- Мы все поняли, Лешко, - терпеливо проговорил Гостомысл, поглядывая то на старейшину кривичей, то на князя варягов. - Мы не возьмем с вашего племени ни гривны, но и вам не дадим ни гривны в случае любой беды. Ваше племя выходит из нашего союза, сие и передай своим родичам, раз их даже напугал приход варягов-россов.
      Заявив об этом, Гостомысл перевел взгляд с Лешко на левую беседу, где на расстоянии локтя друг от друга сидели одетые в полное боевое снаряжение Рюрик и его сподвижники.
      Рюрик был хмур и молчалив. Он знал, что без борьбы нельзя утвердить себя, и терпеливо ждал конца совета. Он даже желал, чтобы говорили и спорили больше. Пусть все выскажутся, пусть каждый покажет себя и свое племя. Да, Лешко верно говорит, он не куражится; ежели племя без потерь может сохранить себя, то почему бы и не поторговаться. А вот полочанин Золотоноша молчит, хотя племя его и родственное кривичам. Видно, не забыть ему, как варяги чинили разбой на берегах Полоти. "Интересно бы спросить сейчас Бэрина, что он думает обо всей этой говорильне", - подумал Рюрик и глянул на противоположный конец беседы, где сиротливо приютился его жрец.
      Бэрин почуял взгляд своего князя, ободряюще слегка кивнул ему, и довольный Рюрик перевел взгляд на посла ильменских словен и вдруг насторожился: "Вон Полюда опять глядит... все так же тревожно, как и у нас тогда, но только сейчас он почему-то глядит на Гостомысла и... на меня. Что его тревожит?.."
      Рюрик с трудом отвел взгляд от словенского посла и прислушался к речам советников.
      Олаф беспокойно оглядывал всех подряд, внимательно слушал речи советников, запоминал каждого из них и почему-то заранее тревожился за Рюрика и за себя. Ему нравился Гостомысл и не нравился Лешко. "Какое самонадеянное племя! И какой трусливый старейшина! - подумал молодой вождь раротов и посмотрел с презрением на Лешко. Уж он бы нашел, кого послать на такой ответственный совет!.. - А Рюрик молчит! Почему он не стукнет мечом о щит и не подчинит их себе всех сразу?!" - возмущенно подумал Олаф, глянул, на своего князя, почувствовал его настороженность и затих...
      Сигур и Триар с откровенным нетерпением ожидала конца совета и не понимали, почему так медлителен Гостомысл. Далеки от них были беды и кривичей и полочан, и потому каждый торопил про себя время. Иногда они поглядывали на Рюрика, улавливая его печаль н настороженность, но относили все это только на счет ожидаемой их всех неизвестности. "Но ведь не сами же они напросились словенам? Так чего ж хмуриться-то?" - недоумевали они и с нетерпением ждали конца совета.
      Ромульд тоже с досадой морщил лоб, но выжидательно молчал: иное племя, иные нравы, необходимо ждать...
      Аскольд живо внимал всем речам и жадно запоминал все возражения и благопожелания советников. Он впервые в этих местах. "Какие странные люди! изумился он. - Открыто говорят о своих бедах! Это же опасно!" Он искоса бросил взгляд на князя, рарогов и злорадно подумал: "Да, тут тебе будет несладко. Ты будешь смят и... изгнан, как бедовые викинги... Единства в совете нет и вряд ли будет..." Но вот он посмотрел на посадника" а затем вновь на своего князя. "А Гостомысл и Рюрик кто друг другу?.. - вдруг захотелось ему спросить, и сразу множество других вопросов замелькало в его голове. - Почему посадник выбрал именно этого рарога? Почему не Сигура? Почему не Триара?.. Вадима надо!" Аскольд едва не высказал свои вопросы вслух, но вдруг как молния озарила его догадка: "Чего же ждать мне... здесь? Ведь ясно же, что собрались здесь одни родичи - и явные и тайные! Разве дозволят они мне, волоху, занять достойное место среди себя? И надо же было не понять этого сразу?! Но почему другие-то молчат?.. - В ту же минуту он остановил себя: - Нет! Надо посмотреть, каково все будет дальше!.. Может, моя гордыня разыгралась, сам все это я и придумал? Погодить надо..."
      Рыжеволосый Дир беспокоился за всех сразу. Ему было жаль и Рюрика, и Гостомысла, и Лешко, и Золото-ношу, и Аскольда, так жадно следящего за всем, что происходило на совете, и так явно желавшего и здесь играть не последнюю роль, и больше всего - себя. Он никак не мог определить свое место ни в настоящих, ни в будущих событиях и сидел с опущенной головой, лишь иногда вскидывая брови, когда слышал что-нибудь дивное для себя.
      Эбон, стареющий, но все еще красивый, как только внимательно присмотрелся к лицу и привычкам Гостомысла, сразу понял, что совет затянется. Он понял и то, что положение их, варягов-россов, в Новгороде будет далеко не таким, какое им наобещали послы Домослав, Полюда и Вадим летом этого года в Прирарожье. "Необходимо собраться духом, продумать все и не торопиться... Только бы Рюрик не погорячился, - думал он. - Единую власть этим племенам показали скандинавы; она им понравилась, но с какого бока взяться ее обустраивать - они не ведают. Пытались, но не получилось, и это понятно. Слишком близко родство правителей, и никто никому не хочет подчиняться... Позвали нас и опять ропщут. Вон как Лешко взмок... Да, его могут потопить в кирбах быстрее, чем поймут необходимость единовластного правления, да еще установленного варягами-россами. Ведь мы, пришлые, званы суд править, мы чужие, как же нам верить!.. Да, тяжела доля Гостомысла, признал Эбон. - И хочет круто взять, да побаивается. А примучивает он Лешко верно, - сочувственно размышлял посол, - ну кому нужен выход кривичей из союза?"
      Эбон ещё раз посмотрел на старейшину кривичей. "Да, - подумал он, - они заселяют большие и трудные земли: побережье реки Ловать и верхние земли Западной Двины, Днепра и Итиля и все земли реки Великой! Именно кривичи умелые рыбаки, именно кривичи - умелые волочане, именно кривичи - знатные охотники, именно кривичи - ловкие мастера - строители ладей, именно кривичи - храбрые купцы и мудрые виноделы-ягодники. Так как же допустить их выход из союза племен?" Размышления посла рарогов прервал посадник.
      - Ну так как, Лешко? - переспросил Гостомысл, пытливо вглядываясь в лицо старейшины кривичей. - Согласен ты, чтобы всем охранительным войском ведал князь рарогов-русичей Рюрик и он же судил злодеев земли нашей?
      Лешко встал, тяжело вздохнул и, покачав отрицательно головой, хмуро ответил:
      - Нет.
      Все смолкли. Советники как по команде уставились сначала на Лешко, а затем на Гостомысла, мрачно взирающего исподлобья на кривичского главу.
      - Сие твое последнее слово? - глухо спросил Гостомысл.
      - Да, - так же глухо подтвердил Лешко и неуклюже сел на место.
      Молчание длилось недолго.
      Гостомысл шумно вздохнул, перевел взгляд на беседу, занятую рарогами-варягами, и громко произнес:
      - Рюрик, на край кривичей дружину не ставь. Я покажу тебе сии земли сам.
      Рюрик молча кивнул головой Гостомыслу и перевел взгляд с новгородского посадника на своего двоюродного брата Сигура: ему очень хотелось посмотреть, как себя поведет Лешко после слов Гостомысла, но он ре" шил этого не делать. Все определилось и без него! А как. братья восприняли эту весть? Сигур заинтересованно наблюдал за переговорами.
      - Золотоноша, что ты молчишь? - Гостомысл обратился к старейшине полочан.
      - Наш край не охранять нельзя, - медленно ответил пожилой, благообразной наружности боярин и сокрушенно развел руками. - И судить злодеев надо. Пусть Рюрик ведает веем сиим и у нас, на речке Полоти", в земле полочан, - по-доброму улыбнувшись, проговорил он.
      Рюрик поймал настороженный взор полочанина и нахмурился: уста говорят одно, а глаза - другое, или" это только кажется?..
      Золотоноша уловил внимание князя-варяга, и выражение лица его стало еще более благожелательным.
      - Мстислав, что речешь ты? - глухо спросил новгородский посадник следующего советника, с трудом оторвав взгляд от Золотоноши и Рюрика. Старейшина дреговичей без улыбки переглянулся с Гоетомыслом и зорко оглядел Рюрика. Он тяжело встал и, вызвав общее внимание задержкой ответа, чуть призадумавшись, проговорил:
      - Второй день сидим мы во избе Домослава и, как скифы, опьяненные дурманным дымом хмельных трав, думу думаем; жить нам во здравии или готовиться к очередной тризне.
      Кто-то удивленно вскинул брови, кто-то стыдливо, а кто-то осуждающе покачал головой, но никто не произнес ни слова. Мстислав чуть вздохнул и продолжил!
      - Вот нарекли мы рарогов, особых почитателей бога Сварога, варягами, а когда приплываешь с торгом к грекам, те нас именуют варягами. Так, Лешко? ласково спросил Мстислав и оглянулся на кривичского старейшину.
      Тот, не поднимая головы, буркнул:
      - Так.
      Все зашевелились, а Мстислав, чуть повысив голос, сказал:
      - И назвали мы рарогов росами, или русами. Ишь, мол, какие лихие плаватели-воины! А я помню, еще дед мой рек, наших купцов греки давно русами обзывали, Так, Лешко?
      Все засмеялись, а Лешко, разозлившись, крикнул:
      - Я же изрек свое последнее слово, что ты меня еще пытаешь?
      Все смолкли и приуныли. Последнее слово действительно сказано, чего же еще Мстислав хочет? Недоуменные взоры устремились на старейшину дреговичей, на его спокойное, умное лицо, а тот, улыбнувшись, произнес:
      - Я ведь тоже родом из топких мест, Лешко, и ведаю нравы и своего и твоего племени. Но ты сказал свое последнее слово единожды, а наши парни возят девушек к дубу и трижды! Объезжают его на санях с любимой и только после этого нарекают ее своею семьяницею. Али ты не так делал, Лешко? спросил он кривича с особой теплотой в голосе.
      Все громко рассмеялись, а кое-кто с удовольствием поглаживал бороду, приговаривая: "Ай да Мстислав! Сладкоречивый якой!"
      Рюрик удивленно разглядывал Мстислава, смеющихся бояр я нахмурившегося Лешко.
      - А я и три раза повторю "нет"! - зло выкрикнул старейшина кривичей, когда смолк смех, и в наступившей тишине яро проорал: - Нет! Нет! Нет!
      Мстислав тяжело вздохнул и горько промолвил:
      - Ну, нет так нет. А я рече: "Да! Да! Да! Да правит Рюрик!" - И он сел на свое место, ни на кого не глядя.
      Гостомысл оглядел всех советников и проговорил, упершись взором усталых глаз в стол:
      - Все старейшины свое слово сказали. Решение должен изречь я.
      Поднялись с беседы старейшины славянских и союзных финских племен. Поднялись и рароги-варяги. Поднялся и верховный жрец рарогов, оставшийся безучастным к решению совета.
      В наступившей тишине Гостом ысл торжественно объявил:
      - Две зимы и два лета управлялися союзные племена финские и северные славянские дурно, своему владев телю не подчинялись, отчего встал род на род, начались усобицы, загубили правду, и никто не смог установить внутреннего порядка. Весною года этого, 6370 от сотворения мира, собрались племена: Чудь, Меря, Весь, Кривичи и Словене новгородские и рече: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил но праву". Порешивши так, пошли мы за море, к варягам, к руси, и рече им: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: приходите княжить и владеть нами". Собрались три брата из рода Соколов племени Рарога: Рюрик, Сигур и Триар с родичами своими, взяли с собою всю русь и пришли... - Новгородский посадник перевел дух и продолжил: - Да прими, князь Рюрик заморский, дела племен: Чудь, Меря, Весь, Ильменя Словен, Полочан, Дреговичей и Дулебов, охраняй земли их и блюди правду в них по всей строгости. Пусть дом твой будет в Ладоги вместе с домом Бэрина, друида солнца племени твоего дом брата меньшего Сигура - в Белоозере, у племени Весь; дом брата среднего Триара - во Пскове-городе, у ильменских словен. Олаф, младший родственник, будет дом имати в Полоцке, земле Полочан; Аскольд - на ре" ке Свири, в земле ильменских словен; Дир на реке Шексне, в земле Мери; Рояульд - посол знатный - на озере Чудском, а Эбон, посол знатный, будет дом иметь на Неве-озере. А в городе Новгороде, у ильменских словен, княжить будет князь Вадим, яко и прежде княжил,монотонно закончил чтение указа новгородский владыка; затем осторожно исподлобья оглядел советников и снова уставился в бересту.
      Рюрик взметнул было головой в сторону новгородского князя, но тут же сник.
      Гостомысл оторвал тяжелый взгляд покрасневших глаз от бересты, посмотрел на зардевшегося Вадима, поникшего Рюрика, затем на старейшину кривичей и глухо проговорил:
      - Лешко оповестит кривичей о своем решении, и, ежели племя будет глаголити другое, мы дадим им варягов для охраны и суда во их во краю, - не утруждая себя выбором слов, завершил новгородский посадник.
      Все тихо склонили головы в знак согласия, а Лешко, Шумно вздохнув, первым покинул советную гридню.
      - Да будет так! - трижды воскликнули в заключение словенские советники во главе с Гостомыслом и, довольные, уставились на варягов.
      Рюрик, держа в правой руке меч, а в левой - щит, с низко опущенной головой выслушал троекратное "Да будет так!" и не произнес ни слова. Он знал, что должен стоять с высоко поднятой головой, с презрительным взглядом, скользящим поверх голов советников, но... позади были только пепел и дым сгоревшего селения, а впереди - одна неизвестность.
      Аскольд перевел ошарашенный взгляд с Гостомысла на Рюрика, затем на торжествующего Вадима, потом на Полюду и Домослава и ничего не мог понять. "Нас всех разделили?! Разделили! И даже Дира у меня отняли?! Как они посмели?! Кто же здесь правит?! Что ж ты молчишь, щитом прикрытый князь рарогов? Где твой знаменитый меч Сакровира?" - хотел прокричать он, но язык присох к гортани, и волох стоял, как жертвенное изваяние в степи.
      Рюрик приподнял голову, увидел горящий взгляд Аскольда, порыв и слезы Олафа, недоумение Дира,сожаление Ромульда и Эбона, отрешенность Бэрина, но никому ничего не смог сказать...
      ПРОБУЖДЕНИЕ МРАКОМ
      И Рюрик поселился в Ладоге. А что было делать? С думой о Новгороде надо было распрощаться, а запала та дума в душу глубоко, и запала еще в Рароге. Теперь надо бы освободиться от нее, чтобы не жгло обидой сердце, да не получается. Так, с обжигающей обидой душу думой и строил он возле Ладоги свой большой деревянный дом и задиристую крепость при нем.
      Гостомысл привез его сюда сам, той же осенью, сразу после знаменитого совета. Заботу, организуя поездку па Ладогу, проявил большую. Дал своих отборных двадцать лошадей, приказал соорудить большую повозку, которую и утеплили, и удобными скамьями снабдили, будто сам на ней куда собирался ехать... Усадил в повозку варяга, его младшую жену, дочь. И все?.. Нет, сходил в избу за меховой перегибой, привел с собой своих послов со стражниками и вдруг запыхтел, полез сам в повозку! Да что уж, терялся в догадках Новгород, некому, чтоль, до Ладоги варягов довезть? Сам полез! Сам! Да! Полюда с Домославом помогли посаднику поудобнее устроиться в повозке, прославили Святовита, и обоз легонько тронулся в путь на север.
      Опустел Новгород. Кто куда разъехался... Куда кому совет указал, туда и отправились. Да-да, а как же, под бдительным оком советников. Из-под их взора никто никуда... Ежли б только от взора!..
      Рюрик кипел от негодования, наблюдая за новгородским посадником и его стражниками, сопровождающими повозку. Но рядом была Эфанда, подросток-дочь, серые глаза которой внимательно смотрели на окружающих ее людей и которая постоянно беспомощно льнула к отцу. А отец не должен выглядеть слабым в глазах дочери и любимой жены!
      Гостомысл видел ожесточение варяга, но ничего не мог изменить. Он говорил мало, больше показывал на необъятные земли, которыми владели объединившиеся словене, и, кажется, невольно хвастался принадлежавшими им огромными богатствами. Смотрел на варяга редко, словно чувствовал вину перед ним. ?Но когда говорил, то говорил медленно, громко и властно, будто приказывал повиноваться. Перечить -новгородскому посаднику было бесполезно, и больше других это понимал сам Гостомысл и, видимо, поэтому старался говорить как можно меньше. Полюда и Домослав, так хорошо чувствующие необходимость своего присутствия именно в этой повозке, осознавали всю тяжесть положения Гостомысла и обреченность Рюрика отныне и навсегда быть в одной упряжке с восточными словенами. Хочешь не хочешь, горделивый варяг, а быть тебе отныне только вместе с нами, и другого тебе Святовит не дал. И радуйся, что так... Все могло быть гораздо хуже. И не отводи ты взгляда от наших лесов и рек, будто не по душе они тебе. По душе - знаем, чуем. Не доволен, что везем тебя на самый край нашей земли?! Ну и что? А-а! Ты хотел сразу! в Новгороде! осесть и сразу нами, как неразумными щенками, править? Ишь чего захотел! Нам тут головы бы сразу срубили, ежели б все сделали по-твоему! Погоди, не торопись, ежели будешь жить средь нас как свой, то и для тебя срубим дом поближе к животам своим. А пока поживешь на краях. Оттуда тебе виднее и дороже земля наша будет. Да-да, не горюй и не хмурься... Береги вон своих женщин! Ишь как прилипли, будто на казнь тебя везем!
      - Да не на казнь мы везем вас, дитятко! Что ты так вцепилась в отца, аж пальцы побелели! - не выдержав,. проговорил толстяк Домослав Рюриковне, улыбнувшись своей добродушной улыбкой. - На-ка. вот нашу лепешку, попробуй! Да скажи, чем она отличается от вашей. - И он подал девочке пышную румяную лепешку, добытую им из глубины кармана перегибы.
      - Я не хочу, - одними губами пролепетала Рюриковна и отвела, взор в сторону.
      - Та-ак, полдня едем, а она не хочет, - улыбнулся Домоелав. - А мы вот как сделаем: ну-ка, Полгода, достань корзинку с едой, - попросил он соседа.
      Полюда охотно повиновался. Гостомысл заерзал на своей скамье, искоса глянул на варяга, его маленькую грустную жену Эфанду и: очень серьезную дочь. Все трое безучастно смотрели на засуетившегося посла Полюду, на Домослава, который шумно доставал из корзин теплые лепешки и оделял имипутников.
      Рюриковна не выдержала и протянула руку.
      Полюда улыбнулся, а Домоелав сказал:
      - Давно бы так! - И откусил большой кус от последней лепешки.
      Гостомысл жевалсвою лепешку, не глядя на варяга. Знал, что для того она - камень. И камнем ляжет ему на печень. Но что делать? Нечем! пока ему смазать эту лепешку. Нечем! Потерпи, варяг! Ну что ты? все смотришь валком!? Ты смотри на? нас братом! Слышишь? Ничего не хочешь ни слышать, ни видеть. Новгород тебе нужен... Ну, не все сразу, сын мой... Подожди!
      На второй день пути: Полюда решил помочь Донославу в его заботах о гостях. После привала и обеда в тихой солнечной осенней, роще он сел в повозке рядом с дочерью князя рарогов и; стал рассказывать ей словенские былины и легенды, Рюриковна раскрыла: рот от удивления: столько неведомого ей услышала она от умного посла, что немного успокоилась, выпрямила спину и даже стала улыбаться. Особенно ее поразила сказка про бобра. Полюда так ясно все представил в лицах, что девочка словно наяву увидела, как бобер чистил свои астрагалы, прежде чем; начать пилить деревья и строить запруды, как он заботился о своих бобрятах, какие строил им жилища и как ссорился с бобрихой, которая баловала детенышей, и как маленький бобренок, не выносивший ссор родителей, взял и царапнул своим остреньким астрагалом бобра-отца, чтобы тот не шумел на мать при потомстве. И Рюриковна так звонко рассмеялась, что вызвала общее оживление в повозке.
      Гостомысл засопел, улыбнулся и. потеплел сердцем. Ну... ежели у дочери такой добрый, заразительный смех, значит, и сам варяг не ворог. Заулыбались послы и стражники, глядя на хорошенькую златовласую дочь рарога, расслабились, опустили секиры, которые глухо звякнули, ударившись о деревянный настил повозки. И этот звук напомнил всем о цели их поездки, и снова люди нахмурились, невольно глянув на секиры.
      - Расскажи еще, - ласково попросила Рюриковна и погладила посла по руке.
      Полюда с трудом улыбнулся хорошенькой варяженке и, будто спохватившись, проговорил:
      - Мы с тобой сейчас знаешь что будем делать?
      - Что? - удивилась Рюриковна.
      - Мы с тобой сейчас дом будем строить, - убежденно и властно предложил Полюда, видя, как Рюрик вздрогнул и отвернулся от них.
      - Прямо здесь, в повозке? - напряженно улыбаясь, спросила девочка и посмотрела на отца. - Но из... чего? - с удивлением обратилась она к Полюде.
      Она увидела, как у отца покраснела шея, и поняла, что он гневается. Как тот бобренок из сказки, она чуть ли не царапнула ладонь Рюрика, чтобы тот не злился так откровенно на всех. "Они совсем не плохие, эти ело-вене, - хотела она крикнуть отцу. - Такие сказки не могут... рассказывать дурные люди..." Но она не смогла найти нужных слов, не знала, как ей теперь говорить по-рарожски или по-словенски? Она увидела, как Рюрик медленно перевел взгляд на Эфанду, и чуть не заплакала. "Вот, сам едешь со своей любимой женой, а я не могу даже поиграть со словенским послом!" - капризно подумала Рюриковна и отвернулась от отца.
      - Полюда! - звонко потребовала она. - Давай строить дом! Из чего угодно и какой угодно!
      - Не из чего угодно, а вот из этих прутиков, - охотно отозвался посол, видя всех насквозь, и небрежно добавил, чтобы Рюриковна не расплакалась: Мы с тобой сейчас такой дом построим, какой вы с отцом будете ставить возле Ладоги.
      - Да-а? - недоверчиво протянула Рюриковна, еще обиженно глянула на отца и повернулась к Полюде.
      Рюрик сделал вид, что ничего не слышит и не видит. Он обнял Эфанду, с молчаливым беспокойством наблюдавшую за всем происходящим в повозке, и лениво закрыл глаза. А когда открыл их, сонные, мутные, то увидел недостроенный еще, но такой красивый небольшой домик, ловко сплетенный из тонких ивовых прутиков...
      Повозка мерно потряхивала сидящих в ней людей и неизбежно приближала мятежного князя русичей к его первому пристанищу на пограничной северо-западной словенской земле.
      * * *
      Долго смотрел Рюрик на Ладогу, на прибрежный клочок равнины, окаймленный дремучим сосновым лесом, в котором кое-где проглядывали уже пожелтевшие березки и клены, и освещенный (в честь чего бы это?!) осенним щедрым солнцем; тяжело вздохнул, пряча горячую слезу от проникновенного взгляда бородатого новгородского посадника. Так хотелось кинуться в лес, забраться в папоротниковую чащу и разрыдаться, как мальчишка, без свидетелей, вволю. Но кругом стояли люди и выжидательно смотрели на князя.
      Гостомысл углядел в посеревшем лице варяга глубокую тоску, которую князь тщетно пытался скрыть от него. "От Гостомысла ничего не скроешь, бесполезно, сын мой, - подумал новгородский посадник, сочувствуя Рюрику, но не приведи, Святовит, кто другой это заметит". Он набрал полную грудь воздуха и громко, властно сказал:
      - Ну полно, князь, лицом туманиться! Земля наша красавица не всех солнцем встречает! Посмотри на небо!
      Рюрик вздрогнул, невольно поднял глаза на ярко-голубое небо, на ласковое теплое солнце и вдруг грустно подумал: "Осень, Везде дожди льют, а у нас, на севере, всегда в это время солнце, как летом, греет". И не удивился, что произнес, пусть про себя, это магическое слово "у нас". Но пусть этот новгородец не старается! Говорить с ним он, Рюрик, все равно не будет.
      Рюрик отвернулся от Гостомысла и, подавив вздох, подошел к самой воде посмотреть на место, где должна будет разместиться пристань.
      - К полудню твои ладьи прибудут сюда! - крикнул ему вдогонку Гостомысл и поневоле сделал несколько шагов вслед за князем, затем спохватился, оглянулся на Полюду и как ни в чем не бывало спросил: - Волхов хоть и бурная река, но осенью спокойной бывает, не правда ли, Полюдушка?
      Полюда понял причину беспокойства Гостомысла в охотно помог ему:
      - Да, посадник! Осенью Волхов смирен, ладьи должны скоро появиться.
      И он улыбнулся, ища взглядом Рюриковну. Девочка. беспокойно и настороженно наблюдала за отцом и все жалась к Эфанде, единственной женщине в этой большой мужской компании, прибывшей сухопутной дорогой к Ладоге (Руцина плыла вместе с дружиной в одной ладье с Дагаром). Да, на какое-то время Рюриковна подружилась с этим и бородатыми словенами, такими добрыми вроде бы, и ей стало легко и весело. Но сейчас, как только ее нога ступила на новую землю, где суждено теперь ей жить, она съежилась, увидев небольшую равнину с валунами, лес, охраняющий равнину от болот, и вдруг... тихо заплакала. Эфанда, тоже чувствующая безысходную тоску, всеми силами старалась успокоить Рюриковну, но очень плохо справлялась с этой необычной для нее заботой. Она искусала себе губы, чтоб не разреветься вместе с Рюриковной, и наконец, не выдержав, шепнула девочке:
      - Перестань! Мы сведем с ум;а твоего отца! Но Рюрдковна уже не могла остановиться. Какое-то, детское предчувствие тяготило и мучило ее. Она оттолкнула Полюду, который озадаченно склонился к ней, протягивая княгине выстроенный из ивовых прутиков, домик. Затем так крепко обняла Эфанду, что та совсем испугалась за девочку. И вот они уже плакали навзрыд. Гостомысл разохался, глядя на них, растерялся:
      - Что же с ними делать, Полюда?
      - Ничего, пусть поплачут... Видно, этого требуют их души, - растерянно ответил посол и перевел взгляд на князя.
      Рюрик подошел к жене и дочери и крепко обнял обеих.
      Страсти утихли так же быстро, как и вспыхнули. Солнце все так же тепло пригревало, небо было все таким же чистым. Слуги готовили еду - распоряжений им отдавали Домослав с Полюдой, а Рюриковна с Эфандой обмывали лицо и руки в ладожской воде и уже спорили с князем, где лучше ставить дом, пристань и жилища для дружины...
      Дружина прибыла вовремя. Люди, высадившись на берегу, молчаливо оглядели место будущего заселения, кое-кто отметил для себя, что могло быть и хуже. Насытившись вкусной речной рыбой, приготовленной на ужин, все немного успокоились и улеглись спать кто где. На время для жилья были приспособлены ладьи. Лес рубить начали на следующий же день, так как откладывать постройку домов было нельзя. Осень на севере так же коротка, как и лето. И Гостомысл не откладывал свое возвращение в Новгород. Сухо распрощался с варягами, дозволив им пользоваться дарами леса и Ладоги. Внимательно оглядел всех трех жен рарога, которые очень приглянулись шестидесятилетнему боярину, вздохнул... и отбыл, так ничего и не посулив Рюрику.
      * * *
      Год прошел, как дом князя, поставленный в самом дальнем углу городища, там, где начинался лес и примыкала к реке уютная тихая пристань, на которой двадцать ладей никогда не дремали, приобрел жилой вид, но лишь за счет постоянно курившейся над крышей струйки дыма. В целом же жилище рарожского князя, выглядело сиротливо и угрюмо. Не было уже на дворе Рюрика тех шумных, веселых сборищ, которыми славился его дом в Рарожье. Сюда уже не бегали дети с соседних дворов: мальчики - чтобы похвастаться своей удалью, девочки поучиться рукоделию у жен князя. Здесь не шумели и жены его, словно разучились говорить. Сюда не заходили ненароком соседки поговорить-потолковать о снах, необычном поведении птиц или скотины.
      В дом приходили лишь служивые, военные люди и глухими" безучастными голосами докладывали своему окружному военачальнику о том, как идет служба. Рюрик в одежде рарожского князя с неизменной тяжелой серебряной цепью е соколиным профилем на овальной бляшке, висевшей на груди поверх кожаной сустуги, осунувшийся, хмурый, с постоянным взглядом исподлобья, с отросшими до плеч волосами молча выслушивал их, сокрушенно покачивая головой, и лишь иногда, когда все ждали от него решающего слова, произносил:
      - Не горячитесь, чую: надо потерпеть.
      Дружинники в растерянности разводили руками, в недоумении пожимали плечами. Роптали: что-то князь их уж больно сонным стал - али жены его прихворнули, али замучили наложницы, а может, Эфанда здесь, у словен, слаще стала.
      Все-то их князь оглядывается, все-то о чем-то думает... Долго ли так будет-то?
      А Рюрик молчал.
      Прошла первая зима в чужом краю. Князь все молчит.
      Стаял снег. Минула одна весна, наступила другая...
      Неожиданно князь ожил, взялся за дело. Проверил, крепки ли ладьи, не рассохлись ли у них донья. Наконец собрал дружину, мрачно оглядел воинов: лица у многих хмурые, сонные; кони вялые, ровно несытые.
      "Да... князь рарогов должен быть всегда стоек!" -невесело вспомнил он совет Юббе, оглядывая соплеменников. "Даже когда тебя выбьют из седла?.. зло спросил он самого себя и тут же спохватился. - А кто меня выбил из седла? У меня есть крепость, дом, Эфанда и какая-никакая, но своя дружина!" - трезво оценил он свое нынешнее положение и крепче натянул поводья.
      - Что-то не нравитесь вы мне, мои удалые дружинники! - громко крикнул князь, чтоб услышали его все две тысячи воинов, и широко улыбнулся.
      Воины не поверили своим ушам и глазам.
      - Неужто ожил? - заговорили они. - И впрямь улыбается!..
      По рядам разнесся шумный говор, смех, и до Рюрика докатились радостные выкрики: "Слава Святовиту! Живой наш князь!"
      - Живой-живой, - смеясь ответил он и твердо добавил: - И вам помереть не дам! - Князь поднял правую руку, приветствуя воинов, и дал дружине просмеяться, - Как подсохнет земля, проведу проверочный бой! - задорно предупредил он и звонко выкрикнул: - Чтоб кони у всех были резвые, сытые, какие только угодны Перуну! Мечи и секиры - острые, послушные вашим ловким рукам и достойные бога Сварога! А сейчас - разминка! И да будет доволен нами Святовит! Дагар! Командуй разминкой! - приказал князь. Он резко повернул голову к своему знатному соплеменнику, а затем так же резко от него отвернулся.
      Обрадованный Дагар бодро отозвался:
      - Слушаю, князь! - но, заметив эти крутые повороты князя, насторожился: что бы это значило?
      Да, Рюрик старался не смотреть на Дагара. Сегодня он не мог видеть доброжелательного взгляда его голубых глаз, могучих плеч и скупых, но удалых жестов. Подумать только, всего одна ночь отделяла Рюрика от трагического шага, едва не повлекшего за собой гибель Дагара!
      Ночь! Но как он ее пережил?! Рюрик взмокшей рукой поправил сустугу и вскинул голову. Нет, гордыня его еще не унялась... Ну и что же, что он женился в третий раз! Первая жена обязана блюсти ему верность и ждать его! Он не приходит к ней третий год? Ну и что?.. Хорошо, что с ним разговаривала сама Оршада. Это была одна из жриц. которую он уважал больше других. Именно Оршада не пускала князя к первой жене, когда та ждала ребенка. Именно Оршада терпеливо и настойчиво объясняла ему, как надо обращаться с беременной женой, как необходимо беречь ее. Именно Оршада посоветовала Рюрику жениться на смуглолицей, молчаливой кедьтянке Хетте и не нарушать покой Руцины своими посещениями.