И закипело все вокруг Ладоги. Там лес рубят, там бревна обтесывают, там остро колья обтачивают, там крепкую стену ставят, где земля с водой дружна, там глины, камней, песку подсыпают, основу укрепляют - не на год стараются, на долголетия закладывают...
      Но затуманился словенский народ здешний, ладожский, глядя на кипучую работу варягов-россов. "Только было кланяться друг дружке начали, а поди-ка вот какая напасть на них: крепость невиданную строят, от кого-то хорониться собираются; а мы, словене, как же? Коль гости нагрянуть - мы сами по собе, а оне - сами по собе? Зачем же дружину?.. А-а, какой пустой вопрос в душу лезет... Обидели их, крепко обидели, вот они и обособляются... Кто-то дела черные вершит, а народ расхлебывает... Ну, почто не живется добром!.." сокрушались ладожане-словене, ревниво наблюдая, как трудятся варяги.
      Но зазлорадствовали викинги, чуя разногласия пришельцев с хозяевами. И хотя к открытым действиям против рарогов-русичей они не прибегали, но и не упускали ни единого случая посмеяться над их усилиями: то при виде тяжелых строительных работ жестами показывали, как надо легко это делать, а то канатами возьмут да и растащат заготовленные рарогами бревна в разные стороны.
      В ответ Рюрик не приказывал - просил всех молчать: боев впереди еще хватит...
      ...Ну а что же Гостомысл? Что же Полюда, седая умная голова? О чем думу думает Домослав?
      В огромной гридне дома посадника все трое вели ярый разговор.
      - Чую! Ведаю! Срам и позор! - запрокинув голову к низкому потолку, кричал Гостомысл. Меховая перегиба распахнулась на нем, лицо покрылось пятнами, серые проницательные глаза спрятались под лохматыми бровями, толстая, покрасневшая от напряжения и неестественной позы шея нависла над туго затянутым воротом льняной рубахи. - А что я мог с ним поделать! прокричал он, не меняя позы. - До сей поры никто не может показать пальцем на Вадима и трижды обвинить его в содеянном! - торжествующе проговорил он, затем опустил голову и хитро оглядел послов. - По нашей земле много чужого люда бегает и зло чинит. Разве всех поймаешь! - опять прокричал он, не дав послам слова. - Это мы думу черную имаем: Вадим - соперник, Вадим - злодей, а кто сюда приидет и укажет, что сие есть так?! - крикнул он в последний раз и затих.
      Послов словно прорвало.
      - Все это мы понимаем, - узрив хитрость новгородского посадника, хмуро проговорил Полгода. - Но мы сами их позвали! Сами дали им дела управительские и суд над злодеями, а кровь пролилась, и мы, яко дети малые, руками разводим, ничего сделать не можем! - перешел на крик посол, тяжело дыша: ярость требовала выхода, и он не всегда успевал подбирать нужные слова. - Хитрим, темную душу в лисью шкуру заворачиваем! Да разве так мы когда-нибудь прекратим разбой! - Полюда кинул злой взгляд на посадника и подождал, что скажет тот в ответ.
      Гостомысл молчал. Он без удивления слушал своего посла и ждал, когда тот выскажет все. "Ну, глаголь-глаголь. Я послушаю. Дела вершить все одно буду по-своему", - думал он, глядя на именитого словенина.
      Полюда понял, о чем про себя подумал новгородский посадник, но отступать не захотел:
      - Менять пора древние обычаи! Они хороши были для тесной общины! горячо проговорил он и посмотрел на Домослава. Тот промолчал. - Теперь живем объединенным племенным союзом, большой страной, старыми порядками не обойдешься. - Полюда перевел возбужденный взор на Гостомысла.
      - Вот и начните! - сердито, но явно подыгрывая самому себе, прокричал ему Гостомысл. - Придумай новый порядок и доведи его до всех людей! напевно, как гусляр-сказитель, проговорил он и при этом выразительно глянул и на второго посла.
      - Начну! - сорвался опять на крик Полюда. - Но прежде я приведу тебе человека, который трижды укажет на Вадима, - неожиданно объявил он.
      Гостомысл вскочил.
      - Зачем тебе сие надо?! - загремел он, но тут же замолчал. Он подошел к послу, ласково заглянул ему в глаза и тихо спросил: - Ты что, хочешь дальнейшего кровопролития? Полюдушка, да ты же первый устал от него, - уже примирительно сказал Гостомысл и положил руку на плечо словенина, миролюбиво погладив его.
      - Кровопролитие кровопролитию рознь! - угрюмо возразил Полюда, скинув руку посадника со своего плеча. - Ты ныне видишь малое, а я зрю крупное!
      Гостомысл покачал головой, отошел от посла и встал, прислонившись спиной к теплому боку печки. "Боги! И когда эти старцы будут мудрыми? Мыслят, яко дети!" - безнадежно подумал новгородский правитель и нахмурился.
      - Ты когда был последний раз в Ладоге? - упрямо спросил его Полюда, наблюдая за переменчивым настроением Гостомысла. - Боишься туда нос показывать! - закричал он опять и встал. Медленными, тяжелыми шагами он пошел на посадника, чтобы напомнить ему кое-что, известное им одним.
      Но посадник не дрогнул.
      - Знаю! - топнул ногой Гостомысл и не дал послу договорить. - Все ведаю, хоть и не бываю там. Ну и что?! - уже тише спросил он и взглядом приказал Полюде остановиться. Тот, верный своей выучке, встал. - Главная наша опора - наши враги! - торжествующе бросил Гостомысл в недоуменные лица послов, с удовольствием прижимаясь к теплой печке; он даже закрыл на мгновение глаза. - Пусть строят себе на забаву свою крепость! - лениво проговорил Гостомысл, хитро поглядев на Полюду и Домослава. - Ныне построят, а завтра... воевать норманнов пойдут, - так же лениво закончил он и уже в душе начал радоваться: "Ну, вот и вся ярость..."
      - А пойдут ли? - усмехнулся недоброй улыбкой молчавший до сих пор Домослав. Он видел всю игру Гостомысла, чуял слабость доводов Полюды, но... кто мог поручиться за действия рарогов?
      - Ну, ежели далеко не пойдоше, то к ним приидоше, - засмеялся Гостомысл, явно не желая разговаривать с послами всерьез.
      - И не жаль тебе ни земли своей, ни людей своих, новгородский посадник, - ужаснулся Домослав. - А я-то думал, ты - человек, а ты яко зверь лютый! - Старый Словении встал. Безысходность дум его сказалась во всем: в осанке, во взгляде, который он бросил на посадника.
      - Будешь зверем! - закричал опять Гостомысл, на мгновение забыв о своей роли. - Ты сядь на мое место и по всей правде разбери всех! Давно бы в лешака обратился! - Он отошел от печки, приблизился к послам и, шумно вздохнув, тяжело пояснил: - Ведь у каждого своя правда! Своя!
      Домослав с Полюдой недоуменно посмотрели друг на друга.
      - Ну, прийдоше они по зову нашему, так не ловчись, не скрывай того, что ведаешь, - вдруг по-стариковски проворчал Гостомысл, оглядев послов, и зло докричал, будто спохватившись: - Ведь чують, что одною дружиною никакого врага не одолеють: все равно пойдут за ополчением! А ополчение кто кликать станет? Я! Ты! И ты! - Гостомысл вошел снова в игру и уже свободно, широкими жестами тыкал пальцем то в одного, то в другого советника. - А что мы сказывать будем ополченцам? - бодро спрашивал он, чувствуя свой верх: Идите под главу варягов, которые токмо себя лелеють?.. Молчите? торжествующе подвел он итог беседе и оглядел поникших послов.
      Домослав с Полюдой молча отступили: отвечать было нечем.
      - Боги! Как сладка дума о старости! Скорее бы Яга кого-нибудь за мной прислала! - тихо воскликнул семидесятилетний Полгода, тяжело встал и, не глядя на хозяина, первым покинул дом Гостомысла.
      Старый Домослав чуть помедлил, слегка поклонился Гостомыслу и молча вышел вслед за давнишним другом...
      ВСТРЕЧА С НОРМАННАМИ
      Ровно год прошел после тех мрачных событий, которые поселили в душе одних злое размышление, у других - затаенную хмурость, а у третьих открытое противодействие. Расширенная и хорошо укрепленная Ладожская крепость, возведенная Рюриком всего лишь за год, вызывала и гнев, и удивление, и восхищение, но никто из ильменских правителей не решался что-либо открыто молвить варяжскому князю по поводу ее появления.
      Теплым, ласковым майским вечером донесли однажды дозорные, что норманны подошли к пристани и, видимо, совет держат, на что нападать: на город иль на крепость. Воевать то и другое, наверно, сил нет, - догадались дозорные.
      Князь, как всегда, принял весть на крыльце. Выслушав дозорных, он заволновался.
      - А-а! - закипел Рюрик. - Так они думу думают! Дагар, Гюрги! - позвал он своих преданных военачальников. - Быстро ладожан в крепость ввести! - и пояснил: - Этих мы в обиду не должны давать. Всех к оружию! - воззвал князь и почувствовал неожиданный прилив сил.
      Правое дело всегда было ему по нраву.
      К ночи приказ князя был выполнен и все жители города находились под прикрытием новой крепости. Рюрик разбил объединенную дружину на шесть частей, поставив во главе остальных двух - "военачальников из дружин Сигура и Триара. Разместил всю дружину плотно возле стен крепости, проверил боевые запасы метательных снарядов и стал готовиться к штурму.
      Бэрин, видя, как основательно готовятся его соплеменники к решающему бою, мучился сомнениями, появившимися уже в момент прибытия дозорных с худой вестью.
      "Похоже, не по своей воле викинги прибыли сюда", - подумал верховный жрец и еще раз переспросил дозор-ных:
      - Правда ли, что норманны думу думают, куда сперва идти?
      В ответ он услышал то, что и ожидал: "Думают!"
      "Ну, раз думают, значит, их кто-то уговорил опробовать Рюрикову Ладогу... Но кто? Вадим?.. Не слишком ли много для новгородского князя? Неужели... Гостомысл?.. - Бэрин ахнул про себя, но, вдумавшись в положение новгородского посадника и главы союза северных словен, понял, что сии гости пожаловали сюда не без его ведома. - Но зачем? - лихорадочно думал жрец. Чужими руками?! Вот для них теперь главное! - догадался Бэрин, но тут же опроверг свое доказательство: - Но ведь и Гостомысл и Вадим наверняка знают, что теперь, с объединенными силами да еще и в такой крепости, Рюрик неуязвим! - Бэрин замотал длинноволосой головой из стороны в сторону. - Нет! Здесь что-то не то,- бормотал он по-стариковски и ходил осторожными шагами по крепости, боясь быть помехой озабоченным и рьяно готовящимся отбить штурм соплеменникам. - А-а! - радостно воскликнул он, додумавшись наконец до истины, как ему показалось. - Наверное, это Вадим уговорил Гостомысла опробовать Рюрикову крепость через норманнов, а этот толстый тюфяк решил ему не мешать, так как бесполезно мешать молодому, сильному воину, чувствующему родные стены за спиной. Итак! - обрадовался жрец. - У них до сих пор ладу нет, но не это главное. Главное то, что Гостомысл хочет ткнуть Вадима носом в крепкие стены нашей Ладоги и тем самым усмирить его, - догадался наконец Бэрин, но понял, что от этой догадки ни ему, ни Рюрику не сладко. - Все равно будет бой, - разозлился жрец, - снова прольется кровь и, не приведи Святовит, могут погибнуть и соплеменники..."
      - Ты о чем призадумался, наш любимый верховный жрец? - спросил, остановившись впопыхах перед ним, Дагар, и хотел было уже дальше бежать, не слушая ответа, но внимательно вгляделся в озабоченное лицо Бэрина и еще раз спросил: - О чем, а?
      Бэрин пожал плечами. "Смущать их моими бреднями? Зачем? Что это им даст?" - досадовал он на самого себя и залюбовался ладным, загорелым меченосцем.
      - Как там жены князя, надежно укрыты? - как бы невзначай спросил Дагар, но от проницательного взора Бэрина никому еще не удавалось скрыть свою хитрость.
      Бэрин прикинулся простачком и добросовестно стал перечислять:
      - Руцина с Рюриковной в первом отсеке, Хетта - во втором, а Эфанда - в третьем отсеке дома.
      - Пищи, воды - всего вдоволь? - пряча волнение, спросил Дагар.
      - Да, - протянул Бэрин. - Я сам проследил за всем, - добродушно пояснил он и пожалел знатного военачальника.
      - Ну раз ты, то я спокоен, - проговорил Дагар и зарделся.
      - Раз ты спокоен, то Рюрик и подавно! - выручил его Бэрин и вида не подал, что все знает, понимает и не осуждает воина. Чего греха таить, Руцина ведь не старуха, чтобы замыкаться от мужчин, коль Рюрик любит другую. А по всем правилам бытия рарогов отвергнутая, но неизгнанная жена князя могла испросить у совета жрецов дозволения иметь наложника. Здоровье княгинь было предметом особой заботы, если они имели, детей от князя. Руцина же не нуждалась в разрешении. Она была любима!
      Бэрин посмотрел на знатного меченосца с грустью и нерешительно потребовал:
      - Беги к Рюрику! Он небось ждет тебя у своих хитрых стен!
      - Я-то да, побегу, - пытаясь все же скрыть смущение, ответил Дагар и ласково потребовал: - А вот ты иди в дом. Не то смотри, какие бревна вой носят наверх. (В это время им пришлось посторониться и пропустить идущих с огромным бревном и железными крюками дружинников.) Не приведи бог, ударят кто за нас тогда Святовиту молиться будет? - мягко, почти ласково спросил Дагар и настойчиво напомнил: - Тебе же еще перед воинами речь держать! Иди в дом, Бэрин!
      - Речь у меня будет краткой, - заверил жрец, беспокойно оглядываясь по сторонам, - а вот испытание коня я вам сегодня устрою.
      Дагар вскинул голову. Что-то обнадеживающее прозвучало в последнем обещании жреца. Такое бывало редко за последние два года.
      "Что может быть сильнее, чем уверенное чутье жреца?" - подумал меченосец и радостно улыбнулся.
      - Ты уверен в благополучном исходе испытания? - тихо спросил он, пытаясь по глазам жреца узнать правду.
      - Да, - просто ответил Бэрин, не отводя спокойного взгляда от заинтересованного, пытливого взора военачальника.
      - Это хорошо, - обрадовался Дагар и спохватился: - Ну, я побегу. А ты в дом! Слышишь, Бэрин? - крикнул он, уже убегая в сторону крепости.
      Бэрин помахал ему рукой, посмотрел вслед, подосадовал, что не может уже вот так ловко и быстро бегать, вздохнул, одернул обрядовое одеяние и пошел искать Рюрика, спрашивая всех по пути, где можно найти князя.
      - Да вот он, - крикнул один из дружинников, указывая на Рюрика, помогающего закрепить огромный железный крюк в стенном отверстии крепости. Князь был высоко на помосте.
      - А-а! Бэрин! - оглянулся на него вспотевший Рюрик. - Не подходи сюда! Здесь опасно! - крикнул он. - Жди меня там, внизу! Мы сейчас крюк испытывать будем! - Рюрик осторожно передал дружиннику рычажное устройство на треноге и ловко спустился вниз. - Давай! - скомандовал он смекалистому гриденю и махнул рукой к себе. - Крути!
      Бэрин раскрыл рот от удивления. Из узких расщелин вылез сначала один, затем другой и третий круторогий крюк, угрожая зацепить любого, кто приблизится к стене крепости.
      - Ну, как? - спросил его довольный Рюрик.
      - И внушительно и страшно! - отметил потрясенный жрец. - Это Ярмерик с Абрамом такие крюки смастерили? - удивленно спросил он и заметил, как Рюрик недоуменно повел плечом, как бы говоря: "Не только они, здесь многие поломали головы!" Жрец оглядел счастливого в эту минуту князя и тут же спросил его: - А спина твоя как? Ничего не чувствует?
      Рюрик перестал улыбаться. Да, с тех пор, как в княжеской сустуге зашито ячменное зерно, его больше не преследовало омерзительное ощущение, будто кто-то примеривается к его спине секирой. Но начались сновидения - одно кошмарнее другого. "А вот говорить ли об этом жрецу, - подумал князь и посмотрел на Бэрина. - Как было бы хорошо! Я отвлекся здесь, наверху, от мрака, томящего мою душу... - подумал Рюрик, но злой досады к жрецу не испытывал. - Я не хочу вникать в тот мир, в котором ты плаваешь, как рыба в воде", - хотел было сказать князь, но что-то остановило его. Он вздохнул, вытер пот со лба и хрипло проговорил:
      - Да, спина теперь меня не беспокоит.
      - А что... беспокоит? - Жрец сразу понял его. - Сны, - сдался Рюрик и уныло вздохнул. - Я так не хотел говорить тебе об этом, - горько сознался он.
      - Почему? - испуганно спросил Бэрин. - Ты не хочешь доверяться мне? Он отвел Рюрика от стены. Там, наверху, прикреплялись бревна для сбрасывания на врага. Одно бревно грозило вот-вот сорваться: дружинники устали и едва удержали его.
      - Да нет, - печально ответил Рюрик, отходя в безопасное место вслед за жрецом. - Понимаешь, Бэрин, я устал от этого довлеющего мрака. Я знаю, что они не остановятся ни перед чем. Не заклинания, так заговоры... Я не хочу об этом думать! - горячо прошептал он. - Я хочу прожить пусть короткую жизнь, но не оглядываясь и не ежась. Я хочу дышать полной грудью! Я хочу быть князем, Бэрин, а не жертвой волхвов моих врагов! - с досадой воскликнул Рюрик и отвернулся от жреца.
      Как Бэрин любил, как жалел в эту минуту гордого, но хлебнувшего уже столько горя князя! Как ему хотелось опекать его, этого несчастного и безнадежно обреченного рикса. Бэрин протянул руку, дотронулся до плеча Рюрика и очень тихо сказал:
      - Я всегда с тобой, князь! Но... это значит, что ты всегда должен рассказывать мне о... обо всем! Хорошо? - ласково спросил он, глядя в спину Рюрику.
      Рюрик поморщился. "Опять ты за свое, Бэрин", - недовольно подумал он и передернул плечами. Но, повернувшись к жрецу, увидел столько сочувствия и сопереживания в глазах друида солнца, страдальческое их выражение окончательно смутило Рюрика. Он глубоко вздохнул и еле выдавил из себя:
      - Хорошо, Бэрин. Но... ты бы лучше своего коня нам попытал! - уже бодрее предложил он.
      - И попытаю! Нынче же вечером! - Жрец с радостью подхватил разговор. Но он прекрасно понимал, что Рюрику сейчас нельзя тратить время на беседы, а потому перебил сам себя: - Ну, я пойду, сынок.
      Бэрин отошел от князя, решив зайти к Эфанде и выяснить, какие сны не дают покоя их риксу...
      А младшая жена князя рарогов в это время занималась сушкой трав весеннего сбора. Небольшими аккуратными пучками висели на северной стене клети веточки белокудренника, полыни, наперстянки, диоскории, астрагала, цветы рябины и шиповника, распространяя в жилище княгини удивительный аромат разнотравья. Бэрин широко распахнул дверь клети и шумно вдохнул пряный запах.
      - Ба! Уже наготовила трав! - изумился жрец, с удовольствием дыша всей грудью. - Не выгонишь меня? - улыбаясь, спросил он немного испуганную Эфанду и бесцеремонно сел на стул.
      - Нет, Бэрин! Добро пожаловать, - чуть-чуть растерянно, но нежно и сердечно пригласила Эфанда, одернув скромное льняное платье: она только что прикрепила последний пучок травы к стене, а потому и распоясалась, и немного разлохматилась. Бэрин залюбовался Эфандой: порозовевшая, нежная, сероглазая, светловолосая и вся такая естественная и простая. Вот она подпоясала плетеным пояском платье, накинула на плечи тонкий ажурный убрус, привела в порядок волосы и улыбнулась.
      "Боги! - подумал Бэрин, глядя на Эфанду. - И эта девочка - жена! Такие ручки! Такая точеная шейка! А головка! Как у русалки!.. Нет, эта головка умеет запоминать нужные советы. Эта головка унаследовала от отца Верцина ум и прекрасную память, а от матери Унжи - терпение, нежность и красоту. Ей хочется поклоняться бесконечно... Да, именно такая жена нужна нашему Рюрику", - думал Бэрин, по-хозяйски рассматривая любимую жену своего рикса.
      - Я слушаю тебя, наш достославный верховный жрец! - нежно проговорила Эфанда и посмотрела в глаза Бэрину.
      "Ни тени беспокойства, - снова подметил жрец, наблюдая за Эфандой, и захотел, чтобы она еще что-нибудь сказала. Он бессознательно улыбался, глядя на нее, и радовался ее красоте, как ребенок, который впервые увидел прекрасный цветок. - И все-то ей к лицу: и это серое платьице, и этот голубой убрус..."
      - Не попьешь ли киселя овсяного? - между тем спросила Эфанда и налила жрецу в глиняный горшочек киселя. - Устал ведь, на, выпей! - ласково предложила она и заставила Бэрина выпить весь кисель.
      Бэрин выпил кисель, поставил на стол горшок, вздохнул и вдруг без обиняков спросил:
      - Эфанда, ты хорошо запомнила облик князя... Вадима?
      Эфанда немного нахмурилась, сосредоточилась и твердо ответила:
      - Да, помню.
      - Ты... поможешь мне свершить над его образом... заклинание? - медленно выговаривая тяжелые слова, хмуро спросил Бэрин. Он исподлобья смотрел на Эфанду и знал, что решиться на такое ей будет трудно.
      Эфанда вскрикнула, широко раскрытыми глазами оглядела поникшего жреца и с ужасом прошептала:
      - Н-нет.
      - Н-нет, - как эхо повторил Бэрин и понял, что сейчас он не просто дотронулся до нежной души Эфанды - он тяжело ранил ее. Зная, что молчать в таких случаях нельзя, Бэрин выпрямился и, видя, как часто вздымается невысокая грудь княгини, глухо проговорил: - Эфи, ты не на небесах живешь и ведаешь, что враги твоего Рюрика не гнушаются ничем. Они уже несколько раз проводили... заклинание над его обликом...
      Эфанда ахнула и мгновенно побледнела.
      - Какое варварство, - с ужасом прошептала она и недоверчиво покачала головой. - Не может быть. - И, не веря ни Бэрину, ни самой себе, хмуро посмотрела на жреца.
      - Ты замечала, как он иногда... как бы каменеет? -тихо спросил жрец, видя ее мучения. - Напрягает спину, скрывает ото всех боль, пронизывающую лопатки?
      Эфанда молча кивнула головой.
      - Это и есть проявление заклинания, - мрачно подытожил Бэрин. - И ты прости меня за жестокость, Эфи, но мне очень хочется тем же ответить и Вадиму, - резко завершил он и встал.
      Лицо Эфанды преобразилось: оно стало суровым, и Бэрин не смог сразу понять, подурнела она при этом или нет.
      - Я... не могу... убивать, - тихо, но решительно заявила Эфанда, глядя на жреца снизу вверх.
      - Заклинание - это еще не убийство, - возразил ей жрец и, нагнувшись к ней, настойчиво проговорил: - Особенно удачно оно получается тогда, когда его свершают люди, кровно заинтересованные...
      - Нет! - решительно перебила она его и встала. - Я ненавижу Вадима, Гостомысла, их зломыслие, козни, но... я не верю, что они хотят смерти Рюрика! - горячо проговорила она, глядя прямо в глаза жрецу.
      - Я бы тоже не хотел в это верить, но нынешнее появление норманнов чьих рук дело? - терпеливо спросил ее жрец.
      - Это испытание крепости, - возразила Эфанда. - Оно любопытно всем: и Гостомыслу, и Вадиму, и викингам, но... это не должно закончиться... смертью Рюрика, - наивно предположила она и тут же поняла свою ошибку. - Д-да, я понимаю... - растерянно продолжила она, не обратив внимания на явное сомнение Бэрина. - Я сглупила... Ведь там все может быть... - уже медленнее ис подступающим к сердцу холодом проговорила она.
      - Вот именно, - согласно закивал головой жрец, - и ты должна помочь мне...
      - Нет, Бэрин, нет! - горячо запротестовала Эфанда, перебив жреца. Прошу тебя, не... - Она хотела сказать: "Не подстрекай меня к этому", но сдержалась; нетерпеливо и гневно посмотрела на жреца и ни звука больше не произнесла.
      Бэрин посмотрел в ее растревоженное, посуровевшее лицо и мрачно подумал: "Да, это не Руцина. Та бы, не задумываясь, с азартом охотницы совершила весь обряд заклинания да еще повторила бы не раз... Но Руцина разлюбила Рюрика, а до Дагара ильменские правители пока еще не добрались..."
      - Хорошо, Эфи. Я ведаю, что заклинание - дело параситов и мужчин, глубоко вздохнув, медленно проговорил Бэрин. - Но не должна же ты забывать, что ты дочь вождя и жена князя! - сурово продолжил он в встретился со страдальческим взглядом ее больших серых глаз. - Твое положение обязывает тебя быть... более решительной, - как можно жестче добавил жрец, сознательно не пощадив ее нежной души. - Княгиня рарогов-русичей должна быть стойкой! величественно изрек он на прощание и понял, что о снах князя с ней, бесполезно разговаривать: Рюрик наверняка держит ее в полном неведении. Князю нужна нежная, не обеспокоенная мраком жена...
      "Молодец, Рюрик! -угрюмо подумал жрец и снова глубоко вздохнул: Настоящий мужчина!.. Но мне-то как оберегать его? - горестно спросил он самого себя, покидая клеть младшей княгини. - Ведь все мои заклинания, с моей кровью, будут мало способствовать успеху... А утром - бой с викингами", - хмуро вспомнил Бэрин и поспешил в свой дом.
      * * *
      ...Наутро норманны ринулись куда полегче - в город, но там никого не обнаружили и, озадаченные, окружили новую крепость.
      Сначала в крепости были слышны вой, вопли, свисты да мощный топот конницы, кружившей за ее стенами и искавшей слабое место.
      Рюрик дал команду, и в наступающих посыпался град острых камней, ярко пылающих факелов, тьма быстрых стрел. Из узких щелей-бойниц торчали круторогие металлические крюки, выдвигавшиеся из стены под разными углами на пятнадцать локтей. Они грозили беспощадно искалечить приблизившихся к ним людей или коней. Кони ржали; люди стонали, кричали от ожогов и ран или падали замертво под стрелами либо от ударов канатных узлов, запускаемых с силой с высоты стен крепости...
      Два дня и две ночи штурмовали норманны Ладожскую крепость. На третье утро Рюрик дал команду тихонько вывести лучников и меченосцев из крепости и дать беспощадный бой измученным врагам прямо возле ее стен: помощь рарожским гриденям будет постоянной.
      Норманны, слабо отбиваясь, желали уже только одного - прорваться к дороге, ведущей на пристань, но отступление было преграждено соединенными силами секироносцев и лучников. Враги яростно отбивали ух натиск, но лишь мелкие их отряды, пробиваясь через лес и болото, смогли попасть на пристань, где сторожевые воины норманнов держали ладьи в полной боевой готовности...
      - Удрали викинги! - кричали счастливые варяги-русичи, крутя синеволосыми головами...
      - Отбилися! Потерь почти нетути! - растерянно и удивленно говорили ладожане, улыбались счастливые и сердечно благодарили Рюрика с дружинниками за спасение от дерзкого врага. Немногословно, улыбчиво, но со слезами на глазах обнимали они варягов или гладили их по плечам. Как сроднились и сблизились все они за эти четыре беспокойных дня! Никто ни с чем не считался - работы хватало всем; заботы были общие. Кто-то кого-то обмывает, кто-то кому-то рубаху зашивает, кто-то кому-то еду подает... А кругом смех, смех, и никому по своим очагам расходиться не хочется.
      И тут как будто в воздухе родилось слово: "Пир". И превратили это слово в волшебный венок, сплетенный из божественных цветов, каждый из которых означал верность, дружбу, мир и любовь друг к другу; каждый из которых равный с равными сплетался крепкими стебельками, и, поддерживая друг друга, сомкнулись цветы в счастливый семейный круг.
      Потянули ладожане варягов к себе в город; настелили на полянах льняные покрывала. Тут и появились сначала венки из цветов, затем нехитрая еда: цежи кисельные, сыта, сыры молочные, хлебы печеные, рыба вяленая, конина отварная; затем выкатили бочки с квасом, а где и на бочку с медом не поскупились.
      Ладожанки надели на себя лучшие льняные и холщовые подпоясанные узорными кушаками платья с металлическими коробочками на груди, бусы из зеленого бисера. Блестели веселые глаза, светились задорные улыбки, краснели румянцем щеки, и звенел вокруг заразительный смех. Бойко и ловко плясали ножки, обутые в кожаные чувячки, ласково касались руки плеч синеголовых, и без конца раздавался один и тот же вопрос:
      - А ну, как ты его, норманна нечистого? Поведай-поведай! Не то потом забудешь!
      Варяги смеялись, смелей обнимали девушек и трижды преувеличивали свою отвагу, путая словенские, кельтские, венетские и рарожские слова...
      Рюрик с Эфандой, впервые счастливые за эти горькие годы, обходили веселые поляны, славили пир и принимали благодарные поклоны. Кто-то из именитых ладо-жан подарил Эфанде металлическую коробочку, обняв и расцеловав ее на виду у всех; кто-то из женщин-ладо-жанок подарил ей бусы. Эфанда краснела, принимая щедрые дары, обнимала и целовала дарителей, восторгаясь подарками, как маленькая, и не замечала счастливых слез. Она чаще, чем обычно, искала случая, чтоб приласкать мужа, со страхом следила за его спиной, постоянно гладила ее или украдкой целовала...
      Веселились и две первые жены князя, почуя волю женскую, окончательно поняв, каково их место возле князя, и смирившись с этим.
      И Рюрик был весел. Пил медовуху за отвагу и доблесть варягов и славян, желал всем мира и покоя! Призывал не нарушать счастливого единения воинов с людом мирного труда.
      Бэрин тоже счастлив. Он был уверен, что его труд, не зримый никем, но ощутимый, дал заметный результат. Князь весел; с прямыми плечами, легкой стремительной походкой он обошел поляну с пирующими людьми и ни разу ле нахмурился, ни разу не вспомнил ни про кошмарные сны, ни про холодеющую спину. И верховный жрец вслед за князем произнес краткую, но добрую речь.
      Ладожане внимательно слушали речи русичей, согласно кивали головами, обнимали то князя, то его жреца и клялись быть им верными! Некоторые рьяно требовали немедленно начать строительство Святовитова храма и поклоняться всесильному богу, яко россы, под крышей, а не под небесами. Рюрик улыбался, обнимал Бэрина и благодарил его за поддержку...
      Всю ночь горели на берегу Ладоги костры, вокруг которых бродили хмельные воины и водили хороводы; и до самого утра не смолкали рарожские, кельтские, словенские песни, чарующие и слух и душу.
      И только хмурые викинги-ладожане не пели песен разудалых, а зло ломали лесной сухостой и молча варили свиное мясо на кострах. Недоумевали они, вспоминая, как бежали их сородичи от Ладоги, и дивились на крепкую силу варягов-рарогов, которые в честь своей победы не убили ни одного пленного, а, поклоняясь Святовиту, принесли ему в жертву лишь животных. "Странный у них бог, - души животных берет, чтоб сохранить тела людские? - изумлялись викинги, передавая из уст в уста злым шепотом это чудо. - Наш бог войны Один требует людских жертв, и попробуй не повиноваться ему..."
      БЕДЫ
      Вадим сидел хмурый и весь вечер не поднимал глаз на Гостомысла. За бревенчатой стеной дома новгородского посадника гудел резкий не по сезону ветер и хлестал холодный дождь. Гостомысл, одетый в меховую перегибу, то гремел длинными металлическими с деревянными ручками щипцами в очаге, подбрасывая в него сухие короткие поленца, то с любопытством оглядывал большеголового, красивого, обычно такого открытого, а сейчас настороженно выжидающего чего-то новгородского князя, то медленно прохаживался вдоль светлицы, перебирая в голове своей одну думу за другой. Думы были разные: и добрые, и злые, но желаемого конца не давали: разбегались думы во все стороны, и никак их не удавалось связать в единую нить.
      - Ну что, - решил посадник спросить Вадима, - можа, с миром теперь будем жить? - Он смотрел на богатырские плечи Вадима Храброго с завистью и никак не мог придумать повода, помирившего бы обоих князей.