовита и Перуна за твои труды! И если ты забыл об этом, то они быстро тебе напомнят обо всем! Воины преданы тебе, но они ждут того же и от тебя. - Юббе встал, выпрямился, одернул свою княжескую сустугу с изображением горы на груди и с вызовом посмотрел на Рюрика.
      "Ты прав во всем, мой дорогой друг, - сконфуженно подумал Рюрик и залюбовался горделивой выправкай пирата. - Но... мне действительно так плохо, что я никому об этом не могу сказать... Мне никто не поверит... Но ты прав! Прав, Юббе! Я не имею права забывать дружину! Отныне и навсегда я буду жить только ее заботами и не буду впускать смуту в свою душу! Да принадлежит она вечно только Святовиту!" - взволнованно думал молодой князь, но вслух произнес только одно:
      - Да пошлет тебе Святовит крепкого здоровья, Юббе! Ты настоящий друг!
      Фриз порывисто, крепко обнял его и тихо сказал:
      - Да ведь я не один у тебя, слышишь?
      - Слышу, - как эхо, повторил Рюрик.
      - Мне бы такого помощника, как твой Дагар, - ворчливо вдруг пробурчал Юббе севшим голосом и отвернулся, скрывая свое смущение. - А Бэрин! Верцин! Да, князь рарогов, ты родился под счастливой звездой! - убежденно воскликнул знаменитый пират, но на Рюрика эта убежденность мало подействовала.
      Нет, он не подал вида, что все еще огорчен и не все для себя выяснил. И он действительно верил Верцину, Бэрину и даже волохам, но то новое ощущение, которое появилось совсем недавно, - ощущение, будто бы кто-то его постоянно слышит, следит за его мыслями и действиями, не давало ему покоя. Да, Юббе прав! Он немедленно облачится во все княжеские одеяния. Он будет жить делами дружины, и это, может быть, избавит его от того навязчивого ощущения, которое так беспокоит его, но о котором он не может поведать никому на всем белом свете.
      Рюрик выпрямился и одернул рубаху тем уверенным движением, каким обычно перед боем приводил в порядок кольчугу. Все самое сокровенное, сугубо личное отныне и навсегда будет он прикрывать кольчугой. И никто не должен знать, как закаляется душа молодого князя рарогов, и, главное, - никто не сможет легко уязвить ее.
      - Ну вот, - воскликнул Юббе, довольный выражением лица и осанкой князя рарогов, - теперь я уплыву в свою Арконию с легким сердцем! - Наконец-то он увидел в Рюрике ту замкнутость, за которой скрывается мужская зрелость, и ту суровость, которая необходима воину. Но затаенность, которую не смог скрыть князь рарогов от себя и которая едва не выдала в нем княжескую беспомощность, не приметил прыткий пират, увлеченный своими думами. - Я твою Аггу... заберу с собой, - вдруг, запинаясь, произнес пират и улыбнулся; - У нес дитя от меня будет...
      РАРОГИ. ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
      На десятом году после битвы рарогов с германцами умер вождь племени, старый, мудрый Верцин. Теплым летним днем все население Рарожского побережья собралось на берегу моря. Тело покойного, завернутое в холщовую ткань вместе с амулетами - ножевидными клыками медведя и мечом, слуги на носилках бережно отнесли на высокий холм и там с большой осторожностью положили его на площадку, устроенную поверх аккуратно сложенных бревен. Мрачным хороводом встали вокруг будущего костра друиды племени. Недалеко от них расположились ближайшие родственники вождя - его вдова, старая Унжа, согнувшаяся от непоправимого горя, едва достигший пятнадцатилетнего возраста сын вождя Олаф, семнадцатилетняя красавица дочь Эфанда и заметно повзрослевший князь Рюрик.
      Верховный жрец племени друид солнца Бэрин, в чистой одежде, суровый и замкнутый, следил за тем, чтобы прощальный обряд был выполнен в строгом соответствии с ритуалом. Он же приготовил для печальной церемонии прощальное слово. Когда плач и стенания несколько затихли, верховный жрец поднял руки вверх, к небу, и сказал:
      - Померкло солнце над нашими головами. Скорбную весть разнесли птицы по всем селениям венетов: нет и никогда не было среди нас человека, чья душа так стойко переносила горести и печали свои и всего племени. - Бэрин говорил убежденно, и неподдельное горе, звучащее в его словах, проникало глубоко в душу каждого соплеменника.
      - Нет среди нас русича-рарога, венета или кельта, свея или волоха, словенина или норманна, который бы сказал: "Я не помню советов вождя Верцина", - продолжал жрец, едва сдерживаясь от рыданий. - Нет среди пас человека, который бы сказал: "Я ранен в бою вместо детей вождя..."
      При этих словах раздался глухой стон, и безутешная Унжа повалилась наземь. Стоявшие рядом Олаф, Эфанда и Рюрик быстро подняли ее и осторожно усадили на носилки, предусмотрительно захваченные на мрачную церемонию слугами вождя.
      Бэрин выдержал тяжкую паузу и, когда прекратились горькие всхлипывания вдовы, твердо проговорил:
      - Четырех сыновей потерял вождь Верцин на полях брани с германцами, франками и норманнами.
      Унжа схватилась руками за голову, вновь начала рвать на себе волосы, царапать лицо и причитать:
      - Зачем? Зачем он это говорит? Зачем он терзает мое сердце? О, Верцин! О, муж мой! О, горе мне!
      Бэрин замолчал. Он должен был сейчас решить: уйдет ли вдова в царство теней вместе с мужем или останется с детьми в своем доме. Как правило, женщины добровольно соглашались сопровождать мужа в потусторонний мир, решались на самосожжение. Но дети Верцина были еще так юны. Бэрин медлил. Соплеменники стояли, затаив дыхание, и с печальным трепетом ожидали конца траурной церемонии. Верховный жрец оглядел огромную толпу и, чеканя каждое слово, прокричал:
      - Да будем вечно помнить вождя племени рарогов Верцина! Да устремится душа его смелым соколом! Да будет стремительный полет этой птицы напоминать нам об отважном и мудром вожде! - ритуально завершил свою речь друид солнца и, все еще не давая знать пара-ситам друида смерти, что пришла пора разжечь костер, повернулся в сторону Унжи, поднял правую руку вверх и неожиданно звонко выкрикнул: - Живи, вдова вождя, подле детей своих! Такова воля богов!
      Толпа ахнула и одобрительно загудела, а затем трижды, как эхо, повторила сказанное верховным жрецом. Друиды, почувствовав настроение племени, склонили головы в знак согласия, не позволив себе осудить это решение.
      Бэрин подал знак, и параситы друида смерти с длинными распущенными до пояса черными волосами, слегка прихваченными на голове черными повязками, в черных одеждах, развевающихся на ветру лоскутами, подняли факелы и, издавая низкие гортанные звуки, зажгли огромный костер. И пока пламя разгоралось, люди выли, причитали, били себя в грудь, рвали у себя на голове волосы. И в искрах костра, уже снопами поднимавшихся к небу, они видели огненных соколов - то душа Верцина улетала от них к небу! И им было страшно: что-то будет с ними и их детьми! Верцин, старый вождь, оставил их!
      А когда прогорел костер, люди пошли один за другим и бросали на это место землю: несколько дней и ночей шли землепашцы, шли охотники, шли воины и мореходы, шли те, кто были сильны, и те, кто были слабы, и каждый нес свою горсть земли, и рос холм, и стало хорошо его видно с земли и с моря...
      * * *
      Унжа седьмой день не поднималась с одрины, и если бы не дети, которые не отходили от нее и день и ночь, то она наложила бы на себя руки.
      Младшего сына покойного вождя Олафа, стройного, светловолосого юношу, напоминавшего своей стремительностью резвого олененка, мало волновало, кто заменит его отца в верховном совете племени. Друиды и князья все решат сами. Он еще так молод. Впрочем, он уже отличный охотник, прекрасно держится в седле. Отец успел многому его научить. Кроме того, совсем недавно он был посвящен в мужчины. Бэрин и Рюрик сумеют отстоять его права. Отец всегда говорил так!
      Дочь покойного вождя, семнадцатилетняя Эфанда, малышка Эф, общая любимица, настолько была потрясена смертью отца, что никого и ничего не хотела слышать и видеть. Она приказала слугам закрыть ворота двора и никого не впускать в дом. Вдвоем с братом сидели они возле матери и вспоминали легенды, которые рассказывал им отец, его доброту и заботу о них, те смешные и трогательные пустяки, которые делают жизнь каждого светлой и радостной.
      Старая Унжа то дремала, прислушиваясь к голосам детей, то вдруг приказывала им замолчать: ее воспоминания были более глубокими, как и ее жизнь с Верцином, так богатая опасными событиями.
      - Олаф, - хрипло позвала она сына. - Ты - единственный оставшийся в живых сын мой, дай мне, своей матери, слово, что не станешь вождем! - вдруг настойчиво потребовала Унжа.
      Олаф вздрогнул и нерешительно посмотрел на сестру. Эфанда гневно сверкнула глазами: как можно перечить матери!
      - Да, мама, конечно, - робко заговорил Олаф, - если ты этого хочешь, то я откажусь... навсегда...
      - Да-да! - перебила его Унжа. - Навсегда, именно навсегда! Я не хочу, чтоб мой последний сын погиб в боях с этими проклятыми... - Она не договорила, и слезы ручьем полились у нее из глаз. - Столько горя! Столько слез! Одна я... Почему бог смерти не взял меня, как и остальных жен, пока еще был жив Верцин? Нет, женщины в этом племени несчастнее меня! Эфанда! Моя девочка... - с трудом проговорила Унжа, приподнимась с постели.
      - Да-да, мама, я все поняла, - быстро ответила Эфанда. - Я не пущу его на совет, - заверила она свою старую мать, обняла ее за плечи и ласково уложила на ложе.
      * * *
      А через два дня после этого разговора на дворе княжеского дома собрался большой совет племени - знатные люди, самостоятельные хозяева, жрецы и военачальники. Был вечер, и потому в четырех углах двора стояли парами стражники с большими факелами в руках. С моря дул свежий ветер, а со стороны леса появилась огромная оранжевая луна. Длинные волосы собравшихся отливали золотом, а их кожаная одежда от каждого движения меняла свой цвет. Слышался приглушенный разговор, все ждали, когда князь даст знак о начале совета. И вот настала заветная минута - взволнованный, но внешне суровый Рюрик встал в центре двора, вынул старинный меч и ударил им о свой щит. Наступила тишина. После второго удара жрец племени, подняв правую руку вверх, озабоченно и задумчиво проговорил:
      - Да благословят боги всех, собравшихся сегодня на большой совет, самых почитаемых и знатных людей нашего племени. Нынче этой священной лунной ночью должен быть назначен опекун Олафу. - Бэрин обвел! взглядом советников, и они заволновались от этого непривычно тяжелого и мрачного взгляда. - Требование Унжи, вдовы покойного вождя, снять с сына наследственное право стать вождем племени мы удовлетворить не можем, - твердо заявил Бэрин и, оглядев членов coвета, сурово пояснил: - Дух Верцина отомстит нам, если мы сделаем это. Бэрин сжал кулак и дотронулся им до груди. Он сделал паузу и с ненавистью посмотрел на друидов. Он знал, что друиды хотят, чтобы опекуном! Олафа стал жрец воды Юнка, сын Вальдса, который погиб, попав, заблудившись, в руки германцев. Темное это было дело, и многие поговаривали, что германцы взяли в плен Вальдса не без помощи засидевшегося в параситах его сына Юнки. Доверить юного Олафа Юнке - это значит... Нет, Бэрин даже не хотел думать О том, что это могло бы значить, и посмотрел с надеждой в сторону военачальников. Как хорошо, что военачальники считают, что лучшего опекуна для Олафа, чем князь Рюрик, и быть не может. Бэрин улыбнулся: Рюрик - это Рюрик!.. Бэрин и сам считал, что именно Рюрик должен стать во главе племени после Верцина, но в глубине его сердца, так глубоко, что и самому себе он не задавал опасного вопроса, все-таки жила надежда. Неужели никто не назовет опекуном его, верховного жреца племени...
      Друид солнца еще раз окинул взглядом всех присутствующих, тесно сидевших на медвежьих шкурах на широком Рюриковом дворе, и приступил к опросу по кастам.
      - Даю слово друидам, - дружелюбно, казалось, сказал Бэрин, но Рюрик вдруг почувствовал в голосе жреца ту опасную мягкую гибкость, с которой обычно начинается прыжок нападающей рыси.
      Встал друид ветра. Пряди его длинных седых волос сливались с серыми лоскутами обрядовой одежды. Па лицу, расписанному серой, зеленой и черной краской, зловеще пробегали отсветы от огня факелов. Все затихли.
      - Мы единодушно предлагаем оставить Олафа вождем племени рарогов. Тихий шепот прошел по рядам присутствующих. Вторую фразу друид ветра произнес еще более торжественным тоном, чем первую. - Опекуном при нем назначаем друида воды Юнку. Он тоже молод, но умен и искусен. Его отец был мудр и передал ему тайны бога воды. Вода - это жизнь. Наше племя живет на берегу моря и морем, на берегах речных водоемов и тем, что хранят эти водоемы в себе. Юнка передаст Олафу свои знания и сумеет сделать из него настоящего вождя племени рарогов.
      Никто не удивился, и все молчали. Никак не проявил своего отношения к сказанному и Бэрин.
      - Даю слово военачальникам. - Голос верховного жреца был строг, а глаза его заблестели, встретившись с откровенно насмешливым взглядом Рюрика.
      Встал знаменитый Ромульд. Высокий, седоголовый, с умным обветренным лицом, он спокойно посмотрел на всех, отыскал взглядом друида воды, кивнул ему, как бы призывая к терпению, и заговорил так, как обычно творит человек, уверенный, что его будут слушать все, и будут слушать внимательно.
      - Юнка действительно много знает и много умеет как жрец воды, но... Олаф - сын вождя, и ему быть вождем. А вождь нуждается в постоянном военном советнике! Мы все знаем, что Верцин любил Рюрика как сына. И я уверен, что как брат брата будет опекать наш отважный князь Олафа, - торжественно и гордо сказал Ромульд.
      Слова его вызвали всеобщий благожелательный шум но Бэрин взмахом руки тотчас же восстановил тишину.
      - Даю слово... - Друид солнца по очереди давал слово представителям землепашцев и рыбаков, охотников и мореходов. Мнения их разделились. Одни поддерживали друидов, другие Рюрика. Рыбаки неожиданно предложили посла Эбона, того, которого более всех послов ценил Верцин, как, явно волнуясь, сказал их представитель.
      Совет притих. Казалось, призадумался даже невозмутимый Бэрин.
      Неожиданная тишина затянулась. Предстояло решить тяжелую задачу. Бэрин искал выход из создавшегося положения: об Эбоне он совсем забыл. Это был серьезный соперник Рюрику. Пожалуй, предложение рыбаков можно было бы даже принять, если бы не Рюрика
      - Есть ли еще предложения у каст либо отдельный лиц? - растерянно спросил Бэрин и внимательно оглядел присутствующих. Даже волохи, приглашенные на совет, могли высказать свое мнение. Однако лица их были бесстрастны; им было решительно все равно, кто будет опекуном Олафа. Верховный жрец хотел было уже собирать голоса, но вдруг поднялся посол Эбон.
      - Я благодарю за честь, какую оказали мне на совете, - мягко улыбаясь, сказал он, - но... вряд ли мне под силу справиться с этим серьезным и ответственным делом.
      Бэрин остановил его:
      - Мы все хорошо тебя знаем, и слова твои могут лишь свидетельствовать о гордыне...
      Умное, продолговатое лицо посла, с высоким лбом и прямым тонким носом, слегка зарделось.
      - Ты должен понять меня правильно, Бэрин. Почтенный рыбак Аннель побывал со мной однажды в гостях у фризов и поэтому... - Эбон обернулся к Аннелю и, улыбнувшись, кивнул ему головой. - Поэтому, да!
      Все засмеялись, а Аннель горделиво ответил:
      - Да! Я понял, что ты хороший человек.