Пролог

Швейцар в безукоризненной униформе с золотыми нашивками известного в Гонконге отеля «Виктория» распахнул стеклянные двери главного входа и почтительно приложил руку к козырьку. Элизабет, улыбнувшись в ответ, вышла на улицу. В этот ранний час все было подернуто белесой утренней дымкой. Солнце только-только взошло над горизонтом. Обычные для Гонконга суматоха и шум до поры до времени приутихли. Город Виктория[1] еще отдыхал, готовясь к очередному бурному дню.

Обтекаемый, с низкой посадкой спортивный автомобиль, который Элизабет взяла напрокат накануне вечером, стоял перед отелем, поджидая ее. Посыльный распахнул дверцу машины, убедился в том, что все на месте, и искренне пожелал ей хорошего дня. Когда она повернула ключ и завела двигатель, посыльный тактично отступил на полшага. Он наблюдал за тем, как она отъезжает, с непроизвольной почтительностью, такой же, что и на лице швейцара.

Ли Юпи было шестьдесят два года от роду. Более двадцати из них он служил швейцаром. Отель «Виктория» считался одним из наиболее престижных в мире, а Ли Юпи разбирался в действительно первоклассных заведениях. Элизабет, высокая, стройная и элегантная, со светлыми волосами, завязанными узлом на затылке, в белом льняном костюме исключительно простого фасона (единственными украшениями были кольцо на пальце левой руки и маленькие жемчужные сережки), прибавила газу, и машина, рявкнув мотором, сорвалась с места.

– Интересно, куда это она помчалась в такую рань? – удивленно спросил посыльный, вернувшись в холл отеля, уставленный цветами в горшках.

Ли Юпи пожал плечами. Он и сам понятия не имел. Разумеется, в этом было нечто странное, особенно если принять во внимание сплетни, достигшие его ушей. Такси из аэропорта резко затормозило у входа, и группа утомленных перелетом репортеров и фотокорреспондентов вылезла на свет Божий. Ли Юпи шагнул им навстречу и распахнул стеклянную дверь. Судя по обрывкам их разговоров, слухи и вправду подтверждались. Но в таком случае казалось еще более удивительным, что молодая англичанка встала и укатила ни свет ни заря.

Лежавшие на руле руки Элизабет мелко подрагивали. Она свернула на Чейтер-роуд, проехала мимо огромного рекламного щита с афишей своего вечернего концерта, который должны были также транслировать по телевидению. Элизабет понимала, что возвращение в Гонконг будет для нее большим потрясением, но ей и в голову не приходило, что душевное смятение окажется столь значительным, едва ли не физически ощутимым. Казалось, будто властная рука отбросила ее назад во времени. Или что она так и продолжала жить в прошлом.

Вчера она прилетела в аэропорт Кай так поздно вечером, и остров показался ей тяжелой громадой посреди черного, с шелковистым отливом, моря. Он светился мириадами огней и был похож на огромную рождественскую елку. Элизабет была рада тому, что никогда прежде не видела Гонконг с воздуха. В момент приземления никаких воспоминаний не возникло; она понятия не имела, как именно остров должен выглядеть днем, при свете солнца. Двенадцать лет назад, когда она впервые увидела Гонконг с палубы «Восточной принцессы», перед ней предстали серо-серебристые, рыжевато-коричневые, слегка посеребренные и серебристо-зеленые горы, испещренные ущельями и извилистыми долинами; их подножия были укрыты буйной растительностью. Пламенели усыпанные цветами деревья, их обвивал виноград, источали сильный аромат кусты гибискуса. Как же давно все это было... Еще до войны. До японцев. До Рифа.

Мчась по узкой, расцвеченной яркими красками улице, Элизабет безошибочно ощущала незабываемый запах Гонконга, который не спутаешь ни с каким другим. От этого запаха словно таяла граница между настоящим и далеким прошлым. Казалось, Элизабет вновь двадцать пять. Двадцать пять лет – и вновь она влюблена, так влюблена, что при воспоминании об этом ей даже стало трудно дышать.

Сжав руль так, что побелели от напряжения костяшки пальцев, она свернула в глубь острова, обогнула ипподром «Счастливая долина» и начала подъем по горному серпантину к ущелью Вонг Нейчанг, самому сердцу острова. За спиной Элизабет разворачивался захватывающий вид на город и залив Цзюлун. Перед ней, по мере приближения к ущелью, понемногу вырисовывались заливчики и бухты, которыми изобилует южное побережье острова, а также песчаные пляжи, переходившие в морскую гладь цвета индиго. Кроме ее автомобиля, других машин на шоссе не было. Элизабет резко затормозила, открыла дверцу и вышла на дорогу. Вонг Нейчанг! Каким мирным и безмятежным казалось это место, где когда-то происходила кровавая бойня, в которой множество людей было убито, а ранено и покалечено без счету.

Высоко в небе над ее головой величественно парил ястреб-перепелятник, нарушая безмятежную тишину. Элизабет не могла разглядеть никаких знакомых ориентиров. Совершенно ничего не осталось от штаба бригады, некогда располагавшегося среди холмов. Ничто не напоминало и о бомбоубежище, выстроенном когда-то ниже по склону, ближе к дороге. Для Гонконга война была давно минувшим событием, в сущности, позабытым. Как можно такое забыть?! И как это самой Элизабет некогда хотелось забыть, забыть обо всем, что тогда случилось?!

Ястреб-перепелятник высмотрел, наконец, свою жертву и камнем упал вниз. Элизабет отчетливо видела пикирующую птицу на фоне скалы. Снизившись, ястреб схватил когтями добычу и сразу же молнией взмыл высоко в небо. Царила тишина. Лишь вдали слышался шум прибоя. Водная гладь переливалась солнечными бликами, скрывающими несколько мелких островков, более похожих сейчас на размытые тени, неясные очертания. Вокруг не было ни души. И хотя Элизабет находилась на самом густонаселенном острове мира, она оставалась в одиночестве, а именно этого ей и хотелось.

Элизабет присела на траву, обхватив руками колени. Она знала, что, прежде чем возвратится на шумные улицы Виктории, ей придется еще раз пережить события давно минувших дней и принять самое важное в жизни решение.

Глава 1

Снег медленно падал на головы, стоявших у могилы Серены Кингсли. Осень 1924 года выдалась прохладной, пасмурной. Теперь, в январе, холодный арктический ветер старался, казалось, совсем доконать лондонцев. Во время долгой англиканской заупокойной службы то одна, то другая из собравшихся женщин тайком приподнимали рукав норковой или викуньей шубки и незаметно поглядывали на часы, пытаясь определить, сколько еще времени продлится церемония. В доме Джерома Кингсли их поджидали французский коньяк и роскошный стол, а заодно и возможность пообщаться, что было для многих из собравшихся поважнее коньяка и вкусной еды.

Пришедших проводить покойную в последний путь было меньше, чем ожидалось бы, уйди Серена в мир иной в более подходящее время года. Зима для многих друзей и знакомых Кингсли была временем разъездов: они предпочитали более мягкий климат Ривьеры или вообще отплывали на юг, в роскошь Мадейры и соседних с ней островов. За исключением единственной дочери Кингсли, Элизабет, никто из членов семейства не явился на похороны. Родители Серены погибли при кораблекрушении много лет назад, а предки Джерома Кингсли вообще оставались тайной за семью печатями. Если у него когда-нибудь и были родители, об этом Джером Кингсли предпочитал не распространяться.

Появился он на лондонском небосклоне в 1905 году, уверенный в себе и прекрасно одетый, продемонстрировав талант финансовых манипуляций, что сродни ворожбе или даже настоящему волшебству. Когда ему исполнилось тридцать два года, он предложил руку и сердце Серене Хагендон, одной из наиболее перспективных невест того сезона. Именно благодаря этому браку Джером сравнительно легко сумел войти в общество, которое лишь чуть приподняло бровь: нельзя же человека, сколотившего огромное, многомиллионное состояние, обвинять в банальной охоте за приданым.

Брак оказался довольно счастливым. Если даже Джером Кингсли и бывал неверен своей Серене, то всегда проявлял завидную осторожность, хотя его друзья полагали, что в общении с другими женщинами дальше обыкновенного флирта он никогда не шел. Сейчас ему было сорок два. Это был высокий, крепко сбитый человек с мужественным лицом. Его массивные плечи чуть сутулились под пальто с бобровым воротником. Он искренне любил Серену, но та в тридцать два умерла.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – привычно возгласил священник.

Пришедшие на погребение сдержанно вздохнули и позволили себе, насколько допускала скорбная церемония, потопать ногами по стылой земле, пытаясь немного согреться. Джером Кингсли выпустил руку дочери и выступил вперед. Долгим взглядом он молча смотрел на гроб. Всю свою жизнь Серена ненавидела холод и темноту. И вот сейчас он вынужден оставить ее здесь, в одиночестве. Слезы застилали ему глаза, желваки нервно пульсировали у рта. Джером мягко опустил прекрасную, на длинном стебле, розу на крышку гроба, присыпал цветок землей. Прах к праху, пыль к пыли. Он не верил в воскрешение. Это их последнее прощание. Он даже не будет пытаться заменить ее кем бы то ни было.

Дочь, желая приободрить и поддержать отца, сжала его руку, когда тот вернулся и встал рядом с ней. Она выглядела совсем беззащитной в черном бархатном пальто, с бархатным же черным шотландским беретом на голове, немного скрывавшим копну ее густых золотистых волос. Девочка сделала шаг вперед, держа в руке букет тепличных фиалок.

– Прощай, мамочка... – прошептала она и с унаследованной от матери природной грацией уронила нежные цветы на гроб.

Адам Гарланд с усилием проглотил слюну, стараясь как-то избавиться от кома в горле. Десятилетняя дочь его друга всегда казалась ему совершенно особенной. И сейчас, наблюдая, каких усилий ей стоит держать себя в руках, он испытывал гордость и щемящую жалость. Конечно, девочке будет очень недоставать матери. Финансовые интересы бросают Джерома в самые разные уголки света. Частые поездки во многом способствовали тому, что между Элизабет и Сереной установились близкие и тесные отношения. Образовавшаяся с уходом матери пустота до некоторой степени будет заполнена школой. Школой и музыкой.

Когда собравшиеся начали покидать кладбище, двигаясь к воротам, у которых их поджидали роскошные автомобили, Адам подумал, сможет ли музыка согреть душу девочки. Музыка всегда занимала очень важное место в ее жизни. Он хорошо помнил один вечер, когда заехал на Итон-плейс к Кингсли, перед тем как отправиться вместе в оперу или в театр. Серена в шифоновом платье вывела девочку из детской, чтобы та спела и станцевала гостю. Элизабет было тогда года два, от силы три, но она уже была прекрасной исполнительницей. Именно музыкальная одаренность, унаследованная от Серены, которая любила и глубоко чувствовала музыку, проявилась тогда в полной мере. Джером же в музыке ничего не смыслил, ему медведь на ухо наступил, и он снисходительно относился к талантам дочери.

Адам чуть задержался у своего «остина», наблюдая, как водитель Джерома открыл заднюю дверцу «даймлера» перед Элизабет. У девочки подозрительно дрожал подбородок. Адам понимал, что, едва только автомобиль тронется, по ее лицу покатятся слезы, которые не нужно будет более сдерживать. Джером уселся рядом с дочерью, его мужественное лицо было сейчас бледным и напряженным. Он принадлежал к баловням судьбы и потому не привык к несчастьям. Адам подумал еще, что Джерому будет очень непросто свыкнуться с постигшей его потерей.

Усевшись за руль «остина» и сняв шляпу, он глубоко запустил пальцы в жесткие темно-рыжие волосы. Потом поехал от кладбища в сторону Уэст-Энда.

Именно Серена способствовала развитию музыкальных способностей дочери. Элизабет брала уроки игры на фортепиано, училась петь. Он вдруг припомнил, как однажды, когда Элизабет только начала самостоятельно ходить, он поднял девочку и усадил на стоявший перед фортепиано табурет. Когда ей едва исполнилось четыре года, она уже умела читать ноты и пробовала сочинять первые композиции. Серена была в восторге от успехов Элизабет. Но Адаму всегда казалось, что Джерома они особо не радуют, и вообще он предпочел бы, чтобы таланты дочери развивались несколько в ином направлении, более доступном самому Джерому.

Адам, свернув влево, осторожно повел машину по Эджвер-роуд, затем по Парк-лейн. Снег густо устилал мостовую, и потому от водителей требовалась особая осторожность. На обочине стояло несколько автомобилей, водители которых предпочли не искушать судьбу: лишь люди со стальными нервами могли в таких условиях вести машину. Конная повозка с элем для пабов прогрохотала мимо «остина»: лошади любое ненастье нипочем. Справа от Адама одинокая няня упорно толкала детскую коляску по дорожке мгновенно побелевшего Гайд-парка.

Адам улыбнулся. Он любил Лондон. Ему были по душе городской шум и суматоха столицы. Нравились торговцы цветами, располагавшиеся на Пиккадилли-серкус с корзинами своего нежного товара в ногах. У торговок был восхитительный выговор кокни и столь же восхитительная простодушная жизнерадостность, от которой делалось веселее на душе даже в самый пасмурный день. Ему нравились постоянство и респектабельность клубов на Пэлл-Мэлл. Он любил обедать в своем клубе, плавать по Темзе, ездить на скачки в Гудвуд. Мировая война и все связанные с ней мерзости, слава Богу, ушли в прошлое; от тех далеких лет осталась у Адама лишь небольшая хромота. Словом, для холостяка его возраста жизнь Адама была вполне сносной.

Он свернул налево, к Итон-плейс, и чуть было не столкнулся с фургоном, на котором была прикреплена вывеска: «Помощь безработным». Губы Адама сжались. Может, для него жизнь и вполне хороша, но для полутора миллионов безработных она казалась сущим адом. Большинство этих людей еще совсем недавно воевали на фронте, гибли на Ипре и Сомме. Они никак не предполагали, что наградой за ратный подвиг им будут нищета и очереди за хлебом насущным.

Он затормозил перед величественным фасадом лондонского особняка семейства Кингсли, подумав, действительно ли социалисты знают ответ на вопрос о причинах бедности и нищеты, который не одно десятилетие волновал умы людей, и не настало ли время попробовать осуществить их эксперимент. Усмехнувшись про себя, он вышел из автомобиля. Узнай Джером о его мыслях, его бы раз десять хватила кондрашка... «Красные свиньи» – называл он социалистов, всякий раз передергиваясь от упоминания о них в его присутствии. Но Адам достаточно хорошо изучил Джерома и отлично знал, что тот зачастую изрекает что-то не потому, что действительно так думает, а лишь для того, чтобы прослыть приверженцем определенной точки зрения.

Пересекая заваленную снегом мостовую, Адам отметил, что многие лимузины с личными шоферами еще не подъехали: их пассажиры оказались более осторожными, чем он, и предпочли двигаться с меньшей скоростью. «Даймлер», принадлежащий Кингсли, стоял у дома. Адам еще подумал о том, сумеет ли Элизабет выдержать поминки. По собственному опыту он знал, что этот обряд не в состоянии успокоить родных и близких усопшего. Казалось, люди, приходящие есть и пить в память умершего, необычайно близко ощутив смерть, нарочито громким смехом и напускной веселостью пытаются отогнать от себя мрачный призрак-.

Дверь ему открыл дворецкий со скорбным, приличествующим случаю выражением лица. Адам не исключал, что дворецкий и вправду скорбит об утрате. Серена была очень внимательной и заботливой хозяйкой, да и вся домашняя обслуга работала у нее много лет, с тех пор, как она вышла за Джерома.

– Мистер Кингсли сейчас в гостиной, сэр.

Адам кивнул, понимая, что вот-вот и остальные приедут сюда с кладбища. Слышался сдержанный смех: нервное напряжение, которое с утра испытывали родные и друзья покойной, искало выхода. Адам прошел в длинную и просторную, с высокими потолками залу, по настоянию Серены декорированную под цвет слоновой кости и в холодных жемчужно-серых тонах. Единственными яркими пятнами здесь были цветы в вазах – на каминной полке, на резных столах и столиках, на прекрасной работы секретерах в стиле Людовика XV, изумительно инкрустированных и украшенных мраморными вставками. Немыслимо было представить, чтобы Серена могла жить без множества живых цветов. Адам ощутил ком в горле. С трудом верилось, что ее больше нет в живых.

– Ну, слава Богу, пришел, – сказал Джером, крепко пожимая ему руку. – Нужно, разумеется, и через это пройти, но, поверь, я буду очень рад, когда все закончится.

Они дружили давно. Джером был из категории энергичных эгоистов. Он обладал бесспорным обаянием. Адам же всегда говорил ровным, спокойным тоном и сдерживал слова и эмоции. У него не было ничего даже отдаленно напоминающего живость и неотразимость, свойственные Джерому, но, тем не менее, их дружба была довольно крепкой. Когда Адам вернулся с Западного фронта с Военным Крестом за храбрость, многие из тех, кто знал его недостаточно хорошо, были изумлены. Джером же ничуть не удивился высокой награде, полученной другом. Уж ему-то было отлично известно, что под невозмутимой внешностью Адама скрывались непреклонный характер и стальная воля. Джером был знаменит, пользовались известностью и другие друзья Адама, но всякий раз в трудных обстоятельствах они обращались к Гарланду.

– Что же ты намерен делать, когда все закончится? – спросил Адам, прекрасно понимая, что через несколько минут Джерома окружат соболезнующие друзья-приятели и никакого доверительного разговора тогда уже не будет.

– Уеду, – сдержанно ответил его друг. – Без Серены этот дом для меня пуст. В основном мои деловые интересы сосредоточены на пространстве от Парижа до Женевы. Поначалу остановлюсь в «Георге Пятом» в Париже, поживу там несколько месяцев.

– А как же Элизабет? – удивленно поинтересовался Адам. – Не забывай, Джерри, она ведь только что потеряла мать. Если ты уедешь на континент, она будет чувствовать себя совершенно одинокой и покинутой.

Узкие губы Джерома тронула едва заметная улыбка.

– Не волнуйся, Адам, Элизабет отправится со мной. Нечего ей одной в Лондоне делать.

Адам внимательно посмотрел на него.

– Да, но ее музыка... Занятия с педагогами...

Джером никак не мог понять заботу Адама об Элизабет.

– На рояле можно играть где угодно, – скучным тоном заметил он. – Мне нужно, чтобы дочь находилась рядом. Без нее мне будет одиноко. Впрочем, я совершенно не хочу вообще с ней расставаться.

– Погоди, Джерри, я совсем не уверен, что ты как следует все обдумал, – торопливо начал было Адам, но, увы, было уже слишком поздно. Приехавшие позже него с кладбища плотным кольцом окружили Джерома.

– Дорогой Джером, какая ужасная, ужасная трагедия для вас. – Хорошенькая молодая шатенка с короткой прической выпалила это и с чувством поцеловала Джерома в щеку. – Меня, когда я узнала, буквально пригвоздило к полу, дорогой. Я совершенно потрясена!

С этими словами она ухватилась за рукав Джерома, словно ей было тяжело стоять на месте и таким образом она рассчитывала обрести физическую поддержку. Адам цинично посмотрел на ее левую руку без обручального кольца. Что ж, Джером вновь становился завидным женихом на ограниченном рынке подходящих кандидатов. Может, поэтому переезд в «Георга Пятого» – не самая плохая идея.

Оглядев заполненную людьми залу в надежде увидеть Элизабет, Адам не смог ее найти. Женские – в виде колокола – шляпки, под которыми прятались завитые локоны, отчаянно короткие юбки смешались с норковыми, котиковыми пальто и шубами; было много траура; сигаретный дым поднимался к потолку, мелькали длинные мундштуки.

– ...Ну а из Ниццы мы намерены прямиком двинуться в Рапалло...

– Я проиграла тысячу в рулетку и еще тысячу потеряла в баккара. Фреди был взбешен...

– Дорогая, они обедали совершенно открыто, ни от кого не таясь, и было очевидно, что их отношения...

Он отошел в сторону. Серена любила позлословить и послушать сплетни, но всегда относилась к ним с юмором и, перемывая кому-нибудь косточки, весело смеялась.

Двери, ведущие в столовую, были настежь распахнуты, и Адам увидел длинный обеденный стол, уставленный множеством холодных закусок и горячих блюд. Пришедшие помянуть покойную двинулись к столам со спиртным, и Адам был совершенно уверен в том, что для многих из них Серена была в этот момент позабыта, а ее похороны были всего лишь одним из череды событий, из которых складывалась светская жизнь.

Подошел дворецкий и, стараясь не привлекать к себе внимание, сказал Адаму:

– Судя по всему, мисс Элизабет сейчас наверху в гостиной, сэр.

Адам поблагодарил его, радуясь, что нашлась добрая душа, которой вовсе не безразлично, как и что сейчас с Элизабет. Когда он поднимался по лестнице, за его спиной звучал смех, перекрываемый множеством голосов. Как можно объяснить десятилетней девчушке, что вдруг возникшая в доме вечеринка со множеством гостей вовсе не означает неуважение памяти ее матери, что это – обычное на поминках дело, совершенно в порядке вещей? Он сдержанно вздохнул. Но еще хуже то, что Джером вряд ли сможет объяснить дочери, почему понадобилось увозить ее от дома, от школы. Адам хорошо представлял себе, какую жизнь ведет Джером, разъезжая по миру. Непрерывная смена отелей, череда ресторанов, ночных клубов, вечеринок... Разве можно рассчитывать, что ребенок впишется в этот сумбур?! Адам опять вздохнул, внезапно почувствовав себя много старше своих тридцати четырех лет, старше Джерома.

Она сидела сгорбившись у окна, обхватив коленки. На бледном лице глаза девочки казались огромными.

– Привет, Бет, – сказал он, входя и осторожно прикрывая за собой дверь. – Наверное, для тебя все это очень тяжело...

Она молча кивнула. По щекам девочки потекли слезы. Он неожиданно вспомнил, как в детстве принес домой бродячего котенка. У Элизабет был тот же потерянный и беспомощный взгляд, та же полная беззащитность. Адам присел рядом, раздумывая, что можно было бы сказать ей в утешение. У него никогда не было младших сестер или племянниц, вообще не было никакого опыта общения с детьми. Взяв руки девочки в свои, он неловко сказал:

– Твоей маме очень не понравилось бы, что ты так горько плачешь, Бет.

Он всегда называл ее этим уменьшительным именем: его придумала для себя Элизабет, когда была еще совсем крошкой и не умела полностью выговорить собственное имя. Ее рука напряглась в его ладони. Элизабет глубоко, с усилием вдохнула.

– Все это ужасно, дядя Адам, – сказала она, и новый поток слез хлынул по ее щекам. – Эти люди, там внизу, они смеются и болтают друг с другом, будто мамочка совсем не умерла...

Новый взрыв хохота достиг ее слуха, и, обычно добродушное, лицо Адама исказилось.

– Они понимают, что твоя мама умерла, Бет, – сказал он, стараясь подбирать слова. – И всем им очень жаль, но они испуганы. Твоя мама была совсем молодой, да и болела она недолго. И вот они думают, что если пневмония началась у твоей мамы так неожиданно и все так ужасно кончилось, то нечто похожее может произойти и с ними. А раз они напуганы и вместе с тем стараются не думать об этом, то разговаривают и смеются, будто ровным счетом ничего не произошло.

– Значит, они глупые, – сказала она и всхлипнула еще раз. – Я всех их не люблю.

– Я и сам их не выношу, – сказал он, вставая со своего места и поднимая Элизабет. – Пойдем немного прогуляемся и забудем о них, ладно? И давай возьмем с собой чайные подносы: может, сумеем отыскать в парке какую-нибудь горку и покатаемся, как на санках.

– Думаете, это можно? – с сомнением в голосе спросила она.

Он наклонился и посмотрел ей в глаза.

– Будь жива твоя мама, она так бы нам и велела поступить, – твердым голосом сказал он, хотя в душе совершенно не чувствовал уверенности.

При его словах печаль покинула лицо девочки.

– Тогда пойдемте. Обуем высокие сапоги, захватим теплые рукавицы и пальто. Я так давно не каталась с горки, а снег ведь не будет ждать нас с вами.

– Тот самый концерт, который в прошлом году я исполняла в Академии, теперь буду играть вместе с Лондонским симфоническим оркестром в Вестминстерском Сентрал-холле, – гордо сказала Элизабет.

Они поднимались на склон, чтобы в третий раз скатиться на чайных подносах.

– Это очень большая честь для меня. Мама была так рада... – Голос ее прервался. – Я не уверена, что папа уже знает. Мама хотела сделать ему сюрприз, рассказать, как только он приедет из Женевы, но когда он вернулся, она уже была больна. Думаю, его это обрадует, как вы считаете?

На лице Элизабет появилось заинтересованное выражение. Адам с удовольствием отметил, что мороз и катание с горы добавили румянца ее прежде бледному лицу.

– Представляете, Лондонский симфонический оркестр! Я пока и сама не могу в это поверить!

Они взобрались на самый верх горы и положили подносы на снег, готовясь к очередному спуску.

– И когда же состоится концерт? – спросил Адам, сведя брови.

– Еще не скоро. Мне нужно как следует разучить ноты, долго упражняться, чтобы, как говорят, от зубов отскакивало. Мисс Рамбатин говорит, что мне еще нужно научиться слушать не только себя, но и звучание всего оркестра, чтобы во время концерта у меня было такое чувство, словно за дирижерским пультом стоит Фюртванглер или даже сам Тосканини. Сейчас я хожу на все концерты оркестра, а не только на фортепианные, как раньше. Все карманные деньги уходят у меня только на билеты.

Адам с высоты своего роста посмотрел на девочку, еще больше нахмурясь.

– А если тебе на какое-то время придется уехать из Лондона, будет ли это непременно означать, что ты не сможешь выступить с оркестром?

Элизабет поудобнее устроилась на чайном подносе.

– Конечно, не смогу. Но я ведь никуда не собираюсь уезжать. Вы непременно придете и послушаете меня, правда?

Он подумал о том, не следует ли сейчас все ей рассказать. Что, если он осторожно сообщит Бет о намерениях увезти ее и таким образом прервать ее занятия музыкой...

– Слушай, Бет... – начал было он, но умолк, заколебавшись, стоит ли продолжать. Джером сообщил ему о своих планах сразу же после похорон; он, разумеется, был очень расстроен и наверняка не совсем отдавал себе отчет в том, что говорил.

– Что, дядя Адам? – спросила Элизабет и выжидательно посмотрела ему в глаза. Из-под ее шерстяного берета выбилось несколько светлых прядей, глаза были широко раскрыты и доверчиво смотрели на него.

– Так, ничего, – ответил он и улыбнулся. Если Джером мог быть столь бесчувственным, то он, Адам, вовсе не намерен с ходу еще более осложнять жизнь Элизабет. – Катись, а я за тобой.

Она рассмеялась, оттолкнулась от склона и устремилась вниз, на какое-то время забыв о своем горе и найдя утешение в компании друга своего отца, который теперь сделался как бы и ее собственным другом.

Когда они вернулись на Итон-плейс, уже сгущались вечерние сумерки. Особняк был тих: лишь немногие из помянувших покойницу еще не разъехались по домам.

– А, вот и ты, – сказал Джером, на лице которого явно читалась усталость. Он как раз вышел в холл, где и встретил друга и дочь. – А я-то ломал голову, куда это вы могли исчезнуть...

– Мы были в парке, – ответила Элизабет; с ее щек уже сходил румянец. Голос девочки сразу же сделался неуверенным. – С горки катались.

Джером посмотрел на чайные подносы у них в руках, на снег, упавший с обуви на пол.

– А, ну да, конечно... – с неопределенной, неприятно задевшей Адама интонацией ответил он.

Элизабет стало бы легче, скажи отец сейчас, что нет ничего неуважительного по отношению к памяти о матери в ее желании покататься с горки. Но было совершенно очевидно, что Джерому даже в голову не придет сказать подобное дочери, что он вообще не собирается ей ничего об этом говорить.

– Можно тебя на минутку, Адам? – спросил он, беря друга под руку и направляясь в опустевшую гостиную.

– Разумеется. Бет... – Адам обернулся, желая сказать, чтобы девочка шла с ними, но Джером опередил его.

– Переоденься, Элизабет, надень черное пальто и черные ботинки, – сказал он, обратившись к дочери, оставшейся в холле, тогда как они с Адамом уже перешли в гостиную. – Сегодня мы с тобой спокойно, без посторонних, поужинаем. Я заказал столик в «Савое».

– Хорошо, папа.

Недавнее восторженное настроение теперь совсем покинуло девочку. Ее плечи поникли, а волосы некрасиво свисали на плечи. Голос Элизабет сделался тонким и каким-то потерянным.

– Хочу попросить тебя об одолжении, – обратился к Адаму ее отец, совершенно не думая о том, что сейчас самое время ободрить дочь, и закрыл у нее перед носом дверь.

Адам решил не выказывать своего растущего раздражения. Как-никак Джером был его другом, они дружили уже полтора десятка лет. У него было немало различных достоинств, но чуткость не входила в их число. Так что было бы по меньшей мере наивно ожидать, что сейчас он вдруг сделается внимательным отцом.

– Что же это за одолжение? – спросил Адам, наливая себе подогретого бренди, и подошел поближе к горящему камину.

Джером уселся в кожаное кресло, не обращая внимания на доверху наполненные окурками пепельницы, которые прислуга еще не успела убрать после гостей.

– Я хотел бы попросить тебя приносить розы на могилу Серены в мое отсутствие. Понимаю, что легче было бы договориться со службой доставки, но я не хочу, чтобы какой-нибудь идиот с постной рожей приносил ей цветы вместо меня. Она бы не слишком этому обрадовалась. Тебя это не обременит?

Адам покачал рюмку с бренди. Было приятно сознавать, что его друг еще не совсем утратил чуткость.

– Разумеется, – сказал он. – Кстати, если ты все еще не отказался от мысли покинуть Лондон, должен сказать, что Элизабет вовсе не горит желанием ехать с тобой. Ей предложили еще раз исполнить моцартовский концерт, который она играла год тому назад, только на сей раз в сопровождении Лондонского симфонического оркестра в Сентрал-холле.

Джером едва заметно пожал плечами, обтянутыми дорогим костюмом.

– Нужно будет позвонить и извиниться. Наверняка без труда найдут вместо нее исполнителя.

– Ради Бога, Джерри, что ты такое говоришь?! – воскликнул Адам. – Неужели сам не понимаешь? Элизабет ни за что не согласится, чтобы ей подыскали замену! Ее попросили сыграть с Лондонским симфоническим оркестром, представляешь? Разве так сложно понять, как это для нее важно? Именно это ей сейчас и необходимо! Месяцы упорных упражнений, которые позволят девочке не думать об умершей матери.

– Я ценю внимание, которое ты проявляешь к Элизабет, – сдержанно произнес Джером.

Сердце Адама упало: всякий раз, когда Джером произносит что-либо таким тоном, это означает, что его решение непреклонно и ничто на свете не сможет его изменить.

Джером тем временем продолжал:

– Она с таким же успехом сможет заниматься музыкой в Париже. Уверен, она покинет Лондон без колебаний, как только узнает, что я не хочу разлучаться с ней.

Адам сдержанно застонал. Он не сомневался, что Джером любит Элизабет, но тот совершенно не понимал стремления своей дочери продолжить прежний образ жизни. «Георг Пятый» не сможет заменить Элизабет Итон-плейс и столь необходимый ей привычный распорядок занятий музыкой.

– Джерри, ты совершаешь ошибку, – сдерживаясь, произнес он. – Конечно, Элизабет нуждается в тебе, но ты ей нужен именно здесь, в Лондоне. Ей нужно, чтобы ты был среди публики в Сентрал-холле, когда она будет выступать с Лондонским симфоническим оркестром. Ей нужна повседневность, ставшая для нее привычной.

Джером недовольно поднялся с места. Дом без Серены сделался для него невыносимым. Он совсем не намерен оставаться тут даже на день дольше, чем это необходимо. И кроме всего прочего, он хочет, чтобы Элизабет была с ним. А если он чего-то хочет, то всегда добивается.

– Мы отплываем завтра с утра на пароме, – резко сказал он. – Может, ты поужинаешь с нами? Думаю, в «Савое» будет потише, чем в Уэст-Энде.

Адам отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Элизабет не захочет, чтобы тебе пришлось разрываться между ней и кем-то еще. Пожелай ей за меня всего наилучшего.

Адам был уже у двери, когда Джером примирительно произнес:

– Попытайся понять и меня, Адам. Я сейчас искренне сожалею, что приходилось так много разъезжать по делам. Ведь всякая поездка отнимала у меня время, которое я мог бы провести с Сереной. Я не намерен опять совершать ту же ошибку. С этого момента, куда бы я ни отправлялся, Элизабет всюду будет со мной.

Адам посмотрел на друга: богатый, удачливый в делах, влиятельный – и сейчас такой уязвимый, совсем как его дочь. От былого гнева Адама не осталось и следа. В жизни бывают куда более серьезные грехи, чем понятное желание отца не расставаться с дочерью.

– Что ж, ладно, Джерри, – сказал он и улыбнулся. – Желаю без помех добраться до континента! Пришли мне открытку из Парижа.

Наверху, в своей комнате, Элизабет услышала, как хлопнула входная дверь. Она несколько раз провела щеткой по волосам. Девочка испытывала некоторое недоумение и разочарование. Было бы замечательно, если бы дядя Адам остался и отправился с ними в «Савой». Но тут же она испытала чувство вины. Разумеется, еще лучше остаться наедине с отцом. После того как мама умерла, они и нескольких минут не смогли пробыть вдвоем. Отец должен был заботиться о похоронах, принимать соболезнования от друзей, а оставаясь один, бывал несколько не в себе. Она положила щетку с ручкой, отделанной слоновой костью, на стеклянный поднос, стоявший на столике, взяла пальто и шляпку. Черный бархат. Элизабет был неприятен этот траурный наряд, но отец велел надеть черное.

Она вздохнула, сунула руки в рукава пальто, напялила шотландский берет на свои великолепные волосы и подумала, что, став взрослой, никогда не станет носить черного. Никогда! Черный цвет отныне будет напоминать ей о смерти матери. О том, как она стояла на холодном кладбищенском ветру и знала, что теперь уже никогда не увидит мамы. Никогда та не стиснет дочь в объятиях, не расцелует. Слезы подступили к глазам, и Элизабет пришлось сделать усилие, чтобы сдержать их. Она не должна плакать. Отец тоже остался один, и ей нужно быть мужественной, чтобы успокоить и его. Ведь она нуждалась в нем, нуждалась в его спокойствии. С нынешнего дня они остались вдвоем. Он наверняка не станет больше проводить так много времени во Франции и Швейцарии. Он будет дома всякий раз, когда ей захочется, чтобы отец был рядом. Он будет посещать ее концерты, может, даже отправится с ней вместе в Альберт-холл, и там...

Раздался деликатный стук в дверь. Миссис Макбрайд, их домоправительница, вошла в комнату.

– Как ты себя чувствуешь, деточка? Отец попросил меня сказать, что он готов и ждет тебя.

– Да. Спасибо, миссис Мак.

Миссис Макбрайд посмотрела на Элизабет взглядом, исполненным жалости и сочувствия. Небольшое острое личико девочки было бледным от внутреннего напряжения. Если она и оплакивала смерть матери – а судя по темным кругам под глазами, она рыдала долго и истово, – то ее слезы оставались скрытыми от людских глаз. Несмотря на хрупкую внешность, у девочки был удивительно сильный характер. Эту твердость и решительность она унаследовала от отца. Миссис Макбрайд подумала о том, как странно нежная красота блондинки Серены Хагендон соединилась с упорной волей Джерома Кингсли, и внутренне содрогнулась. Когда Элизабет повзрослеет, такого рода сочетание может дать убийственную комбинацию.

– Когда вернешься, я велю приготовить тебе горячий шоколад, – сказала она, радуясь тому, что человеку не дано заглянуть в будущее.

– Спасибо вам, миссис Мак.

Миссис Макбрайд осуждающе покачала головой, наблюдая, как Элизабет застегивает пальто. Вот уж поистине нашел куда повести девочку: в «Савой»! Иногда она спрашивала себя, все ли в порядке у хозяина с головой. Ребенку всего только десять лет. Ей не «Савой» сейчас нужен, тем более не в день похорон матери. Девочке нужно бы дать тосты с омлетом, теплого молока да пораньше уложить в постель.

Отец поджидал ее на крыльце. Элизабет с ужасом увидела, как сильно он сдал буквально за последние дни. Морщины от носа ко рту стали глубже, на висках появилась седина, которую она раньше не замечала. Она взяла отца за руку и сжала его ладонь. Она очень любит его и вовсе не намерена терять, как потеряла мать. Она будет заботиться об отце, делать все, чтобы не доставлять ему беспокойства, следить, чтобы не пил слишком много и не курил. Она сделает все возможное, чтобы отец жил долго-долго.

– А я рада, что мы с тобой идем в «Савой», – сказала она, уверенная, что миссис Макбрайд мысленно не одобрила решение ее отца. – Я давно хотела посмотреть на Темзу ночью. Они прошли к «даймлеру».

– Я как раз заказал столик у окна, – сказал отец, чувствуя к ней благодарность за понимание, – сможешь глядеть на реку сколько душе угодно.

Он крепко держал ее ладонь в своей руке. Шофер осторожно вел автомобиль по заснеженным и порядком обледеневшим улицам. Трафальгарская площадь была на удивление безлюдной и потому необычной: холод и ледяной ветер разогнали даже наиболее стойких бродяг.

– Папочка, я люблю тебя, – сказала она, прижимаясь к нему теснее, когда машина с площади свернула на Стренд.

Голос Джерома был низким, приятным, грустным.

– Я тоже люблю тебя, – произнес он, тихо радуясь тому, что в салоне автомобиля темно и дочь не может видеть слезы, обильно текущие из его глаз. – Отныне мы всегда будем вместе, Элизабет. Никогда не расстанемся. Что бы ни случилось в будущем!

Машина мягко затормозила перед роскошным фасадом «Савоя», и Элизабет выпрыгнула на заснеженную мостовую. Именно в этот момент Джером почувствовал некоторое утешение: печаль немного утихла. Да, он потерял жену, но все же был куда счастливее большинства мужчин: с ним осталась дочь.

Он решил воздержаться от обычного аперитива в американском баре, и они сразу же прошли в Речной ресторан. Многие полагали, что это лучший ресторан в Лондоне, и Джером вполне разделял эту точку зрения. Высокие окна, глубоко врезанные в стены и прикрытые темно-красными шторами, выходили на набережную и сад, из окон открывался восхитительный вид на Темзу. Когда их усадили за столик, Джером распорядился, чтобы шторы раздвинули. Метрдотель заколебался, но Джером с улыбкой сказал:

– Моей дочери нравится смотреть на реку, хоть сейчас и темно.

В ответ метрдотель почтительно склонил голову:

– Разумеется, сэр.

Мистер Кингсли был уважаемым клиентом. Если его дочери вздумалось нарушить торжественный вид ресторанного зала распахнутыми шторами одного из окон, стало быть, нужно их раздвинуть. И кроме того, девочка только что потеряла мать. Метрдотель обратил внимание на ее черное бархатное платье, на плотно сжатые губы и распорядился придвинуть стул девочки еще на несколько дюймов поближе к окну, чтобы она спокойно могла любоваться ночным видом реки.

– Омара, утку по-пекински и бутылочку «Монтраше» урожая 1914 года, – распорядился Джером, решив, что скорбь скорбью, но это вовсе не означает, что нужно отказывать себе в удовольствии отведать доброго вина.

– А для мадемуазель? – осторожно поинтересовался метрдотель.

Вопрос несколько удивил Джерома. Он впервые ужинал с дочерью вне дома, и ему даже в голову не пришло, что Элизабет не сумеет сама решить, какое блюдо выбрать.

– Я тоже буду омара, – сказала она, чтобы отец, не дай Бог, не выбрал ей чего-нибудь совсем уж детского. – И утку, но без «Монтраше».

Официант сдержал улыбку.

– Может, лимонада? – тактично предложил он. Элизабет колебалась, затем отрицательно покачала головой. Лимонад – это звучало так банально.

– Нет, спасибо, – с достоинством ответила она. – Нельзя ли принести ананасового сока?

Официант кивнул, восхищенный ее шелковистыми, золотистого оттенка волосами, почти средневековой скромностью ее черного бархатного платья и грациозностью движений, которая впитывается с молоком матери.

Ресторан был полупустым, многие остались в этот вечер дома, напуганные отвратительной погодой, хотя для завсегдатаев «Савоя» ненастье не являлось серьезным препятствием. Джером с явным удовлетворением оглядел зал и отметил, что никого из знакомых за ближайшими столиками не оказалось. Ему уже осточертело выслушивать от друзей и знакомых соболезнования. Эти слова не приносили утешения. Они были сродни банальностям, за которыми не стояло никакого понимания тяжести постигшей его утраты. Только Элизабет могла понять его нынешнее состояние, и только рядом с ней он чувствовал себя комфортно.

Посмотрев на сидевшую напротив дочь, он задумался над услышанным от Адама. Неужели музыка и вправду так много значит для нее? Конечно, Элизабет талантлива, все в один голос твердили об этом. Но впрочем, этого и следовало ожидать. В конце концов она ведь не чья-нибудь, а его собственная дочь. Он с гордостью посмотрел на Элизабет. Но и в Париже есть музыкальные учебные заведения, наверняка гораздо лучше лондонских. Он непременно что-нибудь придумает.

Подали омара, и когда Джером стал с ним расправляться, волна приятного успокоения залила его душу. С этого дня Элизабет сделается его непременной спутницей, как прежде Серена, и всюду они станут бывать вдвоем. Он чуть заметно свел брови на переносице. Серена терпеть не могла разъезды и не вполне сознавала, зачем бизнесмену постоянно разъезжать по миру. И хотя Джером обычно ссылался на неотложные дела, оба понимали, что это не совсем правда. Если бы он хотел оставаться в Лондоне, то вполне мог бы это устроить. Но дело в том, что ему не сиделось на месте, он куда лучше чувствовал себя в отелях, нежели в собственном доме. И хотя Серена любила его, она все отлично понимала, делая вид, будто верит, что разъездов требуют его финансовые дела.

– Ты ведь никогда еще не бывала в Париже? – спросил он, когда на месте блюда с остатками омара очутилась тарелка с уткой.

– Нет еще. Мамочка говорила, что непременно возьмет меня с собой, как только я получше выучу французский.

Джером с интересом взглянул на дочь. Он и понятия не имел, что она изучает французский язык. Хотя Серена давно говорила, что собирается вместе с дочерью отправиться в Париж... Он подумал сейчас о том, сколько еще повседневных мелочей оставались ему неизвестны.

– Ну что ж, – сказал он слегка неуверенным тоном, – это очень красивый город, даже зимой. Я заказал билеты на завтрашний поезд. К обеду мы с тобой уже будем в Париже.

Глаза у девочки расширились, а рот превратился в круглое «О», что у Элизабет означало выражение удовольствия. Он чуть успокоился. Адам был дураком, полагая, что девочка будет против такой поездки.

– Париж – изумительный город для тех, кто намерен приобрести красивую и модную одежду, – добавил Джером, подумав о том, что после школьной формы Элизабет в этом черном бархатном платье выглядит совсем взрослой.

– Это будет так здорово, папочка! – с энтузиазмом воскликнула она. – А мы смогли бы побывать в Зале Плейель и в Театре на Елисейских полях?

– Почему бы нет? – ответил он, явно довольный тем, как дочь отнеслась к его предложению. Прежде Серена водила девочку на разного рода концерты. Отныне это будет его заботой. Правда, у него совершенно нет музыкального слуха, и серьезная музыка не доставляет ему удовольствия, как и не помогает расслабиться и отдохнуть. Но если Элизабет захочет сходить на концерт-другой, что ж, он вполне сможет составить ей компанию.

– А если будет совсем холодно, возьмем машину и махнем в Ниццу, – оживленно продолжал он. – На Ривьере март и апрель – лучшие месяцы.

– Я что-то не вполне понимаю. – У нее был изумленный вид. – Мне казалось, ты сам только что сказал, что мы выедем не откладывая. Завтра.

Он согласно кивнул и подлил себе «Монтраше».

– Именно так мы и сделаем.

Она медленно положила вилку и нож.

– На каникулы? А потом, весной, приедем туда опять?

В голосе Элизабет совершенно не слышалось энтузиазма, он звучал неуверенно. Джером, впрочем, ничего не заметил. Вино было превосходным, и он предвкушал, как после ужина сможет насладиться еще и бренди.

– Нет, – сказал он, знаком подзывая официанта. – Мы остановимся в отеле «Георг Пятый». В конце месяца у меня деловая встреча в Женеве. Но это совсем рядом, три часа на поезде. Пока я буду заниматься там делами, ты сможешь совершить прогулку по озеру. А после можно поехать в швейцарские Альпы и, если захочешь, покататься там на горных лыжах. А потом, в конце марта или в начале апреля, отправимся в Ниццу. Там исключительно удобно: мягкий климат и прекрасные возможности для путешествий.

Ее лицо сделалось пепельного оттенка, что особенно подчеркивал яркий свет ресторанной залы.

– Но, папочка, я ведь не могу так долго отдыхать. Ведь музыка...

– Это пусть тебя не беспокоит, – доверительно сказал он ей. – Я сегодня же напишу директору школы и объясню ему наши обстоятельства.

Она так сильно сжала кулак, что даже костяшки побелели.

– Ты не можешь этого сделать, папочка, – сказала она. – Меня ведь пригласили выступить в Сентрал-холле с Лондонским симфоническим оркестром. Мне нужно усердно заниматься и...

Он подался чуть вперед и взял ее ладони в свои.

– Мне очень жаль, – сказал он, и его голос прозвучал вполне искренне, а в глазах появилось умоляющее выражение. – Я понимаю, что тебя все это расстроит, Элизабет, но в этой ситуации ничего не поделаешь. У тебя еще будет много других концертов! Целая куча! А сейчас самое важное, чтобы мы оставались вместе.

– А разве нам нельзя быть вместе в Лондоне? – Она крепко ухватилась за его руку. – Пожалуйста, папочка. Ты будешь дома, и я стану ухаживать за тобой.

– Нет. – Он мягко высвободил свою руку, повернулся к официанту и заказал две порции мороженого и бутылку «Шато Икем» 1921 года.

Во рту у Элизабет пересохло, сердце отчаянно колотилось. Больше всего на свете она хотела быть с отцом. Ей было страшно представить, что на Итон-плейс, кроме миссис Мак, никого больше не будет. Но она и не помышляла об отъезде из Лондона. Они не могут жить во Франции. Ведь есть же музыка... Мисс Рамбатин. Концерт.

– Ты не совсем понимаешь, папочка, – сказала она, стараясь говорить без дрожи в голосе, чтобы не выказать охватившую ее панику. – Если я уйду сейчас из школы, они уже ни за что не примут меня обратно. Поэтому мне придется остаться и усердно готовиться...

– Я устрою так, что ты сможешь брать уроки музыки и в Париже, – сказал Джером, в голосе которого прозвучало явное раздражение.

– Но мне нужно учиться именно в Академии! – отчаянно воззвала Элизабет. – Пожалуйста, папочка! Это ведь лучшая музыкальная школа в Европе, и кроме того...

«Шато Икем» было исключительным, и Джером подумал, не стоит ли взять еще несколько бутылок вина про запас. Через стол на него умоляюще смотрела Элизабет. Такая наивная... При этой мысли улыбка чуть тронула его губы.

– Есть другие школы, – успокоительно сказал он. – И другие преподаватели. Ну что тебе далась эта музыка, Элизабет? Подумай, как будет нам здорово вместе.

«Он решительно ничего не понимает», – подумала она. Он был ее отцом, и к тому же замечательным. Но он ничего не смыслит в музыке. И никогда ничего не понимал в ней. Комок застрял в горле у Элизабет. Отец нуждается в том, чтобы дочь была рядом. Его сердце разобьется, если она откажется с ним ехать и останется на Итон-плейс с миссис Мак. Элизабет передернула плечами. Но заниматься музыкой где-нибудь в другом месте... Отец говорил, что в конце месяца будет в Женеве. Рассказывал, как хорошо бывает в Ницце в марте и апреле. Какая же школа смирится с тем, что одна из учениц столько времени пропадает невесть где?.. Глядя сейчас через стол на отца и испытывая к нему искреннюю и сильную любовь, она интуитивно чувствовала, что, какие бы уроки музыки ни доводилось брать ей в будущем, то будут нерегулярные занятия, несравнимые с ее нынешними уроками. Но Элизабет также понимала, что выбора у нее нет. Никакого.

– Что ж, Париж – это замечательно, – скрепя сердце произнесла она.

Джером не заметил блеска выступивших на глазах дочери слез, не расслышал отзвука душевных страданий в голосе. Он про себя улыбнулся, вспомнив, как не прав был Адам, и предвкушая замечательный французский коньяк, который последует за «Шато Икем».

Глава 2

– Не захочет ли мадемуазель подать для гостей холодные закуски? – почтительно осведомился помощник управляющего известного отеля «Негреско». – Может, кеджери и омлет? Копченую лососину и шампанское?

Мадемуазель колебалась. Ее мягкие, привлекающие внимание волосы до плеч были убраны с лица и сколоты гребнем; хлопчатобумажное платье было скромно отделано по вороту пике, на ногах были гольфы и сандалии с пряжками. Она понимала, что отец очень любит устраивать вечеринки, но обыкновенно к пяти часам утра он уже сидел в глубоком кресле с объемистым бокалом коньяка в руке и вместе с Адамом Гарландом насмешничал и злословил постмортем[2] (как он сам шутил) над людьми и событиями минувшего вечера. Большой прием на сотню гостей по случаю своего сорокапятилетия не позволит ему привычно отдохнуть.

– Вообще-то так принято, – приятным голосом произнес помощник управляющего.

– Нет, благодарю вас! – сказала Элизабет властным голосом женщины, привыкшей принимать решения, для которой мнение помощника управляющего было не указ. – Я хочу, чтобы в последний раз спиртное было подано в три часа ночи и чтобы через полчаса музыканты покинули помещение.

Помощник управляющего согласно кивнул. Он не привык обсуждать подобные вопросы с молодыми девушками, которые еще ходят в школу. Правда, эта девушка была очень хорошенькая, очаровательно одетая, и наверняка она знала, что к чему.

– А как насчет цветов, мадемуазель?

– Орхидеи, гиацинты и «райские птицы», – без колебаний сказала она. Это не были ее излюбленные цветы, но они выглядели исключительно пышно и торжественно, да и, кроме того, отец любил их, а она привыкла удовлетворять его прихоти.

Помощник управляющего снова кивнул. У семьи Кингсли был постоянный номер в «Негреско», и потому, закажи Элизабет сейчас африканские лилии, цветы были бы вовремя доставлены и в урочный час стояли бы на месте.

– Будьте добры еще разок пробежать глазами меню, может, прикажете еще что-нибудь? – спросил он, протянув меню, которое было заранее одобрено ею и шеф-поваром.

Элизабет просмотрела меню и была вполне удовлетворена. Все как будто в порядке. Вечеринка должна получиться на славу. Адам прибудет из Лондона. Из Парижа и Женевы ждут отцовских друзей, кто-то даже прибудет из Рима. В ее платяном шкафу висело и дожидалось своего часа великолепное платье из белого шифона. А через три дня они опять будут вдвоем, и никто не станет им мешать. Они поедут в Венецию, где, как ей пообещал отец, смогут целую неделю ходить на различные концерты. Она восторженно вздохнула. Можно будет послушать хор в соборе Святого Марка побывать на выступлениях звезд мировой величины во дворике Дворца дожей, послушать оперу в Фениче...

– Что еще будет угодно мадемуазель? – спросил помощник управляющего, понимая, что мысли девушки витают где-то далеко. Румянец чуть тронул ее щеки при мысли, что ее поймали за путешествием в мечтах.

– Нет, спасибо, – с очаровательным прононсом произнесла она по-французски. – Уверена, что все пройдет как нельзя лучше.

– Благодарю, мадемуазель. – Его темно-карие глаза блеснули.

Он поклонился. Девушка была похожа на бутон восхитительного цветка, готовый с минуты на минуту раскрыться. Вот уж когда...

– Une belle femme, – произнес он едва слышно, закрывая за собой дверь в апартаменты. – Истинная красавица, право слово!

Элизабет налила себе фруктового сока со льдом из графина, стоявшего на стеклянном столике, и с бокалом в руке прошла из богато обставленной гостиной на балкон, выходивший на Променад дез Англе и Средиземное море переливчатой голубизны. Несмотря на обещания отца, концертов за эти два года после отъезда из Лондона было совсем немного. И никаких занятий музыкой. Во всяком случае, их и сравнивать было смешно с теми уроками, которые Элизабет брала в Лондоне.

И хотя она вполне искренне радовалась предстоящей вечеринке, на сердце было тяжело, и потому она подавила вздох сожаления. Теперь-то Элизабет была уверена в том, что так оно всегда и будет. Отец, конечно же, любит ее, щедро тратит на нее деньги, обожает бывать с ней всюду, но считается только с собственными интересами. Для него музыка ничего не значила, и потому отец даже представить не мог, какую важную роль она играла в жизни его дочери. Элизабет, впрочем, слишком любила отца, чтобы пенять ему за это. При первой возможности Элизабет старалась брать уроки музыки в любом городе, где они оказывались. Это было лучше, чем вовсе ничего, но она понимала, что такие хаотичные занятия отнюдь не способствуют полному раскрытию ее музыкального таланта.

Учитель музыки в Ницце был поражен до глубины души, впервые услышав ее игру.

– И вы, мадемуазель, намерены брать у меня уроки игры на фортепиано?! – недоуменно поинтересовался он. – Разве вы не занимаетесь в какой-нибудь музыкальной школе?

Лицо Элизабет моментально омрачилось. Но она тотчас же справилась с собой, улыбнулась, и учитель музыки подумал, не пригрезилась ли ему пробежавшая по лицу девушки тень.

– Нет, – ответила она, и только тогда он понял, что она вовсе не француженка, а англичанка.

– Что ж, я буду очень рад иметь такую замечательную ученицу. Готовы ли вы начать прямо сейчас? С упражнений Ганона?

По мере того как уроки музыки делались все более частыми, учитель все больше удивлялся успехам Элизабет. У нее был поразительный талант и самодисциплина, которая крайне редко встречается у девушек в таком нежном возрасте. Менее чем через неделю он выяснил, что отец его ученицы – крупный финансист и что она проживает в апартаментах в «Негреско». Почему бы ей в таком случае не поступить в одну из наиболее известных парижских музыкальных школ? Ему казалось это таким естественным решением. Он также никак не мог понять, почему Элизабет вынуждена так часто пропускать занятия. Он мог бы поклясться, что для нее они – самое важное в жизни. И тем не менее Элизабет очень часто отменяла их, при этом ее голос звучал напряженно, хотя и с нотками извинения, насколько это можно было разобрать по телефону. Будь на ее месте другая ученица, он давным-давно потерял бы терпение и посоветовал бы воспользоваться услугами другого преподавателя. Для Элизабет он делал исключение. Она не походила на остальных его учеников, она из кожи вон лезла, стремясь к совершенству, и все усилия отдавала своему исполнению. Бывали моменты, когда учитель исподволь чувствовал, что научился у своей ученицы большему, нежели дал ей сам.

Элизабет посмотрела вниз на бульвар, где прогуливались отдыхающие, и вновь подавила тяжелый вздох. Ее занятия музыкой продолжались, но они были формальными и не отличались разнообразием. В них не было ровным счетом ничего от восторга и вдохновения, присущих занятиям в Лондоне.

Белый «ламборджини» мягко затормозил перед входом в отель прямо под ее окнами. Улыбка чуть тронула губы Элизабет, когда девушка увидела, что из автомобиля вышла восхитительно одетая смуглая женщина в большой круглой шляпе. Возле женщины прыгали две чихуахуа, мешая ей пройти. Это была принцесса Луиза Изабель Калмелла, последняя пассия отца. Тридцатилетняя принцесса была покровительницей искусств, и именно благодаря ее стараниям Элизабет получила возможность отправиться в Венецию.

Она посмотрела на плоские золотые часики на запястье: почти час пополудни. Наверняка принцесса приехала в «Негреско», чтобы пообедать. Она положила зеркальце и побежала в гостиную за блейзером и школьной сумкой. Пришло время отправляться в лицей, расположенный в нескольких кварталах от отеля.

Лифт пришел почти сразу. Коридорный, чуть постарше Элизабет, кивком приветствовал ее. А спустя несколько мгновений она уже бежала через вестибюль отеля, роскошный, как в Версале. Привратник также кивнул Элизабет, и она выбежала на освещенную ярким солнцем набережную и в считанные секунды оказалась в лабиринте маленьких кривых улочек – уже никакая не «мадемуазель», распоряжавшаяся подготовкой к отцовскому дню рождения, а самая обычная девчонка-школьница, которой так недостает знания французской истории.

Лицей был обыкновенной провинциальной школой, без избранного круга учеников и достаточно квалифицированных преподавателей, и в иной ситуации Джером Кингсли вряд ли отдал бы туда свою дочь. Но дело было в том, что другие – более престижные – школы отказались принять ребенка, чей отец настаивал, что его дочь будет посещать уроки только тогда, когда ему и девочке это удобно. Впрочем, и в лицее также были не слишком довольны тем, каким образом Элизабет получает образование.

– Это преступление! – восклицал в приступе отчаяния учитель французской истории.

Джером сразу сказал, что Элизабет не сможет выполнять дополнительных заданий, которые, по замыслу учителя, должны были дать ей более глубокие знания по его предмету. Джерому была необходима дочь.

– Нужно, чтобы она находилась рядом со мной, – сказал он, – чтобы она организовывала обеды и вообще сопровождала меня на разного рода светские мероприятия.

Даже Адам и тот высказывался против.

– Бет еще совсем ребенок, – говорил он. Его ужасало намерение Джерома взять с собой дочь на вечеринку в яхт-клубе, на которой будут присутствовать люди, известные не столько добрыми делами, сколько безрассудными поступками.

– Глупости, Элизабет давно уже не ребенок! – сказал на это Джером, сделав неопределенный жест и решительно не чувствуя никакого неудобства. – Если я не стану брать ее с собой, то жена хозяина наверняка соблазнит меня и затащит в постель. А ты ведь не хочешь, чтобы подобное случилось?

Они играли в казино Монте-Карло и после крупного проигрыша в баккара отдыхали в «Салон Роз». Джером откинулся на спинку мягкого, с темно-красной обивкой стула. На нем был элегантный вечерний костюм. В волосах появилось больше серебра, но он все еще оставался на удивление привлекательным мужчиной. Высокий, крупный, он вел полноценную жизнь. Адам с затаенным ужасом смотрел на друга.

– А если и вправду Элизабет давно уже не ребенок, то тут кичиться нечем. В таком случае это твоя вина, Джерри. Ей приходится столько времени проводить с тобой и твоими друзьями, что это лишает ее обычных детских радостей. Ее должны окружать друзья ее возраста. Нужен человек, знающий, чего хочет она сама. А вместо этого она постоянно озабочена тем, что нужно тебе. Хорошо бы ей опять начать регулярно заниматься музыкой.

– Ерунда! – парировал Джером, перебросив ногу на ногу. – В Лондоне она умрет со скуки, особенно после той жизни, которую вела два последних года. И друзьями своего возраста она тоже тяготится, – добавил он, видя, что Адам намерен что-то возразить. – Ты относишься к ней так, будто она этакая маменькина дочка, и это мне надоело. Не пойму, что бы тебе не взять и самому не жениться? Вот тогда только и делай, что дрожи над супругой и выводком детей!

Адам усмехнулся, удивленный тем, что неожиданно довел Джерома до такого раздражения.

– В один прекрасный день я удивлю тебя, поступив именно таким образом. А пока что речь идет о тебе. И я хочу, чтобы ты прекратил использовать Бет как щит против посягательств наглых особ.

– Как только женщины перестанут быть хищницами! – парировал Джером, к которому сразу же возвратилось доброе расположение духа. – У меня нет никакого желания жениться, Адам. Как и желания вступать с женщинами в отношения, которые требуют эмоциональных затрат. Меня вполне устраивают интрижки время от времени. Но ничего более серьезного мне совсем не нужно.

– Стало быть, с принцессой Луизой Изабель у тебя тоже всего лишь легкое приключение? – с бесстрастным выражением лица поинтересовался Адам, прикидывая, сумеет ли Элизабет наладить отношения с мачехой. – Насколько я могу судить, именно она сейчас у тебя в фаворе?

– Ну, в общем, да, – с явным удовольствием сказал Джером. – Луиза полагает, что музыка имеет невероятное значение для благосостояния человечества, и потому вполне понятно, что Элизабет обожает ее.

– Ну а ты сам? – с любопытством спросил Адам. Всех женщин Джерома роднили три общие черты. Они были очень красивы, с хорошими манерами, но их власть над Джеромом всегда оказывалась кратковременной. В этом смысле принцесса отличалась от своих предшественниц, ибо она задержалась у Джерома много дольше прочих.

– Луиза мне подходит как никто другой, – с обезоруживающей откровенностью сказал Джером. – Она обожает мой банковский счет, мое геройство в постели и – поскольку моих предков днем с огнем не сыщешь в Готском альманахе – даже не помышляет о том, чтобы выйти за меня замуж, ибо в равной степени она могла бы выйти за собственного шофера.

Адам не знал, радоваться или огорчаться. Внимательная мачеха, способная помочь Элизабет, могла бы изменить жизнь девушки к лучшему. Вместо гостиницы у Элизабет появился бы настоящий дом, девочка, как и положено в ее возрасте, посещала бы школу, а не так, как сейчас, время от времени наведывалась бы в свой лицей. Он провел рукой по густой шапке выгоревших на солнце волос. Наверняка и для самого Джерома это явилось неким откровением: он вдруг почувствовал, что рожден холостяком и нет никакой необходимости отказываться от преимуществ свободной жизни. Адам мог быть лишь признателен ему за то, что при своем холостяцком образе жизни Джером тем не менее оставался внимательным и заботливым отцом.

Адам поднялся с места, мысленно прикидывая свои финансовые возможности.

– Пойдем, Джерри? Посмотрим, удастся ли мне отыграть кое-что из того, что просадил. А если нет, поеду домой.

Ему удалось выиграть, выиграть столько, что он вполне смог себе позволить целую неделю роскошно жить в Париже, проводя ночи с женой одного из деловых партнеров Джерома. Было в общем-то неплохо, но и только. Ему уже исполнилось тридцать семь лет, но никогда еще не возникала серьезная мысль о женитьбе, хотя порой он сожалел, что у него нет детей.

Прошло полгода с момента его последнего посещения Ривьеры. Джером и Элизабет плавали по Адриатике с людьми, к которым Адам относился без особого энтузиазма. Открытки Элизабет, приходившие из разных мест, говорили о том, что главное неудовольствие в жизни девушке доставляет скука.

– Соскучилась по дяде Адаму, хорошо бы поскорее увидеть его, – сказала Элизабет отцу, вернувшись домой на несколько часов позже обычного. – Он еще не приехал?

– Еще нет, – ответил Джером, которого несколько удивило, что человека, не бывшего ей родственником, Элизабет назвала дядей. – Он едет на машине и будет здесь не раньше семи часов.

– Значит, мы с ним и побыть не успеем до прихода остальных гостей.

Она швырнула школьную сумку на атласную обивку кресла в стиле Людовика XV и, ловко помогая себе плечами, сбросила блейзер, в котором ходила на занятия.

– Стол с закусками уже накрыт?

– Этим сейчас как раз и занимаются, – ответил Джером и чуть кивнул в направлении соседней комнаты.

До слуха Элизабет донеслись позвякивание серебра и приглушенные голоса прислуги, готовившей все для приема гостей. Элизабет понимала, что отцу даже в голову не придет пройти в соседнюю комнату проверить, все ли сделано в соответствии с его желаниями. Это ее обязанность, да и некоторые отцовские деловые встречи ей тоже приходилось устраивать. Она заказывала столики в ресторанах, при этом нужно было помнить, кто из банкиров вегетарианец, а кто без ума от рыбы и рыбных блюд. У нее был особый список дней рождения и годовщин, и когда друзья Джерома в соответствующий день получали поздравительную открытку или букет цветов, им казалось, что он в последнее время сделался куда более внимательным и памятливым. Все эти подарки и цветы, все открытки с наилучшими пожеланиями были делом рук Элизабет.

Джером уже принял душ, переоделся и сидел на балконе, потягивая сухой шерри и праздно наблюдая за прохожими, что вышли на вечернюю прогулку.

– Я приму душ и переоденусь, – сказала Элизабет, поцеловав отца в висок. Она подумала, успеет ли сделать домашние задания, но было ясно, что вряд ли. Когда доставят блюда, ей нужно будет их посмотреть, а также убедиться, что приглашенные музыканты знают, какие именно из любимых мелодий Джерома непременно должны прозвучать. Следовало также договориться, чтобы по ее условному сигналу в комнату внесли праздничный торт для именинника.

Она поспешила по широкому, устланному толстым ковром коридору в свою комнату. Ей предстояло еще написать сочинение на тему «Наполеон и битва при Бородино», написать по-французски, что осложняло дело. Оказавшись в своих комнатах, меньших по размеру, чем отцовские, но столь же роскошно обставленных, она пустила воду в ванну и взяла с собой школьный учебник и тетрадь. «7 сентября 1812 года войска Наполеона встретились с русской армией под Москвой, у деревни Бородино», – написала она и попробовала температуру воды. Когда она описывала огромные потери русских войск под командованием Кутузова, уже и ванна была принята, и отделанное лентой белье надето. Оставалось только облачиться в белоснежное чудо из шифона от Скипарелли, висевшее на плечиках в платяном шкафу в ожидании своего часа.

«Кутузов потерял почти половину своей армии», – торопливо выводила Элизабет в тетрадке, надеясь, что водяные брызги высохнут и не оставят различимых следов.

– Черт бы побрал этого Наполеона! – пробурчала она, откладывая в сторону учебник и с восторгом снимая с вешалки шифоновое платье.

Два часа спустя, когда несколько запоздавший Адам все-таки появился на вечеринке, находившейся в самом разгаре, он с удовольствием увидел Элизабет.

– Ты потрясающе выглядишь, Бет! – сказал он, когда она обхватила его руками за шею, и крепко прижал ее к себе. – Не могу поверить, что ты так выросла! А куда же подевалась маленькая Элизабет в белых носочках?

Она польщено рассмеялась и чуть покраснела, отстраняясь от Адама.

– Вам и вправду нравится мое платье? Это от Скипарелли. Папочка специально возил меня в Париж на примерку.

Ее золотистые волосы мягкими волнами спадали на плечи. Нежно-голубой головной обруч не позволял им закрывать лицо.

– Мадам Скипарелли может гордиться своей работой, – сказал Адам, выпуская девушку из объятий, и внезапно почувствовал неловкость. Платье, ниспадавшее мягкими складками к атласным туфелькам, вовсе не было рассчитано на то, чтобы Элизабет казалась в нем старше своего истинного возраста, но тем не менее именно сейчас Адам вдруг осознал, что она уже не ребенок. В ее облике появился налет легкой сексуальности, безыскусной и непорочной и оттого еще более соблазнительной. Глубокий вырез платья и рукава «фонариком», отделанные по краю лентой и открывавши руки до локтей, подчеркивали хрупкость и нежность Элизабет. Ее грудь еще оставалась плоской, но под тканью уже явственно наметились округлости, а бедра приняли женские очертания.

Адам испытал некоторое стеснение, когда она взяла его за руку и повела в переполненную гостями комнату, чтобы представить тем отцовским приятелям, которых, как Элизабет было известно, Адам ранее не встречал.

К полуночи он выпил изрядно шампанского и принялся высматривать одиноких дам без мужского эскорта. Его внимание привлекла невысокого роста блондинка в кораллового цвета платье с открытой спиной. Платье красиво переливалось, а в глазах женщины плясали озорные огоньки. Адам улыбнулся, будучи уверенным в своей привлекательности и надеясь, что у этой дамы не окажется вдруг мужа, которого после пришлось бы избегать.

Мужа не оказалось, и потому Адам получил явное удовольствие от конца вечеринки. Даму звали Франсин, она была парижанкой лет двадцати пяти или что-то около того. Приглашена она была вместе с близкими друзьями Джерома. На рассвете он отвез Франсин в шикарный дом, расположенный в Жуан-ле-Пэн, и с наслаждением поцеловал при прощании, пожелав ей хорошенько выспаться и договорившись о новой встрече вечером того же дня.

Верх его «остина» был опущен. Адам возвращался по затейливо петляющей трассе в Ниццу. Над Средиземным морем всходило золотистое солнце. В воздухе явственно чувствовался сосновый аромат. Через пару часов Адам уже будет завтракать вместе с Джерри и Бет. Он перемахнул через Антиб на приличной скорости и продолжал гнать, весело насвистывая.

– Видит Бог, я совсем немногого от тебя прошу, – проворчал Джером, когда Адам вернулся в «Негреско». – Хотел просто поболтать, думал, посидим, как раньше, поговорим, когда все разойдутся. Где тебя черт носил?

Несколько горничных убирали остатки пиршества. Джером уютно устроился в кресле в своей спальне. На нем был элегантный шелковый халат. В руке он держал бокал с коньяком.

– Провожал домой одну молодую даму, – сказал Адам, скидывая башмаки и плюхаясь в удобное мягкое кресло.

– Ну и эгоист же ты, – сказал Джером с легким неудовольствием. – Последний из гостей уже час как откланялся, и с тех пор я сижу и поджидаю тебя.

Адам попытался изобразить милую улыбку, но неудачно.

– Где Бет? – поинтересовался он и, не соблазнившись стоявшим на столике коньяком, налил себе апельсинового сока.

– У себя в комнате. Уверяет, что утром она должна идти в лицей. А прежде ей еще нужно дописать какое-то сочинение.

– Сегодня утром? – недоуменно переспросил Адам. Джером пожал своими массивными плечами.

– Я ей сказал, что нечего туда идти. Хотел съездить с ней в Ла-Коломб-д'Ор пообедать, но раз она намерена идти с утра пораньше в свой чертов лицей, придется ехать без нее. Иногда дочь кажется мне слишком эгоистичной.

Адам пропустил мимо ушей совершенно беспочвенное обвинение и сказал удивленно:

– Правильно ли я понял, что нынче утром она еще должна закончить какое-то сочинение?!

Джером раздраженно взглянул на друга.

– Да! Я дважды сказал тебе это. Надеюсь, вполне внятно.

– Но в таком случае она и глаз не успеет сомкнуть! Вечеринка кончилась только в пять утра!

– Так ведь и я тоже не спал! – ворчливым тоном парировал Джером. – Я так ждал, когда можно будет посидеть и поболтать с тобой, когда все гуляки наконец уберутся отсюда. Думал, спокойно, не спеша позавтракаем с тобой и Элизабет, совсем немного, чтобы прийти в себя, а после отправимся в Сен-Поль-де-Ванс обедать. А ты мне все поломал, пропал черт знает куда, да тут еще Элизабет: вместо завтрака с отцом она, видишь ли, пошла писать о своем Наполеоне!

– Ради Бога, Джерри! – сказал Адам. – Тебе давным-давно пора привыкнуть к тому, что твоя дочь должна учиться, ходить в лицей.

– Этот ее лицей, – недовольно произнес Джером, – очень много о себе мнит. Ладно, раз уж Элизабет не будет с нами завтракать, может, закажем что-нибудь? Я жутко проголодался.

Адаму хотелось вместо завтрака постучаться к Бет и узнать, не нужно ли ей помочь с Наполеоном. Однако он подавил это желание. Когда тридцатисемилетний мужчина стучится в дверь тринадцатилетней девочки в половине седьмого утра, это может вызвать нежелательные разговоры и оправданные подозрения. Особенно когда девочка столь желанна и обворожительна, как Бет.

Он со стуком поставил бокал на столик, так что апельсиновый сок пролился на стеклянную поверхность. Желанная и обворожительная! Боже правый, неужели он и впрямь так о ней думает?! Откровенный ответ на собственный вопрос испугал Адама. Он резко поднялся с места, чувствуя себя сбитым с толку. Ему вдруг стало не по себе.

– Что случилось, черт побери? – озабоченно спросил его Джером. – Может, плохо себя чувствуешь?

– Нет, все нормально. Давай позавтракаем, – напряженным голосом сказал Адам, слыша, как стучит у него в висках. – Я, пожалуй, посижу немного на балконе, подышу воздухом.

Джером ничего не ответил, лишь приподнял бровь и проводил глазами Адама, выходящего из комнаты. Его друг пользовался славой невозмутимого человека. Джером подумал: уж не хорошенькая ли француженка, которую тот подвозил до дому, так на него повлияла?.. Он вышел вслед за Адамом на балкон.

– Женщины – это сам дьявол, – участливо произнес он. – Но раньше я не замечал, чтобы они так на тебя действовали. – Он уселся в плетеное кресло и с интересом посмотрел на друга.

Адам едва заметно пожал плечами и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как ни в чем не бывало:

– Ты напрасно так думаешь, Джерри. Никто и никак на меня не подействовал, просто я немного устал, вот и все.

– Ладно, устал так устал, – ответил Джером, которого слова Адама ни в чем не убедили. – Мы позавтракаем прямо здесь. Солнце уже припекает. Будет жаркий денек.

Адам смотрел вдаль, его спина была напряжена, руки засунуты в карманы брюк. «Боже мой, – думал он, – неужели у каждого мужчины бывают такие минуты в жизни? Когда сексуальность одерживает верх, выходит из-под контроля? Когда желание возникает как бы ниоткуда и наполняет душу ужасом?»

– Я тут подумал, что хорошо было бы в этом году немного поплавать, – сказал Джером, когда официант принес им омлет, копченую лососину и абрикосы и поставил все на плетеный столик. – Ты не хотел бы отправиться с нами?

Всего лишь сутки назад Адам незамедлительно согласился бы. Теперь же он отрицательно покачал головой. Бет, в купальнике, загорелая, может оказаться такой притягательной, что он не совладает с собой.

Джером, пожав плечами, повернул голову, заметив краем глаза, как на стол упала косая тень.

– А, это ты, Элизабет? – с явным удовлетворением сказал он. – Ну как, получил твой Наполеон по заслугам?

– Пока еще нет, – с усталой улыбкой ответила Элизабет. – Ему еще предстоит отступать после Бородино.

– Ладно, это не важно, – сказал он, когда дочь села рядом. – Побег из Москвы никуда от него не денется.

Элизабет повернулась к Адаму.

– Ну как, вам понравилась вечеринка? – спросила она улыбаясь, отчего на щеках появились ямочки. – Я видела, как вы беседовали с Франсин. Она очень симпатичная, не так ли?

– Очень, – подтвердил он, чувствуя огромное облегчение, словно гора свалилась с плеч. На Элизабет было полотняное школьное платье, носочки на ногах, обутых в босоножки, едва доходили до щиколотки. Сейчас он чувствовал к ней то же самое, что и обычно: чистую и светлую любовь.

– Мы едем в Ла-Коломб-д'Ор обедать, – объявил дочери Джером, бросая на стол салфетку и поднимаясь с кресла. – Ты поедешь с нами?

Улыбка на ее лице растаяла, и Адам заметил, что у Элизабет очень уставший вид.

– Нет, папочка, я ведь уже сказала. Мне нужно в школу.

– В таком случае нам с Адамом придется поехать без тебя, – произнес Джером, даже не пытаясь скрыть своего недовольства. – А сейчас я пойду немного прилягу, – добавил он, обращаясь теперь только к Адаму. – Встретимся в баре около половины первого.

Адам кивнул, более чем когда-либо испытывая недовольство из-за бесцеремонного и надменного обращения Джерома с дочерью. Он отправляется спать, видите ли, тогда как ей придется идти в лицей, хотя она глаз не сомкнула за ночь. И при этом он не нашел для дочери ни одного теплого слова!

Адам твердо решил, что уедет из Ниццы этим же вечером. Плотское стремление к Бет, сколь бы мимолетным оно ни было, настолько потрясло Адама, что не могло быть и речи о том, чтобы остаться здесь подольше. Когда он увидел на лице девушки следы усталости, когда заметил, какими несчастными сделались ее глаза при последних словах отца, то решил до отъезда в Канн или в Ментону осуществить то, о чем мечтал многие годы. Он устроит Джерри такую головомойку, которую тот не скоро забудет.

Поскольку Элизабет не соблазнили поданные кушанья, она потянулась к подносу с абрикосами.

Адам участливо сказал:

– Ты выглядишь очень уставшей, Бет. Тебе удалось хоть немного поспать?

Несмотря на полный упадок сил, она чуть заметно улыбнулась.

– Пока русские отступали, я пару раз сумела заснуть над тетрадкой.

Продолжая сердиться на Джерома, он все же не смог сдержать смех.

– Не кажется ли тебе, что во французском лицее дают несколько однобокое представление об истории?

Ямочки у нее на щеках сделались еще заметнее.

– Вы имеете в виду, что здесь выпячивают французские победы и старательно обходят молчанием собственные поражения? В этом смысле – да.

Его улыбка исчезла. Она сидела с надкушенным абрикосом в руке, ее волосы ниспадали на плечи, золотисто-зеленые глаза лучились весельем, несмотря на усталость. Он вспомнил Серену, лежавшую в гамаке во дворе дома Кингсли с огромной шляпой на голове: она была такая же зовущая, такая же золотистая, смеющаяся. Бет унаследовала от матери ее красоту и искрометную привлекательность. У него в горле пересохло. Он любил Серену, хотя та об этом даже не догадывалась. Будь Элизабет постарше...

– Почему вы так мрачно на меня смотрите? – неожиданно спросила она, подалась вперед и взяла Адама за руку. – Разве вы не счастливы быть снова в Ницце, снова с нами?

В ответ он стиснул ее ладонь, затем разжал руку.

– Сегодня я отправляюсь в Канн, – сказал он, ненавидя себя за то, что при этих словах в глазах Элизабет появилось откровенное разочарование.

– Но почему? – недоуменно спросила она. – Разве вам так уж необходимо ехать?

Он посмотрел на нее и ощутил какую-то странную внутреннюю дрожь.

– Необходимо, – сказал он, и его голос прозвучал резко и решительно. – Именно необходимо. До свидания, Бет.

Глава 3

Два года Адам не виделся с Элизабет. За это время его отношения с Франсин стали достаточно серьезными, и Адам уже подумывал о том, не сделать ли ей предложение. Ей была свойственна несколько кукольная миловидность, и, где бы они ни появлялись, мужчины неизменно обращали на нее внимание. Кроме того, Франсин была не лишена чувства юмора. И хотя ей приходилось подолгу жить в Париже, Адам был уверен, что она остается ему верна во время всех его отлучек.

Этот отпуск они проводили в Риме. Выйдя из отеля после позднего завтрака, они направились к площади Испании, и вдруг Франсин неожиданно сказала:

– Слушай, а это не Джером ли, cheri? Там, у подножия лестницы?

Адам согнул ладонь козырьком, загораживаясь от яркого солнца. Каменная лестница в стиле барокко, благоухающая ароматом розовых азалий, привлекала к себе толпы туристов. Поначалу Адам не мог ничего разглядеть среди множества фигур и лиц, но стоило только Джерому выдвинуться из-за спины молодого священника, как Адам широко улыбнулся:

– Точно, Джерри! Пойдем к нему!

Взяв Франсин за руку, он ускорил шаги, легко сбежал по горячим от солнца ступеням и окликнул Джерри.

Джером обернулся, не выказав ни малейшего удивления при виде Адама. В петличке у него торчала ярко-красная гвоздика. Он был в двубортном сером шелковом костюме, сшитом таким образом, чтобы скрадывать полноту.

– Адам, старина! Как замечательно встретить тебя здесь! – с искренней радостью воскликнул он при виде бегущих ему навстречу Франсин и Адама.

Схватив Франсин за руки, он придирчиво оглядел ее всю от солнечно-золотистых волос до ног в элегантных туфельках и затем с радостью расцеловал в обе щеки.

– Ты где остановился? – спросил Адам, когда Джером разжал наконец свои объятия и выпустил улыбающуюся Франсин.

– Нигде, – ответил Джером, не выказывая при этом никакого сожаления. – Мы направляемся на Капри и просто задержались ненадолго. Элизабет заявила, что это святотатство – побывать в Риме и даже не взглянуть на расписанные Рафаэлем покои в Ватикане.

Адам почувствовал, как в животе у него сделалось жарко. Бет! По-прежнему преданно и с любовью сопровождает Джерома повсюду, куда бы тот ни отправился. Он посмотрел через плечо Джерома на переполненную людьми площадь Испании и увидел Элизабет.

Она весело шагала к ним. Красная хлопчатобумажная юбка развевалась вокруг загорелых ног, обутых в босоножки изысканного фасона на высоком каблуке. Белая шелковая блузка явно была парижского происхождения. Многие годы Джером старался одевать дочь так, чтобы она казалась старше своих лет, и вот сейчас, в пятнадцать, без всяких усилий и посторонней помощи она вдруг перестала казаться подростком. Детство осталось позади.

Адам почувствовал огромное облегчение. Элизабет была потрясающе красива, чувственность так и била из нее, но она, похоже, об этом и не догадывалась. При взгляде на нее у Адама сделалось удивительно хорошо на душе. Но это не имело ничего общего с извращением. Он больше не чувствовал себя каким-то педофилом. Теперь собственные эмоции казались Адаму вполне понятными и нормальными. Хотя волю чувствам нельзя было давать.

Как только Элизабет увидела его, ее лицо внезапно осветилось радостью.

– Дядя Адам! Франсин! – крикнула она и пустилась к ним бегом.

Она буквально упала в его раскрытые объятия и крепко прижалась к Адаму, вновь ощутив любовь, которую он испытывал к ней с тех пор, когда она была еще ребенком. Но Элизабет тут же поспешно отстранилась. Ее глаза сияли.

– Как замечательно опять видеть вас! – Она повернулась к Франсин и радостно расцеловала ее в обе щеки. – С тех пор как отцу исполнилось сорок пять и мы это отметили, с тех самых пор Адам нас избегает.

Мы так и не смогли уговорить его поехать с нами в Ниццу. Но может, вам это удастся лучше?

– Сделаю, что смогу, – сказала Франсин, и ее васильковые глаза блеснули. Франсин любила юг Франции, и провести недельку в Ницце, особенно в конце летнего сезона, было бы замечательно.

– Позволь мне воспользоваться этим удивительным случаем, – сказал Джером, уверенно беря под руку Франсин. – До отъезда в Неаполь у нас еще целых пять часов. Пять часов, в течение которых Элизабет собиралась провести меня по максимальному количеству музеев и картинных галерей. Теперь в этом уже нет никакой необходимости. – Он добродушно улыбнулся. – Адам гораздо лучше подготовлен к роли провожатого по Ватиканскому музею, чем я. Он сможет составить Элизабет компанию, тогда как мы... – С высоты своего роста он посмотрел на Франсин и похлопал ее по руке. – Мы могли бы насладиться бокалом холодного вина в отеле.

Адам взглянул на Франсин и понял, что она с удовольствием проведет несколько часов в компании Джерома.

– О'кей, – сказал он, стараясь при этом не выказать восторга, переполнявшего его душу. – В таком случае встретимся в два часа возле Иль-Бако на виа Сант-Игнацио.

– Итак, – сказал довольный Джером, – советую вам отведать тосканскую campagna и crostini и то великолепное печенье с миндалем, которое тут принято макать в вино. Benissimo.

С кокетливо повисшей у него на руке Франсин Джером начал спускаться по Испанской лестнице в сторону отеля. Было заметно, что неожиданный расклад пришелся ему по душе.

Адам взглянул на Бет и широко улыбнулся.

– Куда отправимся вначале? – спросил он, обнаружив, что на высоких каблуках Элизабет стала почти одного с ним роста. – Хочешь, сначала осмотрим Рафаэлевы станцы или просто немного погуляем?

– Пожалуй, погуляем, – ответила она, с удовольствием продевая руку в чинно предложенную ей руку Адама. Девушка не отдавала отчета, что этот жест делал ее взрослее, так что она сейчас больше походила на подружку Адама, чем на дочь или племянницу.

Они гуляли по лабиринту узких кривых улочек, которые расходились в разные стороны от площади: среднего роста плотно сложенный мужчина с легкой спортивной походкой и высокая стройная девушка с копной золотистых густых волос, державшаяся с естественной грацией и чувством собственного достоинства.

– Жаль, что вы не можете задержаться в Риме, – сказал Адам, краем глаза обратив внимание, как несколько прохожих повернули головы в их сторону. Итальянцы открыто восхищались Элизабет и столь же явно завидовали ему.

Когда она заговорила, в ее голосе отчетливо звучало сожаление. И это сожаление казалось куда значительнее, чем разочарование Элизабет из-за невозможности провести отпуск вместе с Адамом.

– Папа совершенно не выносит активного отдыха. Он почувствует себя лучше на Капри. Там будет полно его знакомых, он сможет вдосталь поплавать, позагорать и от души посплетничать.

– Ну а как же ты? – спросил Адам, и его глаза цвета гречишного меда потемнели. – Что ты будешь делать?

– Плавать и загорать вместе с ним, – сказала она, сопроводив свои слова улыбкой и легким пожатием плеч.

Адам сжал губы. Он прекрасно знал, чем именно ей придется там заниматься. Она будет вынуждена тихонько прятаться в тени отца, в то время как Джером будет развлекаться в свое удовольствие, флиртовать с женщинами и сплетничать с приятелями об общих знакомых.

Они перешли улицу и направились к фонтану Треви.

– А как у тебя с музыкой? – неожиданно поинтересовался он. – Удается играть?

Элизабет поспешила отвести глаза, но Адам успел заметить грусть в ее взгляде.

– Да, я по-прежнему играю, – ответила она. – В моей комнате в «Негреско» стоит концертный «Стейнвей».

У нее был сейчас какой-то странный голос, непривычный для Адама. В тоне Элизабет было что-то сродни вызову. Интересно, какую битву ей пришлось выиграть, чтобы Джером согласился установить «Стейнвей» в комнате дочери?

– А как же твои занятия музыкой? – настойчиво интересовался он. – Хорошие ли у тебя преподаватели?

– У меня нет преподавателей, – ответила она, стараясь говорить спокойным, ровным голосом, но избегая встречаться с ним взглядом. – Мы редко остаемся где-нибудь больше двух-трех недель, так что брать уроки нет возможности.

Они подошли к фонтану. Нежная водяная пыль садилась на их лица, дувший со стороны фонтана ветерок приносил с собой приятную свежесть. Волосы девушки были забраны назад черепаховыми гребнями, оставляя лицо открытым. Элизабет упорно старалась не смотреть на него, и Адам мог любоваться ее точеным профилем. Ее лицо было поразительно красивым и непорочным, так что у него даже дух захватывало. В ее голосе не чувствовалось горечи. Он сомневался, готова ли она признаться даже самой себе, что Джером в некотором роде подвел ее, не оправдал ее надежд. Но Адам видел, что девушка страдает от безразличия отца, из-за того, что тот был не в состоянии понять ее. Адам стиснул зубы.

– Позволь мне поговорить с ним, – сказал он, наблюдая, как стайка подошедших туристов бросает в чашу фонтана монетки, чтобы, по примете, когда-нибудь еще возвратиться в Рим. – Следует дать ему понять, какой он эгоист и как неразумно ведет себя.

Она энергично замотала головой. Солнечные лучики прыгали в ее золотистых волосах, отчего те отливали серебром.

– Нет, этого вовсе не нужно, Адам, ведь он ужасно расстроится. Отец уверен, что устроил мне великолепную жизнь, и в некотором смысле это так и есть. Я живу королевой. Шикарные апартаменты в лучших отелях, прогулки на яхте, платья от модных кутюрье... Как же можно обвинять его в том, что он эгоист и ведет себя неразумно?

– Можно, потому что апартаменты и морские путешествия, как и шикарные наряды для тебя совершенно не важны, а музыка играет в твоей жизни огромную роль. Тебе еще не поздно возвратиться в Академию, в Лондон. У Джерри будет хорошая компания – его принцесса. Не понимаю, почему ты будешь чувствовать себя виноватой перед отцом?

Она вновь отрицательно покачала головой, на сей раз еще категоричнее.

– Нет. Конечно, Луиза очень славная женщина, но отец не занимает самое важное место в ее душе. Да и она не для него. Не про него, что называется. И если бы я решила вернуться одна в Лондон, ему было бы тут очень одиноко.

– В таком случае пусть возвращается вместе с тобой, – настойчиво и твердо сказал Адам. – Дом на Итон-плейс всегда в его распоряжении, там полно прислуги, хотя, видит Бог, я понятия не имею, чем они занимаются. За последние пять лет Джерри провел в своем доме не более двух недель.

Ее глаза затуманились.

– Ни я, ни он не хотим возвращаться на Итон-плейс. С этим домом связано так много воспоминаний...

– В таком случае он всегда может сделать то, к чему так привык: поселиться в отеле недалеко от Академии. Это было бы идеально!

По глазам девушки он видел, что ей пришелся по душе предложенный им план. Но через несколько секунд она решительно возразила:

– Нет, ему это наверняка не понравится. Если бы у него с Луизой были другие отношения, если бы они наконец решили пожениться, тогда я вернулась бы в Лондон. Ну а в нынешней ситуации... – Она философски пожала плечами, затем ее лицо осветилось улыбкой и она радостно сказала: – Давайте тоже бросим монетки в фонтан! И отправимся прямиком в Ватикан. Папы римские были очень проницательны, когда речь шла об искусстве, правда? Представьте, каково: развесить в трапезной картины Рафаэля, украсить опочивальню полотнами Боттичелли, а в церкви, прямо над головой, разместить фрески Микеланджело!

Адам понял, что лучше прекратить разговоры о музыке и о Лондоне. У Элизабет в голосе звучали те же непреклонные нотки, что Адам нередко слышал, разговаривая с Джеромом. Она для себя все уже окончательно решила, и какой бы несчастной себя ни чувствовала, принимая это решение, ни за что его не изменит. Не изменит до тех пор, пока обстоятельства не позволят ей поступить иначе.

Они шагали, касаясь друг друга рукавами, через мост Сант-Анджело – обычные туристы в потоке таких же, как и они, людей. Все направлялись к площади Святого Петра.

Стояло чудесное утро, какие только помнил Адам на своем веку. Они решили не заходить в другие музеи и всецело насладиться творениями Рафаэля. Когда они наконец вышли из темноты музейных залов на свет, то купили по порции мороженого и двинулись вдоль набережной Тибра. Только тут Адам с ужасом сообразил, что уже половина третьего и, стало быть, Франсин с Джеромом уже полчаса как их поджидают. Адам остановил такси, и они домчались до места встречи как раз тогда, когда официант подавал Джерому десерт.

– А я был почему-то убежден, что вы заблудитесь в ватиканских лабиринтах и мы больше никогда не увидимся, – как ни в чем не бывало сказал он, подцепляя ложкой изрядный кусок мороженого.

– Мы совершенно забыли о времени, – объяснила разрумянившаяся Элизабет, а глаза ее радостно сверкали. – Был такой восхитительный день... Если бы ты только знал, папочка! Я так не хотела, чтобы он кончался!

Метрдотель протянул Адаму меню в кожаной папке и с восхищением посмотрел на Элизабет.

Джером посоветовал Адаму:

– Обязательно попробуй pasta con porcini. Тут великолепно готовят это блюдо.

Никто не обратил внимания на выражение лица Франсин. Она была очень рада вновь видеть Адама и Элизабет и собиралась даже шутливо попенять им за опоздание. Но при словах девушки о прекрасном дне и о ее нежелании, чтобы он кончился, Франсин умолкла и сидела очень тихо, не шевелясь, словно ей с размаху дали пощечину, и феттучини соскальзывали с ее вилки.

У Адама в глазах мелькали такие же искры, как у Элизабет. Он широко улыбался в ответ на все, что ему говорил Джером, но на друга даже не взглянул. Его взгляд не отрывался от Элизабет. На девушку смотрел метрдотель, смотрели обедавшие в ресторане бизнесмены. Впервые Франсин пришло в голову, что Элизабет уже не ребенок. Хотя ей и было всего пятнадцать, но образ жизни и утонченность, которую Джером постоянно прививал дочери, сделали ее женщиной. И именно как на женщину, притом на исключительно желанную, смотрели на нее метрдотель и остальные мужчины. И Адам.

Франсин сощурилась. Ницца перестала казаться ей такой уж заманчивой. Она была уверена, что слова Элизабет были сказаны по простоте душевной. Но сколько это еще может продлиться? Со здравым смыслом и практичностью, свойственными француженкам, Франсин решила впредь делать так, чтобы Элизабет и Адам пореже встречались. Никогда нельзя знать заранее, как оно повернется, n'est-ce pas? И лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.

В течение следующих двух лет они встречались довольно часто. Адам испытывал вожделение, но полагал, что это чувство, вызываемое взрослой Элизабет, следует рассматривать как вполне нормальное, если и не совсем желательное. Он более не чувствовал себя грязным развратником, сексуальным извращенцем. «Подобное случается, и даже нередко, – успокаивал он себя. – Иногда бывает, что кузина или тетушка вызывают эмоции, которые приходится подавлять в себе, пока они сами не умрут. И нечего тут стыдиться. Главное, чтобы никто об этом не узнал».

Осенью 1931 года он сделал Франсин предложение, и Джером с Элизабет были гостями на шикарном приеме, устроенном по случаю помолвки в лондонском отеле «Савой». С присущим всем французам желанием во что бы то ни стало жить в Париже Франсин всю зиму и весну старалась убедить Адама в том, что лучше всего будет снять дом в шестнадцатом округе, откуда Адам отлично сможет руководить всеми своими делами. Адам же не был склонен поддаваться на ее уговоры. Он был членом совета директоров нескольких лондонских компаний, все его дела были связаны именно с Лондоном, и ему вовсе не улыбалось тратить по два дня в неделю на разъезды между Кройдоном и Ле-Бурже.

На Пасху Франсин заявила, что нашла потрясающий дом и что стоит только Адаму его увидеть, как все его возражения отпадут. Но Адам уже видел этот дом и не собирался его арендовать. Раз уж Франсин угодно выйти замуж за англичанина, сказал он ей, то придется свыкнуться с мыслью, что жить ей все же придется в Англии. Когда они возвращались из Шантильи, оба были порядком взвинчены. В таком настроении и приехали в квартиру Франсин на Монмартре. Адам знал, что Джером живет в отеле «Георг Пятый» и пробудет там все праздники, и его так и подмывало послать к черту Франсин с ее идиотским настроением и поужинать с другом.

Что-то в выражении лица Адама, его плотно сомкнутые губы и продолжительное молчание заставили Франсин подумать, что она зашла слишком далеко. Свадьба должна состояться в июне, и все равно, где они будут жить – в Париже, Лондоне или Тимбукту.

Франсин очень не хотелось бы, чтобы Адам передумал на ней жениться.

– Извини, cheri, – миролюбиво сказала она, взяв его под руку, когда Адам затормозил у дома, где находилась ее квартира. – Ты прав, тот дом и вправду слишком велик для нас. Впрочем, какая разница? Давай забудем об этом.

Адам не был заинтересован в продолжении ссоры, и потому сразу же улыбнулся ей.

– О'кей! – сказал он, понимая, что выиграл очередную битву и может позволить себе быть великодушным. – Мир!

Обняв Франсин за плечи, он провел ее мимо консьержки в элегантно обставленную квартиру, и они сразу же легли в постель.

Джером чувствовал огромную усталость. Он очень любил Париж, проводил тут не меньше времени, чем в Ницце, но сейчас ему казалось, что Пасха в этом году слишком ранняя, чтобы он мог всей душой насладиться праздниками и отдохнуть. Воздух был сырой, дул пронизывающий, холодный ветер.

– Завтра опять двинем на юг, – сказал он Элизабет, когда она вошла к нему в комнату, желая убедиться, что отец готов к ужину. Ее шелковое платье кремового цвета шуршало при каждом движении, юбка собиралась в многочисленные складки. Джерри больше не успел ничего сказать, так как бриллиантовая запонка, которую он продевал в манжету, выпала у него из рук и покатилась по бледно-бежевому ковру.

– Принц Уэльский будет в гостях у Луизы в пятницу. Мне казалось, ты был бы рад увидеться с ним.

– Не настолько, чтобы терпеть этот холод еще целых три дня, – ответил Джером. Он не шевельнулся, чтобы взять протянутую ему запонку и закончить переодевание. – Мне что-то холодно, никак не могу согреться.

Элизабет настороженно посмотрела на отца. Несколько часов подряд сегодня сыпал легкий дождик, но особенно холодно не было. Внезапно она почувствовала, как тепло в комнате отца. Наверняка он включил до отказа батареи отопления.

– Может, тебе нездоровится? – спросила она, чуть нахмурившись, когда продевала запонку в тугую петельку.

– Ничуть, – поспешно солгал Джером. Болеть ему всегда было очень скучно и утомительно, и потому он даже самому себе не желал признаваться в истинном положении дел. – Пойдем ужинать. Я попрошу забронировать нам места на танжерской «Мамунии». Завтра мы поедем в Марсель на поезде и завтра же вечером отплывем.

– Да, но если тебе нездоровится... – начала было Элизабет, которую совершенно не убедил бодряческий тон отца. Она обратила внимание на его необычную бледность, на напряженное выражение лица и многочисленные морщинки вокруг глаз.

– Я чувствую себя абсолютно здоровым, – с негодованием отчеканил Джером. Он встал и сунул руки в рукава пиджака, поданного ему Элизабет. – Если мне что и нужно, так это немножко североафриканского солнца.

Она решила не спорить, а позвонить его парижскому врачу и попросить, чтобы тот пришел с утра пораньше. Отец, конечно же, будет взбешен, но по крайней мере станет ясно, можно ли ему отправляться в очередное путешествие.

– Возможно, Адам и Франсин присоединятся к нам в Танжере, – заметил Джером, когда они уселись за широкий стол рядом с зимним садом.

– Не знаю. Через два месяца он женится, и они срочно подыскивают себе дом.

– Это Франсин пытается срочно подыскать себе дом, – уточнил отец, и легкая тень недовольства затуманила его взгляд. – Адама вполне устраивает место, где он сейчас живет, и он не намерен никуда переезжать.

– Папа, ты себя хорошо чувствуешь? – спросила Элизабет. Она сейчас совсем забыла о Франсин и Адаме. Элизабет видела, с каким трудом отец выговаривал последние слова.

Джером попытался ей улыбнуться, но его улыбка больше напоминала гримасу.

– Увы, – сказал он, и в его глазах возник страх. – Очень жаль, но у меня такое странное ощущение.

Она вскочила, бросилась к нему, но в эту секунду он всем телом повалился на стол, сбросив несколько тарелок.

– Папочка!

Его тело было распластано по развороченному столу, руки беспомощно свисали. Элизабет подбежала и подхватила отца. В ее глазах был ужас.

– Папа, папочка, ты меня слышишь?!

Метрдотель с целой армией официантов уже спешили им на помощь. Отодвинули стул. Кто-то осторожно положил Джерома на пол, расстегнул ему ворот. До Элизабет донеслось:

– Доктора! «Скорую»! Живее!

– О Господи, только бы он не умер! Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы он не умер! – всхлипывая, шептала Элизабет, стоя на коленях возле отца. Она вцепилась в его пиджак с такой силой, что даже костяшки пальцев побелели. Слезы текли у нее по щекам. Отец оставался неподвижен. Глаза были закрыты, лицо сделалось восковым. Она подняла голову и оглядела собравшихся официантов и посетителей ресторана. – Ну где же врач? Почему он не приходит? – воскликнула она в крайнем отчаянии.

Метрдотель опустился рядом с ней на пол.

– За доктором уже послали, мадемуазель. Прошу вас, сядьте на стул... может, коньяка...

Она никак не отреагировала на эти слова и вновь склонилась над отцом.

– Папочка! Папочка!!! – взмолилась она. – Ты слышишь меня? Можешь ты открыть глаза?!

Стоявшие официанты молча переглянулись, один чуть заметно пожал плечами. Было совершенно очевидно, что месье Кингсли уже мертв. И никто в этой ситуации уже не поможет.

Элизабет запричитала, стараясь поднять отца и прижать к груди. Она понимала, что никогда больше не услышит его голоса. Что он никогда не откроет глаз, никогда с любовью и удивлением не посмотрит на свою дочь.

– Доктор пришел, мадемуазель, – сказал ей метрдотель.

Толпа расступилась перед джентльменом в костюме из букле. Врач склонился над Джеромом.

– Папочка... папочка... Я ведь так тебя люблю... – шептала она, всхлипывая и глотая слова.

Элизабет понимала, что врач подоспел слишком поздно. Ничего уже нельзя было сделать. Всего за несколько секунд в ресторане шикарного и так любимого Джеромом отеля он отошел в мир иной.

Несколько минут врач пытался оживить сердце Джерома, но наконец оставил свои попытки и выпрямился.

– Увы, все кончено, – с сожалением произнес он. – Мне очень жаль, мадемуазель. Но ни я, ни кто-нибудь другой в этой ситуации не смог бы ему помочь.

Она почувствовала, как чья-то рука осторожно подхватила ее под локоть, принуждая подняться на ноги. Рядом с Джеромом поставили носилки.

– Прошу вас, мадемуазель, – сказал метрдотель с искренним сочувствием в голосе.

Элизабет сообразила, что все ожидают, когда она выпустит из объятий отца, чтобы можно было положить его на носилки и унести из ресторана. У нее было сейчас такое чувство, будто она сама при смерти. Немыслимо было испытывать такую душевную боль и после этого остаться в живых.

– Мадемуазель, – вновь обратился к ней метрдотель, на сей раз более настойчиво сжимая ее локоть.

Она, сжав зубы, коснулась губами еще теплой щеки отца.

– Прощай, папочка, – прошептала Элизабет, чувствуя, как тяжело ей дышать. – Au revoir, дорогой.

Ей помогли подняться на ноги. Волосы в беспорядке лежали на плечах Элизабет. Ее глаза ничего не видели. Все было кончено. Никогда больше она не сможет насладиться обществом отца. Он покинул ее точно так же, как много лет назад ее покинула мать. Элизабет было семнадцать. Она осталась совершенно одна.

Глава 4

Управляющий отелем «Георг Пятый» буквально через час после происшедшего уже звонил в квартиру Франсин. Никакого другого телефонного номера Элизабет не могла ему сообщить. Тело Джерома тем временем уже перевезли из отеля в морг. Ресторан был полон, словно печального инцидента не было и в помине.

Элегантный управляющий отеля, надув губы, ждал, когда на том конце соизволят поднять трубку. Месье Кингсли был очень похож на многих других состоятельных джентльменов, которых доводилось знавать управляющему. При жизни окруженный армией так называемых друзей и приятелей, этот человек оказался на удивление одинок после смерти. Если не удастся дозвониться по телефону, продиктованному дочерью покойного, до месье Гарланда, неизбежно возникнут трудности, предвидеть которые управляющему не составляло труда. Принцесса Луиза Изабель Калмелла, любовница месье Кингсли, наверняка не будет заниматься его погребением. Родственников, кроме дочери, у покойного не осталось. Ни сыновей, ни племянников. Одна только плачущая девушка, которая и дала управляющему этот номер. По нему он сейчас и пытался дозвониться.

Адам был в шоке. Поначалу он принял этот телефонный звонок за чей-то бессердечный розыгрыш. Не может же Джерри и вправду умереть. Ему всего-то было сорок девять, черт возьми...

– Мадемуазель Кингсли была бы чрезвычайно признательна, если бы вы смогли незамедлительно приехать, – мягко закончил свое сообщение управляющий отеля. – Она чрезвычайно расстроена случившимся.

Адам все понял. Он с грохотом опустил телефонную трубку на рычаг и схватил свою одежду. Франсин уселась на постели: ее прическа была в беспорядке, в глазах отразилось явное недоумение.

– Что случилось, cheri?! Что такое?

Красивое лицо Адама побелело, его губы были плотно сжаты.

– Джерри умер. Час назад в ресторане отеля «Георг Пятый». – Он не стал даже застегивать рубашку, заправил ее в брюки, повязал галстук, надел пиджак.

– О, mon Dieu! – Франсин прикрыла рот ладонью. – Как это ужасно! – В ее глазах застыл испуг. – А Элизабет была с ним?

Адам кивнул, пытаясь всунуть ноги в ботинки. В спешке это ему никак не удавалось, и он отчаянно сквернословил.

Франсин, открыв рот, соскочила с постели и принялась отыскивать в груде одежды свое белье.

– О, бедная малышка! Какой ужас!

Она еще только просовывала руку в рукав блузки, когда входная дверь с грохотом захлопнулась за Адамом.

Как только Адам увидел Элизабет, у него заныло сердце, словно его проткнули иглой. Она сидела на краю отцовской постели, плечи были опущены, руки стиснуты на коленях. Врач все еще был здесь. Он дал ей успокоительного и не торопился оставить девушку одну, во всяком случае, до тех пор, пока не приедет кто-то, чьим заботам можно было бы ее поручить. Помощник управляющего стоял у двери, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Он не пускал в апартаменты любопытствующих визитеров. Горничная убрала остывший чай, к которому Элизабет даже не прикоснулась, заменила его свежезаваренным. Управляющий выражал Элизабет соболезнования, повторяя, каким превосходным человеком был Джером и как всем его будет недоставать.

Элизабет все еще была в шелковом платье кремового цвета, в котором она совсем еще недавно, чуть больше часа назад, с улыбкой спустилась в ресторан. Она закрыла лицо руками, подалась вперед. Свет зажигал золотистые и серебряные блики в густых волосах, упавших ей на лицо. Элизабет выглядела сейчас такой беззащитной, такой невыносимо одинокой...

– Бет! – сказал Адам, почувствовав, как комок подступил у него к горлу, и сделал несколько шагов к девушке.

Вскинув голову, она резко поднялась с постели и бросилась в объятия Адама.

– О, Адам, Адам! Папочка умер! Он умер, и это так ужасно, так тяжело!

Слезы ручьями текли по ее щекам. Горничная поспешила бесшумно выскользнуть из комнаты. Управляющий тактично отошел в угол комнаты в ожидании удобного момента, чтобы поговорить с Адамом о необходимых приготовлениях к погребению.

– О, Адам! Я так его любила, а он умер, умер, его больше нет!

Он крепче прижал ее к себе, стараясь, насколько это возможно, успокоить. Ее тело сотрясалось от рыданий.

Управляющий тактично кашлянул, прочищая горло.

– Тело месье Кингсли перевезли в морг, – негромко сказал он. – Его адвокаты проинформированы о случившемся и...

– Благодарю вас, – перебивая управляющего, жестко произнес Адам, которого покоробила его французская практичность. – Позднее я непременно поговорю с вами, если вы не против.

Управляющий наклонил голову.

– Разумеется, вы сможете найти меня в моем офисе. Доброй ночи, месье Гарланд. Доброй ночи, мадемуазель Кингсли. Еще раз примите мои самые искренние соболезнования.

Он вышел из комнаты, за ним последовал и его помощник, которого у двери сменил коридорный. Это был знак уважения к Элизабет со стороны управляющего.

– Сядь, Бет, – мягко сказал Адам. – Расскажи все по порядку.

Элизабет прижалась к нему, рыдания перешли в тихие всхлипывания. Врач решил, что он может уйти. Он поставил пузырек с двумя таблетками на прикроватный столик и сказал, обратившись к Адаму:

– Я оставляю снотворное для мадемуазель Кингсли. Если в ближайшие дни вам понадобится успокоительное, я выпишу рецепт.

Адам кивнул. Врач пощупал пульс Элизабет.

– Вы уверены, что вам не нужна сиделка на ночь? – спросил он.

Элизабет отрицательно покачала головой:

– Не нужна. – Она с усилием набрала воздуха в легкие. – Благодарю вас, вы очень заботливы, доктор.

Врач взял свой саквояж, втайне радуясь, что англичанин, принятый им за дядюшку, оказался таким участливым и разумным человеком.

– На всякий случай я оставлю свой телефон, – сказал он, направляясь к дверям. – Bonsoir, mademoiselle. Bonsoir, monsieur.

Когда дверь за ним закрылась, Элизабет опустилась в кресло. Лицо ее по-прежнему оставалось смертельно бледным. Адам положил в чайную чашку две с верхом ложки сахара и размешал.

– Выпей, – сказал он, передавая ей чай. – Это тебя немного взбодрит. Выпей, Бет.

С детским послушанием она сделала несколько глотков.

Адам с участием сказал:

– А теперь расскажи, что произошло.

Ее дыхание стало ровнее, но когда девушка заговорила, в ее голосе отчетливо слышалась боль.

– Он одевался к ужину и вдруг сказал, что очень холодно. – В ее взгляде отразилась нестерпимая мука. – Я еще подумала, уж не простудился ли он. Но температуры у него не было. Я и решила, что, если на завтра вызвать доктора, ничего страшного не случится. – Ее голос прервался, и она вновь зарыдала. – Если бы только я могла знать! Если бы сразу же, не откладывая, позвонила врачу! – Чай выплеснулся на блюдце, и Адам поспешил взять у Элизабет чашку.

– Поверь, все это ни к чему бы не привело, Бет, – уверенно заявил он. – Сердечный приступ или эмболию, такие сильные, как у твоего отца, нельзя предотвратить. Все равно ты ничем не смогла бы ему помочь.

– Но я могла бы хоть попытаться ему помочь! – сказала она. – Я такая размазня! Если бы ты только знал, Адам! Мы с ним ужинали и строили планы на ближайшее будущее. Он собирался уехать из Парижа и отправиться на юг, в Марокко. Вдруг сказал, что как-то странно себя чувствует и сразу же упал лицом на стол... – Ее голос был еле слышен, глаза стали темными, трагичными. – И больше не произнес ни звука. Даже моего имени не сказал. Так и остался лежать... Прибежали люди, и кто-то, скорее всего метрдотель, распустил ему ворот и ослабил галстук, но все уже было напрасно. – Она недоумевающе покачала головой. – Он был уже мертв, Адам. Папочка был уже мертв!

Адам остался с Элизабет на всю ночь. Он прилег на диване. Она смогла уснуть только после того, как подействовали таблетки. Лишь на несколько минут Адам покинул спящую девушку и спустился к управляющему, чтобы обсудить необходимые приготовления. К вящему облегчению администрации, Элизабет не собиралась устраивать в отеле никаких поминок, никаких выражений соболезнования, ничего в этом духе. И стало быть, остальным постояльцам не придется лишний раз задуматься о бренности человеческого существования. Тело останется в морге до отпевания, а потом его переправят в Англию, и Джером будет захоронен рядом с женой.

Пока Адам недолго отсутствовал, у постели спящей сидела горничная. Вернувшийся Адам с удовлетворением увидел, что она сумела убедить девушку съесть немного яичницы с тостами.

– Мне нужно позвонить Луизе Изабель, – слабым голосом сказала Элизабет. – Остальные могут подождать до утра... Я тут составила список всех, кому следует сообщить. Фамилии и телефонные номера. А также тех, кому нужно послать телеграммы.

Он взял у нее список, намереваясь освободить Элизабет от неприятной и тяжелой обязанности и заняться этим самому.

– Позвони принцессе Луизе Изабель, – сказал он, надеясь, что у той достанет такта не переигрывать, изображая безутешное горе. – Я распоряжусь, чтобы принесли подушку и одеяло. И смогу устроиться на диване.

– Спасибо! – Ее голос прозвучал с явным облегчением, а глаза красноречивее всяких слов выражали признательность за то, что он не оставил ее в одиночестве.

Если помощник управляющего и был склонен расценивать как странность то, что холостой мужчина средних лет просит постельное белье, чтобы переночевать в комнате семнадцатилетней девушки, только-только лишившейся отца, – если помощник управляющего в глубине души и думал нечто подобное, то внешне никак этого не выказал. Смерть постояльца была темой, которую никто из обслуги не обсуждал в открытую: это могло бы расстроить остальных постояльцев и создать определенные трудности для администрации. И если смерть месье Кингсли повлекла за собой странное желание месье Гарланда переночевать в одной комнате со взрослой дочерью покойного, стало быть, это обстоятельство следует принять как данность, и все. То есть не заметить.

Джером принадлежал к англиканской церкви, хотя в храм Божий хаживал нечасто. Заупокойная служба состоялась в церкви Святого Георгия. Принцесса Луиза Изабель была в черных траурных соболях и в крошечной шляпке с черной вуалью, скрывавшей ее глаза. Четыре года она была любовницей Джерома и, хотя не потеряла голову и не захотела выйти за него замуж, тем не менее относилась к нему с большой симпатией.

Присутствовали и другие друзья Джерома: те, с кем он был связан деловыми отношениями, специально прибывшие из Лондона и Женевы; приятели, которые знали его главным образом по отдыху на Ривьере; титулованные особы, с которыми Джером познакомился через принцессу Луизу Изабель. Церковная служба, строгая и простая, была короткой, но торжественной. Адам почувствовал огромное облегчение, когда все закончилось. Все это время Франсин держалась за его рукав и время от времени прикладывала к глазам до смешного крошечный платочек. Элизабет стояла чуть в стороне, ее лицо было бледным, как у камеи. Светло-серебристые волосы были зачесаны в элегантный шиньон. Черное платье с короткой юбкой подчеркивало бледность девушки и ее поразительную стройность.

Адам опасался, что Элизабет не выдержит напряжения и не сможет выстоять службу до конца, а при виде гроба с недвижным телом отца в окружении множества цветов лишится чувств. Но подобного не случилось. Джером наверняка хотел бы, чтобы его похороны прошли строго и изысканно, и Элизабет старалась выполнить волю отца. Горе она рассматривала как крест, нести который она обязана не ропща.

Позднее в тот же день Адам вместе с Элизабет повез тело друга в Лондон. На следующее утро они оказались на большом безликом кладбище, где семь лет назад похоронили Серену. Тут нашел свой последний приют и Джером. Адам не стыдился слез, обильно струившихся по его лицу. Джерри был хорошим другом, и подобно Серене, он слишком рано ушел из жизни.

После кладбища в арендованном «роллсе» они отправились в отель «Савой», где Элизабет забронировала номер. Как ни велико было его горе, Адам втайне задавался вопросом, намерена ли Элизабет вести жизнь своего отца.

– Ты будешь жить на Итон-плейс или вернешься во Францию? – спросил он, когда они вошли в ее номер.

Она сбросила пальто на кресло.

– Ни то ни другое.

Чай поджидал их на серебряном подносе. Элизабет прошла через комнату, налила в удивительно изящные чашки чая с бергамотом и одну подала Адаму.

– Я думаю продать особняк на Итон-плейс и приобрести что-нибудь поменьше и поскромнее, с чем я смогла бы управиться. Где-нибудь в провинции. В Кенте или Суссексе, например. Там, где меня не станут преследовать воспоминания.

Она была в плотно облегающем тело платье, напоминающем черный шерстяной чулок, с длинными рукавами и высоким воротом. Узкая юбка заканчивалась у самых щиколоток. Волосы Элизабет по-прежнему были собраны на затылке. Она выглядела восхитительно, больше похожая на француженку, нежели на англичанку.

– А тебе не будет одиноко? – спросил Адам, круто повернувшись к окну и уставившись на Темзу.

– Мне будет одиноко повсюду, где бы я ни жила, – тихо ответила Элизабет.

Он ничего не сказал, только желваки заиграли на щеках.

Он услышал, как она поставила на стол чашку и произнесла:

– Я, наверное, никогда не смогу отблагодарить тебя за все, что ты сделал, дядя Адам. Правда, я думаю, что без тебя вообще не сумела бы справиться.

При этом давнишнем и очень детском обращении «дядя Адам» он поморщился. В последнее время Элизабет почти не называла его так. И решила почему-то назвать именно сейчас, когда он готов был свалять чудовищного дурака. Он ведь собирался сказать, что ей вовсе незачем оставаться одинокой. Что она вполне могла бы жить вместе с ним в Лондоне. Что он готов удочерить ее, жениться на ней. Все, что угодно, лишь бы только Элизабет оставалась с ним.

– Когда перееду, то непременно сообщу адрес, – пообещала она, прошла через всю комнату и, подойдя к Адаму, просунула свою руку ему под локоть. – А в июне я буду в Париже. Обязательно хочу побывать на твоей свадьбе. Я не пропущу ее ни за что на свете! – Ее голос звучал нежно и любовно.

Она не сможет быть даже подружкой невесты. Франсин извиняющимся тоном объяснила Элизабет, что у нее целая армия молоденьких племянниц, каждая из которых ждет не дождется чести быть на свадьбе подружкой невесты. Но Франсин не сказала, что, будь Элизабет подружкой, она своей красотой затмила бы невесту, а подвергать себя подобного рода риску Франсин вовсе не желала.

Адам натянуто улыбнулся. У него уже не было никакого предлога оставаться рядом с Элизабет. После смерти Джерри Элизабет унаследовала значительное состояние, и целый сонм адвокатов и юрисконсультов был готов защищать ее капиталы и, стало быть, саму Элизабет. Но повернуться и попрощаться с Элизабет оказалось для него исключительно трудным делом – ничего труднее никогда не выпадало на его долю.

По коридору, устланному мохнатым ковром, она проводила его к лифтам.

– Мне будет очень недоставать тебя, – сказала Элизабет, стиснув руку Адама.

– Я буду очень скучать по тебе, – сказал он и чуть притронулся губами к ее виску. После чего вошел в кабину лифта – симпатичный мужчина с густой шапкой волос, выглядевший много моложе своих сорока двух лет.

Металлические решетки дверей закрылись, а пять минут спустя Адам уже шагал по омытому дождем Стренду, стараясь не думать о том, какой беззащитной, уязвимой и вместе с тем прекрасной выглядела Элизабет при их прощании. Он пытался сосредоточиться на том, что через два месяца ему предстоит жениться, чего Адаму сейчас совершенно не хотелось.

Элизабет медленно вернулась в свои апартаменты. Вот теперь она действительно осталась одна. Ей нужно учиться жить без сторонней поддержки, учиться быть мужественной.

Она остановилась посередине роскошно обставленной комнаты. Тишина. Нет больше отца, некому в самую последнюю минуту просить ее заказать билеты на рейс в Цюрих, распорядиться об устройстве званого ужина, помочь найти запонку для ворота рубашки или для манжет. Никто теперь не позаботится о ней. Никто не будет стараться ей помочь. Никто не будет любить ее.

Прохладный апрельский день медленно подходил к концу. Бледно-желтое небо темнело, сгущались вечерние сумерки. Элизабет смотрела из окна на широкую серую ленту Темзы. Несомненно, она куда счастливее большинства людей, и на сей счет Элизабет не заблуждалась. У нее имелись деньги, обеспечивающие финансовую независимость, пусть даже не стало чувства эмоциональной защищенности и душевного покоя. Адвокаты Джерома разъяснили ей условия отцовского завещания и рассказали о размерах его состояния. До восемнадцати лет она будет находиться под опекой адвокатов. Кроме того, будет ограниченно дееспособна до наступления совершеннолетия, то есть до двадцати одного года. Но все ее просьбы, обоснованные и продиктованные здравым смыслом, будут встречены с пониманием. Это касалось и ее желания продать особняк на Итон-плейс и вместо него приобрести что-нибудь на юге Англии.

Она села на диван, подобрав под себя длинные ноги. Ей очень хотелось иметь собственный дом. Место, куда, подобно раненому животному, она всегда могла бы вернуться, чтобы зализать раны, отдохнуть, подумать о дальнейшей жизни. Такое место, где Элизабет смогла бы примириться с понесенной утратой и принять решение о собственном будущем.

Она пересмотрела массу проспектов, которые ей прислали лондонские фирмы по торговле недвижимостью. Она точно знала, что ей нужно, и оставалось лишь надеяться, что среди множества предложений она сумеет найти что-то, отвечающее ее желаниям.

Адам шагал по Стренду к Трафальгарской площади. Там он мрачно уставился на огромных бронзовых львов. Франсин наверняка ждет не дождется его возвращения. С какой бы симпатией ни относилась она к Элизабет, как бы ни сочувствовала ей в горе, уныние охватило ее, когда Адам сказал, что намерен сопровождать девушку в Лондон.

– Но, cheri, есть ли в этом большая необходимость? – спросила она, типично по-галльски пожав плечами. – Наверняка адвокаты Джерома будут рядом с ней, может, даже принцесса Луиза Изабель и...

– Черт побери, неужели ты думаешь, что адвокаты Джерома способны хоть отчасти ее утешить?! – не сдержавшись, закричал Адам. – Ей ведь придется хоронить отца! Одной ей просто не управиться!

Они расстались, так и не помирившись. Франсин очень жалела Элизабет, но не понимала, зачем это Адаму понадобилось в первую же ночь после кончины Джерома остаться в комнате Элизабет до утра. Ему не следовало так поступать. Если девушка нуждалась в помощи, с ней вполне могла остаться сиделка, на худой конец подружка...

– У Бет нет подруг, – сказал Адам побелевшими от гнева губами. – У нее не было возможности подружиться со своими ровесницами. Она была окружена друзьями и приятелями Джерома, а все они лет на двадцать старше ее.

– Вроде тебя, да? – переспросила Франсин, и ее небесно-голубые кукольные глаза недобро сверкнули.

Он сдержался. Его охватило чувство, будто Франсин дала ему пощечину.

– Именно, – сжав зубы, подтвердил он. – Именно вроде меня.

С этими словами он повернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Уже сгустилась тьма, наступил поздний вечер. Красные автобусы, «остины» и «форды», а также многочисленные такси соперничали в скорости, огибая площадь и устремляясь к Уайтхоллу. С массивной каменной колонны адмирал Нельсон равнодушно смотрел на тающие в темноте улицы города. Адам поднял воротник пальто и призывно махнул рукой в сторону проезжавшего такси.

– Вокзал Виктория, – безо всякого воодушевления произнес он. – На паромную переправу.

Франсин приветствовала Адама с радостной улыбкой, чувствуя себя после его возвращения более спокойно и уверенно. Теперь она могла позволить себе выразить откровенное сочувствие Элизабет.

– Бедная малышка, – сказала она, крепко прижимаясь к Адаму и не выпуская из рук чашки с горячим шоколадом. – Наверное, для нее это было огромным испытанием, cheri? Кто из их лондонских друзей пришел на кладбище? Или некому было даже утешить бедняжку?

Адам отрицательно покачал головой. Дело происходило вечером следующего дня. В комнате уютно горел разожженный Франсин камин, распространявший вокруг приятное тепло. Они занялись любовью, затем устроили в спальне маленькую пирушку, поели тостов с сыром и теперь полуодетые сидели у камина.

– Нет, совершенно некому, – ответил он, тогда как Франсин поудобнее устроилась у него на груди. Через ее голову Адам смотрел на пламя в камине. – Бет совсем не хотелось пережить еще одни многолюдные похороны, на этот раз в Лондоне, и потому тело опустили в могилу при нас двоих и священнике.

Франсин поежилась.

– Как это грустно... – Она покрепче прижалась к Адаму. – И что же теперь Элизабет будет делать? Жить в Лондоне и подыскивать себе мужа?

Несмотря на то что в душе у Адама бушевали разные чувства, он не смог сдержать улыбку.

– Нет, она собирается купить дом подальше от Лондона. И хотя ничего мне об этом не говорила, я почти уверен, что она захочет вновь заняться музыкой. И наверняка возьмет себе лучшего преподавателя, которого только сумеет найти.

– Mon Dieu! – воскликнула Франсин с неподдельным ужасом. – Она с ума сошла! Такая молодая, такая хорошенькая и богатая! Она могла бы жить в Лондоне в свое удовольствие.

– Конечно, могла бы, – согласился он, и улыбка исчезла с его лица. – Она и будет жить в свое удовольствие, как только пройдет горечь от утраты. Как только она научится жить без отца.

Ему и самому нужно было время. Он старался уверить себя, что любит Франсин. Никогда ни с одной женщиной ему не было так хорошо. Ее компанию он предпочитал всем остальным. Исключение составляла лишь Бет. Маленькое, с хорошо развитой грудью, упитанное тело Франсин доставляло ему много наслаждения. По натуре она была незлой и в большинстве случаев не выказывала дурного характера. Она, в свою очередь, просто обожала Адама, хотела выйти за него и нарожать ему детей. Он также понимал, как ни прискорбно это было, что при всей своей симпатии он совсем не любит ее и никогда его чувства к ней не перерастут в подлинную любовь. Так что нужно было решать: сказать ли ей все это и порвать раз и навсегда, отменив свадьбу и тем самым разбив ей сердце, или оставить свои сомнения при себе, жениться и приобрести таким образом супругу, которую мечтал бы заполучить любой француз.

С каждым днем оказывалось все труднее принять какое-то решение. Уже и свадебное платье было куплено, и приданое готово. Заказали свадебный торт, разослали приглашения.

– Я никогда не была так счастлива, mon amour, – прошептала она ему в одну из ночей. В спальне ее квартиры на Монмартре было темно и жарко. – Через три недели я стану миссис Гарланд!

Адам ничего не ответил. Она щедро одаривала его любовью, но сам-то он понимал, что обманывает Франсин. Она вполне могла рассчитывать на ответную любовь, которой, однако, Адам не мог ей предложить.

Когда по ровному дыханию Адам понял, что Франсин уснула, он тихонько вылез из постели и бесшумно оделся. Он понимал, что нужно решать, сделать выбор. И какое бы решение он ни принял, путей для отступления уже не будет. Адам бесшумно выскользнул из квартиры и начал быстро спускаться по ступеням каменной лестницы. Миновав пустую каморку консьержки, он вышел на безлюдную, освещенную луной улицу.

Дело было не в том, что он вовсе не собирался жениться. Но в его жизни не было места другим женщинам, кроме Бет. Что же до Бет, то Адам еще много лет назад отмел идею жениться на ней как совершенно невозможную. Если он женится на Франсин, то будет кому присматривать за его бытом. У него всегда будет под рукой хорошенькая и любящая партнерша. Он станет вести жизнь нормального добропорядочного семьянина, о чем всегда мечтал, и, без сомнения, будет счастлив, потому что чувствовать себя счастливым было в его характере. Он пересек мостовую, прошел под каштанами и направился к Весенней улице. Но в таком случае он будет вести двойную жизнь, полную лжи, и не сможет любить Франсин всем сердцем, а она, безусловно, заслуживает большой любви. Он поглубже засунул руки в карманы и все шагал по темной улице туда, где виднелся бледно-молочный купол Сакре-Кёр. Адам знал, что вернется к Франсин, когда у него созреет окончательное решение.

Она взглянула на него так, словно он спятил.

– Je ne comprends pas! Я ни черта не понимаю! То есть как это мы не сможем пожениться в июне?! Тебе опять нужно куда-нибудь по делам? Неужели это так необходимо?

Она сидела напротив него за столом в маленькой кухне. Светлые волосы взъерошены, поверх ночной рубашки накинута бледно-голубая шифоновая блузка. Глаза Франсин были широко раскрыты, в них читалось явное недоумение.

– Нет, это вовсе не связано с моими делами, – мягко сказал он, ненавидя себя за боль, которую причиняет Франсин. – Мне очень жаль, потому что не следовало просить тебя выйти за меня замуж. Я вовсе не тот человек, которому нужно жениться.

– Но это неправда! – Она соскочила со своего стула и, подбежав к Адаму, опустилась перед ним на корточки и взяла за руку. – Ты будешь прекрасным мужем, cheri. Ты такой милый, такой славный, ты так понимаешь женщин...

Он посмотрел в ее испуганные глаза и понял, что у него недостанет сил сказать ей всю правду.

– Мне очень жаль, Франсин, но... я не люблю тебя. Право, мне очень жаль. Раньше казалось, что люблю. Но... – Он пожал плечами, давая понять, что и сам огорчен сделанным открытием.

Она сдержанно всхлипнула и вскочила на ноги.

– Надо же! Ты не любишь меня, но при этом тебе очень жаль! – На последнем слове она едва не задохнулась от гнева. – Жаль! – Она со всего маху отвесила ему пощечину, слезы градом катились по ее щекам. – Это все из-за Элизабет, n'est-ce pas? Именно ее ты любишь? И сейчас хочешь на ней жениться? Тем более что Джером благополучно сошел в могилу.

Адам поднялся. Ему-то казалось, что никто не догадывается о его потаенных мыслях, а Франсин, оказывается, давно все поняла.

– Нет, – сдавленным голосом сказал он, крайне огорченный, что их роман заканчивается на такой печальной ноте. – Это не имеет никакого отношения к Бет. Франсин, я ведь...

– Лжец! – выкрикнула она и бросилась на Адама, норовя угодить ногтями прямо ему в лицо. – Ты всегда ее любил! Всегда хотел с ней переспать! С тех самых пор, когда она была еще малышкой! Я ведь все отлично видела по твоим глазам!

– Ты не права! – Он схватил и крепко держал ее за руки, чтобы она успокоилась.

– Ха-ха, не права! – выкрикнула ему в лицо Франсин, ее грудь возмущенно вздымалась под тонкой тканью. – И когда только эта маленькая сучка сумела тебя соблазнить? Уж не в ту ли ночь, когда умер Джером? Может, поэтому ты и захотел остаться на ночь в ее номере? И то самое утешение, про которое ты тут трепался, – не это ли утешение ты боялся выказать, пока ее отец был жив? А? Может, «утешение» – это так теперь англичане называют спаривание?

Он резко ударил ее по губам, и Франсин упала на стол. В ее глазах застыло недоумение.

– Ты абсолютно не права, и сама отлично понимаешь это! – крикнул он, содрогнувшись от мощной волны ненависти, которую ее слова вызвали в его душе. – Ради Бога, ее отец только что умер! Как ты можешь? Я решил побыть с ней только потому, что больше всех подходил под понятие родственника или кого-то в этом духе!

– Ты остался с ней, потому что любишь ее! – крикнула ему в лицо Франсин.

Адам ворвался в спальню, стащил с верхней полки шкафа свой чемодан, сорвал с вешалок рубашки и костюмы и как попало запихнул все в него.

– Ты остался с ней, – не унималась Франсин, – потому что она самая настоящая шлюха!

Он в сердцах шарахнул крышкой чемодана. Высказать то, что хотел, Адам не решился, понимая, что не сумеет сделать это спокойным голосом.

– Я ненавижу тебя! – сказала она, всхлипывая, когда он прошел мимо спальни в гостиную. – Ненавижу, понял? Ненавижу!

За ним с грохотом захлопнулась дверь. Франсин ничком бросилась на постель и принялась молотить кулаками мягкую, ни в чем не повинную подушку. Она так плакала, словно ее сердце было готово разорваться от горя.

Элизабет была крайне удивлена, когда Адам позвонил ей и сообщил о принятом решении.

– Да, но что там у вас случилось? Мне казалось, Адам, что вы оба так счастливы.

– Были когда-то... А теперь она отправилась путешествовать с Вендором Вестминстером. Скорее всего они поженятся. Он ведь уже много лет от нее без ума.

– Бедненький Адам! – с сожалением и нежностью произнесла Элизабет.

Он ничего не ответил: пусть думает как хочет. Для Франсин же было лучше, чтобы все поверили, что именно по ее инициативе распался их союз.

– Как там у тебя с покупкой нового дома, что-нибудь наметилось? – поинтересовался он, меняя тему разговора.

Элизабет приобрела небольшой сельский дом неподалеку от Мидхерста, что в Суссексе. В часе езды от Лондона по железной дороге. Но несмотря на близость к столице, это была настоящая сельская глушь. Отличный сад перед домом выходил на юг к морю.

– Там потрясающе. – В ее голосе слышались восторг и удовлетворение. – Кое-где сохранилась кладка еще с четырнадцатого века, если можно этому верить, а еще там есть небольшая, как ее называют, Галерея менестрелей и зимний сад.

– А как же уроки музыки?

– В Академии меня согласились принять, – произнесла она с огромным облегчением.

При этих словах Адам даже расхохотался.

– Трудно, должно быть, возвращаться к прежнему ритму занятий?

– Трудно – не то слово. Чудовищно трудно! – Она засмеялась. – Наконец-то из Ниццы доставили мой «Стейнвей». Чтобы установить его в новом доме, пришлось чуть ли не стены ломать. Но как бы там ни было, а рояль стоит теперь в гостиной и отлично вписывается в обстановку.

– И ты счастлива?

После небольшой заминки она сказала с преувеличенной радостью:

– Да, именно так мне и следовало поступить. Адам, я все равно не смогла бы находиться на Итон-плейс одна. Жить в безликих гостиничных номерах мне уже порядком осточертело. Хотелось, чтобы у меня появился собственный дом. А «Фор Сизнз»[3] – именно мой собственный дом. Теперь, когда больше не нужно каждую неделю уезжать в Париж и у тебя оказалось больше свободного времени, мог бы и заехать, посмотреть на мое новое жилье.

– С удовольствием приеду, – с улыбкой ответил Адам. – Ну, пока, Бет. Храни тебя Господь.

Адам сдерживал желание полететь к ней как на крыльях. Он написал ей письмо, несколько раз говорил по телефону, но с момента их расставания в «Савое» ни разу не видел Элизабет. Поскольку теперь он не торчал большую часть недели в Париже, исчез предлог, ранее позволявший ему к ней не приезжать.

Он отправился в гости к Элизабет в следующую же субботу. За пределами Лондона дорога оказалась почти пустой, автомобилей было совсем мало. Стоял знойный майский день. Верх его «остина» был откинут, и легкий сладковатый запах суссекских зеленых лугов явственно ощущался при каждом вдохе. Чувствуя душевный подъем, давно уже им не испытываемый, Адам потихоньку давил на акселератор, устремляясь все дальше на юг. Глаз радовали коттеджи в георгианском стиле в маленьких городках, их окна щедро отражали лучи солнца. Приятен был и вид домов, крытых тростником или соломой, в садах было полно люпина, жимолости и маргариток. Он с удовольствием смотрел и на серые, в нормандском стиле, церкви, чьи похожие на кладбищенские крытые входы отбрасывали густую тень.

Элизабет поджидала его у въезда в поместье. Ее волосы были распущены и свободно ниспадали на плечи; она была в красной шелковой блузке, белой льняной юбке и в босоножках. Обнаженные ноги Элизабет были медового оттенка, а педикюр – ярко-красным. Как только Адам вышел из автомобиля, Элизабет бросилась ему навстречу, широко раскрыв объятия.

– Дядя Ада-ам! Как замечательно, что ты все-таки приехал!

Он обнял и крепко прижал ее к себе, вдыхая ее удивительный сладкий запах. Будь на то воля Адама, он так бы и держал ее, не отпуская. Шелковистые волосы Элизабет ласкали его лицо. Наконец она высвободилась и взяла его за руку; ее глаза сверкали.

– Ну, – сказала она с явным воодушевлением, поворачиваясь к своему дому, – вот это и есть «Фор Сизнз». Как ты его находишь?

Дом был редкостной красоты. Построенный из камня, он стоял в глубине сада точно так же, как несколько веков назад, и составлял такой же неотъемлемый элемент здешнего ландшафта, как и огромное развесистое дерево, дававшее густую тень. Ломонос карабкался по каменным стенам, его перекрученные побеги с пурпурными цветами обвивали подоконники и карнизы. Розы, еще в бутонах, росли у самого входа в дом, обещая вскоре радовать глаз.

– Во всяком случае, выглядит очень неплохо, – сказал Адам вполне чистосердечно, когда Элизабет ввела его в гостиную, прежде главную залу в доме нормандского рыцаря.

– Это самая древняя часть дома, – пояснила она, заметив, что Адам рассматривает потолочные балки, соединенные внушительных размеров гвоздями. – А оба крыла, которые образуют вместе со старой частью дома букву Н, были пристроены гораздо позже, веке в семнадцатом или что-то вроде...

– Совсем недавно, что и говорить, – с улыбкой согласился он.

В ответ она тоже улыбнулась и провела Адама через обеденную залу в кухню.

– Последний владелец этого дома был американцем, он ухнул в него кучу денег и очень тщательно отреставрировал его старинную часть.

– Судя по всему, он умер, – сказал Адам, когда из кухни они перешли в сад. – Ведь ни один человек в здравом уме и доброй памяти сам, по своей воле ни за что не покинет такой дом.

– Да, – ответила она, и ее взгляд чуть затуманился. – Он умер приблизительно за полгода до смерти папы. И получилось, что этот дом выставили на продажу как раз в тот самый день, когда я начала свои поиски.

Адам уловил грустную нотку в ее голосе и понял, что она вспомнила об отце. Адам также подумал, что, окажись здесь Джером, он вовсе не нашел бы это жилище Элизабет достаточно стильным. Он наверняка решил бы, что дом находится слишком далеко от столицы, что тут слишком тихо и уединенно.

– Скажи, Бет, ты счастлива? – перестав улыбаться, спросил Адам. Его глаза внимательно следили за выражением ее лица. – Привыкла жить одна?

Ее волосы золотом переливались на солнце, свободно ниспадая на плечи. Элизабет отвела от него взгляд.

– Я не уверена, что можно привыкнуть к одиночеству. Тем более сложно привыкнуть к одиночеству мне, ведь раньше я была так счастлива с отцом. Понимаю, ты считал отца эгоистом, был уверен, что ему не следовало настаивать на том, чтобы я всегда и всюду его сопровождала, но ведь он нуждался во мне. А раз так, я была совсем не против.

Прилетевшая пчела кружилась над клумбой сальвии. Вдали, за зелеными холмами, небеса плавно сливались с морской гладью.

– Так почему же все-таки ты решил не жениться на Франсин? – неожиданно спросила Элизабет, повернувшись к Адаму. – Я точно знаю, что она не влюблена в Вендора Вестминстера. Луиза Изабель вчера мне звонила, приглашала на вечеринку. Так вот, она сказала, что Франсин вне себя от горя и все еще любит тебя.

Пчела, обследовав сальвию, переключилась на фиолетово-голубые цветы, росшие по соседству. Солнце жарило с необычайной силой. Адам снял блейзер и, продев палец в вешалку, перебросил его через плечо.

– Потому что пришел к выводу, что люблю другую, – ответил он, сунув свободную руку в карман брюк спортивного покроя. – С моей стороны было бы нечестно жениться на Франсин.

Элизабет остановилась и внимательно посмотрела на него.

– И в кого же это, интересно узнать, ты влюблен? – недоуменно спросила она.

Адам находился в каком-нибудь ярде от нее. Он медленно повернулся, изучающе посмотрел на Элизабет, стоявшую среди деревьев. Пчела жужжала над цветами. Солнечные лучи припекали спину Адама.

– В тебя, – сказал он, перейдя Рубикон. Отступать было уже поздно. Да и некуда.

Глава 5

Собрав нектар, пчела поднялась с цветка и улетела. Адам затаил дыхание. Побелевшие крылья его носа раздувались, взгляд выражал такую муку, что смотреть на него было невозможно.

– Теперь, когда ты все знаешь, тебе едва ли придет в голову приглашать меня в гости, – с усилием произнес он сдавленным голосом. Адам пытался понять, как он мог свалять такого дурака. – Если тебе было неприятно слышать мое признание, что ж, прошу извинить.

– Адам...

– Я и сам не знаю, что это со мной. – Его голос был напряжен, и, хотя Адам старался владеть собой, в его тоне явственно слышалось смущение. – Я был бы очень признателен, если бы ты...

– Адам!

– ...забыла то, что я сейчас сказал тебе. Мне, право, очень жаль, Бет. До свидания.

Он повернулся и пошел прочь. На лице Элизабет отражалось сейчас такое откровенное недоумение, что он не смел напоследок посмотреть ей в глаза. Адам с ужасом думал о том, что из-за своей несдержанности сам разрушил их добрые отношения.

– Адам! – Она кинулась вслед за ним. Ее щеки пылали, глаза сверкали от волнения. – Адам, погоди же... – Она схватила его за руку, но он не останавливался, уходя все дальше и дальше... Ему необходимо было убежать, сейчас же, немедленно. Ему не нужны были ее жалость и приязнь.

– Адам, ну пожалуйста. – Она старалась идти с ним в ногу. – Я вовсе не хочу забыть о твоих словах. – Ее голос был тверд и настойчив. – Я раньше никогда не думала... не предполагала даже...

Он подошел к автомобилю и швырнул пиджак на заднее сиденье.

– Вот-вот, именно так я и думал, – сказал он, усаживаясь за руль и включая зажигание. – Да и чему удивляться? Чего вообще может ожидать от взрослого мужчины девочка, называющая его «дядей»? Она всегда знала, что в любой ситуации может верить ему безусловно! Я ведь не осуждаю тебя, Бет, так оно и должно было быть. – Он выжал сцепление.

– Ты понятия не имеешь о моих чувствах! А я хочу тебе сказать... – крикнула она, стараясь перекрыть грохот двигателя. – Я не только не против, но мне даже приятно!

Адам повернул голову и удивленно взглянул на Элизабет. Одна его рука лежала на руле, другая – в проеме опущенного окна. В воздухе сильно пахло выхлопными газами.

Она ухватилась рукой за дверцу.

– Мне очень приятно, что ты меня любишь. Я вовсе не рассердилась, как ты подумал, и совсем не оскорблена твоим признанием. Я очень рада!

Мотор продолжал работать, но Адам не мог двинуться с места. Он смотрел на Элизабет как завороженный, и она рассмеялась.

– Чему ты удивляешься? Мне уже восемнадцать. Я давно уже не ребенок. То, что ты любишь меня, просто невероятно, но и приятно. И совершенно, совершенно великолепно, Адам!

Он резко вырубил работающий двигатель. Руки Адама едва заметно дрожали. Он так волновался, что не мог говорить, страшась, что голос у него сорвется. Элизабет находилась в нескольких дюймах от него. Легкий ветерок поигрывал ее волосами. Глаза девушки были ясными и выражали такую душевную чистоту, что у него захватило дух. Элизабет гораздо лучше владела ситуацией.

– Боже правый! – прошептал он, вышел из машины и схватил ее за руку. – Мне сорок два, – резко сказал он. – Но дело не в том, что я люблю тебя, Бет. Я хочу жениться на тебе!

Ее глаза раскрылись от изумления. Она почувствовала, что его пожатие окрепло.

– Ты поняла, о чем я говорю? – напряженным голосом спросил Адам. – Если ты против, то я никогда больше не заговорю с тобой о своих чувствах.

Элизабет судорожно вздохнула, в ее глазах застыло недоумение, с которым она, видимо, не могла пока справиться.

– Я... я думаю, что вполне тебя понимаю.

Адаму казалось, что ему перехватили грудь металлическим обручем и туго затянули его. Происходило нечто невероятное, немыслимое. Все было слишком замечательно, чересчур прекрасно...

– Я люблю тебя, Бет, – повторил Адам. Он притянул Элизабет к себе, так что девушка оказалась совсем близко. Она чуть заметно дрожала, раздираемая ожиданием и некоторой неуверенностью. Нежно, очень нежно он приподнял ее лицо и заглянул в глаза. Взгляд Адама выражал всю любовь, что переполняла его душу. – Моя восхитительная Бет, – прошептал он и чуть прикоснулся губами к ее виску. Затем его губы двинулись ниже, коснулись щеки девушки, остановились у уголка ее рта. – Дорогая, восхитительная Бет!

Он почувствовал, как на одно короткое мгновение ее охватило сомнение. Но это мгновение пришло и ушло. Адам приблизил ее лицо к себе и нежно поцеловал Элизабет. Как только сомнение в ее глазах исчезло, она сама прижалась к нему, чувствуя вдруг возникшую страсть.

Это был долгий, страстный поцелуй. Когда Адам наконец оторвался от ее губ и поднял голову, то увидел, что щеки Элизабет пылают, а ее взгляд исполнен уверенной решимости.

– Да, – прошептала она, обняв его за шею. – Если ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж, Адам, я согласна.

Он широко ей улыбнулся. «Вот уж будет пища для досужих сплетников, – с удовольствием подумал он. – Наверняка все будут наперебой уверять друг друга, что я женился на ее деньгах». Впрочем, Адаму было все равно... Он любит Элизабет. И всегда любил. А теперь сможет на ней жениться.

Потом они сидели в крохотном зимнем саду, куда Элизабет перенесла массу подушек и цветов, и она спросила:

– Ты не будешь настаивать, чтобы после свадьбы я продала «Фор Сизнз»?

Устроившись на подоконнике, они потягивали холодное вино. Адам поставил свой бокал. Если он переедет в «Фор Сизнз», это даст новую пищу сплетням, несмотря на то что у него есть свой комфортабельный дом в Кенсингтоне. Будут говорить, что он женился именно из-за денег.

– Не буду. – Он притянул ее к себе. – Но у нас есть и дом в Кенсингтоне – на случай, когда мы будем в Лондоне. В том доме будет удобнее и отпраздновать нашу свадьбу.

– Запишемся в Кенсингтонской регистрационной палате? – спросила Элизабет, и уголки ее губ слегка приподнялись.

Адам нахмурил брови. Они договорились, что свадьба будет негромкой, в конце-то концов ей ведь всего только восемнадцать. Впрочем, Адам был готов понять, если бы она настаивала на пышном венчании в церкви.

– Только если ты не против, – сказал он, взяв бутылку и подлив вина в ее бокал. – Мы можем устроить венчание в церкви.

Элизабет усмехнулась и теснее прижалась к нему.

– Нет, спасибо. Кенсингтонская палата меня вполне устроит. По крайней мере, если мы ограничимся регистрацией, не нужно будет искать посаженого отца.

Они поженились через месяц. Преподаватель из Академии и принцесса Луиза Изабель были свидетелями на свадьбе. Элизабет была в шелковом кремовом платье с высоким воротом и короткими рукавами «фонариком». Средней длины юбка грациозно кружилась вокруг ее стройных ног. На голове у нее была сооружена высокая хитроумная прическа с уложенной на затылке восьмеркой из волос. Из драгоценностей на ней были только нить жемчуга и жемчужные же сережки. В руках она держала букет белоснежных роз.

Когда Элизабет спускалась к Адаму по ступеням их кенсингтонского дома, у него даже дух захватило.

– Господи, как же ты восхитительно выглядишь! – с благоговением сказал Адам. – Совсем как сказочная принцесса.

Она вложила свою ладошку в его руку, неожиданно ощутив непонятную робость. Прошлой ночью они впервые спали под одной крышей, если не считать той, когда умер ее отец. Внезапно Элизабет подумала о том, что ее ждет, когда рядом уже не будет, как в предыдущую ночь, Луизы Изабель.

Принцесса, остановившаяся у них в качестве гостьи Адама, была шокирована решением Элизабет ехать в регистрационную палату из дома жениха, а не из своего собственного.

– Все подумают, что вы уже давно живете вместе. – Она попыталась было высказать свое крайнее недоумение по поводу такого решения девушки. – Поверь, это не дело, Элизабет. Тебе следует ехать на свадьбу или из твоего дома в Суссексе, или из отеля. На худой конец подошел бы даже дом какой-нибудь подруги.

– Я столько времени прожила в гостиницах, что совсем не хочу еще и на собственную свадьбу ехать из отеля, – мягко, но вместе с тем решительно произнесла Элизабет. – Кроме того, никаких подруг или друзей у меня в Лондоне нет. Все те, с кем мне довелось общаться, были отцовскими друзьями или знакомыми. А у них я никак не могу остановиться, тем более что не приглашаю их на свадьбу.

Принцесса сменила тактику: перестала взывать к здравому смыслу Элизабет и заговорила о предрассудках.

– Знаешь, говорят, что встречаться с женихом в день свадьбы до того, как окажешься перед алтарем, – дурная примета.

– Но у нас не будет никакого алтаря, – удивленно сказала Элизабет. – Мы просто запишемся в книге регистрации, а в церковь не пойдем, Луиза.

Принцесса в отчаянии развела руками. И у невесты, и у жениха первый в жизни брак, а они даже не думают идти в церковь?! Она была возмущена до глубины своей католической души.

– Я, Адам Гарланд, заявляю, что мне не известно о существовании каких-либо препятствий, могущих помешать моему вступлению в законный брак с Элизабет Элен Кингсли, – громко и твердо отчеканил он, обращаясь к чиновнику-регистратору.

Луиза Изабель вздохнула и краем платочка промокнула глаза.

– ...Я обращаюсь ко всем присутствующим, – продолжал Адам, – с просьбой засвидетельствовать тот факт, что я, Адам Гарланд, беру в супруги Элизабет Элен Кингсли.

Затем чиновник обратился к Элизабет.

– А теперь прошу вас, повторяйте вслед за мной, – сказал он мягким голосом.

Прошло несколько секунд, прежде чем Элизабет заговорила. Луиза Изабель подумала, уж не опомнилась ли девушка, не поняла ли наконец, на какой шаг решается: выходит замуж за человека, которого многие годы считала кем-то вроде своего второго отца. За человека на двадцать четыре года ее старше! За человека, которого за несколько недель до бракосочетания не могла представить своим любовником даже в страшном сне.

– Я, Элизабет Элен Кингсли, – напряженным низким голосом начала она, и Луиза Изабель пожала плечами, как бы давая понять, что решительно слагает с себя всякую ответственность. Теперь назад дороги нет. Если Господу угодно, они будут счастливой парой. Несомненно, Адам безумно влюблен в Элизабет. Но не исключено, что по прошествии некоторого, пусть даже очень значительного, времени она поймет, что, хотя Адам ей очень нравится, она не любит его. И не исключено, что тогда, когда она сделает подобное открытие, различие между двумя понятиями уже не будет играть никакой роли. Во всяком случае, принцесса искренне на это надеялась. После завершения церемонии она с чувством расцеловала молодых, с улыбкой приняла от Элизабет букет цветов и осыпала молодоженов конфетти, когда все направились к выходу, собираясь отпраздновать это событие небольшим торжественным завтраком в «Кафе де Пари».

Они никому не сообщили, где именно намерены провести свой медовый месяц. Принцесса полагала, что молодые отправятся на континент. Во Флоренцию или в Венецию, а может быть, в Рим. Преподаватель музыки, у которого занималась Элизабет, если бы его спросили, высказался бы в пользу какого-нибудь тихого и вместе с тем экзотического места вроде Корнуэлла или Ирландии.

Однако их тайну так никто и не раскрыл. После торжественного завтрака по случаю бракосочетания, когда двое гостей простились с молодыми на ступенях «Кафе де Пари», Адам и Элизабет поехали не к вокзалу Виктория, не на поезд, и не в направлении Корнуэлла, даже не к паромной переправе, чтобы добраться до Ирландии. Автомобиль повез молодых на юг, проехал лондонские пригороды, миновал Летерхед и Гилдфорд, одолел обсаженные деревьями участки дороги до Хаслмера, затем выехал на открытый простор. По обеим сторонам дороги простирались живописно раскинувшиеся зеленые пастбища у подножия пологих холмов. Элизабет и Адам ехали в «Фор Сизнз». Их манили сельские тишина и спокойствие, царившие тут от века.

В открытом «остине» Элизабет сидела рядом с Адамом. Она испытывала безмятежное счастье. Еще совсем недавно она была одинокой и несчастной – и вот нежданно-негаданно переменилась вся ее жизнь. Рядом с ней человек, кого она может любить, за кем будет ухаживать, о ком будет заботиться. Человек, всей душой любящий ее.

– Интересно, как себя чувствует наша замужняя старушка? – с улыбкой спросил Адам, когда впереди показался дом Элизабет и машина въехала в аллею, обсаженную деревьями.

– Старушка чувствует себя как за каменной стеной, – со смехом ответила Элизабет и стиснула его руку повыше локтя. – Теперь уж ты никуда от меня не денешься, как бы ты того ни хотел!

Адам надавил на педаль тормоза, машина плавно остановилась на гравиевой дорожке как раз у входа в дом.

– Ну, этого можешь не опасаться – подобная мысль вряд ли когда-нибудь придет мне в голову, – ответил он с некоторым недоумением в голосе.

Выйдя из машины, он обогнул автомобиль и открыл дверцу для Элизабет.

– Лучше все заранее предусмотреть, чем потом локти кусать. – Она широко улыбнулась, отчего на щеках обозначились ямочки. Легко подняв ее на руки, Адам направился к входной двери.

Она обхватила его шею. Жесткие волосы Адама, как вереск, шелестели под ее пальцами. Элизабет прижалась головой к его щеке.

– Я тебя люблю, Адам Гарланд! – нежно прошептала она, когда за ними закрылась массивная дубовая входная дверь.

Объятия Адама сделались еще крепче. Через холл с дубовыми панелями он направился к лестнице на второй этаж.

– Я тоже тебя люблю, – сдавленным голосом произнес он. – И через несколько минут смогу доказать тебе свою любовь.

Спальня золотилась в лучах полуденного солнца. Адам бережно опустил Элизабет на большую медную кровать и подошел к окну, чтобы закрыть шторы. Никогда прежде они с Элизабет не оказывались в столь интимной обстановке. Сделав ей предложение, он обращался с ней исключительно почтительно, как предписывали строгие законы викторианской эпохи. Он отлично понимал, что у Элизабет нет родителей и потому некому о ней позаботиться. Адам не хотел, чтобы его могли обвинить, будто он воспользовался положением девушки в своих интересах.

Элизабет все еще была в том самом шелковом платье, которое надела на церемонию регистрации. Она лежала в той же позе, как Адам положил ее. Со своего места она следила за тем, как он задернул шторы, после чего в спальне воцарился полумрак. Элизабет плохо представляла себе, чего именно следует ожидать. У нее никогда не было близости с мужчиной. Более того, она, в сущности, не имела опыта интимного общения с представителями противоположного пола. Ее жизнь с отцом в этом смысле была весьма однобокой. Хотя во многом другом Элизабет сделалась опытной и знающей и уверенно чувствовала себя в самой роскошной обстановке, при большом скоплении народа, в отношениях с мужчинами она оставалась совершенно несведущей.

У нее никогда не было подружек ее возраста, с которыми она могла бы обсуждать интимные вопросы, поехидничать и посмеяться. Она понятия не имела о том, что значит раскованно чувствовать себя в компании сверстников. Где бы она ни очутилась, Джером всегда был рядом, и его присутствие оказывало на Элизабет определенное воздействие. Она была свидетельницей таких ситуаций, о которых люди вдвое старше ее и понятия не имели. Но все равно следовало признать, что ее жизненный опыт был слишком невелик. И когда речь заходила о любви, отсутствие элементарных знаний особенно бросалось в глаза.

Адам снял пиджак и бросил его на стул, спросив несколько натянутым тоном:

– Ты не хотела бы глотнуть шампанского? Она чуть приподнялась на подушках.

– Да... Впрочем, скорее всего нет. – Чуть помешкав, она с обезоруживающей откровенностью произнесла: – Интересно, когда люди впервые остаются наедине, они всегда так теряются?

Его напряжение сразу же как рукой сняло. Адам улыбнулся и ответил:

– Не все готовы в этом признаться, но я совершенно уверен, что многие себя чувствуют именно так. И в этом смысле шампанское очень помогает. Я велел прислуге как следует охладить бутылку к нашему приезду. Я сейчас вернусь...

Когда Адам вышел, Элизабет медленно поднялась с постели и подошла к туалетному столику.

– Собственно, ничего страшного в этом нет... – сказала она себе, внимательно глядя на свое отражение в зеркале. – Ведь не с каким-нибудь незнакомцем, а с Адамом я собираюсь лечь в постель.

Она сняла жемчужное колье и положила его на столик перед зеркалом. Хотя шторы были задернуты, яркий солнечный свет свободно проникал в спальню. Элизабет сняла сережки и положила их рядом с колье.

Адам любит ее. Это позволяло ей чувствовать себя спокойно и легко. Элизабет вспомнила Франсин, шикарную и сексуальную. Адам чуть было не стал ее мужем. А если бы они поженились, Элизабет легко могла себе представить, во что это могло бы вылиться. Ему сорок два года. Он привык иметь дело с женщинами с определенным сексуальным опытом. Неужели же она разочарует Адама?

Подняв руки, Элизабет расстегнула молнию на спине. Кремовый шелк упал на талию, затем на бедра и соскользнул на пол. Элизабет осторожно подняла платье и повесила его на стул рядом с пиджаком Адама. Она не припоминала, когда бы ей не было радостно в присутствии Адама. В детстве он слушал ее пение, а в награду высоко подбрасывал в воздух, и она радостно визжала; Серена терпеливо относилась к его выходкам, хотя и не сводила глаз с парящей под потолком дочери. Позднее, когда Джером подолгу бывал за границей, Адам и вовсе сделался для нее кем-то вроде второго отца: возил в зоопарк, гулял в парке, водил в цирк. А вот сейчас ей предстояло лечь с ним в постель.

Ее рука чуть заметно дрожала, когда она расстегивала подвязки, снимала бюстгальтер. Всего лишь два месяца назад она расстраивалась из-за того, что не могла быть подружкой невесты на его свадьбе. Элизабет никогда не ревновала его к ней. Ей просто в голову не приходило, что можно оказаться на месте невесты Адама. И вот теперь она сделалась его женой. Как такое вообще оказалось возможным? Как он сам из Адама ее детства превратился в Адама ее мужа? Сняв туфли, она стянула чулки и взглянула на свое отражение в зеркале. Одобрил бы это отец? Легкая улыбка тронула ее губы. Он был бы настолько поражен, что о таких категориях, как «одобрение» или «неодобрение», едва ли могла пойти речь. Он всегда жил как хотел, не думая о желаниях других людей. И в этом смысле его вряд ли удивило бы то, что его родная дочь склонна поступать точно так же.

За ее спиной открылась дверь, и Адам с бутылкой шампанского в одной руке и двумя фужерами в другой вошел в спальню. Увидев, что Элизабет стоит в одних трусиках, что ее грудь, бледная и полная, с розовыми сосками, обращена в его сторону, Адам остановился как вкопанный, словно его вдруг резко оттолкнули.

Она смотрела на него. Волосы у него были взлохмачены, словно он в задумчивости взъерошил их. Красивое добродушное лицо было напряжено. Медово-карие глаза выражали некоторую неуверенность. Все сомнения Элизабет тотчас же испарились. Перед ней был Адам, тот самый Адам, щедрая и понимающая душа которого так часто вселяла в нее силы – еще с тех далеких времен, когда она была совсем маленькой. Тот самый Адам, который стал теперь ее мужем и которого она будет любить.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Затем она чуть улыбнулась.

– Нам пока не нужно шампанское, – чужим голосом сказала она. – Я вовсе не боюсь...

Напряжение в его глазах исчезло – для Элизабет это было как награда. Адам поставил на прикроватный столик шампанское и бокалы и подошел к ней. Обняв Элизабет, он почувствовал, как охотно она потянулась к нему, не сводя взгляда с зеркала. Крепко сбитый, Адам был немного выше ее ростом; несмотря на легкую хромоту, он двигался с удивительной грацией, все его движения отличались уверенностью. Таких мужчин обожали женщины, к ним тянулись и мужчины. С таким человеком ей суждено прожить до конца дней.

Элизабет посмотрела ему в глаза и обняла за шею. Затем мягко, всем телом прижалась к нему.

Со сдержанным стоном Адам припал к ее губам и нежно поцеловал. Его рука в это время осторожно поглаживала ткань ее трусиков.

– О Боже, Бет... Я люблю тебя... люблю тебя... – яростно шептал Адам.

Гибкая и податливая в его сильных руках, она крепко прижималась к нему, и Адаму приходилось сдерживаться, чтобы не взять ее прямо на полу.

– Дорогая... любимая... – стонал он. Подняв Элизабет на руки, он перенес ее на постель. Много лет он сдерживал свою страсть. И вот наконец получил возможность выплеснуть ее. При одной только мысли, что можно ласкать ее высокую грудь, самые потаенные уголки ее тела, его душа исполнилась благоговения. Элизабет была такая юная, такая чистая, такая невыразимо прекрасная.

Снимая с нее трусики, он чувствовал, как сердце колотится у него в груди, как бы желая выскочить наружу. Под тонкой тканью была кожа, нежная, как атлас.

Возбуждение охватило Адама подобно лесному пожару. Но он не давал себе воли. Она любит его, она верит ему, и он не позволит себе ничего, что могло бы испугать или хоть в какой-то степени оскорбить ее. Он соберет всю свою волю в кулак и будет нежен и терпелив. Ни малейшей спешки. Никогда прежде они не были близки, и сейчас Адам не мог допустить, чтобы похоть возобладала. При мысли, что он может шокировать Элизабет или даже сделать ей неприятно, при одной только мысли ему стало нехорошо.

– Ты так прекрасна, Бет! Просто восхитительна! – прошептал он, не позволяя желанию взять верх, хотя больше всего сейчас ему хотелось обладать ею.

Нежно, едва касаясь, он пробежал пальцами по ее горлу, восхищаясь изяществом ее тела и нежностью кожи.

Ее руки обхватили шею Адама. Он прижался губами к мягким и вместе с тем требовательным ее губам, обхватил ладонями грудь. Соски, крупные и разбухшие, приятно ласкали ладонь. Адам чувствовал, как сильно и часто колотится ее сердце. Элизабет, чуть поколебавшись, коснулась кончиком языка его рта, и он понял, что его терпению пришел конец.

– Я хочу тебя! – выдохнул он. – О Боже, Бет, как же я хочу тебя...

Он поднялся и стал срывать с себя одежду. Немного стесняясь, она как завороженная следила за его движениями. Никогда прежде ей не доводилось видеть голого мужчину. Приглушенные шторами солнечные лучи эффектно подчеркивали мускулатуру его груди и рук. Живот был плоским, от пупка вниз тянулась дорожка жестких темных волос. У Элизабет запылали щеки.

– Адам, я... – начала было она.

Он лег рядом с ней, и постель протяжно скрипнула, принимая его тяжелое тело. Он нежно обнял Элизабет.

– Я не сделаю тебе больно, – с жаром пообещал он, прочитав в ее взгляде невысказанную мольбу. – И обещаю, что никогда, никогда не сделаю тебе больно.

Его губы слились с ее губами, и Адам почувствовал, что она наконец-то расслабилась.

– Нам с тобой некуда спешить, все время в нашем распоряжении, – успокаивающе шептал он. – И нечего бояться, любовь моя! Ничего не нужно бояться!

Элизабет покрепче прижалась к нему, когда он обнял ее. Бет! Вот она идет детскими шажками встречать его в гостиной на Итон-плейс. Бет! С побледневшим лицом и широко раскрытыми от ужаса глазами съезжает вместе с ним с горы в день похорон Серены. Бет! Подает ему руку, и они вместе сбегают с Испанской лестницы, оставив Франсин и Джерома, и направляются в Ватиканский музей... Как много воспоминаний связывает их. Так много любви и до поры сдерживаемой страсти.

– Я буду осторожен, Бет, буду очень осторожен... – выдохнул он и осторожно, медленно, нежно вошел в нее.

Она напряглась и запустила пальцы в его густые волосы. Руки Адама, лежавшие у нее на груди, пробуждали в Элизабет какое-то глубокое, сильное, все это время спавшее в ней чувство. Она хотела, чтобы он не убирал руки, чтобы ласкал ее, чтобы сосал и покусывал ее грудь. Чтобы разбудил дремавшее в ней пламя чувственности.

– Все хорошо, – поощрительно прошептала она. – Правда, все хорошо, Адам, мне совсем не больно!

Его лицо исказилось, он больше не в силах был сдерживаться. Она была такой юной, ее лоно – таким тесным и приятным. Судорога свела бедра Адама, он зарычал, и все было кончено. Почувствовав невыразимое облегчение, Адам вздрагивал и ловил ртом воздух. Элизабет крепко прижимала его к себе. Она дышала ровно и спокойно. У нее было такое чувство, словно ее пригласили на замечательную вечеринку, но когда она пришла, то увидела, что входная дверь наглухо закрыта.

– Тебе не было больно, любимая? – спросил он с беспокойством в темных глазах.

Она повернулась к нему и нежно провела пальцем по его бровям, скулам и дальше вниз.

– Ничуть, – с улыбкой ответила она. – Ты совсем не сделал мне больно, дорогой.

Это была сущая правда. Она чувствовала смутное удовольствие, а проснувшееся в ней желание нарастало, так как Адам ласкал ее соски. Все другие чувства исчезли, осталось лишь желание, которое требовало удовлетворения.

– Я люблю тебя, Бет, – сонно сказал Адам; его дыхание выровнялось. – Только ты! Навсегда... – еле слышно прошептал он, засыпая.

Она повернула голову и поцеловала его в плечо. Что ж, ей удалось доставить ему наслаждение. Он счастлив. Стало быть, все нормально.

– Спи спокойно, любовь моя, – прошептала она, устраиваясь поближе к его горячему телу. – Да благословит тебя Бог.

Они вполне уживались вместе. С понедельника по пятницу проводили время в Кенсингтоне. Академия находилась всего лишь в нескольких минутах езды от его дома, и какие бы планы ни были у Адама, он всегда подбрасывал Элизабет на занятия. В пятницу вечером они старались пораньше выехать из Лондона в «Фор Сизнз». Принцесса Луиза Изабель порой составляла им компанию, привозя с собой своего новоиспеченного любовника – бразильского миллионера, который ничем, кроме игры в поло, не интересовался. Но обычно Элизабет и Адам проводили выходные вдвоем. И никто иной им не был нужен.

К ужасу Луизы Изабель, Адам сделался настоящим социалистом, сторонником Рамсея Макдональда, который возглавил английское правительство.

– Вот уж чего никак не могу понять, – сказала она как-то Элизабет. – Адам – состоятельный человек, почему же он симпатизирует социалистам? Приди они к власти, первым делом отняли бы у него все состояние.

– Что-то они наверняка бы реквизировали, Луиза, но ведь это было бы справедливо, – сказала Элизабет, когда они обе лежали в гамаках в ожидании любовника принцессы и Адама, отправившихся на матч в поло в Виндзоре.

Принцесса резко поднялась и села в гамаке.

– Бог мой, неужели ты тоже сделалась социалисткой?! – спросила она, изрядно шокированная.

В ответ Элизабет лишь рассмеялась.

– Мне кажется, если я кем-то и сделалась, то лишь пацифисткой. Мне нравится идея создания Лиги Наций и что разногласия можно улаживать с помощью международного сотрудничества, а не применяя военную силу.

– Но это не помешало Японии вторгнуться на территорию Китая, – с вызовом сказала принцесса, вновь укладываясь поудобнее и прикрывая глаза. – И я вовсе не уверена, что мирная тактика удержит нового германского канцлера от желания завладеть Рейнскими землями. При всяком удобном случае он начнет жаловаться на то, что мирный договор 1919 года несправедлив по отношению к Германии.

– Если он будет жаловаться, то у власти не останется, – заметила Элизабет тоном разбирающегося в политике человека. – Он очень неприятный тип, не думаю, что долго продержится на своем посту.

Уже через год ей пришлось переменить свое мнение. Гитлер в Германии стал совсем несносным, а Муссолини в Италии – еще более отвратительным.

– Патриотизм и пацифизм несовместимы, – сказал ей Адам. – Черчилль все делает правильно. Лиге Наций необходима и военная сила, чтобы проводить в жизнь свои решения, если и вправду она хочет действовать на благо мира.

К лету 1935 года Элизабет стала убеждаться в правоте Адама. Италия вторглась в Абиссинию, а Лига ничего не предприняла, чтобы реально предотвратить вторжение. В Германии Гитлер, в обход Версальского договора, объявил о призыве в армию. Создавалось впечатление, что опасения принцессы Луизы Изабель были не такими уж беспочвенными. Элизабет волновалась не на шутку. Но больше всего ее беспокоил не поднимавший в Германии голову фашизм, а то, что ей никак не удавалось забеременеть.

– Да не волнуйся ты так, дорогая, – сказал ей Адам, когда прошел еще один месяц. – Нам с тобой некуда торопиться. Тебе всего лишь двадцать один год. Впереди еще полным-полно времени.

Она хотела было возразить, что пусть ей всего только двадцать один, но они недавно отметили его сорокапятилетие, однако, разглядев морщины в уголках губ Адама, Элизабет решила воздержаться от подобного рода замечания. В последнее время он очень много работал, понимая, что дела компании напрямую зависят от его собственных усилий. Он видел огромные очереди за пособиями по безработице. Успех его компании обеспечил бы работой десятки людей. Его густые волосы были, как и прежде, курчавыми и плохо слушались щетки. Но за последнее время в них прибавилось серебристых нитей, а когда он улыбался, вокруг рта и глаз собирались морщинки.

– И все-таки мне кажется, что лучше сходить к врачу, – сказала она, протянув руку за очередным тостом. – Я не хочу больше ждать, Адам. Я мечтаю стать матерью.

Он широко улыбнулся:

– А ты подумала о том, какой неуклюжей и толстой сделаешься, как будешь выглядеть на сцене беременной, исполняя Бартока?

– Концерт, посвященный Бартоку, состоится через два месяца, – сказала она с легким зудом нетерпения. – К этому времени я еще не стану толстой и неуклюжей.

Она взглянула на часы, ее мысли с материнства переключились на музыку, чего, собственно, и добивался Адам.

– Господи, как поздно! Через полчаса у меня репетиция! Давай, дорогой, поторопимся!

Посвященный Бартоку концерт в Альберт-холле имел ошеломляющий успех. В конце года именно Элизабет поручили представлять Великобританию на Первом международном конкурсе имени Шопена в Варшаве. Как ни трудно было Элизабет поверить в это, но после отборочных туров она считалась претенденткой на первое место и только в финале уступила первенство. Это был оглушительный успех, и с этого момента Элизабет уже больше не сомневалась, что суждено сбыться ее самым радужным мечтам: она будет пианисткой международного уровня.

Адам гордился успехами жены, но испытывал некоторую тревогу. Он отлично понимал, как важна для Элизабет музыка, и получал удовольствие, давая Элизабет возможность заниматься. Но он не предполагал, что ее музыкальные занятия могут в корне изменить их семейную жизнь. После шопеновского конкурса в Варшаве последовали музыкальные состязания в Брюсселе и Вене. Ему не всегда удавалось сопровождать Элизабет, и потому он втайне ненавидел музыку, вынуждавшую его разлучаться с женой. Адам также был недоволен тем, что, пока Элизабет репетирует, они должны быть врозь те долгие часы.

На май будущего года она была приглашена в турне по Соединенным Штатам. Концерты должны были продлиться восемь недель.

– Восемь недель?! – Адам с ужасом уставился на нее. – Но это невозможно, Бет. Я не в состоянии покинуть Лондон на два месяца.

– Я понимаю, – сказала она, ласково просовывая свою ладонь в его руку. – Я буду очень по тебе скучать, дорогой.

Он не мог поверить своим ушам.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что принимаешь это предложение?!

Она в свой черед была изумлена таким поворотом дела.

– Разумеется, я должна поехать. Это ведь такая замечательная возможность! Два концерта в Карнеги-холле! Один концерт в Чикаго и бог знает сколько еще выступлений в других городах!

У Адама все похолодело внутри. Он отлично понимал, что в Америке ей без него скучать не придется. Во всяком случае, не так, как ему без нее. А потом ее пригласят и в другие турне, и они еще больше отдалятся друг от друга. Прикрыв глаза, Адам припомнил, как укорял Джерома за желание постоянно держать дочь на привязи, называл друга эгоистом. Но ведь если он запретит ей ехать в Америку, то ничем не будет отличаться от Джерома. Позволить же ей поехать – значит приблизить конец их совместной жизни. Их пути разойдутся окончательно.

Элизабет и Адам сидели в гостиной «Фор Сизнз». Было субботнее утро, они ждали к обеду из Парижа принцессу Луизу Изабель с ее новым любовником. Адам пообещал встретить их в аэропорту. Через час нужно было выезжать.

Впервые в жизни Адам испытывал испепеляющую, нестерпимую ревность. Будь даже у Элизабет роман с другим, она тогда едва ли проводила бы больше времени вдали от Адама. Он сжал кулаки. Черт бы все побрал!.. Сопернику Адам смог бы пару раз врезать по челюсти. Но рояль ведь не ударишь глупо...

Адам отпрянул от Элизабет и подошел к окну. Так он простоял некоторое время, сунув кулаки в карманы.

Он ревновал ее к музыке, ревновал так сильно, что готов был задохнуться от прилива чувств.

Элизабет закусила губу, понимая причину такой перемены в настроении Адама. Он не хотел, чтобы она уезжала. И в то же время не просил, чтобы осталась. От разочарования Элизабет хотелось закричать в голос. Подумать только, концерты в Карнеги-холле! Это ведь будет самое запоминающееся, самое важное событие в ее профессиональной карьере! Но, глядя сейчас на напряженную спину Адама, Элизабет понимала, что никуда не поедет. Слишком велика цена такой поездки!

Она подошла к Адаму. А что, если она готова пойти на эту жертву, осознавая свою холодность в постели и неспособность отвечать на страсть Адама? В первые месяцы замужества ее ничто не волновало, так как она была уверена: всему свой черед. Теперь же Элизабет понимала, что хотя и любит Адама, но никогда с ним не испытает удовлетворения.

– Ты совершенно прав, дорогой, – нежно произнесла она, беря его за руку. – Действительно, восемь недель – долгий срок. Я не дам согласия. Может, вместо Америки мы могли бы на недельку-другую съездить куда-нибудь отдохнуть? Во Францию, скажем? Или в Испанию?

Он ощутил громадное облегчение. Несколько секунд Адам не мог вымолвить ни слова. Затем с напускной грубостью произнес:

– Нет, только не в Испанию.

Он испытывал стыд оттого, что был не в состоянии отказаться от щедрого подарка Элизабет, сказать ей, что два месяца не такой уж длительный срок и что ей все же лучше было бы поехать.

– В Испании идет гражданская война. Наверняка Луиза Изабель очень расстроена тем, что там сейчас происходит.

– Тогда во Францию, – сказала Элизабет, радуясь тому, что Адам не смотрит на нее и потому не видит, какое жалкое у нее выражение лица. Она попыталась придать своему голосу больше воодушевления: – Может, там мы сможем зачать ребеночка. Врач сказал, что никаких физических отклонений у меня нет. Может, все дело в том, что мне нужно побольше отдыхать и расслабляться. Поедем на Лазурный берег и остановимся в «Эден Рок». Нигде в мире не отдохнешь так, как там.

Они купались и загорали, смеялись и болтали, но оба понимали, что на безоблачном небе их семейного союза появилась первая тучка, которую ни один из них не в силах разогнать. Адам занимался с Элизабет любовью часто и нежно, но желанная беременность так и не наступила.

– Неужели это и вправду так важно, Элизабет? – спросила ее принцесса Луиза Изабель, когда Адам и Элизабет по пути в Лондон заехали в Париж, где сейчас жила принцесса. – Это ведь прервет твою музыкальную карьеру и на какое-то время очень осложнит жизнь. А если, например, пригласят в Америку? Беременной ты ведь не сможешь туда поехать. Тебя же от огорчения удар хватит.

– Именно, – сказала Элизабет каким-то подозрительно странным деревянным тоном. – Конечно, удар хватит. Как ты думаешь, это правда – то, что журналы печатают про принца Эдуарда и миссис Симпсон? Французские журналы столько об этом пишут, а в Англии – ни строчки в прессе. Разве только время от времени проскальзывают упоминания, что «среди гостей принца Уэльского была также и миссис Уоллис Симпсон». Что-то в таком роде. И ничего определенного.

Принцесса Луиза Изабель и сама была рада сменить тему разговора. Отсутствие ребенка все больше расстраивало Элизабет.

– Французы уверяют, что принц влюблен в нее и намерен сделать своей женой. Может, это и так. Но в таком случае мне его очень жаль. Ведь их брак невозможен. – Тон принцессы Луизы Изабель не позволял усомниться в ее абсолютной компетентности в этом вопросе. – Во всяком случае, он не сможет жениться, если, конечно, хочет сохранить корону.

Месяц спустя принц стал королем, и Элизабет с огромным интересом наблюдала за его попытками сделать Уоллис Симпсон королевой. Какое-то время Элизабет была уверена, что парламент пойдет на компромисс, позволит Эдуарду остаться королем и после жениться на Уоллис, хотя, возможно, она и не будет именоваться «ее величеством». Но Элизабет оказалась не права. Правительство и король так и не пришли к соглашению, и 11 декабря Эдуард отрекся от престола.

– Во всяком случае, куда приятнее читать обо всех этих перипетиях, чем о фашистах, – устало сказал Адам, подкладывая очередное полено в камин. – Но как наше и французское правительства решились на невмешательство в испанские события, этого я никак не могу понять. Тем более сейчас, когда Гитлер и Муссолини официально заключили союз. Боже, что будет с Европой, если эта парочка вместе отправится на охоту?!

– Будет ли это означать войну? – спросила Элизабет, откладывая ноты, которые она внимательно изучала.

На лице Адама появилось мрачное выражение. Он уже воевал и был до поры до времени убежден, что война, в которой он сражался, должна была стать последней на земле. И вот теперь разгорался новый военный пожар, а он уже вышел из призывного возраста.

– Да, может начаться новая война, если никто не удосужится обуздать этого Гитлера, – сказал он, наблюдая, как брошенное в камин полено занялось пламенем, распространяя смолистый запах. – Его действия в Рейнской области – только цветочки, ягодки будут впереди. Это со всей очевидностью вытекает из его выступлений.

Некоторое время они молчали, каждый думал о своем. Речи фюрера заставляли холодеть от страха тысячи евреев, живущих в Европе. Гитлер провозгласил, что все евреи, рожденные на территории Германии, не могут считаться полноправными немецкими гражданами. И что браки между евреями и неевреями отныне не имеют законной силы.

– Гадкий коротышка! – сказала Элизабет и поежилась, несмотря на то что в комнате от камина было очень тепло. – Было бы здорово, если бы на него нашли управу.

Увы, управы не нашлось. К 1938 году война из возможной сделалась неизбежной, и в сентябре того же года британское правительство провело мобилизацию военно-морских сил страны. Гитлер уверял, что Чехословакия – последняя территория, на которую имеет виды Германия. Премьер-министр Чемберлен отправился в Мюнхен и безуспешно пытался содействовать установлению мира.

Адам с возрастающим негодованием следил за развитием международной ситуации.

– Неужели Чемберлен не видит, что выставляет себя в дурацком свете? Диктаторы вроде Гитлера не держат слова и не намерены соблюдать мирные соглашения, даже подписанные ими же! Они уважают только силу!

К февралю следующего года Гитлер, не удовольствовавшийся Чехословакией, уже зарился на Польшу.

– Что я говорил! – воскликнул Адам. – Пройдет буквально несколько месяцев, может, даже несколько недель, и нам опять придется воевать с Германией. Сегодня же пойду в Военное министерство. Хотя для призыва в действующую армию я уже староват, но надеюсь, что какая-нибудь канцелярская работа для меня найдется.

Элизабет никогда прежде не видела мужа таким расстроенным.

– Но черт меня подери, я вовсе не готов удовлетвориться тем, что буду сидеть за каким-то паршивым столом!

Элизабет провела весь день за фортепиано. Через месяц ей нужно было исполнять Моцарта, а в апреле предстоял концерт из произведений Баха. Все ее помыслы были сосредоточены на музыке, которую ей придется играть. Музыка звучала у нее в голове, а левая рука механически двигалась, словно брала аккорды. Элизабет вздохнула и попыталась отключиться.

– И когда же ты туда пойдешь? – спросила она, улавливая внутреннее напряжение мужа и понимая, что Адам уже сделал выбор.

– Не знаю. – Он несколько раз прошелся по комнате, внезапно остановился напротив Элизабет и внимательно посмотрел ей в глаза; именно в эту секунду она поняла, что Адам лжет.

– Бет... – Он взял ее руки в свои. – Бет, ты не будешь против, если мы вместе уедем из Англии, прежде чем захлопнется капкан войны? И прежде чем меня посадят за стол в военном ведомстве?

– Покинуть Англию?! – Последние аккорды Моцарта и Баха сами собой растаяли в воздухе. Элизабет недоуменно смотрела на мужа. Кровь отхлынула от ее лица. – Ты имеешь в виду, не уехать ли нам в Америку, да? Убежать?!

Брови сошлись у Адама на переносице.

– Господи, да нет же! Я вовсе не намерен никуда убегать. Наоборот, я хочу принять участие в грядущих событиях.

– Где же ты хочешь принять в них участие? – недоумевающе спросила она. – Я что-то не пойму.

Он крепко сжал ее руки.

– Угроза войны исходит не только от Германии, Бет. Япония вот уже пять лет воюет с Китаем. А я почти уверен, что если Англия объявит войну Германии, то японцы не преминут воспользоваться ситуацией и двинут войска на Гонконг и Сингапур.

Ей стало тяжело дышать, кровь стучала в висках. Не может быть, что он имеет в виду то, чего она боялась! А как же концерт Моцарта?.. А Бах и предстоящий через четыре месяца брюссельский конкурс исполнителей?

– Ты, конечно, извини, Адам, – сказала она, искренне надеясь, что ее страхи беспочвенны. – Но я ничего не понимаю.

Его пальцы сильно сжали ее запястья. – Я хочу уехать в Гонконг, – энергично произнес он. – Когда начнется война, я тоже хочу бить врага!

Глава 6

Совершенно ошеломленная, Элизабет уставилась на мужа.

– В Гонконг?! – переспросила она. Ее голос прозвучал надтреснуто и ненатурально.

Он утвердительно кивнул и погладил ее по волосам.

– Одна из наших дочерних компаний находится в Гонконге. Лей Стаффорд, глава компании, сказал, что, хотя большинство тамошних жителей всерьез не думают о возможном нападении японцев, сам он этого не исключает. И потому советует временно, до прояснения ситуации, приостановить наши инвестиции в бизнес в Гонконге.

Она продолжала смотреть на Адама. За семь лет, что они прожили вместе, между ними никогда не случалось серьезных размолвок. Ближе всего к ссоре они подошли тогда, когда Элизабет предложили восьминедельное турне по Америке. Она тогда поняла, что если вопреки желанию Адама поедет, то их союз серьезно зашатается. И потому не поехала. Элизабет тогда сумела справиться с собой, проглотила обиду, успокаивая себя тем, что впереди будут еще и другие приглашения, которые не внесут разлад в ее семейную жизнь. Но сейчас Адам предлагал нечто несусветное. Он предлагал ей бросить Академию, оставить Лондон, отказаться от музыкальной карьеры, как когда-то, много лет назад.

– Нет... – прошептала она, и ее ногти впились ему в ладонь. – О нет... нет!

Адам продолжал, будто она не произнесла ни звука:

– У Японии хорошие отношения как с Германией, так и с Италией. Она вполне может рассчитывать в случае необходимости на поддержку этих государств. И кроме того, Япония – настоящий агрессор. Посмотри только, как они ведут себя в Китае! Стаффорд говорит, что японские войска движутся к югу. Огромный контингент высадился недалеко от Амоя, за триста миль от Гонконга. Если у японцев есть соответствующие намерения, в этой позиции им будет очень удобно атаковать Гонконг. – Он посмотрел Элизабет прямо в глаза. – Стаффорд уверен – и я склонен разделять его мнение, – что, если в Европе разразится война, японцы именно так и поступят.

Она сидела у камина в глубоком мягком кресле, но при этих словах Адама поднялась, чувствуя слабость в коленях; свет лампы красиво отражался в ее волосах.

– И стало быть, если они нападут, ты хочешь быть там? – чуть слышно спросила она. В ее голосе появилась какая-то новая нотка.

Он подумал, что странная реакция Элизабет объясняется главным образом его возрастом. Краска прилила к его щекам.

– Да, – резко ответил он, вытаскивая из кармана пиджака трубку и кисет с табаком. Нервно набив трубку, Адам продолжил, стараясь не встречаться с Элизабет взглядом: – Это вовсе не так ужасно, как может показаться, Бет. Я из тех, о ком говорят – военная косточка. Мне следовало бы давным-давно понять это, и я бы уже сделал карьеру в армии. Но в юности карьера меня совершенно не интересовала. Кроме того, я полагал, что после Первой мировой войны мне уже никогда не захочется заниматься военным делом. – Он закурил и пустил в потолок длинную струю дыма.

Элизабет прислонилась к каминной полке. В ее лице не было ни кровинки. Она с ужасом поняла, что музыка, все ее будущее концертирующей пианистки совершенно не интересуют Адама. Ему даже в голову не пришло, что ее недоумение отнюдь не связано с его возрастом. Элизабет нервно облизала губы. Она инстинктивно поняла, что, объясняя свое нежелание ехать в Гонконг музыкальными интересами, проиграет еще не начавшуюся битву. Адам подумает, что музыка значит для нее больше, чем он, ее супруг. Положение окажется безвыходным, и прежняя жертва Элизабет (когда она не поехала с концертами в Америку) окажется напрасной. Она заговорила, стараясь тщательно подбирать слова. Ей хотелось дать понять мужу, насколько нелогично его предложение.

– Видишь ли, Адам, тебе сорок девять. Надеюсь, ты не рассчитываешь, что тебе позволят принять участие в активных боевых действиях?

Еще не закончив фразу, Элизабет поняла, что этого не следовало говорить. Румянец, окрасивший его щеки, стал багровым.

– Черт побери, Бет! Ты рассуждаешь совсем как председатель призывной комиссии. Я вовсе не такой старый, если уж на то пошло. Я гожусь для войны ничуть не меньше, чем любой молокосос из тех, кого они обычно призывают. Но кроме того, у меня немалый военный опыт. В армию непременно должны брать мужчин вроде меня, тех, кто достойно проявил себя на полях сражений, кто понюхал пороху и знает, что к чему.

Она никогда прежде не видела его таким разгневанным. Ее сердце сильно колотилось. Стало быть, Адам заявил о поездке в Гонконг не сгоряча. Он наверняка все долго и тщательно обдумывал, прежде чем заговорить об этом. И уже принял окончательное решение. Элизабет охватил панический страх, ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не выдать своих истинных чувств.

– Но если даже ты и прав, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал мягко и рассудительно, – и Япония намерена атаковать Гонконг и Сингапур, что же тогда будет с мирными гражданами? Не окажутся ли они в опасности?

Он нахмурился, словно не понимая, о чем она вдруг заговорила.

Вместо страха Элизабет испытала нетерпение. Она сильно сжала кулаки, так что ногти вонзились в ладони.

– Ты ведь хочешь, чтобы я поехала с тобой, Адам? – Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Он согласно кивнул.

Элизабет поглубже вздохнула, чтобы успокоиться. Ей показалось, что она сумела нащупать ахиллесову пяту мужа. Адам не станет подвергать ее ненужной опасности.

– Но если я поеду с тобой, – рассудительно заговорила она, – и если японцы действительно нападут на остров, я окажусь в чрезвычайно опасной ситуации.

Его морщины разгладились.

– Боже правый, нет! – сказал он удивленно. – Бет, дорогая, неужели ты думаешь, я взял бы тебя туда, угрожай тебе хоть малейшая опасность? Японцы могут атаковать Гонконг и Сингапур лишь для того, чтобы заявить свои права на Малайский полуостров и Филиппины. Но им никогда и ни при каких обстоятельствах не удастся захватить Гонконг. Настоящие боевые действия могут быть лишь на материке. В Гонконге ты окажешься в гораздо большей безопасности, дорогая, чем здесь, если Гитлер решит напасть на Англию.

Она прислонилась спиной к каминной полке. Последняя надежда избежать ссоры исчезла.

– Не грусти, моя прелесть, – сказал Адам и, сделав несколько шагов к Элизабет, заговорил более низким голосом. – Тебе там понравится. Стаффорд говорит, что климат там изумительный, а развлечений столько, что тебе и не снилось. Мы будем отлично проводить время.

– Нет, – сказала Элизабет, и хотя произнесла это слово негромко и напряженно, в ее тоне не слышалось ни тени извинения либо душевных колебаний. – Нет, Адам, я не поеду в Гонконг. Да и как я могу туда ехать? Через несколько недель мне предстоит играть Моцарта, в апреле – Баха. Кроме того, я потратила не один месяц, готовясь к конкурсу в Брюсселе. Я на пороге тех свершений, о которых всегда мечтала. Я не намерена отказываться от своего счастья. Словом, ехать мне никак нельзя.

Влепи она ему пощечину, Адам и тогда едва ли выглядел бы более потрясенным. Его рука упала с плеча Элизабет. Адам отстранился от жены.

– Я объяснил причины, по которым нам следует ехать, – сдерживаясь, чтобы не взорваться, сказал он. – Надеюсь, ты понимаешь, что основания более чем весомые.

Элизабет всегда опасалась и избегала конфликтов – и вот теперь оказалась лицом к лицу с неизбежностью ссоры. Она все прекрасно понимала, но Адаму были недоступны ее аргументы. И Элизабет была уверена, что муж никогда не сумеет ее понять. Ее музыка, ее стремление добиться широкого признания и успеха – все это было для него тайной за семью печатями. Хотя Адам постоянно говорил об ином, но понимал ее музыкальные амбиции не больше, чем отец. Для него, как раньше для Джерома, музыка была чем-то второстепенным, вроде не слишком приятной обязанности, которую тем не менее следует исполнять. При случае музыка могла стать предметом их гордости, но, вступая в противоречие с их желаниями, непременно воспринималась как нечто незначительное и раздражающее.

– Очень хорошо понимаю, Адам, – тихо сказала она и подошла к нему. – Но это неразумно. Допустим, начнется война и на Востоке. Но ведь и там мирное население окажется столь же беспомощным, как и в случае войны в Европе.

На его щеках заходили желваки. Адам произнес с какой-то не свойственной ему злостью:

– Мы говорим сейчас об ином. Не так ли? Повисла напряженная тишина, такая плотная, что слышно было, как тикают часы и трещат дрова в камине.

– Именно так, – согласилась Элизабет.

Отсветы огня плясали у нее на волосах. И как это уже случалось раньше, когда Элизабет была ребенком, Адам подивился тому, как непреклонна эта красивая женщина. Под внешностью нежной, любящей женщины таилась твердая натура. Как упорно, помногу часов кряду она могла заниматься музыкой. Адам резко отвернулся, чтобы не видеть ее взгляда: против такого сильного, как у Элизабет, характера Адам был бессилен. Он никогда не признался бы даже самому себе, но одной из главных причин для отъезда в Гонконг было его подспудное желание оторвать жену от ее музыки. В Гонконге у Элизабет было бы больше времени для него. Адама все больше раздражало, что она проводит за инструментом так много времени. В Гонконге этому был бы положен конец. Адам понимал также, что, сколько ни сверли Элизабет гневным взглядом, толку от этого не будет.

У Адама оставалось лишь право просить.

– Бет, я ведь раньше тебя ни о чем не просил, – заговорил он, и его голос вдруг сделался усталым. – Пожалуйста, не покидай меня, дорогая. Я этого не вынесу. – И, не взглянув ей в глаза, он поспешно вышел из комнаты. Плечи Адама были опущены, а вся фигура явно указывала на то, что ему немало лет.

Элизабет поняла: Адам рассчитывает, что она кинется за ним следом. Но она осталась на месте. Повернувшись, Элизабет внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале, оправленном в золотую раму, что висело над камином. Вот и опять пришлось вступить в конфронтацию с эгоистом, которого она очень любила. Но раньше, еще ребенком, пытаясь возражать отцу, она в конце концов была вынуждена подчиняться, так как в действительности выбора у нее не было.

В зеркале она видела зеленоглазую женщину, которая твердо смотрела на Элизабет. Она уже не ребенок. Решение она приняла окончательное и не собирается от него отказываться, как когда-то. Она не бросит свою музыкальную карьеру и не уедет.

Огонь уже угасал, тихонько посвистывая, дрова отчаянно разбрасывали искры. Элизабет подбросила в камин еще полено. Но если она не поедет в Гонконг, Адам отправится туда один. Это будет означать конец их совместной жизни.

– О Господи! – сказала она с чувством. Окажись рядом Адам, ее тон очень бы его удивил. – Черт возьми! Проклятие!

Опершись о каминную полку, Элизабет смотрела на тихую пляску огненных языков. Всю жизнь Адам неизменно бывал рядом, когда она в нем нуждалась. Теперь он нуждается в ней. И хотя Элизабет приняла решение, она воздержалась от того, чтобы бежать вслед за мужем наверх, в спальню. Она слишком любила Адама, чтобы причинить ему боль, выказывая свое отвращение и горечь. И Элизабет, как всегда, когда требовалось восстановить душевное равновесие, села за рояль. Спустя несколько часов Адам проснулся от мощных звуков концерта Прокофьева.

– Господи, неужели он серьезно? – обратилась принцесса Луиза Изабель к Элизабет. Они пили чай с пирожными в изящном салоне магазина «Фортнум энд Мэсонз».

Элизабет утвердительно кивнула. Она не склонна была сейчас обсуждать ни намерение Адама отправиться на Восток, ни собственное нежелание сопровождать мужа. Луиза Изабель и Элизабет с утра ходили по магазинам, и сейчас красивые яркие пакеты с покупками лежали у столика.

– Он говорит, что ему сорок девять лет и, даже если разразится война, его не призовут в действующую армию. Что единственное, на что он может рассчитывать, – это на кабинетную работу в военном ведомстве.

На принцессе была шикарная шляпка с вуалью. Луиза Изабель картинно возвела к небу выразительно сверкнувшие глаза.

– Но, Боже мой, ведь если и вправду начнется война – хотя сэр Чемберлен и уверен, что ее удастся избежать, – почему Адаму нужно в ней участвовать? Он ведь воевал в четырнадцатом году, не так ли? Ему, кажется, дали Военный Крест за храбрость? Так какого же черта ему опять лезть в эту бойню?

Элизабет в ответ лишь тяжело вздохнула. Она-то была уверена, что Луиза Изабель удовольствуется кратким объяснением.

– Я и сама ума не приложу, – вполне искренне сказала она. – Но тем не менее он порывается сражаться на переднем крае. Уверена, что там, на Востоке, у него будет куда больше шансов, чем в Европе.

Луиза Изабель с сочувствием и озабоченностью взглянула на Элизабет, машинально проведя рукой по роскошному боа из двух красных лисиц, накинутому на ее плечи. Лисьи мордочки свешивались на элегантное платье, а хвосты ниспадали на спину принцессы.

– Как же в таком случае твоя музыка? – без обиняков спросила Луиза Изабель. – Что будет с твоей карьерой? Полагаю, он не настаивает, чтобы ты ехала с ним?

Элизабет поморщилась, но вслух ничего не сказала. Принцесса редко переходила на свой родной язык и еще реже употребляла крепкие словечки. Сейчас она изменила и тому и другому правилу.

– Черт бы его побрал! – с чувством сказала она по-испански. – Каким же он бывает подчас безмозглым! И каким недальновидным! Конечно, ты не собираешься туда ехать?

Элизабет налила себе вторую чашку чая. Ее лицо побледнело.

– Видите ли, Луиза, Адам всегда был очень добр и внимателен ко мне. И я просто не могу ему отказать. Для него это очень важно. Пожалуйста, постарайтесь и меня понять.

Принцесса открыла было рот, чтобы уверить Элизабет, что она все прекрасно понимает, но так ничего и не смогла сказать. Сейчас она поняла то, о чем следовало бы молчать.

Вот уже семь лет она наблюдала за Гарландом и его семейной жизнью. И до сих пор Луиза Изабель не замечала ни малейшего признака того, что он не вполне счастлив и не во всем принимает свою жену. Но сейчас принцесса задумалась: возможно, ее предположение, что Элизабет вышла замуж за Адама потому, что он в некотором смысле заменил ей отца, справедливо. Причем заменил очень умело и тонко. Сейчас шестым чувством принцесса поняла: так оно и есть. Элизабет вышла замуж, не будучи влюблена в Адама так страстно, как он в нее. Она просто хотела заменить им отца. И если Элизабет действительно готова сопровождать его в Гонконг именно тогда, когда ее имя стало известным в музыкальных кругах Лондона, причина вовсе не ее любовь, а скорее чувство вины перед ним.

Она задумалась о том, осознает ли сама Элизабет эту невеселую истину. Глядя на нее сейчас, Луиза понимала, что спрашивать об этом не стоит. Несмотря на их двадцатилетнюю разницу в возрасте, Элизабет никогда не воспринимала ее как представительницу иного поколения, так что не следовало сейчас об этом вспоминать. И принцесса поспешно сказала, впрочем, не слишком уверенно:

– Боже, как же часто я скучаю без Джерома!

Элизабет затушила сигарету в стеклянной пепельнице.

– И я тоже, Луиза. Я тоже.

– Отплываем семнадцатого числа следующего месяца, – сказал ей Адам.

Элизабет в ночной рубашке сидела за туалетным столиком в спальне их кенсингтонского дома и расчесывала волосы. Адам уже разделся и лег. Вокруг были разбросаны проспекты разных судоходных компаний. В одной руке он держал блокнот, в другой – карандаш. Элизабет медленно опустила щетку.

– Семнадцатое – это как раз за три дня до моего исполнения концерта Моцарта. – Ее глаза встретились в зеркале с взглядом Адама.

– Я знаю. – В его взоре была такая твердость, какую раньше Элизабет видеть не приходилось.

Она обернулась и в упор посмотрела на него. Ее охватило ощущение deja vu[4]. Казалось, она сидит в ресторане «Савой» и слышит отцовские слова: «У тебя еще будет много других концертов, Элизабет. Целая куча! А сейчас самое главное, чтобы мы оставались вместе...»

Но несмотря на уверения отца, не было у нее множества концертов. Вообще долго не было никаких выступлений. Адам как-то признался, что называл ее отца эгоистичным чудовищем, не позволяющим дочери заниматься музыкой. И вот теперь он сам поступает точно так же. Элизабет не была уверена, осознает ли он, как в этом отношении похож на Джерома. Внимательно посмотрев Адаму в глаза, она пришла к выводу: да, осознает. Осознает и стыдится этого.

Его волосы были взъерошены, пижама расстегнута на груди.

– Ты нужна мне, Бет, – с какой-то удивительной детской простотой и откровенностью сказал он, словно угадав ее мысли.

Она испытала прилив нежности. Он нуждался в ней, любил ее, всегда с предельной добротой и терпением относился к ней. И вот сейчас он просит об одолжении. Он хочет чувствовать себя моложе своих сорока девяти лет. Ему необходимо сознавать, что он участвует в защите отечества на передовых рубежах. Он во что бы то ни стало решил избежать унизительного сидения в кабинете военного ведомства, в то время как другие, более молодые мужчины будут участвовать в боях.

По толстому ковру Элизабет подошла к Адаму. Он обнял ее за талию и крепко уткнулся лицом в гладкую нежную кожу под грудью. Она прижалась головой к его щеке. У Элизабет было такое чувство, словно она внезапно постарела.

– Хорошо, отплываем семнадцатого, – через силу выговорила она.

Адам движением плеч выдал свое облегчение. Он притянул ее к себе и усадил на постель.

– Я люблю тебя... люблю тебя... люблю, Бет, – сдавленно шептал он, задыхаясь от чувства внезапно нахлынувшей благодарности. Его руки были ловкими и быстрыми, когда он снимал с Элизабет шелковое белье. – Все у нас будет хорошо, дорогая, я обещаю. А сейчас я покажу, как ужасно люблю тебя...

Когда Адам уже спал, Элизабет осторожно, чтобы не разбудить его, соскочила с постели и набросила на плечи пеньюар. Было чуть за полночь, луна ярко сияла в небе, заливая комнату своим светом. Элизабет спустилась вниз, заварила чай и, попивая его здесь же, на кухне, думала о том, как было бы замечательно наконец забеременеть. В таком случае ей пришлось бы очень скоро возвратиться в Англию. Возвратиться к нормальной жизни.

Последние шесть лет ее преподавателем был профессор Хэрок, уроженец России. Он был очень строг к Элизабет. Его переменчивый и взрывной характер поначалу вызывал у нее чувство неподдельного ужаса.

Когда она доиграла произведение до конца, он сдержанно кивнул, выражая тем самым свое благорасположение.

– Что ж, недурственно, – сказал он. – Теперь это звучит темпераментнее, громче, и общее впечатление куда лучше. – Он улыбнулся, что случалось очень редко. – А теперь поговорим о Брамсе. Я настаиваю, чтобы вы не игнорировали его произведений.

Элизабет застонала, выражая свое сдержанное отчаяние. Разговоры о фортепианных концертах Брамса с преподавателем были чем-то вроде интимной шутки. Когда профессор Хэрок впервые предложил ей сыграть концерт Брамса, это предложение повергло ее в смертельный ужас: Элизабет категорически отказывалась, будучи уверенной, что нечего и пытаться сыграть такую трудную вещь.

– Глупости! – отрезал Хэрок и жестом заставил ее замолчать. – У меня вызывает возмущение то, что Четвертый концерт Бетховена, как и концерт Шумана, почему-то принято считать дамскими произведениями, тогда как концерт Брамса рассматривают как сугубо мужскую вещь. Дескать, только мужчина может рассчитывать на его удачное исполнение. Это просто смешно! Я уверен, что вы справитесь с этим концертом! После этого разговора Элизабет отправилась домой и с невероятным упорством разучивала ноты, а затем целых две недели героически боролась с партитурой, сложнее которой ей еще не приходилось встречать за свою исполнительскую карьеру.

– Подходите к партитуре творчески. Учитесь распределять свои силы, чтобы и самой испытывать удовольствие, сидя за инструментом, – советовал ей профессор Хэрок.

По мере сил она старалась следовать этим пожеланиям. Даже когда Элизабет не сидела за роялем, она мысленно воспроизводила музыку, все более и более убеждаясь в том, что никогда прежде ей не доводилось иметь дело с таким великолепным музыкальным произведением.

– Ну как, вы готовы? – спросил у нее профессор Хэрок, чувствуя ее волнение. – Тогда прошу вас, начинайте.

Она знала, что он не станет поправлять ее, а будет молчать на протяжении всего исполнения, пока она без подсказок не сыграет концерт целиком. Собравшись, призвав на помощь всю свою выдержку, Элизабет подняла руки и после секундного колебания опустила их на клавиатуру.

Музыка была поистине титаническая. Элизабет полностью растворилась в звуках, которые все дальше и дальше уносили ее душу. Тонкий ручеек пота струился у нее по виску. Элизабет полагала, что исполняла сложную музыку и раньше, но теперь поняла, что структура произведения Брамса значительно превосходит по сложности все, что ей когда-либо в прошлом доводилось играть. Эта музыка была сродни храму без сводов: она поднималась ввысь и уносила все мелкое и ничтожное прочь, требуя от исполнителя всех его сил.

Когда наконец Элизабет закончила, она была мокрая от пота, руки дрожали от усталости и огромного напряжения.

– Вот видите, – сказал профессор Хэрок с явным удовлетворением. – Стало быть, это можно сыграть? И вы только что это продемонстрировали.

Их взгляды встретились, и Элизабет охватил такой восторг, какого она никогда не испытывала прежде.

– Завтра мы попробуем опять с первых трех восходящих нот allegro non troppo.

От ее восторга не осталось и следа: она вспомнила о том, что должна сейчас ему сказать. При этой мысли тошнота подступила к горлу.

– В чем дело? – спросил он, увидев выражение ее глаз. Брови профессора хмуро сошлись на переносице. – Это все из-за Брамса? Он труден для вас?

Она отрицательно покачала головой и повернулась к профессору вместе с табуретом.

– Нет, – твердо ответила она и положила руки на колени. – Я хочу вам кое-что сказать.

Он недоуменно посмотрел на нее. Услышав, что Элизабет не будет участвовать в концертах, профессор Хэрок застыл как пораженный громом. Он никак не мог осознать, что ее не будет в Европе во время брюссельского конкурса, и что Элизабет даже не представляет себе, когда сможет вернуться в Европу.

– Но это невозможно! – вновь и вновь повторял он. – Не могу понять... Это что-то немыслимое! Невероятно!..

– Мне очень жаль, профессор, – смогла наконец произнести Элизабет. Ее голос от внутренней боли звучал неестественно.

– Жаль, вы сказали? – Он отодвинул свой стул и грозно поднялся во весь рост. – Вы сами-то понимаете, что говорите? Понимаете, от какой возможности отказываетесь? Боже правый, деточка! Да ведь вы одна из наиболее одаренных исполнительниц, которых мне когда-либо доводилось встречать! Я почти уверен, что вы сумеете победить в брюссельском конкурсе! И тогда устроители Международного конкурса исполнителей будут обивать ваш порог!

Она поднялась, чувствуя слабость в ногах. Ее лицо было таким бледным, что профессор испугался, как бы она не упала в обморок.

– Я все понимаю, – безразлично произнесла Элизабет, не в силах больше это выносить. – До свидания, профессор Хэрок.

– Элизабет, подождите! – В его голосе гнев сменился озабоченностью. – Может, вы больны? Может, произошло нечто ужасное, о чем вы не решаетесь мне рассказать?

Она отрицательно покачала головой. Его озабоченность подействовала на Элизабет сильнее, чем недавний гнев.

– Нет. До свидания, профессор. – И прежде чем он попытался задержать ее, она выбежала из комнаты и помчалась по коридору. Слезы застилали ей глаза.

Две недели спустя они поручили «Фор Сизнз» заботам экономки. Заперли и дом в Кенсингтоне, оставив ключи лондонскому поверенному в делах Адама. Не устраивая никаких прощальных вечеринок, ни с кем не простившись, они отправились из Лондона в Саутгемптон.

– Надеюсь, ты не против, если никто не будет нас Провожать, Бет? – спросил Адам, когда они уже сидели на заднем сиденье такси и через мост Ватерлоо ехали к вокзалу.

– Нисколько.

Он взял ее руку в свою.

– Луиза собиралась проводить нас, но ее пригласили на крестины куда-то в Дербишир, и ей не удалось отвертеться. В противном случае на нее очень бы обиделись.

Луиза была единственным человеком, с кем Элизабет действительно хотела бы попрощаться, но они уже обо всем поговорили и Луиза все ей объяснила про крестины.

Уже вечерело, когда они приехали в Саутгемптон. В лучах заходящего солнца корабль «Восточная принцесса» выглядел чудесно. Впервые за несколько последних недель Элизабет почувствовала, что настроение у нее улучшилось. Никогда раньше не доводилось ей предпринимать длительные морские путешествия, и холодок предвкушения пробежал у нее по спине, когда они поднимались по трапу, приветствуемые дежурным офицером.

– Замечательное судно, не так ли? – с восторгом произнес Адам, когда стюард повел их к каютам. – Полагаю, мы славно проведем время на борту.

Элизабет, как всегда стройная и элегантная, в темно-бежевом костюме с высокими, по моде, плечами и с шоколадного цвета норковым палантином на руке, согласно улыбнулась. Стюард в этот момент как раз обернулся, чтобы сообщить, что все бары на судне уже открыты. Он поймал улыбку Элизабет, и слова вдруг застряли в горле. «Господи, какая красивая женщина!» – подумал он и спешно сверился со списком пассажиров. Она явно слишком молода для супруги мистера Гарланда. Может, дочка? Или племянница? Но как только он отыскал в списке их имена, всякая надежда на романтические отношения растаяла без следа.

– Вот ваша каюта, сэр, – обратился он к Адаму, распахивая дверь и всей душой ненавидя в этот момент старого удачливого кобеля. – Сэр, мадам, надеюсь, вам понравится у нас на корабле.

Каюта была просторной. Вместо привычных коек тут стояли настоящие кровати, имелись ванная комната и удобные встроенные шкафы для одежды и багажа.

– Три с половиной недели в море, – сказал жене Адам, не скрывая своего восхищения подобной перспективой. – Это у нас будет чем-то вроде второго медового месяца.

Элизабет положила норковый палантин на постель, и Адам крепко обнял ее.

– Я люблю тебя, Бет, – сказал он, и его губы, горячие и требовательные, припали к ее рту.

Она понимала, что он готов прямо сейчас заняться любовью. Но Элизабет этого совсем не хотелось. Не сейчас, во всяком случае. Если он будет настаивать, она не выдержит, ее притворства может не хватить. И тогда Адам поймет, что, как бы ни старался, она относится к его нежным и умелым ласкам вовсе не с таким пылом, как он к ее нежностям. Это наверняка его очень расстроит, и все долгое путешествие будет испорчено.

– Давай поднимемся на верхнюю палубу и дождемся отплытия, – предложила она. – Пока еще не поздно, хочу еще разок взглянуть на Англию.

Он усмехнулся.

– Единственный кусочек Англии, который сейчас открывается взгляду, – это мрачные доки Саутгемптона.

– Меня вполне устроят эти доки, – сказала она, взяв его за руку. – Пойдем, а то опоздаем.

По отделанным красным деревом коридорам они поднялись по главному трапу в центральный холл. Огромное изображение Нептуна занимало целую стену. Помещение было забито пассажирами и провожающими, все говорили хором, стараясь перекричать друг друга, раздавались многочисленные громкие, даже чуть истеричные слова прощания.

На верхней палубе было свежо, и Элизабет зябко передернула плечами, пожалев об оставленном в каюте палантине.

– Последний багаж доставили на борт, – пояснил Адам, указав на подъемный кран: огромная пустая веревочная корзина на стреле болталась на ветру.

– Просим всех провожающих сойти на берег, – объявили по корабельной трансляции. Адам и Элизабет, опершись о перила, проследили за тем, как провожающие сошли. Трап убрали и укрепили.

– Через несколько минут поднимут якорь, – с мальчишеским восторгом в голосе сообщил Адам.

В это время к причалу подъехало такси. Открылась дверца, и из машины вышла элегантно одетая дама. На ее длинных красивых ногах блестели тончайшие шелковые чулки; ярко-розовый шерстяной костюм был явно от парижского портного. Ветер трепал лисий мех на плечах дамы. Изящная, украшенная перьями шляпка была лихо заломлена.

– Это же Луиза Изабель! – воскликнула Элизабет и принялась истово махать рукой. – Луиза! Луиза!

Принцесса подбежала к краю причала, увидела, что трап уже поднят, и с коротким смешком развела руками.

– Меня уже не пустят на борт. Опоздала! – крикнула она. – Желаю тебе удачи, Элизабет! Удачи, Адам!

Взвыла сирена, заглушив своим ревом все крики и голоса. Якоря были подняты, и корабль медленно и торжественно отчалил.

– До свидания, Луиза! – крикнула Элизабет. – До-сви-да-ни-я!

Она махала, пока не заболела рука и пока корабль не отошел на почтительное расстояние от причала, когда принцессу уже нельзя было различить в толпе провожавших. Элизабет отвернулась, в глазах у нее стояли слезы. Она молча пошла за Адамом в каюту. Как же ей будет недоставать Луизы!.. Кроме Адама, Луиза была человеком, который соединял для Элизабет прошлое и настоящее.

Единственный на борту судна рояль стоял в салоне первого класса. Корабельный тапер охотно позволил Элизабет играть. По утрам, пока почти все пассажиры еще оставались в каютах, Элизабет садилась за рояль и исполняла произведения Шопена, Моцарта, Баха на инструменте, что раньше был знаком только с музыкой Ирвинга Берлина и Дюка Эллингтона.

Большинство пассажиров возвращались в Гонконг после проведенного в Англии отпуска. Спустя совсем немного времени Элизабет убедилась в правоте слов Лея Стаффорда о том, что в Гонконге никто не воспринимает всерьез военную угрозу со стороны Японии.

– Япония! – презрительно воскликнул пожилой полковник, когда Элизабет попыталась было заговорить с ним о возможном нападении. – Япония! Кто, скажите на милость, заронил в вашу головку подобную чушь? Одно дело, когда японцы нападают на китайцев, драгоценная, но мериться силами с британской мощью – это, скажу я вам, совсем другое. – Он чистосердечно рассмеялся: сама по себе подобная вероятность показалась ему весьма забавной.

И Адам, казалось, перестал думать о будущем нападении. Оказавшись на борту «Восточной принцессы», неспешно бороздившей волны Средиземного моря, направляясь к Суэцкому каналу, он заметно расслабился. Адам подолгу загорал на палубе, играл в теннис и забавлялся метанием дротиков. Чуть не каждый вечер он допоздна танцевал с Элизабет.

Однажды Элизабет довелось услышать замечание одной из пассажирок, и она наконец поняла, почему Адам так настойчиво стремился участвовать в войне.

С миссис Смит, пожилой и порядком выжившей из ума дамой, Элизабет нередко прогуливалась по палубе, сидела в шезлонгах и поддерживала необременительный разговор. Когда они подплывали к Порт-Саиду, Адам подошел к ним; он только что переоделся и был в белом теннисном костюме.

– Очень рада вас видеть, мистер Гарланд, – приветствовала его миссис Смит. – С вашей очаровательной дочерью всегда приятно поболтать. Когда прибудем в Гонконг, мне будет ужасно ее недоставать.

Элизабет улыбнулась, взяла изуродованную артритом руку миссис Смит и невозмутимо поправила:

– Адам – мой муж, миссис Смит, а не отец.

Старушка принялась торопливо извиняться. Элизабет с улыбкой взглянула на Адама, полагая, что эта нелепая ситуация позабавит его не меньше, чем ее.

Но Адам не увидел в происшедшем ничего забавного. Морщины вокруг его рта стали глубже, лицо побледнело, губы плотно сжались. Он сдержанно пояснил, что отправляется играть в теннис и рассчитывает, что Элизабет придет за него поболеть.

– О Господи, надеюсь, он не обиделся на меня, – суетливо заговорила миссис Смит, как только Адам отошел. – Ума не приложу, отчего это я вдруг решила, что вы отец и дочь. Ну конечно, вы супруги, это видно невооруженным глазом. Какая с моей стороны непростительная, я бы даже сказала, глупая ошибка!

– Не переживайте, никто на вас не обиделся, – пыталась ее успокоить Элизабет, но когда она посмотрела вслед Адаму, ее брови чуть сошлись на переносице, а в глазах появилось задумчивое выражение. Ей никогда не приходило в голову, что он может так болезненно ощущать их разницу в возрасте. Мысль показалась Элизабет занятной. Она теперь, кажется, поняла, почему Адаму так хотелось считать себя пригодным к участию в активных боевых действиях по защите короля и отечества.

В тот вечер, за ужином, Элизабет приглядывалась к отражению в зеркале ресторана. За последние несколько месяцев Адам значительно раздобрел, его плотно сбитое тело стало обычным для людей среднего возраста. Волосы, еще густые, были щедро подернуты серебром, морщины вокруг носа и рта углубились.

На Элизабет было шелковое платье цвета нильской воды. Юбка была расшита изумительными цветами из крошечных блесток. Волосы, забранные двумя черепаховыми гребнями, оставляли лицо открытым, а длинные пряди свободно ниспадали на плечи. В свои двадцать четыре года Элизабет выглядела от силы на восемнадцать.

На следующий день она поменяла прическу. Собрала волосы в пучок на затылке, оголив шею. Теперь-то миссис Смит вряд ли повторит свою недавнюю ошибку.

Несмотря на то что Элизабет уезжала из Лондона с тяжелым сердцем, отказавшись от престижных концертов, путешествие в Гонконг очень ей понравилось. Едва корабль миновал Бискайский залив, установились хорошие солнечные дни. Никто на борту «Восточной принцессы» не говорил о войне, не было также и неприятных газет с рассказами о похождениях Гитлера и его камарильи, о Муссолини и его чернорубашечниках. Англичане, возвращавшиеся в Сингапур и Гонконг, были совершенно уверены, что никакая сила не в состоянии нарушить их наконец-то устоявшийся быт на новом месте.

– Ваш муж не прав в отношении японцев, дорогая, – сказала как-то миссис Смит. – Что бы ни случилось в Европе, это не может иметь никакого резонанса на Востоке. – Миссис Смит безмятежно улыбнулась. – Жизнь в Сингапуре будет такой же, как заведено с 1819 года, когда остров отняли у датчан. И в Гонконге все будет в точности так же, как было с 1841 года, когда капитан Эллиот отобрал этот остров у китайцев. Вот увидите, дорогая, вам наверняка там очень понравится. Гонконг – сказочный остров. Другого такого в целом свете не сыщешь.

В конце марта корабль вошел наконец в Индийский океан. А неделю спустя Элизабет внезапно проснулась от мысли, что через несколько часов вдали покажется остров, который миссис Смит назвала сказочным.

Элизабет уселась с биноклем на палубе. «Восточная принцесса» проходила мимо сотен необитаемых островов и островков. Порывы ветра приносили с земли ароматы незнакомых цветов и растений. На палубе к Элизабет подошел Адам, и они вдвоем наблюдали, как из-за горизонта на них тихо надвигались и принимали все более определенные очертания холмы и горы.

– Вот откуда следует подходить к Гонконгу, – с восхищением произнес Адам, опираясь руками о поручни. – Через час мы будем у цели.

– Чувствуешь, как пахнет? – спросила Элизабет с наслаждением истинного гурмана. – Никогда прежде не встречала ничего прекраснее. Миссис Смит говорит, что Гонконг означает «благоухающий».

Адам усмехнулся.

– Судя по рассказам Стаффорда, на берегу будут и другие ароматы. Не все из них окажутся благоуханными.

Элизабет рассмеялась. Напряжение, которое явственно ощущалось в последние недели их жизни в Англии и в первые дни на борту корабля, исчезло. Она была убеждена, что их пребывание в Гонконге не затянется и что уже через несколько месяцев они вернутся в Англию. Неуемная натура Адама успокоится, и тогда она всецело отдастся музыке. А пока что Элизабет собиралась проявить максимальное терпение и по возможности насладиться путешествием.

– Ты только взгляни на эти горы! Я даже не предполагал, что они такие красивые! – воскликнул Адам. – Во-он та вершина уж наверняка не меньше пяти тысяч футов в высоту.

Высокий, прекрасно сложенный мужчина в этот момент подошел к Адаму.

– Это пик Виктория, – сказал он. – Самая высокая вершина на острове. Хотя и другие почти не уступают ей в высоте. Вон там, чуть западнее, гора Батлера. Справа же – гора Николсона. Я всегда был уверен, что свое название она получила в честь одного из моих предков. Меня зовут Том Николсон. – Он крепко пожал руку Адаму.

– Адам Гарланд, – сказал Адам, повернулся и представил жену: – А это моя супруга Элизабет.

– Очень рад познакомиться, миссис Гарланд, – искренне и весьма радушно произнес Том Николсон. Он обратил внимание на эту женщину сразу же, как только «Восточная принцесса» отчалила из Саутгемптона. Да и немыслимо было не заметить ее. Ее красота распространяла какое-то неземное сияние. Где бы ни появлялась Элизабет, к ней устремлялись многочисленные мужские взгляды. Том подумал о том, где удалось Гарланду отхватить такую красавицу. Ей от силы могло быть лет двадцать, ну, не больше двадцати одного. Гарланду же наверняка шло к пятидесяти. К тому же он был совершенно лишен того сильного мужского обаяния, которое подчас скрепляет брак разновозрастных людей.

– Раз уж вам так хорошо известны эти горы, вы, вероятно, тоже один из здешних эмигрантов, – предположил Адам, и Том Николсон неохотно перевел взгляд с Элизабет на ее мужа.

– Именно так, – сказал он и обаятельно улыбнулся. – С тех пор как мне исполнилось тридцать два, живу здесь. Занимаю мелкую должность в государственном учреждении. Это в наказание за мои прежние грехи. И главное, чего опасаюсь, – как бы меня не отправили отсюда куда-нибудь подальше.

В глазах Адама обозначился явный интерес к собеседнику.

– Мы впервые едем на остров. Скажите, а какова официальная политика местных властей в отношении японцев? Я слышал, они зарятся на Филиппины и даже на Малайю. Так ли это?

– Ну, они поглядывают уже не одну сотню лет, – сказал Том, словно речь шла о чем-то несущественном. – Это ни к чему не приведет. Если уж они захотят расширить границы своей империи, то могут рассчитывать лишь на то, что сумеют отобрать у китайцев.

Адам с удовольствием развил бы тему, но корабль приближался к острову и публика толпой высыпала на палубу.

– Ну разве не великолепно?! – сказала Элизабет, взявшись за поручень. – Ты посмотри, сколько разных суденышек! Что это такое? Местные лодки джонки?

– Те, что поменьше, – это китайские лодки сампаны. А вот трехмачтовые – это как раз и есть джонки, – с улыбкой пояснил Том. – В этих лодках живут, едят и умирают многие аборигены, чуть ли не большинство островитян. Не понимаю, честно говоря, как это китайцам удалось приобрести репутацию бесстрастных людей. Они такие же шумные и импульсивные, как итальянцы.

Элизабет рассмеялась, и Том почувствовал, что его интерес к этой женщине усилился. Ее хрипловатый смех действовал на него столь же неотразимо, как и ее красота.

– Вы где намерены остановиться? – поинтересовался он у Адама, размышляя над тем, надолго ли они прибыли и какова истинная причина их приезда.

– В отеле «Пенинсула», – ответил Адам. – Но поскольку мы можем задержаться надолго, вероятно', придется подыскать более постоянное жилье.

– Самый популярный здесь жилой массив – это Пик, – сказал Том, чувствуя, что его собеседник не слишком стеснен в средствах. – Мой дом, например, находится именно там. – Он вытащил из нагрудного кармана визитную карточку с золотым обрезом и протянул Адаму. – Вы не откажетесь поужинать со мной, после того как устроитесь? В следующий четверг или в пятницу?

– В пятницу было бы очень удобно, – принял приглашение Адам, радуясь тому, что, еще не успев сойти на берег, они обзавелись знакомым. – Ты ведь не против, Бет?

Но Элизабет не прислушивалась к мужскому разговору. Она не отрываясь смотрела сейчас на Гонконг, любуясь зелеными горными склонами, крутыми каменными уступами, поднимающимися из моря, наслаждалась живописным заливом, сплошь заполненным сампанами и джонками с парусами самых разнообразных цветов и оттенков. Вода в заливе переливалась всеми цветами радуги, добавляя виду прелести.

Глядя сейчас на Элизабет, Адам испытывал сдержанное удовлетворение. Здесь, в Гонконге, они смогут быть куда ближе друг другу, чем в Лондоне. Тут не будет никаких концертов, и Элизабет все свое время будет уделять лишь ему одному. Ей не придется просиживать подолгу за инструментом. Стало быть, Адам принял совершенно правильное решение, отправляясь сюда. Гонконг – лучшее место для них. Адам глубоко вздохнул. Он смотрел в будущее с оптимизмом. По крайней мере в не столь отдаленное будущее.

Глава 7

Когда на следующее утро Элизабет проснулась, в окно било яркое раскаленное солнце. Она с удовольствием потянулась, затем осторожно, чтобы не потревожить Адама, соскочила с постели на устилавший пол плотный ковер и сразу же набросила шифоновый пеньюар. Было не больше половины шестого утра.

Отворив трехстворчатую дверь на балкон, Элизабет почувствовала свежий ветерок с запахами местных растений.

Отель «Пенинсула» располагался на полуострове Цзюлун, его фасад смотрел на залив. Искрящаяся водная гладь отделяла отель от острова Сянган и суетливого неугомонного города Виктория. По другую сторону залива располагалась и каменная громада, которую Том Николсон назвал Пиком. Элизабет могла сейчас отчетливо разглядеть многочисленные строения, облепившие склоны этой гранитной возвышенности. Среди домов встречались шикарные белоснежные, окруженные роскошными садами особняки. Именно в этом районе Том Николсон предложил им подыскать подходящий дом. При мысли о том, что они будут там жить, у Элизабет по спине пробежал холодок. Пусть судьба оторвала ее от Лондона, вынудила оставить богатую и разнообразную музыкальными событиями столичную жизнь, но, судя по всему, судьба же готовилась предложить ей кое-что взамен. Она даже и мечтать не могла о том, чтобы жить в таком экзотическом, великолепном месте, как Пик.

– Как ты, дорогая? – час спустя спросил Адам. Еще в пижаме, он подошел и встал рядом с Элизабет.

Она с улыбкой обернулась к мужу. Это была одна из тех смутно проявляющихся, очаровательно-чувственных улыбок, от которых Адаму делалось душно и становилось трудно дышать, словно ему дали под дых.

– Все в порядке. Просто я не могла больше спать. Такое чувство, будто я снова маленькая, а на пороге Рождество. Никогда раньше не видела такой красоты!

Адам обнял ее за талию, и некоторое время они вместе любовались заливом, оживляемым покачивающимися на воде сампанами и джонками, их мачтами и разноцветными парусами. Вдали возвышались вершины Гонконга, изрезанные расщелинами и зеленеющими альпийскими лугами.

– Замечательно, не правда ли? – удовлетворенно произнес Адам. – Позавтракаем и сразу же, если ты не против, отправимся туда, посмотрим на эту красоту поближе.

– Но мне казалось, у тебя на утро назначена встреча с Леем Стаффордом?

– В полдень. – Адам поднял телефонную трубку и позвонил администратору отеля. – Так что все утро в нашем распоряжении. А после встречи с Леем начнем подыскивать себе жилье.

Позавтракали в номере, на балконе; им подали яичницу с беконом, папайю, манговый сок и кофе. Когда они вышли из отеля на улицу, от восхитительной прохлады раннего утра не осталось и следа. Она сменилась изнурительной жарой. Элизабет была благодарна даже слабому бризу, дувшему с моря и немного смягчавшему зной.

– Ничего, скоро привыкнешь, – с улыбкой пообещал ей Адам. – А в домах здесь установлены кондиционеры. Ты обратила внимание, что и в отеле есть установки для охлаждения воздуха?

Да, она это заметила. Именно под мерное жужжание кондиционеров она и заснула в предыдущую ночь. Теперь ей было совершенно ясно, почему Том Николсон советовал подыскать дом именно в районе Пика. Там, наверху, должно быть прохладнее.

– Ты не против, если мы отправимся в Викторию на пароме? – предложил Адам, когда они пробивали себе дорогу в толпе китаянок в черных традиционных одеждах. На головах у женщин были плоские соломенные шляпы, из-под которых на спину ниспадали гладкие иссиня-черные волосы. – Вскоре ветер усилится, и тебе станет полегче.

Паром оказался набит смеющимися, гомонливыми, отчаянно жестикулирующими китайцами. Вспомнив слова Тома Николсона, Элизабет улыбнулась. Он был совершенно прав. Китайцы куда больше походили на экспансивных итальянцев, чем на людей Востока, почему-то считающихся невозмутимыми.

Через несколько минут они причалили у пирса на островной части Гонконга.

– Должно быть, это не только самый красивый, но еще и самый узкий пролив в мире, – сказал Адам, помогая Элизабет пройти через толпу китайцев. Все пассажиры парома во что бы то ни стало пытались сойти на берег раньше остальных. – Найдем сейчас какое-нибудь подходящее местечко, посидим и чего-нибудь выпьем.

Около получаса они отдыхали в прохладе китайского чайного домика, потягивая жасминовый чай.

– Когда-то в Риме... – с улыбкой начал было Адам, но ему пришлось прерваться, так как перед ними поставили традиционные – без ручек – китайские чашки. Чай оказался приятнее, чем ожидали Элизабет и Адам. Они выпили по две чашки, наняли рикшу и отправились в свою первую, неспешную поездку по городу.

Когда рикша свернул на улочку, уводящую от залива, стало чуть потише и поспокойнее. Но все равно людей было множество. Казалось, все жители высыпали на узкие улицы. Велосипеды, трамваи, такси, зеваки, моряки, изящные китаянки, на спинах которых восседали строгие серьезные младенцы, создавали ужасную тесноту. Множество стариков и старух катили тележки, толпы покупателей переходили из одной лавчонки в другую; здешние прилавки назойливо бросались в глаза: яркие товары были аккуратно разложены прямо на земле. В воздухе стоял удушливый запах острых специй, сушеной рыбы и каких-то сладковатых цветов. Торговцы своими криками почти заглушали все прочие шумы.

– Несколько отличается от Бонд-стрит, ты не находишь? – поинтересовался Адам, любуясь шумной уличной пестротой.

– Тут куда интереснее, – согласилась Элизабет, сжимая его руку. – О Господи, ты только посмотри! Это же нефрит, Адам! Неужели настоящий?! Глазам своим не верю.

Они купили нефритовое колье, а также изящную лошадку из слоновой кости и пресс-папье из розового кварца. Все приобретенные безделушки были бережно доставлены в отель «Пенинсула».

В ресторане отеля Адам пообедал с Леем Стаффордом. Тот оказался плотным мужчиной, несколько полноватым, лет за пятьдесят, с приятными манерами и легкой открытой улыбкой.

– Признаться, меня весьма удивило ваше желание приехать в Гонконг и на месте разобраться, как лучше сейчас вести дела фирмы, – сказал он, знакомясь.

– Ну, у меня имелись и другие причины для приезда сюда, – с улыбкой сказал Адам. – Личного, я бы сказал, порядка. – Об этих причинах он, впрочем, не стал распространяться. – Мои коллеги из совета директоров не разделяют вашего мнения о том, что уже сейчас существует угроза деятельности компании. Они единодушно считают, что слишком преждевременно перекачивать отсюда капиталы.

Лей Стаффорд пожал плечами. Он никак не предполагал, что кто-то может прибыть из Лондона для выяснения ситуации на месте. Да еще привезет с собой жену. Лей старался не очень откровенно пялиться на Элизабет. Если Гарланд решит пробыть здесь подольше, эта женщина наверняка привлечет внимание многих мужчин. Англичане жили здесь очень кучно, стараясь поддерживать отношения исключительно в своем кругу. Конечно же, человеку такого положения, как Адам Гарланд, будет оказан самый радушный прием, но главное внимание перепадет его супруге. Ее изумительная красота, редкостная даже для блондинок, способна вскружить голову очень многим, а уж здесь, в Гонконге, подобные женщины производят и вовсе ошеломляющий эффект.

– Должен сказать, что я не разделяю общего мнения, – продолжал меж тем Адам.

– Элизабет... простите. – Лей с усилием оторвал взгляд от Элизабет и посмотрел на Адама.

– Я говорю, я не согласен с коллегами, – повторил Адам. – Полагаю, что вы гораздо лучше владеете здешней ситуацией. Ведь известно, что японцы давно уже зарятся на Филиппины и Малайю, а если разразится война в Европе, тогда ваши предположения, мне кажется, сбудутся. Японцы постараются воспользоваться моментом.

В глазах Лея обозначился явный интерес. Приятно было встретить человека, который придерживался сходных взглядов.

– Именно это, черт возьми, они и постараются сделать, – энергично произнес он. – Но стоит заговорить об этом с кем-нибудь из правительственных чиновников, как они буквально хохочут вам в лицо. Японскую агрессию здесь никто не принимает всерьез. Обычный беспочвенный оптимизм и тривиальная беспечность. Ох, как же все они ошибаются! Японцы – это вам не шуточки! Они фанатичны до безумия. Они безжалостны. Если кто сомневается, пусть побеседует с китайцами, им-то уж отлично все известно. Судите сами. Японцы с каждым днем все глубже вгрызаются в Китай. Но Китаем они не удовольствуются, ведь им хорошо известно о богатейших каучуковых плантациях и залежах олова в Бирме и в Малайе. Помяните мое слово, они выберут подходящий момент и сделают решительный шаг, и это обернется настоящей катастрофой.

В его словах звучала такая непреклонная уверенность, что по спине у Элизабет пробежал холодок от страха. До сих пор ей казалось, что предположения Адама о возможной войне на Востоке были безосновательными, что миссис Смит и полковник правы в своих рассуждениях. Сама мысль об агрессии Японии против Великобритании казалась Элизабет комичной и недостойной серьезного рассмотрения. Но сейчас, выслушав рассуждения Лея Стаффорда, она уже не была столь категоричной.

– А что говорит о намерениях японцев? – спросила она, склонив голову набок и устремив на Стаффорда взгляд зеленых глаз.

Лей был рад возможности вновь посмотреть на Элизабет. Голос ее был столь же прекрасен, как и лицо: низкий и хрипловатый, он ласкал слух Лея.

«Берегись, старина, – подумал Стаффорд с насмешкой. – Ты уже староват для подобных игр».

Объясняя Элизабет свою точку зрения, он с опозданием понял, что уже безнадежно влюблен в нее. Весь облик женщины излучал необъяснимое обаяние, под влияние которого сразу же подпал старомодный Стаффорд. Элизабет полностью отвечала его представлениям о том, как должна выглядеть настоящая красавица.

– Они расширяют свой плацдарм на юге Китая, – продолжал он, – их войска уже недалеко отсюда. Более того, они очень довольны тем, что гитлеровская Германия признала захват ими Маньчжурии. И кроме того, сейчас они выжидают. Пока наше внимание не переключится, они ничего не станут предпринимать.

– Не переключится на Гитлера?

Он согласно кивнул, затем широко улыбнулся.

– Уверен, что в Англии полно людей, которые не понимают опасности, исходящей от этого дьявола.

Все трое засмеялись, и атмосфера за обеденным столом сделалась непринужденнее.

Когда они перешли к кофе, Адам спросил:

– Лей, кто здесь торгует недвижимостью?

– Обратитесь на Чейтер-роуд, к Хобсону. Эта фирма, как правило, предлагает целый перечень вполне приличного жилья на любой вкус. Кстати, а кому именно нужен дом?

– Нам с женой, – сказал Адам, удивившись, что Стаффорд не сразу его понял.

Лей потрясенно уставился на него. Ему даже и в голову не приходило, что Адам Гарланд намерен надолго обосноваться в Гонконге. Черт побери! Еще несколько минут назад он соглашался с тем, что японцы вскоре могут напасть на остров, а сам взял и притащил сюда жену!

Стаффорд осторожно заметил:

– Имеет ли смысл устраиваться тут надолго? Учитывая то, что мы с вами только что обсуждали?

Адам широко улыбнулся.

– Мы приехали сюда надолго, Лей. Если желтые дьяволы решатся напасть на остров, я буду с ними сражаться на переднем крае. Возможность помериться с ними силой я не пропущу ни за что на свете!

Лей глубоко вздохнул. Гарланд входил в совет директоров, и Стаффорду было непросто объяснить ему, что он ведет себя как последний идиот. Но тем не менее наивность Гарланда произвела впечатление на Лея. Ведь пока они обсуждали возможную агрессию со стороны Японии, Стаффорду показалось, что Адам хорошо представляет всю серьезность этой угрозы. Но вероятно, он ошибся. Адам воспринимал нынешнее положение как своего рода игру. И в этой игре он, как мальчишка, хотел принять участие.

– Простите меня, – довольно резко обронил Стаффорд, вставая. – Мне пора. Завтра вы намерены обсудить с персоналом фирмы вопрос о поставках? Там и увидимся. – Он чинно кивнул и повернулся к Элизабет. Он никак не мог понять, отчего Адам так беспечен и не беспокоится о безопасности этой женщины. – Всего доброго, миссис Гарланд. Я был чрезвычайно рад познакомиться. Надеюсь, еще увидимся.

– До свидания, – сказала она. Вежливая улыбка сопровождала ее слова, но во взгляде Элизабет легко угадывалось неподдельное любопытство. Стаффорда определенно что-то взбесило, и Элизабет не могла понять причину. Может, дело в том, что Адам сообщил о своем решении на какое-то время задержаться в Гонконге? Возможно, Лей опасается, что Гарланд, как более высокопоставленный сотрудник компании, претендует на его пост управляющего?

– Приятный человек, – сказал Адам, не подозревая о том, какие чувства переполняли душу Стаффорда, спешно покинувшего ресторан.

– Надеюсь, он не думает, что ты ехал сюда исключительно ради того, чтобы проверить эффективность его деятельности? – поинтересовалась Элизабет, едва заметно нахмурившись.

Адам рассмеялся.

– Господи, конечно, нет. Я сказал ему, что прибыл сюда не с ревизией, а чтобы немного развеяться, отдохнуть. Послезавтра я и близко не подойду к офису компании, можешь быть уверена. Не пойму, что за странная идея пришла тебе в голову?

– Да так... – протянула она, всем видом давая понять, что не собирается продолжать разговор. Ей совсем не хотелось портить такой хороший день предположениями о том, почему Лей Стаффорд ни с того ни с сего вышел из себя. Подобные разговоры могли навести бог знает на какие мысли. Она подумает об этом, когда останется одна.

Им удалось найти вполне подходящий дом, сдаваемый в аренду, во время первого же визита в район Пика. В конторе Хобсона им дали подробное описание трех домов, но, посетив первый, Адам и Элизабет решили, что ничего другого им и не нужно. Это оказался вытянутый в длину относительно невысокий белый дом, не лишенный архитектурных достоинств, построенный в самом начале века преуспевающим коммерсантом. Окружавший его сад был просторным и густым и придавал зданию своеобразие. Последний владелец пристроил к дому плавательный бассейн. С террасы можно было разглядеть далеко внизу часть залива и многочисленные острова. Обстановка дома представляла довольно приятную смесь современного стиля и традиционной китайской элегантности: глубокие бело-кремовые диваны и мягкие стулья, шелковые китайские ковры, зеркала в рамах из слоновой кости и желтовато-зеленые шкафы для всякой всячины. От ближайших домов здание надежно укрывали заросли бамбука и щитовника, невысокие китайские ели, гибискус и дикий виноград. Казалось, будто дом расположен в каких-то райских кущах.

– Том Николсон живет всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда, – сказал Адам, когда они вышли из сада, твердо решив снять этот дом. – Судя по всему, он единственный человек, с которым Стаффорд поддерживает отношения.

– А разве Лей Стаффорд тоже живет в районе Пика? – спросила Элизабет, обдумывая подготовку к первому званому ужину в новом доме.

– Нет. – Адам хотел было добавить, что никакой управляющий компанией не может позволить себе арендовать дом по здешним ценам, но тут Элизабет взяла его за руку.

– Ты только взгляни! Вон там, среди деревьев... Это же настоящая обезьяна, Адам. Я совершенно уверена!

– В таком случае я бы предпочел, чтобы она не приближалась к нам, – сохраняя самообладание, сказал он. – Давай вернемся в контору Хобсона и скажем, что готовы немедленно снять этот дом.

Вечером в пятницу они еще раз приехали в район Пика, чтобы поужинать с Томом Николсоном.

– Он наверняка занимает солидный пост на государственной службе, – сухо заметил Адам, когда они ехали вдоль шикарной Плантейшн-роуд мимо прячущихся в садах особняков в колониальном стиле.

– Может, он губернатор? – задорно предположила Элизабет.

Она была в платье бледно-голубого цвета, которое мягкими складками ниспадало с плеч и нежно касалось ее тела. Высокий ворот переходил сзади в глубокий V-образный вырез. Светлые, с серебристым отливом волосы были собраны в элегантный узел, приоткрывавший аквамариновые сережки и колье. Выглядела она великолепно. Адам улыбался, заранее предвкушая, какое впечатление произведет его жена на Николсона, и потихонечку насвистывал себе под нос. Давно уже не чувствовал он себя так хорошо и легко. Смена климата и обстановки явно пошла ему на пользу. Адаму больше не казалось, что на носу старость, что не за горами дряхлость и старческие недуги. Жизнь состоятельного изгнанника была Адаму более чем по вкусу. Можно было в свое удовольствие заниматься спортом. Теннис и плавание станут неотъемлемой частью его жизни, так же как и званые обеды и коктейли. К нему вдруг пришла мысль, что от такой жизни не отказался бы и Джерри, и он ощутил легкую грусть от потери друга. Уже восемь лет прошло со дня смерти Джерри, а Адам так и не сумел примириться с этой утратой.

Адам свернул на широкую аллею, ведущую к дому Тома Николсона. Он сжал в своей руке ладонь Элизабет.

– Я люблю тебя, – чуть сдавленным голосом произнес он, когда машина остановилась. Он потерял Джерри, но Бет будет с ним всегда. Она главное, что было, есть и будет у него в жизни.

Она чуть подалась к Адаму и поцеловала его в щеку. Аквамарины ярко сверкнули у нее на шее. Ему пришлось сдержаться, чтобы не схватить Элизабет и не сжать ее в объятиях. Но он проявил благоразумие: у них еще будет для этого время. А пока он наслаждался тем, как выглядит его жена, и предвкушал впечатление, которое она неизбежно произведет на мужчин его возраста. А уж более молодые будут просто пожирать ее глазами, об этом и говорить не стоит. Адам хорошо понимал, что Элизабет понравилась Николсону. Но он также знал, что бояться ему совершенно нечего. Единственным соперником Адама была ее музыка, но этого соперника ему удалось до поры до времени задвинуть на задний план.

Дверь им открыла прислуга-китаянка. Почти сразу же навстречу вышел Том, гостеприимно распахнув объятия.

– Как я рад видеть вас у себя! – Он радушно приветствовал Адама и Элизабет, будто они были его старинными друзьями, а не новыми случайными знакомыми. – Позвольте познакомить вас с моими гостями.

Он провел их в просторную гостиную, устланную белым ковром. Высокие окна выходили на затененный сейчас склон холма, из них были хорошо видны городские огни.

– Элен, это Элизабет и Адам Гарланд. Мы познакомились на борту «Восточной принцессы». Элизабет, Адам, это Элен Николсон, моя свояченица.

Элен обменялась с ними крепким рукопожатием. Это была высокая, хорошо сложенная женщина. Ее лицо с упрямым подбородком и высокими скулами казалось очень красивым, особенно в обрамлении длинных огненно-рыжих волос, которые свободно спадали ей на плечи.

– Очень приятно познакомиться, – сказала она и с обезоруживающей прямотой обратилась к Элизабет: – Том говорил, что вы играете на фортепиано, это правда?

Том сдержанно кашлянул. Элен рассмеялась.

– Простите меня, он предупреждал, чтобы я даже не вздумала просить вас что-нибудь сыграть. Он объяснил, что вы играете произведения Баха и Бетховена, а не какого-нибудь Ирвинга Берлина.

– Ну, если вы любите Берлина, я с радостью сыграю вам его вещь, – сказала Элизабет, которой Элен Николсон сразу же понравилась. Элизабет подумала, уж не подслушивал ли Том, когда она на корабле играла по утрам.

В гостиной находились еще пятеро гостей. Майор Алистер Манро, шотландец с приятным мягким выговором, которому было чуть за тридцать, служил в Гонконге уже четвертый год. Сэр Денхолм и леди Гресби жили на острове с 1936 года. Были здесь также высокий американец по имени Ронни Ледшэм и его рыжеволосая жена, француженка Жюльенна.

– А мы бы с удовольствием послушали хорошую музыку, – сказал Ронни, когда все перешли на прохладную веранду, где гостей уже поджидали коктейли. – «Земля надежды и славы» – это едва ли не единственное, что умеет играть Том. Да и эту вещь он исполняет не лучшим образом.

– Насколько я слышал, вы въехали в дом Самнора? – спросил сэр Денхолм у Адама, когда бой-китаец, служивший у Тома, принялся обносить гостей сухим мартини. – Помнится, из ваших окон открывается великолепный вид. Вообще дом очень хорош для приема гостей.

Разговор мало-помалу продолжался. Когда пришло время садиться за стол, Элизабет уже было известно, что Элен Николсон, вдова, пришла сюда с майором Манро. Узнала она также, что сэр Денхолм был одним из наиболее уважаемых членов колониального правительства; о Востоке он говорил со знанием дела и совершенно отметал любую мысль о необходимости настороженно относиться к Японии.

– Конечно, они люди очень воинственные, – сказал он, когда слуги принялись раскладывать по тарелкам отлично прожаренные креветки. – Но только их бряцание оружием не стоит воспринимать слишком серьезно. Это всего лишь проявление темперамента, и только.

Затем разговор переключился на более существенные темы: поговорили о состоявшихся в субботу скачках, об очередной игре в поло, обсудили шансы «Королевских шотландцев» на предстоящем армейском чемпионате по боксу.

– Я бы ни за что не пошла туда болеть, – с очаровательным акцентом сказала Жюльенна, обратившись к Алистеру Манро. – По-моему, нет более ужасного вида спорта, чем этот бокс. Я совершенно не понимаю, что хорошего вы в нем находите!

– А я не понимаю, как ты можешь с таким энтузиазмом ходить по лавкам и покупать никому не нужное барахло! – под громкий хохот парировал ее супруг.

Жюльенна стрельнула в него глазами из-под роскошных длинных ресниц и сказала с явной издевкой:

– Как жаль, что Риф Эллиот не сможет выступить в ваших боксерских соревнованиях за «Королевских шотландцев». Иначе результат был бы заранее предрешен. Не так ли?

Лицо ее супруга напряглось, а на впалых щеках сэра Денхолма проступил гневный румянец.

– Господи! – импульсивно воскликнул сэр Денхолм, позабыв, что вокруг немало людей. – Когда я услышал приговор, то не мог поверить своим ушам. Случайная смерть! Только представьте! Хорошенькая случайность, нечего сказать!

Элизабет вопросительно взглянула на Тома, не понимая, о чем идет речь. Наступила короткая неловкая пауза, во время которой лишь Жюльенна сохраняла на лице улыбку и лениво ковыряла вилкой в тарелке. Казалось, она вполне удовлетворена впечатлением, которое произвели ее слова.

– Несколько месяцев назад у нас тут произошел весьма неприятный случай, – начал объяснять Том ничего не понимавшей Элизабет. Он старался говорить обыденно и спокойно, но в его тоне чувствовалось определенное напряжение. – В общем, произошла драка, в которой один человек получил серьезные повреждения головного мозга и скончался. Этот случай рассматривался на прошлой неделе в суде. Согласно медицинскому заключению, у покойного была слишком тонкая височная кость, своего рода врожденный дефект. Поэтому в приговоре было сказано, что в результате неосторожных действий наступила случайная смерть.

– Это было явное убийство! – резко сказал сэр Денхолм. – Эллиота следовало бы вздернуть! Он опорочил собственную жену, лишь бы только спасти свою шкуру! Это все отвратительно, мерзко и непростительно!

– А что, если все это сущая правда? – вызывающе спросила Жюльенна, не обращая никакого внимания на исполненный молчаливой мольбы взгляд мужа. – Ведь если Мелисса и впрямь употребляла наркотики и если человек, которого Риф застал в ее постели, действительно торговал ими...

– Глупость! Чушь несусветная! – рявкнул сэр Денхолм, резко отодвигая от себя тарелку с креветками. Было очевидно, что он лишился всякого аппетита. – Я знаю семейство Лэнгдонов лет двадцать, если не больше. Мелисса Лэнгдон – милейшая, чистая девушка, которой не следовало выходить замуж за такого негодяя, как этот Эллиот. Он ведь настоящий мерзавец! Сломал ей всю жизнь! Сделал все возможное, чтобы навсегда очернить эту женщину! И после всего, что произошло, у него хватило наглости выставить себя потерпевшей стороной, вы только подумайте!

– Нечего сказать! – сухо заметил Ронни Ледшэм. – Вечером того же дня, когда его оправдали, заявился в клуб «Гонконг» с какой-то малайской шлюхой.

– Я полагаю, ему указали на дверь, – резко сказал сэр Денхолм. – Наглый щенок!

– Ну, видите ли, не так просто – указать на дверь человеку с таким состоянием и таким прошлым, как у Эллиота, – спокойно заметил Алистер Манро. – Разумеется, его попросят воздержаться от посещения клуба. Я надеюсь, что у него хватит ума подчиниться.

– Вот увидите, он откажется выполнить это требование, – уверенно заявила Элен, взглянув на своего шурина. – Мне, например, не в чем упрекнуть его. Есть грехи посерьезнее, чем взять и привести китаянку или малайку в клуб «Гонконг», где собираются только европейцы.

К своему изумлению, Элизабет увидела, как напряглось лицо Тома Николсона и на его щеке нервно запульсировал желвак. Он откашлялся, явно намереваясь что-то сказать, но его опередила леди Гресби, холодно заметившая:

– Вы, разумеется, вольны придерживаться собственных взглядов, Элен, но должна сказать, что ваша точка зрения далека от истины. Если мистер Эллиот пожелал показаться со своей желтокожей любовницей на публике, это его личное дело. Но клуб «Гонконг» – не самое подходящее место для подобной демонстрации. И никогда таким не будет.

– После всего происшедшего ему не следовало и носа совать на порог клуба! – поддакнул сэр Денхолм. – На этом человеке вообще пробы ставить негде! Это мое мнение, и никто меня не переубедит.

– Пробы ставить? – переспросила Жюльенна, на щеках которой вспыхнул яркий румянец. – Извините, я что-то не совсем поняла!

– Я лишь имел в виду, что это совершенно несносный человек, – так же темпераментно сказал сэр Денхолм. – В нем какой-то бес сидит. А волосы Эллиота! Вы когда-нибудь видели европейца с такими черными волосами?!

– А мне почему-то всегда казалось, что родословная Эллиота безупречна, – сказала Жюльенна, и глаза ее от удивления расширились.

– Дед Эллиота жил лет сорок в самой глуши, так что бьюсь об заклад, что бабка Эллиота наверняка была из местных, – продолжил сэр Денхолм.

Прежде чем Жюльенна успела что-то сказать, в разговор вмешался Том:

– Скажи, Ронни, а твоя лошадь будет участвовать в субботних скачках «Счастливой долины»? Жюльенна говорила, что у тебя якобы появился новый жокей. Это правда? Он действительно хорош?

Позднее, когда все перешли в просторную гостиную и мирно потягивали кофе, Ронни чуть подался к жене и сердито прошептал:

– Ты вела себя сегодня очень неосмотрительно, дорогая! Я боялся, что старого Денхолма хватит удар.

Сэр Денхолм сидел в дальнем от них углу гостиной, беседуя с Элен, и потому не мог расслышать этих слов. Но Элизабет без труда уловила сказанное. Жюльенна, поняв это, повернулась к ней и сказала:

– Вы не подумайте, мы вовсе не такие грубияны, как может показаться со стороны. Дело в том, что сэр Денхолм быстро и легко выходит из себя и бывает настолько комичен, что подчас я еле сдерживаюсь, чтобы не подшутить над ним.

– А стоит при нем упомянуть об Эллиоте, как он моментально взрывается, – шепотом подтвердил ее супруг, стараясь, чтобы сэр Денхолм ничего не услышал.

– Да кто он, этот Риф Эллиот, что вызывает такие противоречивые чувства? – спросила Элизабет, когда Адам отошел, чтобы взглянуть на старинные китайские рукописи, которыми хотел похвастаться Том.

В глазах Жюльенны заплясали огоньки.

– Он красавец и вообще очень мил. Американец, живущий по своим собственным правилам. Он в куда большей степени может считаться достопримечательностью Гонконга, чем сэр Денхолм и все его друзья, вместе взятые. Думаю, Гресби это бесит больше всего.

– Но он очень опасный человек, – сказал Ронни, с интересом и любопытством заглядывая в глаза жене. – Особенно для женщин.

Разговор в дальнем углу гостиной между Элен и сэром Денхолмом тем временем продолжался. Алистер и Адам с увлечением рассматривали старинные свитки, которые им демонстрировал Том. Ронни удобно уселся на подлокотник кресла Жюльенны и, обняв жену за плечи, добавил:

– Эллиоты – известнейшее в Новом Орлеане семейство. Хотя иные поговаривают, что они происходят от известного капитана Эллиота, который первым поднял здесь британский флаг и объявил Гонконг английской колонией. Старый Эллиот, дед Рифа, скопил огромное состояние благодаря торговым операциям. К полученным в наследство деньгам отец Рифа добавил каучуковые плантации в Малайе и оловянные шахты на Суматре. В чем бы эту семью ни обвиняли, каких бы собак на них ни вешали, ни у кого не повернется язык сказать, что они плохие бизнесмены. И Риф, и его отец получили образование в Соединенных Штатах. Вообще, скажу я вам, это предприимчивая семейка. Им, что называется, палец в рот не клади.

– А в чем именно обвиняют Эллиотов? – поинтересовалась Элизабет.

Ронни усмехнулся.

– Ну, во-первых, едва ли не главный их порок – распутство. Рассказывают, что у старика Эллиота было сразу две сожительницы, одной восемнадцать лет, другой пятнадцать. А ему самому уже тогда перевалило за восемьдесят. Но так говорят, а что на самом деле – бог весть... Отец Рифа был, впрочем, ничуть не лучше. Умыкнул свою будущую супругу, дочь высокопоставленного чиновника, из родительского дома буквально за несколько часов до ее бракосочетания с другим. А когда ее отец и его приятели напали на след беглянки, она была уже беременна Рифом и таким образом безнадежно скомпрометирована. Рассказывают, что ее бедный отец проплакал всю свадьбу.

– Ну, отец невесты мог, конечно, и всплакнуть для виду, но если жених был столь же красив, как Риф, то у невесты не было оснований для расстройства, – заметила Жюльенна и смачно цокнула язычком. – Она, должно быть, была просто счастлива.

Ронни шутливо тронул ее за подбородок.

– И думать не смей о нем, – лаконично предупредил он. – Для тебя Риф Эллиот – исключительно опасная личность. Если захочешь, дорогая, с ним поиграть, немедленно обожжешь себе крылышки, так и знай.

Жюльенна игриво поцокала языком, но взяла руку мужа в свою и нежно сжала его пальцы.

– Может, вы сыграете нам, Элизабет? – поинтересовалась Элен. – Какую-нибудь небольшую вещь?

В доме оказался добрый старый «Бехштейн», на крышке которого стояло множество семейных фотографий в серебряных рамках.

– Боюсь, на нем давно уже никто не играл, – извиняющимся тоном сказал Том, когда Элизабет села за рояль и открыла клавиатуру. – Возможно, он безнадежно расстроен.

Элизабет профессионально взяла несколько аккордов. Хотя рояль был настроен не лучшим образом, играть было можно.

– Более или менее, – сказала она. – Что бы вы хотели послушать?

С высоты своего роста Том улыбнулся ей. В его взгляде она прочитала целую гамму чувств: от простой симпатии до явного обожания. Да, он видел, как она великолепна!

– Да все, что угодно, – сказал он и понизил голос: – Только что-нибудь такое, чтобы вы играли подольше.

Его явное восхищение ее ничуть не смутило. Она давно уже привыкла к тому, что в ее присутствии глаза мужчин загорались. И приучила себя не реагировать на их эмоции.

Почувствовав настроение собравшихся, она решила отказаться от классики. К удивлению и явному удовольствию Тома, Элизабет заиграла один за другим изящные блюзы, затем перешла на джаз и завершила несколькими композициями Джерома Керна, Кола Портера и Ирвинга Берлина.

– Божественно! – с чувством воскликнула Элен, когда Элизабет опустила крышку, дав понять, что больше играть не будет. – Никогда бы не подумала, что из старого рояля еще можно извлечь такие звуки!

– Вы замечательно играли! – подтвердила леди Гресби. – Боюсь, дорогая, что вас начнут наперебой приглашать во все дома Гонконга.

Когда гости стали расходиться, Элен взяла Элизабет за руку и отвела чуть в сторону.

– Буквально на пару слов, Элизабет. Знаете, я совершенно не хотела бы, чтобы после сказанного сэром Денхолмом у вас и вправду создалось впечатление о Рифе Эллиоте как о каком-то законченном мерзавце. У него немало самых приятных качеств. – На ее губах появилась порочная улыбка. – Я считаю, что он, пожалуй, самый привлекательный из здешних мужчин. А это в нынешних условиях уже кое-что! А Мириам Гресби и ей подобных выводит из себя то, что Эллиот не обращает на них никакого внимания. И этого оскорбительного безразличия они и не могут ему простить. Что же до Жюльенны, то она, увидев его впервые, сразу же втрескалась по уши. Впрочем, я совершенно не осуждаю ее, потому что при виде Рифа и сама готова потерять голову.

– Трудно поверить, что мы здесь всего лишь одну неделю! – сказал Адам Элизабет, устраиваясь в постели и наблюдая за тем, как жена раздевается. – Завтра мы приглашены на обед к сэру Денхолму, в воскресенье днем обедаем у Алистера Манро и Элен Николсон, а вечером в воскресенье пойдем на вечеринку к Ледшэмам. В понедельник будем играть в теннис с Томом и Элен Николсон, с ними же можно пойти на матч в поло, а ужинать в понедельник придется с Леем Стаффордом.

Элизабет в ночной рубашке уселась за туалетный столик и принялась тщательно расчесывать волосы. Утром она собиралась с Жюльенной пойти поплавать, а днем они с Элен решили отправиться по магазинам. Дел в Гонконге было достаточно, как и предупреждал Адам. Светская жизнь мало интересовала Элизабет. Ей вовсе не улыбалось ходить с одного званого ужина на другой, из одних гостей в другие. Не собиралась она и проводить целые дни в бассейне или в бесконечном хождении по магазинам. Ей хотелось заняться чем-то серьезным. Например, готовиться к международному конкурсу исполнителей, расширять свой репертуар, знакомиться с творчеством Вогана Уильямса, Бузони и Пфинцера – тех самых новых композиторов, о которых еще в Лондоне ей рассказывал профессор Хэрок.

Отложив щетку для волос, Элизабет подошла к просторной двуспальной постели и с удовольствием нырнула под прохладную простыню рядом с Адамом. Он машинально притянул ее к себе за плечи. Она сказала:

– Сэр Денхолм – член островного правительства. И он совершенно не верит в реальность нападения со стороны японцев. Не думаешь ли ты, что лучше всего вернуться в Англию? Жюльенна говорит: центральные газеты печатают уйму материалов о том, что война между Германией и Великобританией – по существу, вопрос времени. Что такая война может начаться через считанные недели. Я, конечно же, понимаю, что тебе претит стать чиновником, только ведь и такая работа необходима. А кроме того, дорогой...

– Нет! – решительно и безапелляционно произнес Адам, свободной рукой выключив ночник, отчего спальня сразу же погрузилась в полутьму. – Если в иностранных газетах пишут правду, тогда пребывание в Лондоне для тебя слишком опасно. Здесь тебе ничто не угрожает. Если в Европе и впрямь дойдет до военного столкновения, все-таки здесь потише и поспокойнее.

Он поцеловал Элизабет в краешек рта. Его руки ловко убрали с ее плеч бретельки ночной рубашки, из-под которой выпросталась молочно-розовая грудь с ярко-розовыми крупными сосками.

– О словах сэра Денхолма тебе лучше позабыть, – сдавленным шепотом произнес Адам. Он спустил ее ночную рубашку до талии и с удовольствием погладил нежную кожу, прижался грудью к ее груди. Он испытывал редкостное наслаждение от касания и запаха тела жены. – Стаффорд утверждает, что в правительстве сидят одни олухи, которые совершенно не чувствуют ситуацию...

Адам раздвинул ноги Элизабет и нежно проник в ее лоно.

– О Господи, как чудесно, Бет! – выдохнул он. – Крепче обними, обними меня...

Она обняла его, размышляя о словах сэра Денхолма и о том, как заставить Адама вернуться в Лондон.

Адам кончил с тяжелым стоном, крепко сжал ее плечи и сильно поцеловал в губы. Она обняла его, сказала, что очень любит, и лежала неподвижно, пока Адам не уснул. Затем, как обычно, мягко освободилась из его объятий. Может, Тому Николсону удалось бы убедить Адама, что он впустую тратит время в Гонконге? Возможно, нынешняя новизна обстановки в будущем наскучит и самому Адаму? Отодвинувшись на самый край постели, Элизабет смотрела на залитый лунным светом потолок и надеялась, что вскоре ее мечты осуществятся и она вновь окажется в Лондоне.

На следующее утро Элизабет с Жюльенной отправились в один из самых престижных спортивных клубов Гонконга, чтобы поплавать в бассейне.

– Скажи, ну разве Том Николсон не милашка? – спросила Жюльенна, вынырнув из воды; мокрые волосы плотно прилипли к ее голове, а на концах ресниц дрожали крошечные капельки воды.

– Да, он очень приятный, – согласилась Элизабет. Она поплыла в дальний конец бассейна, Жюльенна последовала за ней.

– Знаешь, Элизабет, здесь ни к чему английская чопорность. Совершенно ясно, что он по уши в тебя втрескался. А Том не из тех, кто легко и часто влюбляется. Так что в некотором смысле это комплимент. – Она игриво посмотрела на Элизабет. – Как думаешь, ты бы смогла в него влюбиться?

– Я замужем, – со смехом ответила Элизабет, немного удивившись странному вопросу Жюльенны. Они доплыли до противоположного края и, ухватившись за поручень, перевели дыхание.

Улыбнулась и Жюльенна.

– Замужем... – с выражением произнесла она. – А при чем здесь замужество? – Она легко погрузилась в воду, оттолкнулась от стенки бассейна и, как опытная пловчиха, появилась ярдах в тридцати от места, где нырнула.

Позже, когда они сидели в баре с холодящими руки бокалами, Жюльенна недоуменно спросила:

– Уж не хочешь ли сказать, что у тебя никогда не было никого на стороне?

– Никогда, – призналась Элизабет, удивившись выражению ужаса на хорошеньком кошачьем личике Жюльенны.

– Но это невероятно! – сказала Жюльенна и тихонько засмеялась. – О Господи, за кого ты, наверное, меня принимаешь?! Но если откровенно, Элизабет, я этого не могу понять. Например, своего Ронни я обожаю, но не настолько, чтобы время от времени не позволить себе маленькое невинное увлечение. Нет, я тебя совершенно не понимаю! Должно быть, ты очень любишь своего Адама.

Элизабет улыбнулась в подтверждение этих слов. Потягивая джин с тоником, она подумала, что ее чувства к Адаму совершенно иного рода, чем та любовь, о которой вела речь Жюльенна.

Они продолжали болтать; Жюльенна откровенно рассказывала о своем нынешнем любовнике, майоре «Королевских шотландцев». Это, впрочем, оставило Элизабет совершенно равнодушной: она не испытывала никакой зависти. То, что соединяло ее и Адама, было в представлении Элизабет куда глубже и значительнее, чем чувства, испытываемые Жюльенной по отношению к ее майору или ко всем ее прежним любовникам. Пусть любовь Элизабет не была восторженной, но она была серьезной и основательной.

– Извини, я на минутку, – сказала Жюльенна, прерывая рассказ о своих последних похождениях. – Обещала позвонить Ронни и сказать, где мы сегодня обедаем.

Соскочив с высокого стула, Жюльенна послала воздушный поцелуй господину, сидевшему в самом углу бара, которого она наверняка хорошо знала, и направилась к телефонной будке.

Элизабет осталась сидеть у стойки, раздумывая о различиях в поведении людей в Гонконге и Лондоне. В Англии она ни при каких обстоятельствах не осталась бы у стойки бара одна.

– Еще джина с тоником, мадам? – вежливо осведомился у нее бармен-китаец.

– Нет, спасибо, лучше лимонаду.

Бармен принялся наливать лимонад, и как раз в этот момент в баре появились двое модно одетых мужчин. Они направились прямо к стойке.

– Никогда не слыхивал подобной ерунды, – мрачно сказал один из них, усаживаясь на стул рядом с Элизабет. – Не успел сойти на берег, а все-то он уже знает, даже то, как лучше защищаться от японцев, если те вздумают напасть. Черт возьми! Он думает, что в случае войны они будут воевать где-нибудь на материке, а тут все останется по-прежнему. Одно знаю наверняка: он из тех идиотов, которые, дожив до определенного возраста, только мешают делу. Как, ты говоришь, его зовут?

Бармен пододвинул к Элизабет запотевший бокал с лимонадом.

– Гарланд, – ответил второй собеседник. Элизабет чуть не задохнулась от гнева, ее пальцы соскользнули с влажной поверхности, и бокал с ужасающим грохотом упал и разбился. Брызги лимонада попали на брюки того самого мужчины, который назвал Адама идиотом. Мужчина резко обернулся.

– Какого черта... – начал было он, сверкнув глазами.

У него были прямые черные волосы, челка закрывала весь лоб до крутых бровей. Загорелое бронзовое лицо было выразительным и мужественным. Такие лица обычно бывают у очень неприятных и жестких людей.

– Прошу прощения, – гневно произнесла Элизабет, испытав на себе твердый мужской взгляд. – Я нечаянно.

У мужчины оказались темно-карие глаза. Не такие, как у Адама, шоколадного оттенка, а скорее черные.

– Позвольте я возьму вам другой бокал? – предложил он. Только сейчас Элизабет заметила, что в его зрачках искрятся золотистые блестки и бровь пересекает едва заметный белесый шрам. – Вы что пили? Джин с тоником?

– Лимонад, – не разжимая зубов, произнесла она. – И я не позволю вам угощать меня! Если уж вы хотите знать, то человек, о котором вы только что отозвались так непочтительно, – мой муж!

В глазах мужчины на мгновение отразился ужас. Впрочем, он тотчас же пропал.

– В таком случае я прошу позволить мне угостить вас. – К удивлению Элизабет, ей послышались веселые нотки в голосе мужчины, словно речь шла о чем-то забавном. – Ли, пожалуйста, лимонад для миссис Гарланд.

Элизабет поднялась со стула, ее прямо-таки трясло от злости. В представлении мужчина не нуждался. Она и так знала, кто перед ней. Описание сэра Денхолма было очень точным.

– Нет уж, благодарю покорно, – со злостью выдохнула она. – Всего доброго, мистер Эллиот! – И направилась к выходу. Голова Элизабет была высоко поднята, напряженная спина выражала возмущение.

Глава 8

Дверь с грохотом захлопнулась у нее за спиной. Элизабет чуть не врезалась в Жюльенну, шедшую ей навстречу.

– Полегче, полегче... – со смехом произнесла Жюльенна. – Что-то ты рановато уходишь. До встречи с Ронни у меня еще целый час.

Элизабет громко выдохнула и постаралась немного успокоиться.

– Извини, Жюльенна, но мне уже пора. Увидимся позднее.

– Не торопись! Пойдем выпьем еще по коктейлю, – предложила Жюльенна, во взгляде которой читалось некоторое изумление.

Элизабет решительно покачала головой. Ни за какие коврижки не согласилась бы она вернуться в бар, где сидел этот несносный Риф Эллиот.

– Извини, Жюльенна, но мне и вправду нужно идти. Мы сегодня обедаем у Гресби, я и так уже опаздываю. – С этими словами Элизабет направилась к выходу.

Жюльенна с сожалением посмотрела на дверь бара и последовала за Элизабет. «Ничего, мне еще представится возможность подстеречь Рифа, – подумала она, по своему обыкновению заменяя разочарование оптимистическими рассуждениями. – Тем более что в следующий раз он будет один, без приятелей».

– Ну, раз ты так торопишься, – сказала она, подстраиваясь под шаг Элизабет, – а у меня еще есть время, я подвезу тебя, если ты не против. Я могу выпить свой аперитив и в «Пене»[5]. Там бармен делает великолепный «Манхэттен».

Когда они уселись в крошечный «моррис» Жюльенны, Элизабет почувствовала, что ее гнев понемногу улетучивается. Риф Эллиот всего лишь развязный, наглый грубиян. Теперь понятно, почему он пользуется симпатией таких людей, как Жюльенна и ее супруг, Элен и Том Николсон, Алистер Манро. Они наверняка не считают Адама идиотом. Их мнение куда важнее того, что сказал какой-то Риф Эллиот.

Словно прочитав ее мысли, Жюльенна вдруг произнесла:

– Ты обратила внимание на двух мужчин, что вошли в бар перед твоим уходом? Темноволосый и высокий – это и есть Риф Эллиот. Я как раз звонила Ронни и через стекло будки увидела их. Несмотря на судебное разбирательство и волну поднявшихся пересудов, он ведет себя так, словно ему все трын-трава.

Элизабет понимала, что не следует спрашивать, но любопытство пересилило.

– Что за пересуды? – поинтересовалась она, когда Жюльенна лихо вывела «моррис» на проезжую часть.

Глаза Жюльенны сверкнули.

– Ну, о том, что он сослал Мелиссу на одну из своих ферм на Новой территории. О том, что не дает ей развода и держит затворницей. Даже не сообщает ее отцу, где именно она находится.

– Господи, разве полиция ничего не может предпринять?! – явно шокированная тем, что услышала, произнесла Элизабет.

Жюльенна засмеялась.

– Он ведь ее муж. И законники не очень-то торопятся связываться с Рифом, особенно после того, как ему было предъявлено обвинение в убийстве, а он выставил их всех дураками. Могу поспорить, что полковник Лэнгдон, отец Мелиссы, не спешил бы прибегнуть к помощи закона, знай он заранее, что адвокат Рифа построит свою защиту на обвинении Мелиссы в пристрастии к наркотикам. Mon Dieu! Слышала бы ты, какое впечатление произвели эти слова!

– А это правда? – спросила Элизабет, припомнив утверждение сэра Денхолма о том, что Риф возвел напраслину на свою жену, чтобы спасти собственную шкуру.

Жюльенна вела машину, почти не обращая внимания на другие автомобили и вовсе не замечая пешеходов, которые только и успевали уворачиваться от ее «морриса».

– А кто его знает, – типично по-галльски пожав плечами, ответила Жюльенна. – Риф говорит, что его жена наркоманка, а ее отец и те, кто давно ее знает, утверждают, что ничего подобного. Присяжные не поверили Рифу, когда он сказал, что, вернувшись из деловой поездки в Сингапур, застал жену в постели с Джако Латимьером. А этот Джако хорошо известен всем живущим на острове европейцам как торговец наркотиками. Что касается меня, то я уверена: Риф говорит сущую правду. Какие еще причины у Мелиссы ложиться в постель с таким ничтожеством, как этот Джако? Такие мужчины перед каждой женщиной на коленях должны ползать, умоляя о любви, как о великой милости. А уж такой красавице, как Мелисса, Джако даром не нужен, вот что я тебе скажу. Так что если Мелисса пустила его к себе в постель, то вовсе не потому, что ей понадобился партнер для секса. Стало быть, хотела за что-то расплатиться натурой. Скорее всего за героин.

Машина затормозила перед величественным фасадом отеля «Пенинсула».

– Но почему Риф отказался дать ей развод и держит взаперти на Новой территории, этого я и сама не понимаю. Мне казалось, он был бы рад избавиться от нее. Не могу поверить, что он ее еще любит.

Она порочно захихикала. Они вошли в прохладное фойе отеля.

– Люби он ее до сих пор, тогда Джако сразил бы не случайный, а самый что ни на есть прицельный удар! Он этого Джако на кусочки бы разорвал и бровью не повел! – Она очаровательно передернула плечиками. – Ты представляешь, каким душкой должен быть такой мужчина в постели? А, Элизабет? Если бы он только не предпочитал китаянок и малаек. – Она провела языком по своей полной верхней губе и смеясь добавила: – Если бы он позволил прекрасной француженке показать, на что она способна...

После обеда с четой Гресби Элизабет извинилась и, вернувшись к себе, легла. Она никак не могла привыкнуть к местному влажному и жаркому климату. А встреча с Рифом Эллиотом произвела на нее куда более сильное впечатление, чем она готова была признать.

Спустив жалюзи на окнах, она сняла блузку и юбку. В комнате стоял довольно прохладный полумрак.

– Черт бы его побрал! – в сердцах прошептала она, плотно закрыв глаза. – Как он вообще посмел говорить об Адаме в таком тоне?! Да еще предложить выпить вместе?!

Щеки Элизабет запылали, когда она припомнила обращенный на нее взгляд Рифа. В его темных глазах читалось неприкрытое самодовольство! А в голосе прозвучало снисходительное удивление – мол, надо же, кого Бог послал!.. Вообще он вел себя так самоуверенно и нагло, что Элизабет до сих пор не могла успокоиться.

– Черт бы его побрал! – гневно повторила она и ударила кулаком по ни в чем не повинной подушке. Жюльенна может мечтать о встрече с ним, сколько ей заблагорассудится. Элизабет считала, что у Жюльенны полностью отсутствует здравый смысл и самый элементарный вкус. Риф Эллиот вовсе не произвел на нее впечатления неотразимого и сексуально привлекательного мужчины, которому пришлось много вынести из-за своей жены-наркоманки. Скорее, он показался ей несносным, отвратительным болтуном, который был не только отъявленным бабником, но и, судя по всему, настоящим убийцей.

Она еще раз ударила кулаком по подушке, легла поудобнее и постаралась уснуть. Но это ей никак не удавалось. Мешала не только встреча с Рифом Эллиотом. Элизабет вспоминала, что ей удалось узнать о географии Гонконга и какие из этого можно сделать выводы.

Когда они отплыли из Саутгемптона на борту «Восточной принцессы», Элизабет лишь знала, что Гонконг это остров неподалеку от побережья Китая, который находится под юрисдикцией Великобритании. Она верила тому, что ей рассказывал об этом Адам. А он говорил, что Япония давно уже зарится на остров и при первом же удобном случае предпримет вторжение; что, если начнутся боевые действия, они развернутся на материке. Адам собирался в них участвовать. Элизабет понимала, что по завершении военных действий он непременно вернется в Англию с чувством человека, выполнившего свой гражданский долг, хотя и не надевая военной формы, и потом будет рассказывать о своих подвигах, давая понять, что он помог своей стране разгромить врага. Ему нечего будет стыдиться, и главное – у него не будет комплекса неполноценности. Он перестанет чувствовать себя старой развалиной, не сумевшей встать на защиту родины.

Все это Элизабет понимала очень хорошо. Но вот прошли считанные дни после их приезда в Гонконг, и она выяснила для себя много нового.

Здесь говорили не столько о принципиальной возможности вторжения японцев, сколько о том, что они в случае нападения сразу получат от ворот поворот.

Впервые увидев карту Гонконга, Элизабет была просто потрясена. Она-то думала, что это большой остров, расположенный далеко от Китая, что на острове хорошо укрепленный порт и мощный флот, способный отразить серьезную атаку. Но выяснилось, что в некотором смысле это как бы и не остров: всего-навсего восемь миль в ширину и одиннадцать в длину. Не остров, скорее – большая скала, выступающая из моря. И до Китая рукой подать. Через узкий пролив располагался полуостров Цзюлун – 360 квадратных миль земли, известных под названием «Новая территория». Именно там, по мнению Адама, и будут происходить военные действия. Эту территорию он склонен был именовать глубинкой. Для защиты острова и Новой территории от японцев имелись две регулярные армейские части: батальон «Королевских шотландцев», в котором служил Алистер Манро, и так называемый Мидлсекский батальон. Авиации практически не было. Флот насчитывал всего несколько кораблей.

Когда Алистер Манро рассказал ей все это, Элизабет недоуменно подняла брови:

– И это все? Так мало?

– Для того чтобы прогнать японцев, этого вполне достаточно, – с благодушной улыбкой ответил Алистер. – Да и зачем держать тут лишнюю технику и лишних людей, если то и другое больше понадобится в случае войны с Гитлером.

Тогда Элизабет вынуждена была согласиться. Но слова Алистера Манро не прозвучали убедительно. Более того, ей показалось, что для японцев не составит большого труда перейти границу и вторгнуться на Новую территорию, если они вдруг так решат. А едва они там окажутся, узкая полоска воды между полуостровом Цзюлун и островом Гонконг вряд ли послужит серьезным препятствием для их дальнейшего продвижения.

Позднее в тот же день они с Адамом получили ключи от нового дома и покинули отель «Пенинсула», перебравшись в район Пика.

– Обслугу тут найти не проблема, – сказала Элен Николсон, помогая Элизабет снять размеры для покупки штор и жалюзи. Элен привезла с собой детей – двух и пяти лет. – Если хотите, контора Хобсона найдет вам слуг. Только скажите, что вам нужны лишь бой, повар и горничная. У Тома прислуживает мальчишка, у которого есть сестра, сейчас она как раз подыскивает себе место. Ей, правда, всего лет семнадцать, но Ли говорит, что она все умеет делать. А для них было бы исключительно удобно работать по соседству.

Она записала ширину последнего окна и привычным движением отбросила с лица свои рыжие непокорные волосы.

– Ты не против, что я привела с собой Джереми и Дженнифер? С тех пор как не стало Алана, они, бедняжки, не выносят одиночества.

– Ну что ты! – ответила Элизабет. – Напротив, очень хорошо, ведь они могут поиграть в саду. – При упоминании о детях глаза Элизабет заблестели. – С детьми дом выглядит настоящим и обжитым.

Элен вопросительно взглянула на нее.

– Судя по всему, тебе и Адаму собственные дети будут в радость, – как обычно, без обиняков произнесла она. – Вы что, пока не хотите заводить детей или есть проблемы?

– Ровным счетом никаких проблем, – ответила Элизабет, плотно скручивая гибкий метр, – просто пока у нас нет детей. Но время еще есть.

– Ну конечно, – поспешила согласиться Элен, но вопрос в ее глазах так и не исчез. Вообще в Гарландах чувствовалась некоторая странность, хотя Элен и не могла пока определить, в чем именно она заключается. Они казались вполне счастливой парой, и Элен не могла даже на минуту себе представить, что какой-нибудь Ронни Ледшэм сможет втянуть Элизабет в любовную связь.

Из сада доносились голоса. Смеясь и визжа, дети играли среди деревьев в прятки. Элен смотрела на них в окно, и ее голубые глаза подернулись грустью. Казалось, совсем недавно дети еще играли перед их домом в Сингапуре. И когда Алан, возвращаясь домой, шел по дорожке, они мчались ему навстречу.

– Все переживаешь, Элен? – тихо спросила Элизабет.

Элен кивнула:

– Да... Год прошел, а я никак не могу поверить. Иногда, особенно по утрам, спросонья, мне кажется, что он рядом. Или что ненадолго уехал и вскоре непременно вернется. А потом я окончательно просыпаюсь и понимаю, что все самое ужасное уже случилось и что ничего теперь не вернешь. Не понимаю, как вообще он мог умереть, если я его так любила! – Элен поспешно промокнула глаза и мужественно попыталась изобразить некоторое подобие улыбки. – Извини, я вовсе не собиралась хныкать, как бедная вдовушка. Вообще-то я ни с кем не говорю об этом. Просто увидела, как дети играют в саду, и вспомнила...

Некоторое время они молчали. Затем Элизабет сказала:

– Алистер Манро кажется мне привлекательным и симпатичным человеком.

Элен улыбнулась, и по ее лицу было видно, что она вновь взяла себя в руки.

– Это так и есть. Ты хочешь сказать, что он, кажется, влюблен в меня и, следовательно, отчего бы мне не выйти за него замуж?

Элизабет улыбнулась. Прямоте Элен можно было противопоставить лишь такую же прямоту и откровенность.

– Ну, в общем, да.

Элен вздохнула.

– Да, внешне он очень привлекателен, ты права, Элизабет. И мне он нравится. Но дело в том, что я не люблю его так, как любила Алана. Если, скажем, он задерживается, я ничуть не волнуюсь. И при мысли о том, что скоро увижу его, не испытываю никакого волнения. Когда он прикасается ко мне, я не млею от наслаждения. И если подумаю, что вдруг потеряю его, – не умираю от страха. Не хочу выходить за него просто потому, что никого лучше не нашлось. Мне хотелось бы любить его, как раньше Алана. Как ты любишь своего Адама. Но не уверена, смогу ли я когда-нибудь полюбить его так! И вообще, смогу ли полюбить кого-нибудь другого.

Ночью, лежа в темноте рядом с Адамом, Элизабет испытывала подозрительное беспокойство. Конечно, глупо было так близко к сердцу принимать слова Элен. Любовь бывает разная, неразумно ожидать, что всякий раз это чувство будет проявляться одинаково. Наверняка Элен любит по-своему, а Жюльенна иначе. Элен любила всей душой и сердцем лишь своего мужа, но едва ли Жюльенна может кого-нибудь любить так же. И нечего удивляться тому, что она, Элизабет, любит Адама на свой манер и ее любовь не похожа на чувства других людей.

Ритмичное спокойное дыхание Адама перешло в похрапывание. Элизабет осторожно отодвинулась на самый край постели. Она понимала причину своего беспокойства. Все дело в том, что, хотя Жюльенна и Элен любили по-разному, они испытывали физическую страсть, которой Элизабет не чувствовала. Она хорошо знала, какое слово подходит для определения ее сексуального темперамента, и это слово вовсе не казалось ей приятным. В тысячный уже раз она спрашивала себя, догадывается ли Адам о ее фригидности, а если догадывается, то делает вид, что все нормально, из любви к ней, не желая ее оскорбить? Ответа Элизабет не знала. Он продолжал относиться к ней как к маленькой девочке. И если ей было бы очень непросто обсуждать с ним сексуальные проблемы, то Адам о подобных разговорах и думать не смел.

Вздохнув, она встала с постели, босиком прошла на балкон и засмотрелась на черный, с шелковистым отливом, горный склон и далекие огни Виктории. Страдая от бессонницы, из ночи в ночь, пока Адам спокойно спал, Элизабет заваривала себе чай, читала последние романы Агаты Кристи, перебирала привезенные с собой ноты. Сейчас она взяла партитуру «Сюиты Турандот» Бузони, которую разбирала с самого утра. Без сомнения, Бузони был очень занятным композитором, не случайно профессору Хэроку так хотелось познакомить ее с его творчеством. Элизабет ощутила прилив решимости. Наверняка ее неудовлетворенность и внутреннее напряжение объясняются отсутствием настоящего интересного дела, которое захватило бы ее целиком. Завтра она непременно купит себе рояль. Элен уж точно подскажет, где лучше всего это сделать. И тогда можно будет часов по шесть в день упражняться в игре. А если Адаму угодно купаться, загорать, играть в теннис, что ж, пускай проводит время в компании своих новых друзей. Она согласна сопровождать его на званые ужины и прочие мероприятия, как всегда это делала, но весь день будет отдавать музыке. И тогда от неудовлетворенности и внутреннего напряжения не останется и следа.

– Им потребуется как минимум шесть недель, чтобы доставить рояль, который ты хочешь приобрести, – сказала Элен, когда они вышли из самого большого универсального магазина Виктории. – Ну а пока почему бы тебе не упражняться за роялем в доме у Тома? Конечно, это не концертный инструмент, я понимаю, но все же это лучше, чем ничего.

– Это было бы великолепно, – благодарно сказала Элизабет. – Но не получится ли так, что Тому будет недоставать инструмента?

Элен рассмеялась.

– Пока ты не приехала в Гонконг, на этом рояле играли разве что в Рождество да от случая к случаю на днях рождения. И всегда это бывало ужасно: не игра, а бренчание.

Она распахнула дверцу своего маленького «моргана». Элизабет опустилась на сиденье рядом с Элен. Та отчаянно вывернула автомобиль на шумную проезжую часть и направилась в сторону «Парижского гриля», где они собирались пообедать с Томом.

Том уже поджидал их за столиком, потягивая виски с содовой. Когда они наконец появились, он с удовольствием посмотрел на двух высоких очаровательных женщин. Элизабет была более грациозна и исключительно элегантна в белом льняном костюме и шелковой розовой блузке с большим вырезом. Ее светлые волосы были собраны в гладкий узел на затылке. Элен походила на Юнону, она так и излучала здоровье и добродушие.

Тому очень нравилась его свояченица. Он знал, что Алистер Манро не прочь жениться на ней, да и Том бы не возражал, если бы Элен поощрила Алистера в этом отношении. Алан умер, и ей как-то нужно устроить свою жизнь и подумать о будущем детей. К сожалению, Элен была не так ослепительна, как Элизабет, и не привлекала к себе мужские взоры подобно Жюльенне Ледшэм. Да и не каждый согласится жениться на женщине с двумя детьми. Если она откажет Манро, то не исключено, что придется долго дожидаться, пока на горизонте не появится другой кандидат. Жаль, если она потратит много времени понапрасну. Племяннику и племяннице, конечно же, нужен отец, и в этом смысле Алистер Манро подошел бы как нельзя лучше.

– Ну как, удалось вам найти рояль? – спросил он, когда женщины уселись за столик.

– Нет. Лейн Кроуфорд говорит, что потребуется недель шесть, чтобы доставить сюда такой, какой нужен Элизабет. Поэтому я предложила Элизабет временно воспользоваться твоим инструментом, – со своей обычной прямотой сказала Элен.

Она обернулась к официанту, который почтительно застыл у столика.

– Двойную порцию холодного джина с тоником, пожалуйста, – сказала она с выражением удовлетворения на лице: утро было потрачено не зря. – У меня есть кое-какие новости. Я тут подумала и решила, что и так уже слишком долго испытываю твое терпение, Том. А возвращаться с детьми в Англию, не зная, на что способен этот Гитлер, бессмысленно. Но при этом я не могу дальше злоупотреблять твоим гостеприимством. Поэтому я съездила к Хобсону и через его контору сняла квартиру с тремя спальнями и садом в Цзюлуне. Завтра же туда и переберусь.

– Но в этом нет никакой необходимости, – горячо возразил Том. – Ты можешь жить у меня сколько потребуется, сколько я сам тут живу, ничуть меня не стесняя! Хоть сто лет!

– Нет, этого я не могу себе позволить, – мягко возразила Элен. – Я должна жить самостоятельно, Том, должна привыкать к этому.

Мягкость тона сочеталась у нее с непреклонностью и решительностью. Том понимал, что спорить бесполезно. Кроме того, в глубине души он чувствовал, что Элен по-своему права. Лучше иметь собственную квартиру в Цзюлуне, чем до бесконечности жить под его крышей. Своя квартира даст ей куда большую свободу в устройстве личной жизни. Если она хочет, чтобы Алистер Манро оставался у нее на ночь, лучше всего для этого подойдет собственная квартира.

– Что ж, о'кей, – с широкой улыбкой произнес Том. – Сдаюсь. Скажи только, когда будем отмечать новоселье?

В продолжение всего обеда Том замечал, как головы мужчин то и дело поворачиваются к их столику. Он отлично видел, что именно Элизабет притягивает многочисленные мужские взгляды. Том понял, отчего на лице у Адама Гарланда постоянно довольное выражение: конечно же, очень приятно, когда все мужчины вокруг тебе завидуют.

– А вы хотели бы съездить на Новую территорию? – спросил он у Элизабет, пока официант накладывал им говяжье филе с грибами. – Вот уж где вы сможете увидеть настоящий Китай, не тронутый европейским влиянием.

– Скоро мы поедем туда. – Ее слегка хрипловатый голос волновал его, и Том ощутил легкое возбуждение. На борту «Восточной принцессы» он мечтал о романе с этой женщиной, но спустя какое-то время понял, что Элизабет едва ли позволит себе супружескую неверность. Теперь он был совершенно уверен в своих предположениях. Его личная жизнь была достаточно запутанной, он был мечтателем и романтиком, и потому дружеское расположение Элизабет было ему особенно приятно.

– Адам намеревался съездить туда уже на этой неделе, – продолжила Элизабет, и ее полные чувственные губы сложились в улыбку. – Но дело в том, что Ронни настаивает, чтобы мы непременно съездили на скачки. Там будет бежать и его лошадь, а у него как раз появился новый жокей, в которого Ронни очень верит. Он уже приготовился отпраздновать победу.

– Завидую неисправимым оптимистам! – с усмешкой произнес Том, подумав, уж не набивается ли Ронни в любовники Элизабет. Даже если она и отказала, это едва ли слишком огорчило Ронни, хотя с отказом он встречается исключительно редко. Уже не впервые Том задумался и о том, как интересно подчас получается: у четы Ледшэмов любовные интрижки на стороне составляют неотъемлемую часть их жизни, но их собственный брак был на удивление прочным и полноценным. – Если вы на этой неделе не поедете на Новую территорию, то позже мы могли бы отправиться туда вместе. Это же глухомань, и людям несведущим лучше иметь опытного провожатого.

– Ну разумеется, – с чувством сказала Элен. – Там ведь кого угодно – и диких леопардов можно встретить, и муравьедов, и даже кобр. Словом, любую тварь. Детям все это нравится, а я боюсь до смерти. Помяни мое слово, куда лучше отправиться на скачки. Это менее опасно, если уж на то пошло.

Элизабет улыбнулась, а про себя подумала, что если Новая территория и вправду представляет такую опасность, как утверждает Элен, то лучше подождать, когда Том сможет поехать с ними. Но стоило ей вечером заикнуться об этом в разговоре с Адамом, как он ответил решительным отказом.

– От Цзюлуна до границы ведут две отличные дороги, – сказал он. – По какой бы мы ни поехали, будем в полнейшей безопасности, если не станем сворачивать.

– А как же приглашение Ронни?

– Ну и что? На следующей неделе он наверняка опять нас пригласит. И через неделю – опять. Съездить на север для нас гораздо интереснее, чем наблюдать на скачках за лошадью Ронни. А приглашение Тома примем как-нибудь в другой раз. Когда соберемся в необжитые места.

Они отправились с утра пораньше в субботу. Проехав Цзюлун, выбрались на дорогу к Фанлингу и китайской границе. Едва только многолюдные шумные улицы полуострова остались позади, у Элизабет возникло ощущение, что она находится в совершенно незнакомой и очень необычной стране, о которой до приезда в Гонконг даже и не подозревала. Не осталось и следа западной цивилизации. Местность была невыразительной и бесплодной. По обеим сторонам дороги виднелись горы, поросшие пихтовыми лесами. Они проезжали мимо бедных малолюдных деревушек. Вокруг каждого поселения тянулись жалкие рисовые поля. Местные жители в традиционной одежде, похожей на черные пижамы, молча провожали автомобиль взглядами. На головах китайцев были большие соломенные шляпы, защищавшие от солнечных лучей; босые ноги крестьян покрывали разводы засохшей грязи.

– Да, не слишком богато живут, – сказал Адам при виде разницы в уровне жизни китайцев, проживавших в Виктории и Цзюлуне, и крестьян.

– Может, тут есть и процветающие фермы, – предположила Элизабет, припомнив слова Жюльенны о том, что Риф Эллиот отправил свою жену на одну из ферм на Новой территории.

– Если даже и есть, я что-то пока их не увидел, – сказал Адам и нахмурился. – Ты обратила внимание на старуху, которая, согнувшись в три погибели, копалась на рисовом поле? Ей уже наверняка лет сто, если не больше.

Пересекли реку Шин Мун. Грязные потоки быстро устремлялись к морю.

– Это что за птица? Может, ястреб-перепелятник? – Элизабет указала на птицу, неподвижно парившую в бледной голубизне знойного неба.

Адам приставил ладонь козырьком к глазам, чтобы защитить их от солнца, и посмотрел вверх.

– Возможно. Лей Стаффорд как-то говорил, что для орнитологов здесь сущий рай. Кого только не встретишь: и какаду самых разных расцветок, и пеликанов, и других птиц со всего мира каждой, что называется, твари по паре.

Добравшись до крошечного городка, они зашли в буддийский монастырь. Взявшись за руки, одолели несколько сотен каменных ступенек, ведущих к храму. С удовольствием они оказались в прохладе храмовой веранды среди тенистого сада. Сотни позолоченных статуэток Будды стояли по периметру внутреннего дворика в нишах и расщелинах, и перед ними медитировали множество китайцев, пришедших сюда помолиться. В дальнем конце дворика располагалась девятишатровая пагода, облицованная изящными розовыми плитками, с крышей огненно-кораллового цвета.

Старая китаянка растянула в улыбке беззубый рот и молча указала на ступеньки.

Адам сдержанно застонал:

– Сил нет подниматься.

– У меня тоже, – сказала Элизабет, – но все равно я бы поднялась. Сверху, должно быть, совершенно великолепный вид.

Тяжело дыша, они все же взобрались по винтовой каменной лестнице на самую вершину пагоды. Там, на площадке, Адам и Элизабет чуть не задохнулись от вида, открывшегося их взорам.

Перед ними простирался ландшафт, похожий на искусно разукрашенное полотно. Далеко на севере тянулись покрытые лесом пологие холмы Китая. На западе виднелся морской залив и россыпь джонок. Издали квадратные паруса, скученные в одном месте, казались опустившейся на шелковистую гладь воды тучей разноцветных бабочек. На юге виднелся полуостров Цзюлун и сам остров Гонконг с вершинами Виктория, Батлера и Николсона.

– До чего красиво!.. – выдохнула Элизабет, опираясь о парапет и стараясь запомнить открывающуюся перед ней панораму. У подножия холма можно было разглядеть их крошечный черный «райли», который отсюда походил на небольшого жука. Ярдах в ста, за группой елей, стоял еще один автомобиль. Вероятно, не только Адам и Элизабет приехали в этот день взглянуть на пагоду и храм. Бросив взгляд вниз, на внутренний дворик храма, где молились перед статуэтками одетые в черное китайцы, Элизабет вдруг увидела знакомую высокую фигуру. Она схватила Адама за руку.

– Да ведь это Том! Ты только посмотри. Во-он туда...

Она собиралась помахать рукой и окликнуть Тома, но Адам неожиданно произнес:

– Кто это с ним?

Рука Элизабет так и застыла в воздухе.

Рядом с Томом шла невысокая женщина, стараясь подстроиться под его шаг. Ее черные волосы были гладко зачесаны и собраны на затылке в увесистый узел. Чонсам, китайский женский халат, был ярко расшит, боковые разрезы не слишком глубоки. Том держал женщину за руку.

– Это ведь девица из ночного клуба, тебе не кажется? – недоуменно произнесла Элизабет.

Адам отрицательно покачал головой.

– Не думаю. Она не похожа на женщин такого сорта. Даже отсюда она кажется скромной и держит себя с достоинством.

Две фигуры уже спускались по каменным ступеням к автомашине. Рука Тома обнимала женщину за талию. Когда Том остановился, он повернул ее к себе и крепко обнял. Элизабет смогла даже расслышать тихий женский смех.

– Едва ли это случайная встреча, – уверенно заметил Адам, увидев, как Том и женщина поцеловались. – У них явно было назначено свидание. Интересно, черт возьми, кто она такая?

– Понятия не имею, – сказала Элизабет, которой тоже было интересно это узнать. После долгого поцелуя Том и его спутница продолжили спуск, держась за руки и стараясь идти в ногу. – Он никогда о ней не рассказывал, хотя, впрочем, едва ли он стал бы об этом говорить.

– А почему бы и нет, черт побери? – поинтересовался Адам, спускаясь.

– Помнишь, как мы впервые ужинали в доме у Тома? Помнишь, что сказал сэр Денхолм о Рифе Эллиоте и его любовницах-китаянках? С китаянками, дескать, вполне можно проводить время в барах и ночных клубах, но в европейских клубах и домах европейцев китаянкам нечего делать. Бедняга Том! Интересно, как долго длится эта связь?

Адам пожал плечами. Женщина была очень красива и держалась с явным достоинством. Странно, что Николсон держит эту связь в тайне от всех.

– При встрече непременно спрошу его об этом. Не хочу, чтобы Том считал, будто и мы разделяем здешние предрассудки. Жизнь слишком коротка, чтобы играть в эти глупые игры.

Элизабет сжала в своей руке руку мужа.

– Я люблю тебя, Адам. Ты самый замечательный человек из всех, кого мне только доводилось встречать.

Он широко улыбнулся в ответ.

– Надеюсь, не только самый замечательный. – Он притянул ее к себе, и так, в обнимку, они спустились вниз.

Они вернулись в Цзюлун по дороге, пролегавшей вдоль озера, где китайцы разводили рыбу и уток, и мимо средневековой, окруженной стеной деревни. Был ранний вечер, когда они на пароме переправились в Викторию.

– Ну так как, ты все еще хочешь пойти на вечеринку к Ронни в «Жокей-клуб»? – поинтересовался Адам, когда паром причалил к пристани.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, с меня хватит. Мы ведь и так завтра увидим Ронни, Жюльенну, Элен и Алистера за обедом в ресторане отеля «Репалс-Бей». Давай сегодня пораньше ляжем и отдохнем. Я что-то устала.

Вечером в постели она попыталась преодолеть усталость, воображая себя Жюльенной или Элен. Но ничего хорошего из этого не вышло. Руки Адама, нежные и горячие, привычно ласкали ее тело, но они были не в состоянии пробудить в Элизабет страсть, не могли возбудить ее. Она привычно отвечала на ласки мужа, стараясь все делать нежно и с любовью: крепко прижималась к нему, пытаясь понять, что же все-таки у нее не так и почему она не испытывает удовольствия, занимаясь любовью.

Когда потом они лежали рядом и отдыхали, Элизабет положила голову на грудь Адаму и осторожно сказала:

– Мне жаль, если я бываю не слишком горячей в постели, дорогой. Тебе хорошо со мной?

Он покрепче обнял ее.

– Что за глупости ты говоришь! Я совсем не хочу, чтобы ты стала другой. Я люблю тебя такой, какая ты есть. И всегда любил, ты это знаешь.

Она резко повернулась, опершись локтем о постель, и страстно сказала:

– Но я сама хочу быть другой! Я чувствую себя в постели неудачницей!

Он смущенно улыбнулся и притянул ее к себе.

– Какая же ты неудачница, дорогая? Секс – не спортивное соревнование. Ты доставляешь мне удовольствие. А теперь спи и не волнуйся о том, о чем у тебя не должна болеть голова.

Субботний обед в ресторане отеля «Репалс-Бей» позволил им прекрасно провести время и отдохнуть. Отель находился на южном побережье острова, в длинном, сравнительно невысоком здании белого цвета. Фасад выходил на прекрасный залив. Песчаный берег казался усыпанным серебряной пудрой, он плавно переходил в морскую гладь. С другой стороны он прятался в густой зелени, покрывавшей горный склон.

Ледшэмы уже сидели на веранде, когда приехали Адам и Элизабет. Ронни великолепно выглядел в белом полотняном костюме и белоснежной, расстегнутой на груди рубашке. Его гладкие светлые волосы блестели, на лице сияла улыбка победителя.

– Вчера был потрясающий день, жаль, что вы не приехали, – с восторгом начал Ронни, когда они уселись за столик. – Моя лошадь легко обошла остальных. Жюльенна потеряла кругленькую сумму: не поставила на мою лошадь, хотя я уверял, что она непременно выиграет. Но женушка мне не поверила и сделала ставку на какую-то развалину, которая с трудом прошла до конца дистанции.

Жюльенна буркнула что-то себе под нос, а Ронни наклонился и чмокнул ее куда-то пониже уха.

– А я ведь говорил тебе, дорогая, что моя лошадь придет первой. И почему ты решила сделать мне наперекор, ума не приложу!..

Жюльенна засмеялась.

– Потому что ты из тех, дорогой, кому нельзя доверять, вот почему, – с восхитительной улыбкой произнесла она и поцеловала мужа в нос.

В этот момент к ним присоединились Элен, Том и Алистер.

– Ну, что тут у вас? – язвительно поинтересовался Том, усевшись и оглядев чету Ледшэмов. – Мне-то казалось, что после вчерашнего у вас должно быть прекрасное настроение.

– Хорошо еще, что я все легко прощаю, – весело сказала Жюльенна, подставляя щеку для поцелуя. – А кроме того, я хочу, чтобы Ронни точно сказал мне, когда в следующий раз побежит его лошадь. Ведь я вчера потеряла кучу денег!

– У старины Денхолма новый жокей, – сказал Алистер, когда официант уже ставил перед ними ледяной мартини. – Уверяет, что теперь обставит твою лошадь как пить дать. Новый жокей как раз поедет на следующей неделе.

Дружеская болтовня продолжалась, обсуждали, в какой мере успех лошади Ронни следует считать заслугой жокея и какую роль сыграла в этом случае ее величество слепая удача.

– Конечно же, очень многое зависит от жокея, – в который раз настойчиво повторял Ронни. Он говорил так импульсивно, что разговоры за соседними столиками стихли.

Внезапно Элизабет подняла голову и увидела, что к веранде идет Риф Эллиот. Рядом с ним семенила миниатюрная малайка.

– Tiens! – с восхищением в голосе произнесла Жюльенна. – Да как он смеет являться сюда, отлично зная, что здесь обедает его тесть?

И другим присутствующим наверняка пришла в голову та же мысль. Они обернулись на полковника Лэнгдона: как-то он отнесется к появлению собственного зятя в сопровождении такой колоритной спутницы. Однако любопытные были разочарованы: угловой столик, обычно занимаемый полковником Лэнгдоном, оказался пуст. Элизабет против своей воли неотрывно следила за Эллиотом, а Риф прямиком направлялся к их столику. Она была уверена, что ему решительно наплевать, сидит тут его тесть или нет.

– Привет, Том, – сказал он, и от его бархатного низкого голоса по спине Элизабет побежали мурашки. Его гибкое, сильное тело показалось ей сейчас крупнее и выше, чем в баре. Она с усилием оторвала взгляд от Эллиота и уставилась на свой бокал, возмущенная тем, что один только вид Эллиота вызвал в ее душе такую бурную реакцию.

– Приветствую вас, миссис Гарланд, – сказал он, даже не пытаясь скрыть своего удивления. – Поосторожнее с вашим бокалом, пожалуйста. В отличие от лимонада мартини оставляет куда более стойкие пятна на брюках.

Краем глаза Элизабет заметила, как Жюльенна подняла брови и вопросительно взглянула на нее. Удивление отразилось и на лице Адама.

Она подняла глаза и встретилась взглядом с Эллиотом.

– А вы впредь выбирайте слова, мистер Эллиот, – спокойно произнесла она, чувствуя, как удивление Адама сменилось полным недоумением.

Риф Эллиот широко усмехнулся и сверху вниз посмотрел на Элизабет. В его откровенном и наглом взгляде сквозило удовлетворение.

– Позвольте вам представить мою спутницу, Алюту. Алюта, это миссис Гарланд.

Элизабет встала и пожала руку малайки. Женщина была исключительно красива. Ее миндалевидные глаза смотрели уверенно. Если Риф Эллиот и вел себя неподобающе, то его спутнице это было решительно безразлично.

Он представил малайку Жюльенне, а затем Элен и Ронни и, наконец, Тому. Том, полагая, что у Адама пока не было возможности встретиться с Рифом, познакомил их. Ронни тем временем откровенно похотливо разглядывал спутницу Эллиота, а Жюльенна отчаянно пыталась поймать взгляд Элизабет.

– Ну как, видели забег, в котором участвовала моя лошадка? – поинтересовался Ронни. Эллиот слыл знатоком лошадей, и Ронни спешил не упустить случая и дать ему понять, что он и сам не лыком шит. – Выиграла в забеге на милю.

– Поздравляю, – сказал Риф, переводя взгляд с Ронни опять на Элизабет. – Я хотел бы перед вами извиниться более обстоятельно, чем сделал это в прошлый раз, – сказал он.

Элизабет обратила внимание на голубоватый отлив в густых волосах и внушающую ей странное беспокойство чувственность, угадываемую в прекрасно вылепленных, полных губах Эллиота.

– Не пообедать ли нам вдвоем, чтобы я мог искупить свою вину перед вами?

Она услышала, как Алистер Манро поспешно и шумно вдохнул воздух. Элизабет понимала, что их притихший столик с крайним недоумением следит за их разговором.

– Это невозможно, – как можно равнодушнее ответила она, изо всех сил скрывая свое волнение. – Всего доброго, мистер Эллиот.

Ее ответ был недвусмысленным. Улыбка чуть приподняла уголки губ Рифа. Он философски пожал своими мощными плечами атлета, обтянутыми полотняным, превосходно сшитым пиджаком.

– Всего доброго, миссис Гарланд, – сказал он и кивнул Ронни и Тому. Обняв за талию свою подружку, Эллиот направился к угловому столику.

– Господи, ну и нервы же у него! Прямо стальные, – недоуменно протянул Алистер. – Интересно, что было бы, заявись сейчас сюда Лэнгдон?

Никто не ответил. Адам со странной интонацией в голосе сказал:

– Не знал, Бет, что вы уже знакомы. О чем это он разговаривал с тобой, я что-то не понял? Почему этот человек хотел извиниться перед тобой?

На щеках Элизабет заалел едва заметный румянец.

– Да так, ерунда. В клубе у нас произошло маленькое недоразумение. Я нечаянно уронила бокал с лимонадом и забрызгала ему брюки, вот, собственно, и все.

Глаза Жюльенны полыхнули огнем. Стало быть, в тот день, когда она хотела остаться в клубе и поболтать с Рифом, Элизабет уже пообщалась с ним. Как ловко у нее все получилось, Эллиот даже предложил ей пообедать вдвоем. Причем не постеснялся сказать это в присутствии Адама. Очень интересно.

– Даже Эллиоту не позволено ходить сюда под ручку с цветными шлюхами, – произнес Ронни Ледшэм голосом, полным восхищения. – Ведь здесь частенько бывала Мелисса.

При этих словах Ронни на лице Тома застыло жесткое выражение.

Его свояченица поспешила сказать:

– Ну, Мелиссу после суда вообще никто не видел.

– Еще бы, ведь Риф держит ее взаперти, – со значением сказала Жюльенна. – Ронни случайно услышал, как полковник Лэнгдон говорил об этом с сэром Денхолмом. Судя по всему, Мелисса сейчас на одной из ферм Эллиота на Новой территории. Однако полковник Лэнгдон не знает, где именно ее искать. После суда он не видел дочь.

– Как же Эллиоту не держать ее взаперти, если он разгуливает в обнимку с цветными шлюхами, – мрачно согласился Ронни. – Характер у Мелиссы Лэнгдон ничуть не лучше, чем у ее мужа. Не исключено, что вскоре мы с вами станем свидетелями нового судебного разбирательства, также по обвинению в убийстве.

– Пойду прогуляюсь, – сказал Том, внезапно поднимаясь со своего места.

Чуть поколебавшись, Элизабет сказала:

– Вы не против, Том, если я составлю вам компанию? Я никогда не была еще в саду при отеле. Элен говорит, что там очень красиво.

Она поднялась с места, чувствуя на себе взгляд Рифа Эллиота. Этот взгляд очень волновал Элизабет.

– Вы не против, что я напросилась к вам в компанию? – спросила Элизабет у Тома, когда они вышли на веранду.

Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.

– Господи, разумеется, нет. Должно быть, вы, как и я, сразу почувствовали, как там душно?

В ответ она лишь улыбнулась.

– Да, атмосфера стала какой-то неуютной, напряженной. Мне кажется, что мистеру Эллиоту следовало хорошенько подумать, прежде чем являться со своей подружкой в ресторан, куда частенько хаживает его тесть. – Она против воли произнесла это имя и рассердилась на себя. Что это ей вдруг пришло в голову заговорить о Рифе Эллиоте? Он совершенно, ни капельки не интересовал ее.

Пройдя через холл, они оказались в саду отеля.

– Ему лучше знать, кого и куда приводить, сидит тут его тесть или не сидит. Хотя приводить, конечно, не стоило, – согласился Том.

– Только потому, что она малайка?

Он согласно кивнул, и морщины вокруг его рта сделались глубже.

– Да, таких женщин сюда не приводят. В Гонконге много мест, куда можно прийти с малайкой или китаянкой, но есть и такие, куда цветных женщин приводить не принято. И отель «Репалс-Бей» – в их числе. Особенно на воскресный обед.

Она осторожно сказала:

– Мы с Адамом вчера не пошли на скачки. Мы были на Новой территории.

– Ну и как вам там понравилось? – с усилием сохраняя спокойное выражение лица, поинтересовался Том. Лишь по его взгляду можно было догадаться, что в этот момент его мысли очень далеко.

– Мы были в Кам Тин.

Он резко остановился.

– О... – произнес он, мгновенно все поняв. – И стало быть, вы видели...

– Да. Она очень привлекательна. И вы, судя по всему, очень ее любите.

Он грустно улыбнулся.

– Да. Ее зовут Ламун Шенг. Ее отец – один из богатейших здешних землевладельцев. Узнай он только, что его дочь влюблена в европейца, так в двадцать четыре часа выдаст ее замуж за подходящего китайца.

– И поэтому о вас никто не знает?

– Почему? Элен знает. Иногда мне, правда, кажется, что она из-за этого несколько разочаровалась во мне. Вы ведь знаете, она такая прямолинейная, что думает, то и говорит. И ей не вполне понятно, почему я открыто не встречаюсь с Ламун, как, например, это делает Эллиот.

– А и вправду, почему вы не можете появляться с ней открыто? – с интересом спросила Элизабет. Дом казался ей не тем человеком, кого можно уличить в коварстве замыслов или обвинить в том, что он придает слишком большое значение мнению посторонних.

– Потому что, стоит только другим узнать о моей связи, моя карьера будет поставлена на карту. Меня тотчас же переведут в Африку, в Индию или какую-нибудь Внешнюю Монголию, чего доброго. А Ламун пострадает куда больше. Она будет вынуждена выйти замуж за человека, которого подберет ей отец. А так по крайней мере мы с ней спокойно видимся. Надеюсь, что наши встречи будут продолжаться.

Они вернулись в ресторан. К своему облегчению, Элизабет увидела, что угловой столик наконец освободился. Наверное, Риф Эллиот вместе с подружкой-малайкой отправились возмущать спокойствие в другом месте.

– А что ты думаешь о Рифе Эллиоте? – спросила Элизабет у Адама, когда они возвращались домой по горной дороге.

Адам пожал плечами.

– Ничего не думаю. Самонадеянный тип, судя по всему. У него, должно быть, железные нервы, поскольку он так запросто пригласил тебя пообедать.

Элизабет окинула взглядом росшие вдоль дороги голубые ирисы.

– Скажи, а ты был бы против, прими я его приглашение? – спросила она.

Машина вильнула в сторону. Адам выправил руль и с нескрываемым изумлением взглянул на жену.

– Конечно, я был бы против. Он женат и, кроме того, известный бабник. Если бы тебя увидели с ним, то твоей репутации был бы нанесен серьезный удар.

Почувствовав угрызения совести, она поспешно взяла его за руку.

– Извини, дорогой, разумеется, ни о каком обеде с Рифом Эллиотом и речи быть не может. Не понимаю, почему я завела этот странный разговор.

Они спустились по горному серпантину, который вел к ипподрому и дальше к Виктории. На губах Адама заиграла чуть заметная улыбка.

– Должно быть, тебе было интересно узнать, приревную я тебя или нет?

В ее глазах появилась грусть, и она крепко сжала его руку.

– Нет, Адам, – горячо призналась она. – Я совсем не хочу, чтобы ты меня ревновал. Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы огорчить тебя. Никогда в жизни!

Глава 9

Алистер Манро лихорадочно нажал на тормоз, и колеса его старенького «остина» отчаянно завизжали. Иногда передвигаться на автомобиле по оживленным и многолюдным улочкам Цзюлуна было совершенно невозможно. Такси сигналили как бешеные: они не могли проехать из-за затора, который устроили несколько рикш. Среди застывших машин и рикш носился мальчишка-китаец, пытаясь поймать удиравшую от него и истошно кудахтавшую курицу. За курицей стлался целый шлейф перьев. Воспользовавшись суматохой и временной остановкой движения, уличный торговец с двумя тяжелыми корзинами на бамбуковом коромысле подбежал к автомобилю Алистера и крикнул:

– Свежие креветки! Не желаете свежих креветок? Алистер отрицательно покачал головой.

– Нет, спасибо, – сказал он, отводя взгляд от даров моря в корзинах. Затем Алистер отчаянно надавил на клаксон «остина». Он никак не мог понять, почему вдруг Элен пришло в голову из тихого привилегированного Пика перебраться в клоаку Цзюлуна. Кто-то другой, возможно, это и понимал, только не Алистер. Наконец курица, виновница переполоха, была поймана. Рикши расчистили проезжую часть. Движение возобновилось. С хладнокровным выражением уличный торговец понес дальше свои корзины с креветками.

Алистер свернул налево и оказался на Натан-роуд. По крайней мере квартира Элен располагалась неподалеку от парка. Будет удобно играть там в футбол с Джереми. Губы Алистера под аккуратными усами сжались. Ему хотелось бы делать для Джереми очень много, а вместо этого он лишь разыгрывал из себя доброго дядюшку. А ведь Алистер хотел быть отцом мальчику и Дженнифер. Сам он был уверен, что отлично справился бы с этой ролью. Алистер затормозил перед недавно построенным многоквартирным домом. Поговаривали, что «Королевских шотландцев» могут перевести в другое место, поэтому Алистеру хотелось как можно скорее уладить свои отношения с Элен. Не впервые он пожалел, что она вдовствует всего год с небольшим. Если бы это длилось дольше, Алистер смог бы проявить большую настойчивость, уговаривая ее выйти за него замуж. Не было ничего странного в том, что она хотела немного подождать. Элен еще горевала по Алану, и Алистер понимал, что для нее выскочить замуж означало оскорбить память покойного супруга.

В этой квартире Элен жила всего неделю, но в ней уже все казалось более или менее обжитым. Войдя в просторную, залитую солнцем гостиную, он сразу обратил внимание на фотографию Алана в серебряной рамке, стоявшую на лакированном бюро. Дети с радостными криками бросились ему навстречу.

– Дядя Алистер, пойдем в парк? Или поиграем в футбол? – предложил Джереми, прижимаясь к нему.

Алистер поднял мальчика и посадил к себе на плечи, обнял маленькую Дженнифер и вышел с детьми в сад, где Элен пересаживала герань из горшков на клумбу, уже подготовленную для цветов.

– Пытаешься сделать что-то вроде английского сада? – с улыбкой поинтересовался он.

Она ответила ему улыбкой. Элен была в стареньком сарафане, заправленном в шорты, – вполне возможно, то были шорты Алана. На ее щеке виднелся след грязи, волосы, как обычно, были не прибраны.

– А почему бы и нет? – поинтересовалась она, поднимаясь, чтобы поздороваться с ним. В руке она держала маленькую лопатку. Полная грудь Элен выпирала из-под тонкой ткани сарафана. – На меня хорошо действует эта красная герань. Думаю посадить здесь и фиалки с первоцветом.

Алистер с трудом удержался от поцелуя. С самого начала их знакомства Элен заявила, что в присутствии детей не желает проявлений физической близости, чтобы не волновать их. Алистер с пониманием отнесся к этому, хотя Элен его и расстроила. Сейчас его губы сложились в ироническую усмешку. Он почти наверняка знал, о чем мог подумать Том, когда свояченица заявила ему о желании переехать в собственную квартиру. Том как пить дать догадался, что они хотят иметь более подходящее место для встреч. Увы, все оказалось иначе. Хотя они и были близки и Элен отдавалась ему истово и страстно, но она категорически отказывалась заниматься любовью в непосредственной близости от детей и ничто не могло заставить ее изменить этому правилу. Ей казалось ужасным, что дети могут, не дай Бог, услышать или, что еще ужаснее, случайно увидеть что-нибудь.

– Я хотел бы поговорить с тобой, – сказал он, спуская Джереми с рук.

– Как, разве мы не пойдем гулять в парк? – с явным разочарованием в голосе спросил мальчик.

Алистер взъерошил его светлые волосы.

– Немного погодя, Джереми. Сейчас я хотел бы потолковать с твоей мамой.

Увидев выражение лица Алистера и уловив решительные нотки в голосе, Элен сделалась серьезной, а ее сердце ушло в пятки. Господи, ну почему ему мало того, что есть? Ведь если он будет торопить события, то ему же будет хуже, в первую очередь именно ему. Он почувствует себя отверженным. А это ни к чему, совершенно сейчас ни к чему! Она всегда чувствовала себя прекрасно рядом с Алистером, ему удавалось доставлять ей радость в постели и избавлять ее от страха одиночества. Но заменой Алану он не стал и вряд ли когда-нибудь станет. И вот теперь, именно теперь он вынуждает ее произнести все это вслух.

– Ну-ка, дети, пойдите и отыщите Джунг Лу, – устало сказала Элен. – И попросите ее немного поиграть с вами.

– Мы не хотим к Джунг Лу, – возразила Дженнифер. – Мы хотим быть с тобой и дядей Алистером.

– Потом, потом. – Элен поцеловала дочь и сына и передала детей няне. – Побудьте с ними полчасика, Джунг Лу. Мне необходимо поговорить с майором Манро. Пусть никто нам не мешает.

С этими словами она прошла в гостиную, закурила и глубоко затянулась, выпустив дым.

– Я знаю, Алистер, что ты собираешься сказать. И я не хочу этого слышать. Почему ты не хочешь оставить все как есть?

– Меня не устраивают наши отношения. Наш батальон могут в любой момент передислоцировать. И мне бы хотелось, чтобы до этого мы с тобой уладили кое-какие формальности.

Она взглянула на него с признательностью и отчаянием. Он старался вести себя корректно и благородно даже сейчас, когда собирался сделать ей предложение. Она чувствовала, что он и сам смущен, и это усиливало ее симпатию. На службе он был твердым, уверенным в себе человеком, но как только речь заходила о личной жизни, сразу же делался сдержанным, скромным и очень уязвимым. Она решила перевести разговор на другое и, не дожидаясь инициативы с его стороны, сказала:

– Почему ты уверен, что «Королевских шотландцев» непременно передислоцируют? В таком случае здесь почти не останется войск, которые могли бы нас защитить в случае опасности.

– Ну, говорят, что мы тут и так находимся слишком долго и в этом нет особого смысла. Если начнется война, то в Европе, и именно там, будут происходить главные военные действия. Так что нам дали понять, что нужно готовиться к возвращению в Англию. – Он взял из ее руки сигарету и затушил в пепельнице. – Я хочу, чтобы мы с тобой поженились, – сказал он, и по выступившему на его щеках румянцу можно было определить, как сильно он волнуется. – Понимаю, ты уверена, что прошло еще слишком мало времени после смерти твоего мужа. И что еще не время для такого важного шага. Но события заставляют спешить, Элен. Я не хочу вернуться в Англию, не надеясь когда-нибудь вновь тебя увидеть. – Он взял ее за руку. – Пожалуйста, Элен, – хрипло сказал он. – Ты знаешь, я не оратор, говорить не слишком-то умею. Но я люблю тебя и хочу заботиться о тебе.

У нее ком встал в горле. Она почувствовала, что к глазам подступили слезы. Алистер такой хороший, такой честный. Ей невыносимо было думать о том, что такого прекрасного мужчину она сейчас будет вынуждена расстроить.

– Извини, Алистер. – Она перевела взгляд с его лица на фото в серебряной рамке, стоявшее на полированной поверхности бюро. – Но я не могу решиться на такой шаг. Пожалуйста, постарайся меня понять.

Он с трудом сглотнул. Алистер говорил правду, он не был златоустом. Он вообще не относился к тем мужчинам, что легко и привычно чувствуют себя в женском обществе. Хотя ему было уже тридцать два года, до Элен у него было совсем немного женщин. И ни на одной из них он не хотел жениться. Поначалу в Элен его привлекли простота и естественность, нежелание казаться сложнее и утонченнее, чем на самом деле. Она была естественной и открытой, лишенной какого бы то ни было коварства.

– Я ведь не говорю, что нужно сломя голову бежать и регистрировать брак, Элен, – не унимался он. – Я понимаю, что если ты говоришь «рано», стало быть, для тебя еще рано. Но мне хочется услышать от тебя обещание, что рано или поздно мы обязательно поженимся. – Он вытащил из кармана обручальное кольцо и неловко добавил: – Не знаю, сможешь ли ты его надеть и вообще подойдет ли оно...

Кольцо было с внушительного размера бриллиантом. По лицу Элен покатились слезы, она не могла больше сдерживаться. Как это типично для Алистера: купить такую дорогую вещь в надежде сделать приятное, не подозревая, что хуже этого подарка едва ли можно придумать. Чтобы надеть на палец кольцо Алистера, ей пришлось бы снять перстень, подаренный Аланом. Элен отчаянно замотала головой.

– Нет, – сдавленным голосом произнесла она, – я не могу...

Он взял ее правую ладонь в свою и сказал:

– На эту руку, любимая...

То, что Алистер понял ее, потрясло Элен. Она уткнулась головой ему в грудь и разрыдалась, не в силах сдерживаться. Алистер знал, что она оплакивает Алана. Он крепко прижал Элен к себе. Когда ее рыдания стихли, он взял ее правую руку и надел кольцо на безымянный палец. Элен не противилась.

– А потом ты наденешь его на левую руку, – сказал он. – Как только будешь к этому готова.

Она сглотнула слезы и согласно кивнула. Элен сейчас впервые подумала о том, что она, наверное, настоящая дура – ведь только дура может отвергать такого мужчину.

– Давай-ка я напою тебя чаем, – глухим от слез голосом произнесла она и поспешила на кухню. Она сделала крепкий сладкий чай с молоком – именно такой и любил Алистер.

Жюльенна выгнула спину, кудрявые ярко-рыжие волосы упали ей на лицо. Ее глаза были смежены, рот приоткрыт, она стонала от наслаждения.

– О, это было замечательно, не так ли? – спросила она после того, как Дерри вошел в нее с победным криком. Жюльенна оперлась локтем о постель, ее глаза лихорадочно блестели.

Дерри не мог произнести ни слова, он лишь хмыкнул, выражая согласие. Сердце его бешено колотилось, как у человека, одолевшего милю менее чем за четыре минуты.

Жюльенна радостно рассмеялась, взяла прядь его волос и намотала себе на палец. Не такие, как у Ронни, прямые и гладкие, – у Дерри были непокорные вьющиеся волосы.

– Может, ты хотел бы еще разок? – весело спросила она.

Приоткрыв глаза, он посмотрел на нее. Сегодня они впервые занимались любовью. Он понятия не имел, какие прежде были у нее любовники и на какие подвиги они были способны, но он не собирался с ними тягаться. Смерть от разрыва сердца в постели не входила в ближайшие и отдаленные его планы.

– Шутишь? – с выражением произнес он.

В ответ Жюльенна весело рассмеялась и уткнулась лицом в его грудь, покрытую обильным потом.

Когда он смог наконец восстановить дыхание, то спросил:

– А Ронни знает, где ты сейчас? Жюльенна пожала плечами.

– Понятия не имею. Может, думает, что я в клубе... Хожу по магазинам, может быть...

Облокотившись о подушки, он взобрался повыше и протянул руку за сигаретами и зажигалкой на ночном столике.

– Черт знает что у вас за брак. Неужели он никогда не пытается узнать, где ты бываешь, как проводишь время?

Жюльенна вздохнула. Всегда одно и то же. Рано или поздно ее любовники непременно принимаются выяснять, что у нее за брак. В отличие от других Дерри проявил интерес с самого начала. Встав коленями на смятую простыню, она пристально посмотрела на него. Ее грудь была полной, с красивыми розовыми сосками.

– Я ни с кем не намерена обсуждать свою семейную жизнь, – сказала она, и эти слова прозвучали с такой необычной для нее серьезностью, что Дерри вопросительно приподнял брови. – Я очень счастлива с мужем. Я люблю Ронни. И Ронни меня тоже любит. И если я и позволяю себе иногда поразвлечься, это ни в коей мере не влияет на мой брак и отношения с мужем. Ты понимаешь?

– Умру – не пойму! – искренне ответил Дерри. Она чуть нахмурилась, но Дерри обнял ее и притянул к себе.

– О'кей, дорогая. Если тебе хочется, пусть так оно и будет. Никаких разговоров о Ронни. Но о чем же, черт побери, мы будем в таком случае разговаривать?

– О Мелиссе, – подсказала она. – Ты, случайно, не знаешь, где она сейчас может быть? Ведь если Риф и вправду держит ее взаперти – а судя по всему, так оно и есть, – почему бы тебе что-то не предпринять?

На этот раз пришел черед Дерри нахмуриться. Мелисса приходилась ему сестрой, ему были отвратительны и судебное разбирательство, и сплетни, которые оно вызвало. Ему так же, как и его отцу, претило то, что стали известны некоторые подробности жизни Мелиссы.

– С Мелиссой все в порядке, – резко ответил он. – Конечно, для нее суд оказался серьезным испытанием, но что поделаешь... Она еще не вполне оправилась, ей трудно бывать на публике и смотреть людям в глаза. Особенно после ужасных обвинений, которые ей бросил адвокат Рифа.

Жюльенна кончиком языка провела по его груди и плоскому животу.

– Хочешь сказать, что он не удерживает ее на ферме силой? – разочарованно протянула она.

– Именно.

Ее нежные пальцы тронули Дерри внизу живота, и он возбудился.

– Жаль, – с сожалением произнесла Жюльенна. Она с улыбкой смотрела, как напрягается его плоть, доставившая ей немало наслаждения.

Дерри прикрыл глаза. Ему казалось немыслимым, что Жюльенна так быстро, в сущности, не дав ему отдохнуть, опять сумела привести его в боевую готовность. Но как бы там ни было, а все равно приятно лежать, расслабившись от ее умелых ласк. Но о Мелиссе он ничего не намерен ей рассказывать. Сестра должна пережить, выстрадать то, через что ей пришлось недавно пройти. Дерри вовсе не собирался скрещивать мечи с Рифом Эллиотом и требовать, чтобы тот вернул Мелиссу в дом на Пике.

Жюльенна устроилась поудобнее, продолжая его ласкать.

– А ты слышал, что «Королевских шотландцев» хотят перевести с острова?

Дерри не слышал, да и вообще ему было наплевать. Он был бизнесменом, а не солдатом.

Он лежал, сладостно млея от ее томительных манипуляций.

– А ты откуда знаешь? – не открывая глаз, поинтересовался Дерри.

– Один приятель рассказал, – ответила она, раздумывая, стоит ли продолжать связь с майором «Королевских шотландцев» или целесообразнее дать ему отставку. Если и впредь с ним встречаться и при этом не прекращать отношений с Дерри, то даже при ее изворотливости ситуация может оказаться слишком запутанной. Она вздохнула. Дерри был исключительным любовником. И, судя по всему, ее отношения с «Королевскими шотландцами» должны стать более прохладными.

– Адам Гарланд полагает, что будет огромной ошибкой убрать «Королевских шотландцев» отсюда. Он уверен, что японцы непременно нападут на остров, и, стало быть, нужно не ослаблять оборону, а, напротив, потребовать подкрепления.

– Ну и дурак же он! – с презрительной интонацией сказал Дерри. – Ради Бога, не останавливайся, ты сейчас так замечательно все делаешь...

Огонь жег его плоть, а Жюльенна продолжала возбуждать его.

– Гарланд – это тот самый пожилой англичанин, которого занесла сюда нелегкая?

Жюльенна согласно кивнула.

– У него молодая и красивая жена, которая к тому же и очень... – Она задумалась, действительно ли Элизабет такая уж недотрога и никогда не знала других мужчин, кроме собственного мужа. – Очень неопытная, я бы сказала.

Дерри было решительно наплевать на супругу какого-то там Адама Гарланда.

– Боже, как чудно ты все делаешь... – выдохнул он, когда Жюльенна вобрала в себя его плоть.

– Ну же, cheri! – возбуждающе прошептала она. – Я хочу показать тебе, что и во второй раз может быть ничуть не хуже первого.

Он застонал, а Жюльенне казалось, словно она до краев наполнена его возбужденной плотью.

– О, это прекрасно, cheri! – прошептала она, чувствуя, как сильные пальцы Дерри впились в ее ягодицы. С нарастающим блаженством Жюльенна приговаривала сдавленным шепотом: – Великолепно...

Том Николсон и Ламун лежали на подушках, разбросанных прямо на полу летнего домика Гарландов. Элизабет как-то пригласила их к себе на обед, после чего они стали часто бывать у нее в доме на обедах и ужинах... Она сдержала свое слово и никому не говорила о связи Тома и Ламун. Кроме Элен, об их отношениях никто не знал, даже Алистер и Жюльенна.

– Так не может дольше продолжаться, Ламун, – настойчиво произнес Том. – Я должен поговорить с твоим отцом.

– Нет! – На ее золотистом лице резко выделялись огромные черные глаза. – Если ты это сделаешь, то всему придет конец, Том. Он отошлет меня куда-нибудь и заставит выйти за подходящего китайца. Ему нельзя ничего говорить! Ни сейчас, ни в будущем!

– Не может же он и вправду заставить тебя выйти замуж против воли, – сказал Том. Он вскочил и принялся расхаживать взад-вперед по комнате. – На дворе 1939год, а не глухое средневековье!

– Для китайских девушек из приличных семей на дворе все еще средневековье, – с грустью произнесла Ламун.

Томвыругался, сознавая, что она совершенно права. Он понимал также, что никакими силами ему не удастся убедить отца Ламун выдать дочь замуж за англичанина.

Она поднялась с подушек и грациозно подошла к Тому. Ее распущенные длинные черные волосы ниспадали на спину.

– Не принимай это близко к сердцу, Том, – мягко произнесла она, взяв его за руку. – Мир такой, какой он есть.

Он со сдержанным рычанием обхватил ее и привлек к себе. Он любил Ламун, но иногда ее китайское спокойствие выводило его из себя.

– Не понимаю, как можно спокойно относиться к этим предрассудкам?! – с отчаянием воскликнул он.

Он был выше ее на добрый фут, так что ей пришлось стать на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его рта.

– Потому что ничего не поделаешь, Том. Мы оба понимаем правила игры и должны терпеть их, согласны мы с ними или нет.

– Будь прокляты подобные правила! – с ненавистью произнес он. – Далеко не все уважают эти правила. Риф Эллиот, например, плевал на них с высокой колокольни!

– Ну, то Риф Эллиот, – насмешливо сказала Ламун. – Риф Эллиот вообще ни на кого не похож. Его китайские подружки не из приличных семей, и он не собирается жениться ни на одной из них.

– Но если бы захотел, то мог бы жениться, – мрачно сказал Том.

Ламун лишь усмехнулась. Хотя в глубине души она думала, что на сей раз Том прав. Но Риф Эллиот не Том, а она не шлюха из бара. Для таких, как Ламун, смешанный брак немыслим. Тут не может быть извинений, исключений из правил, вариантов или дискуссий. Ее отец-торговец, по мнению его партнеров-европейцев, отличался широтой взглядов, но у себя дома отметал все иноземное и был суровым главой семьи, подобно другим китайским отцам и мужьям из его сословия. Догадайся он, что у его дочери роман с англичанином, и Ламун никогда не увидела бы больше ни Тома, ни родного Гонконга.

– Мы должны быть благодарны судьбе уже за то, что есть, – сказала она деловито. Ее гибкое стройное тело плотно прижалось к телу Тома. – Если бы не курсы медсестер, мы с тобой вообще бы не встречались. Ты должен быть благодарным хотя бы за это.

– Я и так благодарен. Только один раз днем и один раз вечером в неделю мне слишком мало, – сказал он, касаясь губами ее волос.

Когда Япония развязала войну против Китая, Том и Ламун извлекли из этого события некоторую пользу. Ламун попросила отца разрешить ей посещать медицинские курсы при одной из больниц, и тот согласился. Эти занятия не могли повредить положению их семьи. И кроме того, в осложнившейся международной обстановке дочь-медсестра могла оказаться полезной.

Ламун наслаждалась занятиями, то есть она не ходила на них вовсе, используя эти часы для встреч с Томом. Поначалу каждое свидание было сложным делом. Они, например, не могли просто пойти в ресторан или бар, посидеть и выпить по коктейлю, не могли посещать клубы, куда ходили многие друзья Тома. Не могли и танцевать в «Пенинсуле», сидеть, держась за руки, в интимной, при свечах, полутьме «Парижского гриля». Ведь на них сразу же обратили бы внимание. И рано или поздно слухи непременно достигли бы ушей ее отца, на это понадобились бы считанные дни, если не часы. Поэтому они ездили на Новую территорию, стараясь избегать оживленных автомобильных трасс, и там, взявшись за руки, гуляли. Именно там Адам и Элизабет и увидели любовников. Теперь приходилось менять маршруты.

Летний домик Гарландов стоял в стороне от любопытных глаз, довольно далеко от главного дома, на краю сада. По мере того как их визиты к Гарландам становились чаще, это строение сделалось местом их постоянных свиданий. Вечером по четвергам, в часы занятий на курсах, даже если Элизабет и Адам отсутствовали, бой открывал дверь Тому и Ламун и они уединялись в своем гнездышке.

– Не понимаю, почему ты приходишь сюда, но отказываешься бывать в моем доме? – как-то спросил у нее Том. – Ведь отсюда до него рукой подать, всего минут пятнадцать.

– Потому что, если случится что-то ужасное и узнают о наших свиданиях, отец будет не слишком огорчен, ибо выяснится, что мы встречались в доме уважаемой супружеской пары. И наоборот, отец потеряет лицо, если окажется, что я бывала в твоем холостяцком доме.

Том понимал, что значит для китайца «потерять лицо» и как это бывает страшно. И потому больше не спорил с Ламун. Их короткие встречи урывками продолжались. И маленький домик в саду Гарландов стал для них центром вселенной.

Взяв Ламун на руки, он отнес ее на подушки. Впервые они встретились в Доме правительства, где крупные китайские предприниматели устраивали приемы для своих европейских собратьев. Мать Ламун заболела, и девушка пошла туда с отцом. Том никогда раньше не встречал такой восхитительной девушки. Ее волосы, гладко уложенные в традиционную прическу, блестели, темные миндалевидные глаза были почти всегда опущены. Лишь однажды она бросила взгляд на Тома, и он заметил затаенную улыбку в уголках губ девушки. Именно тогда Том понял, что ее тянет к нему не меньше, чем его к ней.

С самого начала он был уверен, что совершенно невозможно назначить ей свидание обычным образом.

Ведь без отцовского разрешения китаянки из приличных семей не встречаются с молодыми людьми, так что свидания в принципе дело немыслимое. А тем более встречи с европейцем. Но Том был настойчив. Он приехал к дому ее отца и дождался, когда из ворот особняка выехал «ролле», в котором сидела девушка. «Ролле» отвез ее в модный парикмахерский салон в центре города. Когда через час она вышла, Том поджидал ее на тротуаре. К его невыразимому облегчению, она согласилась с ним встретиться. Именно тогда Ламун впервые решилась пропустить свои занятия на курсах.

В последующие месяцы Том мучился, как никогда прежде. Ламун с удовольствием приходила на свидания и, когда он целовал ее, скромно, чуть-чуть, размыкала губы. Том понимал, что если с европейскими женщинами можно заниматься любовью, о многом не задумываясь, то в данном случае следовало все как следует взвесить и обдумать. Ведь если Ламун забеременеет, то никакой поспешной женитьбой положения не исправишь. Просто встречаясь с ним, она и так уже подвергала себя чудовищному риску. Он не имел права настаивать, чтобы Ламун рисковала еще больше, ведь она могла сломать себе жизнь.

Том не привык к длительному воздержанию, особенно если речь шла о женщине такой редкостной красоты. Он желал Ламун слишком сильно и был не в состоянии справиться со своими эмоциями. До того у него была короткая и не слишком приятная связь с Жюльенной, а кроме того, время от времени он захаживал в бары и ночные клубы. Но очень скоро доступные женщины ему осточертели. Китаянки в барах с длинными распущенными волосами и нежно-золотистой кожей были лишь грубой копией очаровательной Ламун: на вид такие же, как она, вместе с тем они не имели с ней ничего общего и даже отдаленно не могли заменить ее.

В начале года, когда он по делам уехал в Англию, расставание принесло ему облегчение. На расстоянии Том рассуждал более спокойно и здраво. Он подумывал о том, чтобы прекратить всякие отношения с Ламун.

На обратном пути в Гонконг он встретил на корабле Элизабет Гарланд, и в его душе вновь поселилась надежда. Если кто-то и мог прогнать мысли о Ламун, то лишь такая женщина, как Элизабет. Но вскоре выяснилось, что Элизабет вовсе не Жюльенна, что она не склонна к легким связям и не ищет новых сексуальных партнеров. Он даже не попытался приударить за Элизабет, зная, что все равно ему ничего не перепадет. Кроме того, Том был уверен, что ни одна женщина на свете, даже такая красивая, как Элизабет, не в состоянии вытеснить Ламун из его сердца.

– Но мы должны с тобой пожениться! – в отчаянии произнес он, опуская ее на подушки. О черт, он любил ее уже восемь месяцев, а последние четыре вел абсолютно монашеский образ жизни, словно принял целибат. Так долго не могло продолжаться.

Она лежала совершенно неподвижно, густые и переливчатые, цвета чернил волосы были разбросаны по плечам.

– Мы не можем пожениться, – не отводя от него глаз, произнесла она. В ее взгляде появилось выражение, какого Том прежде не видел. – Но мы можем жить, как живут муж и жена...

Его дыхание сделалось громким и учащенным. Сердце отчаянно колотилось в груди.

– Нет, – выдохнул он, – ведь это для тебя огромный риск!

Она обняла его за шею. Если они не будут близки, она рискует куда больше. Он такой милый и сильный, этот тридцатипятилетний мужчина, не привыкший к длительному воздержанию. И существует опасность, что он примется искать удовольствий на стороне, с другими женщинами. Например, с симпатичной и сексапильной миссис Ледшэм или с шлюхами из баров. Кроме того, Ламун сама хотела близости. Она хотела чувствовать его сильное, напряженное обнаженное тело. Хотела получить как можно больше наслаждения, пока их тайная связь не раскрылась и отец не отослал ее куда-нибудь в глушь.

– Я люблю тебя, – прошептала она и с этими словами принялась расстегивать свое платье. Ее пальцы мелко дрожали, хотя взгляд оставался твердым и решительным. Наконец она освободилась от одежды.

Последний год Том только и держался благодаря своему самообладанию. Он колебался лишь мгновение, затем с глухим стоном принялся скидывать с себя одежду. Больше не нужно было терпеть – и жесткое самоограничение сменилось неуемным голодом, таким сильным желанием, что требовало немедленного удовлетворения.

– Я люблю тебя... люблю... – бормотал он сдавленным шепотом, швыряя рубашку и брюки поверх лежавшего на полу платья Ламун.

Он представлял в мечтах, что, когда появится возможность, будет заниматься с Ламун любовью, стараясь при этом быть предельно нежным. Она ведь была девственницей, поэтому спешить не следовало. Тому и в голову не приходило, что все может произойти так, как случилось: они торопливо избавились от одежды, желая как можно скорее преодолеть препятствия, которые прежде играли такую важную роль. Она опустилась перед ним на колени. Бледная, восхитительной формы ее грудь с розовыми сосками была напряжена. Он положил свои ладони на грудь Ламун, наклонился и начал целовать.

– Быстрее! – взмолилась Ламун. – Быстрее же!

Том действовал стремительно, поспешно, грубо.

«О Господи...» – подумал он, но было уже слишком поздно. Очень долго он ждал этого момента, и остаться нежным, терпеливым и осторожным ему не удалось.

Он ласкал ее, и Ламун отвечала ему призывным и нежным стоном, как маленький дикий зверек. Со стоном, который, казалось, исходил из глубины его души, Том плотно прижался к ее губам и овладел ею. Внезапно пришло облегчение – такое сильное, что Том едва не потерял сознание.

Когда он снова мог дышать, когда дрожь, сотрясавшая его тело, унялась, Том почувствовал слезы на своем плече. Приподнявшись на локте, он с ужасом взглянул на Ламун.

– Ламун, любимая!.. Не плачь... Обещаю, что это больше не повторится.

Она улыбнулась сквозь слезы:

– Неужели?! А мне это показалось просто великолепным.

Волна радостного облегчения охватила Тома. Оказывается, ее слезы не были признаком боли или разочарования. Она плакала от счастья.

– Боже, как же я тебя люблю! – с чувством воскликнул Том, вновь стискивая Ламун в своих объятиях, и лег рядом с ней на разбросанных по полу подушках. Том испытывал восторг от прикосновения к ее стройному маленькому телу и к нежной коже.

Она повернула голову и поцеловала его в плечо.

– Мне пора, – с сожалением произнесла она. – Через двадцать минут закончатся занятия.

Том старался не выказать своего разочарования. Чу, шофер лимузина, будет поджидать ее у больницы. Нужно успеть отвезти Ламун к служебному входу минут за пять до того, как закончатся занятия медсестер. Ламун должна еще успеть пройти через всю больницу и выйти с остальными через главный вход – чтобы шофер ничего не заподозрил.

Том вздохнул и принялся одеваться. Он понимал, что, с точки зрения Ламун, их отношения достигли предела. Но для Тома любовная близость была лишь началом нового, главного этапа в их взаимоотношениях. Редкие дневные встречи и одно свидание вечером – и это за целую неделю! – казались Тому слишком уж скоротечными. И потому он откровенно говорил, что им следует пожениться. Может, Риф Эллиот сможет ему чем-нибудь помочь?.. Он отлично разбирается в китайцах. Наверняка он знает, как лучше всего подойти к отцу Ламун. Том протянул руку и помог Ламун подняться. При первой же возможности он непременно поговорит с Эллиотом. Ламун уверена, что они никогда не смогут пожениться, но Том вовсе так не считает. И никогда с этим не согласится.

Ронни Ледшэм сидел в ресторане «Плейпен», расположенном в отеле «Пенинсула». Он наблюдал за входными дверями, и на его губах играла затаенная улыбка. Элизабет очень удивится, когда вместо Жюльенны увидит за столиком его. А жена наверняка будет взбешена, узнав о том, что он пытался соблазнить Элизабет. Но к вспышкам гнева своей Жюли он давно привык, тем более что она не умела долго держать на него зла. Спустя считанные минуты она уже смеялась, да и кроме того, он скажет, что все его усилия оказались тщетными, что Элизабет отвергла все его попытки. В действительности же он был готов приложить все свое умение и добиться взаимности Элизабет.

Он уже выпил порцию двойного виски с содовой и поднял палец, чтобы заказать еще. Обычно он не захаживал в «Плейпен». Ему казался слишком старомодным длинный зал этого ресторана с толстым красным ковром, пальмами в кадках и красными же абажурами настольных ламп. Вся обстановка была чинной и даже напыщенной, но оно и к лучшему: Элизабет заранее не должна ни о чем догадываться. А кроме того, из окон ресторана открывался необыкновенный вид на залив и величественную, полускрытую низкими облаками гору Виктория.

Ронни посмотрел на часы. Элизабет уже на пять минут опаздывала. Он был почему-то уверен, что женщины, заставляя мужчин ждать, с приятельницами ведут себя по-другому. Еще он забеспокоился о том, сработает ли его план. Ведь Жюли вполне могла позвонить Элизабет и пригласить на обед, вовсе не обязательно было посылать письмо. Его улыбка сделалась шире: он гордился составленным посланием. Ронни уже давно наловчился подделывать почерк Жюли, ее небрежно-летящие строчки, и довел свое искусство почти до совершенства: мог по желанию копировать и привычную скороговорку, которой отличались письма жены.

«Дорогая Элизабет, – написал он, – пожалуйста, сделай одолжение, давай пообедаем с тобой завтра в «Плейпене» в час пополудни. Я угодила в жуткий переплет, и Ронни убьет меня. Прошу тебя! Нежно люблю и целую, Жюльенна».

Элизабет будет, разумеется, взбешена, когда ее подведут к столику, но Ронни был совершенно уверен, что закатывать сцен и уходить она не станет. Во всяком случае, пообедать с ним она согласится. Ронни сумел обставить все таким образом, чтобы им никто не мешал. Он заказал еще одну порцию виски. Давненько ни одна женщина так сильно его не притягивала. Женщины были для него развлечением, он старался не принимать их всерьез. Менее всего Ронни хотелось завести настоящую любовную связь, с нежными взглядами и вздохами. Обычно он определял в первую же минуту, сулит ли неприятности знакомство с той или иной женщиной. И если ощущал смутную тревогу, то незамедлительно принимал меры. Ему хотелось развлечений и удовольствия. Получив то и другое, он старался поскорее отделаться от своей пассии. И сейчас ему тоже хотелось удовольствия, а не повода для развода и уж тем более неприятностей.

Он в задумчивости потягивал виски с содовой. Трудно сказать, станет ли эта Элизабет Гарланд для него источником неприятностей или нет. В ней было нечто такое, что притягивало и завораживало его, хотя Ронни и не мог сейчас выразить это словами. Что-то особенное, что привлекало и возбуждало его. Такая чувственная и сексапильная женщина не имеет права выглядеть чистой и непорочной. Уже не впервые он ловил себя на мысли о том, каковы ее интимные отношения с Адамом Гарландом. И от этих мыслей он возбуждался. Господи, будь у Ронни такая возможность, он быстро сделал бы так, чтобы во взгляде Элизабет не осталось бы и следа чистоты и непорочности! Интересно, а на теле у нее такие же светло-серебристые волосы, как и на голове?.. Кстати, что за привычка носить высокие прически! Почему бы не распустить волосы по плечам? Он представил сейчас, как пряди светлых волос Элизабет нежно касаются его рук, груди, его обнаженных чресел...

Дверь в дальнем конце зала открылась, и Элизабет вошла в ресторан. Метрдотель тотчас же мелким бесом подлетел к ней. Ронни понимал, что она ищет столик Жюльенны. Она оглядела ресторан, пытаясь увидеть подругу. Метрдотель что-то сказал Элизабет, по его губам Ронни догадался: «Прошу сюда, мадам».

Он повел ее между покрытых белоснежными скатертями столиков туда, где ее поджидал Ронни. Когда они подошли, лицо метрдотеля было абсолютно бесстрастным. Ронни дал ему на чай, и метрдотель был готов всеми силами помогать осуществлению его плана.

Элизабет встретилась глазами с Ронни. Он заметил некоторое удивление на ее лице. Переливчатая бирюзовая юбка закрывала длинные загорелые ноги Элизабет; шелковая блузка нежного розовато-лилового цвета красиво обтягивала грудь, так что от нее трудно было оторвать взгляд. На ногах Элизабет были изящные кожаные босоножки на высоком каблуке, украшенные золотистыми блестками, с тонкими ремешками.

Широко улыбнувшись, Ронни поднялся и приветствовал ее:

– Очень рад, Элизабет, что ты пришла. Выглядишь просто потрясающе!

В ее зелено-золотистых глазах явно читался вопрос.

– Извини, но я что-то не совсем понимаю. А где Жюльенна?

Метрдотель отодвинул для Элизабет стул. Ронни дождался, пока она села за столик, тоже сел и сказал:

– Жюльенна не смогла прийти. Попросила, чтобы я пообедал с тобой вместо нее. Может, ты хочешь посмотреть меню? Тут самые изумительные дары моря.

Но дары моря совершенно не прельщали Элизабет. Она холодно произнесла:

– Я тебе не верю, Ронни. Ты лжешь!

Его улыбка сделалась еще шире.

– Ну разумеется, – произнес он, полагая, что фраза в его устах звучит очаровательно. – Как всегда!

Она отодвинула стул, чтобы встать. Ронни поспешно схватил ее за руку.

– Элизабет, не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста, погоди.

Он казался вполне искренним. Так по крайней мере решила Элизабет. Она откинулась на спинку стула. Может, ему и вправду нужно переговорить с ней? А вдруг у Жюльенны неприятности?

– Хорошо, – согласилась она. – В таком случае я бы выпила мартини с лимоном.

Ронни заказал ей выпивку, а себе очередную порцию виски с содовой. Слегка под хмельком, он заговорил, и его слова звучали несколько необычно – он глотал согласные и растягивал слова.

– С тобой исключительно трудно остаться наедине, Элизабет. Поэтому пришлось прибегнуть к небольшой уловке, чтобы нам встретиться.

Официант стоял, ожидая заказа Элизабет.

– Омлет, пожалуйста, и дыню, – сказала она, даже не раскрыв меню в папке из натуральной кожи. Она оказалась не права, полагая, будто Ронни хочет поговорить о Жюльенне. Он просто пытался ее соблазнить, а стало быть, чем раньше она уйдет, тем лучше для нее.

– А мне рыбное ассорти, говядину по-веллингтонски и бутылочку бургундского, – сказал Ронни, чувствуя себя необыкновенно счастливым. Когда официант удалился, он потянулся через стол и схватил ее за руку.

– О, Элизабет, Элизабет, прекраснейшая Элизабет, не смотри так сердито. Я всего лишь хотел немножко посидеть с тобой.

Она попыталась высвободить руку, но он сжал ее еще сильнее. Элизабет подумала, что до ее прихода Ронни, должно быть, успел немало выпить.

– Мы, кажется, как-то говорили с тобой обо всем, Ронни, – напомнила она с предельной выдержкой и терпением. – Ты знаешь, я нормально отношусь к тебе. Считаю тебя занятным, с тобой приятно поболтать, но заводить с тобой роман не собираюсь. Я больше не хотела бы возвращаться к этой теме. Иначе мы с тобой рассоримся навсегда.

Официант налил им немного красного вина. Ронни отпил глоток и жестом показал, чтобы официант наполнил бокалы.

– У тебя сложилось обо мне какое-то превратное мнение, – сказал он, потягивая вино и не обращая внимания на стоящую перед ним закуску. – Я вовсе не бабник, как ты, должно быть, полагаешь. Собственно говоря... – Он вновь завладел ее рукой, а его речь сделалась еще более тягучей и косноязычной. – На самом деле я ужасно боюсь женщин. Мне нужна не просто женщина, а друг, который понимал бы меня...

Она не стала дальше его слушать, потому что подняла глаза и за спиной Ронни заметила знакомое лицо за одним из соседних столиков. Ронни еще крепче ухватил ее за руку, и Элизабет почувствовала, что ее щеки запылали румянцем: на нее, удивленно вскинув брови, смотрел Риф Эллиот.

– Отпусти же мою руку, ради всего святого! – зашептала она, понимая, что не только Эллиот смотрит на нее. Ронни не спешил выполнить ее просьбу, но удерживать руку Элизабет и пить вино было неудобно. Как-то так получилось, что неосторожным движением Ронни опрокинул бокал, и на девственно-белой скатерти расплылось большое ярко-красное пятно. Несколько капель упали на бирюзовую юбку Элизабет.

Ронни изумленно смотрел на ее испорченный наряд. Незаметно для самого себя он изрядно набрался и с сожалением подумал, как это не вовремя, ведь так много поставлено на карту...

Элизабет поспешно отодвинулась от стола, с которого капало вино. К ним уже устремился официант с чистой скатертью.

Над столиком внезапно вырос Риф Эллиот и произнес с некоторым изумлением:

– Бокалы здесь очень неустойчивы, не так ли, миссис Гарланд? Позвольте я помогу...

И пока официант столбом стоял рядом, не зная, с чего начать, Риф Эллиот взял салфетку и бесцеремонно принялся промокать винные пятна на юбке Элизабет.

– Полагаю, ваш обед подошел к своему логическому завершению, не так ли? – просто констатируя, произнес он. Не ожидая от Элизабет ответа, он взял ее за руку и помог встать. – Мои наилучшие пожелания Жюльенне, – сказал он Ронни, который, приоткрыв рот, недоуменно смотрел на Эллиота. – Можете передать, что я отвез ее подругу домой, чтобы по дороге с ней ничего не случилось.

– Эй, минуточку... – протестующе начал было Ронни. – Какого черта...

У него был такой дурацкий вид, что Элизабет не удержалась от смеха.

– Пока, Ронни, – сказала она. Ей показалось, что она тоже опьянела. Поэтому она безропотно позволила Рифу Эллиоту взять ее под руку и вывести из ресторана в прохладный холл отеля «Пенинсула», а затем и на улицу.

Глава 10

На улице Риф продолжал держать ее под руку. Она заметила, что швейцар отвесил Эллиоту почтительный поклон. Перед ними тотчас же оказалась приземистая, обтекаемая бледно-голубая «лагонда». Шофер почтительно распахнул перед Элизабет дверцу машины.

Она старалась овладеть собой и вести себя так, словно ничего не случилось.

– Спасибо, что помогли мне уйти, – начала было Элизабет, но ее голос звучал непривычно для нее самой сдавленно и хрипло. – Большое спасибо, но я на автомобиле.

– Я знаю. – Глаза Эллиота смотрели на нее уверенно и спокойно, в уголках губ пряталась откровенная усмешка. – Но я обратил внимание, что вы не притронулись к еде, и рискну предложить вам перекусить где-нибудь со мной.

– Мне очень жаль, право, но я не могу... – Ее горло совсем пересохло, выговаривать слова было трудно. Боже праведный, если ее так взволновал пустячный пятиминутный разговор с этим человеком, хватит ли у нее сил выдержать обед с ним?!

– И все-таки я настаиваю, – повторил он, слегка удивленный ее упорством и нежеланием принять его предложение. Голос Эллиота оставался совершенно ровным.

– У меня назначена...

Он взял ее под руку, отстранил шофера и сам взялся за дверцу машины. Риф оказался так близко от нее, что Элизабет почувствовала лимонный запах его одеколона и ощутила горячее дыхание на своей щеке. Она видела рядом высокого, стройного и сильного мужчину. Под легким пиджаком у Эллиота угадывалась хорошо развитая мускулатура. Она чувствовала его сильные пальцы на своей руке, и прикосновение их, казалось, обжигало ее.

– Отмените! – сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Глядя в его глаза с мелкой россыпью золотых блесток по радужке, Элизабет почему-то подумала о происхождении белого шрама, рассекавшего его бровь.

В груди у нее все сжалось, стало трудно дышать. Никто никогда прежде не удерживал ее таким образом. Его пальцы были не только сильными, но и властными: так хозяин держит принадлежащую ему вещь. И Элизабет понимала, что хотя бы поэтому она не может никуда с ним отправиться. Да и Адам будет взбешен, пойди она с Эллиотом. Их наверняка кто-нибудь увидит вместе, а ведь она сказала Адаму, что едет обедать с Жюльенной. При попытке все ему объяснить можно окончательно запутаться. Пальцы Рифа чуть сжали ее руку, и внезапно Элизабет ощутила какую-то головокружительную беззаботность, неизвестно откуда явившуюся легкость. Ей вдруг стало все равно, увидят их вместе или нет и что придется потом сказать Адаму. Она не собиралась делать ничего дурного. Поэтому ей нечего стыдиться.

– Что ж, хорошо, – сказала она, усаживаясь впереди рядом с ним. – Я согласна.

С высоты своего роста он ей улыбнулся белозубой красивой улыбкой, озарившей загорелое лицо. Он не дал ей ни единого повода для отказа. Эллиот сел за руль и захлопнул дверцу.

– А теперь, – сказал он, заводя двигатель, – скажите мне, что это вам пришло в голову обедать с таким известным бабником, как Ронни Ледшэм?

Она никогда не думала, что по Натан-роуд можно мчаться с такой головокружительной скоростью. Рикши, такси, велосипеды, уличные торговцы со своими тележками – Риф, умело лавируя, легко объезжал всех. Но иногда его маневры казались такими рискованными, что у нее просто дух захватывало.

– Я не собиралась обедать с ним, так вышло, – ответила она, в то время как они неслись мимо парка Цзюлун и поворота на дорогу к новой квартире Элен. – Вообще-то я думала встретить в ресторане Жюльенну.

Он взглянул на нее, и Элизабет поспешно отвела взгляд. Почему-то ей показалось, что между Рифом и ней существует какая-то трудноуловимая, но вполне определенная связь: они понимали друг друга с одного взгляда, как понимают все без слов люди, прожившие много лет под одной крышей. Хотя совместная жизнь не обязательно приводит к этому. К примеру, с Адамом она живет уже много лет, но он не способен до конца понимать ее. В данной ситуации он бы удивленно поднял брови и потребовал объяснений. Он бы допытывался, почему же Элизабет так и не встретилась с Жюльенной, как собиралась, и почему вместо Жюльенны в ресторане оказался Ронни.

Элизабет, стараясь не думать об Адаме и вместе с тем втайне чувствуя себя предательницей, спросила:

– А куда мы едем?

– В один ресторанчик.

Руки Эллиота на руле казались спокойными, сильными, уверенными. Элизабет вдруг захотелось почувствовать эти руки на своем обнаженном теле. Эта неожиданная мысль очень смутила ее: что только в голову не взбредет! Ее охватила легкая паника. Не следовало принимать это приглашение. Нужно было просто поблагодарить Эллиота за то, что помог ей улизнуть из ресторана и избавиться от Ронни, а после этого отклонить приглашение на обед и сразу же ехать к себе домой. Она не Жюльенна, у нее нет опыта, и она не знает, как себя вести с таким умным, напористым и опытным мужчиной, как Риф Эллиот, который может безнаказанно держать в заточении собственную жену. По спине Элизабет пробежал холодок. Интересно, а если она не оправдает его надежд, что же он сделает с ней?..

– В сущности, мы уже приехали, – сказал Риф, с улыбкой взглянув на Элизабет.

Паника в ее душе несколько улеглась. В конце концов, почему она ведет себя как шестнадцатилетняя девчонка, явившаяся на первое в жизни свидание? Надо надеяться, с ней ничего плохого не случится. Она не разочарует Эллиота хотя бы потому, что он ничего не станет от нее требовать. Они просто пообедают вместе. И поболтают. Точно так же, как если бы они встретились где-нибудь у Тома Николсона или на вечеринке у Ледшэмов. Потом она обо всем расскажет Адаму, и они вместе посмеются над идиотом Ронни и неожиданными последствиями его приглашения. Вполне может случиться, что она потом вообще никогда больше не увидится с Рифом Эллиотом наедине.

«Лагонда» остановилась у небольшого скромного заведения. Все окна по фасаду были закрыты жалюзи.

– Вот и замечательно, – сказал Эллиот, обратив внимание на выражение лица Элизабет. – Это не какая-нибудь дыра, а неплохой, весьма респектабельный ресторан.

Когда они вошли, Элизабет на мгновение решила, что спит и все ей снится. Столики в зале были накрыты белоснежными камчатными скатертями; бокалы и рюмки ослепительно сверкали, вымытые до блеска. Серебро тускло переливалось. Ресторанчик походил на маленькое бистро где-нибудь в Париже, на левом берегу Сены. Она и представить не могла, что в пятнадцати минутах езды от Цзюлуна можно найти такое заведение.

Эллиот заказал бутылку охлажденного вина. Было очевидно, что метрдотель отлично знает Рифа. Впрочем, Эллиота, кажется, хорошо знали во всех ресторанах Гонконга.

– Здесь мало кто бывает, но, посидев однажды, сюда потом не раз возвращаются, – пояснил Эллиот.

– А кто же здесь обычно бывает? – удивленно поинтересовалась она.

– Правительственные чиновники, высокопоставленные служащие, те, кому осточертела суматоха Виктории и Цзюлуна и кто стремится хотя бы часок побыть в нормальной, спокойной обстановке.

Она понимающе кивнула. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это ресторан для избранных, и потому наверняка все здесь очень дорого. Элизабет заказала «Чинзано». Потягивая вермут, она посмотрела на Эллиота. Он произнес:

– Вы так и не дали мне возможности сказать, как я сожалею о том, что невольно причинил вам несколько неприятных минут, но я действительно сожалею, что огорчил вас. Однако, – он пристально посмотрел ей в глаза, – я сожалею лишь о том, что огорчил вас, а вовсе не о своих словах, что сказал тогда. Я и сейчас готов их повторить. Если ваш супруг полагает, что, приехав сюда, может разыгрывать из себя этакого героя-британца, который одной левой готов разделаться с несчастными япошками, он очень заблуждается.

К своему удивлению, Элизабет не испытала никакого гнева. Она так же пристально посмотрела на Эллиота и сказала:

– Мой супруг получил в прошлой войне Крест за храбрость, так что он с полным основанием может считать себя героем.

– Я не утверждаю, что он не смелый человек, – примирительно сказал Эллиот. – Но дело в том, что он совершенно не разбирается в здешней ситуации и делает иногда довольно нелепые замечания.

Официант привез на тележке блюда. Элизабет не унималась:

– Может, это и так, но его точки зрения придерживаются многие, в том числе и люди, которые лучше Адама знают Восток. С мужем полностью солидарен сэр Денхолм Гресби, а также Алистер Манро. Ну а кроме того, никто прежде не говорил, что Алистер дурак.

– Я это говорю! – с раздражающим хладнокровием произнес Эллиот. – Алистер – солдафон, и, как большинство солдафонов, он начисто лишен воображения. Начальство сказало ему, что японцы якобы не представляют угрозы для острова, вот он и повторяет это как попка. Но он абсолютно не прав.

– А сэр Денхолм? – спросила она, заранее зная, что именно Эллиот думает о Денхолме.

В ответ он лишь презрительно фыркнул:

– Денхолм Гресби – классический образчик британской твердолобости. Он уверен, что, раз японцы не способны видеть в темноте, нам нечего бояться ночной атаки с их стороны. Старый тупица, ему не мешало бы задуматься об ошибках, которые были допущены такими, как он, в прошлую войну. А он хочет к прежним ошибкам добавить собственные.

Элизабет сдержалась, чтобы не улыбнуться. Риф так же не терпел сэра Денхолма, как тот терпеть не мог его.

– Скажите, а вы всю жизнь живете в Гонконге? – с интересом спросила она.

– Я отсюда родом, хотя учился в Штатах.

– А вам никогда не хотелось вернуться в Америку и там работать?

На его лице вновь появилась широкая улыбка.

– Нет, не хотелось. Гонконг в моей крови, в моей душе, я плоть от плоти этого острова. Здесь я счастлив, и поэтому здесь мое место.

Она улыбнулась. Ронни как-то упомянул, что Эллиоты – старинная новоорлеанская фамилия. Хотя Риф и говорит, что принадлежит Гонконгу, она без особого труда могла вообразить его прогуливающимся по Французскому кварталу в Новом Орлеане: волосы ниспадают на воротник рубашки, он красив и восхитителен, как античный герой. В Эллиоте чувствовались бесстрашие и отвага, что восхищало ее и вызывало искренний интерес. Она не представляла, что этот человек может пойти на компромисс или смириться с меньшим, чем поначалу хотел бы получить. Риф Эллиот наверняка не заставил бы ее бросить занятия музыкой и не увез бы в Гонконг, зная, что вся ее будущая карьера связана с Лондоном.

Он потянулся через столик и взял ее руку в свою. От этого простого прикосновения по ее телу пробежал ток и душа затрепетала.

– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, несколько смутив ее вопросом. – У вас такие грустные глаза. Я хочу знать, почему вы грустите?

С простотой и откровенностью, неожиданными и для самой себя, Элизабет ответила:

– Я думала о музыке. О том, что отдала бы все на свете, лишь бы опять оказаться на сцене. О том, что я потеряла отличный шанс, и мне от этого сейчас грустно.

– А, так вы музыкантша? – В его голосе послышалось удивление. Он внимательно посмотрел на ее руки, на длинные красивые пальцы с овальными ногтями. Затем произнес: – Расскажите поподробнее. Вообще расскажите мне о себе, о ваших мечтах и желаниях, о ваших страхах.

Она даже не попыталась высвободить свою руку.

– Сколько я себя помню, я всегда играла на рояле. Это неотъемлемая часть моей жизни. Я не представляю себя без музыки. Собственно, кто я такая? Я – пианистка. И когда меня лишают возможности совершенствоваться, развиваться – а именно сейчас это и произошло, – чувствую себя... – она выразительно передернула плечами, – ну, как если бы меня лишили пищи.

Он понимающе кивнул, и в эту минуту Элизабет была уверена, что Эллиот вовсе не считает ее слова притворством и лицемерием, что он и вправду понимает ее состояние.

– Мне кажется, – продолжила она, – что я родилась именно для того, чтобы играть на фортепиано. Моя мать была исключительно одаренной в музыкальном отношении, и она научила меня играть еще в раннем возрасте. Когда мне исполнилось шесть лет, моими учителями уже были профессиональные музыканты, а как только мне объяснили смысл нотных знаков, я легко научилась читать ноты. Свои успехи я могу объяснить только одним: где-то в глубине моей души таилось все то, чему меня пытались научить, и преподаватели лишь помогли мне выплеснуть это.

– А потом? – забыв об остывающих блюдах, спросил Эллиот.

Официанты с негодованием наблюдали за ними, заранее зная, что такие клиенты засиживаются допоздна и уйдут очень не скоро.

– Я поступила в школу при Музыкальной академии, а когда мне исполнилось десять лет, умерла мама...

– И?.. – мягко поинтересовался он.

– И отец захотел, чтобы я постоянно была с ним. В глазах Элизабет совершенно не было гнева, более того, Эллиот почувствовал, что ее голос и лицо смягчились, как только она заговорила об отце.

– В душе он был настоящим бродягой. – Уголки ее губ чуть заметно приподнялись в легкой улыбке. – Но из тех бродяг, что дня не проживут без роскоши. Мы все время переезжали: из Парижа в Ниццу, из Женевы в Рим. Чтобы серьезно заниматься музыкой, у меня не было времени. Хотя в отеле «Негреско», где находилась наша постоянная квартира, стоял «Стейнвей».

– А потом? – спросил он, заинтересованный ее рассказом. Он действительно хотел узнать, как это ее угораздило выйти за Адама Гарланда.

– Отец умер, когда мне было семнадцать. Я переехала в Лондон, возобновила занятия музыкой, а через полгода вышла замуж за Адама Гарланда.

– Где же вы с ним познакомились? Он что, тоже занимался музыкой? – спросил Риф, хотя не мог представить себе Гарланда у рояля.

– О нет! – Глаза Элизабет удивленно расширились. Она не сразу сообразила: Эллиоту ничего не известно о том, что Адама она знает с детства. – Адам был лучшим другом моего отца. Сколько себя помню, я знала его с тех самых пор, когда была еще крошечной девочкой.

«Так вот, стало быть, как у них вышло, – подумал Риф, заинтригованный. – Значит, она не ходила на молодежные вечеринки, и у нее не было молодых кавалеров. Смерть отца – и она осталась одна-одинешенька в этом мире, так что нет ничего странного в том, что она вышла замуж за лучшего отцовского друга...»

– Когда я учился в Штатах, – сказал ей Риф, – у меня был очень хороший друг, Роман Раковский, польский дирижер. Он учился в Америке, потому что его родители считали, что американская образовательная система – лучшая в мире. Он уже тогда был потрясающим музыкантом. Ни на что, кроме музыки, не обращал внимания. Еда, девочки – ничто его не интересовало. Благодаря моей дружбе с Романом я очень многое узнал о музыкантах. Например, понял, что для них главное – служение музыке. Не родители, не любовницы или любовники, не друзья, а музыка у них на первом плане.

– Да, а многие родители, любовники и друзья не в состоянии этого понять, – с болью в голосе произнесла Элизабет, и при этих словах Эллиот поморщился, словно и ему передалась часть се боли. – Даже отец не понимал этого. И Адам никак не может понять.

– Стало быть, вы их любили так же сильно, как сильно ранили их сердца, – сказал он с обезоруживающей прямотой, которая отразилась на его лице. – Для того, чтобы таланту в полной мере развиться, необходимо постоянно и много заниматься.

У Элизабет побежали мурашки по спине. Она понимала, что слова Рифа Эллиота – правда. Она долго, слишком долго жила так, как того хотел Адам. Ему в угоду она поступалась очень многим.

– Расскажите мне о Романе Раковском, – попросила Элизабет. – Насколько мне известно, он сейчас в Австралии, не так ли?

И вторая ее ладонь оказалась в его загорелых, красивой формы руках. Такие руки давали чувство надежности и безопасности.

– Да. Он еврей, и двери многих европейских оркестров оказались для него закрытыми. Какое-то время он руководил Берлинским филармоническим оркестром, но из-за расизма Гитлера это оказалось невозможным. Ему даже запретили преподавать. А сейчас он в Сиднее, сочиняет музыку и дирижирует оркестром.

Элизабет взглянула на часы и с ужасом увидела, что уже почти четыре.

– Как поздно, – сказала она, понимая, что пора уходить, и вовсе не желая этого. – Я уже должна быть дома.

Он не спорил. Они наверняка еще увидятся. А когда это произойдет, тогда она никуда не станет торопиться.

Сидя рядом в автомобиле, оба чувствовали: их соединяет нечто невысказанное, что не нуждается в словах.

– Я оставила машину у отеля, – сказала она, когда они выехали на шумные узкие улочки Цзюлуна.

Вскоре Эллиот уже тормозил у отеля «Пенинсула». Элизабет никак не хотелось выходить из машины, ей была ужасна сама мысль о необходимости расставания. Он не предпринимал никаких попыток на прощание прикоснуться к ней. Не пытался договориться о свидании.

Элизабет вышла из автомобиля. Ей казалось невероятным, что еще каких-то четыре часа назад она, ни о чем не подозревая, ехала в «Пенинсулу» обедать с Жюльенной. И пресловутое шестое чувство ничего не подсказало ей.

– До свидания, – сказала она. – Спасибо за обед.

– Вы ни к чему так и не притронулись, – уточнил он.

В этот момент вдруг послышался голос леди Гресби:

– Элизабет! Вот так сюрприз! А где же Адам, в ресторане?

– Я оставлю вас, – сказал Риф Эллиот, видя, что на них надвигается леди Гресби. – Наедине с судьбой.

Улыбнувшись своей дьявольской улыбкой, он надавил на педаль газа и тотчас же смешался с потоком машин.

– Кто это был? – с явным любопытством в голосе поинтересовалась леди Гресби. Она не разглядела Эллиота, стоя против солнца, и сейчас пыталась определить личность попутчика Элизабет, с опозданием приложив руку козырьком к глазам. Не дождавшись от Элизабет ответа, леди Гресби сказала: – На какой-то миг мне почудилось, что с вами был этот ужасный мистер Эллиот!

Элизабет не сочла необходимым что-то ей объяснять. Внезапно на нее навалилась такая усталость, что больше всего захотелось найти какое-нибудь тихое и нежаркое местечко, перевести там дух и выпить прохладительного. Она извинилась перед леди Гресби и быстро поехала не домой, а на гору Виктория, где остановила машину. Скрестив руки на руле, она смотрела на море и небо, на далекие горные вершины.

Действительно, у нее был удивительный день, такого она и не припомнит. Она встречалась, пожалуй, с самым известным человеком в Гонконге. И он позволил себе лишь прикоснуться к ее руке. Впрочем, в глубине души она и сама хотела, чтобы Риф прикоснулся к ней. Несмотря на жару, внутри у Элизабет все похолодело. Ей двадцать пять лет. Впервые в жизни она повстречала мужчину, с которым охотно легла бы в постель. Но ее брак с Адамом вполне счастливый, и она не может пойти навстречу своему желанию.

Элизабет сжала кулаки. Риф наверняка попросит ее о новой встрече, в которой ему придется отказать. Она не может позволить себе связей на стороне, до которых так охоча Жюльенна. Но той удавалось совмещать своих многочисленных любовников с вполне счастливым браком. Если же она изменит Адаму, это в корне разрушит ее жизнь. Она никогда уже не сможет спокойно смотреть в его родное, милое лицо. А если Адам узнает о ее измене, он не сможет равнодушно, подобно Ронни Ледшэму, отнестись к такому известию. Измена жены уничтожит Адама, так придавит, что он не сумеет подняться.

Элизабет откинулась на сиденье и повернула ключ зажигания. Риф Эллиот задел такие струны ее души, о которых она прежде и не подозревала. По дороге домой, к поджидавшему ее мужу, она могла с уверенностью сказать: это открытие не доставило ей радости. Лучше бы ей оставаться в неведении.

– Ну, дорогая, ты хорошо провела день?

Адам сидел в саду, просматривая «Гонконг тайме» и потягивая холодное пиво.

– Да, вполне.

Он протянул ей руку. Элизабет бегло пожала ее и села рядом с мужем на плетеный стул.

– Как там Жюльенна? Все еще дуется на своего Ронни?

– Да. То есть нет. Впрочем, я не знаю.

Он опустил газету и вопросительно посмотрел на жену. Она почувствовала, как внутри у нее похолодело. Никогда прежде она не лгала Адаму, да и сейчас не было нужды говорить ему неправду. Она ведь не совершила ничего предосудительного. Если и была неверна мужу, то лишь мысленно. Она постаралась очаровательно улыбнуться и сказала:

– Я не обедала с Жюльенной. Все на свете перепутала! Мы ведь договорились встретиться с ней на следующей неделе.

– Тогда жаль, что ты не заехала в теннисный клуб. Я выиграл у Стаффорда две партии.

Она опять улыбнулась и, выжидательно помолчав, произнесла:

– А я встретила Рифа Эллиота в ресторане «Пенинсулы», и он настоял на том, чтобы я пообедала с ним. Хотел таким образом извиниться за давешнее недоразумение.

Адам с явным удовольствием смотрел на нее, и Элизабет почувствовала приятное облегчение, словно гора свалилась у нее с плеч.

Но вдруг выражение его лица переменилось, в глазах отразилось полное недоумение.

– Кажется, ты рассказывала, что именно ты уронила бокал и забрызгала ему одежду? Не понимаю, зачем ему было нужно извиняться перед тобой?

– О, в тот раз он очень разозлился, – сказала она деланно безразличным тоном, понимая, что безразличие не вполне ей удается. – И как раз за это скорее всего он и хотел передо мной извиниться.

– Понятно. – Брови Адама сошлись на переносице. Было очевидно, что он ничего не понял. – Ну и что же ты сделала? Неужели пообедала с ним в «Пене»?

– Нет. – Она не повернула головы, чтобы не встретиться с ним взглядом, и сделала вид, будто внимательно наблюдает за голубой сорокой, порхающей между деревьев. – Мы поехали в какой-то ресторан. Там было очень мило. Нужно будет нам как-нибудь съездить туда вместе. Всего пятнадцать минут на машине, – сказала она, неотрывно наблюдая за сорокой. – А потом он довез меня до «Пенинсулы». Только подъехали, я увидела Мириам, и она пригласила нас с тобой в воскресенье на коктейль.

– Господи, надеюсь, она не видела тебя с Эллиотом?! – воскликнул, рывком поднявшись с места, Адам. – Я ведь говорил, чтобы ты думать не смела принимать его приглашение на обед! – Он взволнованно взъерошил свои все еще довольно густые волосы. Было очевидно, что сообщение Элизабет внезапно вывело его из душевного равновесия. – Завтра все в клубе будут знать об этом!

– Не будут, – сказала она, поднявшись со стула, и взяла его за руку. – Солнце ей било прямо в глаза, и она не разглядела Рифа. Так что никаких разговоров не будет. А если бы даже и были, какое это имеет значение? Я просто пообедала с ним, точно так же как иногда обедаю с Томом...

– Но Риф Эллиот – это не Том Николсон! – Адам был взбешен поразительной легкостью, с которой Элизабет назвала Эллиота по имени. – Любая женщина, которую могут увидеть наедине с этим типом, рискует испортить свою репутацию.

– Не понимаю, почему? – чистосердечно поинтересовалась она, выпустив руку мужа и взяв газету и его пустую кружку. – Он был очень мил со мной и не позволил себе ничего лишнего. В отличие от Ронни Ледшэма, который всегда несносен и пристает. И которого ты почему-то считаешь своим другом!

– Никогда прежде ты мне не говорила, что Ронни докучает тебе приставаниями, – сказал он, и его голос сделался подозрительно резким. – Когда и где он себе это позволял?

Назревал скандал, и Элизабет постаралась хоть как-то предотвратить неизбежное развитие событий.

– О Господи, разве это важно? Дорогой, да Ронни волочится за каждой юбкой. Я лишь хочу сказать, что мы должны иметь собственное мнение о людях, а не верить всему, что говорят. Я пообедала с Рифом Эллиотом, он принес мне свои извинения. Он не приставал ко мне, и, кроме того, я не собираюсь впредь обедать с ним. А теперь давай-ка зайдем в дом, выпьем и позабудем обо всем. – Она насильно взяла мужа за руку. – Мириам сказала, что все слухи относительно «Королевских шотландцев» неверны, никто не собирается переводить их в Европу. Они будут находиться здесь как минимум еще год. А пока их передислоцируют, возможно, Элен и Алистер уже поженятся.

Элизабет надеялась, что Риф позвонит ей на следующее утро. Однако он опередил события и позвонил вечером того же дня. Она как раз делала прическу и накладывала макияж, перед тем как отправиться с Адамом в русский ночной клуб. Там собирались многие супружеские пары, познакомившиеся на теннисном корте.

Раздался стук в дверь, и Мей Лин, войдя к Элизабет, сказала своим мягким, несколько птичьим голоском:

– Мистер Эллиот просит вас к телефону, мисси.

Рука Элизабет на мгновение застыла. Она торопливо вышла в просторный прохладный холл, втайне радуясь тому, что Адама не было в спальне и он не мог слышать слова Мей Лин.

При звуках низкого приятного голоса Рифа у Элизабет мурашки пробежали по спине.

– Я жду вас завтра в час дня у парома.

– Нет! – Она собиралась ответить ему предельно спокойно и разозлилась на себя за то, что в ее ответе явственно слышался испуг. Элизабет крепко сжала в руке телефонную трубку. – Нет, – повторила она, на сей раз спокойнее. – Я не буду с вами больше встречаться и обедать.

– Ас чего это вы решили, будто я предложу вам пообедать вдвоем? – весьма удивленный, поинтересовался он. Она хорошо представляла себе, как его губы расплываются в ухмылке, как блестит его иссиня-черная, ниспадающая на лоб челка.

– Как бы там ни было, я не приду, – твердо повторила она.

Последовала непродолжительная пауза, после чего он поинтересовался:

– Почему? Разве вам сегодня было скучно со мной? Или, напротив, потому что вам очень понравилось?

– Вот именно потому, что мне очень понравилось, – шепотом ответила Элизабет и дрожащей рукой положила трубку на рычаг. Она не желала больше слышать его голос. Она боялась, что скиснет и согласится на встречу с Эллиотом, где бы он ее ни назначил. Все ее существо так и хотело выкрикнуть: «Встретимся где угодно и когда угодно!»

Когда Эллиот минут через пять перезвонил, Элизабет сказала Мей Лин, чтобы та передала, что хозяйки уже нет дома. Несколько последующих дней Элизабет упорно отказывалась говорить с ним по телефону.

Через две недели Элизабет и Адам отправились на Новую территорию на пикник. Среди приглашенных были также чета Ледшэмов и Алистер с Элен.

– Во-он там начинается Улица любителей джина, – обратился Алистер к Адаму, указав на далекие холмы, среди которых виднелись недавно выстроенные домишки. – Их начали строить еще в тридцать седьмом, когда пошли разговоры о том, что сингапурскую дивизию перебрасывают сюда для подкрепления. Но дивизия так и не прибыла, и вскоре работы приостановили. Какой смысл в оборонительной линии на самом переднем крае? Да и людей для полноценной обороны все равно недостало бы.

– Насколько протянулась эта линия? – с интересом спросил Адам.

– На одиннадцать миль. Она петляет до самого Ма Лаутонга, это на восточной стороне Цзюлуна. Отдельные ее участки по-настоящему неприступны. Скажем, возле редута Шингмун, в миле к востоку отсюда. Там вырыты глубокие траншеи, сверху сделана насыпь, укрепленная бетоном, пристреляна окружающая местность.

– А почему эта линия получила название Улицы любителей джина? – удивленно спросила Элизабет.

– У вас сейчас что в руке? – с улыбкой спросил Алистер. – Именно поэтому. Это излюбленное место для пикников. Без рюмки или бокала в руке тут редко кого можно увидеть. Это место словно создано для пирушек.

– И вы думаете, что работы по строительству линии обороны будут возобновлены? – спросил Ронни. Он лежал, распластавшись на песке, прикрыв лицо пляжной шляпой Жюльенны.

– Судя по всему, да, хотя я лично не уверен. Ведь даже если каждый житель в Гонконге побывает в тренировочном лагере и потом получит оружие, то все равно не хватит людей на всю линию обороны, тем более в таком месте. Лучшим препятствием был бы пролив между Цзюлуном и островом.

– Господи сохрани! – сухо сказала Элен. – А что же будет с жителями Цзюлуна, если орды желтолицых перейдут границу, а британские войска поспешат переправиться через пролив?

– Эти люди воспользуются паромной переправой, любовь моя, – беззаботно сказал Алистер. – Но поверь, шансы на подобное развитие событий невелики. Япония вовсе не готова с ходу атаковать нас. Более того, кроме Китая, она ни на кого другого не может напасть.

Жюльенна достала бутылку джина и бутылку тоника из вместительной корзины для провизии. Налив изрядную порцию джина, она добавила в него тоника.

– Я слышала, что многие военнослужащие сейчас болеют, – сказала она, обратившись к Алистеру.

– Это вы про малярию? Она согласно кивнула.

– Не понимаю, почему все заразились этой болезнью? Ведь в армии дают таблетки хинина, а также крем от москитов.

– «Королевские шотландцы» считают, что находятся под защитой Всевышнего, – усмехнувшись, сказал Ронни. – И, судя по всему, считается зазорным пить таблетки или мазаться кремами, не так ли, Алистер?

– Если военные с презрением относятся к медикаментам, которые им предписано употреблять, то, значит, они настоящие идиоты, – сказал Алистер, не желая принимать эти слова на свой счет. – А москиты – всем известные твари, готовые сожрать кого угодно. Они кусают «Королевских шотландцев» точно так же, как любого англичанина.

– Дорогой, я не позволю, чтобы они пили твою кровь, – сказала Жюльенна, обратившись к Ронни, который втирал в плечо крем от загара. – Ух, эти противные москиты, наглые насекомые!

Она сдержанно захихикала. Ее отношения с Дерри складывались как нельзя лучше. Она улыбнулась про себя, вспомнив, как вчера они занимались любовью. У Дерри было то, чего совершенно оказался напрочь лишен майор: сексуальное воображение, сравнимое с воображением разве что самой Жюльенны.

С помощью Алистера Элен принялась раскладывать на скатерти приготовленную для пикника провизию. Тут были сырные шарики в йогурте, паштет из копченого угря с крошеным сухим печеньем, салат из свежих яблок, оливки, салями, фенхель, пирог с яблоками и свининой, который Элен приготовила накануне, тосты и тарталетки с изюмом, дыня, начиненная малиной, ром, вино, а также миндальные пирожные специально для Алистера.

– Ты молодчина! – похвалил ее Алистер, и Элен скромно улыбнулась.

Элизабет при виде ее улыбки подумала, что Элен вполне могла изменить свое решение не выходить за Алистера. Казалось, они очень счастливы вдвоем, и, кроме того, Элен сейчас вся так и светилась, чего в помине не было, когда Элизабет впервые увидела ее.

– Пожалуй, я пойду прогуляюсь и заодно посмотрю на эту укрепленную линию, – сказал Адам, поднимаясь и стряхивая с брюк прилипший песок.

– Было бы куда разумнее сейчас поплавать, – предложила Жюльенна и выразительно посмотрела на Адама. Ее взгляд должен был означать что-то вроде: «А если и вы пойдете плавать, то доставите мне двойное удовольствие».

– Может, я и искупаюсь, но только попозже, – сказал он. – После прогулки.

Жюльенна, вздохнув, захихикала над тем, что Адам предпочитает взбираться по склону, вместо того чтобы поплавать и пококетничать с ней. Последние два месяца Жюльенна беззастенчиво пыталась с ним флиртовать, но порой задумывалась: а понимает ли Адам, что она с ним заигрывает? Кем бы ни был Адам, но уж явно не романтиком. Жюльенна взглянула на Элизабет, пытаясь определить, как она относится к желанию мужа прогуляться. На Элизабет были белые шорты и короткая розовая полотняная блузка. Ее ноги казались еще длиннее, чем обычно, а загорелая кожа отливала медово-золотистым цветом. Волосы были собраны сзади в свободный узел. Они так выгорели, что казались серебристыми.

– Скажи, Элизабет, а почему ты никогда не распускаешь волосы по плечам? – спросила Жюльенна, сбросив с себя одежду и оставшись в соблазнительном французском купальнике.

– Так прохладнее голове, – сказала Элизабет, ставя две бутылки шампанского в походный холодильник с водой.

– Будь у меня волосы такого цвета, я постоянно распускала бы их, – заявила Жюльенна, запихивая свои непокорные огненно-рыжие пряди под купальную шапочку. – Распущенные волосы сделали бы тебя эффектнее, а кроме того, ты выглядела бы гораздо моложе. – Внезапно ее глаза расширились, в них мелькнуло понимание. – Понятно! – воскликнула она, застегивая шапочку. – Теперь только до меня дошло, отчего ты всегда делаешь такие строгие, чопорные прически и забираешь волосы вверх! – сказала она, хитро сощурившись. – Обещаю, что никому не расскажу об этом.

Ронни посмотрел на Жюльенну, пытаясь понять, о чем они говорят.

– Буду нема как рыба. – Жюльенна рассмеялась, побежала к морю и с ходу окунулась в пенистые волны.

Ронни посмотрел на Элизабет. Адам отдалился уже на добрую сотню ярдов, он взбирался сейчас по каменистому склону к началу линии обороны. Элен и Алистер сидели близко друг к другу, занятые каким-то разговором, явно не предназначенным для сторонних ушей. Впервые с момента их злополучной встречи в ресторане отеля «Пенинсула» у Ронни появилась возможность спокойно поговорить с Элизабет.

– На прошлой неделе я свалял большого дурака, не так ли? – с сожалением в голосе произнес он. – В ожидании тебя я слишком много выпил, это все и испортило. В этом вся проблема.

– Никакой проблемы не вижу, – сказала Элизабет тоном, каким обычно говорят о малозначащих вещах. – Ты ошибся с самого начала, подбирая кандидатуру.

– Хочешь сказать, что ты не желаешь помочь мне скоротать длинное жаркое лето в Гонконге? – спросил он, и, хотя в его голосе слышались игривые нотки, голубые глаза горели явственным похотливым огнем.

– Да, я не собираюсь тебе помогать, – с легкостью согласилась она.

Он преувеличенно тяжело вздохнул и поинтересовался:

– Ты, случайно, не рассказала Адаму о моем... Ну, о том, что я допустил ошибку, подбирая, так сказать, кандидатуру?

– Во всяком случае, ему неизвестно, как ты обманом завлек меня в ресторан, хотя я и рассказала, что ты приставал ко мне. Мы говорили совершенно о других вещах, и об этом я сказала как бы между прочим.

– Понятно... – Он перевернулся на живот и, сощурившись, наблюдал за маленькой фигуркой, которая стояла почти у самого края глубокой расщелины. – То-то я смотрю, в последнее время он стал сухо со мной разговаривать. Жаль, очень жаль, мне Адам всегда был симпатичен. – Он повернул голову и пристально посмотрел на Элизабет. – Наверное, ты не скажешь мне, о ком вы говорили, когда было упомянуто и мое имя?

Она широко улыбнулась.

– Разумеется, не скажу. – Она вытащила одну бутылку шампанского из воды и потрогала стеклянный бок.

– Холодное?

– Не совсем. – Она опять опустила бутылку в воду. Ронни сказал:

– До нашей встречи в «Пенинсуле» я, собственно говоря, и понятия не имел, что ты дружна с Рифом Эллиотом.

– Не более дружна, чем с тобой, или с Томом Николсоном, или с Алистером. То есть совсем не дружна, если быть точной.

Он осклабился.

– А на мой взгляд, ты с ним куда более дружна, чем, возможно, сама осознаешь. Наверное, Жюльенна была бы чрезвычайно заинтригована, скажи я ей, что во время нашего свидания появился Риф Эллиот и увел тебя с собой.

– Но ты ведь ничего подобного ей не расскажешь! – сказала Элизабет со смехом. – Иначе придется объяснять, что ты сам делал в ресторане и почему Рифу Эллиоту пришлось уводить меня оттуда.

Он стукнул кулаком по песку, давая выход злости.

– Черт бы меня побрал, кажется, ты опять права! Все же послушай человека, который кое-что понимает в жизни. – Внезапно его взгляд сделался мрачным, от прежней шутливости не осталось и следа. – Риф Эллиот совсем не тот человек, связавшись с которым можно рассчитывать на легкие отношения, Элизабет. На твоем месте я бы держался от него подальше. Даже для таких женщин, как Жюльенна, Риф Эллиот создает немало проблем, а что касается тебя и Адама... – Он выразительно пожал плечами.

– Не нужно так переживать обо мне и Адаме, – с неожиданной злостью произнесла Элизабет. Она подобрала ноги и обхватила руками колени. – Я никогда не позволю своим поведением причинить Адаму боль!

– Очень рад это слышать, – искренне сказал Ронни. – А теперь передай, пожалуйста, одну из бутылок и давай как следует выпьем...

Было уже восемь часов вечера, когда наконец пикник на пляже закончился и все отправились по домам. Ронни и Жюльенна уехали в крошечном «моррисе», а всем остальным пришлось как-то разместиться в автомобиле Алистера. Когда они подъехали к Цзюлуну, индийские смоковницы отбрасывали на землю длинные тени, превращая Натан-роуд в длинную «зебру». Элизабет так устала, что ее клонило в сон.

Внезапно она широко раскрыла глаза. Ошибки быть не могло: перед ними двигалась бледно-голубая «лагонда», за рулем которой сидел сильный широкоплечий мужчина. Элизабет поспешно скосила глаза на Адама, но тот болтал с Алистером. Судя по всему, никто не обратил внимания на автомобиль Рифа Эллиота.

Элизабет пригляделась, и внезапно ей стало трудно дышать: Риф был не один. Черная головка с гладкой прической нежно покоилась у него на плече. Элизабет заметила неяркий блеск камней в серьгах женщины, обратила внимание и на дорогую парчу ее наряда. Она неотрывно смотрела на Рифа, который в эту самую минуту рассмеялся и склонил голову к сидевшей рядом с ним женщине. Тут Алистер повернул машину к кварталу, где жила Элен, а «лагонда» продолжила свое движение по Натан-роуд.

В груди у Элизабет так сильно заболело, словно кто-то вонзил ей между лопаток нож. Ей очень хотелось знать, куда именно направлялась счастливая парочка. В «Пенинсулу», должно быть? Или в какой-нибудь дансинг? А может, в «Парижский гриль»? Впрочем, куда бы сейчас они ни ехали, это ее совсем не касалось. Ведь нельзя же серьезно рассчитывать на то, что Эллиот, однажды пообедав с ней, оставит свои любовные похождения. Элизабет с такой силой сжала кулаки, что острые ногти больно впились ей в ладони. О Господи, он ведь даже не флиртовал с ней! Элизабет не позволила ему сказать по телефону, почему он так настаивал на новой встрече с ней. Может, он всего-навсего хотел дать своей очередной любовнице возможность послушать, как Элизабет играет на рояле?

– Ну, вот мы и приехали, – сказала Элен, обратившись к Элизабет, когда автомобиль затормозил у многоэтажного здания. – Великолепный выдался денек.

Элизабет ничего не ответила. Она устала и отвратительно себя чувствовала. Ей и самой было странно ощущать сильный приступ ревности, которая непонятно почему сочеталась с желанием немедленно увидеть Эллиота.

– Давай сразу поедем домой, – сказала она Адаму, когда маленький «моррис» Жюльенны затормозил за их автомобилем.

Адам посмотрел на жену и был поражен ее усталым видом.

– О'кей, дорогая, – согласился он и обхватил ее за плечи. – Именно так мы и сделаем: домой и сразу же в постель. Сегодня был тяжелый день.

Глава 11

Риф перевернулся на живот и протянул руку за лежавшими на тумбочке часами. Посмотрев, который час, он издал сдержанный стон. Половина шестого утра. У него в распоряжении всего лишь тридцать минут, чтобы добраться до аэродрома, где «нортроп» уже, наверное, ожидает его. Эллиот должен был лететь в Сингапур на встречу с полковником Сандором.

Рядом шевельнулась сонная Алюта, прижалась плечом к его горячему телу, провела рукой по его груди. Ее пальцы, хоть и совсем еще сонные, двинулись с груди вниз. Риф с сожалением спустил с постели ноги и отправился в ванную.

– О... – Разочарованная его внезапным уходом, Алюта тотчас открыла глаза. – Что, тебе уже пора?

Горячая вода ударила из душа, и Риф подставил голову и плечи под обжигающую струю.

– Уже половина шестого! – крикнул он из ванной. – Ты поспи, для тебя еще рано.

– Какое же это удовольствие – спать одной? – мрачно сказала она. Алюта терпеть не могла его деловых поездок в Сингапур. Там было много очаровательных женщин, и она постоянно боялась, как бы Риф не привез с собой какую-нибудь красотку. Более того, Алюта опасалась, что Эллиот поселит эту женщину в своем доме в Виктории.

Алюта ни разу не бывала в доме, где когда-то Риф жил со своей женой. Хотя он предпочитал теперь шикарные апартаменты в центре и хотя Алюта частенько оставалась там на ночь, он не предлагал ей заполнить шкафы своими нарядами и бельем. К ее огорчению, она так и не сумела сделаться его главной женщиной, причем бывало, что Алюта сильно сомневалась, сможет ли она когда-нибудь стать такой для Эллиота.

Риф вышел из ванной. Обнаженный, он выглядел великолепно. Он принялся выуживать из шкафа белье. Капли воды сверкали в его густых волосах и на мощных плечах. Завернувшись в простыню так, чтобы подчеркнуть привлекательность своего тела, Алюта встала коленями на постель.

– Неужели у тебя нет хотя бы десяти минут? – спросила она и как бы невзначай приспустила край простыни, обнажив небольшую высокую грудь с розовыми сосками.

Он ухмыльнулся, продолжая быстро одеваться.

– Нет, – ответил он, и в его голосе не чувствовалось никакого сожаления по этому поводу. Сейчас у него были дела поважнее секса.

В последние два года, бывая в Сингапуре, он всякий раз заходил в военный штаб, расположенный в Форт-Каннинге. Риф встречался там с представителями британской военной разведки, которым докладывал о всех подозрительных действиях японцев. Об этом не знала ни одна живая душа, даже Мелисса.

Одевшись, Риф быстро прошел в гостиную и вытащил из стенного сейфа несколько тощих досье. Бывали моменты, когда ему хотелось не иметь никаких дел с британской разведкой. Они попросили его посодействовать в сборе информации и охотно получали от пего сведения, но Рифу казалось, что собранные им данные ложатся под сукно и им не дают дальнейшего хода. Он громко захлопнул дверцу сейфа, схватил со стула небольшую сумку и выскочил из квартиры раньше, чем сонный слуга успел продрать глаза и поинтересоваться, не желает ли хозяин кофе.

Полковник Сандор закончил чтение представленного Рифом отчета и положил листки на стол. Его губы были плотно сжаты.

– Вы не сомневаетесь в достоверности приведенных в отчете сведений, мистер Эллиот?

Риф выдержал его тяжелый взгляд и даже не моргнул. Его лицо оставалось мрачным.

– Нет, не сомневаюсь.

Сандор побарабанил пальцами по листкам отчета, затем резко отодвинул их.

– Даже если вы и правы и эти люди действительно являются офицерами японской разведки, мы не можем рассчитывать, что Форин Офис[6] выдворит их из страны, как вы предлагаете. Ведь мы не воюем с Японией. Это китайцы воюют, а не мы. И такой жест с нашей стороны вызвал бы грандиозный дипломатический скандал!

Ноздри Рифа заметно шевельнулись.

– Рано или поздно Япония наверняка нападет на Гонконг и Сингапур! – сказал он, с трудом сдерживая переполнявшую его ярость. – И когда это произойдет, не хотелось бы, чтобы японцы были осведомлены о всех деталях нашего плана обороны. В настоящее время в Гонконге находятся пятеро японских офицеров, которые туда прибыли якобы для изучения английского языка. На самом же деле они собирают сведения о нынешнем состоянии обороны Гонконга и возможной модернизации его оборонительной системы. Их следует немедленно выдворить с острова к чертовой матери! Если мы позволим им и впредь оставаться на острове, зная об их шпионской деятельности, это будет сущее безумие.

Яркий румянец залил щеки разгневанного полковника Сандора.

– Ваша задача – собирать факты и сообщать их нам, мистер Эллиот. А что будет предпринято или, наоборот, не предпринято, не ваше дело!

Риф был взбешен. Он сейчас хотел бы только иметь возможность взглянуть на рожу полковника Сандора, когда японцы двинутся на юг и у каждого солдата в кармане будет лежать карта с нанесенными линиями укреплений острова.

– А что касается сведений о других японцах, – продолжал Сандор, – уверены ли вы в их подлинности?

– Абсолютно уверен, – сквозь зубы процедил Риф. – Японец-парикмахер, работающий в Гонконге, – на самом деле капитан-лейтенант императорского военно-морского флота. В настоящее время его услугами пользуются губернатор, а также комиссар полиции острова, глава Особого ведомства и председатель правления Гонконгского и Шанхайского банка.

Лицо полковника Сандора побледнело. Одно дело, когда ему сообщали, что бармены или массажистки из злачного квартала Гонконга подслушивают разговоры британских военных и обо всем услышанном докладывают в Токио. И совсем другое, когда такие важные особы, как губернатор и комиссар полиции, вступают в разговор с парикмахером, усердно трудящимся над их прическами. У него мороз пробежал по коже. Он вдруг вспомнил, что и его самого утром подстригал и брил парикмахер-японец. Когда тот с поклоном попрощался, Сандор почувствовал себя обновленным. Человек, которому подстригают волосы, расслабляется, и потому неудивительно, что, сидя в кресле парикмахера, даже самые осторожные люди могут утратить бдительность и сболтнуть лишку.

– А как насчет официанта-итальянца в ресторане «Пенинсула»? Вы уверены в собранной о нем информации? – сухо поинтересовался Сандор.

– Совершенно уверен. Как и о ювелире из «Куинс Аркейд».

Сандор крякнул. Его совсем не вдохновляла мысль о том, что японскими шпионами наводнены отели, бары и магазины Гонконга. Второй же отчет Эллиота и вовсе поверг полковника в уныние.

– А как вы думаете, давно ли эти японские соглядатаи проникли на территорию Гонконга?

– Должно быть, с тех самых пор, как на отвоеванной у Китая части территории японцы образовали марионеточное правительство. Именно его последователи и сторонники помогают японцам; они же и поддержат Японию в случае, если та нападет на остров. Японцы вербуют их на Формозе[7], откуда легко переправляют на китайско-гонконгскую границу. Вторжение не составит особого труда. Им понадобится лишь смешаться с беженцами, что ежедневно толпами проникают на остров.

– Вы полагаете, что японцы и вооружают их?

– Уверен, что часть оружия предоставляют именно японцы, – мрачно подтвердил Риф. – А также не сомневаюсь, что им даны самые подробные инструкции, как причинить значительный ущерб Гонконгу.

Полковник Сандор провел ладонью по лицу. Он очень хорошо представлял себе урон, который могли причинить шпионы. Они способны проникнуть на отдельно расположенные и потому легкодоступные объекты, выступая под видом посыльных, передавать важную информацию, распространять слухи среди мирного населения и выведывать данные о расположении артиллерии, собирать сведения о системе обороны острова. Господи, это было бы просто ужасно! Тем более что британским военным так непросто отличить китайца от японца. И уж совершенно напрасно ожидать, что британцы сумеют отличить китайцев, симпатизирующих Англии, от их соплеменников, мечтающих ударить англичанина ножом в спину.

Полковник надеялся, что сведения Эллиота о сложившейся на острове ситуации не соответствуют действительности. Но в глубине его души таился страх, что эти сведения и выводы на самом деле достоверны. Когда речь заходила о китайцах и японцах, у Эллиота был на них какой-то особый нюх: он инстинктивно, но почти всегда безошибочно определял их намерения. Сандор взял в руки оба отчета. Министерство иностранных дел будет решать, как следует поступить с японцами, прибывшими якобы для изучения английского языка. В конце концов, от них очень легко освободиться. А вот как обнаружить среди китайцев всех сторонников марионеточного режима... Полковник очень сомневался, что даже такому человеку, как Эллиот, подобная задача по плечу.

Риф вышел из штаба взбешенный. В уголках его рта обозначились резкие морщины. Его отчеты не нашли должного понимания со стороны Сандора, и Риф очень сомневался, что по его данным будет что-то предпринято. Несомненно, среди высшего командования найдутся такие, кто не примет всерьез японских шпионов в Гонконге. «Какой вред они способны причинить? – наверняка спросят они. – У японцев кишка тонка атаковать остров. Так что выпьем еще по одной, старина...» Он почти воочию видел этих людей и слышал их разговоры.

Несмотря на ранний час, утреннее солнце припекало. Британцам не нужна голая правда. Им подавай безобидные рапорты, по которым можно было бы составлять такие же безобидные служебные записки и пересылать их из одного отдела в другой, обсуждая как нечто отвлеченное. Его машина ждала у ворот. Эллиот со злостью распахнул заднюю дверцу.

– В «Рэффлз», – бросил он шоферу-малайцу, усаживаясь на скрипучее, обтянутое кожей сиденье. В Сингапуре у него было еще немало дел, но прежде всего Рифу требовалось сейчас пропустить стаканчик-другой.

Автомобиль мчался по широкой магистрали, по краям которой тянулись аккуратные, ухоженные газоны и невысокие деревья. Глядя по сторонам, Эллиот не мог понять, почему его отец и дед предпочли Гонконг Сингапуру. Ведь их основные деловые интересы всегда нахолились именно в Сингапуре. Многие здешние склады, как и в Гонконге, были украшены внушительными вывесками с большими черными буквами: «Эллиот и сыновья». Безрадостная улыбка тронула его губы, потому что приписка «и сыновья» в настоящее время не имела никакого смысла. У Рифа Эллиота нет сына, и, пока Мелисса остается его супругой, никакого сына быть не может. Во всяком случае, не может быть того, кого Риф признал бы своим сыном.

Автомобиль мчался мимо украшенного высоким шпилем собора Святого Андрея и устремился к побережью. Может, он сам не спешил обосноваться здесь именно потому, что этот огромный город был уж слишком британским с виду. Сингапур отличался неким джентльменским лоском, которого был полностью лишен шумный и суетливый Гонконг. Шофер сбавил скорость при виде полисмена, регулирующего движение. Специальные плетеные крылья были укреплены на спине полицейского. Ему не нужно было размахивать руками, направляя потоки транспорта, достаточно было лишь определенным образом повернуться. Столбик термометра безжалостно полз вверх, и когда машина сбавила скорость и поток встречного воздуха ослабел, тотчас же тонкая струйка пота потекла Рифу за воротник. Оставив позади полицейского, шофер опять прибавил газ. На приличной скорости они проехали мимо зеленой лужайки «Крикет-клуба» и футбольного поля, мимо теннисных кортов и полей для боулинга. У Рифа на этот раз совсем не было времени, чтобы сыграть партию в теннис.

Два года назад Международный комитет по добыче каучука принял решение об увеличении его производства до 90 процентов того объема, который фирма «Эллиот и сыновья» была способна производить. Америке требовалось все больше резины, а это обещало новые бешеные прибыли. Была привлечена дополнительная рабочая сила, но лишь немногие, включая Рифа, задумались над тем, а почему, собственно, американцы решили увеличить производство резины? Риф же склонен был видеть в этом признак того, что американское правительство предвидело неизбежность войны на Дальнем Востоке и понимало, что в случае ее начала поставки каучука могут резко сократиться. Когда же Эллиот сообщил об этом в одном из своих отчетов, рассчитывая заинтересовать британских официальных лиц, ему вежливо дали понять, что его рассуждения никого не интересуют.

Год назад каучуковый бум внезапно и очень быстро сошел на нет. Запасы каучука были огромны, но цена стремительно упала так низко, что, хотя фирма «Эллиот и сыновья» в настоящее время производила больше каучука, чем когда бы то ни было, она постоянно терпела убытки. Большие объемы добычи сырья сопровождались огромными финансовыми потерями. Были нужны новые рынки сбыта. Риф готовился заключить сделку с одной австралийской компанией. Но прежде ему было необходимо убедиться, имеется ли в наличии каучук, который можно переправить в Австралию. А чтобы это выяснить, требовалось обговорить все детали с главным менеджером, находящимся в центральном офисе фирмы на Робинсон-роуд.

Автомобиль свернул на обсаженную пальмами улицу, которая вела к шикарному, в викторианском стиле отелю «Рэффлз». Риф уже успокоился, и гнев, охвативший его в кабинете полковника Сандора, постепенно проходил. Если повезет, его отчеты попадут в Уайтхолл, а если повезет еще больше, кто-нибудь, где надо, возьмет на заметку основные положения и выводы, сделанные Рифом.

Все места на широкой веранде были заняты. Но стоило только Эллиоту войти, как навстречу бросился официант и в два счета организовал свободный столик. Риф направился к нему, кивая посетителям ресторана, с которыми был знаком. Внезапно он остановился как вкопанный, его сердце отчаянно забилось.

Она сидела под высоким папоротником, листья которого были похожи на дамские веера. Ее лицо было повернуто в профиль, светлые волосы завязаны узлом на затылке. Эллиот почувствовал, как у него во рту пересохло. Он двинулся прямо к ней. Она повернулась к своему спутнику и засмеялась, очевидно, в ответ на какое-то его замечание. Только тут Риф понял, что это не Элизабет. Просто очень красивая женщина, но полностью лишенная свойственных Элизабет грациозности, чувственности и хрупкости, которые так сильно возбуждали Рифа.

Он сел за столик и заказал двойную порцию виски с содовой. Испытанное разочарование требовало компенсации. Только эмоциональной встряски ему и недоставало. Хотя Элизабет необыкновенно сильно притягивала его, Эллиот почувствовал некоторое облегчение, когда понял, что она не пойдет на дальнейшие контакты с ним. Но он ни на минуту не мог ее забыть. Забыть такую женщину было невозможно.

Официант почтительно ждал, и Риф заказал острую закуску с соусом карри. Интересно, верила ли Элизабет, говоря с ним по телефону, в то, что они больше не должны встречаться? Женщина, ненароком принятая Эллиотом за Элизабет, а на самом деле лишь ее отдаленная копия, поднялась из-за столика и вышла из ресторана. Риф знал, что, будь это в самом деле Элизабет, ему бы показалось, что сделалось темнее, будто солнце спряталось за тучу. Элизабет излучала какое-то неяркое свечение, озарявшее все вокруг, ласковую доброту, какую Риф прежде никогда не встречал в женщинах. И в то же время Элизабет была достаточно суровой. Он хорошо помнил, как она выговаривала ему, вспоминал, что она рассказывала о музыке, слышал страстную интонацию в ее слегка хрипловатом, нежном голосе. Улыбка чуть тронула уголки его губ. Он не был уверен, что эти страстные интонации хотя бы немного известны ее супругу.

Когда через два дня самолет Рифа приземлился в аэропорту Гонконга, Дерри Лэнгдон уже поджидал его за рулем джипа, отбросив за плечи пробковый шлем, с сигаретой в руке.

Риф направился прямо к машине шурина, хотя тут стоял и его собственный автомобиль. Риф любил приветливого и легкого в общении Дерри и отказывался верить, что этого человека произвели на свет Божий те же родители, что и Мелиссу.

– Ну, как Сингапур? – поинтересовался Дерри, когда Риф плюхнулся на сиденье рядом с ним.

– Жарко, а так как обычно, – сдержанно ответил Риф. – Что случилось, Дерри? Какие-нибудь неприятности?

Дерри в последний раз затянулся сигаретой, бросил ее под колеса машины и придавил окурок подошвой сандалии.

– Отец настаивает, чтобы Мелисса вернулась в Викторию. В противном случае он грозится подать на тебя в суд за то, что ты удерживаешь его дочь силой.

– Твой отец – дурак! – грозно сказал Риф. – Черт бы его побрал! Неужели он такой твердолобый, что никак не может понять простой вещи: я пытаюсь спасти жизнь Мелиссе!

Дерри беспомощно пожал плечами.

– Он не может поверить, что дела настолько паршивые. Уверен, что она начала баловаться наркотиками потому, что почувствовала себя несчастной. Поэтому и связалась с Джако. Отец думает, что во всем виноват ты, ты один. Он полагает, что, если вырвет Мелиссу из твоих рук, она непременно поправится.

– Если он верит в это, стало быть, готов поверить во что угодно! – сказал с яростью Риф и запустил руку в волосы. – О черт, ведь если Мелисса приедет в Викторию, то никто не поверит, будто она оказалась невинной жертвой!

– Отец думает иначе. Он говорит, что, если она вернется в Викторию, все увидят, что она в полном порядке. А это, в свою очередь, убедит тех, кто до сих пор считает, что ты огульно обвинил ее в пристрастии к наркотикам, желая на этом построить собственную защиту на суде.

– Но мы-то с тобой отлично знаем, что в действительности все совсем не так, – устало сказал Риф.

Несколько минут они молчали, затем Дерри спросил:

– А как там она?

– Паршиво. – Хотя Риф старался ответить как можно спокойнее, Дерри уловил в его голосе боль и отчаяние.

Он мрачно оглядел летное поле. Сестра всегда была разумной и волевой девушкой. И чертовски хорошенькой. Родители развелись, когда ему было двенадцать, а Мелиссе десять лет. Новый любовник матери совсем не собирался возиться с ее детьми, а потому опеку над ними передали отцу. Чтобы дети не чувствовали себя обделенными, он баловал их сверх меры. Дерри с удовольствием принимал подарки, и, хотя он, что называется, катался как сыр в масле, это его не избаловало. А вот Мелисса... Он лишь вздохнул.

Когда сестра была крошкой, любая ее прихоть исполнялась немедленно. Повзрослев, она по-прежнему требовала, чтобы ее капризы и желания удовлетворялись тотчас же. Мелисса была очень хорошенькой, с вкрадчивыми кошачьими манерами, поэтому все вокруг старались ей потрафить. Отец всегда повторял, что рад угодить дочери, а ее многочисленные поклонники, вероятно, считали точно так же.

А потом она вышла замуж за Рифа. Выбор Мелиссы обеспокоил ее отца, который хорошо знал об огромных капиталах Рифа, но считал своего зятя человеком сомнительного происхождения. Тесть совершенно не желал видеть в своих внуках недостатки Эллиота. Дерри высмеивал отцовские страхи и втайне полагал, что Мелисса в кои-то веки сделала правильный выбор. По сравнению с безликими молодыми людьми, которые толпой волочились за его сестрой, Риф Эллиот был действительно настоящим и достойным мужчиной.

Даже и теперь Дерри не знал, как случилось, что отношения Рифа и Мелиссы пошли вкривь и вкось. Дерри подозревал, что Риф пытался обуздать чрезмерный эгоизм Мелиссы и что та, не привыкшая, чтобы ей шли наперекор, взбрыкнула и в ответ начала напропалую крутить с друзьями и знакомыми мужа. Но если она полагала, что страх потерять ее сделает Эллиота ручным и покорным, то сильно ошиблась. Друзья Рифа испытывали явную неловкость от приставаний Мелиссы, тогда как Риф делал вид, будто ему это совершенно безразлично. Во всяком случае, внешне он ничего не выказывал.

Мелисса, вне себя от гнева, принялась разбрасывать сети пошире. Когда Дерри узнал о ее связи с офицером из Мидлсекского батальона, то понял, что брак Рифа и сестры обречен. Дерри понятия не имел, когда она начала баловаться наркотиками. В Гонконге можно было раздобыть героин чуть ли не на каждом углу. А пристрастил Мелиссу к наркотикам скорее всего этот самый офицер. Она стала принимать героин, думая, что это милое светское развлечение. И сама не заметила, как втянулась. Именно тогда Дерри почувствовал, что вместо простой симпатии испытывает к своему шурину настоящее, глубокое уважение.

Когда Мелисса выложила Рифу всю правду о своем романе, она также сообщила, что беременна, добавив, что, хотя ребенок от Рифа, сам он, дескать, вечно будет в этом сомневаться и мучиться неопределенностью. Но когда Риф увидел голубоглазого белокожего блондина, любовника жены, то сразу подумал, что без труда сумеет определить, чей ребенок родится у Мелиссы. Пока же он не родился, ни о каком разводе не могло быть и речи. И никаких скандалов он не допустит. Мелисса поняла, что любовник, еще совсем недавно клявшийся ей в вечной любви, оказался перед выбором: или прекратить видеться с ней, или же рисковать своей карьерой. Именно тогда в семье Мелиссы узнали о ее сильном пристрастии к героину.

Риф показал жену врачу-наркологу в Перте, но сама Мелисса не желала избавляться от пагубной привычки, и поэтому врач оказался бессилен.

Риф привез жену назад в Викторию, и через неделю у нее случился выкидыш. Ребеночек был темноволосый и с карими глазками. Он умер от отравления материнского организма героином, так и не дотянув до появления на свет.

Через месяц Риф вернулся из Сингапура. Дома в постели жены он обнаружил Джако Латимера. Дерри не знал, хотел ли Риф убить Латимера. Все равно Дерри не мог осуждать его. Но как бы там ни было, Джако Латимер был убит, и всем пришлось вытерпеть изнурительно длинный судебный процесс. Мелиссу, правда, эти перипетии, казалось, совсем не волновали. Она была на редкость безразлична к тому, признают ли Рифа виновным и посадят или нет. Впрочем, смерть Латимера также не взволновала ее. Пока заседал суд, Риф оставался напряженным и собранным; отец Мелиссы внезапно постарел и осунулся. Именно тогда Дерри понял, что всем сердцем ненавидит сестру. Сейчас он только спросил:

– Она все еще употребляет? Риф кивнул:

– С каждым днем все меньше и меньше. Мелисса получает хорошо очищенный порошок, а не то дерьмо, каким снабжал ее Латимер.

– Но сколько же это продлится? Не может же она до конца жизни оставаться на ферме? Да еще против своего желания!

На лице Рифа появилась жесткая усмешка.

– Она остается там не против своего желания, Дерри. Она находится там по доброй воле, потому что хочет там быть. Она вовсе не стремится в Викторию, где вокруг станет суетиться твой папаша и следить за каждым ее шагом. Она хочет оставаться там, где ей просто получать героин. Пусть даже и в меньших дозах.

– Это может помочь ей?

– По крайней мере этот вариант не хуже остальных. Все слуги беззаветно мне преданы. Она получает героин, можно сказать, под медицинским наблюдением. И постепенно, незаметно отвыкает от наркотика. Очень незаметно.

– А когда зависимость от наркотиков исчезнет, вы что же, опять поселитесь в доме на Пике?

– Господи, нет, конечно! Я не смогу дальше с ней жить.

– В таком случае почему бы тебе не развестись с ней прямо сейчас? Зачем пытаться ее вылечить и взамен выслушивать со всех сторон обвинения в том, что ты держишь ее взаперти и ужасно с ней обращаешься?

– Потому что она моя жена, – жестко произнес Риф. – И я за нее отвечаю. Потому что хочу, чтобы после развода она была в состоянии начать новую жизнь, была в хорошей физической форме.

– А если она не сможет?

Морщины вокруг рта Рифа сделались еще жестче.

– Сможет, – сказал он, выбираясь из джипа. – Ты только постарайся объяснить отцу, что ей гораздо лучше там, где она сейчас находится. А в Виктории всякий грязный торговец дурью сможет найти ее и предложить товар.

Он двинулся к своей «лагонде», признательный Дерри за то, что тот не попросил у него разрешения навестить Мелиссу. Дерри завел джип, помахал Рифу и исчез в клубах поднятой пыли на дороге, ведущей в Цзюлун. Риф подумал, продолжает ли Дерри встречаться с Жюльенной, и ухмыльнулся. Если их отношения все еще развиваются по восходящей, тогда наверняка в постели Дерри вкушает блаженство. Уж об этом Жюльенна непременно позаботится.

Риф вздохнул. Ему было жарко, он чертовски устал и больше всего сейчас хотел добраться домой, принять душ и завалиться спать. Но как только он вышел из машины, рядом резко затормозил автомобиль Тома. Том вышел из своего «паккарда» и подошел к Эллиоту.

– Вот тебя-то я и хотел встретить. Два последних дня все тебе названивал, но слуга отвечал, что понятия не имеет, когда ты вернешься. Как там в Сингапуре?

Риф отлично понимал, что Тому совершенно неинтересен Сингапур, и поэтому сказал:

– Я всего час как прилетел. Какое бы ни было у тебя ко мне дело, может, немного подождем с разговорами?

– Можно и подождать, – неохотно произнес Том. – Но я прошу тебя выкроить для меня минут десять, Риф.

У меня кое-какие проблемы, и я не знаю, с кем можно посоветоваться.

Они находились сейчас ярдах в ста от «Пенинсулы».

– О'кей, – усталым голосом сказал Риф. – Пойдем в бар, пропустим по рюмочке, там и поговорим.

– Спасибо! – сказал Том с искренней благодарностью. – Поезжай, я следом.

Он вернулся к «паккарду». Риф вновь завел двигатель и легко проскочил оставшуюся часть Солсбери-роуд, затормозив у роскошного сквера перед фасадом «Пенинсулы».

– Ну, что у тебя стряслось? – поинтересовался он, когда они уже сели за столик и потягивали коктейли. Над их головами мерно работали вентиляторы, несколько освежая атмосферу в баре.

– Я влюбился, – сказал Том, стараясь быть кратким.

Тень улыбки тронула губы Рифа.

– И кто же она? – поинтересовался он, когда официант, убрав пустые бокалы, поставил перед каждым из них новые.

– Ламун Шенг.

Брови у Рифа выразительно взлетели. Неудивительно, что у Тома возникли проблемы.

– Черт возьми, как же вы встречаетесь?

– Тайно, – без энтузиазма ответил Том. – Каждые понедельник и четверг она посещает курсы медсестер. Их личный шофер высаживает ее у главного входа больницы и там же ее встречает после занятий.

– Но она ни на какие занятия не ходит?

– Раньше ходила. До того, как мы познакомились. А теперь она приезжает, проходит через здание больницы к служебному входу, и часы занятий мы проводим вместе, а это так мало. – Его голос был полон горечи.

Риф, прекрасно понимая, что Том не может появиться с Ламун на публике, так как об этом сразу же сделается известно ее отцу, поинтересовался:

– И куда же ты с ней ходишь?

– К Гарландам. Они единственные знают о наших отношениях. Адам Гарланд очень помогает нам.

– Ну еще бы, – сухо произнес Риф, и на его щеке нервно запульсировал желвак. – Зная китайцев очень хорошо, он представляет, что случится, если будет обнаружен обман Ламун.

– По крайней мере он не заражен отвратительными расовыми предрассудками, которые разделяют почти все остальные, – с вызовом произнес Том. – И ладно бы только одни белые, так ведь и сами китайцы ничуть не лучше европейцев! Улыбаются, подобострастничают, а сами гадко ухмыляются нам в спину! Терпеть не могу такого лицемерия!

Риф довольно цинично улыбнулся. Он очень хорошо знал, что никогда прежде Том не задумывался о расовых проблемах, разделявших жителей Гонконга. До того как влюбиться в Ламун, Том наверняка был бы и сам немало поражен, вздумай какой-нибудь китаец вдруг зайти в его любимый клуб.

– Сейчас все в мире так быстро меняется, – примирительно сказал Риф. – Если в Европе начнется война, она докатится и сюда, и тогда повсюду, даже в Гонконге, неизбежно произойдет множество изменений.

– Черт возьми! Не могу же я ждать начала войны! Я хочу все изменить прямо сейчас! – Он подался к Рифу. Руки Тома были зажаты между колен, глаза выдавали беспокойство. – Я хочу жениться на ней и хочу, чтобы ты подсказал мне способ, как подъехать к Шенгу и получить его согласие.

Риф покачал головой.

– Нет никаких шансов. Тебе не удастся заполучить руку его дочери. Ламун не какая-то девка из бара, за которую некому вступиться. Ламун – единственная дочь богатого человека. Очень богатого. Намекни ты ему, что хочешь жениться на его дочери, он тебе голову оторвет.

– Но ведь на дворе 1939 год, а не начало прошлого века, – не унимался Том. – Он деловой человек, каждый день общается с европейцами, и поэтому я думаю, что должен быть какой-нибудь подход к нему.

– Он стоит во главе китайской общины, Том, он очень уважаемый человек и подумает, что его честь пострадает, если узнают, что Ламун влюблена в европейца. Если ты собираешься и дальше встречаться с ней, рано или поздно вы оба попадетесь, и тогда ты наверняка больше ее не увидишь.

Том застонал от отчаяния и запустил пятерню в свою шевелюру.

– Но ведь она не ребенок, ей уже двадцать один год, черт возьми!

– Хоть сорок один, это не меняет дела, – сказал Риф, сочувственно глядя на Тома. – Она должна подчиняться жесткой дисциплине, царящей в китайских семьях. И эти правила поведения остаются неизменными. Она полностью во власти отца, у которого, согласно китайским представлениям, на нее абсолютные права. И ничего не поделаешь, Том. Что-либо изменится не раньше, чем исчезнут различия в китайском и европейском представлении о культуре и об отношении к людям другого цвета кожи.

– К черту эти различия! – выругался Том, и желваки заходили у него на лице. Губы гневно сжались. – Мне остается только выкрасть Ламун и увезти ее отсюда к черту на рога! Видит Бог, так и будет! По крайней мере в Америке мы смогли бы жить спокойно, как все прочие люди, не подвергаясь никакому остракизму.

– А ты уверен, что Ламун будет довольна такой жизнью? – поинтересовался Риф спокойным, тихим голосом. – Она ведь воспитана как примерная дочь и привыкла подчиняться отцу. То, что ради встреч с тобой она идет на большой риск, уже само по себе примечательно. Но согласится ли она никогда больше не увидеть своих близких? Смирится ли с мыслью, что покроет репутацию семьи позором? Честь семьи для китайца важнее, чем жизнь. Я, например, не знаю, как она отнесется ко всему этому. Несмотря на то что сильно любит тебя.

Том залпом допил бокал. Он плотно сжал зубы, его лицо сделалось напряженным и решительным.

– Если мне понадобится поддержка при разговоре с Шенгом, могу ли я рассчитывать на тебя?

– Вполне, – сказал Риф, вставая.

Они вместе покинули бар. Риф добавил с грустной улыбкой:

– Когда ты предстанешь перед отцом Ламун, тебе понадобится помощь самого Господа Бога.

Риф расстался с Томом возле «Пенинсулы» и, падая с ног от усталости, подъехал к причалу автомобильного парома. Восемь минут заняла переправа на другую сторону, а уже через полчаса он входил в свою квартиру. Сразу же залез под душ и с наслаждением пустил воду. Один слуга торопливо готовил ему поесть, другой наполнял бокал, выливая на лед шотландское виски.

Риф вылез из-под душа, стряхнул воду с волос и обвязался полотенцем. Разведка требовала от него напряженной работы. Он оказался сейчас в исключительном положении: мог поставлять информацию, недоступную другим сотрудникам британской разведслужбы. Владея кантонским наречием, он пользовался искренним уважением китайцев. Они относились к Эллиоту куда лучше, чем к большинству европейцев, вызывавших у китайцев лишь вежливые улыбки. Бабка Рифа была полукровкой, в ее жилах текла восточная и европейская кровь, и хотя он мог бы отрицать этот факт, но никогда этого не делал. Поэтому Рифа принимали не только европейцы, но и китайцы.

Закурив сигарету, он подошел к широкому окну, откуда были видны улицы и площади центральной части города, а также причалы и забитый судами и лодками залив.

Богатство защищало Рифа от обычных предрассудков, процветающих в здешних краях. Англичане, что хотели сотрудничать с фирмой «Эллиот и сыновья», закрывали глаза на то, что старый Эллиот женился на женщине с бледно-золотистой кожей. Да и сам Эллиот унаследовал от нее только черные волосы – ничего азиатского не было в его облике. Как и его отец, Риф получил образование в престижном американском университете. Они были богаты. Поэтому о неравном браке старого Эллиота, казалось, все забыли. По крайней мере, пока Риф не собирался жениться на дочери какого-нибудь европейца, живущего в Гонконге, никто не вспоминал о сомнительной крови Эллиотов. Хотя, возникни такая угроза, условности тут же дали бы о себе знать. Ведь никому не хотелось иметь внука с жесткими черными волосами. Во всяком случае, лучше было не рисковать. Когда Мелисса Лэнгдон вышла замуж за Рифа, многие отцы семейств, имевших дочерей на выданье, вздохнули с явным облегчением. Полковнику Лэнгдону друзья горячо и вполне искренне сочувствовали.

Риф грустно усмехнулся. Ему были отлично известны все эти страхи, хотя он и понимал их беспочвенность. Его бабка была не китаянкой, а полинезийкой. И кожа у нее, как и у ее предков, была слегка желтоватой. А потому шанс, что от Рифа родится желтокожий ребенок с черными волосами, был практически равен нулю. Впрочем, самому ему было решительно на это наплевать. Его бабка была принцессой, и ее род был куда древнее, чем у большинства англичан, что искоса поглядывали на Рифа, когда он входил в клубы и бары, предназначенные только для белых. Его бабка отличалась поразительной красотой и отвагой, она бок о бок с дедом работала в Малайе и на Суматре, и в том, что семейство Эллиотов приобрело значительный капитал, она сыграла не менее значительную роль, чем ее муж. И, будь она даже чернее угля, Риф гордился бы ни ничуть не меньше.

Небо над полуостровом Цзюлун осветилось багрянцем, наступали тропические сумерки. Давно уже миновали те времена, когда Рифа задевали разговоры о его происхождении. Другое дело, что из-за этих разговоров он был очень одинок в детстве, и это одиночество так и осталось с ним навсегда.

Он потушил окурок в нефритовой пепельнице. Женившись на Мелиссе, он решил было, что с чувством одиночества покончено. Ему тогда казалось, что он приобрел прекрасную жену, любовницу и вместе с тем друга. Горечь постигшего Рифа разочарования была невыносима.

Мелисса, как выяснилось, в принципе не могла быть верной женой. Оказалось, что у нее только и есть что фигура и личико. Но поначалу они были так увлечены друг другом, что Риф обращал внимание только на внешность супруги. Да простится ему, что в таком восторженном состоянии он пребывал первое время после женитьбы.

Тем ужаснее оказалось прозрение. Мелисса хотела, чтобы муж обращался с ней так, как и отец: потакал ее капризам и прихотям, льстил ей, холил и нежил – и ничего не требовал взамен. Риф старался, чтобы она не испытывала недостатка в деньгах, насколько это позволяли его капиталы, впрочем, не безмерные, но он категорически не позволял Мелиссе кричать и раздавать оплеухи слугам, которые жили в доме с тех пор, как Риф был еще ребенком. У Мелиссы это вызывало раздражение, она подолгу пребывала в дурном настроении. А затем начала флиртовать налево и направо. Риф выказывал терпение, о котором сам раньше и не подозревал. Даже разлюбив жену, он пытался, чтобы Мелисса сама поняла, как глупо она себя ведет. Он не выходил из себя от ревности, на что та очень рассчитывала, и она пустилась во все тяжкие, что приводило подчас к неловким ситуациям. Под разными предлогами знакомые мужчины перестали приходить в гости к Эллиоту, и Мелисса начала искать любовников в «Крикет-клубе» и в Плавательном клубе. Такие, как майор из Мидлсекского батальона, были даже рады тому, что добыча сама плывет к ним в руки.

Риф мрачно смотрел на залив. Впрочем, и его собственное поведение нельзя было назвать безупречным. После того как у Мелиссы случился выкидыш, у Рифа не было недостатка в любовницах. Все они были умницами, красавицами, одна другой лучше. Их отцы и мужья принадлежали к сливкам гонконгского общества.

Правда, были у Рифа и совершенно иные женщины. Вроде Алюты... Тоже по-своему красивые и грациозные. Но ни одна из них не смогла хоть немного заинтересовать его. Сердце Рифа оставалось холодным. До тех пор, пока он не встретил Элизабет Гарланд.

Он отвернулся от окна и еще больше нахмурился. Что за дьявольщина? Что в ней такого, отчего он лишился покоя? Он привык к тому, что рядом с ним всегда красивые женщины. Так что дело не в ее бледной матовой коже и светлых волосах, которым позавидует любая блондинка. Было в Элизабет что-то еще, задевшее его сердце.

Улыбка и чуть хриплый голос Элизабет не могли скрыть ее одиночества. Она была одинока, как и он, среди окружающих и очень горда. Но с ним она была совершенно другой. Как и Риф, Элизабет почти сразу почувствовала в нем родственную душу. Он понял это по ее взглядам, чувствовал в ее тоне. Она думает, что, отказываясь встречаться с ним и разговаривать по телефону, сможет избежать неотвратимого.

Улыбка чуть тронула его губы. Она ошибается, эта Элизабет. Есть в жизни вещи, избежать которые не дано никому. Очень скоро она сама поймет это.

Глава 12

– Миссис Гарланд нет дома, – немного нервничая, ответила Мей Лин.

Элизабет, вся напрягшись, находилась сейчас в трех футах от нее.

Риф прищелкнул языком, явно давая понять, что сомневается в словах горничной.

– Ты не умеешь лгать, Мей Лин. Скажи миссис Гарланд, что, если она не возьмет трубку, через десять минут я буду у нее.

Элизабет вырвала трубку из рук служанки.

– Ну уж нет! – гневно выкрикнула она, ужаснувшись тому сильному чувству, которое испытала при звуках его голоса. Меньше всего ей сейчас хотелось видеть его в собственном доме.

Тон Рифа изменился.

– Я хочу встретиться с вами в начале Пикроуд, – мягко сказал он.

Она открыла было рот, чтобы возразить, но не смогла издать ни единого звука. Затем она услышала, как Риф положил трубку на рычаг. Элизабет не хотелось отвергать его приглашение. Никогда в жизни она не хотела видеть мужчину так сильно.

– Я пойду прогуляюсь, – слабым голосом произнесла она, обращаясь к Мей Лин. – Когда мистер Гарланд вернется после гольфа, пожалуйста, скажи ему, что я решила покататься по городу и непременно вернусь к ужину.

– Слушаюсь, мисси, – сказала Мей Лин, но в ее взгляде явно читалась обеспокоенность, да и голос китаянки был грустным. Ей очень нравился мистер Эллиот, но в отношениях с женщинами он пользовался дурной репутацией. И кроме того, ей было известно, что мистер Гарланд не испытал бы особой радости, узнай он, что его жена тайком встречается с мистером Эллиотом.

Элизабет поднялась наверх в спальню. Она надела белый льняной пиджак, схватила со стола кожаную сумочку с украшениями из слоновой кости, на несколько секунд задержалась возле зеркала, чтобы увидеть, как выглядит. Ее волосы были гладко зачесаны и собраны в большой узел на затылке. Лицо было очень бледным, даже пепельным; глаза с расширенными зрачками казались огромными. Такое лицо могло быть у женщины, которая готовится – и внутренне готова – прыгнуть в бездонную пропасть. А ведь она всего-навсего собиралась встретиться в начале Пикроуд с Рифом Эллиотом.

Она поглубже вздохнула, стараясь успокоиться. Какая же все-таки она дура! Он ведь не испытывал к ней интереса и наверняка бывал куда счастливее со своей подружкой-малайкой. А если даже он вдруг и заинтересовался ею, то для Элизабет это все равно. Она же счастлива в браке с Адамом. А сейчас собирается встретиться со знакомым мужчиной, немного поболтать и, возможно, пообедать. Ее намерения такие безобидные, а нервозность и страх всего лишь показывают, что Элизабет преувеличивает значение предстоящего свидания и ведет себя так, словно от ее поведения может содрогнуться земля.

Выговорив себе таким образом, она вышла из дома. Выводя «бьюик» из просторного гаража на два автомобиля, Элизабет чувствовала, как ее руки уверенно удерживают руль. Она обязательно поговорит с Рифом о Симоне Хауснере. Недавно в одной из лондонских газет она прочитала о том, что с помощью Хауснера в Палестине создан первоклассный оркестр из музыкантов-евреев, которым посчастливилось убежать от нацистов. Было бы очень интересно узнать об этом. Первый концерт оркестра прошел под управлением Тосканини.

Она покрепче сжала руль. Элизабет не могла вспомнить, когда в последний раз вела интеллигентные разговоры о музыке и музыкантах, о том, что ее интересует больше всего. Когда приходили свежие газеты из Лондона, Элизабет читала вслух обзоры музыкальной жизни, и Адам вежливо выслушивал ее, но не более. Он был не склонен пускаться в рассуждения об услышанном и не обсуждал с ней новости. Элизабет не раз замечала, что, когда разговор с музыки переключался на иные темы, Адам заметно оживлялся.

Дорога петляла среди зарослей бамбука, между папоротников и китайских елей. Риф Эллиот не был музыкантом, но почему-то она чувствовала, что с ним может поговорить о музыке, да и вообще обо всем на свете.

Она миновала четырехэтажное здание в традиционном китайском стиле, выстроенное каким-то торговцем-националистом. Этот стиль был характерен для архитектуры прошлого века. Каждый этаж был отведен для одной из жен хозяина дома. Странно, подумала Элизабет, почему она чувствует себя великолепно всякий раз, когда встречает Рифа? Казалось, она пробуждается ото сна и оживает, увидев его. Когда они ехали в ресторан и Элизабет разглядывала его руки, лежащие на руле, то больше всего на свете хотела почувствовать эти руки на своем обнаженном теле. Волна стыда подкатила к ее горлу. И почему она не страдает по Адаму так бесстыдно и беззастенчиво? И наоборот, испытывает тягу к едва знакомому мужчине? Она не любит этого человека, совсем нет, и никогда не полюбит его, – но одна лишь его интонация, звуки его голоса пробуждали ту чувственность, что спала в ней все годы жизни с Адамом.

Сделав последний поворот, она наконец увидела «лагонду», стоявшую между деревьев. На мгновение, которое Элизабет будет вспоминать до конца жизни, ей захотелось дать газ и проехать мимо. Риф распахнул дверцу и вышел на обочину, высокий, широкоплечий, в расстегнутой на груди рубашке и белых брюках, – и нога Элизабет сама собой надавила на тормоз.

Подняв тучу пыли, машина остановилась. Широко улыбнувшись, Эллиот подошел к ней.

– Лихо катили, я слышал звук вашего автомобиля мили за две отсюда.

Выйдя из «бьюика», она почувствовала некоторую неловкость. Неужели он подумал, что она мчалась сюда из жгучего желания как можно скорее увидеть его?! Она посмотрела на его черные брови вразлет, на подбородок и изгиб губ, и ей стало все равно, что Эллиот мог о ней подумать.

– Такая у меня машина, – с улыбкой ответила она. – Она американская и рассчитана на широкие автострады и на езду по открытому пространству. «Бьюик» не любит пересеченной местности.

Риф осторожно взял ее за руку, и все существо Элизабет отозвалось на это прикосновение.

– Дальше мы поедем в «лагонде», – мягко произнес он. – Она сделана в Британии и ведет себя здесь намного лучше.

– А куда мы поедем? – спросила она, когда Риф раскрыл перед ней дверцу.

– Найдем какое-нибудь тихое местечко на пляже.

– Да, но я не взяла купального костюма.

Он обошел машину и сел на водительское кресло.

– Это не важно, – сказал Риф, и в его взгляде промелькнуло какое-то бесстыдное выражение. – Я ведь тоже не взял.

Он уверенно вел машину к ущелью Вонг Нейчанг. Вместо того чтобы свернуть на ровную дорогу к южному побережью и золотым песчаным пляжам, Риф выбрал узкий путь, по которому Элизабет никогда прежде не ездила. Он петлял по густо поросшей деревьями местности, мимо живописного озерка, затем спустился к подножию горы в роскошные лиловые заросли волчьих ягод и олеандра. Наконец они приехали в небольшую приморскую деревушку.

Море казалось лазурным. За мысом виднелись два крохотных островка в нестерпимо ярких лучах солнца, поднимавших над каждым островком белесое марево.

Риф проехал еще с милю. Дорога закончилась, и машина оказалась на склоне холма.

Это и был Большой Волнистый залив. За их спиной вздымались горные вершины. Несмотря на название, залив был совсем небольшим, надежно защищенным со стороны суши и моря. Поблизости не было ни души.

Элизабет вышла из автомобиля, и счастье внезапно переполнило ее. Неожиданный прилив радости был таким ощутимым и сильным, что впоследствии она могла точно сказать: в это мгновение изменился ее мир и вся жизнь.

– Искупаемся? – спросил он и, не дожидаясь ответа, принялся снимать рубашку. Затем сбросил с ног туфли.

Она секунду поколебалась, затем, помогая себе плечами, сняла пиджак и расстегнула юбку, покорно упавшую на песок к ее ногам.

Обнаженный, Риф выглядел еще прекраснее, он был более мускулистым, чем Элизабет могла себе представить. Его грудь поросла негустыми черными волосами, которые переливались на солнце. Бедра Эллиота были узкими. Без одежды он двигался так же легко и вел себя так же естественно, как в смокинге, среди публики «Пенинсулы» или «Гонконг-клуба».

Элизабет расстегнула блузку и сбросила ее на землю. Риф протянул ей руку. Оставшись лишь в трусиках, бюстгальтере и нижней юбке, Элизабет подала ему руку, и они побежали по серебристому песку и вместе нырнули в лазурную воду.

Окунувшись в море, Элизабет сделала глубокий вдох. Налетевшая волна накрыла ее с головой. Придя в себя, Элизабет уверенно поплыла, зажмурившись и стараясь защитить глаза от соленой воды. Она тихо смеялась от удовольствия. Понаблюдав за ней и убедившись, что она великолепно держится на воде, Риф широко улыбнулся. Его белые зубы красиво выделялись на загорелом лице. Риф кролем поплыл за Элизабет, его движения были плавными и вместе с тем уверенными.

После горячего, обжигающего песка вода показалась приятно прохладной. Волны плавно поднимали Элизабет и покачивали, наполняя ее душу тихим восторгом. С острова дул слабый ветерок, приносивший сладковатый аромат цветов, смешанный с солеными запахами моря.

– Нравится? – спросил Риф, когда они доплыли до самой оконечности мыса.

Лавина морской пены обрушилась на голову Элизабет, а набежавшая волна легко и высоко подняла ее.

– Такое чувство, словно я умерла и оказалась в раю! – восторженно крикнула она ему. Элизабет легла на спину, и море принялось ласкать и покачивать ее. Небо было таким пронзительно ярким, что волей-неволей пришлось закрыть глаза.

Риф плавал вокруг, наблюдая за ней. Он чувствовал, что отныне вся его жизнь неотвратимо изменилась. Прежде он думал, что ему известно чувство любви, и лишь теперь понял, как сильно ошибался. Только сейчас к нему пришла подлинная любовь. В тридцать два года, когда ему самому казалось, что жизненные бури навек ожесточили его сердце и он больше не сможет испытать глубокое чувство к женщине, – именно сейчас он ощутил подлинную любовь, внезапную, как молния, как удар грома. И эта любовь – Риф чувствовал – будет длиться вечно. Он подплыл к Элизабет и сильной рукой обнял ее за талию.

Она открыла глаза, на мгновение в ее взгляде промелькнул страх, но почти сразу же она повернулась и всем телом прижалась к Рифу; море нежно покачивало их, вздымало на гребень волн и плавно опускало.

– Я люблю тебя, – глухо произнес он. – С первого же раза, когда только увидел, сразу же полюбил.

Каскад брызг обрушился на их головы.

– Ты с ума сошел! – выдохнула Элизабет, мотая головой и стараясь стряхнуть воду с лица. Она уперлась обеими руками в грудь Рифа, пытаясь отстраниться. Возбуждение охватило все ее существо.

– Я знаю. – Внезапно его лицо озарилось ослепительной улыбкой. – Но это правда. А здесь ты уж никак не сможешь удрать от меня.

Элизабет чувствовала, как под ее рукой отчаянно колотится сердце Эллиота. Их ноги переплелись в зелено-лазурной воде. Риф тряхнул головой, и капли воды с его волос упали на шею и мощные мускулистые плечи. Как бы со стороны она услышала свой тихий стон: глубокий, похожий на стон от боли. Руки Элизабет сами собой обвились вокруг шеи Рифа. Его губы мягко и нежно прижались к ее губам. Они раскрылись, и Элизабет слилась с ним в поцелуе.

Сверху их накрыла очередная волна, и поневоле пришлось разжать объятия. Вода попала в уши, стекала по лицу. Как только Элизабет сумела раскрыть глаза, она вновь оказалась в объятиях Рифа. Его руки ласкали ее грудь и бедра; они плыли и нежно касались друг друга, как два больших морских существа, которым нечего стесняться и не нужно сдерживать себя.

Когда до берега осталось совсем немного, Элизабет перевернулась на спину и поплыла, грациозно взмахивая руками. Ее темные, напряженные соски с силой упирались в намокшую ткань бюстгальтера. Риф легко и свободно плыл рядом, в его темных глазах плясали огоньки, раньше едва различимые. Время от времени он протягивал руку и касался бархатисто-нежной кожи Элизабет на ее бедрах и груди. Изредка Риф переворачивался на спину и прижимался к ней боком. Они постепенно приближались к берегу, не ощущая ни малейшей усталости.

Дотронувшись ногой до нежного песка, Элизабет остановилась. Волны пенились вокруг. Она не чувствовала былого спокойствия. Казалось, она вдруг опьянела и одновременно лишилась рассудка. От прежней и привычной Элизабет, каковой она всегда была, ничего не осталось. Риф стоял рядом, мокрый и прекрасный в своей наготе. Он был похож сейчас на красивое животное. Его волосы намокли, мускулистое тело было сильным и возбужденным.

Их взгляды встретились, Риф взял Элизабет за руку, и они побежали на берег. Только одно короткое мгновение она испытывала страх. Что, если тело не подчинится ей и она не сумеет почувствовать блаженства, о котором имела лишь смутное представление?

– Что такое? – спросил он, и его брови озабоченно сошлись на переносице. Он опустил Элизабет на песок и стащил с нее намокшее белье.

– Нет, ничего... – Она чуть вскрикнула, когда Риф навалился на нее всем телом и лишил ее возможности пошевельнуться. Она потеряла способность говорить. И потому не смогла объяснить, чего опасается. Для нее занятие любовью всегда оставалось чем-то вроде нежных прикосновений. Никогда еще она не испытывала искрометного восторга близости.

– Ты соленая, – сказал Риф, удерживая ее руки в своих, и приник головой к ее груди.

Он все делал уверенно, без извинений, характерных для Адама. Риф точно знал, чего хочет в ту или иную секунду. Его движения были опытными и властными, и Элизабет покорно отзывалась на его ласки.

– Быстрее, быстрее, прошу тебя... – простонала она, переполненная страстным желанием. Ее нервы были напряжены до предела, тело требовало немедленного удовлетворения.

Он выпустил ее руки. Ладони Рифа были горячими, словно их согревало внутреннее пламя. Он гладил плоский живот Элизабет, ее бедра, интимные уголки ее тела.

– Не спеши, Лиззи! – глухо прошептал Риф, чувствуя, что Элизабет, запустив руки в его волосы, пытается притянуть его к себе, слиться с ним животом и бедрами. – Еще не время, дорогая...

Его губы прижались к губам Элизабет, а руки продолжали ласкать ее. Элизабет подумала, что больше не выдержит этой сладостной пытки. Низкий сдавленный крик вырвался из ее горла. Элизабет ногтями впилась ему в спину. Она умоляла его немедленно взять ее. Наконец Риф овладел ею, и Элизабет переполнило такое блаженство, что казалось – еще немного, и она умрет от сказочного удовольствия.

Никогда прежде не испытывала она ничего подобного. Никогда раньше Элизабет не знала оргазма и даже плохо представляла себе, что это такое. Ее руки конвульсивно напряглись, обняв Рифа еще крепче. Вновь и вновь Элизабет выкрикивала его имя, чувствуя приближение физического и эмоционального экстаза.

Потом она лежала под тяжестью Рифа и думала о том, потеряла ли она в последние несколько секунд сознание или нет. Оргазм легко сотрясал ее тело, и казалось, блаженство будет длиться вечно.

Риф, тяжело дыша, смотрел на Элизабет. В его глазах сквозило удовлетворение триумфатора. Он понимал, что она сейчас напугана. Риф предполагал, что, несмотря на долгий брак, Элизабет совершенно неопытна в сексуальном плане, чтобы не сказать – девственно неопытна. В самом начале, когда Риф ощутил охватившую ее панику и почувствовал сопротивление, он сумел своими действиями успокоить Элизабет. Он улыбнулся, затем наклонился и с предельной нежностью поцеловал ее в губы.

– Ты изумительная женщина, Лиззи, – приглушенно и хрипло сказал он, проводя пальцами по ее щеке. – Просто изумительная, и я больше никогда не отпущу тебя от себя.

Она взглянула в его темные с золотистыми крапинками глаза, казавшиеся после их близости томными. Риф так устал, что ему было трудно пошевельнуться. Элизабет едва заметно покачала прижатой к песку головой.

– Нет, – сказала она, и в ее голосе слышалось грустное сожаление. – Я не твоя женщина, и не тебе решать, отпускать меня или нет, Риф. Я жена Адама, и то, что произошло между нами сегодня... – Ее голос звучал медленно, с расстановкой. – Что произошло сегодня, никогда больше не повторится.

Она увидела в его глазах недоумение. Риф отодвинулся от нее, сел на песок и, взяв ее за руки выше локтя, рывком заставил сесть рядом.

– Давай сразу договоримся, что ты не станешь мучиться от чувства вины, – резко сказал он. – Знай, что мне совершенно не нужны эти редкие свидания от случая к случаю! Я не из тех, кто довольствуется мимолетными встречами в «Гонконг-клубе», или в «Пенинсуле», или же на какой-нибудь вечеринке. Если я сказал, что ты будешь моей, то имел в виду именно это. И если сказал, так оно и будет! Моей! Навсегда, черт тебя побери! – Он с такой силой сжал ее руки, что она вскрикнула от боли. – Я довольно давно живу на свете, чтобы знать наверняка: такое случается однажды. В моем возрасте поздно предаваться безрассудным страстям. Ко мне наконец-то пришла настоящая любовь, и я не собираюсь превращать ее в обычную связь, размениваться на случайные свидания втайне от всех.

Как ни больно было Элизабет, ее охватила безумная радость. Он не из тех, кто бросается словами. Нахлынувший поток страсти поглотил и ее, и Рифа. Он поверил в то, что любит ее. Но и Элизабет, потрясенная сделанным открытием, внезапно осознала, что безнадежно и безвозвратно влюбилась в этого человека. Но тем не менее она не позволит себе больше увидеться с ним. Супружеская верность требовала этого. Долгие годы Адам любил ее всей душой. Худо-бедно, но за время их совместной жизни они приспособились друг к другу. И она вовсе не намерена отвергать Адама лишь потому, что наконец-то узнала, до каких пределов простирается ее чувственность.

– Мне тоже не нужны случайные свидания, Риф, – мягко сказала она. – Но я не вижу другого выхода.

– Выход есть! – Его глаза сверкнули, он вскочил на ноги и насильно поднял ее. – Я хочу, чтобы мы жили вместе. Хочу, чтобы ты развелась с мужем и вышла за меня!

Она покачала головой, и последняя, чудом державшаяся в ее волосах шпилька упала на песок. Волосы свободно рассыпались по плечам.

– Нет! – повторила она, и ее голос прозвучал негромко, но твердо. – Мой брак не то, что твой, Риф. Я замужем за человеком, которого и люблю, и уважаю. Адам всегда был исключительно добр ко мне, ничего, кроме хорошего, я от него не видела. Он отдавал мне всю свою любовь, и я просто не могу отплатить ему черной неблагодарностью. И никогда не смогу!

Риф властно взял ее за подбородок и, почти грубо подняв лицо Элизабет, посмотрел ей в глаза.

– Но ты ведь не любишь его? – спросил он. – То, что мы сейчас с тобой чувствовали, – такого у тебя с ним не бывает, правда?

Элизабет отстранилась. Она вовсе не собиралась откровенничать о том, как она занимается любовью с мужем и что при этом испытывает. По крайней мере Адам заслуживает того, чтобы она никому не говорила правду.

Одежда Элизабет была разбросана по песку. Торопливо одеваясь, она никак не могла справиться с молнией на юбке: руки дрожали, а пуговки на блузке почему-то не хотели лезть в петельки. Несколько минут Риф молча наблюдал за ней, затем подошел к валявшимся неподалеку его брюкам и рубашке. Элизабет торопливо заправила блузку в юбку. Она испугалась того, с какой легкостью между ними образовалась пропасть. И она сама была виновата в том, что эта пропасть разделила их. Риф одевался быстро, но с грацией пантеры, характерной для его движений. Ей никогда ранее не приходило в голову, что мужчина может быть так прекрасен. Она могла бы любоваться Эллиотом часами. Трудно было отвести глаза от его гибкого, стройного тела, хорошо развитых мускулов, голубоватого отлива густых черных волос.

– Я не смирюсь с твоим «нет», так и знай, – сказал Риф, затягивая ремень и подбирая свои туфли. Подойдя к Элизабет, он обнял ее за талию. Она попыталась освободиться, но не тут-то было: он держал ее крепко. – Я люблю тебя, Лиззи, – сказал он, и в его голосе звучало такое страстное желание, его глаза смотрели на нее с такой любовью, что Элизабет почувствовала, как ее горло пересохло, а кровь помчалась по жилам. – И чтобы ты поняла силу моего чувства, я немедленно начну бракоразводный процесс.

Элизабет прижалась к нему, и они обнявшись направились к машине. Если бы не мысль об Адаме, Элизабет не задумываясь обняла бы Рифа и сказала, что готова хоть сейчас переехать к нему, готова жить с ним где угодно, невзирая на возможный скандал, что, если они будут вместе, на все остальное ей наплевать.

– Расскажи мне о Мелиссе, – попросила она бесстрастным тоном, когда они сели в машину. – Я ведь, кроме сплетен, ничего толком о ней не слышала. Говорят, что ты ужасно с ней обращаешься. Что она связалась с Джако Латимером, чтобы успокоиться...

– Она с ним связалась, чтобы тянуть из него героин, – без обиняков ответил Риф, заводя двигатель. – А успокоения она искала с другими. Главным образом с майором из Мидлсекского батальона. Иногда с одним дипломатом из Дома правительства. Иногда со мной, как она сама однажды призналась.

В его голосе слышалась такая горечь, что Элизабет, несколько поколебавшись, спросила:

– Ты ее очень любил?

– Раньше мне казалось, что очень. – Он сжал зубы. – Но она сделала все, чтобы я расстался с этим заблуждением.

Небо над вершиной горы густо порозовело, когда они выбрались на дорогу, ведущую к ущелью.

– Как думаешь, развод ее очень расстроит? – поинтересовалась Элизабет.

Он едва заметно пожал плечами.

– Сомневаюсь. Единственное, что ее может нынче расстроить, – так это известие, что она не сможет дальше доставать героин.

Элизабет помолчала. Она ничего не знала о наркотиках. Потом спросила:

– А как ей удается... сейчас, когда Джако Латимер мертв?..

Риф повернул голову и посмотрел ей в глаза.

– Я достаю ей героин, – сказал он так жестко, что Элизабет даже вздрогнула. – Не давай я ей наркотики, она ложилась бы под каждого китайца, который продает «дурь», и через каких-нибудь полгода умерла. А так я хоть могу дозировать количество героина, которое она потребляет. Немыслимо мгновенно избавить ее от этой пагубной привычки. Однажды в Австралии, когда я еще ничего не знал о Джако, я попытался это сделать, ну и, разумеется, у меня ничего не вышло. Для этого нужно время, но сейчас появились шансы на успех. По крайней мере она еще жива, это уже кое-что.

Морщины вокруг его рта стали глубже. Элизабет вспомнила, как сэр Денхолм Гресби однажды сказал, что Риф Эллиот законченный негодяй, опорочивший свою супругу и превративший ее жизнь в ад. А ведь выясняется, что все совсем иначе. Риф пытался спасти жизнь Мелиссе и даже теперь, после суда, продолжал заботиться о ней и помогать.

Бледно-желтое небо возвещало о наступлении вечера. Риф и Элизабет поднялись на горный перевал, потом дорога пошла под уклон, устремляясь к Виктории.

– Имей в виду, что я не собираюсь держать в голове все то, что ты мне сегодня наговорила, – напористо сказал Риф, останавливая «лагонду» на обочине Пикроуд, неподалеку от того места, где Элизабет оставила свой «бьюик». – Мне наплевать на твоего мужа и на твое желание оставаться ему преданной. Твоя жизнь с ним – уже пройденный этап. А вот жизнь со мной – это действительно важно. Это как раз то, о чем стоит подумать.

Она отвернулась и открыла дверцу машины. Элизабет и хотела бы ему ответить, но боялась, что голос выдаст ее с головой. Риф обогнул машину, попытался было помочь ей выйти, но всем своим видом она показала, что делать этого не стоит, и Риф понял ее.

– Я не буду поступать так, как ты хочешь! – со злостью выдохнула она. – Я вела себя недостойно, и подобное больше не повторится.

– Почему же в таком случае мы были близки? – спросил он. Его глаза горели, брови взлетели на лоб, как у Мефистофеля.

В последний раз она взглянула на Рифа.

– Потому что мне хотелось кое-что доказать себе самой, вот почему, – спокойно ответила она, и тут же ей сдавило горло. – Потому что я так хотела!

И быстро, чтобы он не успел удержать ее, Элизабет отвернулась и бросилась к своему автомобилю. Не оглядываясь, она открыла дверцу, дрожащей рукой сунула ключ в замок зажигания, выжала сцепление и педаль газа.

Риф даже не пытался остановить ее. Она была на грани нервного срыва, и он понимал, что ничего не добьется, если будет и дальше на нее давить. Нужно время, чтобы она успокоилась и хорошенько обдумала все, что сегодня произошло. Нужно время, чтобы она сумела разобраться в своих чувствах, подумала о будущем. Чтобы поняла, что ее будущее связано с ним, а не с Адамом Гарландом.

Элизабет быстро ехала по вечерней Пикроуд. Справа от нее причудливо мерцали огни Виктории, слева возвышалась темная громада горы. Было уже почти семь вечера. Стало быть, ее не было дома пять часов. Она пыталась вспомнить, не приглашены ли они с Адамом куда-нибудь на ужин, не ждут ли сами гостей. Пыталась, но ничего сейчас не припоминала. Она все еще ощущала на своем теле горячие руки Рифа, вспоминала, как он гладил ее бедра, чувствовала вкус его губ, его сильное и умелое тело. Она никогда прежде не думала о дом, что занятие любовью – такое неистовство и вместе с тем такая радость и удовольствие. Элизабет свернула с автострады на дорогу к своему дому. И опять вспомнила, как нежно он проводил пальцем по ее щеке и целовал тоже нежно, с такой любовью, что у нее дух захватывало. Элизабет почувствовала, что ее мелко трясет. Нет ничего проще, чем позабыть все, что было у них с Адамом, наплевать на все и сделаться любовницей Рифа. Это просто, но она не может поступить так дурно.

Она с ходу въехала в гараж. «Райли» Адама уже был там. Сумка с клюшками для гольфа все еще стояла на сиденье. Она взглянула на свое отражение в зеркале заднего вида. Ее волосы были в беспорядке разбросаны по плечам. Косметика стерлась с лица, одежда имела черт знает какой вид. Она вылезла из машины и захлопнула дверцу. Ей нельзя показаться такой Адаму. Он еще подумает, будто она заболела или с ней что-то случилось. Элизабет тихонько пошла через черный ход.

– Мистер Гарланд ожидать на ужин вас, миссис Гарланд, – сказал слуга Чан, с некоторым изумлением разглядывая хозяйку.

Элизабет прошла через кухню и быстро поднялась по лестнице.

– Не говори пока, что я вернулась. Я сама скажу мужу, – заявила она, и на лице слуги изумление сменилось полным недоумением.

– Могу чем-нибудь вам помочь, мисси? – поинтересовалась у нее Мей Лин, поспешив за хозяйкой в спальню.

– Напусти горячей воды в ванну, Мей Лин, приготовь свежее белье и платье, – сказала Элизабет. Ее сердце отчаянно колотилось: что, если Адам все-таки услышал, как она вернулась домой? Что, если он выйдет сейчас и заметит, в каком она виде? Нужно поскорее принять ванну и переодеться.

– Мистер Гарланд очень беспокоился, – сказала Мей Лин, наливая в ванну одеколон.

Элизабет поспешно освобождалась от одежды.

– Мне кажется, у него плохие известия.

Элизабет залезла в ванну и взяла шампунь от «Элизабет Арден». Скорее всего новости касаются положения дел в его компании. В последнее время Адам подолгу засиживался в офисе фирмы, и Элизабет была в курсе, что он собирался встретиться с Леем Стаффордом перед игрой в гольф. Она ожесточенно намыливала голову. Какие бы у него ни были новости, едва ли они хуже того, что случилось. Увидев ее, он наверняка бы почувствовал, что она влюбилась в Рифа Эллиота и намерена прожить с ним остаток своей жизни.

Насухо вытерев волосы, она вышла из ванной, завернувшись в полотенце. На руках у нее были синяки там, где Риф держал ее, когда она заявила, что не собирается уходить от Адама.

– Нет, только не с коротким рукавом, – сказала она Мей Лин, которая поспешила разложить перед Элизабет нижнее белье. – Принеси голубое шелковое с длинными рукавами.

Она уложила волосы в гладкую прическу и скрепила ее заколкой из слоновой кости. Шелк голубого элегантного платья нежно ласкал кожу. Элизабет обула кожаные с тонкими ремешками и на высоком каблуке босоножки, слегка надушилась и оглядела себя в зеркале: нет, на женщину, только что изменившую мужу, она не похожа. Во всяком случае, внешне ничто в ней не говорило об измене. Волосы, глаза, кожа оставались такими же, как и прежде. Другое дело, что в ее душе произошел переворот. Она была уже не той женщиной, которая несколько часов назад уехала из дома. Еще утром ее можно было назвать девственницей в моральном смысле, но теперь она утратила свою невинность.

Адам на веранде просматривал «Гонконг тайме». Рядом на столике стоял бокал с виски. При ее приближении Адам повернул голову. Его обычная улыбка исчезла, лицо было мрачным.

– Привет, дорогой! Извини, что задержалась, – сказала она, обнимая мужа за шею и привычно целуя его в лоб. – Поехала немного покататься и совершенно забыла о времени.

Адам медленно поднялся и обнял жену.

– И все-таки это произошло, – сказал он, и глубокие морщины прорезали уголки его рта. – Сегодня передали в новостях.

– Что произошло? – Элизабет была сбита с толку. Груз придуманной ею лжи, которую она собиралась рассказать Адаму, был так велик, что Элизабет растерялась и на миг лишилась своей обычной сообразительности.

– То, что и должно было произойти, – мрачно произнес он и крепко сжал ее в объятиях. – Великобритания объявила войну Германии.

Глава 13

На дорожке, ведущей к дому Тома Николсона, стояли «бьюики», «паккарды» и «крайслеры». Шоферы-китайцы поджидали хозяев, привалившись к гладким сверкающим корпусам автомобилей. Отмечали шестилетие Джереми Николсона, и Элен, понимая, что в ее тесной квартирке в Цзюлуне не разгуляешься, решила отпраздновать день рождения сына в просторном доме Тома на Пике.

– О Боже! – сказала она, убирая с лица густую прядь волос. – Совершенно забыла, сколько хлопот бывает с устройством детских праздников. Даже не верится, что приглашены всего лишь два десятка ребятишек. Такое ощущение, что их тут больше сотни.

– Фокусник спрашивает, когда ему лучше выступить – сейчас или после торта, – сказала Элизабет, поднимая малыша, ненароком наступившего на подаренный имениннику игрушечный поезд.

– Лучше сейчас, – не колеблясь ответила Элен, – может, они хоть чуточку угомонятся, а то от шума у меня голова идет кругом. Пусть показывает свои фокусы в саду, чтобы и дети подышали свежим воздухом. – Она обратилась к служанкам-китаянкам, которые пытались поддерживать хотя бы видимость порядка в полном детей доме: – Юнг Лу, пригласи детей в сад и попроси их вести себя потише во время выступления фокусника. Мей Лин, смотри, эта малышка пытается запихнуть в рот сразу шесть пирожных! Отбери их у нее, не то она или подавится, или у нее разболится живот!

Но с этим распоряжением Элен явно опоздала. Мей Лин, привыкшая к дому без детей и к спокойной атмосфере, укоризненно посмотрела на Элизабет (зачем только вы привезли меня сюда?!) и потащила маленькую обжору в ванную.

– Господи... – прошептала Элен, когда при слове «волшебник» вся орава разом кинулась в сад, чуть не смяв ее саму по пути. – Чего бы мне сейчас хотелось, так это джина с тоником, хотя говорят, что при детях пить не следует.

Элизабет засмеялась и сняла с головы ленту серпантина.

– Все дело в дозе. Немного выпивки можно себе позволить. Пожалуй, я бы тоже выпила.

– Два коктейля, Ли, да покрепче, – сказала Элен слуге.

Они вышли на веранду и устало опустились в плетеные кресла. Дети в саду заворожено следили за манипуляциями фокусника.

– Господи, ты только посмотри... Эта маленькая обжора, которую стошнило, опять набивает рот сладостями, – сказала Элен. – Кто она такая? Должно быть, у ее матери стальные нервы!

Элизабет взяла бокал из рук слуги и с удовольствием отпила глоток.

– Это внучка леди Гресби, – с улыбкой сказала она. – Ты разве не знаешь? Она пробудет тут до самого Рождества.

– А, так это, стало быть, и есть та «очаровательная малышка», про которую она мне рассказывала? – Элен давилась от смеха, наблюдая, как девчушка, поспешно расправившись с двумя корзиночками с вареньем и внушительных размеров эклером, засовывала в рот конфеты. – Том сказал, что, возможно, она поживет у Гресби гораздо дольше, чем предполагалось. Сейчас, когда объявлена война Германии, совсем небезопасно плыть в Англию и обратно. И если, не дай Бог, здесь запахнет жареным, Гресби будут вынуждены отправить ее в Канаду. Именно туда многие родители эвакуируют своих детей.

Фокусник ударил в ладоши, и сидевшие по-турецки дети притихли.

– Трудно себе представить, что где-то сейчас идет война, – сказала Элизабет, глядя на безупречно подстриженный газон, на украшенные цветными китайскими фонариками деревья. – Тут ровным счетом ничего не изменилось.

– Война идет всего неделю, – сказала Элен, помешивая кубики льда в бокале. – Ты слышала, мужчинам предлагают записываться добровольцами, чтобы послать их на границу Новой территории, как говорят. Каждый доброволец пройдет соответствующую подготовку. Алистер думает, что эта идея совсем неплоха. Его мнение о ситуации, по-моему, понемногу меняется.

– В какую сторону?

– Если раньше он отмахивался от мысли о возможном нападении японцев, то теперь больше так не считает. – Ее выразительное лицо внезапно сделалось суровым. – А я думаю, что они запросто могут напасть. Юнг Лу говорила, что ее семья сравнительно недавно приехала в Гонконг с материка. Она рассказывает такие ужасы про японцев: те и убивают ни за грош, и женщин насилуют – одним словом, жуть. Если японцы и вправду сюда вторгнутся, то хуже всего придется китайцам-беженцам вроде Юнг Лу и Мей Лин.

– Bonjour! – весело приветствовала их Жюльенна. В одной руке у нее был большой пушистый игрушечный медведь, в другой – бокал белого вина. – Ну, что тут у вас? Никто не умер?

– Мы говорим о японцах, – улыбаясь ответила Элен. – К сожалению, как ни крути, не слишком веселенькая тема.

– А, про япошек... – Жюльенна равнодушно передернула плечиками. Она опустилась в плетеное кресло с удобной мягкой подушкой и показала Элен и Элизабет своего медведя. – Ну скажите, разве он не очаровашка? Увидела и сразу влюбилась. Ронни говорит, что я спятила. Что шестилетний карапуз не обрадуется, получив от меня такой подарок. Но я не верю. – Она сдержанно захихикала. – У медвежонка такой капризный взгляд! Он сразу напомнил мне одного человека, хорошо известного и вам. Если Джереми не полюбит этого мишку с первого взгляда, я оставлю игрушку себе.

– Джереми будет его обожать, – сказала Элен, пытаясь отыскать хоть какое-то сходство между щекастым медведем и приятелем Жюльенны из «Королевских шотландцев». Ни малейшего сходства она, признаться, не находила. Алистер по секрету сказал ей, что тот роман закончен и что у Жюльенны уже объявился новый приятель. Элен пыталась разгадать, кто бы это мог быть. Одно время Жюльенна напропалую флиртовала с Адамом Гарландом, но Элен не сомневалась, что Адам не реагировал на ее приставания. Но даже ответь он ей, роман наверняка оказался бы недолговечным. Адам был человеком уравновешенным и степенным и совершенно не подходил женщине с таким экзотическим вкусом, как у Жюльенны. Стало быть, она имеет в виду кого-то другого.

В прошлый четверг Элен и Алистер сидели в баре с Рифом Эллиотом. Она упомянула о дне рождения Джереми и о том, что Жюльенна и Элизабет обещали прийти и помочь ей по хозяйству. Элен была удивлена, что, прощаясь, Эллиот вдруг заявил, что заскочит на несколько минут поздравить Джереми с днем рождения. Уже тогда ей пришла в голову мысль, что у Рифа Эллиота наверняка имеется тайная причина зайти к ней. Теперь же Элен была в этом совершенно уверена.

– Том здесь? – поинтересовалась Жюльенна, прикрывая глаза от яркого солнца. Она разглядывала лужайку и собравшихся на ней ребятишек.

– Нет, конечно! – удивленная вопросом, ответила Элен. – Он просто позволил мне воспользоваться своим домом; но сразу же заявил, что не хочет иметь ничего общего с этим оголтелым сборищем.

Жюльенна вздохнула. Ее роман с Томом давным-давно завершился, и она вовсе не намеревалась возобновлять его. Но все же она с удовольствием поболтала бы с ним, потому что всякое мероприятие, где не было мужчин, казалось Жюльенне похожим на коктейль, где мало джина. Она чуть нахмурила лоб.

– Не собирается ли он возвращаться в Англию? Как вы говорите, к родным пенатам?

Элен отрицательно покачала головой. Жюльенна была странной женщиной: она знала о намерениях других прежде, чем сами они принимали те или иные решения.

– Нет. А почему ты об этом спросила? Жюльенна пожала плечами.

– Как только передали по радио сообщение об объявлении войны, все как с ума посходили и кинулись в порт покупать билеты. Трое друзей Ронни уже успели заказать билеты домой. Они собираются пойти на фронт и показать этому Гитлеру, где раки зимуют. – Ее ярко накрашенные розовой помадой губки сложились в усмешку. – А кроме того, я знаю как минимум двух мужей, которые используют патриотизм и месье Гитлера как предлог для того, чтобы на время освободиться от своих порядком опостылевших им жен.

– Том не может поехать, даже если бы захотел, – рассудительно заметила Элен. – Он дипломат и по своему желанию никуда не может уехать из Гонконга, пока не получит соответствующего распоряжения.

– Не слышали, как там «Королевские шотландцы»? Их по-прежнему собираются отсюда перебазировать? – спросила Жюльенна, подтвердив этим, что роман с майором «Королевских шотландцев» у нее кончился.

Элен покачала головой.

– Не знаю. Алистер говорит, что большинство офицеров ждут не дождутся принять участие в активных военных действиях. Однако что-то не похоже, что их собираются куда-то переводить. Более того, поговаривают, что сюда прибудут новые подкрепления.

– Это было бы недурно! – Глаза Жюльенны сверкнули порочным огнем при мысли о том, что на острове появится множество молоденьких офицеров.

Фокусник показал все свои номера и в заключение вытащил из клубов дыма двух голубей. Дети были в восторге и наградили волшебника аплодисментами. Когда они поняли, что больше никаких фокусов не покажут, то потянулись в дом, к сладостям.

– Tiens! – воскликнула Жюльенна и схватила свой бокал со столика, который шумная ватага едва не перевернула. – Пожалуй, я пойду.

– Ну уж нет! – безжалостно произнесла Элен. – Пожалуйста, пока Джереми режет свой именинный торт, будь любезна, помоги нам справиться с этой ордой.

С выражением ужаса на лице Жюльенна пошла за Элизабет в просторную, украшенную цветными воздушными шарами столовую.

– Кошмар! – воскликнула она, оказавшись в окружении липких от сладкого рожиц и рук. – Зачем только Элен пригласила такую ораву детей? Их тут не меньше сотни!

– Двадцать, – поправила ее Элизабет, затем с улыбкой убрала со стола раскрашенную фигурку из папье-маше – один из малышей попытался ее съесть.

Жюльенна нечаянно наступила на кусок кем-то оброненного торта и, взглянув на обезображенную замшевую туфлю, сдержанно сказала:

– Вот черт! Да это хуже, чем вторжение вражеской армии! Ну что за ребенок! Почему она пытается запихнуть себе в рот и миндаль, и кусок торта, и пряник? Кто мне может объяснить?

Элизабет засмеялась:

– Это внучка леди Гресби. У нее просто талант засовывать в рот сразу несколько сладостей.

Жюльенна пожала плечами и вслед за Элизабет взяла за руки двух ребятишек. Свечи на торте были зажжены, и вся орава принялась распевать «С днем рождения».

Именно Мей Лин первой увидела, что Риф входит в залу. Китаянка выразительно посмотрела на Элизабет, но та была занята: она подняла на руки маленькую девочку, чтобы ей было лучше видно, как именинник задувает свечи на торте.

Риф прошел к заставленному всякой всячиной буфету; под мышкой он держал красиво упакованный подарок. Его белая шелковая рубашка была распахнута на груди, брюки из белой фланели облегали бедра. Жюльенна интуитивно почувствовала присутствие представителя противоположного пола и подняла голову. Она сразу же встретилась с ним взглядом. Ее брови приподнялись, выражая радость и удивление.

– С днем рожденья те-е-бя-а, с днем рожденья те-е-бя-а! – надрывно напевали ребятишки. – С днем рождения, Дже-е-ре-е-ми, с днем рожденья те-е-бя-а...

К явному сожалению Жюльенны, Риф не захотел понять ее молчаливое приглашение подойти и встать рядом. Он пробирался между галдящими детьми к хозяйке.

Шумно выдохнув, Джереми сумел наконец задуть последнюю свечу на торте. Раздались радостные вопли. Элен обняла сына, подняла голову и увидела Рифа. Ее губы растянулись в приветливой улыбке.

– Господи! Пришел все-таки! Это так мило с твоей стороны. А вот Том ни за какие коврижки не согласился остаться с такой оравой детей!

– Ну еще бы, не у каждого достанет смелости, – с улыбкой ответил он, передавая Джереми подарок. По виду Рифа нельзя было сказать, будто ему потребовалось какое-то особенное мужество, чтобы прийти сюда.

Джереми тотчас же сорвал с подарка упаковку и вытащил великолепную заводную машинку. Он заверещал от восторга.

– Поблагодари мистера Эллиота, Джереми, – сказала Элен. Затем она обернулась к Юнг Лу. – Пожалуй, самое время раздать детям воздушных змеев. Пусть идут в сад и запускают их в свое удовольствие.

Радуясь, что праздник идет к концу и что все прошло гладко, что дети остались довольны и они ничего не разбили и не сломали, Элен в очередной раз отбросила с лица волосы и сказала Элизабет:

– Боже, как подумаю, что это будет происходить каждый год... До тех пор, пока ему не исполнится двадцать один. – Она рассмеялась, но, взглянув на Элизабет, оборвала смех и застыла в испуге.

Элизабет стояла у стола как вкопанная. Рядом с ней не было детей. Ее глаза потемнели и расширились, а прекрасное лицо казалось мертвенно-бледным. Элен решила, что Элизабет вот-вот потеряет сознание.

– Элизабет, тебе нехорошо? – с явной озабоченностью спросила она. Тут Элен заметила, что Риф Эллиот горящими глазами пожирает Элизабет. В них было страстное желание, которое потрясло Элен.

Дети выбежали в сад, служанки последовали за ними, чтобы присматривать за их играми. Ли подал Элен и Жюльенне бокалы и остановился рядом с Рифом и Элизабет, приглашая их взять выпивку. Элен казалось, что они даже не заметили присутствия слуги.

– Почему ты не подошла к телефону? – резко спросил Риф. – Почему не удосужилась поговорить со мной?

Элизабет беспомощно развела руками, словно пытаясь на что-то опереться. На ней были шелковая сиреневая блузка и белая льняная юбка, на ногах изящные золотистые босоножки. Словно впервые ее увидев, Элен внезапно осознала, как красива, элегантна и сексапильна ее подруга.

– Я же сказала, что больше не собираюсь с тобой встречаться. – Голос Элизабет был слабым, еле слышным. Глаза потемнели от боли.

– Боже мой... – прошептала Жюльенна, недоуменно переводя взгляд с Элизабет на Рифа.

Элен сделала знак Ли, давая понять, чтобы он немедленно и молча удалился. Чем меньше он услышит, тем лучше. Она хотела предупредить и служанок, чтобы не болтали лишнего. Хотя, зная любовь китайцев к сплетням, можно было почти наверняка сказать, что еще до конца дня вся китайская обслуга в домах Пика будет в курсе происшедшего, а значит, все станет известно и в доме Адама.

– Странно. – Голос Рифа был резок и тревожен, так что у Жюльенны даже мороз пробежал по спине. – Я должен был тебя увидеть и поговорить с тобой!

Элизабет сдержанно покачала головой; казалось, ей трудно пошевелиться.

– Нет, – повторила она, едва разжав губы. – Нам больше не о чем говорить, Риф. Нечего обсуждать.

– Как бы не так! – Он крепко схватил ее за запястья.

Элизабет вскрикнула, как пойманный зверек. Элен шагнула к ним.

– Нечего было тебе приходить! – сердито сказала Элизабет Эллиоту, и при этом ее глаза полыхнули огнем. – Здесь тебе нечего делать! – Она выбежала из залы, едва не сбив с ног Элен. По щекам Элизабет струились слезы.

– Лиззи! – крикнул Риф ей вслед и кинулся к дверям. Он догнал ее в украшенном мозаикой холле и схватил за руки с такой силой, что она и не думала больше вырываться. – Да выслушай же меня, ради Бога! Вчера вечером я позвонил Роману, и он дал мне...

– Ты что, сообщил ему, что мы с тобой любовники? Так же, как ты публично сделал это в присутствии Элен и Жюльенны?! С таким же успехом мог бы сказать об этом Адаму!

– Я сказал ему, что ты талантливая пианистка, – ответил Риф. В его голосе чувствовалась боль, а взгляд выражал такую же, как у Элизабет, душевную муку. – Сказал, что тебе нужен преподаватель. Настоящий, талантливый преподаватель!

– А ты сказал, что никогда не слышал моей игры?! – выкрикнула она. Слезы горя и гнева струились по ее щекам. – Сказал, что я замужем, и что мне осточертел мой супруг, и что я устала от однообразной жизни?! Сказал, да?!

– Я сказал, что люблю тебя! – свирепо крикнул Эллиот ей в лицо. – Сказал, что ты пропадаешь как музыкант. И только потому, что дурак-муж лишил тебя возможности жить полноценной творческой жизнью. И еще сказал ему...

– Мой муж не дурак! – Если бы она могла, то ударила бы его сейчас по наглой роже. Как же она его ненавидела! Ненавидела и себя. За ту сцену, что они устроили в присутствии Элен и Жюльенны. – Он очень хороший и добрый человек, не чета таким, как ты!

– В Цзюлуне есть один музыкант, – как ни в чем не бывало продолжал Риф. – Его зовут Ли Пи, и Роман говорит, что это один из самых талантливых преподавателей по классу фортепиано, какого в наши дни можно сыскать. Сейчас он уже не преподает, но Роман поговорил с ним, и он согласился принять и послушать тебя.

Наконец ей удалось вырвать у него одну руку, и не долго думая она влепила Рифу пощечину со всей силой, на какую была способна.

– Никогда! Никогда не воспользуюсь твоей помощью! Никогда в жизни. Ты понял, Риф Эллиот?!

Она вырвалась и выбежала из дома. Как раз в это время в холл гурьбой повалили дети с воздушными змеями и кусками торта в руках. Риф хотел было кинуться следом за ней, но подоспевшая Элен схватила его за руку.

– Ради Бога, не надо! – торопливо зашептала она. – Иначе весь остров узнает!

Риф замер на полушаге и стиснул кулаки. Желвак нервно пульсировал у него на щеке. Он издали наблюдал, как Элизабет поспешно садится в свой «бьюик», резко газует и исчезает в клубах летящей из-под колес пыли.

Шоферы, привезшие детей, уже подавали машины к крыльцу.

– Тимоти, за тобой приехали, – хрипло объявила Элен. Она сумела все-таки выдавить из себя подобие улыбки. Хоть одним гостем да меньше. – Джонатан, шофер поджидает и тебя. Лидия... Розалинда...

Дети поспешили на крыльцо.

– Извини, – чувствуя себя неловко, произнес Риф. Лицо у него было напряженное и злое. – Я не хотел устраивать сцену, это вышло само собой...

– Не знаю, что там между вами произошло, Риф, – сказала Элен, – но, что бы это ни было, ни о каком продолжении отношений и речи быть не может. Она счастлива с мужем и не намерена оставлять его. Ради тебя или кого-то другого.

Он жестко улыбнулся в ответ.

– Она оставит его, Элен, вот увидишь! – сказал он, и в его голосе звучала непререкаемая уверенность. – Подожди немного и увидишь: она обязательно бросит его и придет ко мне. И никогда не пожалеет об этом!

– Это невозможно! Не могу поверить! – сказала Жюльенна, отстраняясь от Ронни, и легла на спину в просторной супружеской постели. – Казалось, он намерен силой утащить ее.

Опершись на локоть, Ронни приподнялся, протянул руку и взял сигареты и зажигалку с ночного столика.

– О чем только Эллиот думал, ума не приложу? К утру весь Пик будет уже знать!

– Ну да, – подтвердила Жюльенна с очаровательной интонацией, также приподнявшись на локте. – Но, судя по всему, Эллиоту было решительно плевать.

Она взяла из рук Ронни сигарету и несколько раз затянулась. – Но вот что мне действительно хотелось бы выяснить: когда у них все началось. Я ничего об этом не знала, и, судя по выражению лица Элен, она тоже была не в курсе. – Жюльенна протянула сигарету мужу. – Риф Эллиот и Элизабет! Кто бы мог подумать! Мне она всегда казалась такой спокойной, такой рассудительной – типичная англичанка!

Ронни осклабился. Бывали моменты, когда обычная прозорливость изменяла Жюли.

– В тихом омуте черти водятся, говорят, – сказал он, притягивая к себе жену. Под рыжей челкой ее глаза были задумчивы. Не исключено, что у Рифа и Элизабет начался роман в тот самый день, когда он предложил ей пообедать, утащив из ресторана «Пенинсулы». Или то была лишь прелюдия? А что, если Ронни Ледшэм, сам того не подозревая, явился инициатором столь необычного поворота событий? Все может быть...

Жюльенна пробежалась пальцами по груди и животу мужа, спускаясь все ниже.

– Мне всегда казалось, что ты неравнодушен к прекрасной Элизабет, – игриво произнесла она. – Может, ты и вправду положил на нее глаз, дорогой? А она отвечает тебе взаимностью?

– Глупости! – добродушно произнес Ронни, чувствуя, что уже возбудился. – Прекрасная Элизабет холодна, как селедка, и слишком сдержанна, на мой вкус.

Жюльенна засмеялась, а Ронни уже нетерпеливо ласкал ее и целовал ее соски.

– Думаю, ты ошибаешься, любовь моя, – сказала она, обнимая ногами Ронни за талию и с удовольствием подаваясь к нему. – В том, что касается Элизабет, ты очень заблуждаешься.

– Я в жизни не чувствовала себя настолько потрясенной, – сказала Элен Алистеру, и ее глаза от волнения еще больше потемнели. – Им было безразлично, где они находятся. Они могли быть в Доме правительства или в любом другом месте. Он точно так же мог бы и там выкрикнуть, что любит ее, что хочет ее видеть, говорить с ней.

– Ну а Элизабет? – заинтересованно спросил Алистер. – Она что ему ответила?

– Мне казалось, что она вот-вот упадет в обморок. Побледнела и стояла как громом пораженная. Сказала ему, что им не о чем разговаривать и нечего обсуждать.

– В таком случае, что бы между ними ни произошло, все уже кончено, – сказал Алистер и сделал жест, означающий, что лучше об этом забыть. Он с удовольствием посмотрел на зрелое, роскошное, с широкими бедрами тело Элен.

Они лежали в постели в ее квартире в Цзюлуне. Том взял Джереми и Дженнифер в зоопарк (это было на следующий день после праздника Джереми), и Элен позволила детям переночевать у Тома.

Она покачала головой:

– Нет.

Элен великолепно чувствовала себя в его объятиях.

– Слышал бы ты, сколько страсти было в их голосах, видел бы ты огонь в их глазах! Было ясно, что вопреки словам они вовсе не намерены расставаться.

Алистер гладил ее шею и плечи, потом дотронулся до груди Элен и с удовольствием потрогал ее соски.

– Он настоящий подонок! – щелкнув языком, произнес Алистер. – Не понимаю, почему он так тебя интересует?

– Мне он симпатичен. – Она чуть повернулась, чтобы ему было удобнее ласкать ее грудь. Элен любила нежные, неторопливые руки Алистера. – Мне нравится, что ему наплевать на так называемое общественное мнение, что ему совершенно все равно, что скажут, что подумают о нем люди. Мне правится и то, что он берет с собой подружку-малайку туда, куда остальные приходят только с белыми женщинами. В нем чувствуются необычность, простота и прямолинейность, он не слишком-то считается с требованиями хорошего тона.

– Подумать только! – Алистер уселся на постели и с ужасом уставился на нее. – Может, тебе хотелось бы, чтобы и я вел себя точно так же? Оставляя дома жену, шлялся бы повсюду с разными шлюхами? И так врезал по очередному Джако Латимеру, чтобы дух из него вон? И чтобы просаживал десятки тысяч на ипподроме? И чтобы колесил повсюду в такой же чертовой «лагонде»? И вообще вел себя так, будто я хозяин всего этого острова?!

Элен обвила его руками за шею и нежно привлекла к себе.

– Конечно, нет, какой ты глупый! – мягко сказала она. – Ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Его голубые глаза потемнели. Она сказала «нравишься», а не «люблю». И он произнес чуть грубовато:

– Этот человек – отъявленный негодяй! Он думает только о себе, на остальных ему наплевать!

– Думаю, что ты не прав, – сказала Элен, обнимая его. Ее густые волосы волной лежали на подушке, большая грудь была похожа на крупные созревшие экзотические фрукты. Алистер склонился над ней, и Элен поощрительно улыбнулась. – Ему вовсе не наплевать на Элизабет, это я знаю наверняка. Он говорил о каком-то преподавателе, которого для нее раздобыл. Преподаватель по классу фортепиано...

Но Алистер ничего не слышал. Он уже вошел в нее, а его руки крепко обхватили ее ягодицы.

– О Боже... – простонал он, испытывая невыразимое блаженство. – О Боже, как я люблю тебя, Элен! Господи, как люблю...

И на этот раз Элизабет загнала свой «бьюик» в их гараж на две машины, остановившись возле «райли» мужа. Ее руки дрожали, когда она выпустила руль. Черт бы его побрал! Проклятие! Как вообще он посмел скомпрометировать ее перед Элен и Жюльенной! А сколько там еще было слуг, да и детей...

Под стеклоочистителем была засунута бумажка, но Элизабет даже не удосужилась вытащить ее: мало ли что могли придумать дети. Слуга придет мыть автомобиль и уберет.

Она прошла в дом, отчетливо сознавая, что именно ей нужно делать. Ей вообще не следовало соглашаться на поездку в Гонконг, не нужно было прерывать занятия музыкой. Сейчас ей уже двадцать пять, черт возьми, целых двадцать пять! Для исполнителя это уже много. Если она и вправду хочет быть пианисткой международного класса, нельзя терять времени. Ей уже удалось завоевать две важные награды, благодаря которым она и оказалась на сцене, там, где всегда мечтала находиться. Но эти две награды не смогли упрочить ее репутацию. Поэтому она не получала предложений известных импресарио возвратиться в Англию и отправиться на гастроли. Вдали от родины она оказалась забыта. Чтобы не дать себе погибнуть – и спасти свой брак, – Элизабет во что бы то ни стало надо завоевать еще одну награду на каком-нибудь конкурсе, чтобы ее возвращение стало триумфом.

– Привет, любимая! Ну как, хорошо повеселилась? – спросил Адам, направляясь к ней и набивая табаком трубку.

– Да... Нет... – ответила она. Элизабет была не на шутку удручена.

Адам рассмеялся и обнял ее за плечи.

– Так все-таки – да или нет?

Она через силу улыбнулась.

– Ну, ты же отлично знаешь, что такое детские праздники и как там можно повеселиться. Шум стоял такой, что у меня голова раскалывалась.

– Зато здесь у нас царила гробовая тишина, – улыбнулся Адам. – Я терпеть не могу возвращаться домой, когда тебя нет.

– Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить, – заявила она, решив сегодня выложить ему все начистоту. Она откровенно расскажет ему, каково ей сейчас приходится. – Адам, я хочу вернуться в Лондон.

Через анфиладу комнат первого этажа они вышли на длинную веранду позади дома. Вечерами Адам предпочитал отдыхать именно здесь. Он сидел в кресле с бокалом в руке, любовался садом и холмами вдали, незабываемой панорамой вечерней Виктории, заливом и далеким гористым полуостровом.

Адам сел на плетеный шезлонг и добродушно произнес:

– Мы с тобой, кажется, все уже обсудили, Бет. О возвращении в Лондон и речи быть не может, тем более сейчас, когда началась война. Боже правый, да из Лондона эвакуируют детей, люди тысячами уезжают оттуда!

– Но я не ребенок, Адам, – сказала она, садясь рядом и стараясь сохранить спокойствие. – А вернуться мне хочется не из-за войны, а по другим причинам, гораздо более эгоистичным.

Лицо Адама выражало скуку. Ему в сотый раз приходилось выслушивать эти сетования жены. Но Элизабет давно уже привыкла к такой реакции мужа. Всякий раз, когда она принималась говорить о музыке, как бы вежливо ни пытался Адам ее выслушивать, его лицо мало-помалу делалось именно таким, скучным и невыразительным. Он не желал больше говорить на интересующую ее тему. С точки зрения Адама, музыка сделалась явной помехой в их семейных отношениях. В начале совместной жизни он, бывало, поощрял ее занятия, уверяя себя, что и сам получает от этого удовольствие. Но когда нужно было выбирать между переездом в Гонконг, куда стремился Адам, и жизнью в Лондоне, где Элизабет могла бы совершенствоваться, успешно концертировать, у нее не было права выбора, Адам сам принял единственно возможное решение. Точно так же как у нее не было выбора, когда ее отец решил вместе с Элизабет переехать в Ниццу.

– Мне уже двадцать пять, Адам, – с усилием произнесла она, – и если я собираюсь впредь заниматься музыкой – а я очень этого хочу, – тогда мне во что бы то ни стало необходимо победить на международном конкурсе исполнителей. Ты не хуже меня знаешь, что это самый быстрый и эффективный способ стать знаменитой. И дело не только в общественном резонансе и не в денежной награде: дипломанты обычно выступают с лучшими симфоническими оркестрами мира.

– Ты можешь упражняться здесь, – упрямо повторил Адам. – Ты и так уже по шесть часов в день сидишь за фортепиано. Не представляю, что можно высидеть еще больше, независимо от того, где ты находишься.

– Мне нужен преподаватель, тонкий знаток музыки, критик. Кто-нибудь вроде профессора Хэрока, человек, который поможет мне по-новому исполнить музыкальное произведение.

– Нет! – Морщины вокруг его рта стали резче. – Это решительно невозможно, Бет! Идет война, пойми же ты наконец! В этом году наверняка не будет никаких международных конкурсов. Да и на следующий, если война продлится. Люди заняты сейчас куда более важными делами.

– А для меня самое важное дело – музыка! – страстно воскликнула Элизабет. – Для меня нет ничего в жизни важнее музыки!

Она быстро вскочила на ноги. Адам спокойно посмотрел на нее.

– Музыка для тебя важнее меня, Бет? – мягко поинтересовался он.

Она почувствовала, что слезы подступают к ее горлу. Сейчас Элизабет почему-то вспомнила, как он успокаивал ее, когда умерла ее мать. Адам оказывался рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Элизабет вспомнила, как сильно он любил ее.

– О Боже, Адам... Почему ты не можешь понять, как все это важно для меня? Мне постоянно приходится выбирать между тобой и музыкой, и я чувствую, как мы все больше отдаляемся друг от друга, что нас разделяет какая-то пропасть.

Он тоже поднялся с шезлонга и взял ее за руку.

– Именно ты углубляешь эту пропасть, Бет. Ты, а не я. Ты вольна продолжать занятия музыкой, но тебе придется заниматься здесь. Впрочем, что здесь, что в Лондоне – решительно все равно. А потом, когда мы разделаемся с Гитлером и в мире вновь воцарятся разум и спокойствие, ты сможешь подумать о том, чтобы стать концертирующей пианисткой. А до тех пор нет смысла возвращаться в Лондон. Поверь, пожалуйста, не только ты пострадала от войны. Мужчин-музыкантов призовут в армию, как призовут ученых, артистов, бизнесменов. Именно война лишает тебя потенциальных международных наград, война мешает тебе жить в Лондоне, Бет. А вовсе не я.

Она в отчаянии посмотрела на мужа. Его слова не лишены здравого смысла. Разумеется, война помешает организации международных конкурсов, и не только она, но и многие выдающиеся пианисты будут вынуждены прервать свои гастроли. Но все же... Она прикрыла глаза. Как же ей хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему! Риф отнесся бы к ее желаниям по-другому, в этом она была уверена. Риф бы понял, как ей необходимы музыка, концерты, конкурсы, награды... Задумай что-то Риф, он не позволил бы Гитлеру нарушить его планы.

– Я очень люблю тебя, Бет, – сказал Адам, обняв ее и притянув к себе. – Прошу тебя, наберись терпения. Подожди до окончания войны. И тогда я от всего сердца помогу тебе.

Она чувствовала себя проигравшей. Слезы отчаяния застилали ей глаза. До окончания войны... Кто знает, сколько она продлится? И какие преграды возникнут после войны? А что, если придется отложить занятия музыкой на неопределенное время? А потом – опять отложить...

– Если даже нельзя будет продолжить занятия с профессором Хэроком, – сказала она, – все равно я хотела бы вернуться в Лондон, Адам!

Он отстранился от нее и недоуменно взглянул на ее бледное, напряженное лицо.

– Зачем? Там же я окажусь не нужен, а здесь в случае вторжения японцев по крайней мере смогу принять участие в военных действиях!

– Мы здесь уже полгода, – сказала она, понимая, что не может, не имеет права уступить в этой схватке. – Мне все уже надоело, и кроме того...

– Надоело? – Он через силу рассмеялся. – Боже, Бет, да как это может надоесть?! Подумай: солнце, великолепные пляжи, есть где поплавать, поиграть в теннис, заняться верховой ездой. У нас тут такие друзья, каких никогда не было прежде. Не смеши меня, дорогая. Похоже, ты чувствуешь подспудную вину из-за того, что не испытываешь вместе с остальными англичанами тягот, связанных с войной и начавшейся эвакуацией.

– Да, я чувствую свою вину, но дело не в этом. Мне нужно уехать, Адам, полностью сменить обстановку.

Она понимала, что он не вернется в Лондон, но есть и другие города, где она не будет постоянно бояться встречи с Рифом. Где Риф не сможет угрожать ее слабой обороне. Где не будет искушения бросить Адама и никогда больше его не видеть.

– А не могли бы мы на время уехать, скажем, в Сингапур? Элен говорит, что там еще лучше, чем в Гонконге.

– Ну разве что на недельку-другую, если уж тебе так хочется, – без всякого воодушевления ответил он.

Она пожала его руку. Неделя-другая – это только для начала. Она всегда сможет упросить его задержаться.

– Вот и прекрасно. Давай поедем, и поскорее!

Он так обрадовался внезапной перемене ее настроения, что не усмотрел ничего необычного в ее неожиданном желании уехать в Сингапур.

– О'кей, – сказал он. – Я и сам с удовольствием посмотрю на Сингапур. Поедем в конце следующего месяца. Когда начнется сухой сезон.

– Нет! – отчаянно воскликнула она, и ее горячность очень удивила его. – Я хочу прямо сейчас! На этой неделе!

– Но тогда мы пропустим вечеринку у Тома Николсона!

Она сильно сжала кулаки. На этой вечеринке будет Риф. И если он взглянет на нее так, как смотрел у Элен, Адам наверняка обо всем догадается. И все всё поймут.

– Именно, – согласилась она. – Бог с ней, с этой вечеринкой!

– Ладно, Бет. Если ты так хочешь, – сказал Адам, голосом давая ей понять, что пытается быть максимально терпеливым. – Мы поплывем туда, когда захочешь. Плыть лучше, чем лететь. Я завтра же закажу билеты.

Глава 14

На следующее утро в шесть часов она уже была за роялем. Элизабет разучивала сонату Шуберта. Она провела бессонную ночь. Лежала рядом с Адамом, но не могла сомкнуть глаз. Ее мучила мысль о том, как, оказывается, просто изменить мужу. Всего неделю назад Элизабет жила размеренно и спокойно. Можно было заранее сказать, что произойдет через день, через неделю. И вдруг в мгновение ока все переменилось: ее жизнь стала непредсказуемой. Элизабет потихоньку выбралась из постели, чтобы не разбудить мужа, и с бокалом лимонного сока вышла на веранду. Того, что случилось, уже не изменишь. Нужно привыкнуть к тому, что с этими воспоминаниями придется жить, и попытаться забыть о случившемся.

Полюбовавшись какое-то время видом на залив и холмы Цзюлуна, Элизабет отвернулась. У нее болела голова, покалывало сердце. Как бы там ни было, но она вовсе не хотела забывать случившееся. Она ведь изменила Адаму не только телом. Куда важнее, что она изменила и продолжает изменять Адаму в душе – и это происходит само собой. Элизабет села за рояль, радуясь, что музыка поможет ей забыться, и заиграла, беря быстрые аккорды. Стиль ее исполнения стал иным, и Элизабет забыла об Адаме и даже о Рифе. Она продолжала играть, прислушиваясь к тому, как необычно, по-новому звучит хорошо известная ей соната.

Была уже половина одиннадцатого, когда Элизабет доиграла до конца, оставшись вполне довольной своим исполнением. Она заставила себя встать из-за рояля. Она не помнила, какие планы у Адама на день, но знала, что он терпеть не может уходить, не попрощавшись с ней. Элизабет размяла пальцы. Она все еще тихо радовалась, что сумела найти новый ключ к исполнению. После завтрака она опять сыграет сонату, чтобы затвердить новое звучание. Она сыграет ее от начала до конца, а потом Второй фортепианный концерт Бартока. Этот концерт пока ей не удавался: его партитура выглядела так, словно в типографии высыпали на бумагу миллион черных нот. Элизабет заранее казалось, что этот концерт Бартока ей никогда не сыграть.

Она пошла в гостиную. Чан с озабоченным лицом попался ей навстречу.

– Я обнаружил это на ветровом стекле вашей машины, мисси. Может, это что-нибудь важное?

Это была та самая бумажка, которую Элизабет заметила, возвращаясь с детского праздника. Теперь она поняла, что вовсе не ребятишки засунули ее под стеклоочиститель на ветровом стекле.

– Спасибо, Чан. Мистер Гарланд еще не ушел?

– Нет, мисси. Он сейчас на теннисном корте, проверяет, как укреплена сетка.

Она поблагодарила слугу и посмотрела на листок бумаги. «Ли Пи, Цзюлун, квартал Стоунуолл, Кимберли-роуд, 27». Все это было написано разборчивым почерком уверенного в себе человека. Должно быть, Риф сунул записку до того, как войти в дом Тома. А это значит, что он знал заранее, как она отреагирует, и ее эмоциональный всплеск не явился для него неожиданностью.

Через открытое окно доносились размеренные чмокающие звуки: это садовник подравнивал траву на газоне, начинавшемся сразу за цветочными клумбами. Воздух был влажным, как перед грозой, сладко пахли цветы шиповника, и от этого аромата немного кружилась голова. Элизабет долго глядела на записку. Ли Пи! Она слышала об этом человеке, еще занимаясь в Академии. Он считался одним из наиболее известных преподавателей по классу фортепиано. Сейчас он жил в Цзюлуне. Риф говорил, что если она захочет, то Ли Пи послушает ее.

Садовник продолжал размеренно подстригать газон. Из окна Элизабет видела Адама на теннисном корте. Засунув руки в карманы белых фланелевых брюк, он придирчиво осматривал сетку.

Ли Пи! Когда-то он преподавал в Московской консерватории. В исполнении Ли Пи были записаны «Баркарола» и Соната си-бемоль минор Шопена и фортепианный концерт Шумана, и эти записи считались классическими. Она перевела взгляд с Адама на записку. Будет ли очередным предательством по отношению к Адаму воспользоваться возможностью, предоставленной Рифом? А если вовсе не обращаться к этому Ли Пи? Не явится ли это еще большим предательством? Ведь в этом случае она предаст свой талант и все годы упорной работы.

К ней подошла Мей Лин и певучим голосом произнесла:

– Я сварила вам кофе, мисси.

– Спасибо, Мей Лин. – Элизабет еще раз взглянула на записку, затем решительно сказала: – Некоторое время меня не будет, я еду по делам. Скажи мистеру Гарланду, что вернусь к обеду.

– Хорошо, мисси, – грустно ответила Мей Лин. Она знала, что мистер Гарланд не любит, когда ему сообщают подобные известия. Также мистер Гарланд не очень любит, когда миссис Гарланд уходит из дома неизвестно куда. Он не любит, если миссис Гарланд принимается играть на рояле. Мей Лин буквально несколько часов назад наблюдала, как мистер Гарланд вышел из спальни и, услышав звуки рояля, нахмурился. А теперь придется вдобавок сообщить ему, что, закончив игру, миссис Гарланд ушла из дома, даже не поговорив со своим мужем. Без всякого желания Мей Лин вышла в сад и мимо цветочных клумб, мимо садовника направилась к корту.

Элизабет включила заднюю передачу и выехала из гаража. Ее успокаивала мысль, что она поступает правильно. Адаму вовсе незачем знать, что именно Риф порекомендовал ее Ли Пи. Но даже если бы муж и узнал, у него нет причин расстраиваться или тем более чувствовать себя оскорбленным. Если ее профессиональная жизнь наладится, их брак тоже может вновь стать гармоничным, как прежде.

Элизабет ехала к Виктории. При мысли о предстоящей встрече с известным преподавателем она напряглась. Что, если он сочтет ее исполнение недостаточно мастерским? Она специально не стала брать с собой никаких нот. Не взяла даже Шуберта, над которым трудилась все утро.

Элизабет оказалась на многолюдных, пестрых от толпы улицах квартала Ванчай. С фасадов лавок и магазинчиков свисали раскрашенные и покрытые лаком утки, плоские, как вафли, ласточкины гнезда и акульи плавники, а сами лавки и магазинчики подчас были совершенно крошечные. Из окон высоких неуклюжих домов свисало на шестах, подобно флагам, выстиранное белье. В заливе лодки стояли так тесно, что Элизабет видела, как худенький китаец переходит по ним, как переходят брод по камням, не замочив ног. Она въехала на паром, вышла из автомобиля и встала у парапета, чтобы полюбоваться пейзажем за те восемь минут, пока паром будет пересекать залив.

Профессор Хэрок верил в ее талант. За плечами у нее было несколько профессиональных побед. Конкурс имени Шопена, брюссельский и венский конкурсы исполнителей. Концерт Белы Бартока в Альберт-холле.

Паром причалил к берегу Цзюлуна, и Элизабет двинулась по узким улочкам. Она подумала сейчас о том, что могло заставить человека, много лет прожившего в Москве, в конце жизни переселиться в Гонконг.

Стоунуолл был известным кварталом в старой части города. Тут стояло несколько доходных домов с швейцарами у каждого подъезда. Приехав по указанному адресу, Элизабет представилась и сказала, что пришла к Ли Пи. Привратник позвонил и ответил, что ее ждут.

Кабина оказалась совсем крошечной. Пока лифт поднимался, Элизабет охватило сильное волнение. Вот уже полгода, как она не занималась с преподавателем. Роман Раковский, рекомендовавший Ли Пи, никогда не слышал ее игры. Было совершенно ясно, что преподаватель согласился встретиться с ней только из уважения к дирижеру. Вполне возможно, что он не собирается брать ее в ученицы. Просто, как вежливый и воспитанный человек, он хотел сделать одолжение Роману Раковскому, который, в свою очередь, хотел услужить Рифу Эллиоту.

Лифт остановился, и Элизабет пошла по коридору. Вот и дверь под номером 27. Ее сердце бешено колотилось. Она подняла было руку к кнопке дверного звонка, но в эту минуту дверь распахнулась и на пороге Элизабет увидела невысокого черноволосого китайца.

– Меня зовут Элизабет Гарланд. Я хотела бы видеть господина Ли Пи, – начала она, полагая, что перед ней пожилой слуга. Но, заметив проницательный мудрый взгляд и удивление, мелькнувшее в глазах человека, она смущенно покраснела.

– Прошу прощения, миссис Гарланд, входите, – вежливо предложил ей Ли Пи, широко распахивая дверь. – Я думал, что вы предварительно позвоните.

Комната, в которой она оказалась, была достаточно просторной. Стены были выкрашены в белый цвет, на полу лежал яркий цветной ковер. Массивная мебель из темного дерева была украшена резьбой. Главное место занимал концертный «Стейнвей».

– Я очень признательна, что вы согласились принять меня. Но только я пришла без нот.

– Прошу вас, не волнуйтесь, – с улыбкой сказал Ли Пи. – Хотите холодного чая? Или, может, лучше кофе, лимонный сок?

– Сок, если можно. – Она ощутила, что напряжение отпускает ее. Все будет хорошо. Она чувствовала это.

– Стало быть, вы пианистка, миссис Гарланд? – поинтересовался Ли Пи, протягивая ей бокал с соком.

Она встретилась с ним взглядом и окончательно успокоилась. Даже обрела некоторую уверенность.

– Да, – ответила Элизабет. – И хочу стать знаменитой.

– Вот как! – понимающе произнес он. – Тысячи исполнителей хотят стать известными.

Она поставила бокал и сказала каким-то деревянным голосом:

– Позвольте я вам сыграю...

Нужно было показать этому человеку, что она вовсе не одна из тысяч, которые напрасно грезят о мировой славе. Она должна блеснуть талантом, доказать, что ее мечты не такие уж беспочвенные.

Он молча кивнул. Элизабет подошла к великолепному роялю и села на табурет. В горле у нее пересохло, сердце колотилось. Она понимала, что несколько следующих минут окажутся для нее более важными, чем начальные аккорды тех концертов, которые она исполняла в Сентрал-холле и Уигмор-холле. Пожалуй, более важными, чем даже выступления на конкурсе имени Листа и шопеновском конкурсе. Несколько минут Элизабет собиралась с духом, наконец опустила руки на клавиатуру. Уверенно взяла первые аккорды – звуки сонаты Шуберта наполнили освещенную солнцем комнату.

Когда Элизабет закончила играть, Ли Пи протянул ей ноты сонаты Брамса, а когда отзвучал Брамс, предложил сыграть «Шаги на снегу» Дебюсси. Это произведение она никогда прежде не исполняла и поначалу усомнилась, сумеет ли. Но интуитивно почувствовала меланхолию, грусть, невыразимое противоречие, скрытое в этой музыке.

Закончив играть, Элизабет замерла в ожидании. Кровь стучала у нее в висках. Ли Пи молчал, и казалось, это длится целую вечность. Наконец, кивнув, он произнес:

– Да, у вас определенно есть талант. Вне всякого сомнения. Но чтобы стать большим исполнителем, одного таланта еще недостаточно. – Он подошел, взял ее руки в свои и внимательно посмотрел на пальцы и запястья. – Видите ли, миссис Гарланд, к концертирующему исполнителю предъявляется множество требований. Музыкант должен обладать воображением и в некотором смысле быть поэтом. У него должен быть и личный магнетизм, чтобы вдохновлять публику, тысячи человек, которых случай свел в одном концертном зале; чтобы заряжать свою аудиторию единым чувством. Если хоть одного из перечисленных качеств у исполнителя не окажется, тогда ни один аккорд не достигнет цели.

– А если все эти качества налицо? – с надеждой спросила она.

– Тогда пианист должен работать, работать, работать без устали. Игра на фортепиано должна сделаться главным его занятием и вообще смыслом жизни. И каждый день нужно добиваться хоть небольшого, но улучшения игры, приближая свое исполнение к идеальному. Нет ничего важнее этой задачи.

Она выдержала его взгляд. Теперь его глаза цвета морской волны не казались Элизабет холодными и равнодушными, а горели огнем одержимости.

– Вы согласны взять меня в ученицы?

Он так долго молчал, что Элизабет казалось: еще немного, и она упадет без чувств.

– Да, – наконец ответил он. – В вас есть необходимое демоническое начало. Ваша душа одержима демонами, и, хотя их не так-то просто разглядеть, они у вас определенно есть. Но я хочу, чтобы вы поняли: я буду требовать, чтобы каждый день вы отдавали инструменту столько энергии, сколько теряет боксер, сражающийся с соперником за большой приз. Это примерно столько же, сколько теряет матадор после сражения с тремя крупными быками. И не думайте просить пощады, ее не будет. В конце каждого занятия вы будете падать от усталости и плакать от изнеможения. Тогда, и только тогда, я почувствую удовлетворение.

Элизабет улыбнулась.

– Я готова сразиться с первым быком из трех! – с вызовом сказала она.

Ли Пи усмехнулся ей в ответ.

– Тогда начнем с сонаты Шуберта, – сказал он. – Она прозвучала у вас ужасно. Никаких полутонов! Переходы из мажора в минор были слишком резкими. Нужно играть так, чтобы в музыке постоянно чувствовалось напряжение. Шуберт очень многогранный композитор. Так что вам нужно лучше вслушиваться в собственное исполнение. А теперь, пожалуйста, еще раз – с самого начала.

– А миссис Гарланд, случайно, не сказала, куда едет? – спросил Адам у Мей Лин. Морщины у его рта стали еще глубже.

– Нет, сэр. Сказала только, что вернется к обеду. Адам взглянул на часы. Без десяти одиннадцать.

– Хорошо... Спасибо, Мей Лин.

Он в последний раз придирчиво оглядел корты. Интересно, не забыла ли Бет, что они пригласили Ледшэмов сыграть пара на пару вечером в четверг? Или, может, она думала, что в четверг они уже будут на борту корабля, плывущего в Сингапур? Он так и не заглянул в пароходное агентство, чтобы заказать билеты...

Адам пошел к дому. Откровенно говоря, ему совсем не хотелось в Сингапур. Не сейчас, во всяком случае. Как только было объявлено о войне с Германией, в Гонконге пошли разговоры о создании подразделения добровольцев на случай, если война в Европе докатится до Дальнего Востока. Если такая часть все-таки будет сформирована, Адам хотел бы записаться в числе первых, а не приятно проводить время в круизе по Тихому океану.

Без Бет дом казался пустым и притихшим. Адам постоял в дверях музыкального салона, сердито разглядывая безмолвный сейчас рояль, специально привезенный из Перта. Он всегда старался терпеливо относиться к тому, что жене необходимо много часов просиживать за инструментом. Когда они жили в Лондоне, он множество раз водил ее на концерты. Даже оказавшись в Гонконге, Адам большую часть дня жил как настоящий холостяк. Если его приглашали сыграть в бридж, в теннис или зазывали на скачки, он вынужден был извиняться за отсутствие своей супруги, которая в это время занималась музыкой. Адам почувствовал нарастающее раздражение. Элизабет не баловала его подобной терпимостью. Ее желание вернуться в Лондон – сущий идиотизм. Едва ли она хоть немного представляла себе, что такое война. И кроме того, он все отчетливее ощущал двадцать четыре года, которые составляли их разницу в возрасте.

Он вновь взглянул на часы. Уже одиннадцать. Адам усомнился, что Элизабет вернется к обеду. Он не хотел тратить день впустую, ожидая ее возвращения. Прошел через прохладный, вымощенный мраморной плиткой холл, взял сумку с клюшками для гольфа и вышел из дома. Он поедет в Гольф-клуб, там и пообедает. Поскольку он сильно любил Элизабет, то непременно решил позвонить в пароходное агентство и заказать каюту для двоих на ближайший корабль, отплывающий в Сингапур.

– Вот уж никак не ожидал встретиться здесь с тобой, – сказал с улыбкой Алистер, когда Адам вошел в бар при клубе. – Мне казалось, что по пятницам и понедельникам ты занимаешься делами.

Адам сел рядом на высокий табурет у стойки.

– Да и я не рассчитывал встретить тебя здесь в рабочий день. Что случилось? Или армия более не нуждается в твоих услугах?

Алистер рассмеялся.

– Ну, пока вроде бы еще нуждается. В шесть мне нужно быть на службе. Что будешь пить?

– Виски, если можно, – сказал Адам, обращаясь одновременно к Алистеру и подошедшему японцу-бармену. – Кстати, в создавшейся обстановке я не думаю, что вас решат перебросить отсюда. А ты как считаешь? – поинтересовался он, пока Алистер заказывал спиртное. – Правительство постарается быть предельно осторожным и примет меры к тому, чтобы на всякий случай остров был готов к военным действиям.

Бармен положил лед в два высоких бокала, затем налил хорошо утоляющую жажду смесь виски с содовой и привычным движением пододвинул к клиентам.

Алистер глотнул и задумчиво произнес:

– Честно говоря, я не слишком хорошо понимаю, чего именно добивается нынешнее правительство. По-моему, они сами не знают, что нужно делать для укрепления обороны.

Адам хмуро посмотрел на него.

– Стало быть, ты уже не считаешь, что японцы такие безвредные и безобидные?

Бармен повернулся к ним спиной, но находился на таком расстоянии, чтобы слышать каждое прозвучавшее слово. Он старательно протирал вымытые бокалы.

– Уже не считаю, – медленно и раздельно ответил Алистер, не сводя при этом глаз с бармена. – Не уверен, что они безобидные, особенно когда так явно выражают свои симпатии к Гитлеру и Муссолини.

– Не важно, кому именно они симпатизируют.

Денхолм Гресби произнес эти слова тоном сведущего человека. Он подошел к стойке и встал рядом с Адамом и Алистером.

– Япония лучше всего смогла бы удовлетворить свои глобальные интересы, оставаясь нейтральной. – Он кивнул на бармена. – В противном случае она рис-куст сесть в лужу, – добавил он и ухмыльнулся в лицо японцу, который дожидался от него заказа. – Против каких-то голозадых китайцев японцы, может, еще и способны воевать, но тягаться с британской армией у них кишка тонка.

Адам встал с высокого стула и перенес свой бокал в самый дальний угол бара, откуда было отлично видно поле для гольфа. Алистер последовал за ним.

– Он вечно пытается всем навязать свою точку зрения. Понятия не имею, почему Том дружит с ним, – сказал он Адаму.

– Может, тому причиной профессиональная необходимость? – рассеянно ответил Адам, думая о том, что лучше взять билеты не на ближайший рейс до Сингапура, а на более отдаленный. Он наморщил лоб. Нужно еще позвонить Тому и предупредить, что они не смогут быть у него. Придется позвонить и Ледшэмам, сказать, что с теннисом ничего не получится' Надо отменить множество других мероприятий, чего, по совести говоря, Адаму совершенно не хотелось.

– Не позволяй этому человеку садиться тебе на шею, – сочувственно произнес Алистер, видя нахмуренное лицо Адама.

– Да я сейчас думаю вовсе не о Гресби, а о Бет, – с редкой для себя откровенностью признался Адам.

Алистер приподнял бровь, но ничего не сказал. Он совсем не хотел обсуждать семейные проблемы Адама. Но если тому невтерпеж, что ж, он готов его выслушать.

– А в чем, собственно, дело? – осторожно поинтересовался Алистер. – У нее что же... э-э... какие-то трудности?

– Да. – Голос Адама прозвучал очень напряженно. Он не собирался обсуждать с посторонними поведение Бет, но знал, что Алистер никому ничего не скажет. А сейчас Адаму очень хотелось поделиться своими проблемами. – Я собираюсь увезти ее отсюда. Хотя, видит Бог, я этого не хочу. Тут, кажется, организуют добровольческое соединение, куда я хотел бы записаться, да и вообще у меня здесь куча дел.

– И куда же ты ее повезешь? – чувствуя себя неловко, спросил Алистер, размышляя, приходилось ли Адаму когда-нибудь прежде сталкиваться с подобной проблемой. Ведь, говоря откровенно, Адам выглядел на все свои сорок девять лет, тогда как Элизабет было всего двадцать пять. Иногда большая разница в возрасте укрепляет брак, но, судя по всему, Гарланды не принадлежали к таким семьям.

– В Сингапур, – с горечью ответил Адам, причем его ответ прозвучал более откровенно, чем ему бы хотелось. – Пробудем там несколько недель. Пока ей не надоест.

Алистер откашлялся и подумал, что уместнее всего сказать в данной ситуации. Он понятия не имел, что сам будет чувствовать, если после многих лет брака с Элен она изменит ему. Он сомневался, что сможет так же, как Адам, спокойно сидеть и обсуждать возникшую проблему.

– Это самое лучшее, – сказал он после некоторого молчания. – Так она скорее всего забудет его. Тем более что Эллиот не слишком-то достойно вел себя по отношению к ней... Впрочем, я не уверен, что этому подонку вообще известны такие понятия, как честь и достоинство.

Адам внимательно посмотрел на него. Алистер предпочел отвести взгляд.

– Не знаю, утешит ли тебя это, но Элизабет не первая и уж наверняка не последняя. Женщины летят на него, как мухи на сладкое. Несколько недель назад та же участь постигла молоденькую дочку Чешемов, а до того подобная история произошла с женой Марка Хэрли.

Адам продолжал молчать. Алистер допил свой бокал, более всего жалея о том, что поддержал этот неприятный разговор.

– Ты сошел с ума! – сказал наконец Адам каким-то чужим голосом. – У Бет ничего с ним не было! Она с ним вообще едва знакома.

Алистер почувствовал, как кровь отливает от его лица. Медленно, с усилием он повернулся к Адаму и только сейчас осознал, что, сам того не желая, совершил чудовищную оплошность. О чем бы Гарланд с ним только что ни говорил, он совсем не имел в виду свою супругу и Рифа Эллиота.

– Конечно, ничего не было! – сказал он, с огромным усилием изображая на лице подобие улыбки. Он сейчас старался припомнить дословно все, что говорил Адаму. – Ты совсем не так меня понял, Адам. Я лишь имел в виду, что Элизабет не первая женщина, которая готова объяснить поведение Эллиота и выказать сочувствие этому человеку. Дочка Чешемов и жена Марка Хэрли вели себя в точности так же, когда этот человек дожидался суда по обвинению в убийстве Джако Латимера. – Алистер нервно провел кончиками пальцев по своим аккуратным усам.

– А Бет? – спросил Адам, у которого морщины у рта совсем побелели. – Черт побери, что ты вообще имел в виду, когда говорил, что она скоро забудет его? И что он недостойно вел себя по отношению к ней?

– Мне казалось, ты сам отлично понял, что этот человек устроил специально для нее целый спектакль в тот день в отеле «Репалс-Бей», – стараясь говорить спокойно и мягко, ответил Алистер. В душе он клял себя последними словами. – Вместо того чтобы почувствовать себя оскорбленной, Элизабет, в сущности, нашла для него извинение. Мол, называй человека свиньей, он встанет на четвереньки и захрюкает, что-то в этом роде. А уж его намерения никак не назовешь достойными. Он вообще не понимает, что означает достойно себя вести. Тебе еще повезло, что Элизабет совсем не обратила внимания на этого человека. Кстати, не повторить ли нам заказ? Еще по одной, а?

Адам сообразил, что едва не совершил дурацкую и совершенно непростительную ошибку. Дело в том, что он не слишком внимательно слушал Алистера, думая о предстоящей поездке в Сингапур и предстоящих сборах, о том, что следует сделать до отъезда. Не может быть, чтобы Алистер имел в виду то, что почудилось Адаму. Если же развивать эту тему, можно возбудить у Алистера ненужные подозрения.

– Нет, спасибо, с меня достаточно, – сухо сказал он. – Я должен идти. Передавай привет Элен. Пока, Алистер.

Он встал и двинулся к выходу. Алистер ладонью вытер мокрый лоб и вздохнул с облегчением. Господи, ну и вляпался же он! Подойдя к стойке бара, он заказал еще порцию виски. Хорошо еще, что в конце концов он сумел выкрутиться. Хотя это было нелегко.

Подошел Гресби и поинтересовался, побежит ли лошадь Ронни Ледшэма в ближайшую субботу. Алистер сказал, что скорее всего да, но его мысли были далеко от субботних скачек. Из-за своей неосторожности он так и не выяснил, почему Адам так беспокоится о супруге и намерен увезти ее из Гонконга.

– В таком случае я поставлю на нее, – говорил между тем сэр Денхолм.

Но Алистер его не слушал. Он думал об Элизабет Гарланд. Если Адам до сих пор не знает о связи супруги с Рифом Эллиотом, что же в таком случае его беспокоит?

Адам на деревянных ногах вышел из клуба и швырнул сумку с клюшками в багажник своего «райли». Играть не было никакого желания. Черт бы побрал Алистера, походя бросившего тень на Бет из-за ее отношения к Рифу Эллиоту! Что же все-таки он имел в виду, говоря, что она скоро позабудет его? Адам двинулся по подъездной аллее к дороге. Как объяснил Алистер, он говорил о том, что Бет простила Эллиоту его откровенно нахальное и бестактное поведение в «Репалс-Бей». Адам аккуратно свернул на дорогу, и его «райли» затерялся в потоке автомобилей, двигавшихся к Виктории. Но черт побери, почему же он не слишком внимательно слушал! Алистер ведь был явно смущен, говоря все это.

Было время обеда, и движение на дороге оказалось оживленнее обычного. Он обогнал автобус и стайку китайских девушек на велосипедах. Вот уж действительно, Алистер нашел, что сказать: Бет и этот ужасный Эллиот! Сама по себе подобная мысль показалась Адаму невероятной настолько, что его волнение понемногу улеглось. Должно быть, он чего-то недослышал. Адам часто бывал невнимателен, случалось, терял в разговоре нить рассуждения собеседника. Алистер говорил о том, какой необыкновенной популярностью пользуется Эллиот у дам, и привел Бет в качестве примера разумной и уравновешенной женщины, которая тем не менее нашла оправдание непростительному поведению Эллиота. Явно, что ничего иного Алистер не мог иметь в виду.

Свернув на Пикроуд, Адам прибавил газу, хотя обычно быстрой ездой не увлекался. Каким же он оказался дураком! Алистер, чего доброго, подумает, что у него не все дома. Оставив автомобиль в гараже, Адам посмотрел на пустую площадку, где обычно стоял «бьюик» жены. Она обещала вернуться к обеду. Была половина второго, а Бет еще не вернулась. Нахмурившись, он вышел из машины и стукнул дверцей. Пусть мысль о том, что Элизабет путается с Рифом Эллиотом, совершенно глупая, но, без сомнения, жена слишком много времени проводит вдали от дома и законного супруга. Ссутулившись, он вошел в дом. Ему совершенно не улыбалось обедать одному. И он терпеть не мог подолгу сидеть в одиночестве, дожидаясь возвращения Бет и раздумывая, где она и чем занимается.

Когда Адам услышал, что перед домом остановилась машина, он отшвырнул газету и бросился на крыльцо встречать Элизабет. Но это была не она. Приехала Элен и поставила свой маленький «морган-ландо» там, куда обычно ставила «бьюик» Элизабет.

– Привет! – весело крикнула Элен, направляясь к Адаму. Густая шапка огненных волос колыхалась при каждом ее шаге. – Элизабет дома? Я заехала спросить, не хочет ли она проехаться сегодня по магазинам. В «Лейн Кроуфорд» распродажа, а там, видит Бог, есть что купить.

В действительности Элен даже и не думала ехать по магазинам и толкаться в людской толпе. Она рассчитывала, что Адам сейчас играет в теннис или гольф, а Элизабет упражняется в игре на рояле. Со времени ужасной сцены между Элизабет и Рифом Эллиотом Элен не видела подругу. Но она была уверена, что Элизабет необходимо с кем-то поговорить о происшедшем. А поскольку поговорить она могла только с Жюльенной или с ней, то Элен и решила сама приехать, ведь в такой ситуации Жюльенна может скорее навредить советом, чем помочь.

– К сожалению, ее нет, – сказал Адам, неумело пытаясь скрыть мрачное настроение. – Может, она уже на этой самой распродаже.

Это было маловероятно, да, впрочем, и по тону Адама Элен поняла, что он так не думает.

– Очень жаль... – сказала она, подумав, уехать ли ей сразу или побыть еще немного. Заметив удрученное состояние Адама и его опущенные плечи, она энергично произнесла: – Если хочешь, я могу составить тебе компанию до приезда жены. Кстати, Алистер говорит, что гражданским лицам порекомендуют вернуться в Великобританию, если тут, не дай Бог, возникнет заварушка с японцами. Но у меня, честно говоря, нет ни малейшего желания возвращаться. А ты как думаешь: может дело дойти до военного столкновения с япошками или это все досужие разговоры?

Адам прошел в просторную, застланную большим белым ковром гостиную.

– Думаю, что ничего подобного не случится, – сказал он, чувствуя, как к нему возвращается хорошее настроение. – Алистер в таких случаях немного преувеличивает. Что-нибудь выпьешь, Элен? Может, джин с тоником или мартини?

– Джин с тоником, пожалуйста, – ответила Элен, удобно усаживаясь на мягком диване. Ей странно и вместе с тем приятно было сознавать, что не зря она решила задержаться. Что же до Адама, то о японцах и военной угрозе или отсутствии таковой с их стороны он готов был говорить до бесконечности.

– ...и японцы попытаются напасть, – говорил Адам, когда они перенесли обсуждение проблемы за обеденный стол. Подали омлет, креветки и бутылку холодного «Грейвз». – Но у нас хватит сил быстро окоротить их.

– Хорошо, если бы так, – со смехом сказала Элен, когда Адам вновь наполнил рюмки. – Скажи, пожалуйста, ты рассчитываешь участвовать в чемпионате по теннису в следующем месяце? Неделю назад я вывихнула плечо и потому даже не надеюсь, что смогу играть. Не будь этого, мы с Жюльенной были бы явными фаворитами в парном разряде.

Они поговорили о теннисе, о лошади, которую Ронни собирался выпустить на скачках в ближайшую субботу. О благодатном климате Гонконга: что ни воткни в землю – все растет как на дрожжах. Невероятно, но Элен не только сумела отвлечь Адама от мыслей об Элизабет, но и вовлекла его в разговор, который оказался интересен и ей самой.

Адам был приятным собеседником. Не флиртовал, чтобы лишний раз подчеркнуть свою мужественность, не позволял себе и двусмысленных замечаний, до которых был охоч Ронни. Во всем облике Адама было что-то привлекательное, трогательное, старомодное. Его галантность была удивительно приятной, а кроме того, было очевидно, что Адам из тех мужчин, на кого всегда можно положиться.

К собственному изумлению, Элен заговорила с Адамом об Алане. Прежде она ни с кем не обсуждала эту тему. Во всяком случае, не говорила о нем так спокойно, как нынче. Может, дело было в том, что они уютно расположились на веранде. В том, что Адам подал ей чашку кофе, предварительно размешав сахар. Память ожила в ней. Она вспомнила, как Алан подавал ей блюдо с тостами и повидло...

– Стало быть, ты полагаешь, что больше никогда не сможешь выйти замуж? – спросил ее Адам.

Она печально покачала головой:

– Нет. Нас с Аланом соединяло большое чувство, которое мы сохраняли многие годы. Это чувство было прекрасным. Но то, что пьяный шоферюга в один миг разрушил наше счастье, вовсе не означает, что я никогда более не попытаюсь на его руинах построить новое. Алан не привидение, которое дышит мне в затылок. Будь его воля, он с того света наверняка попытался бы ускорить наш роман с Алистером. И захоти я выйти за Алистера, Алан непременно постарался бы мне помочь.

– Но ведь ты, насколько я понял, не хочешь выходить за Алистера? – мягко поинтересовался Адам.

Она грустно усмехнулась:

– Я сама толком не знаю, Адам. Правда, не знаю. Они услышали, как из гостиной донеслись голоса.

Мей Лин встречала вернувшуюся Элизабет. Открылась дверь, и она ступила на веранду. Ее глаза блестели, весь облик говорил о том, что эмоции готовы выплеснуться наружу.

Элен пришла в крайнее изумление и почувствовала себя неловко. Если Элизабет всегда возвращается в таком состоянии после свиданий с Рифом, можно лишь удивляться, как это Адам до сих пор ничего не заподозрил. Элизабет плавно подошла к ним, пожала протянутую руку Адама и нежно поцеловала его в щеку. Элен была шокирована и вместе с тем раздосадована. До этого дня ее симпатии были безраздельно на стороне Элизабет. Она была уверена, что связь с Рифом ничего, кроме страданий и душевных мук, подруге не причиняет. И вот теперь приходилось менять свою точку зрения. Она не потерпит, чтобы Элизабет так уверенно и спокойно наставляла мужу рога.

– Привет, дорогой, – сказала Элизабет. – Извини, что задержалась. Но у меня было совершенно фантастическое утро!

– И день тоже, – сухо заметил Адам, взглянув на часы.

Она шутливо сжала его руку выше локтя.

– Пожалуйста, не сердись. Я ведь и вправду рассчитывала вернуться к обеду. Но время пролетело незаметно...

Элен подняла брови. Конечно, незаметно, еще бы! Но неприлично говорить об этом вслух.

Элизабет между тем восторженно продолжала:

– Я обнаружила, что Ли Пи, тот самый Ли Пи, что прежде преподавал в Московской консерватории, сейчас живет в Цзюлуне. – Ее лицо светилось каким-то восторженным, идущим из глубины души светом. – Сегодня поехала к нему, и – представь! – он согласился заниматься со мной. Это же прекрасно, правда, Адам?

Элен почувствовала, что гнев и напряжение покидают ее. Элизабет вовсе не была так бесчувственна, как ей показалось. Оказывается, сегодня она провела утро вовсе не с Рифом. Элен усомнилась в том, что Риф Эллиот способен наполнить душу Элизабет таким восторгом. Чтобы ее лицо, глаза, весь облик изменились...

– Это и вправду хорошая новость, любовь моя, – осторожно сказал Адам. – Но стоило ли именно сейчас отправляться к нему? Перед самым нашим отъездом на отдых в Сингапур?

Элен удивленно посмотрела на Адама. В разговоре с ней он ни словом не обмолвился об этой поездке.

Элизабет села в одно из плетеных кресел и налила себе чашку горячего кофе.

– Я уже и сама об этом подумала, – сказала она, наливая в кофе сливки и стараясь при этом не смотреть на Адама. – Но важно то, что я побывала у него и он согласился заниматься со мной. Я сказала ему, что уеду недельки на три, может, на месяц. Это не проблема. Когда я вернусь, он будет меня ждать. Наконец-то появился человек, ради которого стоит совершенствовать свою игру. Моя жизнь понемногу вновь обретает смысл!

Когда она размешала кофе и подняла глаза, то встретилась взглядом не с Адамом, а с Элен. В ее глазах она прочитала молчаливое понимание и одобрение. Гарланды уезжают. Элизабет пытается единственным известным ей способом изгнать Рифа Эллиота из своей жизни. По возвращении она серьезно займется музыкой с Ли Пи. Риф вряд ли будет ее дожидаться. Элен едва заметно кивнула головой, давая понять, что одобряет поведение Элизабет.

– Тебе очень понравится Сингапур, – сказала она и поднялась с кресла, решив, что нет необходимости говорить с Элизабет наедине. – Когда вы уезжаете?

Элизабет, в свою очередь, вопросительно взглянула на мужа. Он повернулся к ней, улыбаясь и любовно глядя на жену.

– В среду, – сказал он и был вознагражден энергичным пожатием руки.

Глядя сейчас на эту пару, Элен почувствовала ком в горле. Им и вправду было хорошо вдвоем, и они заслуживали долгой и счастливой жизни. Она помолилась, чтобы Рифу хватило мудрости оставить Элизабет в покое.

– Ну, мне пора, – сказала она. На месте Элизабет – и на сей счет она не заблуждалась – Элен ни за что не рисковала бы разрывом с таким человеком, как Адам. Ради чего? Ради краткого романа с негодяем Эллиотом?

Обнимая Адама за талию, Элизабет посмотрела на Элен.

– Пока, – сказала она, отлично понимая, зачем та приходила, и чувствуя глубокую признательность подруге за заботу. – Все будет хорошо, Элен. Правда, все будет хорошо!

Элен улыбнулась, послала ей воздушный поцелуй и, похожая на Юнону, грациозно прошла к своему маленькому «моргану». Она искренне хотела верить, что Элизабет права, что так оно и выйдет. Смущало Элен лишь то, что именно Риф Эллиот дал Элизабет адрес Ли Пи. Стало быть, у Рифа были основания искать преподавателя музыки, достойного таланта Элизабет. И кроме того, Эллиот сказал, что любит ее. Элен очень сомневалась, что он злоупотреблял этим признанием. Как и сомневалась в том, что он легко откажется от Элизабет.

Глава 15

– Какого черта они все уехали? И надолго? – спросил Ронни, перебираясь к краю супружеской постели и наблюдая, как Жюльенна расчесывает свои рыжие непослушные кудри. Собрав и завязав волосы на макушке, она занялась своим лицом. – Ведь мы завтра собирались вместе играть в теннис, насколько я помню.

– Понятия не имею, – ответила Жюльенна. Халат соскользнул с ее гладкого белоснежного плеча. – Элизабет позвонила мне вчера и предупредила, что сегодня они уезжают в Сингапур. Она еще сказала, что не знает, когда вернется. Может, недели через три, а может, и через месяц. Они и сами, похоже, еще не решили.

– По-моему, все это более чем странно, – сказал Ронни, следя за тем, как соблазнительно халат обнажил плечо Жюльенны. – Адам никогда прежде не горел желанием съездить в Сингапур. – Неожиданно он усмехнулся. – Надеюсь, ему не придет в голову инспектировать там оборонные сооружения против япошек.

Жюльенна захихикала и принялась быстрыми уверенными движениями наносить крем на щеки, лоб и нос. Было чем-то вроде дежурной шутки упоминание о том, как Адам инспектировал оборонные сооружения Гонконга.

– Может быть, – сказала она, привычно втирая крем в кожу лица. – Все может быть!

Ее халат сполз еще ниже, приоткрыв очаровательную, с темными сосками, грудь.

Ронни поднялся с места и встал у Жюльенны за спиной. Протянув руку, он принялся ласкать соблазнительные формы жены.

– Остановись! – сказала Жюльенна абсолютно спокойным и ровным голосом. – Прекрати, cheri! Ты же видишь, я и так тороплюсь. – Она только что приняла душ, а через полчаса у нес было назначено свидание с Дерри в «Пенинсуле».

Она закончила макияж и посмотрела на свое отражение в зеркале.

– Какой ужас! Почему у меня не такие скулы, как у этой красотки Элизабет?! У нее классические черты лица! Она исключительно фотогенична!

– Зато у тебя лицо как у кошечки, – нежно произнес Ронни, неохотно переместив руку с груди на плечо жены. Нагнувшись, он поцеловал Жюльенну в висок и, немного поколебавшись, добавил: – Не уходи, Жюли. Побудь со мной!

Ее фиалковые глаза расширились.

– Что это ты вдруг, cheri? У тебя все в порядке? Неужели ты передумал ехать в клуб, где собирался увидеться с Алистером?

Был вечер четверга. Считалось, что по четвергам Жюли обычно встречается с подругами, а Ронни, как правило, посещал клуб, куда также приезжали Том и Алистер. Как Жюльенна, так и сам Ронни отлично знали, что это всего лишь прикрытие, но до сегодняшнего дня обоих устраивало такое положение дел. В этом молчаливом уговоре, собственно говоря, было совсем немного обмана.

Ронни посмотрел на отражение в зеркале хорошенького, ставшего сейчас озабоченным лица жены. Он собирался поехать в Ванчай, чтобы встретиться с одной китаянкой, с которой у него была связь уже почти два месяца. Несколько прядей волос, не забранных в пучок, упали на лицо Жюльенны.

– У меня все в порядке, – сказал он, раздумывая, куда она собирается уезжать – может, опять на встречу с майором из «Королевских шотландцев»? – Честно говоря, я просто подумал, что однажды для разнообразия можно было бы в четверг вечером побыть и дома. – Он прочистил горло, испытывая смущение от Собственных слов. – Вдвоем, ты и я.

Жюльенна собиралась покрасить ресницы, но при этих словах Ронни ее рука на мгновение застыла в воздухе. Она не виделась с Дерри уже целых пять дней, и при одной мысли о предстоящих любовных утехах приятный холодок пробегал у нее по спине.

– О, cheri, если бы ты чуть раньше сказал мне... – начала было она, стараясь не причинить ему боль.

Он поспешно – слишком поспешно – улыбнулся ей.

– Хорошо, хорошо... – сказал он. – Может, в следующий четверг нам удастся...

Она отложила щеточку для ресниц и повернулась, чтобы получше его видеть. Ронни улыбался, но его глаза оставались печальными, а в голосе звучало явное сожаление.

– Нет, никакого следующего раза! – решительно объявила она, взяв его руки в свои. – Сегодня мы оба остаемся дома! – Дерри обождет, ничего с ним не случится. В конце концов Ронни не только ее муж, но и друг. Ронни – тот человек, о котором она обязана думать в первую очередь. Так оно и будет.

Она одарила его очаровательной широкой улыбкой.

– Это будет приятно для разнообразия, да? – спросила она, надеясь, что дело вовсе не в том, что с возрастом Ронни становится спокойнее и респектабельнее. Не дай Бог, так как в этом случае никаких Дерри у нее больше не будет, а этого бы Жюльенне совсем не хотелось. Кроме того, ей было очень трудно представить мужа респектабельным господином, ведущим размеренную и чинную жизнь. Ему нравилось флиртовать. Это казалось Ронни столь же естественным и приятным, как и ей самой.

Она засмеялась и обняла его за шею.

– Может, отпустим на вечер слугу? – спросила она, и ее глаза сверкнули порочным огнем. – Тогда мы сможем позволить себе все, что вздумается.

– ...вот я и подумал, что Элизабет уговорила Адама отправиться в Сингапур, чтобы таким образом положить конец своему роману с Рифом, – говорила Жюльенна на следующее утро Элен, когда они обедали в ресторане отеля «Гонконг». – Но после того, что мне рассказал Дерри, я не знаю что и думать.

– И что же такого он тебе рассказал? – поинтересовалась Элен.

Жюльенна подняла рюмку, отчего с полдюжины разных браслетов сверкнули, съехав по ее руке к локтю.

– Он сказал, что Мелисса провела несколько дней в Виктории, и и что в субботу Риф пригласил ее на бал «Золотое и зеленое».

– Хочешь сказать, они вновь сошлись? – уточнила Элен, не в силах в это поверить.

– Не-ет! – воскликнула Жюльенна. – Он не это имел в виду. Он просто сказал, что Мелиссе скучно, и она захотела побывать на балу «Золотое и зеленое». Поскольку у нее не было подходящей компании, Риф согласился выступить в роли ее кавалера.

У Элен чуть приподнялись брови.

– Ну и что? – спросила она, помолчав. – В конце концов, он ее муж. Наверное, подумал, что будет лучше, если он сам будет сопровождать ее. Ведь пойди она с кем-нибудь другим, кавалер мог бы поддаться уговорам и купить ей дозу героина.

Жюльенна поставила рюмку и принялась за спаржу.

– Но если Риф сказал, что его жена снова в Виктории и он водил ее на бал, может, Элизабет решила, что они пытаются вновь сойтись.

– Едва ли, – сказала Элен, ничуть не сомневаясь в собственной правоте. – Можешь мне поверить, Жюльенна, что между Рифом и Элизабет никакого недопонимания нет. Нет и быть не может. Едва ли не самая их главная беда в том и заключается, что они слишком хорошо понимают друг друга.

– Посмотрим, – сказала Жюльенна, не будучи вполне уверенной. – Увидим.

Элен взглянула на нее с некоторым удивлением. Жюльенна отличалась щепетильностью в таких вопросах. Впрочем, она слыла и большой аккуратисткой, но сегодня у нее была размазана тушь под глазом и, кроме того, золотисто-рыжие волосы были подозрительно взлохмачены.

– Когда, ты говоришь, у тебя была встреча с Дерри? – спросила она.

Жюльенна изобразила легкое смущение.

– Сегодня утром, – ответила она, стараясь не смотреть в глаза Элен. – Слушай, а это не Кайбонг Шенг, известный китайский промышленник, во-он там, у входа?

– Да Бог с ним, с этим Кайбонг Шенгом! – воскликнула Элен, и ее подозрения переросли в уверенность. – Не хочешь ли ты сказать, что явилась сюда прямо из постели Дерри Лэнгдона?!

Жюльенна попыталась придать лицу выражение возмущения, должное означать, что подобное немыслимо. Но у нее ничего не получилось.

Потрясенная сделанным открытием, Элен лишь покрутила головой.

– Господи, Жюльенна... Еще далеко до полудня. Неужели ты не могла обождать? У тебя ведь только вчера было с ним свидание!

Не только мужу Жюльенны, но и подругам было известно, чем она занимается вечером по четвергам. Жюльенна в ответ покачала головой.

– А вот и нет! – с вызовом и даже достоинством сказала она. – Вчера я не встречалась с Дерри. Я уже целых пять дней его не видела.

– Так вот почему он себе места не находил в «Лонг-баре»! Алистер заметил, что он был похож на тигра в клетке.

Жюльенна хихикнула.

– Бедный малыш! – с притворной жалостью произнесла она. – Я не смогла его предупредить, и поэтому сегодня утром постаралась перехватить, пока он не отправился на службу.

– И?.. – спросила Элен, которой было совершенно непонятно, почему брак Ледшэмов все еще не распался.

– И он не поехал на службу, – ответила Жюльенна, сверкнув глазами. – Мы пробыли некоторое время у него дома.

Подруги еще смеялись, когда официант протянул им счет.

– А с кем же, интересно знать, ты была вчера вечером, если пренебрегла свиданием с Дерри? – спросила Элен, когда они направились к выходу.

Жюльенна с некоторым изумлением взглянула на подругу.

– С Ронни, естественно, – сказала она таким тоном, словно речь шла о чем-то вполне очевидном. – С кем же еще?

Мелисса Эллиот равнодушно оглядела шикарный интерьер гостиной своего дома. Все было таким же, как в последний день ее пребывания здесь. Гостиная выглядела безупречно чистой, как в первоклассном отеле. Она слегка нахмурилась. Как в любой гостиной, здесь были толстые, скрадывающие шаги ковры, пышные пуфы, много цветов и кипы глянцевых журналов на низком кофейном столике. И все-таки Мелисса чувствовала, что в комнате произошли изменения совсем не в лучшую сторону. Безупречный вкус и чутье Мелиссы во всем, что касалось одежды, не могли не распространяться на убранство дома.

С мрачным выражением лица она прошла по просторной комнате к окну и посмотрела на горы, залив и город вдали. В эту минуту ее не интересовало, похожа ли гостиная на номер в отеле или нет. Ей не суждено больше принимать здесь гостей. Терпение Рифа лопнуло. Он может сводить ее на бал «Золотое и зеленое», может пойти с ней еще куда-нибудь, но он определенно дал ей понять, что они не станут изображать в этом доме счастливую семейку.

Она глубоко затянулась сигаретой. Рука Мелиссы чуть заметно дрожала. Черт, сейчас ей требовалось что-нибудь посильнее сигареты, а еще целых два часа ждать, пока Хуанг принесет ей положенную дозу героина.

Этого Хуанга она ненавидела всей душой, потому что до урочного времени он даже не подумает открыть свой шкафчик и дать ей хоть чуточку наркотика. Или дополнительную дозу, если уж на то пошло. Она уже все перепробовала: и скандалила, и предлагала ему себя, и давала деньги. Но все ее ухищрения и угрозы на него не действуют.

– Мистер Эллиот говорит... – без конца повторял Хуанг и решительно отказывался нарушить запрет. Слово Эллиота было для него сродни заповеди Господней.

Потушив окурок в пепельнице из оникса, она с мрачным видом разглядывала холмы Цзюлуна. Туман с моря быстро наплывал на остров. Пик, обычно сопротивляющийся мгле, сейчас был почти наполовину укрыт влажной пеленой. Очень скоро облака и туман сольются, и тогда пелена станет непроницаемой. Видимость снизится до нескольких ярдов. А Риф обещал приехать вечером, чтобы обсудить ее отъезд в Англию. Телефон на низком лакированном столике истошно затрезвонил. Она с отвращением посмотрела на аппарат и не сделала ни единого шага в ожидании, пока один из слуг не прибежит и не возьмет трубку.

– Доброе утро, сэр... Да, сэр... Непременно, сэр... – торопливо сказал слуга, с усилием выговаривая английские слова.

Неожиданно заинтересовавшись, Мелисса выжидательно прислушалась к разговору. Может, это звонит Риф?.. Вдруг он хочет сказать, что в такой туман не сможет приехать? И что лучше попросить шофера отвезти ее в Викторию, пока погода не ухудшилась? И что они встретятся у него на квартире?

– Звонит полковник Лэнгдон, миссис Эллиот, – прикрыв рукой трубку, шепотом сообщил Кван. – Он хочет поговорить с вами, уверяет, что по неотложному делу.

Злое, с мелкими чертами лицо Мелиссы напряглось, крылья носа побелели.

– Черт бы его побрал! – гневно воскликнула она. – Скажи старому дурню, что меня нет дома. Что я все еще на Новой территории.

– Слушаюсь! – сказал ее главный слуга, голос которого сразу стал печальным. Полковник Лэнгдон не из тех, кто легко мирится с ложью. Его взрывной темперамент давно всем хорошо известен. Как только Кван ответил ему, используя все приобретенное за годы службы хитроумие, Мелисса тяжело опустилась в ближайшее кресло.

Отец обожал ее. О чем бы она ни попросила, он всегда исполнял ее желания. Прежде это казалось замечательным. Но сейчас Мелиссе хотелось чего-то другого. Ей было необходимо побыть с человеком, который знал ее именно такой, какой она была на самом деле.

После суда над Рифом ее отец, разумеется, ожидал, что она вернется под родительский кров. Но эта мысль казалась Мелиссе ужасной. Ведь тогда было бы очень непросто раздобывать необходимый ей героин. А кроме того, начались бы бесконечные скандалы, пойми отец, что все сказанное на суде – чистейшая правда. Нет уж, избави Бог от подобного возвращения!.. Пусть хоть кто-то в этом мире считает ее безгрешной. О, как же ей сейчас хотелось хоть немного героина! Поэтому она и согласилась с предложенными Рифом условиями, потому и жила все это время на ферме, приобретенной еще полвека назад дедом Рифа неподалеку от Золотого холма.

Там она еще больше возненавидела Рифа. Но даже в ненависти против своего желания вынуждена была признать, что он вел себя по отношению к ней на удивление достойно. Их брак распался почти год назад. После признаний, прозвучавших на суде из уст Рифа, едва ли какой-нибудь судья рискнул бы заикнуться о большем для нее содержании. А если она намерена и впредь вести привычную для миссис Эллиот жизнь, ей понадобится немало средств. Условия Рифа были простыми и вместе с тем жесткими. Если она согласится принять его помощь и бороться с пристрастием к наркотику, он устроит так, что она возвратится в Англию, имея достаточно средств для вполне комфортной жизни. Если же откажется бороться со своим пагубным пристрастием, тогда останется без денег, без будущего.

Она сильно сжала кулаки, ногти вонзились в ладони. Господи, как же она ненавидела сейчас этого человека! Когда он говорил, все казалось простым и легким. А для нее было немыслимым!

Слуга положил телефонную трубку и извиняющимся тоном сказал:

– Не думаю, миссис Эллиот, что полковник мне поверил. Он может сюда приехать, чтобы развеять свои подозрения.

Мелисса сверкнула глазами, будто слуга был повинен в создавшейся ситуации и в том, что отец собирался нагрянуть с ревизией. Тот поспешил ретироваться, думая о том, сколько еще времени хозяйка собирается пробыть в этом доме. И когда наконец дом опустеет и станет вновь тихим и спокойным или, напротив, когда же приедет мистер Эллиот со своей очередной, наверняка очаровательной, как всегда, подружкой.

Мелисса в волнении закусила нижнюю губу. Да, слуга, пожалуй, прав. Отец, наверное, уже в дороге. И как раз когда придет время получить от Хуанга очередную дозу героина, он сюда явится. А ведь эту дозу она ждет не дождется! Она выругалась и прикрыла глаза. Да, она не самая счастливая из женщин, но порой ее охватывало искреннее изумление при мысли о том, в какое дерьмо она умудрилась вляпаться!

Если на то пошло, она никогда и в мыслях не имела ложиться в постель с Полом Уильямсом из Мидлсекского батальона. Всего-навсего хотела, чтобы Риф ее приревновал. Она открыла свои голубые глаза, которые при желании могли казаться совершенно невинными, и прищурилась. Ведь еще два года назад у них с Рифом возникали неурядицы, хотя она не могла понять их причины. Впрочем, она и сейчас этого не понимала.

Встав с кресла, Мелисса вновь подошла к окну и посмотрела на горы. Сейчас почти ничего уже нельзя было как следует рассмотреть. Облачность и туман скрыли Викторию, залив тоже был почти не виден. Она закурила очередную сигарету и глубоко затянулась.

Дерри уверял, что она по собственной глупости разрушила свой брак. Что ничего не случилось бы, не будь ее откровенных измен мужу. Но Мелисса понимала, что он не прав. Трудно сказать, почему так случилось, но Риф разлюбил ее задолго до того, как она закрутила роман с Полом.

Хотя Риф ни словом, ни намеком никогда ей не дал этого понять, она была достаточно опытна в общении с мужчинами, чтобы безошибочно определить: ее женские чары больше на Эллиота не действуют. А ведь долгое время у них с Рифом все было иначе.

Она сняла прилипшую к языку крошку табака и вновь уставилась в окно невидящим взглядом. Сейчас, вспоминая прошлое, она понимала, что следовало бы довольствоваться тем, что она имела, – его именем, его защитой, остатками его былой симпатии. Но ей этого казалось мало! Ей мало было только одной его симпатии! Черт бы все побрал! Она хотела страстной любви. Хотела, чтобы он был от нее без ума, как и она сама. А отношение к ней Рифа было иным, и тщетны были ее потуги что-то изменить. Дела шли все хуже и хуже.

При мысли о Поле Уильямсе она непроизвольно поежилась. Первое время с ним было забавно, да и мужчина он симпатичный. Мелиссе тогда казалось, что она полностью владеет ситуацией. Она совсем его не любила, и поэтому, даже если бы и захотел, он не смог затронуть ее чувства. Она просто использовала его как приманку, чтобы возбудить ревность мужа, чтобы Риф вновь пожелал ее. Но этого не случилось, а кроме того, Полу удалось чудовищное: он приучил ее к героину, и она почти сразу стала законченной наркоманкой.

Мелисса обхватила себя за плечи, будто вдруг озябла. Странно, с каким пониманием отнесся Риф к ее пристрастию! Подчас ей казалось, что, не изменяй она ему, наркотики не привели бы к их разрыву. Да, Риф больше не любил ее, но относился к ней и ее слабости вполне терпимо, и Мелисса понимала, что, пока он ее терпит, никаких шагов к разводу не предпримет и другой женщины у него не будет. По отношению к ней Риф старался быть предельно справедливым. Даже и теперь, после случая с Джако, он проявлял такое понимание, какого Мелисса больше ни у кого не встречала.

Звук движущегося автомобиля послышался в тумане. Мелисса быстро взглянула на часы. Еще час сорок до того, как Хуанг выведет ее из этого жалкого состояния. При одной мысли о долгой беседе с отцом она испытала смертельный ужас. А ведь отец вполне может и задержаться. Она услышала, как слуга открыл входную дверь. Из холла послышались приглушенные голоса. Пытаясь успокоиться, Мелисса глубоко вздохнула, вытерла потный лоб и с притворной улыбкой на лице обернулась к двери.

Но это оказался не отец, а Риф.

– Кван говорит, что сюда едет твой отец, – сказал Риф, войдя в комнату и тотчас же заполнив собой ее обширное пространство. – А это значит, что поговорить спокойно нам не удастся.

Он швырнул пиджак на спинку стула. Его полотняная рубашка была расстегнута на груди, длинные черные волосы небрежно спустились сзади за воротник. Она почувствовала, как судорога сжала ее горло. Черт бы его побрал! До сих пор он вызывал у нее чувство, какого она не испытывала к другим мужчинам. И только осознание того, что это чувство безответно, не позволило ей сейчас заигрывать с Рифом. Пусть она шлюха и дура, но ей еще не занимать гордости. Будь она проклята, если даст понять безразличному к ней мужчине, что ее возбудило одно только его присутствие!

– Он позвонил сюда минут десять назад, – пояснила она. – Наверное, Дерри сказал ему, что я здесь.

Риф налил себе виски с содовой и внимательно посмотрел на жену. Целых три месяца она сидела на строго ограниченных дозах героина, которые он доставал ей. Она держалась куда лучше, чем предполагал Риф. Пристрастие к наркотикам совсем не удовольствие, и жизнь наркомана отнюдь не сахар, поэтому гнев Рифа из-за ее непроходимой глупости смешивался с жалостью. Он резко сказал:

– Сходи к Хуангу. Если в ближайшие полчаса подъедет твой отец, я скажу, что у тебя разболелась голова и ты прилегла отдохнуть.

На глазах Мелиссы выступили слезы благодарности.

– Спасибо! – сдавленно прошептала она и сказала с отчаянием: – Черт побери! Неужели это всегда будет так ужасно, Риф? И мне никогда не станет лучше?

Сейчас она казалась маленькой и беззащитной. В тысячный, наверное, раз она пожелала на голову Полу Уильямсу всяких напастей.

– Нет, не всегда. – К крайнему изумлению Мелиссы, Риф обнял ее и притянул к себе. – Тебе не всегда будет плохо. Ты еще сама не понимаешь, что с каждой неделей твое здоровье крепнет. Ведь доза уже уменьшена почти наполовину. Еще месяца три, и ты вовсе избавишься от этой заразы.

– Нет, не избавлюсь! – в отчаянии воскликнула она. – Я и сейчас хочу больше, чем получаю, Риф. Господи, если бы ты мог понять, что мне нужно больше.

– Нет, не нужно. – Его голос звучал твердо и строго. Он посмотрел ей в глаза. Лицо Мелиссы было испуганным. – Ведь еще три месяца назад ты даже не хотела лечиться. Теперь ты сама хочешь этого, поэтому половина успеха, можно считать, достигнута!

Она заплакала, а Риф крепче прижал ее к себе.

– Я ведь никогда не говорил, что избавиться будет легко, Мелли. Но это возможно, поверь!

Услышав свое уменьшительное имя – а Риф не называл ее так больше года, – Мелисса заглянула ему в глаза и подумала о том, как же могла она быть такой идиоткой и потерять его любовь!

– Я верю тебе, – с детским простодушием ответила она.

Он разжал свои объятия. Едва держась на ногах от слабости, она направилась к двери. Героин уже не вызывал у Мелиссы никаких побочных явлений, вот только ориентироваться в пространстве не всегда бывало легко.

– Ты уже решил, когда я смогу вернуться в Лондон? – спросила она, задержавшись в дверях.

– Пока нет, Мелли. Но не раньше, чем исчезнет необходимость в помощи Хуанга. И кроме того, – добавил он, увидев ее горестный и разочарованный взгляд, – Лондон – не самое лучшее место для людей в твоем положении. Затемнение, противогазы, ожидание германских бомбежек. В Гонконге тебе будет гораздо лучше.

– А как же развод? – упавшим голосом произнесла она. – Если нас увидят вместе, люди могут неправильно понять.

Если в глубине души она и рассчитывала услышать, что развод – дело десятое, то ее постигло разочарование.

– Жить вместе под одной крышей мы с тобой не будем, – категорично заявил Риф. – Кроме того, я не позволю себе ничего, чтобы мои действия были неправильно поняты. Так что можешь не переживать.

Она удивленно взглянула на него. Никогда, ни прежде, ни теперь, она не могла до конца понять ход его мыслей. Приподняв брови, Мелисса поинтересовалась:

– А что ты будешь делать после развода?

В ответ он усмехнулся. За эти несколько минут между ними возникла такая близость, какой Риф не мог припомнить за все последние годы.

– Вновь женюсь, – сказал он.

Ее глаза от удивления расширились.

– И на ком? – с явным недоумением спросила она. – Надеюсь, не на этой китайской пигалице?

От мягкости и тепла в его взгляде не осталось и следа. Их сменил такой гнев, что Мелисса ощутила укол ревности и вновь почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине.

– Нет, не на Алюте!

– Стало быть, присмотрел кого-нибудь из европеек? Я ее знаю?

Близости как не бывало. Он не собирался обсуждать Элизабет с Мелиссой. Во всяком случае, не сейчас. Если он и заговорит об этом, то не раньше, чем Элизабет уйдет от мужа. Риф был суеверен по натуре и верил, что скажи он Мелиссе хоть слово, судьба вмешается и у него вообще ничего не выйдет. Он лишь ответил:

– Да, она европейка.

Мелисса заметила, как он поджал губы и его лицо приобрело хищное выражение. С неожиданной для нее прозорливостью она предположила:

– Наверное, она замужем, да?

На щеках Рифа заходили желваки.

– Лучше сходи к Хуангу, – посоветовал Риф. Его мысли уже были далеко от Мелиссы и ее возможного отъезда в Англию. Он думал об Элизабет. – С минуты на минуту сюда может нагрянуть твой отец.

Она понимала, что давить на него бессмысленно. Риф сказал все, что собирался. Мелисса пошла искать Хуанга, а ее мозг принялся лихорадочно перебирать возможных кандидаток. Черт побери, кто же это? Она знала, что несколько месяцев назад у Рифа был недолгий роман с женой Марка Хэрли. Неужели их связь продолжается? А если нет, если речь идет вовсе не о миссис Хэрли?..

– Хуанг! – громко позвала она. – Хуанг!

Да, была еще Жюльенна Ледшэм, которая давно уже положила глаз на Рифа. А если Жюльенне понравится мужчина, то рано или поздно он оказывается у нее в постели. Мелисса с горечью подумала о том, что другой женщине достанутся богатство и комфорт, которые принадлежат ей, Мелиссе, по закону. Она крепко сжала кулаки. Не-ет уж, как бы там ни повернулось, но она не собирается стать опустившейся наркоманкой, тогда как Жюльенна Ледшэм или какая-нибудь другая женщина будет по-королевски жить с Рифом Эллиотом в качестве законной супруги! Она заставит Рифа обеспечить ей безбедную жизнь! Она избавится от героиновой зависимости! Она еще покажет всем, сколько сил может быть у слабой женщины, если у нее есть голова на плечах!

Бал «Золотое и зеленое» проходил в Розовом зале отеля «Пенинсула». Тут собрался весь цвет Гонконга. Жюльенна выглядела сногсшибательно. Темно-рыжие волосы обрамляли ее очаровательное лицо. На ней было платье из белого бархата – простое и очень изысканное, настоящий парижский наряд. Строгий верх платья дополняла длинная юбка, ниспадавшая с тонкой талии к белым замшевым туфлям.

– Не терпится вновь увидеть Мелиссу, – шепнула она Ронни, когда они входили в роскошно убранный зал отеля и раскланивались налево и направо с друзьями.

– С чего это вдруг? Вы ведь никогда особенно не дружили? – спросил Ронни. – Ты думаешь, у нее теперь появилось клеймо на плече? Знак шлюхи и наркоманки?

– Да нет же, нет. Какой ты, право, глупый! – Жюльенна игриво пожала его локоть. – Просто мне интересно, изменилась ли она внешне. Ведь интересно, черт побери!

– Не вижу в этом ничего интересного, – ответил Ронни.

Тут оркестр заиграл «Бумажную луну». Ронни легко и ловко повел Жюльенну в фокстроте.

– Я надеюсь, что внешне она ничуть не изменилась и вообще осталась такой же, как прежде. Я всегда считал Мелиссу Эллиот исключительно красивой женщиной.

На лбу Жюльенны пролегла небольшая морщина.

– Я полагаю, cheri, что такая женщина, как Мелисса Эллиот, не для тебя. В противном случае ты бы меня очень расстроил.

Взглянув на ее хорошенькое, с узким подбородком личико и увидев выражение ее глаз, Ронни улыбнулся. Ему нравилось, когда жена ревновала его. Хотя это случалось нечасто.

– О Мелиссе Эллиот не стоит волноваться, – откровенно сказал он. Ни за какие коврижки он не связался бы с женщиной с такими проблемами, как у Мелиссы. Больше того, в последнее время Ронни все чаще спрашивал себя, нужна ли ему вообще какая-нибудь женщина, кроме Жюли. Поначалу он даже испугался, решив, что заболел. За последние недели он сжился с этой мыслью, но не знал, как отнесется к этому сама Жюли. Если он начнет вести непорочную моногамную жизнь, то потребует того же от жены. А у нее сейчас, и это доподлинно ему известно, как раз в разгаре очередной роман.

Он оглядел битком набитый зал. Ронни не знал точно, кто в настоящее время ходит в любовниках Жюльенны. Конечно, спроси он об этом прямо, она не стала бы скрывать, но угадывание взаимных пассий стало для них элементом давнишней игры. И спрашивать об этом напрямик считалось дурным тоном. Взгляд Ронни переходил с одной группы людей на другую. Кто бы это ни был, он наверняка сегодня окажется здесь. И, увидев его рядом с Жюли, Ронни непременно обо всем догадается.

– Как жаль, что Элизабет и Адам не пришли, – сказал Алистер, корректно ведя Элен в танце. – Адам любит, когда вокруг много нарядных людей и звучит музыка.

Заметив в толпе Рифа Эллиота, Элен только сказала:

– Не думаю, дорогой, что Элизабет понравился бы нынешний бал. Кстати, ты заметил, кто это вон там? И что за дама рядом с ним?

Алистер покорно обернулся в указанном направлении, и его брови полезли на лоб.

– Боже, он привел с собой Мелиссу!

В платье из зеленой тафты с рукавами фонариком Элен выглядела великолепно. При каждом шаге ее юбка грациозно колыхалась.

Элен сказала:

– Разумеется, а кого же еще! Она пока еще его жена. Что бы ни заставило ее отсиживаться на Новой территории, она, должно быть, соскучилась там. Ей всегда нравилось блистать в обществе!

– Да, но... – Алистер, не найдя слов, пожал плечами. – Они ведь собираются разводиться, не так ли? Или, может быть, уже передумали?

– Во всяком случае, мне пока ничего не известно, – ответила Элен, скользя в вальсе мимо четы Эллиотов, беседовавших с генерал-майором Грассетом, командующим британскими вооруженными силами в Китае.

В этот момент Риф встретился взглядом с Элен, и его брови вопросительно приподнялись. Она поняла его немой вопрос. Рифа интересовало, почему нет Элизабет. Элен едва заметно пожала плечами: кто ее знает... Рано или поздно ему и так все станет известно, но только не от нее.

– Риф Эллиот может быть счастлив не только с Элизабет, – сказала она Алистеру, когда течение танца унесло их подальше. – Но вот Адам Гарланд наверняка не будет счастлив с другой женщиной.

– На чьей же стороне твои симпатии? – спросил Алистер, втайне уверенный, что впервые в жизни, вальсируя с Элен, он всецело наслаждается танцем. – На стороне Адама?

Она посмотрела на него с такой теплотой, что он даже смутился.

– Конечно, я симпатизирую Адаму. Он один из самых привлекательных людей, с которыми мне доводилось встречаться.

– Мелисса Эллиот выглядит не хуже, чем год назад, – сказал Ронни Жюльенне, когда танец подошел к концу. – Только очень похудела.

– Глупый, – сказала Жюльенна, – женщина не может очень похудеть. – Она оценивающе взглянула на Мелиссу.

Прежде Мелисса изысканно одевалась, скорее на французский, чем на английский манер. Голубое шелковое платье подчеркивало цвет ее глаз. Рукава были довольно длинными, а декольте не слишком откровенным, но вырез на спине доходил до талии, кончаясь цветком гардении.

– Она и сейчас очень хорошенькая, правда? – прошептала Жюльенна, когда они с Ронни направились к Мелиссе. Ее волосы золотистого оттенка, тщательно причесанные, были уложены волнами и закрывали уши, хотя были видны жемчужные серьги.

Да, Мелисса выглядела роскошно, но у Ронни не было никакого желания установить с ней более тесный контакт. Женщины вроде Мелиссы Эллиот приносят одни хлопоты и огорчения, причем чем больше для них делаешь, тем больше неприятностей можно ожидать. Ронни попытался было увлечь Жюльенну в ином направлении, но было уже поздно. Она подошла и расцеловалась с Мелиссой.

– Как я рада вновь тебя видеть! – сказала Жюльенна, и в ее голосе не было никакой фальши. Она и вправду была рада видеть Мелиссу. Ей страшно было представить, что молодую красивую женщину можно заточить на Новой территории, где развлечений днем с огнем не сыщешь.

Мелисса улыбнулась и метнула быстрый взгляд на Рифа, затем посмотрела на Жюльенну. Ничто в их лицах не говорило о сговоре и о желании любовников соединиться сразу же, как только Риф получит развод.

– Да я и сама рада возвращению, – призналась Мелисса. – Но тут, как я вижу, все по-прежнему. Не видно новых лиц. Все те же старые знакомые – и больше никого.

Жюльенна подумала, известно ли Мелиссе об Элизабет. Уж наверняка Риф должен был хоть что-то рассказать ей о недавно прибывших Гарландах.

– Единственное, что уж точно не изменилось, – это манера Мириам Гресби наряжаться, – сказала она с презрительной усмешкой. – Ты видела ее? Такое ощущение, будто на ней не платье, а оболочка от аэростата.

Мелисса в ответ рассмеялась. Ронни взглянул на Рифа и отметил, что Эллиот пристально смотрит на Жюльенну. Было совершенно очевидно, что ему сейчас хотелось поговорить с ней втайне от Мелиссы. Более того, Ронни почти наверняка знал, что именно Риф хочет выяснить у нее. Прошло уже три дня, с тех пор как Гарланды уехали из Гонконга. Наверняка Риф хочет знать, куда подевалась Элизабет.

Оркестр заиграл квикстеп. Ронни обернулся к Мелиссе.

– Потанцуем? – галантно осведомился он.

– С удовольствием, – ответила Мелисса, отходя от Рифа. На Новой территории негде было танцевать. Когда она вошла в зал, то сразу ощутила обращенные на себя любопытные мужские взгляды. Было очевидно, что многие разочарованы присутствием Рифа, тем более что судебный скандал был еще у всех на устах.

Как только начался танец, Риф бросился к Жюльенне:

– Куда, черт побери, она подевалась?!

Белый смокинг Рифа великолепно оттенял его смуглую кожу и черные волосы. В его голосе прозвучали такие нотки, от которых по спине Жюльенны прошел приятный озноб. Уже не впервые она подумала: как великолепно было бы самой занимать мысли этого человека вместо Элизабет.

Жюльенна не спешила с ответом, испытывая почти эротическое возбуждение при мысли, что Риф хоть чего-то от нее добивается. Его глаза сощурились, голос звучал угрожающе.

– Ради всего святого, Жюльенна, – сказал он, почти не разжимая губ. – Куда она подевалась?

Жюльенна решила не продлевать удовольствие. Если она не ответит, он ведь, чего доброго, и придушить может.

– Она в Сингапуре, – ответила Жюльенна, угадывая, как под безукоризненно скроенным смокингом напряглись мощные мышцы. – Они отбыли в среду утром.

Глава 16

Судно медленно разрезало гладь Южно-Китайского моря, направляясь в Сингапур. Элизабет старалась поменьше думать о Рифе Эллиоте.

Она искренне надеялась, что путешествие улучшит их отношения с Адамом, что к ней вернется былая любовь к нему. Она хотела показать мужу, что любит его, и готова была приложить для этого немалые усилия в постели. Но все ее надежды оказались тщетными. В первую же ночь на корабле Адам пожаловался на простуду. Он взял бокал бренди с лимоном и лег в постель один. Элизабет даже устыдилась того, с каким облегчением она восприняла это известие. Но поняла она и другое: какими бы искренними ни были ее намерения, никогда она не испытает с Адамом той страсти, что открыл ей Риф.

Как же подходили друг другу она и Риф, сколько наслаждения испытывали от близости... С Адамом она не переживала ничего подобного. Они могли быть друзьями, нежными и внимательными любовниками, их отношения давно устоялись. Когда Адаму стало лучше, они гуляли по палубе, взявшись за руки. Элизабет с удовольствием отметила, что страсть к Рифу совсем не повлияла на ее доброе отношение к Адаму. Они играли в кольца и в теннис, по вечерам танцевали и казалось, что между супругами ровным счетом ничего не произошло. Элизабет была совершенно уверена: так будет и впредь. Если, конечно, ей хватит душевных сил. Адам имеет право на ее внимание, на ее тихую любовь. То и другое будет ему принадлежать всецело, пока он в этом нуждается. Жизнь с Адамом шла своим чередом и, казалось, ничуть не изменилась от той вспышки страсти, которую Элизабет испытала с Рифом.

Но иногда в ее памяти возникала сцена их близости на пляже и обжигала сознание. Подобные воспоминания Элизабет старалась поспешно отгонять. С этим покончено. Она наконец познала свою истинную натуру, но ради спокойствия и благополучия Адама никогда больше не предастся неутолимой животной страсти. В прямом и переносном смысле она повернулась сейчас к Рифу спиной и решила, что никогда больше не уступит его домогательствам. Она испытывала настоящий ужас, вспоминая, с какой готовностью и желанием отдалась ему. Но, слава Богу, Риф был сейчас за тысячу миль. Как бы Адам ни уговаривал ее вернуться в Гонконг, она никогда на это не согласится. Во всяком случае, до тех пор, пока не почувствует, что полностью изжила в себе плотскую тягу к Рифу. Пока у нее не появится уверенность в том, что при встрече с Рифом она сможет оставаться спокойной, как если бы вместо Эллиота были Том Николсон или Ронни Ледшэм.

– О чем задумалась, дорогая? – с улыбкой спросил Адам, когда они, облокотившись на парапет палубы, наблюдали за косяком то и дело выпрыгивающих из воды летучих рыб.

Румянец едва заметно окрасил ее щеки.

– Я просто думала, очень ли Сингапур отличается от Гонконга, – поспешила она ответить, не отрывая взгляда от рыбного косяка.

– Думаю, что не слишком. Это тоже Юго-Восточная Азия. Такая же смесь рас, языков, та же жара и те же запахи. Сладкие пряности, сушеная рыба, щитовник. Запахи тропиков. Их чувствуешь даже на корабле.

– Я думаю, мне будет интересно посмотреть, – горячо сказала она. В ответ Адам приподнял бровь. – Может, мы сумеем побывать в Джохоре или Куала-Лумпуре?

– Кажется, в тебе проснулась путешественница, – с некоторым изумлением произнес Адам. – А как же быть с Ли Пи и с уроками музыки?

Очередная рыбина выпрыгнула из моря и тотчас же нырнула, но Элизабет еще некоторое время смотрела туда, где она исчезла.

– Ли Пи никуда из Гонконга не денется. Когда вернемся, он будет на месте, – беспечно произнесла она, хотя в глубине души беззаботности не испытывала. Чтобы освободиться от Рифа, ей пришлось пожертвовать занятиями с Ли Пи. Но даже и сейчас при мысли о том, какую дорогую цену ей пришлось заплатить, Элизабет испытывала сильную боль.

– Пойдем в бар, выпьем чего-нибудь, – предложила она, резко обернувшись к Адаму и стараясь, чтобы он не разглядел выражения ее глаз.

В баре только и разговоров было что о войне. Адам обсуждал со своими новыми знакомыми известие о сдаче немцам Варшавы, и Элизабет понемногу успокоилась и восстановила свое душевное равновесие. Когда разговор перекинулся на Америку и ее планы устраниться от военного конфликта, который вовсю разгорался в Европе, Элизабет уже полностью овладела собой. Она не будет думать о Ли Пи. И о Рифе. Все ее мысли будут об Адаме, этом удивительном человеке. Она будет думать лишь о том, как он любит ее и как нуждается в ней. И вообще о том, как ей повезло с мужем.

– Немного грязновато после Гонконга, не так ли? – спросил Адам, попыхивая трубкой. Судно приближалось к сингапурскому рейду.

– Во всяком случае, не так живописно, – согласилась стоявшая рядом с ним Элизабет. Ее лицо ласкал прохладный морской бриз.

Не было величественных гор, поднимающихся из моря, никаких серо-серебристых скал. В далеком колышущемся мареве, которое даже на расстоянии казалось раскаленным, взглядам путешественников открылся Сингапур, выглядевший вполне заурядно: пакгаузы, лишенные малейшего налета романтики, и несколько сверкавших на солнце нефтехранилищ слева, а справа – заросли кокосовых пальм и множество мачт сампанов и джонок.

– Единственное различие – в пейзаже, – с усмешкой сказал Адам час спустя, помогая Элизабет сойти по трапу. – Ты только послушай, какой шум и гам! Почище, чем в Виктории.

Порт кишмя кишел кули. Они что-то разгружали и нагружали; их крики и гомон казались поначалу оглушительными, но в шуме их голосов непостижимо выделялись и восклицания китайцев-надсмотрщиков. Добавляли гама и уличные разносчики, наперебой предлагавшие прибывшим пассажирам свои товары. Корабль окружило множество мелких суденышек, пришедших с Бали, Явы и Целебеса. В воздухе стоял неповторимый аромат, который смешивался с запахами реки и испарениями болот, протянувшихся по ее берегам.

– Господи, ну и жарища! – сказал Адам, вытирая шею носовым платком. Они сошли на причал. – Мне казалось, что в Гонконге я вполне притерпелся к здешнему климату, но тут вообще что-то ужасное.

Элизабет улыбнулась. В белом льняном платье она выглядела исключительно свежей и стройной. Широкополая соломенная шляпа надежно защищала ее лицо от палящего солнца. На душе у нее было легко. Гонконг остался далеко позади, и она решила, что ни за какие коврижки не вернется туда, пока не почувствует, что благополучию ее брака ничто не угрожает. Оставив Ли Пи и Рифа в Гонконге, она принесла едва ли не самую главную жертву, на какую была способна. Но тем не менее она выдержала испытание, и сейчас, стоя на многолюдном причале, Элизабет втайне радовалась тому, что из долгой изнурительной борьбы сумела выйти победительницей.

– Куда теперь? – спросила она, взяв Адама под руку, а кули в своих черных робах уже несли их багаж.

– Разберемся. – Адам понемногу убеждался, что их путешествие было в конце концов неплохой затеей. Определенно было нечто волнующее в новом, незнакомом городе. И кроме того, чутье подсказывало Адаму, что Сингапур окажется интереснее и экзотичнее Гонконга.

Элизабет старалась не отставать от мужа. Она крепко держала его за руку, не обращая никакого внимания на мужские взгляды. А тут было много мужей, встречавших своих жен, и бизнесменов, ожидавших прибытия своих коллег.

– Мне определенно здесь понравится, – заявила Элизабет, и ее глаза впервые за последние недели сверкнули неподдельным интересом. Затем она перевела взгляд с Адама на ворота порта, за которыми сразу же начиналась городская автострада. Внезапно ее лицо побледнело, а рука машинально сжала локоть мужа.

– Добро пожаловать в Сингапур! – приветствовал их Риф, делая несколько шагов навстречу. Его звучный низкий голос проник в самую душу Элизабет, вынудив тотчас же позабыть обо всех ее благих намерениях. – Ну как, путешествие было удачным?

Хотя он обратился к Адаму, его взгляд, горячий и чувственный, предназначался только Элизабет. Она не могла противиться этому взгляду, не в силах отвести глаза. Риф будто гипнотизировал ее. Она прямо увязла в его взгляде.

– Вполне, – с неожиданной холодностью ответил Адам. – Не знал, что вы тоже в Сингапуре. – Он, не глядя на Рифа, искал глазами такси. – А вы давно здесь?

– Даже не знаю, – безразличным тоном ответил Риф, продолжая смотреть в упор на Элизабет. – Зависит от того, что такое давно и что – недавно.

Он прямо пожирал ее глазами. Его взгляд, казалось, испепелял Элизабет. Она попыталась что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова. Столько усилий, времени, столько эмоций потрачено напрасно! Что называется, из огня да в полымя. Если в Гонконге друзья одним своим присутствием могли помочь ей побороть желание кинуться в объятия Рифа, то в Сингапуре она была совершенно беззащитна. А уж он-то наверняка будет добиваться ее полнейшей капитуляции. Чтобы она принадлежала ему не считанные часы, а навсегда. Элизабет поняла это по его взгляду, по напряженному, жесткому выражению лица. Ее пальцы непроизвольно сжали руку Адама. У нее было чувство, что она вот-вот потеряет сознание.

– Вы куда направляетесь? Куда глаза глядят? – спросил Риф у Адама, наконец переведя взгляд на него.

– В общем, да, – холодно ответил Адам. Он не питал никаких симпатий к Эллиоту, не завидовал его репутации, не терпел развязной, всегда нагловатой манеры разговаривать. Адаму совсем не понравилось, что Эллиот также оказался в Сингапуре и как бы случайно попался им на глаза, едва только они успели сойти с корабля.

Риф обернулся, взмахнул рукой, и почти тотчас же желтое такси затормозило возле них.

– Благодарю, – сдержанно произнес Адам, наблюдая, как кули загружают багаж в машину.

– Сингапур – такой же родной для меня Город, как и Гонконг, – сказал Риф, вновь уставившись на бледную, напряженную Элизабет. – С удовольствием покажу его вам.

Адам молча поклонился. У него не было никакого желания проводить время с Эллиотом здесь, в Сингапуре, или же в другом месте. Он помог Элизабет устроиться на заднем сиденье, сел сам и велел водителю:

– В «Рэффлз», пожалуйста. – При этом он даже не взглянул на Рифа Эллиота.

Такси сразу же тронулось с места и влилось в поток машин.

Рифу было все равно. Пришло время Адаму Гарланду осознать, что он теряет свою жену. Тем более что это так и есть: Адам безвозвратно терял Элизабет. Собственно говоря, уже потерял ее.

Легкая усмешка тронула губы Эллиота. Он отлично понимал, как Элизабет хочется кинуться в его объятия, как трудно ей удержаться и уже в отъезжавшем такси не повернуть голову и не встретиться с его прощальным взглядом.

– Да, любимая, трудно тебе приходится, – чуть слышно произнес он, невидящими глазами обводя толпу. – Но чему быть, того не миновать! – Он повернулся к своей «лагонде», за рулем которой сидел шофер.

– На Робинсон-роуд, – сказал он, садясь в свой роскошный автомобиль и раздумывая над тем, с каким трудом продержится до следующей встречи.

Элизабет устало прислонилась головой к вытертой кожаной обивке сиденья. Боже, какой нужно быть идиоткой и искренне думать, что от такого человека, как Риф, можно легко убежать! Когда такси отъехало от порта, Элизабет обратила внимание на пакгауз, по фасаду которого шла красная надпись громадными буквами: «Эллиот». Эллиот. Наверняка это имя известно в Сингапуре не меньше, чем в Гонконге. Она вспомнила свою первую после приезда вечеринку в доме Тома Николсона, когда Жюльенна рассказывала, как Риф Эллиот возвратился из деловой поездки в Сингапур и обнаружил Джако Латимера в постели жены. Она прикрыла глаза.

Такси двигалось мимо аккуратных фасадов белых зданий и больших цветочных клумб.

После того как они покинули Гонконг, Элизабет жила с глупой надеждой на лучшее. Столь состоятельный человек, как Риф, вряд ли тратит свое время на путешествия морем. Явно, он прибыл сюда самолетом. И вылетел из Гонконга, как только узнал, куда она подевалась.

– Ты знала, что Эллиот в Сингапуре? – спросил ее Адам, и его голос прозвучал неожиданно резко. В этот момент такси свернуло на широкую автостраду.

– Нет, – открыв глаза, ответила она. Элизабет была как выжатый лимон. Встреча с Эллиотом произвела на нее огромное впечатление. Она понимала, что теперь уже ей никуда от него не деться. Спроси у нее сейчас Адам, была ли она близка с Рифом, она не смогла бы солгать.

– Терпеть не могу этого человека! – раздраженно произнес он. – В нем есть что-то отвратительное, какая-то оскорбительная надменность. Не удивлюсь, если в конце концов обнаружится, что он умышленно прибил этого Джимми или Джека Латимера, или как там, черт, его... Умышленно и хладнокровно!

Адам был не из тех, кто резко отзывается о других. Элизабет почувствовала, как холод сжал ее сердце.

– Едва ли. – Она ненавидела себя за то, что участвует в этом разговоре. Ведь, в сущности, выходило, что она защищает от мужа собственного любовника. – Все присяжные пришли к выводу, что его действия носили неумышленный характер, что он просто-напросто хотел проучить этого Джако.

– Ничего себе «проучить»! Раскроил человеку череп – проучил, называется! – со злостью произнес Адам, когда такси, повернув налево, выехало на Бич-роуд.

Элизабет молчала. Она не хотела говорить о Рифе. Ее чувства были в беспорядке. Ей было невыносимо слышать, как пренебрежительно человек, которого она любила и уважала, произносит имя Рифа. Интересно, догадывается ли о чем-нибудь Адам. Возникшее между ней и мужем напряжение было почти осязаемо. Более опытный в житейском отношении человек на его месте давно бы уже обо всем догадался. Но Адаму как раз и недоставало житейской мудрости, особенно в сексуальных вопросах. Поэтому ему даже в голову не приходило заподозрить жену в неверности.

Такси остановилось. Бои кинулись к машине вытаскивать чемоданы. Индус-привратник, высокий и представительный, в тюрбане, пригласил их войти. Элизабет с Адамом прошли в облицованный мрамором и украшенный флажками холл. С детства Элизабет прекрасно знала, как себя вести в дорогих отелях. Она была уверена, что в «Рэффлз» им будет неплохо. Правда, за последние полчаса ее настроение несколько омрачилось, и она рассеянно следовала за коридорным к номеру.

– Наверное, он приехал сюда по делам, – воинственно произнес Адам, продолжая разговор. Дав коридорному на чай, он отпустил его и закрыл двери номера. – Имя «Эллиот» можно видеть чуть ли не на каждом портовом пакгаузе. Такое чувство, что этот город со всеми потрохами принадлежит ему.

– Вряд ли, – ответила она, усаживаясь на одну из постелей и сбрасывая туфли. Меньше всего ей хотелось обсуждать с Адамом уровень благосостояния Рифа. – Адам, я очень устала. Не возражаешь, если немного вздремну? А после обеда мы могли бы прогуляться.

Нахмурившись, он озабоченно посмотрел на жену. Ее прекрасное лицо было бледно, под глазами обозначились темные круги, которых он прежде не замечал.

– Конечно, дорогая, – с участием сказал Адам. – Хочешь, я закажу чай в номер?

– Пожалуй, нет, спасибо, – выдавив из себя слабую улыбку, ответила она. – Мне просто нужно немного поспать, Адам, только и всего.

Он подошел к ней.

– Не следовало мне так говорить о Рифе, – с нотками извинения в голосе сказал Адам. – Ведь нам этот человек безразличен. – Он поцеловал ее в лоб. – Отдыхай, дорогая. Через часок я тебя разбужу.

Дверь за ним тихо закрылась. Висевший под потолком вентилятор размеренно гнал воздух, жалюзи смягчали проникавший в комнату солнечный свет. Элизабет лежала, уставившись в безупречно белый потолок. Прежде всего нужно так устроить, чтобы не видеться с Рифом. Конечно, она вполне могла бы уговорить Адама немедленно уехать в Куала-Лумпур или Джохор, но нельзя же сдаваться сразу. Даже в создавшемся положении нужно попытаться сохранить самоуважение.

Она припомнила выражение глаз Рифа, когда на причале их взгляды встретились. Рядом сновали кули, сошедшие с корабля пассажиры, а он стоял, широкоплечий, в распахнутой на груди шелковой рубашке, в узких фланелевых брюках, и его черные волосы под лучами жаркого солнца казались иссиня-черными. При этих воспоминаниях Элизабет почувствовала, как ее пожирает огонь страсти. Она так сильно желала Рифа, что даже немного испугалась. Господи, как же ей хотелось почувствовать его руки на своем теле, ощутить его губы. При одной мысли об этом Элизабет охватил жар, она покрылась испариной и лежала обессиленная, в сладкой истоме.

Тихонько всхлипнув, она перевернулась на живот, сжала кулаки и несколько раз ударила по подушке. Она не пойдет к нему на поклон, не сдастся! Не пожертвует своей жизнью с Адамом ради того, чтобы вновь оказаться под сильным телом Рифа Эллиота! Не бывать этому! Никогда!

Когда вернулся Адам, она уже приняла душ и успела надеть абрикосового цвета полотняное платье с широкой юбкой и узеньким поясом. На ноги обула кожаные босоножки на высоких каблуках в тон платью.

– Ну как, ты чувствуешь себя лучше, дорогая? – спросил Адам, обнимая жену.

– Кажется, – солгала она, прижимаясь к мужу в надежде, что тело не подведет ее, что оно откликнется на его прикосновение точно так же, как откликалось на близость Рифа. – Адам... – протянула она, и он вопросительно посмотрел ей в глаза. – Скажи, не могли бы мы завтра уехать в Куала-Лумпур? Мне говорили, там великолепные пейзажи, и кроме того...

– Господи, Бет! Мы ведь только что сюда приехали! – Он натянуто засмеялся. – Давай уж лучше оставим Куала-Лумпур на следующую неделю или вообще на потом. Туда мы всегда с тобой успеем.

Ее сердце учащенно забилось. Она не могла вспомнить, когда в последний раз он в чем-то ей отказывал. А ведь это было так важно для нее! Если они останутся в Сингапуре и если она еще хоть раз увидит Рифа, вся их совместная жизнь – это неминуемо – пойдет прахом.

– Ну пожалуйста, Адам. – Она обняла мужа за шею. – Прошу тебя, дорогой. Для меня это так важно.

Его улыбка растаяла.

– Но ведь то же самое ты говорила перед поездкой в Сингапур, Бет! Я поддался на твои уговоры, мы наконец приехали сюда, и по крайней мере две недели я с места не тронусь. Это бессмысленно, пойми. – Он обнял и сразу же отпустил ее. – Перестань выдумывать, дорогая! Я познакомился тут с двумя плантаторами и с владельцем участка, где нашли олово. Посидел с ними в баре. Хочу познакомить тебя с ними.

– Ну пожалуйста, Адам, – требовательно повторила она. – Я и сама понимаю, что это может показаться странным, но это и вправду важно для меня!

– Но почему? – спросил он. – Откуда этот неуемный зуд, это желание все время куда-то ехать? Что-нибудь случилось? Что-то такое, что ты скрываешь от меня?

Она взглянула в его родное, такое знакомое, доброе, а сейчас и удивленное лицо и с отчаянием поняла, что никогда не сможет ему ничего объяснить. Для Адама это будет непоправимым ударом, и сразу же обнаружится, что их брак – союз двух противоположностей, несовместимых друг с другом. Он поймет, что его мягкое, благоговейное поведение в постели никогда, в сущности, не удовлетворяло Элизабет и не приносило ей наслаждения. Несмотря на ее нежную привязанность к нему. И поймет, что прежних отношений не вернешь.

– Ничего, – устало произнесла она. – Нет, право же, Адам, все в порядке.

Он вновь обнял ее и притянул к себе.

– Не могу слышать твой несчастный голос, Бет, – сказал он, касаясь губами ее волос. – Я ведь очень люблю тебя, дорогая. Ты – главное в моей жизни.

– Знаю, – сдавленно произнесла она. – Я ведь тоже тебя люблю, Адам.

Она покрепче прижалась к нему. Сейчас Элизабет искренне верила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не причинит ему боли. Ей только нужно почаще вспоминать, какой он добрый и любящий. И никогда больше не видеться с Рифом Эллиотом.

Они спустились в бар, где выпили по паре коктейлей. Адам представил ее плантаторам и добытчику олова, с которыми раньше познакомился. Позже, во время обеда, раздались звуки музыки.

– Оркестр, – улыбнулся Адам. – Тут каждый Божий день танцы. Все очень прилично, и можно развлечься.

После кофе они по сводчатой галерее прошли на дансинг.

– Как насчет фокстрота? После мы могли бы прогуляться по городу, – сказал Адам. – Давненько я не гулял в два часа пополудни! Но почему бы и нет?

До конца дня они гуляли по Сингапуру, ездили на такси и на рикшах. Все это время Элизабет гадала, где Риф устроит им засаду и когда именно.

Город показался ей просторным, более открытым, нежели Гонконг. Контраст между отдельными кварталами был менее резким. Китайская часть города состояла сплошь из маленьких магазинчиков на многолюдных суматошных улицах и после Гонконга казалась привычной. Но стоило пройти лишь несколько кварталов, как весь шум и уличная суматоха куда-то исчезали и типично китайские лица сменялись индийскими; черные шелковые пижамы уступали место ярким пестрым сари, а на смену лихорадочному уличному кипению жизни приходила чисто азиатская истома.

Когда они порядком устали, то наняли рикшу и вернулись в отель. На сей раз ехать пришлось не по шумным узким улочкам, заставленным лотками, полными экзотических фруктов, а по широким проспектам, обсаженным цветами, с аккуратно подстриженными газонами.

– Это Танглинский клуб, – сказал Адам, указав на невысокое белое здание, окруженное обширным газоном. – Если мы какое-то время тут пробудем, то обязательно вступим в него. Алистер говорил, что тут лучший в городе бассейн.

Когда они проезжали кварталы государственных учреждений и контор крупных фирм, на одном солидном здании Элизабет увидела крупную надпись: «Эллиот». Она совсем не собиралась оставаться в Сингапуре так долго, чтобы им пришлось вступать в какой-то престижный клуб вроде Танглинского. Ей хотелось как можно скорее удрать из Сингапура, убежать от Рифа Эллиота.

– Не правда ли, город более привлекателен, чем кажется поначалу? – спросил Адам, когда рикша свернул на широкую, с движением в три ряда, Бэттери-роуд. – Любая улица ведет либо к морю, либо к реке. Вода и корабли тут повсюду.

Она согласилась. Сингапур и вправду был очень красив. Парки и сады, прямые современные улицы, вдоль которых росли экзотические деревья. Но Элизабет не могла, подобно Адаму, искренне восхищаться Сингапуром. Все ее мысли были о Рифе. Они приближались к отелю, а она думала, будет ли он в «Рэффлз», когда они вернутся, как отнесется к отказу увидеться с ним? Достанет ли у нее сил оставаться спокойной и невозмутимой, когда всей душой она стремится к нему?..

Уже стемнело, когда рикша подвез их к отелю.

– Иди в номер, прими душ и освежись, – сказал Адам. – А я загляну на минутку в бар, глотну виски с содовой, в горле совсем пересохло.

Элизабет обрадовалась, что можно сразу подняться в номер. Мимоходом она оглядела находившихся в холле людей: Рифа среди них не было. Но он наверняка где-то рядом, она интуитивно чувствовала это. Когда она поднималась по лестнице, ее рука, опиравшаяся на перила, заметно дрожала. Ее переполнял ужас, смешанный с сильным желанием; казалось, она разрывается на части. Как только Элизабет оказалась в относительной безопасности своего номера, она прислонилась спиной к двери и закрыла глаза.

Хватит ли у него безрассудства подойти к ним за ужином? А может, он сейчас уже пьет с Адамом? Преследования Рифа заставляли ее испытывать чувство опасного удовольствия. Такой человек способен покорить любую женщину, помани он только пальцем. А Риф желал именно ее. Она открыла глаза, сделала насколько шагов по комнате, включила свет и задернула противомоскитную сетку. За окном стрекотали цикады, истошно квакали крупные лягушки, известные как «лягушки-быки».

Когда в присутствии Элизабет люди, даже вполне благожелательно относившиеся к Рифу, вроде Жюль-енны или Элен, обсуждали его, у нее возникало чувство, что они говорят о чужом ей человеке. Во всяком случае, она знала совершенно другого Рифа. Рифа, который был очень одинок и в глубине души уязвим, как и сама Элизабет. С этим Рифом у нее было много общего.

Она расстегнула узкий поясок платья и разулась. При первой же встрече между ними возникло редкое единение, не только в физическом, но главным образом в духовном смысле. Было чувство, что она знает этого человека всю жизнь. Элизабет бросила платье на спинку кровати и отправилась в ванную.

Сильная горячая струя из душа ударила в ванну. Элизабет подставила лицо под воду. Никогда ей так ничего не хотелось, как быть вместе с Рифом. Его близость была для нее важнее музыкальной карьеры. Ей хотелось видеть его лицо, засыпая и пробуждаясь. Она хотела есть с ним, спать с ним, вместе с ним смеяться и огорчаться. Хотела сидеть за завтраком напротив Рифа, смотреть, как он бреется, хотела делить с ним чаяния и надежды, сделаться неотъемлемой частью его жизни. Ее слезы смешивались с горячими струями воды. Почему им не было суждено встретиться много лет назад!.. Если бы она не вышла за Адама!.. Если... если...

– Знаешь, в баре подобралась недурная компания, – сказал Адам, заглянув в ванную. – Олово-добытчики из местных, очень осведомленные люди. Знают о япошках всю подноготную. Ты не будешь против, если я попозже спущусь туда и пропущу с ними еще по стаканчику?

– Разумеется, нет! – Шум воды заглушил ее нетвердый голос. Пристыженная, Элизабет поспешно отерла слезы с мокрого лица. Да как она могла сожалеть о прожитых с Адамом годах! Это же бред – даже в мыслях позволять себе такое! Адам – неотъемлемая часть ее жизни. Сильный и надежный, он всегда был ее поддержкой и опорой, с тех пор, когда Элизабет была еще ребенком, и нелепо пытаться освободиться от Адама только потому, что в ней проснулось сильное и неутолимое сексуальное желание.

Выйдя из-под душа, она завернулась в полотенце.

– Больше никого не видел в баре? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более безучастно. – Может, кого-нибудь из наших общих знакомых?

– Нет, никого, – ответил Адам, и его брови чуть заметно сошлись. – Да и кого тут можно встретить? Кроме Эллиота, я ведь не знаю ни души в Сингапуре.

Она прошла к туалетному столику, уселась перед зеркалом и принялась приводить в порядок лицо. Он сказал все, что ей требовалось узнать. Рифа в баре не было. И стало быть, он не предложил Адаму вместе поужинать. Она почувствовала некоторое облегчение, вскоре сменившееся разочарованием.

Адам вопросительно посмотрел на нее, потом отправился в ванную бриться и принимать душ. «Не имела ли она в виду этого Эллиота? – подумал он. – Может, надеялась, что тот тоже придет в бар? А может, она с самого начала знала, что Эллиот будет в Сингапуре?» Расстегнув намокшую от пота рубашку, Адам бросил ее на пол. Должно быть, такие глупости приходят в голову от здешней жары. Несомненно, появление Эллиота на причале было просто совпадением. Да и вообще неудивительно, что этот человек оказался в Сингапуре. Наверняка приехал сюда по каким-то своим делам. Судя по всему, он часто бывает в этом городе.

Встав под горячий душ, Адам протянул руку за мылом и принялся, насвистывая, мыться. Сейчас сама мысль об интимных отношениях Элизабет с Эллиотом показалась ему просто нелепой. Адам усмехнулся про себя, подумав о возмущении жены, узнай она о его опасениях.

– Обуй серебряные бальные туфли! – крикнул он, намыливая грудь и плечи. – Я решил, что не худо будет выпить шампанского и немного потанцевать в честь нашего приезда.

За ужином Элизабет пыталась расслабиться, но у нее ничего не вышло. Пока Адам сравнивал Сингапур и Гонконг, она с беспокойством оглядывалась на посетителей ресторана. Рифа, кажется, не было. Но в горле у Элизабет стоял ком, и ее душу наполняли самые противоречивые чувства.

– Один из тех, с кем я недавно сидел в баре, раньше был брокером на нью-йоркской бирже, – сказал Адам. – Каждое утро в восемь пятнадцать ему приходилось ехать в город из Брайтона. Пять лет назад" ему все осточертело и он приехал сюда. Говорит, что у него ни разу не было повода пожалеть о переезде.

Элизабет улыбнулась, поковыряла вилкой еду и подумала, не наблюдает ли за ней в эту минуту Риф, укрывшись за каким-нибудь папоротником.

Когда они перешли в бар, она старалась внимательно вслушиваться в разговор Адама с его новыми знакомыми о намерении Японии расширить границы империи.

– Простите... я, наверное, не расслышала, – извиняющимся голосом сказала она, заметив устремленный на нее взгляд одного из собеседников. Очевидно, плантатор задал ей вопрос и теперь ждал ответа.

– Я говорю, война в Европе для Малайи не такая уж плохая штука, – вынужден был повторить он, втайне сожалея, что при муже неловко заглядывать ей в вырез платья. – Америка уже в панике, ей требуется больше каучука, чем когда-либо. Здесь каучуковые плантации занимают более трех миллионов акров, если вы в курсе, а кроме того, половина мировых разработок олова в наших руках.

Его голос с явным австралийским акцентом был полон гордости, будто он лично был ответствен за богатые залежи полезных ископаемых.

Элизабет вежливо улыбнулась:

– В таком случае неудивительно, что Япония так интересуется Малайей.

Австралиец в ответ рассмеялся. Судя по всему, она была не только симпатичной, но и сообразительной особой.

– Давайте еще выпьем, – радушно предложил он и стукнул кулаком по стойке, желая привлечь внимание бармена.

Элизабет чуть вздрогнула и слегка коснулась руки Адама:

– Я не хочу пить, дорогой. И разговоров с меня достаточно. Ты не против, если я потихонечку удеру отсюда? День был трудный, я устала.

– Разумеется, дорогая, – сказал Адам, и его глаза потемнели, как бывало всегда, когда она говорила о своем недомогании или о том, что чувствует себя несчастной. – Хочешь, я пойду с тобой?

Она отрицательно покачала головой, понимая, что компания ему пришлась по душе и он с удовольствием поговорит еще немного о планах Японии и способности Англии противостоять ее агрессии.

– Зачем? Я немного подышу воздухом, потом приму ванну и лягу.

Элизабет нежно пожала его руку, пожелала разочарованному австралийцу спокойной ночи и быстро пошла по длинной галерее, которая, огибая дансинг, вела прямиком в сад отеля.

В ресторане Рифа не было, не было его и в баре. Она напрасно думала, что он непременно сюда явится. Как только Элизабет вышла на воздух, горячий и сухой, ей пришло в голову, что если чудом удастся убедить Адама завтра же утром покинуть Сингапур и отправиться в Куала-Лумпур или Джохор, то можно рассчитывать преодолеть все свои страхи, сомнения и искушения.

Узкая, посыпанная гравием дорожка, по которой шла Элизабет, петляла между пальмами и пышно цветущими гибискусами, среди источавших сладкий аромат кустов можжевельника. Мириады ярких звезд горели на черном бархате неба. Элизабет остановилась, разглядывая их: она нашла созвездия Плеяд, Ориона и Тельца.

Сзади, в пахучей темноте, послышались тихие шаги и звук чирканья спички. Элизабет резко обернулась, ее сердце подпрыгнуло, казалось, к самому горлу. Даже не увидев подошедшего, она уже точно знала, кто это. Через секунду из-за гибискуса у поворота показалась мужская фигура.

– Думал, ты не сообразишь прийти сюда. – Риф отбросил спичку и только что зажженную сигарету. Легко одолев несколько разделявших их шагов, он заключил Элизабет в объятия.

Глава 17

Она попыталась было вырваться, что-то сказать, но при первом же прикосновении к ней его руки почувствовала его сильное тело и ощутила исходивший от него жар. Элизабет поняла, что решимость оставляет ее. Со слабым стоном она прижалась к его груди, казалось, лишенная остатков воли.

– Не надо... – слабо прошептала она, поднимая голову и глядя в его глаза. – Пожалуйста, Риф, не надо...

При свете луны склоненное над ней его лицо с высокими скулами казалось едва ли не свирепым.

– Надо! – резко выдохнул он и нагнулся, еще крепче обняв Элизабет.

Она слабо попыталась вырваться из его тесных объятий, отвести губы от его рта, но так сильно желала его, что внезапно разгоревшаяся в ее душе страсть не позволила серьезно сопротивляться. На один короткий миг она предприняла последнее отчаянное усилие, но затем ее руки сами собой обхватили его голову, объятие Рифа сделалось еще крепче, и Элизабет почувствовала прикосновение его сухих горячих губ.

Она сдалась полностью и бесповоротно. Его руки оказались под мягким шелком ее платья, и Элизабет даже и не пыталась протестовать, она лишь крепче прижалась к Эллиоту, испытывая неутолимое желание.

– Я хочу, хочу тебя, Лиззи... Хочу тебя... – сдавленно прошептал он.

За его спиной Элизабет был хорошо виден свет в окнах танцевального салона, который проникал на дорожку сквозь деревья сада, разноцветные китайские фонарики, освещавшие террасу. Она едва смогла вымолвить каким-то чужим голосом:

– Да, да... Сейчас, здесь! О, пожалуйста! Скорее! Скорее!...

Потом они стояли, крепко обнявшись, а вокруг сгущалась горячая влажная ночная тьма, и их тела еще сотрясались от испытанного экстаза. Немного придя в себя, Эллиот сказал:

– Должно быть, тебе придется рассказать Адаму о том, что произошло. И будет лучше всего, если ты вернешься со мной в Гонконг.

Элизабет отстранилась от него, а волосы, освободившиеся от шпилек, разлетелись у нее по плечам.

– Нет, – спокойно и вместе с тем уверенно произнесла она, не собираясь обсуждать эту тему. – Адаму я ничего не скажу. Это разобьет ему сердце. И с тобой в Гонконг я тоже не поеду.

Риф нахмурился.

– Надеюсь, ты не намерена повторять мне сейчас все то, что я уже слышал однажды? – резко спросил он. – Не думаешь ли ты, что я отпущу тебя от себя?!

Она покачала головой, и ее волосы блеснули в мягком лунном свете, как драгоценная слоновая кость.

– Нет, – мягко призналась она, и ее руки крепче обняли Рифа, она плотнее прижалась к его груди. – Я никуда больше от тебя не уйду, но, если ты хочешь, чтобы я была с тобой, Риф, прими мои условия.

– Что это за условия? – резко спросил он, поднимая ее подбородок и заглядывая в глаза.

– Я останусь с Адамом!

Он издал глухой протестующий звук, но она не дала ему ничего сказать и так же решительно продолжила:

– Я ему многим обязана, Риф. Всю жизнь он любил, заботился обо мне, и я тоже далеко к нему не безразлична.

Риф еще больше нахмурился, и тогда она произнесла немного мягче:

– Не путай мои обязательства и любовь, Риф! Адаму я буду отдавать лишь первое. А тебе принадлежит и то и другое. Разве этого мало?

Он глухо произнес:

– Мне мало!

– Но ничего большего я предложить тебе не смогу.

Цикады трещали вокруг, с террасы донесся чей-то приглушенный смех, звон бокалов. После долгого молчания уголки губ Рифа чуть дрогнули и приподнялись.

– Что ж, придется согласиться и на это, – сказал он и поцеловал Элизабет, которая, он знал, никуда уже от него не денется.

Элизабет сидела за туалетным столиком, задрапированным вощеным ситцем. На ней сейчас были лишь пеньюар и ночная рубашка. Она расчесывала волосы. Адам вошел в комнату.

– Я был уверен, что ты давным-давно видишь третий сон, – весело произнес он. Было заметно, что сегодня он выпил больше обычного.

Он стащил с себя белый смокинг и бросил его на кресло, затем стянул с шеи галстук-бабочку и швырнул его на постель. Подойдя к Элизабет, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и поцеловал жену в щеку.

– Мммм... От тебя замечательно пахнет, дорогая, – с удовольствием произнес он и, перестав раздеваться, обнял ее за плечи. – Так плохо, когда тебя нет рядом, Бет! За весь вечер я не увидел ни одной женщины, которая могла бы посоперничать с тобой в красоте.

Она с усилием улыбнулась и осторожно отложила щетку для волос. Хотя Элизабет отдалась Рифу со всей страстью и безраздельно принадлежала ему, это совсем не повлияло на ее приязнь к Адаму. Но все же именно сегодня она не могла заниматься любовью еще и с мужем. Тем более что до сих пор все еще ощущала на своем теле горячие прикосновения рук Рифа.

– Приятно слышать, – сказала Элизабет, вставая. Она подошла к креслу и подняла брошенный мужем смокинг. – Наверное, после моего ухода тебя взял в оборот этот биржевой брокер из Брайтона?

– Нет, – произнес он несколько разочарованно. Адам никогда не принуждал жену к близости, интуитивно чувствуя, когда она устала или попросту не настроена заниматься сексом. Ее поведение сейчас лучше всяких слов говорило о ее нерасположенности к любовной игре. Разочарование Адама было очевидно. Он сел на край постели и сбросил туфли. – У меня есть новости, которые, надеюсь, придутся тебе по душе, – произнес он, стягивая рубашку через голову. Предвкушая радость жены, Адам даже слегка взбодрился. – Завтра в десять утра отходит поезд в Куала-Лумпур. И если ты еще не передумала, мы вполне можем на него успеть. – Он обернулся в надежде увидеть радость на ее лице.

Как раз в эту минуту она вешала его смокинг в платяной шкаф. Он заметил, как рука Элизабет слегка дрогнула. Но она не повернула головы, а когда заговорила, ее голос был странно высоким и даже надтреснутым:

– Знаешь, это, конечно, очень мило с твоей стороны, Адам, но только я передумала. Я поняла, что лучше пока нам не уезжать никуда. Обойдемся без путешествий, немного отдохнем.

И она сняла воображаемую пылинку с лацкана его смокинга. Удивленный таким оборотом разговора, Адам сказал:

– Мне казалось, что тебе очень хочется уехать отсюда. Сама же говорила, что для тебя это важно.

Его доброта и осознание, чем она платит Адаму за эту доброту, заставили ее щеки ярко вспыхнуть от стыда и тайного унижения. Элизабет все еще стояла спиной к мужу, делая вид, что продолжает изучать костюм Адама, нет ли на нем пылинок.

– Теперь все изменилось. – Она старалась, чтобы ее голос звучал совершенно безучастно, будто речь шла об обычном женском капризе, который прошел сам собой.

Адам недоуменно покачал головой.

– С тобой не соскучишься, дорогая. Или, может, у тебя появились новые планы?

Она обернулась и взглянула на Адама. Не планы, а Риф появился у нее, вот в чем дело.

– Нет, – ответила она, быстро погладила мужа по руке и пошла к своей постели, чтобы, не дай Бог, он не расценил ее жест как приглашение к близости. – Обещаю тебе, что в будущем мы будем ездить лишь туда, куда захочешь ты.

Адам широко улыбнулся.

– О'кей! – согласился он, ложась в постель. – Стало быть, завтра с утра берем машину и отправляемся на север острова. Хочу взглянуть, готов ли в случае чего Сингапур отразить нападение японцев. Интересно, какие у них укрепления. Нельзя ли что-нибудь применить в Гонконге.

Она ответила мужу улыбкой. Ее чувство к нему было искренним и глубоким, и у нее даже навернулись слезы на глаза.

– Останься ты в армии, давно был бы генералом. Спокойной ночи, дорогой!

Он повернулся к ней, поцеловал и потушил свет, втайне радуясь, что завтра не придется ехать в Куала-Лумпур. Бет, кажется, угомонилась, и ее душевное равновесие, которое в последнее время не на шутку заботило Адама, восстановилось.

Три дня она не виделась с Рифом. Они не обсуждали это вслух, но само собой было очевидно, что к Адаму следует относиться с максимальным уважением. В присутствии мужа не могло быть и речи ни о каких случайных встречах.

В душе Элизабет установился некоторый покой. Она перешла Рубикон, и теперь назад дороги не было. От этой мысли ее волнения улеглись, и она стала спокойнее, ибо что уж теперь было волноваться...

На следующий день они с Адамом взяли машину и с удовольствием объездили остров. Через весь город они выбрались на окраину, за которой сразу начинались джунгли с преобладанием казуарин и незнакомой местной экзотической растительности с толстыми сочными листьями. Обезьяны и множество птиц с пестрым оперением сидели на деревьях. Достигнув северной оконечности острова, Элизабет и Адам некоторое время разглядывали узкий пролив, отделявший Сингапур от Малайского полуострова.

– Японцы едва ли смогут напасть на Сингапур и Гонконг одновременно, – предположила Элизабет, стоя на обсаженном пальмами пляже и прикрываясь рукой от солнца. – Иначе им пришлось бы пробиваться через весь полуостров. А это невозможно. Тут такие горы и непролазная растительность. Никакой танк не пройдет.

На Элизабет были светлые брюки и блузка василькового цвета, расстегнутая на груди. Взглянув на жену, Адам улыбнулся.

– Ты знаешь даже больше, чем Денхолм Гресби. Она рассмеялась и затем сказала, чуть нахмурившись:

– Не думаю, что это комплимент, ведь сэр Денхолм ни в чем не разбирается. Во всяком случае, когда говорит о Гонконге, видно, что он полный профан.

Адам поднес к глазам бинокль, пытаясь отыскать следы линии укреплений. Но так и не смог ничего увидеть. И это его не изумило. Зачем тут укреплять оборону? В отличие от Гонконга Сингапур представлял собой неприступную крепость, захватить которую невозможно. Напрасно он полагал, что увиденное здесь можно использовать в Гонконге.

– Насколько я могу судить, Сингапуру особенно не о чем беспокоиться, – сказал он, отнимая бинокль от глаз. – Хотя, откровенно говоря, когда имеешь дело с японцами, нельзя успокаиваться, от них всего можно ожидать. Они убеждены, что если уж задумают на кого напасть, победа будет на их стороне. – Он вытер потную шею. – Ну, куда теперь? Может, заедем в отель «Си Вью», там, говорят, замечательные закуски с соусом карри? Вчера в баре мои знакомые очень рекомендовали попробовать.

– Прекрасно! – с радостью согласилась Элизабет и направилась к автомобилю. – Нам в сторону города?

– Отсюда нужно поехать на восток. Мне удалось выяснить, что живущие на острове британцы считают этот отель чем-то вроде деревенского паба. Такого, где можно выпить перед обедом в воскресенье и где не возбраняется немного попеть, если вдруг появится желание.

Она протянула Адаму руку.

– Почему-то вдруг я заскучала по дому. Черт знает сколько времени даже не вспоминала о своем «Фор Сизнз». Интересно, как ты думаешь, по воскресеньям у нас все как раньше? Или из-за войны все переменилось?

– Пока все, наверное, остается по-прежнему, – сказал Адам, откидывая дверцу взятого напрокат «мерседеса». – В газетах пишут, что пока идет «странная война». Такое впечатление, будто вообще ничего не происходит. Будем надеяться, что так будет и впредь.

В среду Адам спросил жену, не хочет ли она одна побродить по здешним магазинам, чтобы он не докучал ей своим присутствием. Элизабет тотчас же сообразила, что у него появились дела.

– А чем ты будешь заниматься? – игриво поинтересовалась она. – Опять, наверное, тесной компанией соберетесь в баре?

– Да нет, – добродушно ответил он, набивая трубку табаком. – Там кое-кто собирается в картишки перекинуться, ну и я был бы не против с ними сыграть. Но если ты, конечно, не возражаешь.

– Разумеется, нет! Только прошу, не проигрывай последние штаны. Мне кажется, что эти владельцы каучуковых компаний – прожженные плуты. С ними держи ухо востро.

Она позвонила Рифу, оставившему ей номер своего телефона, и сообщила, что весь день свободна.

– Но меня отпустили ходить по магазинам. Может, встретимся у «Робинсона»? Я хочу там выбрать себе платье.

– У тебя ровно десять минут, – категорично заявил он с явным нетерпением в голосе. – Если в десять минут второго тебя не окажется у входа в «Робинсон», я приду в отдел готового платья и силком вытащу тебя оттуда.

– Буду ждать! – сказала Элизабет. Ее глаза сияли, на щеках играл густой румянец. Она бросила трубку и выскочила из комнаты.

«Робинсон», довольно большой магазин, располагался на Рэффлз-плейс, недалеко от отеля. Элизабет схватила с вешалки первое попавшееся ей на глаза платье, приложив его к себе, покрутилась перед зеркалом и, даже не примерив, распорядилась завернуть.

– Но, право же, мадам, лучше было бы примерить и убедиться, что оно вам впору, – сказал продавец, на лице которого было написано нескрываемое изумление.

– Оно мне в самый раз, я уверена, – сказала Элизабет, чувствуя себя на седьмом небе. У нее даже немного кружилась голова. – Пожалуйста, поскорее заверните, я очень спешу.

Она опоздала минут на пять. Риф уже поджидал ее у входа.

– Ну наконец-то! – сказал он, с улыбкой обнимая ее. – А то я уже собирался брать магазин приступом.

На ярком солнце его волосы красиво переливались, а чисто выбритое загорелое лицо делало Рифа похожим на араба. Не обращая внимания на окружающих, Риф нагнулся и жадно поцеловал ее в губы.

Несколько прохожих удивленно повернулись в их сторону, какой-то тип от удивления застыл на месте, уставившись на счастливых любовников.

Как раз в это время Мириам Гресби собиралась войти в «Робинсон», где она условилась встретиться в ресторане с приятельницей. Ее муж приехал в Сингапур по делам, и этим утром у него была назначена встреча с губернатором острова. Она же обычно предпочитала здешние магазины магазинам Гонконга. Поэтому с удовольствием поехала сюда с мужем. И вот теперь Мириам стояла, не веря собственным глазам. Всегда казавшаяся ей такой неприступной и прекрасно державшейся на людях, Элизабет Гарланд при всем честном народе буквально бросилась в объятия Рифа Эллиота.

Для кого угодно это было бы верхом неприличия, но для Элизабет Гарланд!.. Мириам Гресби видела, как Эллиот и Элизабет оторвались друг от друга, как он взял ее под руку и они направились к открытому «крайслеру». Мириам поспешно прикрыла рот. Все, больше никаких приглашений на обеды и ужины Гарландам! И она позаботится о том, чтобы и все ее приятели закрыли двери своих домов перед этой четой.

Когда «крайслер» отъехал, она вспомнила еще один случай, когда видела Элизабет и Эллиота. Это случилось у отеля «Пенинсула», но тогда столь дикая мысль не могла прийти Мириам в голову! То есть она как раз пришла ей в голову, но показалась совершенно абсурдной. Она проводила «крайслер» взглядом. Да, уже тогда можно было обо всем догадаться. У них, судя по всему, длительный роман. Мириам решительно направилась в «Робинсон», ее ноздри возмущенно раздувались, ей хотелось как можно скорее поделиться с подругой своим открытием.

Риф Эллиот никогда не привозил своих сингапурских девушек в дом в Холланд-парке на окраине города. Даже Мелисса тут никогда не бывала. В этом большом белом бунгало прошло его детство. Может, поэтому он, сам того не сознавая, не превратил его в любовное гнездышко. Как бы там ни было, но сейчас Риф лежал рядом с обнаженной Элизабет и тихо радовался, что ни одна другая женщина не ступала в этот дом.

Они не опустили жалюзи, но перед окнами росла густая виноградная лоза, рассеивающая солнечный свет. На стене солнце рисовало сложные переплетения листьев и ветвей, тени мерно колыхались на гладкой поверхности.

– Не спеши, – произнес Риф, когда Элизабет повернулась к нему.

Его голос был низким и полным любви. Она крепко прижалась к нему, как бы желая слиться с любимым. Грудь Элизабет мягко коснулась его груди. – Сейчас, дорогая, нам с тобой спешить некуда.

Он стал целовать Элизабет короткими, стремительными поцелуями, как бы проводя разведку и одновременно возбуждая ее. Он любовался ее прекрасным телом, заметил крошечную родинку под левой грудью и небольшой шрам на бедре.

– Ты такая красивая, – сказал он, медленно проводя рукой по шелковистой коже Элизабет и испытывая необычайное наслаждение.

– О, Риф... – протяжно выдохнула она, когда он прижался к ней всем телом. Она ласкала его волосы, больше всего ей хотелось слиться с ним в одно целое.

– Я так люблю тебя, Лиззи, я всегда буду тебя любить! – страстно произнес он и впился в ее раскрытые губы.

Она выгнулась, стараясь прижаться к нему еще крепче.

– Я тоже люблю тебя! – прошептала она.

Сверху вниз он посмотрел на Элизабет взглядом, полным неистовой страсти.

– Навсегда?

– Навсегда!

И они слились воедино, испытывая огромное наслаждение от каждого мгновения близости.

Потом они лежали, тяжело переводя дыхание, а солнечные лучи удивленно заглядывали в комнату.

Полковник Сандор положил перед собой последний отчет Рифа и с некоторой усталостью в голосе сказал:

– Если верить этому, получается, что любой фотограф или парикмахер в Юго-Восточной Азии – японский шпион.

– Мистер Мамацу, чье фотоателье неподалеку от «Рэффлз», – определенно шпион, – мрачно подтвердил Риф. – К нему приходит очень много военных, которые хотели бы отослать своим женам и возлюбленным фотографии на память. Он делает им скидку. У него отбоя нет от желающих запечатлеть себя.

Полковник Сандор встал из-за стола, подошел к окну и задумчиво уставился на зеленую подстриженную лужайку перед домом. Ему было неприятно сознавать, что его лучшим агентом оказался американец, а не англичанин. Американцев полковник терпеть не мог: слишком уж высокого о себе мнения, слишком самоуверенные. Что же касается Эллиота, полковнику постоянно казалось, что тот втайне испытывает к нему презрение.

– Пока мы перехватываем и читаем их шифровки, – сухо произнес полковник, – я не думаю, что они в состоянии причинить нам существенный вред.

Риф плотно сжал губы. Он и не предполагал, что у полковника может быть об этом иное мнение. Прошло уже немало времени с его последнего визита в Форт-Каннинг, но пятеро японцев, о шпионской деятельности которых Эллиот докладывал в своем предыдущем рапорте, по-прежнему оставались в Гонконге, как и работал на прежнем месте парикмахер из отеля «Гонконг».

– Позволю себе с вами не согласиться, – сдержанно произнес он.

Полковник Сандор неохотно оторвался от вида за окном. От яркого солнца трава казалась изумрудно-голубой. Для крикета день был как нельзя более подходящим.

– Ваше согласие или несогласие со мной и моим мнением оставьте при себе, мистер Эллиот, – стараясь не выходить из себя, произнес он, хотя и чувствовал, что его выдержка иссякает.

Глаза Рифа сверкнули недобрым огнем. Полковник Сандор казался ему типичным чиновником из Уайтхолла. Проводя политику государственных мужей, находившихся за тысячи миль отсюда и понятия не имевших о Востоке и восточном менталитете, полковник демонстрировал такое же чудовищное непонимание проблемы.

– С вашего позволения, полковник, – продолжал Эллиот, – я должен сказать, что такое благодушие недопустимо в нынешних условиях. Я проехал Малайю вдоль и поперек, я знаю эту страну как свои пять пальцев. Мнение Уайтхолла, что этой стране нечего опасаться японского вторжения, несколько поверхностно.

Полковник взял в руки трость и ткнул ею в висевшую на стене карту:

– Горный хребет высотой в семь тысяч футов пересекает всю страну. Четыре пятых ее территории покрыты непроходимыми тропическими джунглями. Что вы на это скажете?

– Независимо от того, что полагает на сей счет военная разведка, я должен вам напомнить, что японская армия превосходно обучена и может сражаться даже в джунглях. Если они решатся высадиться на побережье, уж поверьте, их не отпугнут ни джунгли, ни густые, непроходимые леса. Они привыкли к такой местности, а британским войскам все это внове. Японцы не будут действовать в лоб, а используют обходные маневры. В результате мы и глазом не успеем моргнуть, как они будут у Джохорского пролива.

Ноздри полковника раздувались, его лицо побледнело.

– Вижу, что вы охвачены пораженческими настроениями, мистер Эллиот. Японцы должны знать, что в военном отношении мы гораздо сильнее их. Им даже в голову не должна прийти мысль напасть на нас. Вера в нас самих и наши возможности – вот что сейчас самое важное. – Он спешно вернулся к столу. – А ваш рапорт относительно мистера Мамацу я отошлю по своим каналам. Всего хорошего, мистер Эллиот.

Элизабет сидела в кресле-качалке на застекленной веранде отеля, спасаясь от уличного зноя. На ее коленях лежал блокнот. Она сочиняла свое ежемесячное послание Луизе Изабель. Но сегодня письмо писалось с трудом, хотя вообще-то Элизабет сочиняла свои послания без усилий. Она перечитала написанное.

«Сингапур не так красив, как Гонконг: тут нет живописных гор и прекрасных пейзажей. Хотя сам по себе город куда более приятный, Адаму он очень понравился. Муж подружился с несколькими здешними плантаторами и добытчиками олова, которые составляют ему компанию в покер».

Слова на бумаге выглядели обыденными и тривиальными и совершенно не передавали чувств самой Элизабет. Казалось, она пыталась создать у подруги впечатление об идиллическом отпуске, чтобы принцесса, не дай Бог, не догадалась о судьбоносном повороте, который произошел в ее жизни. Элизабет отложила ручку и обернулась к окну, за которым начинался сад отеля. Посмотрела на растущий напротив щитовник. На гибискусы...

Чувственное удовольствие переполняло ее. Гибискус – и Риф, в темноте выходящий из-за поворота садовой дорожки... Их короткая бесстыдная близость. Элизабет вновь взяла авторучку.

«Хотелось бы о многом написать вам, Луиза. В моей жизни столько всего произошло...»

Она сдержала свой порыв: нельзя было писать более откровенно, потому что в противном случае она поступила бы непорядочно по отношению к Адаму.

Маленькая пташка с ярким оперением спланировала с ближайшего дерева. Без всякой связи Элизабет внезапно подумала, что, расскажи она Луизе о своем романе, та едва ли удивилась бы. Не исключено, что Луиза Изабель и ждала от нее чего-нибудь подобного, давно ждала.

«Восток сделал меня более зрелой, – написала Элизабет, чувствуя, что слова уже легче ложатся на бумагу. – Совсем недавно я была еще девочкой с телом женщины, но теперь многое переменилось. Я уже больше...»

Ей удалось увидеть Рифа только однажды, после чего он улетел в Гонконг. Адам уговорился играть в теннис с биржевым брокером из Брайтона, поэтому Элизабет с легким сердцем оставила его на теннисном корте и, взяв такси, отправилась на побережье, где у них с Рифом было назначено свидание.

– У меня совсем немного времени, – предупредила она, пересаживаясь в его автомобиль. – Час, от силы два.

– Тогда не станем тратить время на разговоры, – деловито сказал Риф и, притянув ее к себе, начал целовать.

Они отправились в Холланд-парк и там любили друг друга, а потом спустились на берег реки и погуляли у воды, крепко обнявшись. С сожалением следили они за тем, как солнце клонится к горизонту, предвещая конец их свидания.

– Сколько же пройдет времени до твоего возвращения в Гонконг? – спросил он. Рифу была ненавистна сама мысль о разлуке с ней. Но он уважал Элизабет и ее отношение к Адаму, поэтому смирился.

– Сама еще не знаю. Через неделю, а может, через пару недель, как выйдет.

– И опять морем?

– Да.

– Значит, почти месяц мы не увидимся.

Она промолчала, понимая, как сильно Рифу хочется видеть ее и как бы ему хотелось, чтобы они уехали из Сингапура вместе. Но это было совершенно немыслимо.

Река протекала как раз посередине города, вода была усеяна множеством сампанов.

– А чем ты займешься по возвращении в Гонконг? – поинтересовалась Элизабет, на ходу прижимаясь головой к его плечу.

Взглянув на нее сверху вниз, он сверкнул внезапной широкой улыбкой.

– Ну, во всяком случае, у меня не будет никаких свиданий с Алютой, если именно это тебя интересует.

– Совсем не это, – нежно ответила она, чувствуя, что в подобных вещах Рифу можно верить.

Его улыбка исчезла.

– Наверное, в ближайшую неделю придется часто общаться с Мелиссой, – сказал он довольно жестко. – Ей сейчас нужна моя поддержка, именно моя.

– Ей очень плохо? – с удивлением спросила Элизабет. – Я ведь ничего не знаю о героине.

– Жуткая штука, – кратко ответил Риф. – Получают его из опиума. Если перевести на спиртное, то можно сказать примерно так: опиум – это что-то вроде слабого вина, а героин – адская смесь из бренди, метилового спирта и цианистой кислоты.

С моря дул легкий приятный ветерок, предвещавший тропический дождь.

Лицо Рифа сделалось печальным.

– Ей сейчас не позавидуешь. Она не из тех, кому в жизни все приходилось брать с боем. Мужчины наперебой исполняли все ее желания. Отец вообще старался во всем ей потакать. Поклонники от него не отставали. И видит Бог, я тоже делал очень многое. Ей все нужно было сразу, что называется, вынь да положь. А последствия ее мало интересовали. Спроси ты меня еще полгода назад, способна ли она справиться с пристрастием к героину, в ответ я бы лишь рассмеялся. Но сейчас, кажется, что-то начинает понемногу получаться. Не думал, что у нее хватит ума понять всю серьезность положения. – Он посмотрел на сампаны, державшиеся на воде так плотно друг к другу, что детишки, резвясь, легко перепрыгивали из одной лодки в другую. – Как ни странно, теперь я уважаю ее больше, чем раньше. Она... – Он подумал, подыскивая слово, затем криво усмехнулся и произнес: – Она красиво держится. И думаю, что в конце концов справится со своей бедой.

На следующее утро, сразу после восхода солнца, Риф вылетел из Сингапура. Он сам управлял своим личным «нортропом». Элизабет спала отвратительно и, как только первые лучи солнца просочились к ней в комнату, соскочила с постели и быстро оделась, стараясь не разбудить спящего Адама. Она хотела позавтракать в одиночестве. Ей нужно было какое-то время побыть наедине со своими мыслями, смириться с тем, что Риф опять далеко от нее, за тысячи миль отсюда.

В ресторане не было ни души, кроме нескольких местных плантаторов, которые улетали утром на север и поэтому пришли позавтракать раньше обычного. Никогда еще Элизабет не тосковала так отчаянно. Ни по отцу, ни по Адаму. Она заказала папайю с лимоном, овсянку, считавшуюся в «Рэффлз» гордостью местных поваров, несколько тостов с повидлом и кофе. Но, сделав заказ, поняла, что, кроме кофе, ей ничего не хочется. Остальное было поводом немного посидеть за ресторанным столиком, чтобы подольше не возвращаться в номер к Адаму.

Фрукты и кашу она вернула, даже не притронувшись к еде. Съела тост, выпила немного кофе. Грустная, она сидела в ресторане за недопитой чашкой: кофе горчил.

Супруги-американцы среднего возраста, с виду туристы, сидели за соседним столиком.

– ...вот я и подумала, что сегодня с утра пораньше мы сможем нанять рикшу и посмотреть в магазинах кое-какие ткани, – говорила женщина.

Элизабет сделала еще глоток кофе. Нет, желудок не воспринимал еду, ее даже немного подташнивало. Она поспешно встала из-за столика и пошла из ресторана.

Американцы удивленно посмотрели ей вслед.

– Что это с ней? – спросил муж. – Бледная как полотно. Так где, ты говоришь, можно посмотреть шелк?

Элизабет склонилась над унитазом. Ее вырвало густой зеленой желчью. Элизабет подошла к раковине и налила себе стакан воды. Сделала несколько маленьких глотков, не понимая, что с ней творится.

Пожилая американка как раз в это время вошла в туалет, на ходу вытаскивая что-то из сумочки.

– Господи, чего только не переносят женщины, ожидая ребенка!

– Простите, не вполне вас поняла... – сказала Элизабет, тяжело опираясь о край раковины.

Женщина улыбнулась.

– Обычное утреннее недомогание во время беременности, – понимающе сказала женщина. – Если бы мужчины понимали, каково это, то уровень рождаемости в мире резко пошел бы на спад. – Она ловко провела по губам помадой и, выходя, добавила: – Не переживайте, дорогая. В конечном итоге все окупится сторицей. У меня у самой трое, и я ни разу об этом не пожалела.

Дверь за женщиной захлопнулась. Элизабет все стояла, тяжело опираясь о раковину. Ее лицо было белым как простыня, тело била сильная дрожь.

Глава 18

Она постаралась уверить себя в том, что американка ничего не поняла. В непривычном климате люди частенько испытывают недомогания, а в Сингапуре жара была чудовищной. Должно быть, она просто съела или выпила что-нибудь, что желудку не понравилось. В этом все дело.

Но на следующее утро все повторилось. И так изо дня в день.

– О Боже! – шептала она, исторгая из себя еду, которую с трудом впихнула, лишь бы только доказать себе, что с ней все в порядке. – О Господи, что же делать?! Что же мне делать?!

Она с трудом вышла из ванной и, усевшись за туалетный столик, открыла ящик и вытащила записную книжечку. Вот уже три года она делала записи, как ей рекомендовал гинеколог, которому она пожаловалась на то, что никак не может забеременеть. В книжечке все дни менструаций были аккуратно выделены. Трясущимися руками она пролистала страницы, заранее догадываясь о том, что увидит.

Ее последние месячные закончились незадолго до того, как она впервые была близка с Рифом. Элизабет упрекнула себя за то, что сразу после возвращения не отдалась Адаму. Ну а потом они с Адамом уехали в Сингапур.

Во время путешествия она была очень внимательна к мужу, изо всех сил стараясь загладить свою измену. Но любовью на корабле они не занимались. Адам чувствовал усталость и недомогание, у него была сильная простуда, и вообще от плавания ему сделалось нехорошо. Они гуляли по палубе, держась за руки, танцевали, обнявшись, много часов проводили на прогулочной палубе, но близости между ними так и не случилось.

Элизабет отложила книжку. С прибытием в Сингапур не было нужды вычислять дни. Хотя Адам и пытался несколько раз добиться от нее близости, она всегда находила причины для отказа. Ей хотелось подольше чувствовать на своем теле прикосновение рук Рифа, чувствовать его губы на своих губах.

Элизабет уставилась на свое отражение в зеркале, стоявшем на столике. Она выглядела ужасно, отвратительно: синяки под глазами, бледное лицо... Было очевидно, что с ней не все в порядке, и ей пришлось сказать Адаму, что скорее всего она подцепила по пути сюда какой-то вирус и он теперь разошелся. Адам был так озабочен услышанным, что Элизабет почувствовала себя еще отвратительнее.

– Ох, Адам... – выдохнула она в отчаянии. – О, дорогой, дорогой Адам! Я вовсе не думала, что будет так плохо. Я не хотела портить тебе отдых.

По ее лицу потекли слезы. Она надеялась, что сможет, как и прежде, окружить мужа вниманием и заботой. Что их совместная жизнь пойдет своим чередом. И что ее страсть к Рифу ничему не помешает. Но сейчас Элизабет поняла всю тщетность своих надежд. Ее жизнь развалилась на две части, и удержать их в равновесии она не сможет. Не получится у нее продолжать спокойную и обеспеченную жизнь с Адамом, чувствуя, как изнутри ее сжигает неуемная любовь к Рифу. Нужно было выбирать, помня, что под сердцем она носит ребенка от Рифа. Элизабет прикрыла лицо руками. Слезы продолжали капать у нее из глаз, стекая между пальцев на пеньюар.

– Черт... черт... черт побери! – всхлипывала она. Ей столько лет хотелось сделаться матерью. Она считала и пересчитывала дни возможного зачатия, месяц за месяцем на что-то надеялась. И вот наконец свершилось. Она зачала. И человек, от которого ожидает ребенка, горячо любим ею. Но это не муж, и, стало быть, не о таком ребенке Элизабет мечтала. Этот ребенок не сделает Адама счастливым. Он не будет венцом их супружества. – О Господи, Адам! – упавшим голосом прошептала она, роняя голову на руки. – Мне так жаль, дорогой... Я ужасно сожалею, что все так случилось!

– Стало быть, ты теперь другого мнения и больше не хочешь в Куала-Лумпур? – спросил Адам за обедом.

Она ковыряла палочками в тарелке с креветками под вкусным остро-сладким соусом. Отложив палочки, Элизабет сказала:

– Решай сам. Если хочешь, я с удовольствием отправлюсь вместе с тобой. Но что-то мне расхотелось ехать в Куала-Лумпур.

С утра Адам отлично поиграл в теннис и превосходно себя чувствовал. Жизнь казалась ему прекрасной и удивительной. Сейчас же, глядя на жену, он озабоченно нахмурился.

– У тебя все в порядке, Бет? То есть, может, ты не хочешь ехать туда, потому что неважно себя чувствуешь?

Она покачала головой и отодвинула тарелку.

– Нет причин для беспокойства, Адам.

Она понимала, что с мужем нужно поговорить, но не чувствовала в себе достаточно душевных сил. Она даже не представляла, какими словами можно было бы объясниться с Адамом. Да и как обрушить на голову кому-то вот так, с бухты-барахты, такую чудовищную новость? Тем более что Адам был ей отнюдь не безразличен, и она очень любила его. Он еще больше нахмурился.

– Мне кажется, что тебе нужно обязательно сходить к врачу. Не думаю, что через день-другой ты будешь в полном порядке, потому что ты ведь, в сущности, не ешь, да и вид у тебя ужасный, но...

Она с трудом выдавила из себя улыбку.

– Не самый большой комплимент, который можно сказать даме!

Адам улыбнулся:

– Ну, ты отлично понимаешь, что я хотел сказать. Тут такой опасный климат, что нельзя не обращать внимания на свое самочувствие.

На Адаме сейчас были расстегнутая на груди полотняная рубашка и шорты. Но, несмотря на легкую одежду, на лбу и на висках блестели капельки пота. Он обернулся, чтобы подозвать официанта, и жестом показал, что хотел бы еще виски с содовой.

– Если не хочешь ехать на север, – продолжал Адам, вновь повернувшись к Элизабет, – то самое время возвратиться в Гонконг.

– Хорошо бы, – ответила она, стараясь не встречаться с ним взглядом. Она отвернулась к окну, наблюдая, как рыбаки-малайцы извлекают из сетей свежий улов. Чем скорее она вернется в Гонконг, тем раньше сообщит Рифу о ребенке. И уже тогда можно будет обо всем рассказать Адаму.

Официант-китаец ловко нес поднос со спиртным; он легко лавировал между столиками, пробираясь к Адаму. Взяв бокал и отхлебнув виски, Адам сказал:

– В таком случае мы отплываем первым же рейсом домой, в Гонконг.

Рыбаки шли по пляжу, унося свою свежайшую добычу. В лучах яркого солнца далекие зеленые острова казались миражем. Оторвавшись от окна, Элизабет посмотрела на мужа.

– Ты и вправду считаешь Гонконг домом?

Он пожал плечами.

– А как же! Там ведь теперь наш с тобой дом.

– А как же «Фор Сизнз»? – поинтересовалась Элизабет и подумала: доведется ли ей еще вернуться в Англию и станет ли тот особняк вновь ее настоящим домом?

– Ну, строго говоря, я никогда и не воспринимал «Фор Сизнз» как свой дом, – со своей обычной откровенностью признался Адам. – Я всегда думал о нем как о твоем доме.

– Но ведь тебе нравилось там жить? – не унималась она, пытаясь понять, был ли он в «Фор Сизнз» доволен и счастлив. А вдруг она очень многого раньше не понимала, неправильно воспринимая отношение к ней мужа?

– С тобой мне всюду хорошо, – сказал он и взял ее через стол за руку. – Во дворце ли, в хижине, какая разница? До тех пор, пока ты со мной, я счастлив.

При всем желании она не смогла ничего на это ответить.

Он стиснул ее руку и решительно сказал:

– Стало быть, мы все решили. Из отеля сразу же свяжемся с пароходством и закажем билеты на обратный рейс. Интересно, изменилось ли там что-либо за время нашего отсутствия? Наверное, Алистер все пытается уговорить Элен выйти за него, а она, должно быть, еще раздумывает.

Когда они поднялись из-за стола, у Элизабет даже закружилась голова при мысли о том, как же все переменилось. Ее жизнь и жизнь Рифа изменилась – решительно и бесповоротно. А у нее недоставало мужества сказать об этом Адаму.

Они вышли из отеля к стоянке, где их дожидался «мерседес». Адам скоро понял, что езда по сингапурской жаре не такое уж удовольствие, и уже через несколько дней после приезда нанял шофера-малайца. Тот сейчас сидел на корточках в тени автомобиля. При появлении хозяина он поспешно вскочил и ловко открыл дверцы машины.

– Жюльенна, должно быть, поменяла за это время не менее трех любовников, – сухо предположил Адам, усаживаясь на горячее сиденье с невольной гримасой отвращения. – Ума не приложу, на чем только держится брак Ледшэмов. Если кто и может это понять, то только не я.

И опять Элизабет ничего ему не ответила. Да и что она могла сказать? Они заехали в пароходную компанию и заказали два места на рейс в ближайший понедельник. Элизабет хотела как можно скорее уехать, и вместе с тем ей делалось дурно при мысли о предстоящем отплытии. Чувства ее были так же противоречивы, как и перед отъездом из Гонконга.

– Я что-то устала, Адам, – искренне пожаловалась она мужу, когда они вышли из прохладного здания конторы, в которой вовсю трудились кондиционеры, и опять оказались в привычной раскаленной духоте улицы. – Не знаю, какие у тебя виды на сегодняшний день, но если ты не против, мне бы хотелось полежать в номере часок-другой.

Он взглянул на ее изможденное лицо и был очень расстроен, увидев еще более темные тени под глазами.

– Давно бы сказала, – заметил он и, обняв Элизабет, повел ее к автомобилю. – Провожу тебя, а сам ненадолго съезжу в бассейн.

Малаец вывел машину на шоссе и вписался в дорожный поток. Несмотря на обилие наглых рикш, шофер умело и сдержанно вел машину, не позволяя рикшам согнать себя на обочину, что здесь почиталось особой ухарской доблестью.

– Если к моему возвращению из клуба тебе не сделается лучше, – продолжал Адам, – я сам вызову врача, что бы ты ни говорила.

Элизабет приехала в отель и выпила горячего молока. Когда Адам вернулся, она смогла сказать, не слишком покривив душой, что ей гораздо лучше. И стало быть, во враче нет необходимости.

В следующий понедельник они отплыли в Гонконг. Адаму казалось, что жена притихла и ведет себя странно из-за того самого вируса, от которого раньше он и сам немало намучился. Поездка в Сингапур понравилась ему куда больше, чем он ранее предполагал. Но, покидая этот город, он, как ни странно, не испытывал особого сожаления. Ему хотелось в числе первых примкнуть к одному из добровольческих соединений Гонконга, чтобы никто потом не смог обвинить его в трусости. Адам спешил домой. Ему хотелось сидеть на веранде с бокалом в руке и любоваться своим садом и открывающимся оттуда видом: горным склоном в тропической зелени, искрящимися водами пролива и далекими живописными холмами Цзюлуна.

Как только корабль оказался в проливе, зажатом между двумя крошечными островками, Адам с удовольствием произнес:

– Ну, вот наконец мы и дома.

Элизабет стояла рядом, держась за поручни. Она так сильно сжала руки, что костяшки ее пальцев побелели. Она была сбита с толку и не знала, что именно следует считать своим домом. Вечерело. На Пик уже сползали перистые облака. Они отбрасывали тени на землю, всю в ложбинах и трещинах. Сильный аромат гибискуса и щитовника чувствовался даже на борту корабля.

Она не сообщила Рифу о своем возвращении. И если он не позвонит в сингапурскую гостиницу «Рэффлз», то будет думать, что она еще в Сингапуре. Он наверняка не поджидает ее на причале, да, впрочем, это и ни к чему. Элизабет и не хотела подобной встречи. При встрече ей хотелось бы чувствовать себя уверенно и владеть ситуацией. Что бы она ни решила о своем будущем, Элизабет хотела, чтобы это было ее собственное решение. А не решение Адама. Или даже Рифа.

Их ожидала внушительная пачка писем. Деловые послания для Адама. Открытки и приглашения. Полдюжины конвертов с гербом принцессы Луизы Изабель.

Адам уселся в удобное кресло, взял бокал с коктейлем и принялся просматривать почту.

Элизабет отложила адресованные ей письма. У нее не было сейчас ни сил, ни желания читать приглашения в гости или переваривать новую порцию сплетен. Она не распечатала даже писем Луизы Изабель, хотя послания принцессы всегда были выдержаны в приятном легком стиле. Чувствуя усталость, она прошла наверх. Мей Лин разбирала ее белье и одежду, чтобы кое-что отправить в стирку, что-то выгладить, а остальное просто сложить в шкаф.

– Мне никто не звонил, Мей Лин? – поинтересовалась она.

– Я записала все звонки, мисси, – сказала Мей Лин, даже порозовев от удовольствия в связи с возвращением хозяйки.

– А больше ничего? – не унималась Элизабет. – Может, были какие-нибудь записки на мое имя? – спросила она, пробежав глазами аккуратный столбец имен и фамилий, среди которых Рифа не было.

– Я все записала очень тщательно, – немного обидевшись, ответила ей Мей Лин. – Каждую фамилию, ни одной не пропустила.

Стало быть, он не звонил. Впрочем, для этого не было никаких причин. Она ведь сама обещала связаться с ним по возвращении. Элизабет услышала, что Адам зовет ее, и поспешила спуститься.

– Тут письма от Лея, – сказал Адам. – Судя по всему, я должен как можно скорее увидеться с ним. Так что я на часок отлучусь.

Как только дверь за Адамом закрылась, Элизабет с бьющимся сердцем осторожно подошла к лестнице: в кои-то веки она оказалась одна, и этим обстоятельством следовало непременно воспользоваться. Нужно позвонить Рифу прямо сейчас, пока Адам не вернулся.

– Я послала прачке записку, что вы вернулись и для нее есть работа, – сказала Мей Лин, с усилием внося огромную корзину для грязного белья на кухню. – Через час она уже придет.

– Спасибо, Мей Лин.

Некоторое время Элизабет смотрела на телефон, стоявший в холле на столике. Затем уверенно прошла в гостиную, где можно было разговаривать спокойно, не опасаясь быть подслушанной. По телефону она не расскажет Рифу о своей беременности. Просто сообщит, что вернулась и очень без него соскучилась.

На том конце провода трубку снял слуга.

– Могу я поговорить с мистером Эллиотом?

– Сожалею, – сильно коверкая слова, ответил слуга, – но его сейчас нет дома. Может, ему что-нибудь передать?

Это известие сильно расстроило Элизабет, и она тяжело прислонилась спиной к стене.

– Передайте, что звонила миссис Гарланд, – сказала она, чувствуя, как слезы подступают у нее к глазам. – Что я приехала. Я в Гонконге.

– Да, мисси. Очень хорошо, передам, мисси. Она вдруг почувствовала себя униженной! Должно быть, слуга за последнее время передавал Рифу сотни телефонных посланий от разных женщин. От миссис Хэрли. От Алюты... Мало ли... От множества других женщин, чьи имена Элизабет даже никогда не слышала, да и слышать не желала. Унизительное чувство пришло – и ушло. Едва ли какая-нибудь женщина прежде чувствовала себя так, как она, пока Риф любил ее.

Элизабет подошла к широкому, выходящему на Пик окну и посмотрела на далекий залив. Несмотря на то что вскоре ей предстояло сделать жизнь Адама адом, ее переполняла неуемная радость. Как бы там ни было, а через несколько минут или часов Риф неизбежно позвонит ей. И они встретятся опять.

– О, как же я тебя люблю! – прошептала она, обхватив себя за плечи и устремив взгляд на Викторию. – Риф Эллиот, как я люблю тебя!

Риф Эллиот получил информацию от одного из китайцев-осведомителей, которые на него работали. На этот раз речь шла не о делишках Ямашиты, парикмахера из отеля «Гонконг», и не о японцах, которые маскировались под местных фотографов либо официантов.

– Ваш друг мистер Николсон в опасности, – сказал знакомый голос, немного растягивая английские слова. – Мистер Шенг узнал о том, что его дочь состоит с ним в интимной связи. Тонги уже получили задание, Николсона повсюду разыскивают.

Риф даже побледнел. Тонги, наемные убийцы, принадлежали к китайскому уголовному миру. И если Шенг выяснил, что его дочь давно уже не девственница, совершенно ясно, что он задумал расправиться с Николсоном.

– А вам известно местонахождение мистера Николсона? – резко поинтересовался он. – И где сейчас Ламун Шенг?

– Не знаю. – В голосе собеседника не слышалось ни сожаления, ни даже простого любопытства. – Известно, что час назад Шенгу рассказали о романе его дочери с англичанином. И сразу после этого тонги были посланы по следу мистера Николсона.

Риф сдержанно выругался и посмотрел на часы. Именно сегодня у Ламун Шенг занятия на курсах медсестер. К половине пятого Том постарается доставить ее в больницу, чтобы она могла вовремя выйти из главного входа и усесться в поджидающий ее лимузин. Но сегодня у больницы вместе с шофером ее будет ждать убийца.

Риф быстро открыл ящик письменного стола и вытащил револьвер в кобуре. Спешно спрятав его под пиджак, он выскочил из комнаты. У Тома скорее всего нет оружия, да он и не ожидает никакого нападения. Дай-то Бог, чтобы бандиты получили приказ всего лишь избить Тома. Но едва ли убийц подошлют с подобным заданием. Риф был уверен, что за содеянные грехи отец Ламун пошлет на смерть человека, запятнавшего честь его дочери.

Усевшись в «лагонду», Риф завел двигатель. Шины заскрежетали, машина сорвалась с места, устремившись в поток многочисленных после полудня автомобилей. Слава Богу, что он был дома, когда раздался этот телефонный звонок. Неизвестно, как все обернулось бы, окажись он в этот час на Пике. Тогда уж точно никто не спешил бы на помощь Николсону. Риф подрезал нерасторопного таксиста и, резко нажав на клаксон, прогнал с дороги зазевавшихся рикш.

Какая у Тома машина? «Мерседес» или, может, «опель»? Нет, у него «паккард», точно, «паккард». Риф изо всех сил жал на газ, краем глаза замечая, как водители и велосипедисты вокруг вынуждены резко тормозить. Четыре часа двадцать девять минут. Должно быть, Том уже у больницы. Он никогда не опаздывал, всегда старался привезти Ламун вовремя. Он никогда не предпринимал ничего, что могло бы вызвать подозрения у отца девушки. Объезжая большую клумбу в центре площади, Риф едва не задавил несколько оказавшихся поблизости рикш. Каким же наивным идиотом оказался Том! Он был уверен, что можно долго встречаться с женщиной, не опасаясь, что кто-то донесет об этом ее отцу или увидит ее с любовником.

Больница выросла справа по ходу движения. Риф сразу же заметил роскошный голубой «роллс-ройс» Шенга, стоявший напротив входа. На бешеной скорости, чуть ли не на двух колесах Риф свернул в ближайший проезд: он сразу сообразил, что киллеры подкарауливают свою жертву у служебного входа, а не у главного. Они, разумеется, дождутся, пока Ламун Шенг скроется в здании больницы, а затем уже налетят на Тома. Наверняка им велено не вовлекать девушку в кровавую разборку. И если только в эту минуту Ламун не выходит из здания больницы...

Была ровно половина пятого. По боковой улочке спешили домой многочисленные клерки. Тут же сновали велосипедисты и лотошники в традиционных черных одеждах. Торговец нефритом стоял у самого служебного входа. Риф уже было с облегчением вздохнул, поняв, что успел оказаться тут прежде Тома, но вдруг увидел, как в глубине стоянки из «паккарда» вышел широкоплечий Том и, слегка расталкивая прохожих, двинулся к служебному входу. Рядом с ним семенила миниатюрная Ламун.

Они находились сейчас в полусотне ярдов от Рифа. Улица кишела машинами. Риф резко затормозил и нажал на сигнал, при громком звуке которого многие прохожие повернули головы и посмотрели на него так, будто водитель «лагонды» внезапно спятил. Но Том был увлечен беседой с Ламун и совершенно не обратил внимания на призывно сигналившую машину. Риф выскочил из автомобиля, окликнул Тома по имени и, расталкивая многочисленных прохожих, торговцев и туристов, заполнивших тротуар, бросился к нему.

– Том!!! Том!!! – крикнул он.

Китайцы на велосипедах теперь ловко двигались позади Тома, приближаясь к служебному входу в больницу. Один из торговцев бросил свой лоток и не обращал внимания на возможных покупателей.

Том и Ламун уже были у самого входа. Какой-то китаец подошел и встал у капота принадлежащего Тому «паккарда», чтобы перекрыть Николсону путь к отступлению.

– Том! – изо всех сил закричал Риф, и на этот раз Николсон услышал его.

Он повернул голову, и его глаза удивленно расширились при виде бегущего ему навстречу Рифа. Ламун обернулась в дверях ее лицо тоже выражало недоумение. Прохожие, еще несколько секунд назад беспечно двигавшиеся по тротуару, внезапно ощутили опасность и рассыпались в разные стороны, так что пространство перед служебным входом оказалось почти пустым, если не считать Тома, Рифа и поджидающего их китайца.

– За тобой охотятся тонги! – крикнул Риф.

В это мгновение торговец нефритом, понимая, что нельзя допустить, чтобы Ламун исчезла в дверях больницы, и что пора выполнять задание, бросил поднос в Рифа, а сам кинулся к Николсону.

Поднос попал Рифу в грудь, и Эллиот рухнул на колени. Но тотчас же вскочил на ноги и глотнул воздуха. Через розовую муть, застлавшую глаза, он увидел, что в руке китайца сверкнул нож, но Том нанес нападавшему сильный удар, отчего торговец нефритом растянулся на асфальте.

Риф отчаянно пытался пробиться к Тому, но чьи-то руки держали и пытались душить его, оттаскивали, норовя выколоть глаза. Он отчаянно отбрыкивался, наносил удары налево и направо, стараясь не потерять равновесия и не оказаться на земле. Наконец Рифу удалось вытащить из кобуры револьвер.

Тома почти не было видно: его свалили и били руками и ногами сразу несколько человек. Какой-то китаец схватил с земли оброненный торговцем нефрита нож, кинулся к распластанному Тому и попытался ударить его в сердце.

Удар рукояткой револьвера лишил нападавшего чувств. Лезвие ножа только поцарапало грудь Тома. Риф отдаленно, как во сне, услышал истошный крик Ламун. Завыла полицейская сирена. Раздался топот ног убегавших китайцев. Том тяжело отдувался, стараясь высвободиться из-под своего противника. Из груди у него сочилась кровь. Риф хотел было сказать Тому, чтобы тот не шевелился и лежал спокойно, но, к собственному удивлению, из его горла вырвались какие-то невнятные звуки, ноги вдруг подкосились, и Эллиот грохнулся на тротуар. Грудь пронзила незнакомая резкая боль, сделалось трудно дышать. Риф потрогал там, где болело, и посмотрел на руку. Его пальцы были в крови. Значит, не одному Тому досталось.

Звук полицейской сирены быстро приближался. Ламун устремилась к мужчинам, ее глаза от ужаса были широко раскрыты. Тут Риф заметил, как шофер Шенга выскочил из-за угла больницы. Риф хотел было крикнуть, чтобы Ламун бежала в сторону приближавшейся полицейской машины, но ничего толком не смог произнести. Казалось, еще немного, и он потеряет сознание.

– Черт! – выдохнул Риф, ткнувшись лицом в лужу собственной крови.

Шофер лимузина схватил Ламун и, несмотря на ее крики и сопротивление, потащил в сторону.

Едва раздался телефонный звонок, Элизабет ринулась к аппарату, чувствуя, как тяжело забилось сердце. Адам был сейчас на теннисном корте, желая до захода солнца проверить, правильно ли натянута сетка.

– Слушаю! – выдохнула она. – Это Элизабет Гарланд.

Но на том конце провода прозвучал не низкий звучный голос, который она так жаждала сейчас услышать.

– Это Элен, – раздался голос ее подруги. – Я только что узнала, что ты вернулась. Видела Адама и Лея Стаффорда в баре «Пенинсулы». Часа два назад.

– О, Элен, как я рада тебя слышать! – начала Элизабет, стараясь отключиться от мыслей о Рифе. – Я как раз сама собиралась позвонить тебе...

– Тут кое-что случилось...

Рука Элизабет инстинктивно сжала телефонную трубку. Только теперь она заметила, что в голосе Элен была подозрительная сдержанность, но не из-за обиды на Элизабет за то, что та не позвонила сразу же по приезде из Сингапура. В голосе подруги слышались глухие рыдания.

– О Господи... – выдохнула Элизабет, чувствуя, как напряглось ее тело. Она первым делом решила, что с Джереми или с Дженнифер что-то случилось. – Что произошло, Элен? Говори!

– Кто-то рассказал Кайбонг Шенгу о романе Тома и Ламун. – Она замолчала, пытаясь взять себя в руки. – Он приказал убийцам расправиться с Томом... – Элен не выдержала и зарыдала.

Элизабет сидела окаменев, изо всех сил прижимая трубку к уху.

– Да, Элен... – сказала она, надеясь услышать продолжение и страшась того, что еще Элен может рассказать.

– Бандиты поджидали Тома у больницы, куда он привозил Ламун. Они пытались его зарезать...

Элизабет обратила внимание на слово «пытались».

– Но это им не удалось? – переспросила Элизабет. – Надеюсь, Том не пострадал? Он жив, с ним все в порядке?

– Да. – Затем наступило длительное молчание. Элен громко высморкалась. – Никак не могу успокоиться, слезы так и текут. Это от нервного напряжения. Как только подумаю о том, что этот мерзкий старик приказал убить Тома!

– А еще что произошло? – спросила Элизабет. – Том привез Ламун к больнице, а там его уже поджидали убийцы. А дальше?

– Какой-то неизвестный, я сама не знаю, кто именно, позвонил Рифу и рассказал о готовящемся нападении. Риф примчался к больнице как раз в ту минуту, когда еще можно было предупредить Тома. Он крикнул ему...

Элизабет почувствовала, как кровь отлила у нее от лица.

– Прямо на тротуаре произошла ужасная потасовка. Тому перебили нос, два ребра и ударом ножа ранили в грудь. – Голос Элен дрожал. – Но все могло быть гораздо хуже. Риф спас ему жизнь...

– И он тоже пострадал? – с трудом спросила Элизабет.

Элен заплакала.

– Его ударили ножом. Лезвие пробило поджелудочную железу. Его прооперировали час назад.

– Боже... – Комната пошла кругом перед глазами Элизабет. – Я должна его увидеть. Где он сейчас? В какой больнице?

– Он в частной клинике, но тебе сейчас туда нельзя. Подумай об Адаме! Я как раз сейчас иду в больницу. И обязательно увижусь с Рифом, а потом расскажу тебе, как он.

– Нет! – Элизабет отчаянно покачала головой. – Мне во что бы то ни стало нужно поехать туда самой!

Она бросила трубку и выскочила из комнаты.

– Что случилось, Бет? – Адам едва не столкнулся с женой в дверях. – Что за пожар?

Пытаясь ее успокоить, он положил свои руки на плечи Элизабет.

– Извини, Адам, – резко выдохнула она. – Мне срочно нужно съездить в Викторию.

Она выскочила из дома, успев схватить со стола сумочку и снять с бамбуковой вешалки свой жакет.

– Но что случилось?! – озабоченно крикнул Адам вслед жене.

Она отчаянно рылась в сумочке, пытаясь отыскать ключи от автомобиля.

– Отец Ламун откуда-то узнал, что его дочь закрутила роман с Томом. – Наконец она нашла ключи. – И подослал бандитов убить Николсона.

– Боже мой... – Лицо Адама побледнело.

Подбежав к входной двери, Элизабет повернулась к мужу, в ее глазах сквозила боль.

– Да с ним все в порядке, Адам. Только сломан нос да пара ребер. А в целом – более или менее сносно.

– Тогда не пойму, куда ты несешься? – Он сделал к ней несколько шагов. – Мы вместе могли бы завтра спокойно навестить его.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет! – чуть слышно произнесла Элизабет, понимая, что ничего сейчас не сумеет объяснить мужу и что каждая минута дорога. – Рифу тоже досталось. Его пырнули ножом. Час назад ему сделали операцию. – И, больше не оборачиваясь, Элизабет выскочила на улицу и побежала в гараж.

Несколько мгновений Адам не мог сдвинуться с места. У него было такое ощущение, словно ему только что дали под дых. Когда он добрался до дверей, машина Элизабет уже катилась из гаража на улицу.

– Бет! – крикнул он вдогонку, но было уже поздно. – Бет!

Он сделал несколько шагов по ступенькам крыльца, но понял, что это бесполезно, и остановился.

Завизжав шинами, машина Элизабет вывернула на Пикроуд. Он даже отсюда слышал натужный рев мотора.

Адам прислонился к одной из колонн, увитых зеленью. Что такое сказала Бет? Что она имела в виду? Скорее всего он просто-напросто ослышался? Как это уже случилось во время разговора с Алистером в баре. Стайка возмущенных сорок, встревоженная шумом умчавшейся машины, некоторое время носилась у него над головой. Эллиот?.. Неужели она с такой поспешностью ринулась в Викторию только потому, что Риф Эллиот попал в очередной переплет? Бессмыслица! Прямо чушь какая-то!

Он уже не слышал звука ее машины. Сороки наконец успокоились и расселись на ближайших деревьях. Нет, почему же чушь? Вовсе не чушь! Оказывается, он правильно понял тогда то, что говорил Алистер. Он ведь сам сообщил Алистеру, что они с женой уезжают из Гонконга именно из-за ее проблем. И Алистер, разумеется, сразу сообразил, что речь идет о проблемах, возникших у Элизабет из-за Рифа Эллиота.

Адам медленно прошел в дом. Его плечи ссутулились, руки были глубоко засунуты в карманы шерстяного кардигана. Алистер совершенно не выносил сплетен и никогда не опускался до пересудов в разговорах с третьими лицами. Но тем не менее ему было известно о страсти, овладевшей Бет, и об объекте этой страсти. А если Алистеру это было известно, наверняка и Элен знала. Не исключено, что знали Ронни и Жюльенна. Адам налил себе внушительную порцию виски. Как пить дать весь остров знает об этом!

Когда он поднимал бокал, его рука сильно дрожала. Никогда прежде он не испытывал такой сильной боли. Он даже не представлял себе, как можно жить с такой болью. Мир без Бет? Но это что-то невообразимое! Бокал упал на пол, на бледно-бежевом ковре расплылось большое пятно. Адам уткнулся лицом в ладони и отчаянно разрыдался.

Элен уже ждала подругу в холле больницы. Наконец та появилась.

– Ну как он? – озабоченно спросила Элизабет, подбегая к Элен. Ее глаза выдавали сильное возбуждение.

– Мне еще не разрешили побывать у него. Вероятно, он пока без сознания. Медсестра говорит, что нет причин для особого беспокойства и с ним обязательно все будет хорошо. Нож не задел легкое, и хотя поджелудочная железа повреждена, она говорит, что все быстро заживет.

Элизабет почувствовала такое облегчение, что у нее даже голова закружилась.

– Мне обязательно нужно увидеть его, Элен!

– Едва ли тебе разрешат. После операции прошло так мало времени!

В глазах Элизабет появилось какое-то незнакомое выражение.

– Мелисса уже знает? Кто-нибудь сообщил ей? Элен убрала с лица непокорные волосы.

– Не знаю. Может, ей позвонил кто-нибудь из персонала больницы. Меньше всего я сейчас думаю о Мелиссе.

– Но ей следует сказать! – с жаром произнесла Элизабет. – А я сейчас попытаюсь пробраться в палату. Сестра наверняка знает, предупредили ли Мелиссу.

– А если нет? – спросила Элен, и на ее прекрасном лице с немного тяжелым подбородком отразилось беспокойство.

– В таком случае мне придется сказать ей, – заявила Элизабет и, оставив удивленную подругу, решительно направилась к посту дежурной медсестры.

– Нет, мы еще ничего не сообщили миссис Эллиот, – сказала дежурная медсестра извиняющимся тоном. – Насколько я знаю, миссис Эллиот сейчас где-то на Новой территории.

– Да, они больше не живут вместе, – произнесла Элизабет и перевела взгляд на дверь палаты Рифа, как раз напротив поста дежурной сестры. – Она сейчас здесь, в своем доме, и ей обязательно нужно сообщить о случившемся.

– Ну разумеется... – Медсестра заколебалась. – Если вы из друзей миссис Эллиот, может, вы и сообщите ей? Ведь недолго испугать человека...

– Да, пожалуй, – сказала Элизабет, не сводя глаз с двери палаты Рифа. – Я непременно ей позвоню и все расскажу. После того как увижусь с мистером Эллиотом.

– Увы, но мистера Эллиота прооперировали всего два часа назад. К нему можно будет прийти не ранее чем через сутки, – любезно сообщила медсестра.

Элизабет повернула голову и выразительно посмотрела на нее.

– Пожалуйста, разрешите мне его увидеть! Я вовсе не хочу приезжать сюда завтра, когда, возможно, миссис Эллиот будет здесь.

Медсестра тяжело вздохнула. Впрочем, то был сочувственный и понимающий вздох. Ей и в голову не могло прийти, что прекрасная миссис Гарланд примчалась в больницу вовсе не из дружеских чувств к пострадавшему Эллиоту.

– Прошу вас! – настаивала Элизабет с явным нетерпением.

Медсестра, поколебавшись, сочувственно произнесла:

– Ну хорошо. Только не больше пяти минут. И не рассчитывайте, что он сможет вам о чем-то внятно рассказать. Он должен отойти от анестезии.

Элизабет торопливо пошла за медсестрой к палате. Риф, казалось, чувствовал себя превосходно.

– А, привет! – сказал он, едва завидев Элизабет у своей койки. – Я тебя люблю, Лиззи!

Слезы заволокли ее глаза.

– Я тоже люблю тебя, – мягко сказала она, пораженная бледностью его лица.

Он через силу усмехнулся.

– Чертовы бандюги! – выразительно прошептал Риф. – Ничего толком не умеют сделать! Собирались убить Тома, а чуть было меня не отправили на тот свет.

Элизабет взяла его за руку.

– Ну, чтобы тебя отправить, одних бандитов недостаточно! – с улыбкой сказала она.

Риф нежно пожал ей руку.

– Очень хорошо, что ты вернулась. Еще неделя, и я ринулся бы в Сингапур, чтобы привезти тебя. С Адамом или без Адама.

Она вспомнила, каким взглядом Адам провожал ее. Он был бледен и явно шокирован – ее страсть к Рифу была для него очевидной.

– Не думай об Адаме, – сдержанно сказала она. – Я больше никогда не оставлю тебя, любовь моя.

Сестра выжидательно стояла в дверях палаты.

– Пять минут истекли, миссис Гарланд, – сказала она. – Все посещения больного – в установленное время.

Элизабет пожала руку Эллиота.

– Мелисса еще ничего не знает. Я сегодня же вечером позвоню ей.

– Хорошо, – устало сказал Риф. – Она будет тебе признательна. Доброй ночи, моя славная Лиззи!

Она нехотя отняла у него свою руку.

– Спокойной ночи, любимый! – Она наклонилась и поцеловала Рифа, понимая, что с этой минуты ее жизнь неразрывно связана с ним. Больше нечего выгадывать и ловчить. Никого другого у нее быть не может.

Дверь за Элизабет закрылась.

– Так вы сообщите миссис Эллиот? – переспросила медсестра, стараясь не выказывать своего любопытства, которое, судя по всему, сжигало ее.

– Да. Если можно, я позвоню прямо от вас.

Сестра кивнула. Она будет слышать разговор и убедится, что супруга больного поставлена в известность о случившемся.

– Конечно. – Она указала Элизабет, куда идти. – Скажете телефонистке, чтобы соединили с городом.

Когда Элизабет вернулась в холл, Элен по-прежнему была там.

– Ну как Риф? – вскочив с кресла, поинтересовалась она. – Тебе разрешили увидеться с ним?

Элизабет кивнула.

– Пять минут. Так странно было видеть его бледного, слабого, на больничной койке.

– Но с ним все будет в порядке? – озабоченно поинтересовалась Элен, не в состоянии представить себе Рифа бледным и слабым.

– Да, непременно, – ответила Элизабет, когда подруги выходили на вечернюю улицу. – В конце недели его обещают выписать.

Голос ее звучал устало, будто Элизабет вдруг лишилась всех жизненных сил.

– Может, заглянем куда-нибудь и пропустим по рюмочке? – предложила Элен, отлично понимая состояние Элизабет. – В «Пенинсулу», например? Или в «Грипс»?

Элизабет покачала головой:

– Нет, Элен, мне надо домой. Я должна поговорить с Адамом.

Они остановились у машины Элизабет. Элен озабоченно посмотрела на подругу. В неверном уличном свете Элизабет казалась изможденной и едва ли не больной.

– Надеюсь, ты сейчас не собираешься рассказать ему о Рифе?

– Что рассказывать? И так все ясно, – устало произнесла Элизабет. – Он уже все знает.

На лице Элен отразился ужас. Элизабет нагнулась и открыла дверцу машины. Она совсем не хотела говорить с подругой об Адаме. Во всяком случае, сейчас не лучшее для этого время. А может, и вообще не следует говорить о нем с Элен.

– Ты так и не сказала мне, что с Ламун? – усаживаясь за руль, спросила Элизабет. – Ей тоже досталось?

– Нет. Во всяком случае, я думаю, что с ней ничего не сделали, – задумчиво произнесла Элен, мысли которой сейчас витали где-то далеко. Она не могла не думать об Адаме. Как воспримет он объяснение с женой? Из всех известных Элен мужчин Адам менее всего заслуживал подобного удара судьбы.

– Где она сейчас? – поинтересовалась Элизабет.

– Ламун? Понятия не имею. – Элен заставила себя не думать об Адаме. – И едва ли кто-нибудь ответит тебе на этот вопрос. Не уверена, что мы еще когда-нибудь увидим Ламун или услышим о ней.

Элизабет повернула ключ зажигания.

– Бедняга Том! – упавшим голосом сказала она. – Ну, доброй тебе ночи, Элен. Завтра непременно позвоню.

Стоя на тротуаре, Элен наблюдала за тем, как отъезжает машина Элизабет.

– Бедный Том! – прошептала Элен со щемящим сердцем. – И бедный Адам! Интересно, что он будет делать?

Элизабет быстро отъехала от больницы и помчалась по залитым неоном улицам Виктории, через городские площади к Гарден-роуд. Затем машина принялась взбираться на Пик. Улицы были почти безлюдны. Чем выше поднимался автомобиль, тем явственнее Элизабет различала бархатистую черноту морской воды в заливе и далекие мерцающие огни Цзюлуна. Призрачное оранжевое свечение поднималось над Пик-роуд. Она осторожно вела машину, помня о том, что слева по ходу движения – пропасть. Время от времени сквозь деревья проступали белые фасады домов. Элизабет раздумывала над тем, что она сказала Мелиссе по телефону.

Когда Элизабет позвонила, голос Мелиссы звучал как-то странно. Но как только она поняла смысл сказанного, он сделался озабоченным.

– Его можно сегодня увидеть? – неуверенно поинтересовалась она, вспоминая, дома ли сейчас шофер и повезет ли он ее в Викторию.

– Пожалуй, сегодня уже слишком поздно, – ответила Элизабет, испытывая некоторую неловкость. – Вы сможете увидеть его завтра.

Последовала долгая пауза, затем Мелисса спросила:

– Ну а вы уже видели его?

– Да, – грустно призналась Элизабет. – Да, мне удалось пробраться к нему.

Опять наступило молчание.

– Извините, но я никогда прежде не слышала вашего имени.

– Меня зовут Элизабет. Элизабет Гарланд.

На том конце трубки послышался неопределенный звук, затем Мелисса уныло сказала:

– Спасибо, что позвонили, Элизабет. Не уверена, что на вашем месте я поступила бы так же.

Она бросила трубку. Элизабет было все равно, что подумает об этом разговоре медсестра, которая внимательно впитывала каждое слово.

Дорога петляла, зажатая с обеих сторон аккуратно подстриженным кустарником и стройными соснами. Конечно, разговор с Мелиссой дался нелегко, но почему-то у Элизабет возникла симпатия к ней. Дома ей предстоит куда более неприятная беседа. Съехав с Пик-роуд, Элизабет направила свой «бьюик» прямо к крыльцу дома. В окнах, как она и предполагала, всюду горел свет. Поставив машину в гараж, Элизабет тяжело вздохнула и поплелась в дом, где ее поджидал Адам.

Глава 19

Жюльенна и Дерри плыли под парусом в лодке, скользившей по спокойной воде недалеко от мыса д'Агуийяр.

– Ума не приложу, как его не арестовали?! – спросил Дерри, и в его голосе послышалось восхищение. Он лежал, растянувшись у рулевого колеса. На Дерри не было ничего, кроме золотого креста на цепочке и белых шорт не первой свежести. – Ведь совсем недавно он с большим трудом отмылся от дела Джако. Как можно было после этого спокойно таскать с собой оружие, попасться с револьвером – и при этом выйти сухим из воды?!

Жюльенна прислонилась к борту, томно опустив руку в зеленовато-голубую воду.

– Риф знал, что тонги сидят в засаде, поджидая Тома. И кроме того, он не использовал револьвер по назначению – просто ударил одного бандита рукоятью. А как иначе можно было предотвратить нападение?

– Да, он не стрелял, – сказал Дерри, которого даже несколько умилила длинная фраза Жюльенны: «не использовал револьвер по назначению». – Из револьвера или стреляют, или не стреляют, так принято говорить, – объяснил он.

Жюльенна безразлично пожала плечами. На ней были светло-вишневые трусики, очень короткие, типично французского дизайна, и бюстгальтер приятного цвета зеленого яблока.

– Ну хорошо, пусть не стрелял. Разве это важно? Ему удалось предотвратить убийство Тома. И за это я ему чрезвычайно признательна, любовь моя!

Дерри вопросительно взглянул на Жюльенну. Хотя он и не был уверен, ему казалось, что в прошлом она была любовницей Тома. В любом случае не хотелось, чтобы после романа с Ламун Том вновь начал бы крутить с Жюльенной. Не знай себя Дерри так хорошо, он мог бы предположить, что по уши влюблен в Жюльенну. В действительности же он был попросту увлечен ею. Но даже и при таком раскладе потерять ее никак не входило в его планы. Он примирился с наличием у нее мужа, Ронни. Тут ничего не поделаешь. Но при одной только мысли о том, что Жюльенна окажется в постели у кого-нибудь еще, Дерри передергивало и его лоб покрывался холодной испариной.

– Иди-ка сюда, – негромко сказал он. Жюльенна вынула руку из воды и обернулась. Ее соски откровенно торчали сквозь тонкую ткань, и Дерри почувствовал растущее возбуждение.

Она лениво улыбнулась.

– Шлюпка – не самое удобное место для того, чем ты намерен заняться, cheri. Ты вымокнешь и исцарапаешься.

– Я получу удовольствие, а царапины – ерунда! – ответил он, и его ярко-голубые глаза сверкнули. – А ну перебирайся сюда, кому говорю...

Она хохотнула, поднялась и осторожно двинулась к нему, стараясь не поскользнуться. Шлюпка чуть заметно покачивалась у нее под ногами.

– Мне кажется, дорогой, – лукаво улыбаясь, сказала она, – что тебе следует быть исключительно осторожным.

Она опустилась на дно шлюпки у ног Дерри и обняла его за плечи.

– Интересно, сколько времени Рифу придется пробыть в больнице? – спросила она. – Кто-нибудь знает это?

– Едва ли.

Подул легкий бриз, и Дерри взглянул на парус, подумав, не следует ли его подтянуть. Ему не хотелось, чтобы шлюпка перевернулась как раз в тот момент, когда они будут заниматься любовью. Но налетевший было ветер успокоился, и парус вновь безвольно повис. Дерри удовлетворенно вздохнул.

– Мелисса приезжала туда к нему. Судя по всему, сейчас у них вполне нормальные отношения. Мне казалось, что, пока оформляется развод, они должны бы жить как кошка с собакой...

– Развод? – удивленно переспросила Жюльенна, касаясь щекой его плеча. Она посмотрела Дерри в глаза. – Я и не предполагала, что они собираются разводиться. Мне казалось, что Мелисса готовится опять съехаться с Рифом.

Дерри отрицательно покачал головой. Его выгоревшие волосы кудрявились от морской воды, и Дерри сейчас напоминал Жюльенне статую какого-то греческого божества.

– Она сейчас живет в их прежнем доме на Пике. Но Рифа там больше нет. Он, судя по всему, перебрался на свою квартиру в городе. Не представляю, как он будет там жить в тесноте, когда опять женится.

– Опять женится?! – Жюльенна резко вскочила с живейшим любопытством в глазах. – Неужели? Но это невозможно! Как он может вновь жениться?

– Почему бы и нет? – с легкой усмешкой ответил Дерри. – Но надеюсь, ты не связываешь с Рифом никаких собственных планов?

Она казалась не на шутку шокированной.

– О чем ты? Как же я могу? – Она поцеловала его в губы, сильно прижавшись при этом к его обнаженной груди. Дерри очень нравилась такая манера целоваться, но пылкость Жюльенны не сбила его с толку.

– А что это ты так разволновалась? – спросил он, отрываясь от ее губ.

– Просто мне известно, в кого он влюблен. Я никак не могу поверить, что она решится оставить своего мужа и выйти за Рифа Эллиота. Это потрясающе! Просто невероятно!

Вновь поднявшаяся бриз наполнил парус. Дерри не обратил на это никакого внимания.

– И в кого же? – живо поинтересовался он. – Я точно знаю, что не в супругу Марка Хэрли. Потому что она в последнее время выглядит отвратительно, а это верный признак неудачи в любви. Да и с китаянками я давненько Рифа не встречал.

– Не знаю, стоит ли говорить тебе, cheri, – игриво произнесла Жюльенна. – Не хочется прослыть болтушкой...

– Какое это имеет значение? – сказал Дерри, ловко просовывая руку в ее бюстгальтер. – Ну, так в кого же он сейчас влюблен? Говори, или я вышвырну тебя за борт!

Он принялся ласкать се напряженный сосок, стараясь возбудить Жюльенну.

– Не уверена, что ты занялся подходящим делом, – томно проговорила она, и ее взгляд подернулся желанием. – Но раз уж тебе так интересно...

Дерри потянулся губами к ее груди, и Жюльенна чувственно засмеялась.

– Это Элизабет Гарланд, cheri. Вот уж никогда бы не подумала, что она сможет отважиться на такой шаг! Элизабет мне всегда казалась типичной чопорной англичанкой! И вдруг такое безрассудство!

– Мы, англичане, – Дерри притянул Жюльенну к себе и прижал ее своим телом к полу, отчего его голос зазвучал глухо, – подчас бываем исключительно безрассудными. Исключительно! – И он принялся стягивать с нее трусики.

– Милый! – прошептала она, прижимаясь теснее к Дерри. Ее глаза были закрыты, губы призывно разомкнулись. – О, как хорошо, любовь моя... Как мне хорошо с тобой...

На следующий день Элен навестила Тома. Потом она приехала к нему в больницу еще раз. Она чувствовала чудовищную усталость. Том отказывался хотя бы еще на один день остаться в больнице, и Элен потребовалась вся сила убеждения, чтобы уговорить его. Его рана оказалась не слишком серьезной. Перебитый нос, после того как заживет, наверное, будет слегка деформирован, но добродушное лицо Тома и без того несколько грубовато, так что общее впечатление от этого едва ли изменится. Сломанные ребра перевязаны, а рана на груди зашита. Но его моральное состояние значительно уступало физическому.

– Я непременно должен увидеться с Ламун! – отчаянно сказал он Элен, увидев ее в своей палате. – Должен убедиться, что с ней все в порядке.

– Да ничего с ней не случится, – в который раз произнесла Элен. – Ты же сам мне говорил, что шофер просто оттащил ее подальше от места потасовки.

Том ударил кулаком по матрасу, его глаза гневно сверкали.

– А ведь она отчаянно сопротивлялась! С ней могло произойти все, что угодно! Придурок, что намеревался меня убить, чтобы полновластно распоряжаться дочерью, едва ли будет с ней церемониться. О, черт возьми! – Он взъерошил волосы. – А я, идиот, валяюсь здесь! И даже пальцем не в состоянии пошевельнуть, чтобы помочь ей!

– Да ведь тогда ты был почти без сознания! – убеждала его Элен. – Когда прибыла полиция, ты лежал без чувств под тем жутким китайцем, что придавил тебя к земле! Как же ты смог бы помочь ей?

Том свесил ноги с кровати и скорчился от боли в сломанных ребрах. Элен положила руки ему на плечи.

– Полежи спокойно, – твердо сказала она. – По крайней мере до завтрашнего утра ты должен остаться здесь. Да и потом не нужно торопиться. Ты же не сможешь явиться в дом к Шенгу и потребовать, чтобы он отдал тебе дочь! Ни к чему хорошему это все равно не приведет, сам отлично понимаешь.

– Но мне обязательно нужно знать, где она и что с ней! – отчаянно повторил он. – Я обязан это выяснить. Я во всем виноват: знал, что она рискует, и тем не менее настаивал на наших встречах.

– Ламун и сама прекрасно все понимала, – спокойно ответила Элен.

Том застонал от мыслей, которые теснились у него в голове. Он опасался, что Ламун уже нет в Гонконге, что он никогда больше не сможет увидеться с ней.

– Я пойду навещу Рифа, – сказала Элен, втайне удовлетворенная тем, что Том перестал настаивать на немедленной выписке из больницы. – У него немало друзей среди китайцев, и они расскажут, что было потом.

– А как его дела? – Глаза Тома стали печальными. – Сегодня утром я попытался пробраться к нему в палату, но у двери дежурит не медсестра, а сущий дракон. Она сказала, что у него доктор и что мне туда нельзя. Что до завтра мне его не увидеть.

– Наверное, такие инструкции ей дали полицейские, которые расследуют это дело, – сухо заметила Элен. – Скорее всего они заинтересованы в вашем раздельном пребывании здесь, а стало быть, даже мне может не повезти и я его не увижу. Полиция наверняка хочет допросить отдельно тебя и его.

– Они могут допрашивать нас до тех пор, пока не сдохнут! – резко воскликнул Том. – На нас напали, и мы защищались! Если бы Риф не крикнул и не предупредил меня, китайская свинья за милую душу проткнула бы меня ножом и ни один прохожий бы не заметил!

– А если бы Риф не вмазал этому лжеторговцу, когда первый нападавший промахнулся, то второй как пить дать покончил бы с ним, – произнесла Элен, лицо которой побледнело при одной только мысли, что Том едва не распрощался с жизнью. – Я очень надеюсь, что местные власти не предпримут никаких действий против Рифа. Он и так уже настрадался. И кроме того, хотя на суде, где его обвинили в умышленном убийстве, он держался молодцом, наверняка в глубине души переживал.

– Он многое принимает близко к сердцу, хотя старается делать вид, будто хладнокровен и невозмутим, – сдержанно заметил Том. – Под бесстрастной внешностью скрывается ранимая душа, уж я-то знаю.

– Ты прав, – устало согласилась Элен, собираясь уходить. Риф Эллиот действительно казался ей человеком большой души. Не случайно он спас жизнь Тому. Поэтому Элен было еще труднее в чем-то укорять Рифа.

– Значит, о Ламун пока никто ничего не знает? – поинтересовался Риф у Элен. Он лежал высоко на подушках, его лицо осунулось, глаза горели и казались темнее обычного.

– Во всяком случае, мне ничего не удалось узнать. Из всех моих знакомых ты единственный, у кого есть связи среди китайцев. Может, тебе удастся разузнать о ее судьбе?

– Попробую, – без малейшего энтузиазма откликнулся он. – Право же, я попытаюсь что-нибудь узнать. Но и без того могу догадываться, что скорее всего ее уже нет в Гонконге. Уверен, что отец отослал ее к каким-нибудь дальним родственникам. И она пробудет там до тех пор, пока ей не сумеют подыскать подходящего мужа.

– Бедняга Том! – Голубые глаза Элен стали печальными и потускнели. – Он так ее любит.

Элен подошла к окну и невидящим взглядом уставилась на улицу.

– Нет никакой надежды, что им когда-нибудь удастся пожениться, – апатично сказал Риф. – Для семейства Шенг и речи быть не может о смешанном браке!

Элен продолжала отсутствующе смотреть в окно.

– Господи, в каком идиотском мире мы живем! – с неподдельной горечью произнесла она. – Столько несчастий и недоразумений, которых так легко избежать. Например, давно, казалось бы, пришло время забыть о различиях в цвете кожи. Любовь – единственное, с чем следует считаться, только это важно. А разный цвет кожи – по-моему, такая глупость!

– Когда-нибудь все так и будет, но до этого еще нужно дожить, Элен.

– Ты полагаешь, такой день придет? – обернувшись к нему, спросила она. – Я не говорю сейчас об идеальном мире, а о том, что он просто-напросто сделается нормальным. В нем будут уживаться разные культуры, а о людях будут судить по их качествам, а не по социальному статусу или цвету кожи.

– Если большинство людей в мире захотят этого и согласятся хоть что-то предпринять, то этот день настанет, – рассудительно заметил Риф. – Но если в мире будут главенствовать Гитлер или японцы, ничего подобного не случится.

Элен устало улыбнулась.

– Господи, о чем это мы! Я ведь шла сюда, чтобы развеселить тебя, а не втягивать в грустные беседы.

– Ну так развесели, в чем же дело? – Он внимательно посмотрел на нее. – Кстати, где Лиззи, черт бы ее побрал? Со вчерашнего вечера я не видел ее, а после наркоза я был как боксер в нокдауне и даже толком не сумел разглядеть, как она выглядит. Надеюсь, сегодня она опять навестит меня?

– Может, она думала, что раз к тебе приедет Мелисса, то ей лучше не появляться? – предположила Элен. – Ты ведь в курсе, что Элизабет вчера вечером сообщила ей обо всем?

Риф чуть прищурился.

– А что Мелисса? Пришла – и ушла. Позвони Мелисса на пост дежурной сестры, та бы ей все рассказала. Где она, Элен? Кажется, ты что-то знаешь, но не говоришь мне?

Элен подумала, что нужно было бы подольше постоять у окна, чтобы не встречаться взглядом с Рифом.

– Понятия не имею, – ответила она, испытывая неловкость. – Вчера мы расстались с ней у больницы около девяти часов вечера. Я предложила ей пойти выпить чего-нибудь, но она... – Голос Элен дрогнул, и она мысленно обругала себя дурой.

– Она – что? – спросил Риф. Его ноздри раздувались, губы были плотно сжаты.

– Она сказала, что устала, – пояснила Элен. Риф проницательно уставился на нее, его темные глаза смотрели испытующе.

– Не пытайся мне врать, Элен! Почему это вдруг она не пошла с тобой вчера? Что именно она сказала?

Риф спас жизнь Тому. Хотя бы поэтому Элен не смела сейчас говорить ему неправду. Но ей очень хотелось соврать.

– Сказала, что должна поскорее поехать домой, чтобы объясниться с Адамом, – упавшим голосом наконец произнесла она.

– Объясниться с Адамом?! – спросил Риф, и его мускулистое мощное тело напряглось.

– Она сказала, что Адам и так уже знает о вашей связи. Я могу себе представить их разговор. Он ведь так сильно ее любит, и...

– Черт возьми! – Риф сбросил ноги с кровати, отчего игла капельницы легко выскочила из его руки.

– Посмотри, что ты наделал! – с ужасом вскричала Элен. – Лежи, ради Бога, и не двигайся! Не шевелись, я сбегаю за медсестрой!

– Да на черта мне медсестра! – выкрикнул он, но от резкого движения голова у Рифа закружилась и он почувствовал сильную слабость. Элен кинулась к двери, чтобы позвать кого-нибудь из персонала.

Дежурная медсестра тут же прибежала в палату. Увидев пепельно-белое лицо Рифа, она тотчас же распорядилась:

– Спасибо, миссис Николсон, что позвали меня, но теперь вам лучше уйти. Мистер Эллиот очень слаб, гораздо больше, чем сам полагает.

– Позвони Лиззи! – попросил Риф, обратившись к Элен. – Передай, что я очень хочу ее видеть. Скажи, что, если она не приедет ко мне, я сам к ней приду!

– Не раньше, чем получите мое разрешение, – непреклонно сказала медсестра.

Элен улыбнулась. Она не была уверена, что Рифу доводилось когда-нибудь выслушивать столь резкие возражения. Но, чувствуя, что вот-вот разразится гроза, Элен поспешила ретироваться. В холле она подошла к телефону-автомату и набрала номер Элизабет.

– Мистер Гарланд и мисси Гарланд – они сейчас вне дома, – ответил Чан, прежде чем Элен успела вымолвить хоть слово. – Пожалуйста, позвоните в другое время.

– Передайте, пожалуйста... – начала было Элен, но Чан уже положил трубку.

Взволнованная Элен отошла от телефона. Прежде слуга Гарландов по телефону был куда учтивее и обстоятельнее. Наверняка грубость Чана объясняется тем, что он говорил неправду. Адам и Элизабет должны быть сейчас дома, но не хотят отвечать на звонки. Она села за руль своей машины и попыталась представить, что происходит в доме Гарландов. И не следует ли прямо отсюда поехать к ним.

Жюльенна шла по больничному коридору, кокетливо крутя бедрами. Она направлялась в палату Тома. Ее рыжие волосы блестели, глаза лучились жизнелюбием и нежностью. На ней был костюм ярко-лимонного цвета, туго схваченный в талии. Юбка плотно облегала бедра, подчеркивая их. В вырезе жакета виднелись округлая грудь, шелковистая загорелая кожа и золотая цепочка с небольшим бриллиантовым кулоном.

– Мне бы хотелось видеть мистера Тома Николсона, – обратилась она к дежурной сестре.

Медсестра отлично знала, какой репутацией пользовалась Жюльенна.

– Ну разумеется, – ответила она, при этом ее голос оставался предельно нейтральным, не выдавая потаенных мыслей. – Сюда, пожалуйста.

Туфли на очень высоком каблуке громко стучали при каждом шаге Жюльенны.

– Как состояние мистера Эллиота? – спросила она у сестры, пробегая глазами прикрепленные на дверях палат фамилии пациентов. – Надеюсь, он выздоравливает?

Сестра повернула голову и встретилась взглядом с Жюльенной.

– Да, – ответила она, пытаясь угадать, кто из двоих мужчин больше интересует посетительницу и каковы в действительности ее отношения с тем и другим. – Ему просто нужно как следует отлежаться.

Если в тоне сестры и звучала ирония, Жюльенна ничего не заметила.

– Vous aves etetrisgentille[8], – сказала она, когда сестра открыла перед ней дверь в палату Тома. Действительно, сестра была предельно корректна. Как только Жюльенна увидела Тома с забинтованной грудью, улыбка сползла с ее лица.

– О, бедняжка! – воскликнула она и кинулась к его койке, наполнив палату запахом французских духов.

Том был чрезвычайно обрадован появлением Жюльенны. Вот уже два года как закончился их давнишний роман, но в отличие от большинства женщин Жюльенна умела не только любить мужчин, но и дружить с ними. Поэтому Николсон всегда относился к ней с симпатией.

– Ну как ты? – озабоченно спросила она, беря его за руку. – Ничего страшного?

– Все хорошо, Жюльенна, – сказал он, хотя его вид не соответствовал бодрому тону. – Пара сломанных ребер да перебитый нос – только и всего.

Жюльенна не обратила внимания на стоявший у койки высокий стул и уселась прямо на постель.

– Не сказала бы, что ты отлично выглядишь, cheri, – произнесла она, и при этом ее кошачье личико сделалось строгим и даже несколько печальным. – У тебя довольно Несчастный вид.

– Вот именно! – Переживания последнего времени и опасения за судьбу Ламун отразились на лице Тома, его губы были крепко сжаты. – Ты уже знаешь о нас с Ламун?

Жюльенна кивнула. Ей рассказала Элен, и случившееся не удивило ее. Она отлично понимала, что такой темпераментный мужчина, как Том, не может обходиться без женщины. Но он никогда не приходил с дамой на вечеринки и пикники, поэтому напрашивался вывод, что его любовница скорее всего китаянка.

– Мне очень жаль, что так вышло, – искренне сказала Жюльенна. – Но ты ведь должен был понимать, что у такого союза нет будущего, Том. Девушки вроде Ламун Шенг... Не представляю, как вам столько времени удавалось встречаться тайком?

– Гарланды приютили нас, мы встречались в их летнем домике, – хмуро ответил Том.

– Не может быть! – воскликнула Жюльенна, и ее темные глаза изумленно расширились. – Вот уж никогда бы не поверила! Мне Гарланды всегда казались такими чопорными и правильными. А теперь я вижу, что в глубине души Адам – настоящий романтик. А что касается Элизабет... – Жюльенна замолчала.

Том удивленно взглянул на нее, не догадываясь, почему она остановилась.

– А что Элизабет? – спросил он, понимая, что за молчанием Жюльенны скрыта тайна.

– Она любит Рифа, – без околичностей ответила Жюльенна. – Дерри сказал, что Риф даже собирается жениться на ней.

Том уставился на Жюльенну.

– Не могу поверить! – вымолвил он наконец. Жюльенна пожала плечами.

– Не буду переубеждать тебя, cheri, но, судя по всему, это сущая правда. И потому совсем скоро наш бедный Адам почувствует себя очень несчастным.

– Вот черт... – выдохнул Том, все еще не смея поверить в услышанное. – Подумать только: Риф и Элизабет! Мне подобное и в голову не могло прийти!

– Это у них уже давно, – тоном сведущего человека произнесла Жюльенна. – Еще до дня рождения маленького Джереми.

– Черт возьми... – повторил Том. Он был так поглощен своими отношениями с Ламун, что не потрудился даже задуматься о личной жизни своего друга. – Бедняга Адам...

Жюльенна взяла его за руку.

– Постарайся не думать о Ламун, cheri. Но ты, наверное, будешь чувствовать себя очень одиноким.

Лицо Николсона сделалось жестче.

– Я не могу смириться с этой мыслью, Жюльенна. Мне обязательно нужно увидеться с ней! Черт бы все побрал! И я обязательно ее увижу!

Жюльенна покачала головой.

– Нет, cheri, – печально произнесла она. – Я не уверена в этом. Думаю, что твоя Ламун сейчас уже очень далеко отсюда.

Жюльенна поднялась и с явным сожалением посмотрела на Тома.

– Если почувствуешь себя одиноко, позвони мне. Бывшие любовники всегда могут поддержать и утешить друг друга, не так ли?

Несмотря на боль в груди, Том выдавил улыбку. Он отлично понимал Жюльенну.

– Вот уж поистине не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, – ответил он, хотя его душа так и разрывалась от недостижимости Ламун. – Кто знает, может, я и вправду позвоню тебе.

В ответ она улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй.

– До встречи, – сказала Жюльенна, искренне надеясь, что Том позвонит ей. – Храни тебя Господь!

Вечерело, и уже включили свет в коридоре больницы. Жюльенна пошла к сестринскому посту. Она немного замешкалась у двери палаты, где лежал Риф. Жюльенне очень хотелось увидеть его, пусть всего лишь на минутку. Неподалеку, за стеклянной перегородкой, сидела за рабочим столом медсестра и смотрела на посетительницу с явным интересом.

На лбу Жюльенны обозначилась чуть заметная морщинка. Вряд ли Риф будет возражать, если она заглянет и поинтересуется, как у него дела. Но наверняка Жюльенна сказать не могла. Реакция Рифа всегда была непредсказуема. Именно поэтому он и притягивал Жюльенну. Она отлично знала, как на ее слова могут отреагировать, скажем, Ронни, или Дерри, или даже Том Николсон. Но Эллиот отличался от других мужчин. И если сейчас он хотел быть один, Жюльенне вовсе не улыбалось оказаться в унизительном положении посетителя, которому с порога указывают на дверь.

– Ладно, как-нибудь в другой раз, cheri, – прошептала она и, улыбнувшись самой себе, отправилась по коридору к лестнице. Элизабет оказалась весьма прыткой, но Жюльенна была на нес не в обиде. Пусть Элизабет решила сжечь за собой мосты, это в конце концов ее дело. Жюльенна на ее месте скорее всего поступила бы точно так же. Хотя как знать? Она была замужем за Ронни, а не за Адамом. Ронни был ей по душе, с ним никогда не было скучно.

Жюльенна сбежала в холл по последнему пролету лестницы. Она испытывала сексуальное возбуждение, а у Ронни в семь встреча с Алистером в «Пенинсуле». И если она хотела застать мужа дома, следовало поторопиться.

Адам уставился на Элизабет, только что вошедшую в гостиную. Он выглядел изможденным, осунувшимся и сразу постаревшим.

– Ты любишь этого человека, насколько я понимаю? Не так ли? – без околичностей произнес он.

– Да.

Это слово произвело эффект разорвавшейся бомбы. Она видела, как Адам покачнулся, хотя и сохранил равновесие. Он стоял у камина, сжимая в руке трубку, которая давно потухла.

– Адам, мне, право же, очень жаль, – упавшим голосом произнесла Элизабет, делая шаг ему навстречу. – Очень жаль, что все так случилось.

Он жестом остановил ее.

– Нет! – произнес он, и это слово прозвучало как вопль исстрадавшегося человека, душе которого не найти успокоения. – Не смей приближаться ко мне, Бет! Не прикасайся ко мне! Я этого не вынесу! Видит Бог, не вынесу!

По ее лицу потекли слезы.

– Сядь, Адам. Позволь я сделаю тебе что-нибудь выпить.

– Черт побери, ничего мне не нужно! – закричал он, теряя самообладание. – Я хочу сохранить то, что у меня было всегда! Я тебя люблю, Бет! – Он крепко зажмурился. – Ты мне нужна, – упавшим голосом повторил он. – Ты единственный человек, который мне необходим. Видит Бог, Бет, я не представляю, смогу ли жить без тебя. Ты мне нужна еще с тех пор, как была ребенком.

Она подошла к Адаму и, взяв его под руку, подвела к креслу.

– Сядь, – мягко сказала она.

Он покорился, а она взяла графин и налила ему изрядную порцию бренди.

– На, выпей. – Она с усилием вложила бокал в руку мужа. – О, Адам, дорогой, если бы ты знал, как я старалась, чтобы ничего этого не случилось!

Он одним махом выпил бренди и со стуком поставил бокал.

– Стало быть, ты пыталась остаться со мной? – с неожиданной горечью произнес он. – Ты пыталась меня любить? Не его, а именно меня?! – От горя и негодования его лицо сделалось пепельно-серым. – Никак не могу понять, Бет! Мне казалось, что мы с тобой так счастливы...

– Мы жили... ну, впрочем, и сейчас тоже...

Она хотела сесть у его ног, но Адам с неожиданным проворством подался вперед и сильно схватил ее за запястья.

– В таком случае – почему?! – выкрикнул он. – Ради Бога, объясни же мне: почему?!

Он сделал ей больно, но у Элизабет не было сил вырваться.

– Я и сама не знаю почему! – искренне воскликнула она. – Но когда я с ним, такое чувство, будто у меня настоящая, наполненная, разнообразная жизнь. Словно он – часть меня самой. Я постоянно хочу быть рядом с ним. – Она увидела, как исказилось лицо Адама, но уже не могла остановиться. – Я хочу делить с ним жизнь...

Резко разжав руки, он заставил Элизабет опуститься на колени, до того неожиданным оказалось его движение.

– Ты с ума сошла! Мужчины вроде этого Эллиота никогда не женятся на тех, с кем спят! Ты для него ничего не значишь! Совершенно пустое место! Он не любит тебя, Бет! Это я, я, я люблю тебя!

Опершись о кресло, она поднялась. Слезы текли ручьем по ее лицу, падали на платье, на руки. Она ненавидела все, что происходило между ней и Адамом, ненавидела себя за то, что огорчает его.

– Это не совсем так, Адам. Он очень любит меня. И хочет, чтобы я была рядом.

Адам дернулся, словно его ударили.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь... Не хочешь же ты сказать, что намерена уйти от меня только для того, чтобы жить с ним? С человеком, который понятия не имеет о верности? С человеком, который, в сущности, является убийцей?

В комнате неожиданно наступила тишина. Элизабет чувствовала себя будто на сцене. Казалось, происходящее было спектаклем. Силы внезапно покинули ее, и она усталым голосом произнесла:

– Мне придется уйти от тебя, Адам.

Он непонимающе уставился на нее. И она вынуждена была с обезоруживающей откровенностью добавить:

– У меня будет ребенок от него.

Адам зарычал, как лев в джунглях. Как слепец, он выставил перед собой руки, ему срочно нужно было сесть.

– О нет... нет... не могу поверить... Я отказываюсь в это верить!

Она подошла и оперлась о край камина.

– Я сама не представляю, что делать, – опустошенно сказала она. И это прозвучало не как призыв о помощи, а как обычная констатация факта. – Риф ведь еще ничего не знает. Но что бы я ни решила, здесь оставаться я не намерена, имей это в виду, Адам. Я перебираюсь в «Пен».

Убитый, он качал головой, не в силах произнести ни слова. Как только Адам смог, он сказал:

– Нет, в этом нет необходимости, Бет! Оставайся здесь, со мной!

– Я не могу, – ответила она, чувствуя, как при каждом слове ее сердце готово разорваться от горя.

Элизабет подошла к Адаму, опустилась перед ним на колени и взяла его ладони в свои.

– Так вышло. Я даже не смею надеяться на твое понимание случившегося. Но я люблю тебя. И всегда любила!

Лицо Адама осунулось, как у потерявшего все игрока. От душевных страданий он казался старше, чем обычно.

– Но любишь не так, как его, да?

Она сжала его ладони.

– Нет, его я люблю совершенно иначе. Какое-то время оба молчали. Наконец Адам сказал:

– Не уезжай, Бет. – В его голосе звучало отчаяние. Она подняла на него глаза.

Было очевидно, что в душе Адама происходит огромная внутренняя работа, что он пытается смириться с самым большим поражением в своей жизни.

– Риф еще не знает о ребенке? И не говори ему! Никому не говори об этом!

– Извини, Адам, я не вполне тебя понимаю.

Он с такой силой сжал ее руки, что Элизабет даже поморщилась от неожиданной боли.

– Это будет наш ребенок, наш с тобой, Бет! И отцом его буду я. Мы сможем и дальше жить вместе, как жили прежде. Мы ведь были счастливы, Бет! Ты сама столько раз это говорила! Пожалуйста, дорогая, не уходи. Останься, прошу тебя. Позволь мне заботиться о тебе и малыше!

Она разрыдалась. Безудержный плач сотрясал все тело Элизабет. Она всегда знала, что Адам любит ее. Но теперь поняла: его любовь так сильна, что он готов простить ей даже измену. Он предлагал ей все, что был в состоянии предложить. Но это уже было ни к чему. Что бы сейчас ни предлагал Адам – все было тщетно! Их совместная жизнь подошла к своему логическому концу. Она была погребена под ковром из цветов гибискуса.

– Нет, – с явным сожалением прошептала Элизабет, с усилием поднимаясь на ноги и думая о том, дарует ли ей Господь достаточно долгую жизнь, чтобы в конце земного пути она сама могла простить себя. – Я и сейчас считаю тебя самым добрым и любящим мужчиной в мире, Адам, но остаться не могу. Не могу дальше жить с тобой под одной крышей. И сегодня же перебираюсь в «Пен».

Он не шевельнулся. Не попытался даже подняться с места. Мир Адама внезапно обрушился. Бет уходит, и он не в силах остановить ее.

– Я люблю тебя, – безучастным голосом произнес он, наблюдая за тем, как Элизабет идет к двери. – Видит Бог, я и сейчас люблю тебя, Бет!

Взявшись за ручку, она покачнулась, но устояла на ногах и решительно вышла из комнаты, ничего не видя перед собой от застилавших глаза слез. Уложив вещи в один чемодан, она отнесла его вниз, не желая просить об этом Чана или Мей Лин. В холле она немного задержалась. Дверь в гостиную по-прежнему оставалась закрытой. Но Элизабет даже не подошла к ней. Что она могла сейчас сказать Адаму? Самое ужасное, самое чудовищное в их прощании было в том, что при всем ее добром отношении к Адаму в глубине души она ни на секунду не усомнилась в правильности принятого ею решения. Она вышла из дома и по белеющей в темноте гравийной дорожке пошла к гаражу.

– Боже, не могу поверить! – вскричала Элен с непритворным изумлением.

Было девять часов утра. Она приехала из Цзюлуна, чтобы увидеться с Элизабет или, если той нет, с Адамом. Ее очень обеспокоил отказ Чана позвать Элизабет к телефону.

От Адама сильно несло перегаром. Его домашний пуловер выглядел так, словно Адам в нем спал.

– Увы, это правда, – убитым голосом произнес Адам. – Она в «Пенинсуле».

– Но она вернется! – с отчаянной решимостью, которая должна была убедить Адама в правоте ее слов, воскликнула Элен. – Обдумает все спокойно – и обязательно вернется.

Адам отрицательно покачал головой.

– Нет, – твердо ответил он. – Не вернется она, Элен, не вернется. – Помолчав, он добавил: – Она от него беременна.

– Боже правый... – Элен уставилась на него. Шок был таким сильным, что ей едва не сделалось дурно. – О, Адам, дорогой... Мне, право, жаль...

– Я не нуждаюсь в жалости, – сурово заметил он. – Мне нужна Бет. Нужно, чтобы она ко мне вернулась. – Адам с надеждой взглянул на Элен. – Поговори с ней! Постарайся ее образумить! Я уже сказал ей, что ребенок не помеха. Лишь бы она сама вернулась ко мне, все остальное не имеет значения.

– Я непременно поговорю, – ответила Элен довольно неуверенно. Наверняка Элизабет поступила так вовсе не с бухты-барахты, а если она еще и носит ребенка от Рифа, то Элен едва ли сможет уговорить подругу вернуться к законному мужу. – Ты пока займись собой, – сказала она Адаму. – У тебя сейчас ужасный вид. Прими душ, переоденься, а потом мы с тобой позавтракаем. Я попрошу, чтобы Чан сварил яйца и накрыл на стол.

– Спасибо, Элен, – благодарно сказал он. Как ни тяжело было ему, он понимал, что если что-то ему сейчас и нужно, то именно такое материнское отношение и покровительство.

Адам медленно вышел из комнаты, больше обычного припадая на раненую ногу. Она обратила внимание на эту усилившуюся хромоту.

– Черт бы тебя побрал, Риф Эллиот, – прошептала она. – Что бы тебе влюбиться в Жюльенну или в кого-нибудь другого... Тогда не было бы никаких разбитых сердец.

Глава 20

Элизабет обосновалась в «Пенинсуле». Измученная, почти без сил, она попросила дать ей одиночный номер, предупредив, что может прожить в отеле довольно долго. Она была уверена, что Риф, узнав о ее переезде, будет настаивать, чтобы она перебралась к нему. Но переезжать к Рифу она не собиралась. Во всяком случае, пока. Она ушла от Адама не для того, чтобы сразу переселиться к другому мужчине. Она покинула его потому, что не могла более хранить ему верность, на которую он имел полное право рассчитывать.

Она устало прошлась по комнате. Выложила туалетные принадлежности на полочку в ванной комнате. Бросила на постель ночную рубашку. На туалетном столике стоял графин с холодной водой. Элизабет налила себе стакан и с удовольствием выпила. Она не хотела, чтобы ее сейчас беспокоили служащие отеля. Не нуждалась она ни в еде, ни в спиртном. Ей хотелось только спать и спать.

Она медленно разделась. От слез ее лицо осунулось, голова сильно болела. Повесив одежду на спинку стула, она с удовольствием приняла прохладный душ и легла.

Вот она и ушла от Адама. Ее усталый мозг жаждал забыться спасительным сном. К счастью, наступила ночь и этот ужасный день закончился. Движение по Солсбери-роуд понемногу стихло. Она сделала единственное, что и должна была сделать: прямо объявила Адаму о своей любви к Рифу. Сказала и о своей беременности. Она обязательно родит ребенка. Улыбнувшись при этой мысли, Элизабет закрыла глаза и тотчас же заснула.

На следующее утро она не сразу отправилась в больницу. Вместо этого поехала на Натан-роуд, в квартиру Ли Пи. Если уж начинать новую жизнь, то следует во главу угла поставить музыку. Слишком долго Элизабет была вынуждена оставлять ее на задворках.

Она была бледна и выглядела нездоровой, но ее глаза горели тем огнем, который маэстро сразу и безошибочно почувствовал. Не желая терять времени и не сказав ни слова по поводу ее затяжного отсутствия, он счел благоразумным промолчать.

Ли Пи сразу же пригласил ее к роялю, но вовсе не для того, чтобы она что-то играла, как в прошлый раз. Он начал с азов.

– Сыграйте мне ре-мажорную гамму в двух октавах, – сказал он. – Так легато, как сможете.

После первого же звука он остановил ее.

– Нет, нет, сесть вы должны по-другому. Вот так, хорошо. Ну а теперь еще разок.

Именно это ей и было нужно. Три часа кряду она играла и думать забыла об Адаме. Забыла и о Рифе. Даже о своей беременности.

Когда пришло время обеда, они перекусили рисом с рыбой. Элизабет рассказала Ли Пи, что всегда считала чрезвычайно трудным Второй фортепианный концерт Бартока. В ответ Ли Пи улыбнулся, и на какое-то мгновение его лицо покрылось множеством морщинок.

– Нет трудных музыкальных произведений, Элизабет. Все зависит от опыта, от квалификации пианиста.

Она улыбнулась, понимая его правоту. Ей доставляла удовольствие сама мысль о том, что она опять работает, серьезно занимается музыкой и, возможно, добьется больших успехов.

– Вы придете завтра? – спросил он, провожая Элизабет до двери.

– Я буду приходить ежедневно, – ответила она, и ее прекрасное лицо в эту минуту очистилось от следов душевных мук. Она чувствовала себя уверенно, голова была ясной.

– Но запомните, – предупредил он, – запомните, что во время концерта следует думать о темпе: он не должен быть слишком медленным, в противном случае произведение развалится на ряд обособленных фрагментов. Но и слишком быстрый темп не подойдет – в этом случае все звучит отрывисто. – Он улыбнулся и стал похож на гнома. – До завтра. Всего хорошего.

Как всегда во второй половине дня, на улицах было полно народу. Она отправилась к парому, чтобы оказаться в Виктории. На душе у нее полегчало. Жизнь больше не казалась ей грудой разбитых черепков. Она обретала смысл и форму, и у Элизабет исчезло чувство, что ее судьбой распоряжается кто-то посторонний. Она сама решала, что делать, как поступить, и от этого возникало приятное чувство свободы.

Когда Элизабет входила в больницу, она ощущала давно забытое чувство уверенности и полноты жизни. Широкая юбка цвета нильской воды шелестела, приятно касаясь ее ног.

– Как себя чувствует сегодня мистер Эллиот? Ему лучше? – спросила она дежурную медсестру.

Та чуть заметно приподняла бровь. Именно" потому, что миссис Гарланд пришла так поздно, а не появилась с самого утра, мистер Эллиот категорически потребовал, чтобы его выписали еще до обеда.

– Если не обращать внимания на его выходки, все остальное более или менее, – сухо заметила она.

Элизабет улыбнулась. Да, Риф-пациент был явно не подарок.

– Я могу его увидеть?

– Чем скорее, тем лучше, – ответила медсестра. – Но если он будет настаивать на немедленной выписке, постарайтесь его переубедить. Ему следует полежать у нас еще по крайней мере неделю.

Элизабет понимающе кивнула и пошла в палату Рифа.

При звуке открываемой двери он тотчас же обернулся.

– Ну и как прикажешь это понимать, черт побери?! – Но по его взгляду Элизабет поняла, что его гнев не вполне искренний. Глаза Рифа радостно лучились, он был несказанно рад наконец-то увидеть ее. – Проклятие, уже почти шесть часов вечера!

– У меня было много дел, – ровным голосом сказала она, подходя и чинно усаживаясь на край венского стула рядом с больничной койкой.

– Ближе, женщина! – рявкнул он. – Так, чтобы я мог до тебя дотянуться!

Она подчинилась его требованию, и, несмотря на то что он лежал под капельницей, а его грудь была плотно забинтована, некоторое время им было не до разговоров. Когда же она наконец сумела оторваться от Эллиота, то неуверенно сказала:

– А у меня есть для тебя новость.

– Я знаю.

Она сидела на краю его постели, и он не выпускал ее ладони из своих рук.

– Адаму все про нас известно. Элен рассказала мне. В облике Рифа читалось нескрываемое удовлетворение.

Элизабет отняла у него свои руки, поднялась и отошла к окну.

Брови Рифа сошлись на переносице.

– В чем дело, Лиззи? Все равно рано или поздно он обязательно бы узнал. В чем же дело?

– Я не хотела обрушивать на него это известие так внезапно, это было ужасно... – Она немного помолчала, затем добавила: – Я ушла от него. У меня не было выбора. Теперь я снимаю номер в «Пенинсуле».

В душе Риф ликовал, но вовремя сообразил, что Элизабет далеко не все ему сказала, и замер в ожидании.

Наконец она обернулась и взглянула ему в глаза. Падавший в окно солнечный свет серебрил концы ее волос.

– У меня будет ребенок, – просто произнесла она. Риф даже не спросил, от кого. Да в том и не было нужды.

– Ну ты и чертовка! – восторженно воскликнул он. – Ну-ка иди поближе, чтобы я мог поцеловать тебя.

На ее губах появилась робкая улыбка.

– Ты рад?

– Подойди поближе, сама узнаешь! – сказал он, протягивая свободную руку. Он сгреб Элизабет в объятия и притянул к себе. – Но почему, скажи на милость, ты вдруг решила перебраться в «Пенинсулу»? Нужно было прямиком ехать на мою квартиру!

– Нет, – сказала она и чуть заметно отстранилась, – нет, Риф, я пока не собираюсь переезжать к тебе.

Он уставился на нее как на сумасшедшую.

– А в чем дело? Или моя квартира слишком велика?

Элизабет отрицательно покачала головой.

– Размеры тут ни при чем. Дело в том, что я не хочу поступать скоропалительно: только что ушла от Адама – и тотчас же перебралась в дом другого мужчины. Не знаю, поймешь ли ты...

– Ничего не понимаю, – нахмурившись, признался он. – Я хочу, чтобы ты была со мной постоянно, каждую минуту, непрерывно. Ты ведь тоже хочешь всегда быть со мной? У нас будет ребенок. И тем не менее ты будешь жить в «Пенинсуле», а я – в своей квартире. Что за глупость!

Она так и думала, что Риф не сумеет ее понять.

– А я не считаю это глупостью, – негромко сказала она, – потому что мне это нужно.

– Что нужно? Спрятаться от всех? – мрачно поинтересовался он. – В таком случае я в этом тебе не помощник.

Она улыбнулась.

– Как бы там ни было, а тебе придется смириться с моим решением.

Весь ее облик дышал такой уверенностью и решительностью, что Риф понял: спорить бессмысленно. Во всяком случае, спорить теперь.

– И как же ты со всем справишься? – поинтересовался он, вспомнив о ее ахиллесовой пяте. – «Пен» – очень дорогой отель, разорит кого угодно. Адам вряд ли будет оплачивать твои счета, да и я не собираюсь этого делать.

Улыбка Элизабет стала еще шире.

– Никому из вас не придется за меня платить, если уж на то пошло, – с явным удовлетворением произнесла она, чувствуя, что возможность произнести подобную фразу улучшила ее настроение. – Отец оставил мне достаточно средств, чтобы я смогла позволить себе некоторые удовольствия.

– Черт бы его побрал в таком случае! – воскликнул Риф, и его глаза опять недобро сверкнули.

Он почти не сомневался, что отказ Элизабет переехать к нему будет приятен Адаму Гарланду. Вообще-то независимая в финансовом отношении женщина, которая вольна поступать, как ей вздумается, – та еще штучка. А судя по всему, Элизабет собиралась жить так, как ей хотелось.

– А кто был твой родитель? – с любопытством поинтересовался Риф. Элизабет несколько раз рассказывала ему об отце, но ни разу почему-то не назвала его по имени.

– Джером Кингсли.

Риф нахмурил лоб, стараясь вспомнить.

– Кингсли... Кингсли... – пробормотал он себе под нос. Внезапно его лицо просияло. «Ах, ну да, конечно! Тот самый Джером Кингсли, которого в тридцатых годах считали на редкость удачливым финансистом. Неудивительно, что Элизабет не слишком-то переживала по поводу оплаты счетов в "Пенинсуле"». – По крайней мере, – сказал он, притягивая Элизабет к себе, – ты выходишь за меня не из-за денег.

– Я и не собираюсь пока выходить за тебя замуж, – улыбнулась она.

Риф благодушно рассмеялся.

– Еще как собираешься! И как только удастся убедить Адама дать тебе развод, тогда же все и сообразим. Как думаешь, нельзя ли тебе сейчас расстегнуть несколько пуговок? У меня грудь болит от ножевой раны. И мне просто необходимо увидеть твой бюст, чтобы отвлечься от грустных размышлений на больничной койке.

– Ничего не понимаю, – сказала пораженная Жюльенна. – Риф вышел из больницы и живет сейчас в Виктории. А ты оказалась в одноместном номере в «Пенинсуле»! Все это кажется мне каким-то сумасшествием и ерундой!

– Мне уже говорили об этом, – с легкой усмешкой произнесла Элизабет.

– Разве Риф не хочет, чтобы ты перебралась к нему? – поинтересовалась Жюльенна, стараясь подбирать слова, чтобы ее вопрос не показался слишком бестактным.

Они сидели в Плавательном клубе, отдыхая за коктейлем.

– Хочет, – ответила Элизабет. – Не делай такого лица, Жюльенна. Если я и живу в «Пене», то только потому, что мне так хочется.

– А вот я бы не согласилась ни за что на свете! Особенно в одиночном номере, – выразительно сказала Жюльенна и посмотрела на лежащую в шезлонге Элизабет в мокром купальнике. – Знаешь, – раздумчиво сказала она, – я не уверена, что для тебя полезно и далее оставаться в «Пенинсуле». Мне кажется, в последнее время ты слишком много ешь.

Элизабет усмехнулась. Жюльенна еще ничего не знала о ее беременности.

– Пожалуй, – удовлетворенно ответила она и, скосив глаза, посмотрела на свой живот. – Скорее всего, Жюльенна, ты права.

Последние три недели промелькнули для Элизабет как одно мгновение. Если адюльтер был в Гонконге совершенно обычным делом, то уход жены от мужа – событием из ряда вон выходящим. То, что Элизабет ушла из дому, для многих было потрясением, но немало людей были и просто шокированы ее необычным поступком. Леди Гресби решительно вычеркнула Элизабет из списка гостей, приглашаемых в ее дом, – да и не одна она поступила подобным образом. Лей Стаффорд был чрезвычайно смущен, случайно столкнувшись с Элизабет в «Гонконг-клубе». Многие из тех, кого Элизабет числила в друзьях, теперь откровенно избегали ее и при встречах уклонялись от разговоров. Впрочем, ей было наплевать. Она жила своей жизнью, а самые близкие друзья оставались ей верны.

– Адам сказал, что ты просишь у него развода. – Алистер встретился с Элизабет за обедом в «Парижском гриле». – Стоит ли так поступать? Зачем спешить, Элизабет? Ведь речь идет об очень серьезном шаге.

– Да, шаг серьезный. Но ведь и вынашивать ребенка, зачатого не от Адама, – тоже дело непростое, – мягко сказала она.

Алистер побледнел, его лицо даже вытянулось от неожиданности.

– Извини... Я не знал. – Он поковырял вилкой лежавший на тарелке кусок утки по-пекински и спросил: – Может, в таком случае для тебя было бы лучше переехать к Эллиоту? Тогда все смирились бы с ситуацией.

– Мне нет дела до других. Пусть думают что хотят, Алистер, – с какой-то неожиданной для себя твердостью ответила Элизабет. – Меня это мало беспокоит. Если уж на то пошло, то и другим не следовало бы совать нос не в свои дела.

– Не следовало бы, – согласился Алистер без особой убежденности в голосе. Он принадлежал к тем людям, которых часто называют аккуратистами: любил, чтобы все было чинно и благородно, чтобы комар носу не подточил. Ему не нравилось, когда в человеческих отношениях присутствовала какая-нибудь двусмысленность, неопределенность, незавершенность. И, будучи не в состоянии убедить Элен выйти за него, тоже испытывал внутренний дискомфорт.

– Как у тебя с Элен? – спросила Элизабет, понимая, о чем задумался Алистер.

Он пожал плечами.

– Так же, как всегда. Я люблю ее. Уверен, что и она меня любит. Но почему-то не хочет выходить за меня замуж.

– Может, потому, что прошло еще не так много времени со дня смерти ее мужа? Она вдовствует всего два года.

– Дольше, – поправил ее Алистер. – Скоро уже три. Она часто напоминала мне об этом, а теперь и говорить перестала. Судя по всему, она общается с Адамом чаще, чем со мной.

– Да, Адам умеет быть внимательным и участливым слушателем.

– Вот-вот, – сказал Алистер и удивленно посмотрел на Элизабет. – Ты видишься с ним? Я имею в виду – не просто иногда сталкиваешься, а бывает, что вы договариваетесь о встречах?

Элизабет кивнула. Им с Адамом нужно было все как следует обсудить, а ей не хотелось приходить в дом, где она прежде жила с ним. И Адам предложил ей пообедать в «Пенинсуле». С тех пор они там встречались почти каждую неделю.

– Как Адам отнесся к мысли о разводе? – спросил Алистер. – Он рад?

– Напротив. – Ее взгляд стал печальным. Она ни с кем не желала обсуждать свои отношения с Адамом. Но Алистер был ее хорошим знакомым и хотя бы поэтому заслуживал, чтобы она чуточку приоткрыла ему неизвестное для остальных. – Он все еще тянет, надеется, что я вернусь к нему.

– А ты не собираешься возвращаться?

Ее зелено-голубые глаза встретились с его глазами. Элизабет выдержала его взгляд не мигая.

– Нет, Алистер. Я люблю Рифа. И хотя по некоторым причинам не живу с ним, тем не менее все мое будущее неразрывно связано именно с Рифом.

Алистер вздохнул.

– Как бы я хотел, Бог свидетель, чтобы и Элен думала, что ее будущее неразрывно связано со мной, – усталым голосом произнес он. – Ведь если японцы будут и дальше зариться на остров, не исключено, что всем женщинам и детям предложат покинуть колонию. И если Элен уедет, может случиться, что я никогда больше не увижу ее. Она ускользнет, как вода между пальцев. Я этого не вынесу, Элизабет! Видит Бог, не вынесу!

– А что, ситуация ухудшилась? – спросила Элизабет, чувствуя, что, когда речь идет об Элен, она не в состоянии ничем утешить Алистера.

– Сейчас они выжидают, но я не уверен, что это будет продолжаться до бесконечности. В прошлом месяце их экспедиционный корпус высадился в Биас-Бей. Это в тридцати пяти милях к северо-востоку от Гонконга. Захвачен Кантон. В некотором смысле можно сказать, что мы, в сущности, окружены со всех сторон.

– Да еще немцы в Европе наступают полным ходом. Русские вторглись в Финляндию... – грустно сказала Элизабет.

Она оглядела роскошный интерьер ресторана. Было очень непросто поверить в то, что половина мира в этот момент находится в состоянии войны. Здесь же на белоснежных льняных скатертях блестело серебро, трио музыкантов исполняло приятные слуху мелодии. Тут на закуску предлагали устриц по-сиднейски, копченую осетрину, клубнику, шампанское и коньяк полувековой выдержки.

– Я знаю... – сказал он, будто прочитав ее мысли, – это кажется нереальным. Но, увы, война обязательно доберется и сюда, Элизабет. Это лишь вопрос времени.

– Скажи, а не съездить ли нам в Австралию? – спросил у нее Риф, когда они лежали в постели в его апартаментах в Виктории.

– В Австралию?! – Она обернулась и посмотрела на него. Ее волосы чуть касались плеча Рифа. – Почему именно в Австралию? Тебе туда нужно по делам, или Форт-Каннинг хочет туда тебя переправить?

– Ни то ни другое, любимая, – ответил он, удобно кладя ладонь на заметно увеличившийся живот Элизабет. У них не было никаких секретов друг от друга. Она знала о его разведывательной работе гораздо больше того, чем ему бы следовало ей сообщать. – Туда выезжает с концертами Роман. Его оркестр будет выступать в Сиднее, Мельбурне, Аделаиде и Перте. Думаю, мы могли бы встретиться с ним именно в Перте, где закончится турне.

Она села в постели и посмотрела на Рифа.

– Это было бы превосходно! Сто лет не слышала хорошего оркестра!

Он облокотился на подушки. Риф испытывал такую сильную: любовь к Элизабет, что у него даже побаливало сердце.

– Он как раз хотел бы послушать твою игру. Глаза Элизабет расширились от ужаса.

– Ты, должно быть, шутишь?! Роман – один из величайших дирижеров современности. Что же я смогла бы для него исполнить?

– Баха, Шуберта, Бетховена – все, что угодно, – с улыбкой ответил Риф. – Только не говори мне, что ты не сможешь ему сыграть. Ведь месяцы упражнений под руководством Ли Пи что-нибудь да значат.

Она улыбнулась. Ее ужас был вызван лишь неожиданностью услышанного. Она очень трезво оценивала собственные возможности и была вполне готова сыграть такому человеку, как Роман Раковский. При одной только мысли об этом холодок пробежал у нее по спине.

– Роман Раковский! – с чувством священного ужаса и почтения произнесла она. – Даже не верится!

Риф притянул Элизабет к себе.

– Не смей произносить его имя с таким обожанием, иначе я могу передумать и увезу тебя куда-нибудь подальше от Австралии. – Он тронул рукой ее грудь. – Знаешь, Лиззи, она еще немного увеличилась. Сколько еще ждать?

– Как минимум полгода, – томно произнесла она, прижимаясь к его телу. – Ты восхитителен, – прошептала она, касаясь губами бронзовой кожи Рифа. – Просто великолепен...

Они прибыли в Перт в самый канун Рождества, заранее решив отметить его в Австралии. Риф был уверен, что, если бы они остались в Гонконге, Адам попросил бы Элизабет хотя бы один день провести с ним. А она по доброте душевной не смогла бы ему отказать. Все вышло отлично: она сказала мужу, что собирается в Австралию. Элизабет была обрадована, узнав, что Элен пригласила Адама провести Рождество с ее детьми и Алистером.

Мелисса, теперь уже по собственной инициативе, отправилась на Новую территорию: ей осточертело видеть вокруг любопытные глаза жадных до сплетен друзей и знакомых. Каждый день для нее превращался в небольшое сражение. И она соскучилась по одиночеству.

– Так странно увидеть рождественские елки, искусственный снег и Санта-Клауса в жару и при ярком солнце, – сказала Элизабет, когда они прогуливались по Перту. Они заглядывались на украшенные витрины магазинов, пытаясь найти какой-нибудь рождественский подарок для Романа. Риф слегка сжал ее ладонь.

– Все забываю, что ты еще никогда не была на Рождество в южном полушарии. Завтра мы отправляемся на пляж. Вот когда ты и вовсе потеряешь ориентацию во времени.

Они прошли мимо газетного киоска. Лежавшие на прилавке английские газеты месячной давности привлекали заголовками: «Ну же, Гитлер! Мы готовы встретиться!»

– Что-то нам принесет грядущий год? – неожиданно погрустнев, спросила Элизабет.

Он успокаивающе похлопал ее по руке. Как-никак был праздник, и Рифу не хотелось думать о Гитлере, о японцах, о мраке, в который медленно и неотвратимо погружался мир.

– Ребенка, – ответил он, намеренно делая вид, что не понял ее. – Нашего ребенка.

Ее грусть прошла, как и надеялся Риф, она покрепче ухватилась за его руку.

– Медсестра в клинике говорит, что буквально через несколько недель он уже будет шевелиться. Интересно, что это за ощущения?

– Скорее всего незабываемые, – с улыбкой ответил Риф.

Они проходили мимо очередной витрины. На серебристо-сером фоне была выставлена бронзовая голова изящной работы.

Риф прищурился и оценивающе посмотрел на скульптуру. Затем внезапно остановился.

– Ну, хватит глазеть на витрины, – сказал он, притягивая Элизабет поближе. – Ты взгляни!

Она подошла и прочитала имя, выгравированное золотыми буквами: ВОЛЬФГАНГ АМАДЕЙ МОЦАРТ.

– О... – тихо выдохнула она. – Это прекрасно, Риф...

– И будет отличным подарком Роману. Пойдем, наши поиски увенчались успехом.

– Превосходная вещица! – Роман Раковский не мог отвести взгляда от подарка. Его глаза радостно блестели. Он бережно вытащил бронзового Моцарта из шуршащей оберточной бумаги.

Они сидели в пустом концертном зале Перта. Элизабет и Риф были под впечатлением исполнения оркестра: Раковский репетировал с коллективом концертную программу, исполняемую в этот вечер. И вот в зале остались лишь они трое. Элизабет постоянно ощущала присутствие «Стейнвея», который стоял на сцене чуть в стороне. Роман, в свою очередь, подарил им небольшую картину, изображавшую Давида с пращой в руке. Юноша бесстрашно смотрел вдаль, где могли находиться филистимляне или Голиаф.

– Картина показалась мне символичной, – сказал Роман, и его голос гулко наполнил пустой зал. – Маленький герой, который противостоит превосходящей силе. Мне это напоминает ситуацию в Гонконге.

– Изумительная картина! – искренне сказала Элизабет. – Художник очень удачно подобрал краски.

Весь облик Давида дышал чистотой и смелостью, и от этого ком вставал в горле.

Роман Раковский оказался совсем не таким, каким его себе представляла Элизабет. Он походил больше на медведя; его светлые волосы лежали огромной непослушной копной. У Романа была привычка проводить рукой по волосам, объясняя что-то музыкантам. Для дирижера высочайшего международного уровня он был очень молод, но Элизабет поняла, как ему удалось достигнуть столь высокого мастерства. В его облике была исключительная серьезность и сила. Казалось, волны исходящей от него энергии воздействуют на слушателей.

– Ну, что ты думаешь, мой друг? – спросил он, спускаясь со сцены в зал после репетиции. Он по-братски обнял Рифа, с которым давно не виделся, и сейчас был очень рад встрече. – Оркестр звучит несколько иначе? – Он обернулся к Элизабет, его лицо было доброжелательным и приветливым. – Сейчас тон задают струнные, если вы обратили внимание. Мы приглушили басы, они у нас не доминируют, как в других оркестрах. Для исполнения классической музыки это именно то, что нужно, вы не находите?

Обняв за плечи Элизабет и Рифа, он повел их в правый угол сцены, где у него был припасен термос с горячим кофе.

– Это наши трудности. – Он, извиняясь, пожал огромными плечами. – Выпили бы шампанского за встречу, но, увы, придется подождать до вечера. Я могу это себе позволить только после выступления.

У Романа был низкий приятный голос, звучащий с затаенной усмешкой. Элизабет сразу же прониклась к нему безотчетной симпатией.

Когда они выпили кофе, Роман внимательно посмотрел на нее и улыбнулся, при этом у его глаз образовались лучики морщин.

– Сцена в вашем полном распоряжении, – сказал он. – Устраивайтесь поудобнее и играйте. Можете сыграть, что хотите.

Казалось, Элизабет охватил всеобъемлющий ужас, парализовавший ее волю. Но стоило Роману прикоснуться к ее руке, как она сразу же вспомнила, зачем приехала. Когда она взошла на сцену, у нее не только прибавилось уверенности, но и возникло чувство, что именно тут, на сцене, и есть ее настоящее место.

Первые звуки фортепианного концерта Грига разлились по залу. Риф облегченно вздохнул. Бет справилась со своими нервами. Она играла превосходно. Черт побери, она потрясающе играла!

Позже, когда они сидели втроем в польском ресторанчике, где подавали любимый Романом красный борщ, Риф спросил друга:

– И куда же ты теперь?

Роман переломил ломоть ржаного хлеба.

– В Палестину, – с удовольствием произнес он. – Меня пригласили дирижировать тамошним оркестром.

Риф присвистнул.

– Да, для тебя это событие, – сказал он, подливая вина в рюмки Элизабет и Романа.

– Именно.

Голос Романа сделался серьезным и даже посуровел. Все подумали о музыкантах, которые играли теперь в составе национального оркестра Палестины. О тех, кому посчастливилось избежать ужасов гитлеровской оккупации.

После паузы Роман заговорил все тем же суровым голосом:

– Ты в курсе, что британское правительство запретило въезд беженцев на территорию Палестины?

Риф кивнул.

– Я не совсем понимаю... – сказала Элизабет.

– Сотни тысяч еврейских беженцев пытаются сейчас попасть в Палестину, – негромко пояснил Риф, – а Палестина считается подмандатной территорией Англии. Англичане определяют порядок и квоты на въезд.

Элизабет побледнела.

– А что же будет с беженцами, которым отказывают во въезде? Где их могут приютить?

– Их отправляют морем в ту страну, которую они покинули, – сказал Роман, и его серые глаза зажглись неподдельным гневом. – А после возвращения преследования, от которых они надеялись убежать, продолжаются. Евреев запирают в гетто и концентрационные лагеря.

Риф взял Элизабет за руку.

– Не только британские власти отмахиваются от проблем с беженцами, – сказал он, чувствуя, что Элизабет испытывает жгучий стыд за свое правительство. – Американцы ведут себя не лучше.

Роман привычно взъерошил волосы.

– И почему, черт побери, они не хотят понять всей серьезности обстановки?! – в отчаянии воскликнул он. – Почему бы вообще не забыть о квотах? Сейчас не время разводить бюрократию.

– Все бюрократы одинаковы, – сдержанно заметил Риф, и его лицо сделалось злым. Он имел в виду не каких-то абстрактных бюрократов из британского или американского правительства, но и столоначальников из Форт-Каннинга, тупоголовых солдафонов, которые до сих пор пребывали в блаженной уверенности, что на Востоке войны не будет.

Вечером Элизабет и Риф сидели в концертном зале на местах, оставленных для них Романом. Атмосфера была наэлектризована. Многие здешние меломаны никогда не присутствовали на концертах Романа Раковского, но им была хорошо известна его репутация одного из наиболее талантливых дирижеров, и теперь они хотели воочию убедиться, справедливо ли это.

– Не верю, что он гениален, как о том твердят критики, – произнес циничный мужской голос за спиной Элизабет и Рифа. – Все-таки, что ни говори, он еще слишком молод.

Послышался женский смех.

– До чего же ты глуп, дорогой, – снисходительно ответила женщина. – Чтобы стать великим, дирижеру вовсе не обязательно дожить до седин и превратиться в сгорбленного старика. Возьми, например, Леопольда Стоковского или Артура Рубинштейна. Им едва за сорок, а ведь и тот и другой уже более двадцати лет руководят оркестрами.

Послышалось сдержанное покашливание. Оркестранты заняли свои места на сцене. Раздались восторженные аплодисменты.

Появился Роман Раковский, и аудитория взорвалась аплодисментами. Он встал за дирижерский пульт.

Впервые за много месяцев Элизабет ощутила охватившее ее уже забытое волнение, когда кажется – еще немного, и сердце не выдержит, разорвется. Она волновалась даже больше, чем во время собственных выступлений. Может, потому, что элегантный дирижер в черном фраке и белоснежной рубашке был не незнакомцем, а человеком, известным Элизабет. Это был друг Рифа, а теперь и ее друг.

Она отняла руку у Рифа и восторженно захлопала. Роман обернулся к аудитории, благодарный за столь теплый прием, его волосы были сейчас чуть приглажены и уже не разлетались во все стороны. Превосходно сшитый фрак подчеркивал мощь его фигуры. Когда же признательный за аплодисменты Роман начал кланяться, Элизабет ощутила, как ее охватило чувство сродни шоку. Было совершенно очевидно: еще до того, как Роман поднял свою дирижерскую палочку, он вызвал явный энтузиазм публики. Во всем его облике чувствовались мужественность и сила, личный магнетизм, которых хватило бы на многих.

– Одно могу сказать, – снова раздался циничный голос за спиной Элизабет, когда стихли аплодисменты и Роман повернулся к оркестру, – эти поляки умеют себя подать.

Элизабет вновь положила свою ладонь на руку Рифа и тихонько пожала ее. Концертный зал превратился в слух, полный ожидания. Роман поднял свою палочку. Элизабет отчетливо слышала, как бьется ее сердце. Первым номером была Четвертая симфония Малера – одно из самых любимых ее произведений, – исполнение которой она слышала много лет назад в лондонском Альберт-холле.

В абсолютной тишине Роман опустил палочку, и с первого же мгновения Элизабет поняла, что волноваться незачем. Роман превосходно управлялся с оркестром, и его звучание оказалось безупречным.

– О, это изумительно... потрясающе! – воскликнула Элизабет, когда стихли последние звуки и публика устроила овацию.

– Ну что, дорогой, – послышался женский голос за спиной Элизабет, – тебе еще нужны доказательства?

– Нет, – ответил мужчина, хлопая изо всех сил. – Этот человек – прирожденный дирижер. Действительно изумительно! Никогда не слышал такого великолепного исполнения произведений Малера.

После концерта они вновь втроем сидели в том самом польском ресторане, где на столах уютно горели свечи.

Роман улыбался. Его волосы все еще были мокрыми от пота, глаза горели как угли. Он с удовольствием налегал на бифштекс с грибами.

Элизабет и Риф сидели напротив. Их тарелки были пусты. Перед концертом они поужинали и не были голодны. Роман подозвал официанта и попросил еще фруктового компота.

– Вообще-то я не такой уж обжора, – извиняющимся тоном произнес он, обращаясь к Элизабет, – но после концерта необходимо как-то восполнить нервную энергию, а тогда аппетит разыгрывается не на шутку.

Она понимающе улыбнулась, и на мгновение, когда их взгляды встретились, поняла, что в лице Романа приобрела настоящего друга. Она знала, что, даже не окажись здесь Риф, они все равно подружились бы с Романом. А как Роман чувствует себя после выступления, превосходно знала и сама. Она потягивала какое-то польское вино, специально заказанное Романом, раздумывая над тем, смогла бы она когда-нибудь привыкнуть именно к такому вкусу.

– А Малера очень трудно интерпретировать? – спросила Элизабет.

Тарелка с бифштексом и грибами была пуста, и официант поставил перед Романом компот. Тот положил ложку компота в рот, оценивающе пожевал, затем произнес:

– Нет. Во всяком случае, для меня Малер – один из наиболее легких композиторов.

Элизабет чуть подалась вперед.

– Интересно, почему? – спросила она.

Риф улыбнулся. Его восхищал профессиональный разговор, который Элизабет почти на равных вела с Романом. Ему было интересно следить за ее мимикой, смотреть, как ее лицо внезапно оживает, как она улыбается, слушая собеседника. То, что самому Рифу было нечего вставить в разговор, мало волновало его. Музыка была частью мира, к которому принадлежали Элизабет и Роман. Риф надеялся, что в один прекрасный день Роман использует свое влияние и связи, чтобы помочь Элизабет.

– Малер и сам был дирижером, – говорил между тем Роман, испытывая явный эмоциональный подъем. – И в его музыке это очень чувствуется. Он оставляет столько примечаний, как следует исполнять то ли иное место в его произведениях, что сыграть неправильно совершенно невозможно. Вот, скажем, в его Второй симфонии...

Риф шутливо застонал:

– Друзья, уже почти три часа утра! Роман, сжалься! Роман поцокал языком.

– Ну и лицемер же ты, приятель, – сказал он. – Так и быть, ради тебя больше не будем обсуждать Малера. Во всяком случае, пока. Давайте-ка выпьем на брудершафт.

– Брудершафт? – спросила Элизабет, полагая, что речь идет еще о каком-то польском вине.

– У нас в Польше есть обычай: если люди клянутся в братских чувствах друг к другу, то, чтобы сохранить их на всю жизнь, нужно выпить на брудершафт. Наполним-ка бокалы... – Он сам налил и себе, и им. – Вот, теперь поднимем их, и пусть каждый скрестит руки с другим... – Он скрестил руки с Рифом. – А теперь одновременно выпьем. Это обет, залог того, что наша дружба – навеки.

Элизабет восторженно следила за тем, как мужчины выпили, глядя друг другу в глаза. Несмотря на то что они были мало похожи, в их облике было что-то общее, хотя и трудноуловимое. Но тем не менее Риф и Роман казались братьями. Оба высокие, широкоплечие, и, хотя Роман был крупнее Рифа, он двигался так же грациозно; в обоих было что-то от пантеры – так пластичны были их тела. Впрочем, их сближало и другое: и Риф, и Роман излучали скрытую властность, тот и другой производили впечатление людей, умеющих сдерживать свои страсти, оба знали себе цену, и порой их самоуверенность казалась даже оскорбительной. Элизабет подавила улыбку, подумав о том, как в их престижном американском университете терпели подобных субчиков.

– А теперь выпьем на брудершафт с вами, – обратился Роман к Элизабет.

Ощущая легкое головокружение, она подняла свой бокал и скрестила руки с Романом. После первого же глотка ее охватило чувство необыкновенного счастья. Они с Рифом, которого Элизабет любила всей душой, не были обделены друзьями в Гонконге, а теперь она приобрела и дружбу такого человека, как Роман Раковский. Глядя в его сверкающие глаза, она поняла, что эта дружба продлится многие годы.

Через несколько дней, когда пришло время расставаться, каждый был не на шутку огорчен. Роман с оркестром возвращались в Лондон, а оттуда они сразу же летели в Тель-Авив. Элизабет и Рифа ждал Гонконг. И никто из троицы не мог сказать, когда они вновь встретятся.

– В следующий раз мы будем выступать вместе, – сказал Роман Элизабет. Он крепко сжал ее в своих объятиях, так что на мгновение она испугалась за свои ребра. – И это будет не какая-то репетиция, а самое настоящее публичное выступление. – Затем он обернулся к Рифу. Глаза Романа подозрительно подернулись влажным блеском. – Береги себя, дружище. До свидания!

Они прибыли в Гонконг ранним утром. Самолет долго катился по посадочной полосе и наконец застыл. Через иллюминатор Элизабет увидела восходившее солнце.

– Ну вот, скоро будем дома, – сказал Риф со страстным блеском в глазах.

Они вышли из самолета. Она бережно прижимала к груди картину, подаренную Романом. Это полотно стояло на ее туалетном столике в гостиничном номере в Перте. Теперь с ним предстояло расстаться. Хотя формально подарок был сделан им обоим, но висеть картина будет в квартире Рифа, а не в ее номере.

– Забирай, – с явным сожалением произнесла Элизабет, протягивая ему картину.

Риф распахнул перед ней дверцу ожидавшей машины, но не спешил взять картину.

– Зачем? – сказал он.

Элизабет недоуменно взглянула на него.

– Наверняка ты хочешь повесить ее у себя?

– Конечно, хочу, – сказал он, усаживаясь за руль. – Тут и говорить не о чем.

Он включил зажигание, и машина тронулась. Элизабет, немного помолчав, поинтересовалась:

– Ты что-то затеял? – В ее голосе звучало подозрение. – Почему ты сидишь и улыбаешься?

Риф улыбнулся еще шире.

– Ты такая забавная, Лиззи! – Он свернул на Агрил-стрит. – Неужели ты и вправду думаешь, что после того, как мы неделю прожили вместе, я позволю тебе вернуться в «Пенинсулу»?

– Там почти вся моя одежда, – не очень уверенно произнесла она.

Улыбка на лице Рифа сделалась еще шире.

– Ее там уже нет, любимая. В тот самый день, когда мы отправились с тобой в Перт, одежду забрали, и теперь она висит в просторном гардеробе, который специально пришлось приобрести, чтобы поместить все твои наряды. Знаешь, никогда не видел такую гору тряпок... Ты, должно быть, любишь наряжаться...

– Но ведь в твоей спальне встроенные шкафы, – перебила она его. – И громадный гардероб будет выглядеть там неуместным. Поверить не могу, что ты и вправду его купил...

Он свернул на Ватерлоо-роуд.

– Вот тут ты совершенно права. В моей спальне гардероб выглядел бы неуместно. А в нашей новой спальне он смотрится вполне нормально.

Она рассмеялась, крепко прижав к груди подаренную картину.

– Где же эта самая новая спальня? – спросила Элизабет. Она не была настроена спорить с Рифом. С Рождества она знала, что период, который мысленно называла переходным, близится к концу. Впрочем, Элизабет не очень-то хотелось возвращаться в «Пен», а Риф не собирался отпускать ее туда.

– Сиди спокойно и не торопись, скоро сама все увидишь, – сказал он, сворачивая на Натан-роуд, к паромной переправе.

Как только они оказались в Гонконге, Риф поехал на восток по тихим улицам Виктории, потом свернул на заполненные пестрой толпой улочки Ванчая.

– Куда, скажи на милость, мы едем? – не утерпела Элизабет. Положив голову Рифу на плечо, она сидела, держась за его локоть.

– Терпение, главное – терпение, – ответил Риф, куда-то сворачивая.

Наконец они выбрались на дорогу, петлявшую вверх по холму. Машину болтало на ухабах, оставшихся после зимних ливней.

На самой вершине холма автомобиль остановился, подняв тучу пыли.

– О! – выдохнула Элизабет. – О, Риф, это потрясающе!

Небольшой дом стоял среди деревьев. Его плотно обступали папоротники и сосны. Фасад выходил на горный склон, полого спускавшийся к морю.

– Предупреждаю, еще не вся мебель доставлена, – сказал Риф.

Они направились к дому. Он оказался совершенно не похож на другие особняки, которые Элизабет доводилось видеть на острове. Не было ни украшенного портиком фасада, ничего похожего на роскошные дома в районе Пика. Он был из камня, пристроенная лестница вела на второй этаж. Все ее ступени были по краям аккуратно выкрашены белой краской, на каждой стояли терракотовые горшки с цветами: анютины глазки, ярко-алая герань, белые анемоны с угольно-черной серединой, жимолость. Двери и ставни, выкрашенные в ярко-синий цвет, были раскрыты.

– Конечно, мы могли бы себе позволить и более просторный дом, – сказал Риф, которого внезапно охватили сомнения относительно размеров их нового жилища.

В ответ Элизабет отрицательно замотала головой.

– Нет, Риф, это как раз то, чего мне хотелось! Дом совершенно изумительный!

Солнечный свет проникал в комнаты, отражаясь от белых стен и сверкавших сосновых полов. Элизабет обходила комнату за комнатой. Через открытые окна внутрь дома лился аромат цветов. Среди мебели оказалась металлическая кровать, застеленная белоснежным льняным бельем, огромных размеров гардероб с ее вещами и большой концертный «Стейнвей».

– Мне казалось, что кое-какую мебель для нового дома ты сама захочешь подобрать, – обняв ее сзади за талию, сказал Риф. – Хочу, чтобы в каждой комнате чувствовалось твое присутствие.

Она повернулась и нежно погладила его по щеке, глядя прямо в глаза.

– Да, теперь можно и мебелью заняться, – мягко произнесла она. – Прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик!

Она высвободилась из его объятий и пошла к автомобилю. Вернулась она с картиной, изображавшей Давида.

Картину они повесили в солнечной комнате, выходившей окнами на море. Риф обнял Элизабет и притянул ее к себе.

– Ну что ж, начнем обживать дом, – глухо произнес он, поднял Элизабет на руки и понес в спальню, на белоснежную постель.

Глава 21

Спальня в доме Тома Николсона была затемнена: жалюзи на окнах мешали яркому солнцу проникать внутрь. Жюльенна лежала на спине, и на ее губах блуждала мягкая улыбка, а рука нежно ласкала плечи Тома и его волосы. Он никогда не слыл изобретательным любовником. В отличие от Дерри ему бы и в голову не пришло совокупляться в неустойчивой парусной посудине у мыса д'Агуийяр. Но его незатейливые ласки были приятны Жюльенне. Тем более что в сексе она была неистощима на выдумки.

– Хорошо, правда? – прошептала Жюльенна и прикоснулась губами к Тому.

Она прикрыла глаза, и тотчас же ее страстное воображение нарисовало восхитительную картину, должную компенсировать скучноватое соитие с Томом. Оно не было любовью, но мысль об этом не слишком огорчала Жюльенну. Было явно, что все его помыслы сейчас с Ламун. Именно ей он отдавал всю свою нежность. А Жюльенна просто-напросто помогала ему облегчить душевную боль и обрести временное успокоение. Она притянула Тома к себе. Сознание, что она понимает его состояние, доставило ей куда большее удовлетворение, чем легкое удовольствие от соития, вполне, впрочем, успешного.

Когда Том Николсон, уставший, лежал на спине, Жюльенна приподнялась на локте и соболезнующе посмотрела ему в глаза.

– Ну как, тебе немного лучше? – спросила она, чуть касаясь кончиками пальцев его груди.

– Ты говоришь прямо как медсестра, – с улыбкой сказал он.

Жюльенна захихикала в ответ.

– Я и чувствую себя сейчас медсестрой. Особой медсестрой!

Улыбка с лица Тома исчезла, в глазах появилось грустное выражение.

– Тебе цены нет! – сдавленным голосом произнес он, притягивая ее поближе, признательный за ее щедрость в любви и душевную простоту.

Жюльенна удобно устроилась рядом. Ее рыжие волосы были беспорядочно разбросаны, дыхание ласкало кожу Тома.

– Завтра я обедаю с Элизабет, – сказала она, протянув руку к тумбочке за сигаретами и зажигалкой. – Беременность ей к лицу. Она выглядит очаровательно, лучше, чем когда бы то ни было.

Том выдохнул дым от сигареты к потолку.

– И все же я никак не могу поверить в то, что она ушла от Адама. – Улыбка чуть тронула его губы. – Хотя у меня и есть кое-какие соображения, которые появились при моей первой встрече с Элизабет.

– Когда? – спросила Жюльенна, садясь в постели и глядя на него с явным интересом. – Когда? Расскажи скорее.

– Это было на борту «Восточной принцессы». Я тогда еще подумал, что неплохо было бы закрутить роман с Элизабет – это позволило бы мне позабыть Ламун.

Некоторое время Том молчал, вспоминая. Никогда прежде ему не приходилось говорить о Ламун. Боль была слишком сильна, рана совсем еще свежа.

Жюльенна терпеливо ждала, когда он справится наконец с волнением и опять заговорит.

– Впрочем, я так и не попытался подъехать к Элизабет. Она казалась такой счастливой с Адамом, и мне даже не могло прийти в голову, что она способна ему изменить.

Жюльенна засмеялась, а потом, успокоившись, села на край постели и принялась собирать разбросанную по полу одежду.

– Вот это и была твоя первая ошибка, cheri. Совершенно напрасно ты был в этом уверен. Никогда не следует быть уверенным, если речь идет о женщине.

На другой день в ресторане Жюльенна говорила Элизабет:

– Ламун Шенг, несомненно, уже покинула этот мир. Ни одна живая душа не знает, где она сейчас. Том даже не хочет говорить на эту тему. Он вне себя от горя.

Элизабет отложила меню. Она не могла решить, что ей заказать: омара, креветки или лучше взять крабов. Риф сделал все возможное, чтобы выяснить, где находится Ламун Шенг, но ему так ничего и не удалось узнать. Его осведомители-китайцы не смогли ему в этом помочь. Казалось, что Ламун вообще никогда не существовала.

– Риф полагает, что ее увезли из Гонконга и выдали замуж за какого-то человека, выбранного ее отцом. И успели это обтяпать, пока Том и Риф находились в больнице, – сказала она, и ее голос зазвенел от сдерживаемой злости. – Никак не могу поверить, что в наши дни двадцатилетнюю женщину могут умыкнуть, как нечто неодушевленное, как какую-нибудь вещь!

Жюльенна пожала плечами.

– Полностью, дорогая, с тобой согласна. Средневековье, что и говорить. Благодари судьбу, что родилась европейкой!

Официант, лавируя между столиками, занятыми многочисленной публикой, пробирался к женщинам. Ресторан был декорирован под старинный колесный пароход, какие когда-то плавали по Миссисипи. На фоне этого интерьера очень необычно выглядел официант с типично китайской внешностью и в пиджаке с воротником-стойкой и белыми пуговицами.

– Я бы взяла устриц, – сказала Элизабет. Ее выбор предопределило знание того, что живые крабы и омары плавали в подвале ресторана в больших чанах.

– А я возьму омара, – сказала Жюльенна, которую не слишком-то беспокоило то, что омара придется убить, а потом приготовить и подать ей. – Да, и еще, пожалуйста, бутылочку шабли.

Жюльенна оглядела публику за соседними столиками, но знакомых не обнаружила. Она чувствовала себя очень уставшей. Стараясь делать все возможное для того, чтобы Ронни, Дерри и теперь еще и Том чувствовали себя счастливыми, она расходовала столько энергии, что даже ей это оказывалось не под силу.

– Ты сегодня выглядишь печальной, – сказала Элизабет и положила руку на живот, так как ребенок вдруг взбрыкнул. – Может, тебя что-то беспокоит?

– Да нет, ничего, – со вздохом ответила Жюльенна. – Просто я размышляла, не пора ли немного успокоиться, передохнуть. В июне мне уже будет двадцать семь. Может, мне тоже следует подумать о ребенке?

– А ты не говорила с Ронни о том, что у тебя пробуждается материнский инстинкт? – спросила удивленная Элизабет.

Темные глаза Жюльенны продолжали блуждать по лицам посетителей ресторана... Никого из интересных людей она так и не обнаружила.

– Не думаю, что Ронни будет против, – сказала она, подумав. – Скорее всего он даже обрадуется.

Официант принес закуску, па которую Элизабет даже не взглянула. Она была уже на седьмом месяце беременности, и у нее не было никакого аппетита. Иногда, очень редко, ей с самого утра хотелось как следует поесть, но в остальное время еда сделалась для нее сущим мучением: почти каждый кусок она запихивала в себя едва ли не силой.

– Скажи, а у тебя не возникает чувства вины? – спросила Элизабет.

– В каком смысле? – уточнила Жюльенна, думая, кого имеет в виду Элизабет: Дерри или Тома Николсона.

– Ты посмотри, сколько тут всего вкусного. – Элизабет обвела рукой стол. – Я не знаю, как сейчас дела во Франции, но с начала января в Англии продажа бекона, масла и сахара нормирована. Кроме того, объявили о том, что по пятницам вообще не будет в продаже мяса.

– Виноваты немецкие подлодки, это они нападают на корабли в Атлантике, – сказала Жюльенна. – Ронни говорит, что, как только моряки с ними разделаются, поставки продовольствия в Британию возобновятся, в первую очередь из Америки. Тогда снимут все ограничения и люди смогут покупать сколько угодно продуктов.

– Наверное, Ронни прав, – сказала Элизабет без особой убежденности в голосе. – Но уже март. Сколько это еще продлится?

Это продолжалось и в апреле. Девятого апреля две германские дивизии вторглись на территорию Дании. Копенгаген пал в течение полусуток. В тот же день германские войска высадились неподалеку от Осло. Началась ожесточенная и кровавая битва за Норвегию.

– По крайней мере мы полностью готовы к вражескому вторжению тут, в Гонконге, – сказал Адам.

Дело происходило в самом начале мая. Он и Элизабет сидели за угловым столиком в ресторане «Пенинсулы», среди множества цветов. Их еженедельные свидания продолжались, но ни о каком воссоединении (на которое втайне рассчитывал Адам) не могло быть и речи. Элизабет чувствовала себя вполне счастливой. Она любила Рифа. Неохотно, только лишь снисходя к просьбе беременной Элизабет, Адам согласился наконец начать бракоразводный процесс на том основании, что Элизабет изменила ему и ушла к другому мужчине.

Правда, сам он старался не думать о происшедшем в таком свете. По крайней мере сейчас. Ведь еще долго Элизабет будет сидеть рядом, разговаривать с ним, а именно об этом он мечтал всю неделю с их прошлой встречи. И чтобы не омрачать радость общения с женой, Адам запретил себе думать о предстоящем разводе.

– Добровольческий корпус обороны Гонконга набирает силу, и с ним уже нельзя не считаться, – гордо сказал он. – Мы регулярно проводим занятия. Лей Стаффорд тоже записался, и даже Денхолм Гресби оказывает нам поддержку.

Формирование Добровольческого корпуса обороны целиком захватило Адама. Он испытал особое удовлетворение при одной только мысли, что с началом боевых действий он и его друзья смогут воевать в составе настоящего воинского подразделения.

– Нам многие предлагают помощь, – с энтузиазмом продолжал Адам. – Бизнесмены и банкиры, таможенники и клерки. Если дело дойдет до прямого вооруженного столкновения, японцам не поздоровится.

В ответ Элизабет улыбнулась. Несмотря на возраст, в облике Адама сохранилось что-то неискоренимо мальчишеское.

– Многие почему-то думают, что добровольцы – это что-то вроде пятого колеса в телеге, совершенно не нужны, – заметила Элизабет. Она поковыряла вилкой бататы под соусом, потом решительно отодвинула от себя тарелку.

Ей было нехорошо. Ребенок лежал неудобно, и всю прошлую ночь Элизабет просыпалась от боли в сердце.

– Надеюсь, ты не из их числа, – произнес Адам, явно обескураженный.

Она выдавила улыбку.

– Разумеется, нет. Я давно считаю, что японская угроза острову вполне реальна.

– А кто же в таком случае полагает, что добровольцы – пятое колесо? – не унимался Адам.

– Те, кто любит допоздна засиживаться в «Жокей-клубе», – ответила она, сопроводив слова неопределенным жестом. Элизабет понимала, что если она сообщит ему какие-нибудь конкретные имена, то при встрече он потребует от этих людей объяснений.

– В таком случае это просто-напросто безмозглые идиоты! – с нескрываемым презрением сказал он.

Элизабет неловко поерзала на стуле, надеясь, что ребенок переменит положение.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Бет? – озабоченно спросил Адам.

– Замечательно, – уверила она его. – Просто я сделалась неуклюжей и неповоротливой.

– Сколько еще тебе осталось? – Как ни странно, но Адам совершенно спокойно говорил с Элизабет о ее беременности и о ребенке. Но никогда не упоминал имени Рифа.

– Недель шесть, я думаю.

Он улыбнулся, что с ним случалось не часто.

– Удивительно уже то, что ты находишь в себе силы часами сидеть за роялем.

– Да, это непросто, – с чувством подтвердила она. – Должно быть, я единственная ученица Ли Пи, которой каждые полчаса приходится массировать спину.

Они рассмеялись, и на несколько секунд у Адама возникло чувство, что она никуда от него и не уходила. Что они просто пришли и сидят, как часто случалось прежде, в «Фор Сизнз» или на террасе их дома на Пике, потягивая вино из бокалов и болтая о всякой всячине. Смех Адама оборвался. Нет, они не у себя дома. Они в ресторане отеля, а ребенок, о котором говорит Элизабет, – не от него. Он спросил через силу:

– Ты счастлива? Действительно счастлива, Бет? Она почувствовала неловкость. Да, она счастлива, но ей было невыносимо признаться ему в этом.

Адам, поколебавшись, протянул ей через стол руку. Она взяла ее в свои ладони.

– Да, Адам, я счастлива, – тихо ответила она с комком в горле. – Пожалуйста, больше не спрашивай меня об этом. Я вижу, что мой ответ тебе неприятен. И это невыносимо.

– Если невыносимо – возвращайся домой! – отчаянно воскликнул он и сжал ее руку. – Еще не поздно, Бет! Ребенок получит мою фамилию. Мы с тобой уедем из Гонконга. Никто никогда ничего не узнает. Мы заживем счастливо, как прежде. Она покачала головой:

– Нет, Адам, я сделала свой выбор, и он оказался правильным. Для меня, во всяком случае.

Его плечи опустились, лицо внезапно приобрело какой-то болезненный оттенок.

– Ну что ж, – убитым голосом произнес он. – Хорошо, Бет, больше я не буду тебя об этом спрашивать. Хотя имей в виду, что мое предложение и впредь останется в силе. Даже после родов. Даже после развода.

Она признательно стиснула его ладонь, не в состоянии что-нибудь произнести от волнения, и поднялась из-за стола.

– Мне пора, – сказала она через силу. Риф собирался лететь в Сингапур на встречу с полковником Сандором, и Элизабет хотела подвезти его в аэропорт. – До свидания, Адам. Береги себя.

– До свидания, Бет. – Он тяжело встал. – Ты тоже, дорогая, береги себя.

Она кивнула, краем глаза заметив, как на них с выражением крайнего недоумения таращится Мириам Гресби, сидевшая за соседним столиком. Элизабет поспешила покинуть ресторан. Она шла, стараясь не сутулиться и держать спину прямо, а голову высоко поднятой. Несмотря на беременность, она оставалась очень грациозной.

Мириам Гресби сделала все для того, чтобы весь Гонконг узнал: Элизабет ушла от мужа. Удивительно, но многие перестали с ней общаться. Но еще удивительнее было то, что многие остались ее добрыми друзьями.

Элизабет с трудом уместилась за рулем. Риф уже много раз пытался убедить ее ездить с шофером. Но ей нравилось самой водить машину, а кроме того, Элизабет стремилась оградить их личную жизнь от многочисленных слуг.

Паромная переправа была почти пуста. Выйдя из машины, Элизабет подошла к краю парома и облокотилась о перила. Паром привычно скользил по своему короткому маршруту между Цзюлуном и островом. Элизабет чувствовала себя неважно. В животе появилась какая-то тяжесть, казалось, все мускулы были напряжены. Ныла поясница, и эту боль ничем нельзя было унять.

Паром причалил в Виктории, и Элизабет поехала к новому дому, размышляя о том, не пора ли послушаться Рифа и нанять шофера. По крайней мере на оставшийся срок. Нестерпимая жара и отсутствие даже малейшего ветерка были невыносимы.

– В следующий раз, если решусь рожать, подгадаю, чтобы последние месяцы непременно пришлись на зиму, – сказала она себе, сворачивая на дорогу к горе Коллинсона.

Море переливалось блестками. Элизабет ехала вдоль прибрежной зоны, так густо засаженной деревьями, что она казалась огромным куском зеленого нефрита. Свернув направо, Элизабет двинулась по горному серпантину, искренне надеясь, что Риф еще не уехал в аэропорт. Хотя он улетал всего лишь на несколько дней, она наперед знала, что будет без него отчаянно скучать. Под колесами «крайслера» хрустели сухие ветки вербены. Элизабет сделала последний поворот, и вот уже впереди показался дом.

Она остановилась, любуясь видом своего нового жилища. Голубые ипомеи длинными прядями покрывали одну его стену. Алая герань красиво смотрелась па фоне выкрашенных в синий цвет окон и дверей, гвоздики самых разных цветов и оттенков, от темно-рыжего до перламутрового, росли в горшках по краям лестничных ступеней. Элизабет подала машину чуть вперед. Ее душу переполняло счастье. Вот ее место на земле! Именно тут все было мило се сердцу.

Риф в спальне укладывал свой дорожный чемоданчик.

– Мне показалось, что ты решила сорвать мой отъезд, – с улыбкой произнес он. – Думал, что приедешь поздно и я опоздаю на самолет.

– Между прочим, это было бы совсем неплохо, – сказала она, оказавшись в его объятиях, и припала головой к его груди. – Жаль, что я до этого не додумалась.

Риф крепко обнимал Элизабет.

– Я совсем ненадолго, – произнес он, касаясь губами ее волос. – Всего несколько дней, и вернусь.

Она понимающе кивнула. Риф приподнял ее подбородок и заглянул в глаза.

– Я буду ужасно по тебе скучать, – произнес он и нежно поцеловал ее.

Элизабет не стоило ехать через весь остров в Цзю-лун и дальше в аэропорт, но ей и в голову не пришло признаться Рифу, что она плохо себя чувствует. Ей хотелось быть рядом с ним до последней минуты. Она отвезла Рифа в аэропорт и поехала домой.

Было уже шесть вечера, когда, смертельно уставшая, она вновь оказалась на дороге, ведущей вдоль побережья на восток. Элизабет мечтала пораньше лечь спать. Попросит Мей Лин, чтобы та сделала ей чашку горячего шоколада, примет ванну, понежится немного в горячей воде, а потом заберется в постель с книгой. Несколько веток сирени валялись на асфальте. Не желая уничтожить эту красоту, Элизабет осторожно объехала цветы. Вдруг она почувствовала, что по ногам у нее течет какая-то теплая жидкость, а боль обручем обхватила живот.

Элизабет, стараясь не дышать, вцепилась в руль. Машина чуть вильнула, затем выровнялась. Боль немного отпустила. Элизабет благодарно вздохнула, и, хотя ее сознание продолжало подавать тревожные сигналы, положение не казалось таким уж страшным. Когда она наконец добралась домой, ее тревога возросла: теперь тревожные звоночки трезвонили оглушительно и непрерывно, заглушая все остальное.

Врач, наблюдавший за ее беременностью, подробно объяснил, чего именно следует ждать. Но сейчас с ней происходило нечто совершенно иное, неожиданное. Врач говорил о том, что боль будет нарастать постепенно, медленно, что Элизабет успеет подготовиться к переезду в Викторию, в родильный дом.

Она с трудом переступила порог, тяжело переводя дыхание. Боль железными тисками опять охватила низ живота.

– Мей Лин! – позвала она служанку, и в ее голосе послышался страх. – Где ты, Мей Лин?

– Да, мисси, – ответила Мей Лин, встречая хозяйку с вежливой улыбкой на лице.

Элизабет, не в силах стоять, прислонилась спиной к стене. Улыбка мгновенно исчезла с лица китаянки. На лбу Элизабет выступили капли пота, ее лицо стало смертельно бледным.

– Мисси, что с вами?! Что случилось?!

– Ребенок... Кажется, началось... – судорожно глотнув воздуха, произнесла Элизабет. – Помоги мне добраться до постели. И немедленно позвони доктору и мистеру Николсону!

– Да, мисси. Не сомневайтесь, мисси! – Помогая Элизабет перебраться в комнату, Мей Лин изрядно взмокла.

Элизабет как подкошенная свалилась на постель. Боли усиливались, а ведь до родов оставалось еще целых шесть недель. Они превратились в одну сплошную схватку, не дававшую Элизабет ни малейшей передышки. На шесть недель раньше срока! Эта мысль молотом стучала в голове Элизабет. Значит, произошло что-то ужасное, чудовищное. Ей срочно нужно в больницу. И Риф должен быть сейчас рядом. Ей нужна помощь, а дома только Мей Лин, до смерти напуганная состоянием хозяйки.

Когда пришел врач, Элизабет была уже почти без сознания.

– Ничего, миссис Гарланд, – успокаивая ее, сказал он.

Ей казалось, что его слова долетают чуть ли не с того конца света.

– Карета «скорой помощи» уже вызвана. А теперь постарайтесь делать в точности то, что я буду говорить.

Элизабет старалась не лишиться чувств, и голос врача был для нее как бы веревочкой, за которую она мысленно держалась. Она смутно понимала, что на постели раскладывают полотенца, что кто-то раздевает ее.

– Ребенок идет ножками, – услышала она голос врача. – Постараюсь как-нибудь повернуть его.

Он сделал несколько попыток. Кто-то громко кричал низким утробным голосом. Мей Лин положила на лоб Элизабет влажное полотенце. Только тогда Элизабет с ужасом поняла, что дикие крики издает она сама.

– Вам... уже... удалось... это... сделать? – хриплым голосом произнесла она, почти не слыша собственных слов.

Врач отрицательно покачал головой, понимая, что время упущено и перевозить роженицу в больницу слишком поздно. Он также понимал, что если не удастся повернуть ребенка, то очень скоро и он, и мать погибнут.

– Ну-ка попытайтесь еще раз! – свирепым голосом распорядился врач. – Тужьтесь, как только боль будет совсем невыносимой!

И, почти теряя сознание, Элизабет оценила мрачные слова врача, они даже показались ей забавными. Надо же: тужиться именно тогда, когда боль будет совсем уж невыносимой! Да она все время была нестерпимой, выше человеческих сил, она полностью подчиняла себе сознание Элизабет и все ее существо. Она тихо вскрикнула и затаила дыхание, почувствовав в себе руку врача. Наконец он с удовлетворением воскликнул:

– Ну вот, порядок! Теперь все хорошо, миссис Гарланд! От вас требуется только одно – собрать в кулак все свои силы. Тужьтесь!!!

Элизабет, совершенно обессилев, могла сейчас лишь выполнять требования доктора. Она отчаянно тужилась, моля Всевышнего, чтобы этот ужас поскорее закончился и чтобы скорее родился ребенок. Чтобы все прошло благополучно.

– Очень хорошо... Ну-ка... Еще раз!

Вся в поту, она едва слышала голос врача и совершенно ничего не видела вокруг. Какая-то сила разрывала ее на части. Она услышала свой очередной крик. Это был первобытный торжествующий крик победителя, таившийся где-то в глубинах подсознания и теперь выплеснувшийся наружу. Ее чрево сумело все же вытолкнуть ребенка. Элизабет хотела открыть глаза и посмотреть на свое дитя, спросить о нем врача, но все эти естественные желания поглотил и унес какой-то черный вихрь.

– Мой ребенок, – прошептала она, – мой ребенок...

Вихрь накрыл Элизабет с головой, но краем сознания она успела понять: что-то не так. Что-то не так, как должно быть. Она собралась с мыслями, прежде чем тьма окончательно сгустилась, и поняла: вокруг было тихо. Никто не поздравлял ее. Не слышалось плача малыша.

Элен на бешеной скорости примчалась к дому Элизабет. Голос Мей Лин по телефону звучал испуганно и растерянно. Элен попросила служанку передать трубку Элизабет, чтобы выяснить, что происходит. Мей Лин ответила, что Элизабет не может подойти к телефону, так как она рожает.

– У нее начались схватки?! – спросила удивленная Элен.

– Нет! – Мей Лин заплакала. – Ребенок уже показался, мисси Николсон, только что!

У входа стоял автомобиль доктора, и это несколько успокоило Элен. Она знала, как непросто рожать первенца. Сама Элен мучилась восемнадцать часов, когда рожала Дженнифер. Выйдя из машины, она услышала ужасный крик, и на мгновение ее ноги приросли к земле.

– О Господи! – выдохнула она. Ее глаза расширились от ужаса, и она ринулась в дом.

– Ужас, мисси Николсон! – сказала Мей Лин, увидев входящую Элен. – Ребенок до срока и совсем не так, как должен был родиться.

Дверь в спальню была плотно притворена. Оттуда слышался голос врача:

– Еще разок! Замечательно! Ну... ну!

Карета «скорой помощи» затормозила рядом с машиной Элен. В это время врач вышел из спальни. Он шатался от усталости.

– Мне очень жаль, – обратился он к Элен, проходя в коридор. – Ребенок мертв.

Элен испуганно прикрыла рот рукой.

– О нет! – вырвалось у нее, и она без сил села на стул. – Нет...

– Мне очень жаль, – бесцветным голосом повторил врач. – Воды отошли, а до срока еще шесть недель. – Он опустил рукава рубашки и застегнул манжеты. – Я дал миссис Гарланд успокоительное, думаю, что она придет в сознание только в больнице. Несколько дней ей придется побыть под наблюдением.

– Могу я с ней поехать? – спросила Элен. Доктор кивнул, затем дал какие-то распоряжения врачу «скорой». Через полчаса маленькое, словно кукольное, тельце мертвого младенца, запеленатого в простыню, положили в «скорую помощь». С этой же машиной отправили в больницу Элизабет. Она лежала с закрытыми глазами. Ее волосы в беспорядке рассыпались, в лице не было ни кровинки. Элен обернулась к Мей Лин.

– Пожалуйста, позвони от моего имени мистеру Гарланду, – деревянным голосом произнесла она. – Скажи, что я поехала вместе с миссис Гарланд и что ребеночек мертв. Сделай это, Мей Лин.

Мей Лин понимающе кивнула. Она уже связалась с отелем в Сингапуре и оставила сообщение для мистера Эллиота, что у Элизабет начались схватки.

– А если позвонит мистер Эллиот, что ему сказать, мисси? – спросила она у Элен.

Элен убрала волосы с лица. Сингапур за сотни миль отсюда. Пройдет еще несколько дней, прежде чем Риф вернется. Все это время он будет думать, что стал отцом.

– Что сказать? Скажи правду, – мрачно произнесла она. – Скажи, что миссис Гарланд отправили в больницу, что ребеночек родился мертвым.

– Да, мисси, – грустно сказала Мей Лин.

Элен вышла вслед за санитарами, которые на носилках вынесли Элизабет. В дверях Мей Лин спросила Элен:

– Мисси Гарланд не умрет, нет? Как думаете, мисси Николсон?

– Не умрет! – твердо ответила Элен. – Скажи мистеру Эллиоту, что с ней все будет в порядке. Но какое-то время она пробудет в больнице.

Мей Лин кивнула. Элен вышла через уставленную цветами террасу и села в «скорую». Именно из-за ребенка Элизабет покинула Адама и стала жить с Рифом. И вот теперь его не стало. Когда санитары закрыли дверцы машины, Элен задумалась о том, не вызовет ли смерть ребенка перемен в жизни ее подруги. Не захочет ли Элизабет вернуться к Адаму?

«Скорая», переваливаясь на камнях, неспешно двигалась к автостраде. Рядом с Элен стояла корзина с мертвым младенцем. Слезы навернулись у нее на глаза. Дитя Рифа и Элизабет! Элен даже не знала, какого пола был ребенок. Она стиснула руки на коленях, надеясь, что, когда «скорая» доберется до больницы, Адам уже будет там.

Глава 22

По пути в больницу Элизабет понемногу начала приходить в себя.

– Мой ребенок... – едва слышно произнесла она, обратившись к Элен. – Где ребенок?

Элен стиснула руку подруги. О, как бы ей сейчас хотелось, чтобы рядом был врач, который мог бы ответить на этот вопрос. Но врач ехал в своем автомобиле позади «скорой».

– Ребенок умер, Элизабет, – мягко произнесла она. – Мне очень жаль, дорогая, но это так. Мне, право, очень жаль...

Элизабет протяжно застонала и все вспомнила. Она резко отвернулась от Элен, и слезы потекли ручьем по ее лицу.

В клинике Элизабет тотчас же отправили в отделение для рожениц, где громко кричали новорожденные. Один из санитаров куда-то унес корзину с мертвым ребенком, словно его не было и в помине.

– А теперь я вынуждена попросить вас покинуть больницу, – обратилась к Элен медсестра. – Врачи займутся миссис Гарланд, ее уже ждут для осмотра, так что можете не волноваться.

Элен неохотно выпустила руку Элизабет.

– Видишь, Элизабет, мне велят уходить. Но я буду рядом в коридоре.

С тех пор как они обменялись парой слов в «скорой», Элизабет старалась не смотреть в глаза Элен. Сейчас она медленно повернула голову. Ее лицо было мертвенно-бледным, глаза потемнели от горя.

– Хочу, чтобы Риф был рядом, – сказала она. Элен почувствовала, как слезы застилают ей глаза.

– Я сделаю все, чтобы он приехал как можно скорее, – глухим голосом произнесла она, стараясь не расплакаться. И угораздило же его именно сейчас уехать в Сингапур! Мей Лин сказала, что его можно поймать в отеле «Рэффлз», но смешно надеяться, что он будет безвылазно сидеть у себя в номере. Дела вынудили его поехать в Сингапур, и он наверняка отправится на свою каучуковую плантацию. А это значит, что может пройти немало дней, прежде чем удастся с ним связаться. Может, целая неделя, даже больше.

Связаться с Сингапуром прямо отсюда, из больницы, по международному телефону казалось ей сущим безумием. Элен даже и не пыталась отважиться на такое. Вместо этого она позвонила Алистеру и вкратце рассказала о том, что произошло. Именно ему Элен поручила связаться с «Рэффлз» во что бы то ни стало. Потом она набрала номер Адама.

Адам немедленно выехал в больницу. Он подрезал в саду розы, когда раздался звонок Элен. Так, с секатором в кармане домашней куртки, он и подошел к телефону. С секатором же и срезанной розой он бросился в больницу и почти бежал по коридору к палате Элизабет.

– Сожалею, но миссис Гарланд сейчас отдыхает и в ближайшие сутки посетителей к ней пускать не велено, – решительно заявила дежурная медсестра.

– Чушь! – воскликнул Адам. Он так разволновался, что даже позабыл о приличиях. – Я ведь не кто-нибудь, а ее муж. И я хочу видеть ее. Немедленно!

– А... Тогда разумеется... Извините, мистер Гарланд, – сказала сестра, вспыхнув. Старшая сестра дала ей понять, что супруг миссис Гарланд сейчас находится в Сингапуре и что с ним пока еще не удалось связаться. – Извините, – повторила она, – я не поняла, кто вы. Можете побыть у нее пять минут. Но ни секундой больше, прошу вас. Время посещений закончилось час назад. Через десять минут придет ночная смена. Прошу вас, вот сюда...

Адам прошел в слабо освещенную палату. Жалость, гнев и надежда боролись сейчас в его душе. Жалость победила, ведь это самое непосредственное чувство. Он отлично знал, как Бет хотелось иметь ребенка. Понимал, что к своей беременности она относилась с необыкновенным трепетом. И вот все, через что она прошла, оказалось напрасно.

Его гнев был обращен на Эллиота. Как этот человек посмел оставить Бет в самом конце беременности?! Элен сказала, что Эллиот в Сингапуре, поехал туда по делам. Адам очень сомневался, что именно по делам. Он слышал сплетни об Алюте, малайке, с которой Эллиот крутил роман на виду у всего острова. Алюта, как говорили, уехала из Гонконга именно в Сингапур. И Адам мог предположить, что заставило Рифа Эллиота помчаться туда же. Во всяком случае, исключить такую возможность он не мог. Пусть даже не к Алюте, а к другой женщине. Эллиот никогда не отличался верностью своим любовницам, даже жене, не говоря уже о многочисленных подружках. И теперь, без сомнения, изменял и Бет.

На скуле Адама нервно заиграл желвак. Ну ничего, теперь Бет узнает Эллиота как следует! Узнает, какой он негодяй! Негодяй, не способный на сильные чувства по отношению к кому бы то ни было! Как только она окрепнет и можно будет вести речь о выписке, он увезет Элизабет домой, чтобы она смогла окончательно поправиться. Они поедут в Австралию, или Новую Зеландию, или, может, даже в Америку. Надежда воскресла в душе Адама. Когда Бет так нуждалась в Эллиоте, того рядом не было. Зато он, Адам, оказался возле нее. Так оно было, так будет и впредь.

– О, дорогая, я очень сожалею! – глухо произнес он, склонившись над Элизабет. Пораженный ее бледностью и изможденным видом, он нежно поцеловал ее в лоб. – Мне так жаль...

Элизабет прикрыла глаза, стараясь собраться с силами. Как характерно для Адама: в его голосе не чувствовалось ни малейшего злорадства, при всем том, что потерянный ребенок и развел их. Его чувство к ней было искренним и глубоким. Его щедрая, исполненная сочувствия душа была попросту не способна на меньшее. Но Элизабет были сейчас совершенно не нужны его сочувствие и любовь. Ей был нужен Риф, а он находился очень далеко, неизвестно даже, через сколько часов или, может, дней он сумеет вернуться.

– Спасибо, что пришел, Адам, – сказала она, через силу улыбаясь. – Очень мило с твоей стороны.

– Мило, нечего сказать! – усаживаясь на стул у ее койки, произнес Адам без всякого энтузиазма. Он взял ее за руку. – Неужели ты думала, что я смогу оставить тебя одну в такой ситуации?

– Со мной была Элен, – устало сказала она, тронутая, как обычно, его вниманием и любовью. У нее были темные круги под глазами, а голос звучал так тихо, что Адаму приходилось напрягать слух, чтобы расслышать.

– Нужно как следует отдохнуть, – сказал он. – Тебе вредно сейчас разговаривать. Утром я снова приду, и мы обсудим, где тебе лучше выздоравливать и набираться сил. Может, поедем в Новую Зеландию или в Америку?

– Именно, – слабым голосом ответила она. – Было бы отлично поехать в Новую Зеландию.

Элизабет прикрыла глаза. Новая Зеландия и Риф. Может, там они сумеют зачать еще одного ребенка? Может быть... Если Риф будет рядом, она сумеет быстро обо всем забыть.

Адам с трудом поднялся. Она уже спала. Он с нежностью оглядел ее и нехотя пошел к двери. Как только она завтра проснется, он непременно придет сюда. Ему сейчас совершенно не хотелось возвращаться в пустой дом на Пике, даже для того, чтобы переодеться. Если ему не позволят переночевать в больнице, он поедет в ближайший отель, чтобы при необходимости за несколько минут добраться сюда.

В больничном коридоре он встретил Элен.

– Ну как там она? – озабоченно спросила та.

– Очень устала, – сказал Адам, благодарный Элен за то, что было с кем сейчас хоть словом перемолвиться. – Попробую договориться, чтобы мне разрешили переночевать в больнице. А если это окажется невозможным, возьму номер в ближайшем отеле. Как бы там ни было, если я понадоблюсь, то смогу в считанные минуты быть у Бет.

Элен как-то странно посмотрела на Адама.

– Не знаю, позволят ли они тебе спать в больнице, – с явным недоумением произнесла она. – Думаю, что даже Рифу они не позволили бы.

– Господи, но это вполне понятно! – с вызовом произнес Адам. – Будь на то моя воля, этому скоту запретили бы переступать порог больницы!

Элен взяла его за руку.

– Элизабет должна сейчас как следует отдохнуть, выспаться, – твердо сказала она. – Ты долгое время находился в состоянии стресса, Адам. Если не вернешься домой, то иди в отель. Спать на сдвинутых стульях в больнице, где-нибудь в ординаторской, поверь, не самая лучшая идея. Да и необходимости в этом нет никакой.

– Я намерен забрать ее отсюда, – сказал Адам, когда Элен повела его к выходу. – Отвезу в Новую Зеландию или в Америку. Куда-нибудь, где она сможет забыть последние месяцы, где мы могли бы начать все сначала.

Элен резко обернулась к нему.

– Ты говорил с ней об этом? – недоуменно произнесла она. – И она согласна?

В свою очередь, он удивленно взглянул на Элен.

– Разумеется, говорил, и она сказала, что Новая Зеландия вполне ее устроит.

Элен беспомощно взглянула на Адама. Несмотря на его седину и усилившуюся хромоту, он все еще выглядел крепким, плотно сбитым и походил на боксера среднего веса. Но в облике Адама сквозила такая наивность и очевидная незащищенность, что у Элен всякий раз возникало желание по-матерински прижать его к груди. Она не могла поверить, что смерть ребенка могла хоть чуточку изменить отношение Элизабет к Рифу. Что бы там Элизабет ни сказала Адаму, как бы ни отнеслась к предложению съездить в Новую Зеландию, скорее всего она не до конца поняла Адама.

– Мне кажется, еще рано строить планы, Адам, – мягко сказала Элен. – Во всяком случае, нельзя что-либо решать, пока Элизабет не увиделась с Рифом. Иначе тебя может ожидать серьезное разочарование.

Она коснулась его руки. Адам резко отдернул руку и свирепым тоном произнес:

– Ты очень разумная женщина, Элен, но иногда бываешь безмозглой дурой! Она не хочет даже видеть Эллиота! Да и зачем он ей сдался?! Он подвел ее в самый трудный момент, когда был ей нужен. Что бы там прежде между ними ни существовало, все кончено.

С этими словами он поспешно вышел из больницы. Из кармана его домашней куртки по-прежнему выглядывал секатор.

Элен вздохнула и убрала волосы с лица. Какой смысл спорить с ним?.. Что бы она ни сказала, Адам все принимает в штыки. Элен сунула руки в карманы юбки и пошла к стоянке. Она была уже на полпути, когда вспомнила, что ее «моргай» стоит далеко отсюда, у клумбы с гвоздикой, геранью и левкоями.

Усталая, она вышла на улицу. Придется взять такси. Но дома ее ждет мало приятного. Алистер на службе, и они не увидятся до конца недели. Дети уже наверняка в постели. Она оглядела улицу в поисках огонька такси. Будь Адам достаточно разумным, сегодня они поужинали бы вместе. Но у него не хватило сообразительности пригласить ее. Да и она устала, так что, может, и вправду лучше прямиком отправиться домой.

– О черт... – произнесла она, выплескивая свое дурное настроение, когда возле нее наконец остановилось такси. – Такой приятный мужчина – и такой непроходимый идиот!

Элен села в такси, чувствуя, что настроение у нее хуже некуда. Она понимала, что причина не в смерти ребенка Элизабет и не в том, что рядом не было Алистера. Причина была в ином, и это беспокоило ее не на шутку: вопреки здравому смыслу Адам упорно продолжал надеяться на возможное возвращение Элизабет.

Утром, когда Элизабет проснулась, она увидела, что ее палата полна цветов.

– Это прислал ваш муж, – сказала медсестра, проверяя ее пульс. – Замечательные цветы, правда?

Да, цветы были великолепные, но Элизабет не вполне поняла, Адам или Риф послал их. Если Риф, значит, он уже знает о случившемся и возвращается в Гонконг.

– А карточки там нет? – спросила она, с трудом усаживаясь на постели.

Медсестра расплылась в улыбке и протянула Элизабет карточку. «От Адама с любовью» – было написано на ней.

Элизабет положила карточку на постель. Конечно, можно было бы сообразить, что, если бы Элен или Мей Лин сумели связаться с Рифом, он не стал бы тратить время, заказывая цветы. Он швырнул бы трубку и бросился в аэропорт. Она представила себе, как Риф за тридевять земель, в номере отеля услышит ужасную новость, и сердце ее заныло.

– О, любимый, – прошептала она. – Возвращайся поскорее, я утешу тебя. Мы утешим друг друга.

Когда пришел с обходом врач, он долго оставался в палате Элизабет, пытаясь втолковать ей, что нет никаких оснований полагать, будто она больше не сможет родить здорового ребенка. Она была признательна за эти слова, но ей сейчас не хотелось думать о еще не родившихся детях. Она оплакивала своего умершего ребенка. Когда врач ушел, она уткнулась в подушку и плакала, пока у нее хватило слез. Когда медсестры рассказали об этом доктору, он удовлетворенно кивнул. Лучше слезы, чем затаенная боль, которую иные пациенты подолгу носят в себе.

– С ней все будет хорошо, – пророчески сказал врач. – Она куда крепче, нежели кажется.

Адам пришел навестить Элизабет, как только ему это разрешили. Дежурная сестра сказала ему, что Элизабет много плакала, но что слезы – вполне естественная реакция, более того, они оказывают положительный терапевтический эффект.

– Она нуждается в покое, – добавила медсестра. – Пожалуйста, не переутомляйте ее длительным посещением.

Волосы у Элизабет были распущены по плечам. От этого она выглядела молоденькой девушкой. Она вытерла слезы, но тем не менее ее лицо оставалось очень бледным, под глазами чернели круги.

– Ты хорошо спала, дорогая? – осведомился Адам, придвигая стул поближе к койке Элизабет.

– Да. – Накануне вечером она приняла снотворное, поэтому ее сон оказался долгим и крепким. Легкая улыбка тронула ее губы. – Ты все еще в своей домашней куртке. Где же ты спал сегодня?

Он виновато улыбнулся.

– Не хотелось ехать домой, подумал, вдруг ты захочешь увидеть меня. Я спал тут неподалеку, в клубе.

– О, Адам! – сказала она, искренне тронутая его заботой. – Ты самый славный человек, какого я знаю!

Она не раз говорила это и раньше. Когда была совсем еще маленькой девочкой, когда он успокаивал ее после смерти матери. Когда они счастливо жили в «Фор Сизнз». Надежда воскресла в душе Адама.

– Дней через десять, ну, может, через пару недель тебя выпишут, – сказал он, счастливый, что вновь можно говорить об их совместных планах на будущее. – И мы сразу же могли бы отправиться в Новую Зеландию. Доктор говорит, к этому времени ты уже вполне окрепнешь.

Она ошарашено посмотрела на него.

– Извини, я что-то не вполне понимаю.

– Я увезу тебя в Новую Зеландию, там ты наберешься сил, – мягко сказал он ей.

Ее глаза расширились, во взгляде появилось новое выражение. Но прежде чем Адам понял причину этого, они услышали звуки громкого препирательства, доносившегося из-за двери.

– Сейчас там муж миссис Гарланд! – протестующе говорила медсестра. – Посещать больных так рано мы позволяем только мужьям и женам.

В ответ последовали чьи-то гневные слова, дверь распахнулась, и в этот момент Элизабет радостно воскликнула:

– Риф!!!

Ее восклицание исходило, казалось, из самой глубины души. Она протянула руки навстречу Эллиоту. Адам поспешно поднялся, явно сбитый с толку. Риф ворвался и заключил Элизабет в объятия.

Дежурная сестра вбежала следом, приговаривая:

– Только мужьям дозволяется... – Она застыла с недоуменно расширенными глазами, увидев, что Адам стоит неподвижно в стороне от постели, а его жена страстно целует мужчину, только что ворвавшегося в палату.

– Любимая! – шептал Риф, зарываясь лицом в ее волосы и прижимая к себе голову Элизабет. – Моя любимая!..

Адам как слепой направился к двери. Он только теперь понял, что означало странное выражение в глазах Элизабет в последние секунды перед появлением Эллиота. Значит, она была поражена его предложением, оно привело ее в ужас. Но ей было жаль Адама.

– Мистер Гарланд! – крикнула сестра. – Что тут происходит? Я ничего не понимаю.

Адам вышел из палаты, едва не задев медсестру плечом. Он все прекрасно понимал. Он видел лицо Бет в тот миг, когда к ней бросился Эллиот. Оно выражало такую огромную, страстную любовь, что Адам едва не задохнулся. Никогда за все годы, что они прожили вместе, никогда Элизабет не смотрела на него так. Тяжело ступая, он вышел в коридор. Наконец-то он понял: никогда, никогда она не вернется к нему! Все кончено! Навсегда!

Женщина, похожая на Юнону, бежала по коридору. Волосы падали на ее привлекательное, с высокими скулами лицо.

– Адам! О Господи... Как, все в порядке? Ты сам как? Адам!

Он позволил Элен взять себя за руку и чуть оперся на нее.

– Что случилось? – требовательно спросила она. – Что-нибудь с Элизабет? Она умерла?

Адам отрицательно покачал головой.

– Нет, – ответил он, и голос выразил его состояние: он был убит, опустошен. – Нет, Элен, она не умерла.

Элен посмотрела в сторону палаты Элизабет. Дверь туда оставалась распахнутой, и оттуда доносился громкий голос дежурной сестры:

– Говорю вам, только мужьям дозволяется навещать больных, мистер Эллиот!

– О Боже! – воскликнула Элен, поняв наконец, что происходит. Она обернулась к Адаму. – Пойдем, дорогой, – участливо сказала она. – Давай найдем какое-нибудь тихое местечко, выпьем кофе...

Он согласно кивнул. В босоножках на высоком каблуке Элен сейчас казалась на дюйм-другой выше его. Но это не имело никакого значения. В ней было что-то такое, что вносило в душу Адама успокоение. Он чувствовал, что ему приятно и совершенно необходимо присутствие Элен.

Риф настоял на том, чтобы ребенка похоронили в фамильном склепе Эллиотов. Простая, скромная церемония погребения, на которой присутствовали только Риф с Элизабет и Элен. После похорон Элизабет немного успокоилась. Риф хотел, чтобы она хорошенько отдохнула, набралась сил, но Элизабет, услышав об этом, отчаянно замотала головой. Отдыхать она не собиралась. Ведь на отдыхе голова свободна для грустных мыслей. Она хотела окунуться в работу, чтобы некогда было думать о происшедшем.

Первые несколько недель после похорон нанятый Рифом шофер отвозил Элизабет к дому Ли Пи. Они занимались в просторной, залитой солнцем комнате, окнами выходящей па море.

В последнее время японцы заметно усилили свое наступление на Китай. Ли Пи улыбался все реже.

– Военные действия уже идут совсем близко от границы, – сообщил он Элизабет в начале июня. – Из Китая в Гонконг непрерывно прибывают сотни раненых. Судя по всему, положение там с каждым днем ухудшается.

– Это ужасно! – сказала ей Элен по телефону. – Несколько школ в Цзюлунс отданы под госпитали, но я уверена, что раненые, которых переправляют через границу, – всего лишь верхушка айсберга. Вчера я была в Фанлинге, там явственно чувствуется запах тлена. Не уверена, что в последние дни погибших хоронят как подобает.

– Тебе нужно уехать отсюда, – мрачно сказал Риф, вернувшись из Дома правительства.

– Уехать?! – Она недоуменно уставилась на него. – Не понимаю, что ты имеешь в виду? – Она сидела на диване, подобрав под себя ноги, с нотами в руках.

– Правительство намерено приказать всем европейским женщинам с детьми немедленно покинуть территорию колонии, – устало произнес он. – Завтра об этом будет объявлено официально.

Уже несколько дней она подозревала, что происходит что-то серьезное. Не только в Сингапуре, но и в Гонконге проходили совещания офицеров разведки, которые затягивались до полуночи.

– Японцы собираются атаковать Гонконг? – тихо уточнила она.

– Похоже на то. Тем более что бои идут на территории Китая буквально в считанных милях от границы.

– Да, но там они воюют против китайцев. Вовсе не обязательно, что японцы нападут на нас.

– Не обязательно, – согласился Риф. – Но правительство не желает рисковать. Решено, что два корабля под канадскими флагами, «Императрица Азии» и «Президент Кулидж», возьмут на борт всех женщин и детей и переправят их в Австралию.

– И когда это произойдет? – испуганно спросила она.

Он сжал ее руку и сухо ответил:

– В конце недели.

Она не стала спорить, понимая всю бессмысленность возражений. Он любит ее и наверняка будет скучать по ней, как и она по нему. Вместо того чтобы оставить Элизабет в Гонконге, подвергая серьезной опасности, он предпочел отправить ее на «Императрице Азии». Если она хочет остаться на острове, то нужно придумать какой-то предлог.

Назавтра, ранним утром, когда Риф еще спал, она сошла на цыпочках вниз и позвонила Элен.

– Что ж, спасибо за информацию, – поблагодарила та. – Может, и вправду имеет смысл уехать отсюда именно сейчас, но я лично не уверена, что уеду. Во всяком случае, пока я еще не настроена уезжать.

– А разве есть другой вариант, если будет объявлено о категорическом решении правительства? – спросила Элизабет.

– Видишь ли, я дипломированная медсестра, – ответила Элен. – Хотя я уже много лет не работала, но во время войны это не играет роли. Едва ли медсестер, стенографисток, служащих аэропорта и шифровальщиц будут силой выпроваживать с острова. Они и здесь будут крайне необходимы.

– Что ж, спасибо за науку, – сказала Элизабет, которая теперь точно знала, что ей следует делать.

– Дорогая, мне было бы спокойнее, если бы ты уехала со всеми в Австралию, – удрученно произнес Ронни.

Жюльенна сидела у зеркала. На ней был шелковый серебристо-серый кружевной бюстгальтер. Она тщательно полировала ногти и покрывала их ярко-красным лаком.

– Я не поеду, cheri, – в который уже раз ответила она. – Ты понял?

– Нет, этого я не могу понять, – раздраженно сказал Ронни. – Все жены уезжают. И дело не в том, что они очень напуганы. Судя по всему, положение угрожающее.

Жюльенна придирчиво оглядела ногти.

– Как бы там ни было, я останусь здесь, с тобой, – сказала она и помахала в воздухе рукой, чтобы лак поскорее высох. – Я не желаю, чтобы меня погрузили, как селедку в бочку, вместе с сотней мамаш и ревущих детей. Даже и не проси меня об этом.

Ронни стало стыдно, так как он почувствовал внезапное облегчение. Ему было невыносимо думать, что Жюльенна может оказаться за многие тысячи миль от него.

– Может, ты и права, – сказал он, подойдя к ней вплотную сзади и опустив руки ей на плечи. – Наверняка многие из отъезжающих и вправду просто паникеры, а здесь ничего плохого не случится.

Он обхватил руками грудь Жюльенны.

– Осторожно, я только что накрасила ногти, дорогой, – с улыбкой предупредила она.

– Да черт с ними, с ногтями! – сказал он и, подняв Жюльенну на руки, понес ее к постели. – Давай отметим то, что ты остаешься со мной на острове.

– Конечно, остаюсь, – сказала Жюльенна, чувствуя, как по спине у нее побежали томительные мурашки от предвкушения близости. – Ведь в конце концов я люблю тебя, дорогой, очень люблю. Не забывай об этом!

Два дня Риф провел в хлопотах об отъезде Элизабет. Он хотел, чтобы она отправилась на «Императрице Азии». Его лицо было мрачным, губы плотно сжаты. Он совсем не хотел, чтобы она уезжала, но иного выхода не было, Одному Богу было известно, когда они вновь увидятся.

Чемоданы были уложены и доставлены на причал, где их должны были погрузить на корабль. После того как Риф объявил, что она должна уехать, Элизабет почти совсем не разговаривала с ним. Как он догадывался, из боязни расплакаться, не сладив с нервами.

Адам позвонил Элизабет; его голос в трубке звучал напряженно и взволнованно:

– Бет, ты решила эвакуироваться?

Она посмотрела через стол на Рифа, который еще раз проверял билеты и дорожные документы.

– Да, – ответила Элизабет, кляня себя за то, что приходится обманывать и Рифа, и Адама.

– Слава Богу! – облегченно произнес Адам. – Может, тебе стоит поговорить об этом с Элен? Она-то, без сомнения, захочет остаться. Мне никак не удается ее переубедить.

– Ладно, попробую, – ответила Элизабет, подумав, что будет, если «Императрица Азии» отчалит без нее.

Пока же она делала все, что обычно делают накануне отъезда. Распрощавшись с Мей Лин, за несколько минут перед тем, как сесть в машину, она прижалась к Рифу.

– О Господи, как же я люблю тебя, Лиззи! – подавленно произнес он, не представляя, как будет жить без Элизабет.

Она хотела все ему рассказать, ее душа так и разрывалась при виде его уныния, но свое решение она не изменила. Элизабет отлично понимала: если она обмолвится, Риф силой посадит ее на корабль. Поэтому ей нужно молчать и таиться.

Корабли стояли у Цзюлунского причала. Из труб уже вовсю валил черный дым. Сотни машин подъезжали к причалу, сотни рикш втаскивали на борт багаж, сотни женщин и детей поднимались по сходням.

На какое-то мгновение, когда Риф проводил ее по трапу, она задумалась: а может, хотя бы ради Рифа ей все-таки уехать с остальными? Она подняла голову, оглядела высокие борта корабля, палубы, с которых множество женщин махали провожающим. Затем перевела взгляд на Рифа и поняла, что не сможет его оставить. Большинство уезжающих женщин были матерями с детьми. Если бы ребенок выжил, она уехала бы без разговоров. Но ведь он умер. И если война придет на этот остров, ей тут найдется немало дел. Хотя у нее нет медицинской подготовки, она сможет быстро всему научиться. И в больнице для нее найдется работа.

– Я люблю тебя! – в отчаянии воскликнул Риф, когда пришло время расставаться. – Ты у меня одна, Лиззи, одна и навеки!

Слезы текли у нее по щекам. Она никогда раньше не лгала ему. И потому почувствовала себя виноватой, чуть ли не изменницей.

– Я тоже люблю тебя, – прошептала она, обхватив ладонями его мужественное лицо. – О дорогой, как же я люблю тебя!

Множество людей, проходя мимо, толкали их. Чувствуя, что он не в силах вынести долгого прощания, Риф крепко поцеловал ее, стремительно повернулся на каблуках и ушел, отлично понимая, что, задержись он на причале еще хоть несколько секунд, здравый смысл окончательно его покинет и он будет умолять Элизабет не уезжать.

Сквозь пелену слез Элизабет наблюдала за тем, как Риф удаляется. Интересно, какое выражение лица будет у него при скорой встрече? Должно быть, он будет взбешен. Элизабет, впрочем, чувствовала себя к этому готовой. А если в его глазах окажется иное выражение?.. Что, если он будет разочарован ее поступком? Если ее детский обман уронит ее в глазах Рифа?

Темнело. Последние из отъезжавших женщин торопились взойти на корабль. Элизабет поспешила к трапу, пробираясь мимо пассажиров и членов экипажа, которые спешили взойти на борт.

– Через несколько минут отплываем, мэм, – напомнил ей офицер.

– Да, знаю. Но я кое-что забыла... Это недолго, я мигом... – солгала она.

Причал оказался забит провожавшими мужьями, которые отчаянно махали отъезжающим женам. Она с трудом протолкалась через плотную толпу и принялась отыскивать взглядом рикшу. Сейчас она прямиком отправится к Элен, а через час, когда «Императрица Азии» и «Президент Кулидж» будут уже далеко в море, позвонит Рифу.

– Не сомневаюсь, что он страшно обрадуется, – сухо произнесла Элен, наливая Элизабет внушительную порцию джина с тоником. – Почему только ты честно не сказала ему, что никуда не собираешься уезжать?

– Он силой заставил бы меня это сделать, – просто ответила Элизабет.

– Если нужно где-то переночевать сегодня или в дальнейшем, тебе тут всегда найдется место. – Она передала бокал Элизабет и принялась готовить коктейль для себя.

Легкий румянец окрасил щеки Элизабет.

– Господи, Элен, неужели ты и впрямь думаешь, что дело может дойти и до этого?

– Думаю, он будет в бешенстве, – ответила Элен, явно чего-то недоговаривая.

– Ты – что? – крикнул он в трубку. – Где ты сейчас?! О Господи... Как же глупо... Да это просто идиотизм!.. Ты с ума сошла! – Он швырнул трубку на рычаг, но у нее в ушах еще долго звучал его взбешенный голос.

– Ну вот, он рассердился, – прокомментировала Элен.

Элизабет сложила руки на коленях, чтобы как-то унять нервную дрожь.

– Да, – дрожащим голосом ответила она, – он рассердился.

Менее чем через двадцать минут они услышали, как автомобиль Рифа затормозил на противоположной стороне улицы.

– Думаю, – нервно сказала ей Элен, – что самое время сделать нам еще по порции джина с тоником.

Они слышали, как громко стучали его каблуки, когда он бежал по лестнице через две ступеньки. Риф даже не потрудился позвонить. Входная дверь резко распахнулась, и он ворвался в квартиру. Нахмуренные брови придавали его лицу какое-то сатанинское выражение. Его губы были бледны.

– Ты хоть подумала об опасности, которой себя подвергаешь?! – прогрохотал он, хватая Элизабет за руку и силой усаживая на стул. – Понимаешь, что ты наделала?! Черт побери, ведь больше кораблей не будет! И тебе придется остаться на острове!

– Именно этого я и хочу, – тихо произнесла она с мертвенно-бледным лицом. – Я уже записалась добровольцем в медсестры.

Он запустил руку в волосы и недоуменно посмотрел на Элизабет.

– Я сама хотела тебе об этом рассказать, на понимала, что, если расскажу, ты силой затащишь меня на корабль и запрешь в каюте.

– Именно так бы я и поступил, черт побери, тут ты совершенно права!

Она закусила нижнюю губу и, постаравшись, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, сказала:

– Если не хочешь, чтобы я вместе с тобой поехала домой, могу и у Элен остаться.

Брови Рифа резко взмыли.

– Что за черт, о чем ты говоришь? Конечно, я хочу, чтобы ты вернулась домой. Господи, Лиззи! Разве ты сама не понимаешь, что я чуть было не окочурился, когда прощался с тобой на этом чертовом корабле?!

– Тогда скажи, что ты совсем на меня не сердишься! – потребовала она, вставая.

Он заключил Элизабет в объятия.

– Я чудовищно на тебя сержусь, но я законченный псих, так и знай. Не могу же я отрешить тебя от своей постели!

С огромным облегчением она обвила руками его шею. Риф наклонился к ней, и в его глазах полыхнула такая отчаянная любовь, что Элен, ставшая невольной свидетельницей, не выдержала и отвернулась. Она налила себе еще одну порцию джина с тоником. Ее вторая пустующая постель наверняка не понадобится Элизабет.

До конца месяца продолжали поступать вести о том, что на китайской территории продолжаются ожесточенные бои, но японцы пока не предприняли попытки вторгнуться в Гонконг. В последних числах, когда Риф вновь отправился в Форт-Каннинг, все думали, что опасность вторжения миновала.

Элизабет обрезала буйно цветущие азалии на склоне холма, на котором стоял дом, как вдруг услышала звук подъезжающего автомобиля. Риф никак не мог вернуться раньше чем через пару дней. Ни Жюльенну, ни тем более Элен она не ждала в гости. Из-за поворота появился джип, за которым тянулся пыльный шлейф. Она положила на землю секатор и, сняв рабочие перчатки, пошла навстречу машине. Солнце било прямо в глаза, и несколько секунд ей никак не удавалось рассмотреть лицо человека за рулем. Затем, когда джип, резко вздрогнув, затормозил, какой-то большой, несколько неуклюжий человек вылез из-за руля, сияя широкой улыбкой. От неожиданности Элизабет даже уронила перчатки. После некоторого замешательства она устремилась к приехавшему с радостным криком:

– Роман! Роман!

Он схватил ее в объятия, приподнял и покружил вокруг себя.

– Ты что, пытаешься из здешних азалий и гибискуса сделать регулярный английский сад? – весело поинтересовался он.

Элизабет рассмеялась.

– Конечно, нет, – радостно ответила она, как только Роман опустил ее на землю. – Просто хочу, чтобы они не заполонили все вокруг.

Улыбка Романа сделалась еще шире, в уголках глаз появились морщинки.

– Ну, куда Рифа подевала? – поинтересовался Роман, когда они направились в дом.

– Он сейчас в Сингапуре. Но дня через два обязательно вернется. Надеюсь, что к тому времени ты еще будешь здесь? Да?

Роман с явным сожалением покачал головой.

– Нет, уеду, – ответил он, входя в залитую солнечным светом комнату, где стоял большой концертный рояль – гордость дома. – Мне надо в Перт, а оттуда поплыву в Лондон. Хочу записаться в авиацию. Корабль отходит завтра в девять утра.

– О... – Разочарование охватило Элизабет. – Риф будет вне себя, когда узнает, что совсем немного разминулся с тобой! Кто знает, когда вы опять встретитесь? – Она замолчала, потом убитым голосом произнесла: – Может пройти не один год...

В воздухе, казалось, витал призрак войны, но Роман был полон оптимизма.

– Военные действия могут закончиться уже весной. Как только это случится, я захочу, чтобы ты сыграла для меня. Может, встретимся в Палестине?

Она усмехнулась. У нее слегка кружилась голова, потому что Элизабет чувствовала: сейчас Роман попросит ее сесть за инструмент. Впрочем, у нее уже зудели пальцы – так ей хотелось для него сыграть.

– Ну, что ты исполнишь? – поинтересовался Роман, подходя к роялю. Его высокая, крупная фигура заполонила, казалось, всю комнату. Роман задумчиво взял несколько аккордов.

– Может, ты для меня сыграешь? – вдруг спросила она, не ощущая – как это было в Перте – между ними никакой профессиональной пропасти. Она чувствовала себя исключительно легко и свободно в его присутствии, будто они знакомы уже много лет.

– Прощальное выступление перед грядущими испытаниями? – уточнил он, и его глаза слегка подернулись дымкой грусти, несмотря на то что Роман пытался придать своим словам беззаботный оттенок. – Сыграю, почему бы нет. Ничто мне не доставит сейчас большего удовольствия.

Он уселся за инструмент, поправил табурет и поднял над клавиатурой большие, сильные, очень красивые руки. Элизабет стояла рядом в напряженном ожидании; она сразу же забыла о войне, которая охватила пол-Европы, забыла даже о своем недавнем разочаровании, что с ними нет Рифа. Роман был дирижером, а не пианистом, и поэтому она понятия не имела, хорошо ли он владеет инструментом и чего следует ожидать от его исполнения. Он чуть тронул клавиши, и звуки «Аппассионаты» Бетховена наполнили собой комнату.

Очень скоро, оценив его технику, Элизабет поняла, что при желании Роман стал бы выдающимся пианистом, не выбери он дирижерский пульт для проявления своей музыкальной одаренности.

Музыка бурлила, вздымалась, захлестывала Элизабет. Она прикрыла глаза, ее охватило чувство единения с Романом: казалось, их объединяла одна страсть, сродни сексуальной. Вслед за мощным allegro последовало относительно спокойное andante, целиком захватившее Элизабет. Это было похоже на трудное горное восхождение. Не выдержав, она открыла глаза, сама удивляясь своей способности вынести демоническую прелесть музыки. Ли Пи когда-то говорил ей, что финальные аккорды «Аппассионаты» сродни опасному восхождению на вершину, когда sforzandi бьют подобно громовым раскатам и в конце концов рушится мироздание. Люцифер, некогда несший людям свет, низвергается в ад с небесной выси, и наступает кромешная тьма. Ли Пи ничуть не преувеличивал, говоря о музыке Бетховена в таких выражениях. После того как прозвучал финальный аккорд, ни Элизабет, ни Роман несколько минут не могли произнести ни слова. Наконец Роман сказал:

– Мне однажды удалось сыграть Бетховена на старом, 1803 года выпуска, «Бродвудс». Совершенно исключительное ощущение, когда играешь на том самом инструменте, для которого, собственно, и была написана «Аппассионата». Мне тогда казалось, что от ужасного напряжения рояль в любую секунду может развалиться на куски. И это чувство опасности было частью общего восторга, который я тогда испытал.

Приятный холодок пробежал по спине у Элизабет.

– Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила она, ощущая, что ее мысли и чувства созвучны настроению Романа настолько, что ей даже сделалось трудно дышать. – Кажется, что сам Бетховен во плоти стоит перед тобой и кулаком грозит небесам.

Роман согласно кивнул. Его взгляд не отрывался от лица Элизабет. Между ней и Романом вдруг проскочила какая-то искра.

– Бетховен считал, что это его лучшая соната, – сказал Роман, взволнованный возникшей между ними близостью и стараясь делать вид, что ничего не произошло. – Я с ним полностью согласен. А как насчет другой музыки? Не хочешь ли чего-нибудь лирического, веселенького? Вот, например, соната, которую он сочинил сразу после «Аппассионаты». Номер 24 фа-диез мажор, опус 78.

Ее вдруг охватила странная дрожь.

– Ее дьявольски трудно исполнять, – сказала Элизабет, когда Роман вышел из-за рояля и жестом пригласил ее на свое место.

– Вовсе нет, – мягко сказал он, и улыбка чуть тронула уголки его губ. – Ты справишься, я уверен.

Явно волнуясь, она села за рояль. Казалось, все ее нервы напряглись, все чувства до предела обострились. Никогда прежде Элизабет не испытывала такого полного единения с человеком, страсть которого к музыке была столь же всеобъемлющей, как и ее собственная. Это чувство опьяняло и кружило голову.

Мей Лин вошла в комнату, чтобы спросить, не принести ли прохладительных напитков для Элизабет и гостя. И хотя она несколько раз произнесла «Прошу прощения», ни хозяйка, ни крупный золотоволосый человек даже не заметили ее присутствия и не повернули голову в ее сторону.

День плавно перешел в вечер, воздух сгустился за окном. Рахманинов следовал за Бетховеном, Григ – за Рахманиновым, за Григом звучал Моцарт.

Окна были распахнуты, и аромат цветов свободно проникал в комнату. Вместе с ним залетал и мягкий бриз с залива. Две чайки на бреющем полете проскользили над водой, их темные силуэты можно было различить лишь по голосам: птицы издавали протяжные, заунывные звуки. Наконец стемнело настолько, что без света ничего нельзя было увидеть. Элизабет выпрямилась на табурете и извиняющимся тоном сказала:

– Я устала, Роман. Который час?

– Как раз пора перекусить, – ответил он, закрывая крышку рояля. – В Гонконге есть какие-нибудь польские рестораны?

Она размяла уставшие пальцы.

– Если и есть, мне они никогда не попадались на глаза. А может, поужинаем здесь? Мей Лин превосходно готовит.

– Ничуть не сомневаюсь, – сказал Роман. – Но лучше поехать куда-нибудь в город. Я остановился в «Пенинсуле», там можно хорошо поужинать. Кажется, Риф тоже любит бывать там?

Элизабет улыбнулась.

– Все англичане на острове любят там бывать. Но если уж мы пойдем в ресторан, мне придется переодеться. В этой одежде я все утро проторчала в саду, вся юбка в пятнах от азалий и травы.

– Что ж, я буду ждать на террасе, – сказал он. – Хочу посмотреть, как выглядит при луне здешнее море. Неудивительно, что вам с Рифом так нравится этот дом. Вид отсюда фантастический. Тут у вас свой собственный театр.

– Тогда я скажу, чтобы Мей Лин принесла тебе чего-нибудь выпить, – сказала Элизабет, подумав о том, кого из знакомых они встретят сегодня в «Пенинсуле» и что те могут подумать, какие поползут слухи.

Сбросив хлопчатобумажное платье, она быстро надела бледно-лиловое муслиновое, у которого широкая юбка мягко ласкала ноги. Риф наверняка захотел бы, чтобы она не ударила в грязь лицом, выбравшись с Романом на люди. Элизабет надела к платью чулки цвета слоновой кости и туфли в тон, зачесала волосы высоко вверх, на шею надела нитку крупного жемчуга. Казалось, словно она собирается на свидание. Внезапно она уселась на край постели, и ее охватила паника. Что с ней происходит? Она ведь любит Рифа. Любит всей душой, всем сердцем. Немыслимо, чтобы при этом она могла испытывать волнение и даже желание рядом с другим мужчиной. Но именно это и происходило: она была взволнована, и она испытывала желание.

Та душевная близость, что возникла меж нею и Романом, когда они попеременно исполняли музыку Бетховена, Моцарта и Грига, была вовсе не дружеской, что подчас возникает у людей, наделенных сходными талантами. Нет, испытанное ею чувство было гораздо глубже. Оно было таким сильным, что Элизабет с откровенной прямотой вынуждена была признаться себе в том, что, если бы не верность Рифу, не та глубокая любовь, которую она к нему испытывала, душевное родство с Романом неминуемо переросло бы в физическую близость.

Пораженная сделанным открытием, Элизабет сошла вниз, где ее ждал Роман. Он обернулся на звук ее шагов; его густые непослушные волосы отливали золотом. В уголках глаз Романа собрались морщинки, губы чуть дрогнули в улыбке. Ее паника несколько улеглась. Какой бы слабой ни была она, Роман исключительно волевой человек – ему можно было абсолютно доверять. Уж он-то ничего себе не позволит. Он друг Рифа, он и ее друг, а дружбу Роман никогда не предаст.

Они отправились в Викторию на его джипе. Ночной воздух был теплым и пахучим. Рано высыпавшие на небосклон звезды ярко светились, бледная луна заливала все вокруг холодным светом. Они ехали по Ванчай-роуд. Слева, огромный и грозный, в темноте вздымался величественный пик Поттинджера.

В районе Ванчая пульсировала неоновая реклама, волны музыки вылетали из дверей многочисленных ночных клубов и баров.

– Изумительное местечко, чтобы спокойно отдохнуть вечером, – с усмешкой заметил Роман.

Она рассмеялась. Почему-то рядом с Романом у Элизабет всегда было легко на душе.

– По здешним понятиям все еще только начинается. Лишь после полуночи тут люди расходятся как следует.

Зал «Пенинсулы», как всегда, был битком набит, но, оказалось, Роман заранее заказал столик на троих. Прибор, уготованный Рифу, официант убрал. В этот момент Элизабет почувствовала укол сожаления.

– Мне кажется, кто-то пытается сейчас привлечь твое внимание, – сказал Роман, когда официант поставил перед каждым из них джин с тоником. – Рыжеволосая дама, во-он там, слева...

Элизабет посмотрела в указанном направлении и увидела Жюльенну: выражение ее лица говорило о крайнем изумлении, брови были высоко подняты. Ронни, сидевший рядом с ней, и вовсе недоумевал при виде Элизабет и незнакомого мужчины. Жюльенну разбирало любопытство.

– Кто это? – одними губами обозначила Жюльенна свой немой вопрос, после чего неудержимо засмеялась.

Элизабет в ответ пожала плечами, как бы давая понять, что ей и самой было бы интересно это выяснить.

Когда Элизабет и Роман выпили по второму бокалу, официант принес им меню. Любопытство Жюльенны перелилось через край. Сказав Ронни, что отлучится всего на несколько минут, она поднялась из-за столика и, соблазнительно покачивая бедрами, пошла туда, где сидели Элизабет и Роман.

Элизабет была немало удивлена, когда, представляя Роману Жюльенну, прочитала в глазах подруги откровенное одобрение.

– Очень приятно, – сказала Жюльенна, и ее фиалковые глаза сверкнули. Она уселась на стул, который должен был занимать Риф. – А скажите, Роман, вы надолго в Гонконг?

Первое «Р» его имени она произнесла на французский манер, и в ответ Роман улыбнулся еще шире.

– Увы, совсем ненадолго, – ответил он. – Мой корабль отплывает завтра утром.

Элизабет была уверена, что ей вовсе не мерещится неподдельное сожаление в его голосе. Впрочем, нечто подобное прозвучало и в голосе Жюльенны, когда она, улыбнувшись (отчего на щеках образовались привлекательные ямочки), сказала:

– О, очень жаль, не так ли? Было бы приятно познакомиться с вами поближе.

Элизабет с трудом сдержала готовый вырваться смешок. Она превосходно понимала, о каком именно знакомстве мечтала Жюльенна. В который уже раз она подумала: и откуда у ее подруги столько энергии?..

Когда подошел официант, Жюльенна без особого желания встала. Если Роман Раковский собирается через полсуток отбыть из Гонконга, продолжать разговор не имело смысла. Ничего толкового все равно не получится. Но как бы там ни было, она втайне позавидовала Элизабет, и, когда взгляды подруг встретились, эта зависть явно сквозила в глазах Жюльенны.

– Au revoir, – сказала она учтиво поднявшемуся следом за ней Роману. Затем, весело взглянув на Элизабет, произнесла: – Будь умницей, cherie.

Роман, который так же, как и Элизабет, почувствовал вдруг возникшую между ними близость во время музицирования, отлично понимал ее причину. Поэтому за весь вечер, пока они ужинали, он намеренно не проронил о музыке ни слова. Вместо этого говорил о войне в Европе, о своих надеждах попасть в британскую авиацию.

– Впервые я сел за штурвал самолета в Америке. Риф обычно разряжался, играя в поло, а мне до чертиков нравилось летать. Это у меня, должно быть, еще с детства, когда дядя впервые посадил меня на карусель. Если бы не моя любовь к музыке, я бы сделался профессиональным пилотом, ничем другим не занимался бы. Ну а раз война, я решил попытать счастья.

Элизабет молчала. В предыдущих войнах обычно делали главную ставку на флот и моряков. Теперь же Британия надеется на таких, как Роман. На тех, кто готов летать на «харрикейнах» и «спитфайерах», кто готов противостоять германским Люфтваффе.

После ужина, отведав любимый Элизабет китайский ликер «Мей Куэй», пахнущий лепестками роз, они покинули ресторан. Элизабет предложила, чтобы Роман нашел ей такси, а сам отправился спать, ведь наутро ему предстояло рано вставать.

– Глупости! – сказал Роман таким непреклонным голосом, что все споры оказались излишними. – Мне очень нравится сидеть за рулем. Тут такие чудесные виды, особенно при луне.

На обратном пути вдоль восточного побережья они почти не разговаривали. Ночной воздух посветлел, и Роман набросил свой пиджак на плечи Элизабет, не обращая внимания на ее протесты.

– Я тертый калач и не замерзну, – сказал он, и в полутьме кабины сверкнула его белозубая улыбка.

Грубый твид мужского пиджака неприятно колол ей шею и щеки, но Элизабет с удовольствием запахнулась в него. Да, Роману и нужно быть, как он сказал, тертым калачом, чтобы вынести все ожидавшие его тяготы войны. Внезапно ее душу охватил страх за его судьбу. Она невольно представила, как его горящий самолет врезается в воды Ла-Манша.

– Что случилось? – спросил он, взглянув на Элизабет. – Холодно?

– Нет, – солгала она, всем сердцем желая, чтобы с ними был сейчас Риф. Будь он рядом, то сумел бы почувствовать ее настроение и успокоить ее.

Белые стены дома серебрились в лунном свете. По мере приближения к нему все сильнее пахло гибискусом и азалиями.

Когда джип остановился, Роман обошел машину и помог Элизабет выйти.

– Я не зайду, – мягко произнес Роман, не дожидаясь, когда она его пригласит. – Передай мой привет Рифу. И, ради Бога, будьте осторожны. Как только закончится война, мы обязательно встретимся.

Он не прикоснулся к ней, не поцеловал на прощание, даже не обнял слегка, как сделал перед расставанием в Перте. И за это она была ему благодарна.

– До свидания, Роман, – сказала Элизабет, и ее голос слегка дрогнул. Она вполне отчетливо почувствовала, что тот огонь и близость, что возникли между ними, вновь ожили.

– Do widzienia, – сказал он, и его голос тоже сделался подозрительно хриплым. – До свидания, Элизабет. Храни тебя Господь...

Она поспешно повернулась и пошла в дом, не оборачиваясь. Закрыв за собой дверь, она услышала звук отъезжающего джипа.

На следующее утро, еще не успев одеться, она услышала настойчивые телефонные звонки и сразу догадалась, кто именно может звонить. Она подошла к телефону, заранее зная, что это Жюльенна.

– Я боялась тебя не застать, – шаловливым тоном сказала та. – Думала, вдруг ты решишь проводить Романа до причала.

– Нет, – сухо сказала Элизабет, отказываясь принимать предложенный тон разговора. – Ну а теперь, когда ты выяснила, что я, как и положено, в собственном доме, других тем для разговора у тебя наверняка нет?

Ничуть не обескураженная, Жюльенна призналась, что это так.

– Ты никогда не говорила мне, как чертовски красив Роман Раковский, – попеняла она Элизабет. – Я раньше думала, что все музыканты и дирижеры худенькие, стройные и женоподобные. А он настоящий богатырь.

Элизабет невольно рассмеялась, немного удивившись тому, как превратно Жюльенна представляла себе музыкантов.

– Но что меня больше всего потрясло, – продолжала Жюльенна, – так это насколько Роман похож на Рифа. Роман блондин, а Риф темноволосый, но оба высокие, широкоплечие, хотя и разного телосложения. Роман похож на медведя, а Риф более стройный и спортивный. Но, несмотря на различия, у них есть что-то общее. – Жюльенна засмеялась. – Оба непосредственны и простодушны. Рифу совершенно наплевать на условности, и я подозреваю, что в этом отношении Роман с ним солидарен. И именно это делает их неотразимыми.

Она вздохнула, но Элизабет не поняла, к кому относится этот вздох сожаления – к Рифу или же к Роману.

– Ты не хотела бы сегодня поиграть в теннис? – поинтересовалась Жюльенна, переменив тему разговора, к которому – Элизабет не сомневалась – она непременно вернется. – Элен сказала, что к обеду появится в клубе; думаю, что подойдет и Алистер.

– Не знаю, не уверена, – сказала Элизабет. – Там видно будет.

Она распрощалась и повесила трубку, заранее зная, что ей меньше всего хочется слушать сплетни в клубе. Она ждала возвращения Рифа и к этому моменту хотела быть дома.

Когда Риф наконец после обеда вернулся, она выбежала из дома навстречу и упала в его объятия.

– Дорогой, я думала, ты никогда не вернешься! Кажется, не видела тебя целую вечность!

Он крепко обнимал и целовал ее, она сжимала его в объятиях. Затем, взявшись за руки, они направились в дом.

– В твое отсутствие у пас побывал очень интересный гость. Ты наверняка будешь жалеть о том, что не увиделся с ним.

– Вряд ли, – ответил Риф.

Посмотрев на нее сверху вниз, он улыбнулся, и его улыбка была копией улыбки Романа. От неожиданности Элизабет даже споткнулась и покрепче ухватилась за Рифа.

– Приезжал Роман!

– В таком случае ты права. – Он посмотрел на нее, чувствуя ее озабоченность и не понимая причины. – Очень жаль, что мы с ним не увиделись. А какого черта он делал в Гонконге?

Они сели на белый диван в длинной просторной комнате, которую использовали в качестве гостиной, и Элизабет прижалась к Рифу.

– Ему пришлось срочно уехать, сначала в Австралию, а оттуда в Лондон. Собирается поступить в авиацию.

– Я так и думал, – сказал Риф, и его голос неожиданно сделался грустным.

Какое-то время они сидели молча. Он обнимал Элизабет за плечи, ее голова покоилась на его груди. Потом Риф спросил:

– И что же произошло, пока он был здесь? Что до сих пор тебя волнует?

Она резко вскинула голову с искренним недоумением в глазах.

– Почему ты вдруг решил, что что-то произошло?

Щелкнув языком, он крепко обнял Элизабет.

– Я все о тебе знаю, любовь моя. Знаю, когда ты счастлива, а когда нет. И если тебя что-то раздражает, я это чувствую. Что же произошло? Может, он попросил тебя ему сыграть и ты оробела? Или того хуже: он не попросил тебя сыграть?

– Ничего подобного, – запинаясь ответила она. – Я играла ему, и он тоже играл для меня. Оказывается, он потрясающий пианист.

Она помедлила, не зная, можно ли сказать Рифу о влечении, возникшем между ними в процессе музицирования, которое осознала не только она, но и Роман. Какими словами Элизабет могла бы описать Рифу свое тогдашнее состояние? И дело не в том, что она стала меньше любить его или что она когда-нибудь смогла бы ему изменить.

Его темные глаза неотрывно следили за выражением ее лица. И внезапно она почувствовала, что он сможет понять ее. Между ней и Рифом не было никаких секретов и никогда не будет и впредь. Она переплела свои пальцы с пальцами Рифа, положила его руку себе на колени и, немного стесняясь, произнесла:

– Мы играли друг для друга много часов подряд, пока не стемнело. Потом он отвез меня на ужин в «Пенинсулу»... – Она замолчала, подыскивая слова, а Риф терпеливо ждал, понимая, как непросто ей объяснить то, что она собиралась ему рассказать. – Это было так необычно... Музыка как бы объединила нас в единое целое, Риф, и было такое чувство... такое чувство...

– Будто вы любовники? – мягко подсказал он. Она отшатнулась, как если бы ее ударили по лицу.

– Ты знаешь?! Но как ты догадался? Он подавил готовый вырваться смех.

– Я очень хорошо тебя знаю, любимая. И хорошо знаю Романа. Вы с ним очень похожи, что называется, родственные души. Знаю я также, какое сильное влечение возникает, когда людей объединяет музыка.

– О! – Словно гора свалилась с ее плеч. – Я ведь и сама не могла понять, что со мной происходит...

– Порой ты, такая красивая и такая талантливая, бываешь очень наивной, любовь моя. Музыка всегда усиливает атмосферу сексуальности. Я знаю наверняка, что для Романа это именно так. Уверен, что и ты в этом смысле не исключение. И неудивительно, что, когда вы вдвоем играли друг для друга, между вами установилась близость. – Его брови чуть сошлись. – Но ведь ничего, кроме этого, не было? А может, неожиданно для себя ты поняла, что Роман и есть та самая Великая любовь, которая однажды приходит к человеку?

– Конечно, нет, глупыш ты этакий! – Она нежно прикоснулась к его лицу. – Ты моя самая великая и настоящая любовь! Я безумно тебя люблю! Люблю в тебе все: твои волосы, отливающие на солнце синевой, золотистые искорки у тебя в глазах, – ее голос неожиданно стал ниже, – люблю, когда ты прикасаешься ко мне...

Она еще не договорила, а Риф уже принялся целовать ее, его губы от ее виска двинулись к скуле, к уголку ее рта.

– Я люблю тебя всей душой, люблю до безумия... – шептала она, подчиняясь рукам Рифа, ласкавшим ее. – И всегда буду любить. До смерти...

После наступила тишина. Им уже было не до слов.

Приходившие из Европы новости были по-прежнему невеселыми. Франция пала. Германские войска маршировали по Парижу. В кинотеатрах Виктории и Цзюлуна постоянно давали кинохронику, и она отлично позволяла всем европейцам представить, что происходит на другом краю света. В конце лета развернулась битва за Британию: небо над Ла-Маншем почернело от множества «спитфайеров» и «мессершмиттов». Блицкриг продолжался. Из ночи в ночь немцы бомбили Лондон, и на мерцающем экране кинотеатра можно было увидеть ужасные разрушения британской столицы и стойкость ее жителей.

В Гонконге читали лекции о том, как вести себя при авианалетах; повсюду были расклеены объявления о приеме на курсы по оказанию первой медицинской помощи. На укреплениях продолжались работы. Сооружались новые огневые позиции, создавались хорошо замаскированные склады военной амуниции. Правительственные здания в Цзюлуне и Виктории обкладывались мешками с песком. Пляжи были закрыты, берег обнесен колючей проволокой и вышками с пулеметами.

В ноябре Риф получил письмо от Романа. Тому удалось поступить в британскую авиацию, и он вместе с польскими и американскими добровольцами воевал против немцев. Письмо явно побывало в руках у цензора, который много вымарал. Редкие последующие письма Романа были очень скупыми. Но каждое письмо говорило о том, что он жив и невредим.

Рождество Риф и Элизабет провели дома. В большой гостиной они поставили елку, украсив ее фольгой, игрушками, разными мелочами для подарков. Мелисса снова переехала в тот дом в районе Пика, где прежде жила с Рифом. Она уже два месяца обходилась без наркотиков, стала спокойнее и много думала.

– А не пригласить ли Мелиссу как-нибудь к нам, чтобы у нее тоже был праздник, – сказал как-то Риф Элизабет. Они украшали стены холла лентами серпантина.

– Пригласи, в чем же дело, – ответила Элизабет. Она еще ни разу не виделась с Мелиссой, хотя они несколько раз разговаривали по телефону и испытывали друг к другу заочную симпатию.

– Она целые дни проводит с Дерри. Явно, что его роман с Жюльенной выдохся. Жюльенна все реже видится с ним. Она предупредила, что на праздники не сможет с ним встретиться.

Элизабет повесила последнюю ленту и отошла на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.

– Ронни это понравится. Не думаю, что у него сейчас есть подружка.

Риф усмехнулся.

– Зато Жюльенна наверняка не очень переживает: даже если она и порвала с Дерри, у нее остается связь с Томом. Их роман тянется с тех пор, когда исчезла Ламун.

Какое-то время они молчали. Исчезновение Ламун очень повлияло на Тома. Он почти перестал бывать на людях, и, кроме Жюльенны, у него не было других женщин.

– А что он будет делать на Рождество? – озабоченно поинтересовалась Элизабет.

– Одному Богу известно. Элен приглашала его на денек к себе, а также Алистер и Адам, но он всем отказал. Я тоже звал его к нам, но он сказал, что лучше побудет один. Так как у нас будут Ронни с Жюльенной, в каком-то смысле он прав. Может, Жюльенне и все равно, зато Ронни было бы далеко не безразлично.

– Бедняга Том, – участливо сказала Элизабет, а Риф обнял ее за плечи. – Невыносимо думать, что он так несчастен. Может, сумей он точно узнать, что с Ламун, то позабыл бы ее.

– Если бы он узнал, что с ней, – мрачно ответил Риф, – ему бы было еще хуже.

В январе начали приходить и хорошие новости. Союзникам удалось захватить Тобрук. Но в основном поступали по-прежнему невеселые сообщения. Немецкие подлодки продолжали топить корабли союзников в Атлантике. Вражеские самолеты по-прежнему бомбили Лондон и крупные промышленные центры Англии.

– Я чувствую себя виноватой, – призналась как-то Элизабет Жюльенне, когда они, примостившись на полу церкви, в которой проходили занятия по оказанию первой медицинской помощи, нарезали из старых простыней бинты. – Все так ужасно: Гитлер и Муссолини, на Лондон сыплются бомбы...

– А почему виноватой? – деловито поинтересовалась Жюльенна, которой вообще было неведомо чувство вины. – Ты не виновата, что Гитлер и Муссолини пришли к власти!

Элизабет усмехнулась.

– Не будь дурой, Жюльенна.

– Ну а чувство вины-то откуда? – не унималась та. Элизабет выпрямила спину.

– Сотни тысяч людей переживают сейчас ужасное время. А я никогда не была такой счастливой.

– И всего-то?! – недоуменно поинтересовалась Жюльенна. – Если чувствуешь себя счастливой, забудь о вине, Элизабет. Счастье – очень редкий гость. Ты как думаешь, этот бинт когда-нибудь используют? Вначале он был шириной в три дюйма, а к концу в целый фут! Забавно будет выглядеть солдат, которого перевяжут этим бинтом!

Глава 23

В марте Риф и Мелисса окончательно развелись.

– Теперь лишь тебе остается получить развод, – сказал Риф Элизабет, прижимая ее к себе. – Почему, черт побери, эта процедура отнимает столько времени?

Она ничего не ответила. После смерти ребенка Адам тянул с разводом, усомнившись в его целесообразности. Он только недавно возобновил шаги по расторжению их брака. Вместо ответа Элизабет спросила:

– Мелисса собирается покинуть Гонконг?

Риф нахмурился. Он все еще чувствовал себя ответственным за материальное благополучие бывшей жены. Но в создавшихся условиях будущее, которое он хотел обеспечить Мелиссе и о котором та сама мечтала, было невозможно. О ее возвращении в Лондон не могло быть и речи. У Мелиссы не было друзей или родственников ни в Австралии, ни в Америке.

– Да я и сам толком не знаю, – сказал он и еще больше нахмурился. – Было время, когда ей не терпелось поскорее отряхнуть прах Гонконга со своих ног. Теперь она говорит, что предпочла бы остаться здесь.

– Что же ее винить? Я тоже не хотела бы ехать в Австралию или Америку одна.

Они замолчали, но каждый понимал, что в один прекрасный день Элизабет придется уехать с острова. В конце прошлого года все боялись японской интервенции, но нынче эти страхи улеглись и многие женщины, уехавшие с острова, вернулись. Но хотя все больше людей полагали, что до вторжения дело не дойдет, оставалась его вероятность.

– Хорошо бы убедить ее отца переехать в Перт или в Лос-Анджелес, – сказал Риф, и в его голосе послышалось отчаяние, как всегда, стоило ему только заговорить о своем бывшем тесте. – Мелисса явно не собирается жить с ним здесь, но в другом месте вполне могла бы.

– А ты говорил с ним об этом? Риф сжал губы.

– Пытался, но он даже по телефону не желает со мной разговаривать.

Три часа спустя Риф ехал в район Пика к Мелиссе. Когда он вошел в дом, она разговаривала по телефону. Но при виде Рифа поспешила закончить, сказав в трубку:

– Это было бы замечательно, Жюльенна. Я не откажусь.

– Это ты с Жюльенной Ледшэм? – поинтересовался Риф, направляясь к столику с напитками. Он налил себе шотландского виски с содовой.

– Да.

Голос Мелиссы был сухим. Утром она получила по почте те же документы о разводе, что и Риф, и предполагала, что он может приехать. У нее было достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью, что они больше не муж и жена. Мелисса думала, что она уже смирилась с этим. Но, получив официальные бумаги, была очень расстроена, и это чувство оказалось для нее неожиданным.

Риф бросил в бокал несколько кусочков льда. Было время, когда его раздражали все подружки Мелиссы. Сейчас же он только с усмешкой сказал:

– Что затевает Жюльенна на этот раз? Все еще путается с Дерри?

Мелисса почувствовала, что ее нервное напряжение ослабевает.

– Да, – ответила она, улыбнувшись. – Когда я видела его в последний раз, он заявил, что собирается сделать ей предложение.

При одной только мысли, что такой закоренелый холостяк, как Дерри, может всерьез подумывать о женитьбе, улыбка Рифа сделалась еще шире.

– По-моему, у него никаких шансов. Жюльенна сейчас прекрасно себя чувствует, ее все вполне устраивает.

Легкая улыбка, появившаяся было на лице Мелиссы, исчезла. Риф всегда произносил имя Жюльенны без какого бы то ни было неодобрения – и это при том, что Жюльенна была исключительно порочной женщиной. А когда она, Мелисса, повела себя подобным образом, Риф был далек от терпимости. Он просто перестал с ней спать. Она сдержанно произнесла:

– Ледшэмы так устроились в браке, что никакой адюльтер ему не страшен. Странно, что у нас все было по-другому.

Риф ощутил привычную тяжесть, точно что-то давило ему на плечи.

«Потому что ты не Жюльенна, – хотел было сказать он. – Потому что твои измены не имели ничего общего с ее сексуальной щедростью. Потому что ты совершенно не думала о моей попранной гордости. Ты вообще никого не любила, кроме самой себя...» Вместо этого он сказал:

– Потому что мы с тобой не Жюльенна с Ронни. Когда они поженились, то с самого начала было очевидно: супружеская верность в тягость и тому и другому. А мне нужно, чтобы жена оставалась мне верной. Так было, так остается ныне.

– А что, Элизабет верна тебе?

– Да. – В его голосе не было ни капли сомнения, но не было и желания уйти от этой темы.

Мелисса ощутила приступ былой мстительности. Ей очень захотелось, чтобы в один прекрасный день Риф обнаружил свою замечательную Элизабет в постели с другим мужчиной. Ревность охватила Мелиссу. Интересно, если это и вправду произойдет, будет ли его реакция такой же – бросит ли он Элизабет, отказавшись спать с ней? Но может быть, он был даже рад, когда она, Мелисса, изменила ему? Может, то был удобный и долгожданный повод, чтобы расстаться с ней? Она сказала резко:

– Моя измена не привела к разрыву наших отношений. Ведь наш брак распался задолго до того, как я, желая вызвать твою ревность, принялась спать с каждым встречным. Собственно, он и просуществовал-то считанные недели после свадьбы. Потому что ты быстро сообразил, что не любишь меня. И никогда по-настоящему не любил!

Он отвернулся, будучи не в состоянии это отрицать, и поставил бокал на столик на колесах.

– Я приехал поговорить о будущем, а не о прошлом, – жестко сказал Риф. – Ты можешь жить в этом доме сколько захочешь. Но следует подумать, где ты будешь жить, когда уедешь отсюда.

– В Лондоне, – решительно заявила Мелисса. – Как только эта мерзкая война закончится и жизнь вернется в свое обычное русло.

Он вздохнул, сожалея, что ее недавняя приветливость оказалась столь недолговечной.

– Бог знает, когда это произойдет, – повернувшись к Мелиссе, сказал он. – Гонконг – не самое безопасное место в мире, Мел. Мне было бы куда спокойнее, если бы ты уехала в Америку или в Австралию.

Она выдержала его взгляд.

– Да, но ведь Элизабет сейчас не в Америке и не в Австралии! И Жюльенна. И Элен Николсон, и Мириам Гресби. Да и многие другие, которых я могла бы назвать. Я совсем не хочу оставаться здесь. Хотя для меня ситуация не так уж и плоха: меня вновь принимают во многих домах, я не чувствую себя более отверженной. Если бы немцы не пытались разбомбить Лондон до основания, я села бы на первый же корабль и вернулась домой. Пока же приходится ждать. А жить в городе, где я не знаю ни одной живой души, – нет уж, благодарю покорно!

– А что, если я смогу убедить твоего отца, чтобы он уехал вместе с тобой?

Она натянуто рассмеялась.

– О Боже... Если в Австралии окажется еще и мой папочка, вряд ли эта страна станет для меня привлекательнее. Да и он едва ли поедет, особенно если предложение будет исходить от тебя! Он до сих пор считает, что именно ты загубил мою жизнь. И если ты предложишь ему сопровождать меня в Австралию, он сразу подумает, что тебе известно о планах японцев высадиться там в самом ближайшем будущем.

Риф понимал, что в словах Мелиссы есть своя правда.

– А ты согласилась бы уехать, если бы уехала Жюльенна? – спросил он, приподняв брови.

– Возможно, только я не думаю, что Жюльенна уедет и оставит тут Элизабет. И не представляю, что мы втроем спокойно могли бы переждать войну. Единственное, на что реально можно рассчитывать, – это на то, что Гитлер наконец выдохнется. Что немцы скажут «пардон, мужики» и спешно ретируются в свою Германию и что япошки при этом ничего не предпримут. В таком случае никому никуда не пришлось бы принудительно уезжать. А если бы кто-то вдруг и захотел, то мог бы уехать на все четыре стороны. В моем случае – в Лондон.

Риф засмеялся, понимая, что продолжать разговор не имеет смысла, по крайней мере сейчас.

– Ладно, Мел, пока, – сказал он, чувствуя облегчение от того, что они хоть не окончательно разругались. – Передавай от меня привет Жюльенне, когда ее увидишь.

Мелисса ощутила ком в горле: она вовсе не хотела, чтобы Риф уходил. Не хотела оставаться в одиночестве.

– Пока, – сказала она, сжимая кулаки. Черт бы все побрал! Она ведь вполне взрослая женщина, а не девчонка какая-нибудь! У нее тоже есть гордость, которая не позволит ей бегать за мужчиной, никогда ее не любившим. – Пока, – более твердо повторила она, провожая его до дверей.

Через час Мелисса собиралась на вечеринку, которую устраивала Жюльенна. И сейчас она решала проблему, что надеть: красное шифоновое платье или шелковое сапфирово-голубое. Все-таки лучше, пожалуй, красное шифоновое. Для Мелиссы это был первый с момента получения развода выход на люди. А у Жюль-енны может произойти самая неожиданная встреча.

Жюльенна прохаживалась по украшенной цветами гостиной своего дома, проверяя, достаточно ли пепельниц расставили слуги, хватит ли тарелок для фуршета. Она очень любила принимать гостей и делала это легко, играючи. Но сегодняшняя вечеринка отличалась от обычных. Жюльенна в последний раз выступала сегодня в качестве счастливой жены-изменницы.

Живые цветы были выбраны безукоризненно. Она сама расставляла их по вазам. В основном тут были роскошные букеты полевых цветов, наполнявшие комнаты сильным приятным ароматом. На серванте в столовой сверкало серебро, переливался граненый хрусталь. Впрочем, и случай был соответствующий: начиналась моногамная пора ее жизни. Может, Жюльенна даже станет матерью. На ее полных чувственных губах заиграла улыбка. Поначалу эта идея ужаснула ее, но затем Жюльенна нашла ее интригующей. Прежде чем осуществить свой замысел, ей требовалось завершить еще несколько неотложных дел.

Первую, хотя и не бог весть какую большую, проблему представлял Дерри. Жюльенне он чрезвычайно нравился. Нравился своей беззаботной легкостью, веселой натурой и жизнелюбием. Он очень походил на саму Жюльенну, а кроме того, был великолепным любовником. Жюльенна вздохнула. Ей будет очень недоставать его смеха, недоставать дней, когда они с Дерри увлеченно занимались любовной гимнастикой. Она чуть поправила нож у одного из приборов, хотя нож лежал вполне ровно. Да, очень жаль, но ничего не поделаешь. Ей было невыносимо видеть, что Ронни ходит как в воду опущенный. Он пытался скрывать от нее свои чувства, более того, отчаянно крутил романы со многими ее приятельницами, но она понимала, что он это делает без особого желания. Жюльенне казалось, что Ронни опротивело поведение донжуана, и он ждал, когда же она последует его примеру.

Она отошла от накрытого стола, несколько секунд полюбовалась сервировкой. Ну... В общем, она приняла решение: не будет больше у нее никаких Дерри и Томов, никого не будет. Поначалу наверняка это будет немного непривычно, зато Ронни она осчастливит. А это уже само по себе достаточная компенсация. Оставалось лишь сообщить Тому и Дерри о принятом ею решении.

Она прошла в кабинет, где на столе стояло множество бутылок, и сделала себе коктейль. Дерри наверняка решит, что она сошла с ума. Не исключено, что он будет очень скучать без нее, но скоро успокоится. Из-за Дерри она не слишком переживала. Вот Том – совсем другое дело. Том внушал ей определенное беспокойство. Открыв дверь, она вышла из столовой на террасу, опоясывавшую весь дом. Меж деревьями горели огоньки, в сгущавшихся сумерках разноцветными точками мерцали китайские фонарики. Том не был в нее влюблен, но она стала источником, в котором он черпал успокоение. После исчезновения Ламун он ушел в себя, перестал бывать на людях. Том винил себя в том, что случилось с Ламун, казнил себя за страдания, которые приходилось терпеть китаянке.

Увы, Жюльенна не могла бросить Тома так же легко, как Дерри. Том не станет немедленно искать ей замену, а это ему очень необходимо. И раз он не был готов разрешить такую задачу, Жюльенна должна была ему помочь. Но сделать это следовало тактично. Она уже давно подыскивала подходящую кандидатуру, и когда наконец нашла, то сама была немало удивлена: Мелисса Лэнгдон Эллиот.

Поначалу Жюльенна подумала, что ее подвел талант распознавать людей. Но, взвесив как следует все «за» и «против», решила, что все в порядке. Мелисса была красива и одинока, к тому же эмоционально неустойчива. Том, в свою очередь, был привлекательным мужчиной, обладал даром внушать близким к нему людям чувство защищенности. Борьба Мелиссы с собственным пристрастием к наркотикам должна была создать хорошее впечатление о ней в глазах Тома. Чем больше Жюльенна думала об этом, тем более убеждалась в собственной правоте. Когда во время судебного разбирательства открылись некоторые факты из частной жизни Мелиссы, такой человек, как Том, не мог не быть шокирован. Но в основе этого чувства лежало отвращение, вызванное унижением, через которое прошла Мелисса, а не тем, что именно открылось на суде.

Начали прибывать гости. Жюльенна допила коктейль и поспешила встречать прибывших.

Дерри приехал, когда все комнаты нижнего этажа были уже битком набиты. Гости толпились на лестнице, кто-то вышел в сад.

– Ну как ты, старина? Рад тебя видеть, – чистосердечно воскликнул Лей Стаффорд, едва только Дерри вошел в гостиную, оглядываясь в поисках Жюльенны.

– А, привет, Дерри, привет! Ты как, намерен играть в регби против Мидлсекса? – крикнул еще кто-то из угла комнаты.

Слуга в белоснежном пиджаке протиснулся меж гостей и протянул Дерри поднос с напитками.

– Я слышал, что лошадка Ронни все еще творит чудеса!..

– ...и, судя по всему, старине Роджеру теперь ничего не остается делать, как жениться на ней, причем не откладывая!..

Смех и громкий разговор оглушили Дерри. Он не обращал внимания на похлопывания по плечу, которыми его награждали знакомые, а упорно продолжал искать Жюльенну. Его ничуть не смущало, что вечеринка проходила в ее доме. Его беспокоило только присутствие Тома Николсона, чей «паккард» он увидел перед домом. За последние месяцы подозрения Дерри о связи Жюльенны и Тома усилились. Хотя и сейчас он еще не был до конца в этом уверен. Неужели у них роман? Или это всего лишь ему кажется?.. Он протиснулся в самый дальний угол гостиной, где, как ему показалось, мелькнули тициановские волосы Жюльенны. Черт побери, нет, она никак не может крутить с этим Томом Николсоном. Он такой молчун. Всегда подтянут и чопорен.

Сэр Денхолм Гресби остановил Дерри, желая выяснить, действительно ли лошадь Ронни считается фавориткой на субботних скачках. Дерри ничего не знал, да его, признаться, это мало интересовало. По смеху он определил, что именно Жюльенна находится в центре группы мужчин, обступивших ее плотным кольцом. Подойдя поближе, Дерри увидел среди собравшихся Тома Николсона.

Дерри уверенно протиснулся к Жюльенне.

– Как я рада видеть тебя, дорогой! – сказала Жюльенна светским тоном и поцеловала его в щеку. – Ты знаком, должно быть, с Томом, с Чарлзом Миллзом, с Грэмом Стори...

– Я хочу с тобой поговорить... – прошептал он ей на ухо.

– Потом, дорогой. Пока что мне нужно выполнять мои обязанности хозяйки.

В ее голосе слышалось сожаление. Когда Дерри подошел к ней в переполненной людьми гостиной с жалким выражением лица, когда заговорил, Жюльенна поняла: дело вовсе не в том, что он хочет поговорить с ней, хотя он выразился именно так. Чего он хочет – так это зайти с ней в ванную и быстренько заняться любовью.

В последний раз они проделали подобный трюк на поминках, вернувшись с похорон одного общего знакомого. Ближайшая комната, которая тогда оставалась свободной, была пустующая гостевая спальня, где на постели валялось множество пальто и плащей. Жюльенна заглянула в эту комнату, чтобы поправить нижнее белье, и с некоторым удивлением обнаружила, что на верху груды одежды лежало пальто Мириам Гресби. С тех пор всякий раз, когда она видела пальто на Мириам Гресби, оно напоминало ей о торопливом совокуплении.

– Плюнь ты на свои хозяйские обязанности, – тихо, так, чтобы никто не слышал, с явным нетерпением сказал Дерри. – Мне нужно с тобой поговорить, Жюльенна.

Она решительно покачала головой.

– Нет! – сказала она, поворачиваясь, чтобы поздороваться с вошедшей Мелиссой. – Потом, дорогой.

Ему ничего не оставалось делать. Том Николсон холодно взглянул на него. Миллз и Стори смотрели на Дерри с удивлением. К ним приближалась его сестра в потрясающем красном шифоновом платье. Она выглядела почти так же эффектно, как и до злополучного судебного разбирательства.

– Рад видеть тебя здесь, – сказал он сестре, после того как Мелисса расцеловалась с Жюльенной и была представлена собравшимся гостям.

– Рада наконец выбраться на люди, – сухо ответила ему Мелисса.

Оба отлично знали, что после ее возвращения с Новой территории ее не забрасывали приглашениями.

Открывшееся на суде со временем стало похожим на правду, высвечивая истинное лицо Мелиссы. А истина заключалась в том, что она действительно была наркоманкой. И то, что она сумела справиться с пристрастием к наркотику, не повлияло на общее мнение о Мелиссе живущих в Гонконге европейцев. Белые островитяне не спешили вновь принимать ее в свои объятия.' Очень редко приходили ей приглашения в гости, на вечеринку или на скачки, на пикник или в теннисный клуб.

– А ты неплохо выглядишь, – сказал подошедший Ронни, обнимая Мелиссу за плечи. – Потанцуем на террасе?

На нем были костюм из гладкой блестящей ткани, в просторечии «акульей кожи», шелковая рубашка и ботинки ручной работы. Светлые волосы были зачесаны назад, усы аккуратно подстрижены. Когда-то Мелисса пренебрежительно называла его мошенником экстра-класса. Теперь времена изменились. Под личиной пройдохи и бабника оказался человек легкий, терпеливый и очень приятный в общении. Она особенно стала ценить в людях терпимость и ставила это качество выше других.

Они протиснулись через толпу и вышли на террасу. Дерри вновь обратился к Жюльенне, которая оживленно разговаривала с Томом Николсоном. Не получив ответа, Дерри даже зубами скрипнул от злости. Черт бы ее побрал! Что она вообще нашла в этом человеке? Почему Ронни не подойдет и не прервет их разговор? Неужели он ослеп и ничего не видит?

Было непохоже, что их беседа скоро завершится. Очевидно, ни Жюльенна, ни тем более Том Николсон не хотели, чтобы кто-то им сейчас мешал. Дерри гневно повернулся и отправился на поиски выпивки. Не может же все это продолжаться вечно! Ему необходимо серьезно поговорить с Жюльенной, и как можно скорее.

– Ты окажешь мне большую услугу, cheri, – говорила тем временем Жюльенна, неотрывно глядя в глаза Тому.

– Неужели? Тем, что свожу Мелиссу Эллиот на обед в Дом правительства?

– Я отлично знаю, что тебе прислали приглашение, – продолжала льстивым тоном уговаривать его Жюльенна.

– Вообще-то я не собирался туда...

– Именно на таких мероприятиях Мелиссе и нужно потихоньку появляться. Она столько выстрадала, cheri, со времени того ужасного суда. Сам Риф признал, что она вела себя достойно.

– Не сомневаюсь. Но только непонятно, с чего это я вдруг...

Жюльенна любовно сжала ему руку выше локтя.

– Быть вне общества, Том, очень тяжело, далеко не каждый это выдержит. Тягостно вдруг остаться в одиночестве. Думаю, она очень изменилась, это уже не прежняя Мелисса, и ты сам это увидишь.

– Вероятно, – с чувством сказал Том. – Прежняя Мелисса съела бы меня с потрохами и не подавилась.

Жюльенна захихикала.

– Сейчас она уже не та. Думаю даже, что тебе понравится. Ей как раз нужен сильный мужчина, который мог бы помочь и которому наплевать на сплетни.

– Ну ладно... – неохотно произнес он. – Свожу ее в Дом правительства, поужинаем. Но я вовсе не обязан нянчиться с ней, так и знай. И не намерен часто появляться с ней на людях!

– Конечно, о чем речь! – Жюльенна скромно отвела взгляд. – Ну а теперь, дорогой, пришло время поговорить и о нас с тобой. Я кое-что хочу тебе сказать...

Оказалось не так просто объяснить Дерри, что их роман подошел к концу и что она в будущем намерена сделаться верной женой. Они находились в одной из ванных верхнего этажа. На всякий случай они закрыли дверь изнутри, чтобы никто из желающих уединиться не мог их потревожить.

Когда раздался стук в дверь, Дерри грозно рявкнул:

– Идите в туалет на первом этаже!

Послышалось возмущенное ворчание, затем шаги удалились.

– Ты как хочешь, а я никак не могу поверить! – повторил он, и его симпатичное лицо приняло недоуменное выражение. – Что значит «подошел к концу»? Почему? Ведь ничего не произошло!

– Не произошло, cheri, ты прав. Все у нас было великолепно, – искренне ответила Жюльенна.

– Тогда в чем дело, ради Бога... – Он запустил пятерню в свои порядком выгоревшие волосы, пытаясь хоть что-то осмыслить.

– Мне уже двадцать семь, – легко пожав плечами, ответила Жюльенна. – Время подумать о будущем. Пора угомониться, может, даже родить ребенка.

– Матерью ты можешь стать в любое время, стоит лишь захотеть, – с неожиданной улыбкой ответил он, все еще не воспринимая ее слова серьезно. – Хоть прямо сейчас! Тем более что любое время для этого сгодится. – Он прижал ее к раковине и задрал юбку.

– Нет, cheri, – с сожалением промурлыкала она, отказываясь подчиниться, несмотря на сладкий озноб от его прикосновений. – Я же сказала – все! Роман завершен. Увы!

Его улыбка сменилась озабоченным выражением лица.

– Ты шутишь, Жюльенна? Явно, ты шутишь! Скажи, ведь это просто игра?

Она отрицательно покачала головой. Ей и самой хотелось, чтобы это было игрой.

– Нет, я уже все решила. Увы, но это необходимый для меня шаг.

Он посмотрел на нее с ужасом.

– Ты не можешь так поступить со мной, Жюльенна! Я люблю тебя! И хочу жениться на тебе!

Она улыбнулась и погладила его по лицу.

– Не думаю, что это был бы удачный брак, дорогой. Я ведь всегда бы стучалась в двери ванных и спален, пытаясь вызволить тебя оттуда.

У него достало мужества улыбнуться. Он совершенно не мог представить себе Жюльенну в роли оскорбленной супруги.

– Я очень люблю тебя, Жюльенна, – уныло произнес он. – Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой.

– Да, нам было неплохо вдвоем, – согласилась она, понимая, что самая трудная часть объяснения уже позади и теперь остается лишь вежливо распрощаться.

Он поколебался, а затем подозрительно поинтересовался:

– Не собираешься ли ты крутить роман с Томом Николсоном, Жюльенна?

– Нет, – твердо сказала она. – Как такое могло прийти тебе в голову?

– Честное слово?

– Конечно. – И это была правда. Она не собиралась в дальнейшем встречаться и с Томом.

Дерри усмехнулся. По крайней мере его не меняли на другого любовника. И потом, как знать, может, скоро настроение у Жюльенны переменится?.. Да, наверняка Жюльенна пресытится супружеской верностью, и тогда все пойдет у них, как и прежде. Он решил воспользоваться ситуацией и ничего не загадывать.

– Ну ладно, если уж мы с тобой прощаемся, тогда давай в последний раз займемся любовью, чтобы остались приятные воспоминания. – Он широко улыбнулся и привлек ее к себе.

Жюльенна уперлась ему в грудь и резко оттолкнула.

– Нет! Правда, Дерри, я же сказала, что отныне буду верна Ронни!

– Но это ведь бред, Жюльенна! – Он был похож на затравленного зверя.

Из-за двери слышался гул голосов: гости выстраивались в очередь, чтобы попасть в ванную комнату. Жюльенна недовольно усмехнулась.

– Я сказала, и так оно будет, cheri! Прощай!

Как-то в июне, когда Риф отвозил Элизабет на занятия к Ли Пи в Цзюлун, он заявил:

– Вчера я видел знаешь кого? Ламун Шенг.

Элизабет стремительно повернулась к нему.

– В самом деле? Где? С кем? Тебе удалось с ней поговорить?

Он отрицательно покачал головой, и на лоб ему упала черная густая прядь.

– Нет. Она была с каким-то весьма респектабельным китайцем. Они переходили улицу.

Он счел за благо умолчать о том, что мужчина довольно бесцеремонно тащил Ламун за руку. Она была бледнее смерти, лицо изможденное, глаза ввалились.

– Может, она опять живет в своем доме? Пусть даже ей не позволяют встречаться с европейцами, но мы сможем с ней переписываться?

Риф свернул налево.

– Сомневаюсь, – мрачно сказал он. – Увидев ее, я навел кое-какие справки. Мужчина, с которым я видел Ламун, – ее дальний родственник, ставший ее мужем.

– О! – воскликнула Элизабет безрадостно. – Значит, отец и вправду силой выдал ее замуж!

Она долго молчала, а через какое-то время сказала:

– Но может, их брак не так уж и несчастен? Если он ее родственник, то можно предположить, что она давно его знает. Может, она даже счастлива с ним?

Риф ничего не ответил. Он сразу заметил, что Ламун несчастна, но не хотел расстраивать Элизабет без особой нужды. Тем более что теперь ничего уже не поделаешь.

Помолчав, Элизабет спросила:

– Ты расскажешь об этом Тому?

Риф и сам думал, говорить ли об этом приятелю.

– Нет, – ответил он, объезжая такси. – Да и что толку? Том теперь закрутил с Мелиссой, и если я расскажу ему, что видел Ламун в Гонконге... – Риф выразительно пожал плечами. – Это может испортить их отношения, чего бы мне не хотелось.

– Но раз Ламун опять в Гонконге, наверняка другие тоже могут встретить ее и рассказать об этом Тому. Да и он сам вполне может ее увидеть.

Риф отрицательно покачал головой.

– Сомневаюсь. Скорее всего они просто приехали ненадолго к ее отцу. Кроме того, традиция требует, чтобы жена китайца редко показывалась на людях.

– Но мы должны хоть сказать ему, что она жива, – не унималась Элизабет.

– И о том, что ее выдали замуж? – Риф вопросительно взглянул на Элизабет.

– Да. Лучше, если он будет в курсе. Он должен понять, что она для него потеряна навсегда.

В августе впервые после длительного перерыва Элизабет выступила с концертом. Она уже давно готовилась к нему. При переполненном зале, чего не было уже много месяцев, она исполняла Моцарта, Рахманинова и Берлиоза. Музыкальный критик газеты «Гонконг тайме» в восторге написал, что это было «выдающееся выступление, отмеченное исключительными техникой и вкусом исполнителя», и добавил, что Элизабет играла с феноменальной энергией.

Друзья, полагавшие, что достаточно хорошо знают Элизабет, были потрясены ее талантом. Они ожидали, что им предложат несколько аккуратно, по-ученически сыгранных музыкальных произведений. Никто даже не ожидал услышать произведения Моцарта и «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова, исполненные с редкостной уверенностью.

Мириам Гресби решила, что было бы неразумно и дальше игнорировать Элизабет. На устроенном после концерта званом обеде в отеле «Гонконг» Мириам протиснулась через толпу поклонников таланта Элизабет и заохала:

– Какое замечательное исполнение, дорогая! Помню, когда я впервые услышала, как вы играете, – а это было всего лишь через несколько часов после вашего прибытия в Гонконг, – я тогда сказала Денхолму, что вы необычайно даровиты как пианистка. На следующей неделе я устраиваю ужин для узкого круга. Надеюсь, губернатор почтит мой дом своим присутствием. Может, придет и французский атташе. Так вот, мне было бы очень приятно видеть у себя и вас.

– Мне очень жаль, Мириам, – с подобающей вежливостью произнесла Элизабет, – но следующая неделя у меня вся расписана. Может, как-нибудь в другой раз?

– О... Но я могла бы поменять день... – начала было Мириам Гресби, но Элизабет уже обратилась к кому-то из окружавших ее мужчин. Мириам рассерженно втянула ноздрями воздух, понимая, что ее просто-напросто поставили на место. К своему огорчению, она заметила, что среди обступивших Элизабет поклонников находился и генерал-майор Грассет, который также стремился засвидетельствовать ей свое почтение. Увы, если Мириам хотела и впредь оставаться законодательницей мод среди европейцев Гонконга (а без Элизабет теперь уже никак нельзя организовать приличный ужин), то следовало забыть о своей гордости и попозже вновь пригласить ее. Мириам повернулась, изобразив на лице идиотскую улыбку, и пробормотала, чтобы ее слышали столпившиеся поклонники Элизабет:

– Восхитительное исполнение, не так ли? Конечно, я уже не раз слышала, как она играет, но это нечто изумительное!

Жюльенна Ледшэм с мужем стояли поодаль от толпы. Улыбка на лице Мириам казалась приклеенной. Она не испытывала особых симпатий к Жюльенне Ледшэм, но Жюльенна была подругой Элизабет. Может, если пригласить на ужин и чету Ледшэмов, тогда...

– Какой замечательный вечер! – обратилась Мириам к Жюльенне, поражаясь тому, как можно к рыжим волосам надеть платье бледно-розового цвета. – Впрочем, я всегда знала, что Элизабет чрезвычайно талантливая пианистка.

– Разумеется, – сказала Жюльенна, и ее губы дрогнули в улыбке. – Кстати, на вас такое чудесное манто, Мириам! – Она слегка дотронулась до меха котика. – Наверное, его очень приятно носить?

Мириам посмотрела на нее как на сумасшедшую. Конечно, следовало сделать скидку на то, что Жюльенна была иностранкой и поэтому не всегда правильно выражалась по-английски, говоря далеко не то, что хотела сказать.

– Я бы сказала, очень практичное манто, – ответила Мириам, втайне подозревая, что Жюльенна хочет посмеяться над ней. – В таком климате единственное, что можно носить, – это мех морского котика.

– Ну разумеется, совершенно с вами согласна, – сказала Жюльенна, и ее глаза полыхнули порочным огнем. – Наверняка очень удобное манто.

– Что ты привязалась к манто Мириам Гресби? – спросил Ронни, когда они направились к Элизабет.

– Просто так, mon amour, – ответила она, крепче сжав его локоть.

Много месяцев приходившие из Европы новости оставались безотрадными. После поражения при Тобруке, когда в январе союзники окружили вражескую группировку, Роммель перешел в наступление. К апрелю город и порт оказались изолированными, и остаткам союзнических войск пришлось отступить к египетской границе. Впрочем, осада Лондона продолжалась. Британские самолеты продолжали почти каждую ночь бомбить немецкие города, хотя и сами несли потери.

Роман летал на «харрикейне». Элизабет и Риф получили от него письмо еще в сентябре, но с тех пор о Романе не было ни слуху ни духу.

– Как думаешь, он не погиб? – спросила Элизабет у Рифа. – Есть ли у него шанс остаться в живых?

Риф только что вернулся после встречи со своим начальством из Форт-Каннинга, его лицо осунулось, под глазами темнели круги.

– Думаю, шансы не бог весть какие, – сдержанно ответил он.

Риф знал, что Роман с августа принимал непосредственное участие в боевых операциях. Он также знал, что по статистике средняя продолжительность жизни боевого пилота составляла три месяца. Но о подобного рода статистике он старался не думать.

В ноябре немцы подошли к Ленинграду.

– Да, не слишком веселое предстоит Рождество! – заметила Элен в разговоре с Элизабет, когда после сбора медсестер-добровольцев та подвозила ее в цзюлунскую квартиру.

– Завтра в «Пенинсуле» будет китайский благотворительный бал, – сказала Элизабет, стараясь говорить о чем-то хорошем. – Не знаешь, Алистер там будет?

– Если сможет, то обязательно придет. В последние дни у них какая-то запарка. Поговаривают, будто японцы стягивают войска к границе.

– Ну, мало ли о чем сейчас говорят! – рассудительно заметила Элизабет.

– Это так. – Верх у «бьюика» был опущен. Элен отвела от лица волосы, разметавшиеся от очередного порыва ветра. – Дело в том, что нам слишком часто приходится слышать вопль «Волки, волки!». А когда волки и вправду нападут, мы можем оказаться неподготовленными. Нас запросто могут застать врасплох, хотя от этой мысли я себя чувствую неуютно.

– Генерал-майор Молтби не из тех, кого можно захватить врасплох, – сказала Элизабет. – Он известен своими действиями на северо-западной границе.

Элен прищелкнула языком. Генерал-майор Молтби всего лишь месяц назад сменил на посту генерал-майора Грассета, хотя за это короткое время и сумел произвести неплохое впечатление на военных и гражданское население острова.

Элизабет остановила машину у подъезда дома Элен. Выходя, та обернулась и спросила:

– Ты собираешься завтра на ипподром? Посмотрим, как на сей раз поскачет лошадка Ронни!

Элизабет отрицательно покачала головой. Курсы медсестер, которые она посещала, отнимали много времени, и для занятии музыкой она с трудом выкраивала несколько часов. Чтобы наверстать упущенное, она решила завтра подольше поупражняться на рояле.

– Нет. Увидимся завтра в «Пенинсуле». Пока, Элен! Она отъехала от тротуара и с ловкостью вписалась в поток машин, напевая себе под нос. Положение в мире было хуже некуда, а в ее личной жизни все складывалось как нельзя более удачно. Хотя особой уверенности еще не было, она чувствовала, что опять беременна.

– Пусть Англия-а бу-удет все-егда-а... – тихонько напевала она. – И бу-уде-ет свобо-одной она-а... По-ка-а в сердцах англича-ан... Гори-ит дух свобо-оды, могу-уч, ве-ели-ичав... – Эту песню они исполняли чуть ли не каждую субботу, собираясь за обедом в отеле «Репалс-Бей».

Ее руки крепче сжали руль, когда она задумалась о Романе и его товарищах, сражающихся в небе один на один с врагом.

– Пожалуйста, береги себя, Роман, – прошептала она. – Прошу, умоляю, останься в живых!

Глава 24

Китайский благотворительный бал в «Пенинсуле» получил название «Бал Оловянной шляпы». Устроители рассчитывали на пожертвования в сумме 160 тысяч фунтов стерлингов для приобретения бомбардировщиков, которые Гонконг собирался подарить Великобритании. Когда Элизабет приехала на «лагонде» Рифа и прошла в ярко иллюминированный холл отеля, она усомнилась, что можно собрать такую огромную сумму.

Все утро и день она провела за роялем, спина и руки болели. Будь Риф сейчас дома, Элизабет, возможно, и не пошла бы на бал. Но рано поутру ему пришлось отправиться по вызову своего начальника в Дом правительства. Он собирался встретиться с Элизабет в отеле.

Проходя в бальную залу, Элизабет мимоходом встретилась глазами со своим отражением в огромном зеркале в золотой раме. Она снова носила распущенные волосы, они волной спускались ей на плечи, придерживаемые с одной стороны черепаховым гребнем. Юбка ее платья из кремового шелка, облегая бедра, спускалась до колен мягкими складками. Шею украшало великолепное колье из трех нитей крупных жемчужин, которые умещались как раз в вырезе платья. Этот жемчуг был первым подарком Рифа, и Элизабет старалась надевать колье при всяком удобном случае.

Жюльенна и Ронни, Элен и Алистер сидели за большим круглым столом в дальнем конце залы. Том Николсон был с ними. Элизабет невольно подумала о том, где сейчас Мелисса. Жюльенна старалась не приглашать Тома с Мелиссой туда, где собирались быть Риф с Элизабет; предупредительность проявлял и сам Том.

Подходя к столу, она увидела, что Ронни поднимается со своего места, чтобы отодвинуть для нее стул.

– О, дорогая, как я рада тебя видеть! – радостно воскликнула Жюльенна. – Ты потрясающе выглядишь! – Ее взгляд с Элизабет переместился на дверь. – А где Риф? Насколько я поняла, он тоже собирался быть здесь?

– У него сейчас деловое свидание. Как только освободится, сразу же придет. – Частые визиты Рифа в Дом правительства следовало хранить в тайне.

– Жаль... – сказала Жюльенна. – Что ж, в таком случае ты можешь составить компанию Тому. Мелисса наконец решила, что ей лучше уехать отсюда в Америку. Она отправилась на Новую территорию собрать необходимые вещи, а остальное сдаст на хранение.

Элизабет без сожаления вздохнула. Ей не слишком хотелось встречаться с Мелиссой. По крайней мере не на таких многолюдных сборищах, как это.

На Жюльенне было атласное бирюзовое платье до колен, украшенное блестками, с довольно большим декольте, которое не скрывало ее пышных округлостей. Рыжие кудряшки соблазнительно обрамляли лицо.

– Мы все такие мрачные и угрюмые, – продолжала Жюльенна, хотя сама не выглядела ни мрачной, ни угрюмой. – Сегодня лошадь Ронни, прямо скажем, вела себя не наилучшим образом. Может, ей нездоровилось, не знаю. – Она захихикала. – Я видела, как сэр Денхолм поставил на нее пять сотен. Должно быть, он очень зол нынче на Ронни!

– Многие злятся на него, – сухо заметил Том. – Не только старина Гресби потерял кругленькую сумму на его лошади.

Ронни и Жюльенна выглядели, как и положено людям, которым на это решительно наплевать. Элизабет могла почти наверняка сказать, что сами они ничего не поставили на свою собственную лошадь и потому ничего не потеряли.

– А как встреча в регби с Мидлсексом? – спросила она у Алистера, стараясь поменять тему разговора. – Ты был на игре?

– Мидлсексцам нужно учиться и учиться, прежде чем они смогут составить реальную конкуренцию «Королевским шотландцам», – с ухмылкой ответил Алистер. – Хотя игра получилась неплохой.

Постоянное соперничество между Мидлсексом и «Королевскими шотландцами» было давнишним, хотя в регби именно вторые чаще всего побеждали.

Ронни засмеялся.

– Господи, Алистер, ты ведь отлично знаешь, что при желании Мидлсекс может разделать «Королевских шотландцев» под орех!

Алистер хотел было ответить, но тут появился официант с уставленным бокалами подносом, и новая порция выпивки разрядила накалившуюся было атмосферу.

Оркестр играл без устали. Среди танцующих Элизабет заметила Лея Стаффорда с Мириам Гресби. Дерри Лэнгдон легко и ловко вел в танце невысокую блондинку. Проследив за ней взглядом, Элен подалась к Элизабет и сказала:

– Это последняя пассия Дерри, Антея Хэрли.

– Жена Марка Хэрли?

Элен кивнула. Элизабет повнимательнее посмотрела на хорошенькую, несколько кукольного облика Антею Хэрли. Да, именно эта женщина некогда была любовницей Рифа. Сейчас она танцевала, неприлично прижавшись к Дерри. Сам же Дерри, судя по выражению его лица, был не слишком доволен поведением партнерши и нервно оглядывал залу.

Вот его взгляд остановился на Элизабет, с нее перескочил на Жюльенну. Выражение его голубых глаз изменилось, и Элизабет поняла, что он нашел наконец-то то, что искал. Выражение его лица сделалось унылым. Элизабет отвела взгляд. Ей было жалко Дерри, хотя она и радовалась за Ронни.

– В прошлом месяце прибыли два канадских батальона. Что они собой представляют, ты не знаешь? – спросил Ронни у Алистера. – Интересно, если японцы все-таки нападут, будет ли польза от канадцев?

– Любое подкрепление сейчас кстати, – сказал Алистер. – Я видел, как они размещались, и мне показалось, что они прилично экипированы.

– Экипированы они превосходно, но и самоуверенны сверх меры, – заметила Жюльенна, избегая смотреть в умоляющие глаза Дерри. – Я наблюдала, как они высаживаются на берег. Их строем вели в казармы, впереди с помпой маршировал оркестр. Все это выглядело великолепно.

– Молтби должен быть благодарен за подкрепление, – сказал Том. – Особенно на фоне всеобщего испуга, который охватил остров.

Над головами танцующих разлетались ленты серпантина.

– Но сил у нас все равно маловато, – сказал Алистер, снимая с плеча серпантин. – Я уверен, что складывается исключительно серьезная ситуация.

Жюльенна заметила, что к их столику решительно направляется Дерри. Следом шла Антея Хэрли.

– Дорогой, давай потанцуем? – сказала Жюльенна, касаясь Ронни. – Скоро начнется представление, тогда уже и захочешь – не потанцуешь.

Ронни послушно поднялся с места и, пока Дерри пробирался меж танцующих, повел Жюльенну в фокстроте.

– А, Дерри, привет, привет, старина! – радушно произнес Том. – Как там поло?

Дерри славился как исключительно талантливый игрок.

– Великолепно, – сухо ответил он, поворачивая голову в поисках Жюльенны. С тех пор как она дала ему от ворот поворот, его игра в поло пошла кувырком. Во время последней встречи он носился по полю, нарушая правила, и был дисквалифицирован. Впрочем, Дерри было на все наплевать. Больше всего ему хотелось встретиться на поле с Ронни Ледшэмом.

Запыхавшаяся Антея наконец настигла Дерри, но он намеренно ее не замечал. Том, зная, что некогда она была пассией Рифа, подумал, что будет неудобно, если она окажется за их общим столом, когда подойдет Риф. Он галантно поднялся.

– Антея, вы не против потанцевать со мной?

Антея взглянула на Дерри, надеясь, что тот ответит отказом, но отказа не последовало, и ей ничего не оставалось, как скрепя сердце принять предложение Тома.

– Не понимаю, отчего это Жюльенна избегает меня? – гневно сказал Дерри Элизабет. – После ее вечеринки я так ни разу и не смог с ней поговорить.

Алистер, который с неодобрением относился к супружеским изменам, выслушал Дерри с каменным лицом. Элизабет чувствовала, что в любой момент может произойти обмен любезностями. Она поднялась и предложила Дерри:

– Потанцуем? Он был вынужден согласиться и повел Элизабет к дансингу.

– Никак не могу понять, – мрачно произнес он в который уже раз. – Вдвоем нам было так славно. Мне никогда в жизни не было так хорошо, как с ней. И почему она решила вдруг взять и все испортить? То ли религия ударила ей в голову, то ли болезнь навалилась? Никак не возьму в толк!

Они танцевали квикстеп. Губы Элизабет тронула улыбка.

– Религия и болезнь здесь ни при чем, – мягко сказала она. – Собственно, я не уверена, что в последнее время Жюльенна хоть в чем-то изменилась. А вот в Ронни произошли перемены. Он все еще флиртует напропалую, но вот уже год как его не видели ни с одной другой женщиной.

– Но что за дьявол в таком случае вселился в Жюльенну? – недоуменно произнес Дерри.

– Жюльенна любит мужа, – мягко произнесла Элизабет. – Может, она прежде и кружила головы всем без разбора, но главным в ее жизни оставалась любовь к Ронни. И как только она поняла, что ее многочисленные романы его огорчают, тотчас же дала отставку всем своим любовникам. Так что ничего сложного, все исключительно просто.

– А мне так не кажется, – сурово сказал Дерри. – Я потерял аппетит и сон. Даже в поло не могу больше играть, как прежде!

Танец подошел к концу, и объявили, что для собравшихся будет петь мисс Хильда Йен.

– Не приставай ты больше к ней, Дерри, – просительно произнесла Элизабет, пробираясь к своему столику.

Он взглянул на Жюльенну, которую Ронни провожал до места.

– Не могу! – воскликнул он с чувством. – Видит Бог, я люблю ее, Элизабет! И не могу оставить ее в покое!

Дансинг быстро опустел, люди уже на них оборачивались.

– Если ты не отстанешь, она будет очень несчастна. – Элизабет попыталась вразумить Дерри и вернулась на свое место.

Хильда Йен, очень красивая китаянка с темными, распущенными до талии волосами, исполнила романтическую песню на китайском, и ей дружно зааплодировали. Затем танцы возобновились. Элизабет вальсировала с Алистером, танцевала фокстрот с Ронни и все это время ждала одного: когда же наконец придет Риф и она увидит его!

Риф был мрачен. Он ехал по темным улицам Гонконга к отелю «Пенинсула». Он доверял своим осведомителям, не полагаясь только на собственные умозаключения. И сейчас не мог простить себе ошибки.

В течение многих недель вся информация, которую Риф получал из Китая, указывала на то, что сосредоточение японских воинских частей в Кантоне и его окрестностях является лишь подготовкой к нападению на китайский город Кунмин к северо-западу от Гонконга. От Кантона до Гонконга каких-нибудь сто миль, и Риф был не вполне уверен в полученных сведениях. О своих сомнениях он завел речь в Форт-Каннинге, но общее мнение свелось к тому, что любые перемещения японских войск следует трактовать скорее как действия оборонительного, нежели наступательного характера.

Риф, стиснув зубы, затормозил перед ярко иллюминированным входом «Пенинсулы». Действия оборонительного характера... Как бы не так, черт побери! Ведь почти целая дивизия японцев оказалась буквально в двух шагах от границы с Гонконгом. И она явно намеревалась двинуться па юг, а вовсе не на север.

Он уверенным шагом вошел в отель, кляня себя за то, что не предпринял никаких превентивных мер. За то, что силой не посадил Элизабет на корабль или на самолет. За то, что позволил ей остаться с ним.

– Добрый вечер, мистер Эллиот! – почтительно сказал управляющий отелем, увидев Рифа.

– Добрый вечер, сэр! – приветствовал его коридорный с искренней улыбкой. Риф прошел из вестибюля в бальную залу. Мистер Эллиот славился своими чаевыми. Коридорный хотел бы видеть побольше таких клиентов.

В ответ на приветствия Риф лишь скупо кивнул головой. В его распоряжении были считанные минуты, чтобы поговорить с Элизабет. Потом нужно будет вернуться на заседание в Дом правительства, где разбирались очень сложные вопросы. Он и так с трудом ушел оттуда, понимая, что непременно нужно сказать. Элизабет о неизбежном вторжении. Ему нужно было ее увидеть. Ведь могут пройти дни, а то и недели, прежде чем они снова встретятся.

Он вошел в переполненную залу и, не обращая внимания на многочисленные приветствия, стремительно направился к большому круглому столу, за которым сидели Элен и Алистер, Жюльенна и Ронни, Том и Элизабет.

При его приближении Элизабет повернула голову, и ее лицо озарилось радостью.

– Дорогой! Я уже боялась, что ты никогда не придешь! – Была уже почти полночь, и хотя она скрывала под улыбкой и смехом свое волнение, оно нарастало, вселяя нешуточную озабоченность.

Он взял ее за руку, поднял с места и сказал негромко, но твердо:

– Я не могу остаться, Лиззи. Вторжение неизбежно! Уезжай, возвращайся в Викторию. На острове будет безопаснее, чем в непосредственной близости от моря. И что бы ни случилось, не смей возвращаться сюда. Ты поняла?

–Да, но...

– Никаких «но»! – Его темные глаза сверлили Элизабет. – Ты должна оставаться в безопасном месте – хотя бы ради меня, Лиззи! Больше я ни о чем тебя не прошу.

Он крепко обнял ее и запечатлел на губах крепкий, страстный, почти что грубый поцелуй.

– Я люблю тебя! – сдавленно произнес он, отрываясь от губ Элизабет. И прежде, чем она успела спросить, куда он идет, удалился, расталкивая публику.

– Н-да... – произнесла Жюльенна, широко раскрытыми глазами глядя на подругу. – Дорогая, что все это может значить?

Элизабет не ответила. Она, оцепенев, смотрела вслед уходящему Рифу. Страх сковал ее тело. А если с ним что-нибудь случится? Если его убьют? Что, если...

Музыка внезапно оборвалась. На балконе над танцующими появился глава морского пароходства. Он помахал мегафоном, требуя тишины.

– Прошу внимания, леди и джентльмены! Минуточку внимания! – крикнул он в мегафон.

Элен и Алистер, Ронни и Жюльенна и Том, на которого неожиданный уход Рифа произвел сильное впечатление, не менее сильное, чем страстный поцелуй, который Риф запечатлел на губах Элизабет, посмотрели вверх на балкон. Смех и разговоры стихли.

– Обращаюсь ко всем членам экипажей находящихся в заливе судов, – громко произнес он. – Срочно вернитесь на свои корабли. Немедленно!

Последовала короткая недоуменная пауза, после чего почти одновременно задвигались стулья, мужчины торопливо поднимались со своих мест. О танцах тут же забыли.

– Господи, неужели?.. – спросил Ронни, недоуменно глядя перед собой.

– Во всяком случае, очень похоже, – мрачно откликнулся Алистер. – Поспешу-ка я в казармы. – Он поднялся. – До свидания, дорогая, – обратился он к Элен. – При первой же возможности попытаюсь с тобой связаться.

Элен ошеломленно смотрела на него. Мужчины вокруг прощались со своими женами и любимыми и торопились к выходу. Алистер повернулся, чтобы последовать за ними. Элен, резко отодвинув стул, вскочила.

– Нет! Подожди, Алистер!

Он нерешительно обернулся. Элен подбежала, обняла и крепко прижалась к нему.

– Я люблю тебя! – в отчаянии выкрикнула она. – Знаю, я не слишком часто говорила тебе об этом в последнее время, но я люблю тебя, Алистер! Правда, люблю!

Он стоял молча, так как судорога свела ему горло. Если бы смог, он разрыдался бы от счастья. Ведь он думал, что Элен не любит его и никогда не сможет полюбить. Он обнял ее и на несколько мгновений прижал к себе, затем резко повернулся и почти бегом кинулся к выходу. Его глаза подозрительно блестели.

Жюльенна и Ронни, Том, Элизабет и Элен обменивались недоуменными взглядами. Оркестр вновь заиграл, но лишь несколько пар появились на площадке.

– Что же делать? – как-то неловко произнес Ронни. Они с Томом входили в добровольческое соединение. – Может, нам тоже нужно в свою часть?

– Не думаю, – сказал Том с явным сомнением в голосе. – Во всяком случае, не раньше, чем услышим какое-нибудь официальное объявление.

– Риф передал, что вторжение неизбежно, – громко произнесла Элизабет, обращаясь к мужчинам. – Еще он сказал, что, когда дело дойдет до военных действий, на острове будет безопаснее, чем в Цзюлуне. – Она взглянула на Элен. – Тебе лучше поехать со мной, Элен. Мы могли бы забрать детей и отвезти их ко мне домой.

Элен отрицательно покачала головой. На ней было шикарное – в блестках – черное платье, которое не очень шло ее зрелой красоте и пышным формам.

– Нет! – решительно заявила она. – Я должна оставаться в Цзюлуне. Я приписана к здешней больнице.

– Что бы ни произошло, японцам не удастся продвинуться дальше южных кварталов Цзюлуна, – сказал Том, стараясь как-то разрядить напряженность. – Все военные действия произойдут в пограничном районе.

Ронни откровенно ухмыльнулся, к нему мало-помалу возвращался оптимизм.

– Мы без труда вышвырнем отсюда этих недомерков! – уверенно заявил он. – Сказать откровенно, если это начнется, я даже буду рад. Чем раньше, тем скорее закончится.

Элизабет поднялась из-за стола.

– Я домой, – спокойно объявила она. – Ты уверена, Элен, что тебе не лучше поехать со мной?

Элен опять покачала головой.

– Абсолютно уверена. К завтрашнему дню все может уже и закончиться. В таком случае встретимся, как обычно, в «Репалс-Бей».

– Хотелось бы надеяться, – со сдержанной улыбкой ответил Том. – Мне выдали форму, как и остальным добровольцам. Но она явно сшита не по мерке. Китель – на человека вдвое ниже меня. А брюки – вообще цирк: я никак не мог понять, то ли это короткие брюки, то ли длинные шорты. В общем, в форме я просто смешон!

Даже Элизабет не сдержала улыбки. Но когда она попрощалась и поехала домой, от улыбки не осталось и следа. Пока паром тащился к Виктории, она стояла у борта, глядя на шелковисто-черные воды моря. Пик был темен. Она понятия не имела, где сейчас Риф и когда они снова встретятся. С тех пор как они стали жить вместе, она никогда не ездила в дом у горы Коллинсона, а всегда на квартиру в Виктории. Квартира была ближе к центру и во многих отношениях более удобной. Где бы ни находился Риф, там она будет ближе к нему, чем на побережье восточной оконечности острова.

На следующее утро город внешне выглядел как обычно. Элизабет быстро позавтракала и позвонила Адаму. Его не было вчера вечером на балу, и не исключено, что он вообще ничего не знал о последних событиях.

– Мистера Гарланда нет дома, – вежливо ответил ей Чан. – Мистера Гарланда как добровольца вызвали в часть.

Она опустила трубку, от былого оптимизма не осталось и следа. Если и добровольцев вызвали в казармы, значит, все серьезнее, чем многие думали.

Она сварила кофе и выпила чашку. Затем позвонила Элен.

– Кажется, нам с тобой не удастся пропустить по рюмочке перед обедом в «Репалс-Бей», – сухо сказала Элен. – Гарнизон переведен на военное положение, включая и добровольцев. «Королевские шотландцы» на материке, их подтянули к самой границе. Добровольцы где-то на острове. В общем, не нравится мне все это!

– Все еще не надумала привезти детей и остаться с ними здесь? – повторила свое предложение Элизабет. – Я сейчас в своей городской квартире. Паромом ты доберешься очень быстро. Отсюда на пароме же не так далеко до твоей больницы. Сможешь ездить туда хоть каждый день.

– Я еще не решила, – ответила Элен.

– Но почему?

– Что подумают остальные? – сказала Элен. – Представь, какая паника начнется среди китайцев, если они увидят, что проживающие в Цзюлуне европейцы спешно перебираются на остров! Тут может черт знает что начаться!

Элизабет не стала спорить. Ей уже был известен этот решительный тон подруги, и она знала, что спорить с Элен бесполезно. Тем более что пока никакой непосредственной опасности не было. Если начнутся военные действия, это произойдет, как убежденно сказал Ронни, на севере Новой территории.

Внезапно ее охватил озноб. Она вспомнила о Мелиссе.

– О Господи... – прошептала она. – Мелисса...

– Что с Мелиссой? – Накануне вечером Элен не слышала разговора Жюльенны с Элизабет.

– Она же опять уехала на ферму!

Элизабет не пришлось больше ничего объяснять, всем и так было известно, что последние два месяца Мелисса почти постоянно жила на ферме Эллиота на Новой территории.

– А Риф знает, что она там? – резко спросила Элен.

– Может быть. Мне пора, Элен. Я должна попытаться с ним связаться.

Она положила трубку на рычаг. С чего начать? Позвонить в Дом правительства? В штаб? Где он сейчас может быть? Она торопливо набрала номер Дома правительства. На другом конце линии трубку поднял мужчина, явно чем-то раздраженный.

– Не могли бы вы сказать, мистер Эллиот сейчас в Доме правительства?

– Извините, мадам, в условиях военного времени никаких частных разговоров отсюда по телефону не допускается.

– Но это очень важно. Я должна знать, там он или нет! Мне необходимо передать ему сообщение.

– Мне очень жаль, мадам, но...

– В таком случае могу я поговорить с сэром Марком Янгом? – спросила Элизабет, попытавшись придать голосу максимальную медоточивость. – Это звонит Элизабет Гарланд.

Телефонист заколебался. Он слышал об Элизабет Гарланд, видел ее фото в «Гонконг тайме». Она как-то присутствовала на званом обеде, и рядом с ней сидел сам губернатор острова.

– Посмотрим, что я смогу для вас сделать, миссис Гарланд, – с явным сомнением произнес он. – Пожалуйста, подождите.

Прошло не меньше десяти минут, пока в трубке снова раздался голос телефониста:

– Да, мистер Эллиот здесь, миссис Гарланд, но он сейчас на совещании и беспокоить его никак нельзя.

Элизабет почувствовала, как ее волнение понемногу спадает.

– Пожалуйста, не могли бы вы передать ему, что миссис Эллиот находится сейчас на ферме на Новой территории. Вас это не затруднит?

– Хорошо, миссис Гарланд. – Кажется, телефонист догадался о причине се волнения. Если верить слухам, которые ходили по Дому правительства, сейчас самое опасное место для любой женщины – это ферма на Новой территории. – Я сделаю все возможное, чтобы передать ему ваши слова, – стараясь успокоить Элизабет, сказал он.

– Может, вы позвоните мне...

– Хорошо, миссис Гарланд, я позвоню. Мужчина припомнил, что эта миссис Гарланд была очаровательной, эффектной блондинкой, которой недавно удалось произвести фурор своей игрой на фортепиано.

Прошло полчаса, прежде чем он ей позвонил. Все было передано мистеру Эллиоту. Элизабет поблагодарила и позвонила еще в два места. Мей Лин Элизабет сообщила, что некоторое время останется в своей квартире в Виктории, и попросила приехать к ней. Потом она связалась с пунктом сбора медсестер: хотя еще не было никакой необходимости являться на службу, ей посоветовали быть в полной готовности, так как все может произойти в любую минуту.

Было, пожалуй, самое необычное для Гонконга воскресенье. Элизабет не поехала в «Репалс-Бей», чтобы выпить перед обедом аперитив. Не было в этот день никаких вечеринок, званых обедов или иных мероприятий, никаких пикников с выездом на море. Все мужчины, включая добровольцев, находились на военных объектах или в казармах. Она подумала: где-то сейчас находится Адам... Алистер сказал Элен, что добровольцев размещают на острове, а не на материке. Не исключено, что Адам может оказаться где-нибудь на побережье.

Когда после обеда она пошла погулять, то увидела на рейде британские торпедные катера, которые защищали подступы с моря. По спине Элизабет пробежал озноб. Оказалось, что те, кто верил в возможность нападения японцев на остров, были правы. Конечно, так думали многие китайцы. Сейчас они собирались кучками и, когда Элизабет проходила мимо них, прекращали обсуждение самой животрепещущей темы и обращались к ней с вопросом:

– Правда ли, мисси, что скоро придут японцы?..

Или:

– А что же будет с нами, когда придут японцы?

– Японцам никогда не захватить Гонконг! – отвечала она, чтобы успокоить их, но лица китайцев по-прежнему оставались испуганными. Японцы многие годы нападали на китайские земли и разоряли мирные поселения. И китайцы очень хорошо знали, чего можно ожидать, если они захватят остров. Фотографии японских солдат в Маньчжурии, которые с радостными физиономиями поднимали на штык китайских пленных, распространялись повсюду, где проживали китайцы.

Мей Лин приехала позднее и даже не поинтересовалась, где Риф и почему именно Элизабет решила пожить некоторое время в Виктории. Едва переступив порог, она принялась готовить еду для хозяйки, втайне довольная тем, что ее не оставили в такое время одну на восточном побережье.

Вечером Элизабет какое-то время пыталась разбирать ноты, но, поняв, что ей не удастся сосредоточиться на музыке, отложила их в сторону. Она подошла к трехстворчатой балконной двери, распахнула ее и вышла на веранду. В этой части Виктории крыши домов тянулись до самого залива. Теплый вечерний воздух был напоен густыми запахами цветов и растений, так что даже было трудно дышать. Заходившее солнце отливало малиновым и киноварью. Было тихо и безветренно, как обычно за несколько минут перед тайфуном.

Она вернулась к роялю, раздумывая, где сейчас могут быть Риф и Адам. Через несколько дней – если верить прогнозам – нападут японцы, затем их неминуемо отбросят, и жизнь войдет в привычное русло. Она молила Бога, чтобы, когда это и вправду произойдет, все они – Риф, Адам, Алистер, Том и Ронни – остались живы.

Спала она беспокойно, часто просыпаясь от жары и тревоги. Несколько раз за ночь вставала и подходила к окну. В семь часов утра, пролежав два часа не смыкая глаз, Элизабет поняла, что больше ей не уснуть. Накинув пеньюар, она прошла в гостиную и отдернула шторы, чтобы посмотреть на залив.

– Будете кофе и омлет, мисси? – спросила Мей Лин, выйдя из комнаты прислуги.

– Никакого омлета, Мей Лин. Кофе и тосты, пожалуйста.

В половине восьмого Мей Лин отправилась за утренней газетой. Обычно это входило в обязанности слуги, но Элизабет не взяла его с собой на квартиру в Викторию. Мей Лин с удовольствием выполняла эту дополнительную обязанность. Вернулась она запыхавшаяся, с расширенными от ужаса глазами.

– Война, мисси! Мы воюем с Японией! Элизабет выхватила у нее газету, но единственное упоминание о Японии обнаружила под крошечным фотоснимком на первой полосе, где говорилось о том, что японские военные транспорты были замечены у берегов Таиланда.

– Да не в газете, мисси! – выдохнула Мей Лин, которую отчаянно била дрожь. – Полицейский мне рассказал. Говорит, что с без четверти пять мы воюем с Японией!

Элизабет уронила газету. Если это правда, то ей нужно срочно связаться с медпунктом, к которому она приписана.

– Еще кофе, Мей Лин, – попросила она, пошла в спальню и переоделась. – Я еду в «Жокей-клуб» и там останусь, понимаешь?

Уже несколько месяцев назад было условлено, что в помещении «Жокей-клуба» в случае войны развернут госпиталь. Ехать туда было совсем близко.

– Да, мисси, как скажете, мисси, – сказала Мей Лин, заходя с кофе в спальню. – Вы думаете...

Утреннюю тишину разорвал какой-то громкий скрежет. Чашка с кофе, упав на пол, разлетелась на кусочки, кофе разлился по ковру.

– Это они, мисси! – истерично воскликнула Мей Лин, затыкая уши. – Что же нам делать? Нас всех убьют!

– Не будь дурой! – резко сказала Элизабет, нагнувшись, чтобы собрать осколки. – Это всего лишь воздушная тревога. Ты наверняка слышала такую сирену и раньше!

Мей Лин заплакала. Нет, ничего такого она прежде не слышала. Уж во всяком случае, не в восемь часов утра.

– Нет, мисси! – сказала она с чувством. – Японцы наступают. Посмотрите!

Мей Лин ткнула пальцем в окно. Элизабет стремительно обернулась и увидела, как на бетонную полосу аэропорта садятся истребители. Первая ее мысль была: дай Бог, чтобы это были самолеты королевских ВВС, совершающие тренировочный полет. Но тут с неба на землю посыпались бомбы и вверх взвились языки пламени.

– О Господи!.. – воскликнула она, хватая одежду. – Убери тут все, запрись и никуда не уходи!

– Не оставляйте меня одну, мисси! Пожалуйста, не оставляйте меня! – захныкала Мей Лин, увидев, что хозяйка устремилась к двери.

– Тут с тобой ничего не случится! – через плечо крикнула ей Элизабет. – Они бомбят аэропорт, а не жилые кварталы. Успокойся и оставайся в квартире, пока все не уляжется.

Элизабет хлопнула дверью и выбежала на улицу. «Лагонду» она еще вчера оставила на обочине, так как очень устала и не хотела вкатывать машину в гараж. Она села за руль, поспешно повернула ключ зажигания. Она обманула Мей Лин, сказав, будто японцы бомбят только аэропорт. Бомбы сыпались на Цзюлун, и густые клубы дыма поднимались в небо. Она подумала о сотнях китайских беженцев, которые сейчас теснятся на узких улочках, и слезы бессильной злобы застлали ей глаза. Многие наверняка будут убиты – а ведь все еще только начинается. Одному Богу известно, что будет дальше.

Глава 25

Получив сообщение о нападении японцев, Риф целых восемь часов ничего не мог предпринять. Когда наконец закончилось совещание по выработке стратегического плана, в котором он принимал участие, было уже десять вечера. Он взял один из служебных джипов и, пренебрегая приказом оставаться до утра в Доме правительства, помчался через темные улицы к паромной переправе.

Он знал, что «Королевские шотландцы» уже находятся на линии обороны в районе Новой территории, что Пенджабский взвод и Добровольческое саперное соединение получили приказ взорвать все мосты, по которым японцы смогли бы пройти на юг. Если мосты взлетят на воздух прежде, чем он вернется с Мелиссой, они окажутся в мышеловке перед наступающими японскими частями.

Переправа на пароме, казалось, заняла не восемь минут, как обычно, а все сто. Как только паром наконец причалил, Риф тотчас же завел свой джип. Отчаянно нажимая на газ, он промчался по узким улочкам Цзюлуна и наконец выбрался на дорогу, которая вела на север. Армейские патрули останавливали его шесть раз, но его документы и ранг офицера разведывательной службы позволяли ему быстро миновать кордоны.

Чернильного цвета хмурое небо было затянуто низкими облаками. Господи, каким же он был идиотом, что не предупредил Мелиссу! Ей не следовало покидать Пик. Он знал, что она все-таки решила уехать, но ему и в голову не приходило, что она ради каких-то тряпок вернется на ферму. Черными силуэтами на фоне неба вздымались горные вершины. В одном месте Рифа остановил патруль «Королевских шотландцев» и предупредил, что соседняя железнодорожная ветка в самое ближайшее время будет взорвана и автострада в этом районе окажется непроезжей.

Риф добрался до фермы почти в два часа ночи. В доме не было ни огонька, ни каких-либо иных признаков жизни, но, как только его джип затормозил, слуги с поднятыми руками вышли из дома: они были уверены, что пришли японцы, и поспешили сдаться.

– Миссис Эллиот здесь? – спросил он, выскакивая из джипа и устремляясь к дому.

– О да, туан, она здесь. Мисси Эллиот спит. Возьмите нас с собой, туан. Японцы приходить сюда, но мисси Эллиот не желать этому верить.

Не обращая на них никакого внимания, он ринулся в дом и, одолевая по нескольку ступенек сразу, крикнул:

– Мелисса! Мелисса!!!

Она выскочила из спальни, когда он уже мчался к ней через темный холл второго этажа.

– Какого черта... – начала она сонным голосом. Ее волосы были взлохмачены, глаза заспанные.

– Война с японцами! – крикнул он, схватил ее за руку и силой втащил в комнату. – Одевайся! С минуты на минуту шоссе будет взорвано, все мосты взлетят в воздух! – Говоря все это, Риф порылся в гардеробе и швырнул ей свитер и юбку.

– Но мои вещи! – сонно возразила Мелисса. – Я еще не все уложила...

– У нас нет времени! Или ты хочешь, чтобы тебе японцы помогли с укладкой?!

Наконец до Мелиссы дошло, какая опасность их ждет, и она посмотрела на Рифа уже осмысленно, а затем торопливо просунула руки в рукава свитера.

– Я подожду тебя в джипе, – сухо произнес он, отворачиваясь. – Торопись, Мел! Дорога каждая секунда!

Как только он вышел из спальни, Мелисса трясущимися руками принялась одеваться. Риф сбежал вниз по лестнице.

– Кто-нибудь в доме еще есть? – спросил он слуг, которые стояли у дверей, не в состоянии унять нервную дрожь.

– Только мы, туан. Пожалуйста, туан, мы...

– Забирайтесь в джип! – распорядился Риф.

Ониохотно подчинились. Риф последовал за ними и включил двигатель. Где же, черт побери, Мелисса? Он оставил ее пять минут назад. Риф собирался было уже кинуться в дом, когда она наконец выбежала на улицу. Ее волосы были по-прежнему растрепаны, пуговки на блузке не застегнуты, в руках она держала жакет.

Не успела Мелисса закрыть за собой дверцу, как джип рванулся с места. Риф жал на газ что было сил, поднимая тучи пыли. Он опасался, что в любой момент услышит взрыв, означавший, что о шоссе можно благополучно забыть.

– Ты когда об этом узнал? – спросила Мелисса, набрасывая на плечи жакет.

– Официального сообщения еще не было, но не думай, что это ложная тревога. Два батальона япошек уже не более чем в двух милях к северу отсюда. В ближайшие часы они двинутся на юг.

– О Господи! – Она прижалась к дверце, чтобы болтанка не так сильно ощущалась. Недавно прошли дожди, и джип отчаянно швыряло на колдобинах. – А Том сейчас где? Ты, случайно, не знаешь?

Он покачал головой:

– Нет. Почти все добровольцы сейчас на острове. Вместе с «Королевскими шотландцами» и «пенджабцами» они уничтожают мосты, чтобы задержать японцев.

Джип выехал на более ровную дорогу, и Риф увеличил скорость до предела. Никто не знал о том, что он самовольно покинул Дом правительства. Если повезет и японцы не начнут наступления до рассвета, Риф успеет вернуться незамеченным.

– А как ты узнал, что я на ферме? – спросила Мелисса, когда машина уже вовсю мчалась по автостраде.

– Лиззи мне позвонила. Я был на совещании, поэтому раньше не мог ничего предпринять. И какого черта ты вообще туда поехала?! Неужели не слышала разговоров о возможном вторжении?

– Два года только об этом и говорят! – отрезала она. – А как, интересно, Элизабет узнала, где именно меня искать?

Риф резко вильнул рулем, чтобы не въехать в рытвину.

– Вечером в субботу она была на китайском благотворительном балу. Там были все, в том числе и Жюльенна.

Раздался приглушенный разрыв, и Мелисса увидела, как руки Рифа еще крепче сжали руль. Она закусила губу. Он наверняка осознавал, как рискованно ехать за ней на Новую территорию. Но поехал без колебаний. Когда Элизабет Гарланд сказала ему, где сейчас Мелисса, она наверняка знала, как именно поступит Риф. Мелисса обхватила себя за плечи: на месте Элизабет она сама никогда не сказала бы этого Рифу.

– Еще немного, и мы будем у пикета, – произнес Риф. В это время фары джипа вырвали из темноты круги протянутой через дорогу колючей проволоки. Риф выругался и резко ударил по тормозам. Машина остановилась так внезапно, что Мелисса влетела в боковое стекло, а один из китайцев, не удержавшись, вывалился на дорожное полотно. Колючая проволока окружала их почти со всех сторон. Риф крикнул, чтобы китайцы оставались на местах и не двигались.

– Разве никак нельзя объехать? – испуганно спросила Мелисса.

Риф вытащил из багажника машины гаечный ключ и маленькие плоскогубцы.

– Один Бог знает... – мрачно сказал он. – Ты могла бы оторвать от жакета рукава, чтобы я использовал их как перчатки?

Она исполнила его просьбу. Сердце Мелиссы отчаянно колотилось. Обернув тканью руки, Риф дюйм за дюймом резал колючую проволоку, опутавшую водительскую дверцу. Затем он осторожно выбрался из машины.

Лишь час спустя он отшвырнул ногой последний кусок проволоки. И почти тут же раздался еще один далекий взрыв, на этот раз у них за спиной, на севере. Никто не проронил ни слова. Если взорвали мост, то через Цзюлун все равно можно будет проехать. А если взрыв моста был сигналом к уничтожению остальных объектов, тогда дело худо: они окажутся в тылу у японцев.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем Риф с некоторым облегчением в голосе произнес:

– Что бы они там ни взорвали, но это не мост и не железнодорожное полотно.

Фары автомобиля выхватили из темноты солдат дорожного пикета, похожих на привидения. По их знаку Риф остановился.

– Вам очень повезло, сэр, – почтительно произнес солдат. – Сразу после получения приказа мы должны будем взорвать дорогу.

– А до Цзюлуна можно проехать?

– Да, сэр.

Риф вновь нажал на газ. Они обязательно должны успеть. Проехав полмили, они услышали оглушительный треск. Джип перестал слушаться руля: лопнула шина правого колеса.

Риф резко затормозил. Хотелось во весь голос выругаться, но он сдержался.

– Долго поставить запаску? – спросила Мелисса, явно нервничая.

Риф выпрыгнул на асфальт. Осмотрев колесо, он грубо сказал:

– Было бы не долго, окажись она у нас.

– Но сейчас нам не угрожает опасность? Я имею в виду, что за нами япошки не гонятся? «Королевские шотландцы» в случае чего нас прикроют.

Он хмыкнул. Рифа сейчас не так беспокоили японцы, как его собственное военное начальство, которому очень скоро придет в голову выяснить, куда это он вдруг подевался.

Дальнейшую часть пути они еле ползли. Было уже восемь утра, когда они достигли окраины Цзюлуна.

– Я собираюсь бросить этот хлам и посадить тебя в первое же такси, которое поймаем, – сказал Риф, и его оглушил грохот приближающихся самолетов: с севера над ними шли звено за звеном.

Времени спрятаться не было. Сбросив первые бомбы на взлетно-посадочную полосу аэродрома, самолеты, заложив вираж, пошли над Цзюлуном. Риф резко затормозил и крикнул, чтобы китайцы разбегались подальше от автомобиля. Затем схватил Мелиссу за руку и вытащил ее из джипа. В этот момент раздался противный свистящий звук и такой оглушительный разрыв бомбы, что у них чуть не лопнули барабанные перепонки. Самолеты пронеслись прямо над их головами и сбросили бомбы. Риф столкнул Мелиссу в кювет, сам упал на нее, загородив своим телом, и в этот миг бомбы избороздили почти всю улицу. От чудовищного грохота Риф едва не оглох и смутно слышал раздающиеся стопы и крики. Черный дым пожаров почти ослепил его.

Прошла, должно быть, целая вечность, прежде чем он приподнял голову и огляделся. Джип превратился в искореженную груду горевшего металла. Китайцы как безумные разбегались в разные стороны, на некоторых горела одежда, у иных лица были в крови.

Мелисса истерично рыдала, лежа под ним, и зажимала руками уши. Еще один самолет спикировал и сбросил бомбу. Риф машинально пригнулся, сильнее прижимая Мелиссу к земле. После прогремевшего взрыва он поднялся и прошел ярдов двадцать по горевшей улице.

Дышать было нечем, Риф закашлялся. Горячий воздух обжег ему горло. Рот был полон пыли. Он опустился на колени, почти ничего не видя от дыма, и нащупал рукой что-то липкое и мокрое. У Рифа голова шла кругом. Он напряг зрение и всмотрелся – перед ним лежала окровавленная оторванная рука. Правой рукой Риф обхватил свою левую руку, желая удостовериться, что обе его конечности па месте. Только тут он заметил справа раненого китайца. Тот еще был жив и громко кричал; на месте его правого плеча зияла большая черная дыра.

Риф с трудом поднялся и побежал, лавируя между горящих автомобилей, к кювету, где находилась Мелисса. Она лежала ничком, ее юбка и блузка кое-где были разорваны. Риф пощупал ее пульс, затем оторвал полосу от юбки, подложил свой носовой платок и перевязал ей рану на голове, откуда сочилась кровь. Нужно было любой ценой доставить ее в госпиталь. Наверняка уже все госпитали и больницы забиты китайцами, пострадавшими от бомбардировки. Подхватив Мелиссу на руки, он побежал по улочкам квартала к Цзюлунскому госпиталю. Ждать «скорую» было безумием, хотя Риф и слышал вой сирен санитарных машин. Асфальт был усеян осколками битого стекла, двери в домах висели на одной петле... Обезумевшие от страха плачущие китайцы разбегались кто куда. Риф почувствовал во рту привкус крови, не вполне понимая, откуда она могла взяться. Завернув за угол последнего дома, он увидел перед собой здание больницы. Фигура в белом бросилась ему навстречу.

– Что случилось, черт побери?

– Бомбежка! Там, на улице, не менее тридцати убитых!

Мелиссу взяли у него из рук и положили на каталку.

– Кто она? – спросил врач, когда санитар повез ее в смотровой кабинет.

– Моя жена. Бывшая жена.

Вой сирен наполнял воздух. Первые из карет «скорой помощи» возвращались со своим кровавым грузом.

– Да, судя по всему, плохи дела, – сказал доктор, в течение нескольких секунд осмотрев Мелиссу. – Сестра, эту пациентку нужно срочно готовить к операции.

Только тут Риф узнал в сестре, к которой обращался врач, Элен.

– Да, доктор, – сказала Элен, без промедления начав действовать.

Когда она стала снимать с Мелиссы одежду, та застонала и открыла глаза.

– Риф... – с трудом выговорила она. – Риф... Взяв ее руку, он склонился над Мелиссой и мягко произнес:

– Я здесь, здесь, Мел. Я тут, с тобой. Несколько секунд она слабо сжимала его руку, уголки ее губ чуть заметно дрогнули.

– Хорошо... – выдохнула она. – Хорошо, я рада, что ты здесь... – Она закрыла глаза и затихла.

– Доктор Мередит! – взволнованно произнесла Элен. Доктор быстро подошел к каталке. Он пощупал пульс Мелиссы, приподнял веко. Все было кончено.

– Увы, – сказал врач. – Она умерла.

Он не мог тратить время на объяснения: приемный покой уже заполнили раненые, которых доставляли машины «скорой помощи». Уходя, врач задернул за собой шторку, которая сердито шваркнула. Элен торопливо произнесла:

– Мне очень жаль, Риф.

Он стоял как вкопанный и смотрел в лицо женщины, на которой женился несколько лет назад. Был период его жизни, когда его судили по обвинению в убийстве Джако Латимера, и Риф тогда был уверен: умри Мелисса, он и бровью не поведет. Сейчас же все было по-иному. За последние два года между ними возникли новые отношения, хотя это проходило медленно и совсем не безболезненно. Их связывало общее прошлое, и ровные отношения оказались куда прочнее, чем все то, чем ранее могли бы похвастаться Риф и Мелисса.

– Спасибо тебе, Элен, – сказал он дрогнувшим голосом.

Оставаться здесь дольше он не мог. Служба требовала его присутствия в штабе.

– Проследи, пожалуйста, чтобы с ее телом обошлись должным образом, – попросил он, и прежде, чем Элен успела перевязать Рифу лоб (над левой бровью у него была изрядная ссадина, черная от засохшей крови), он уже пошел к выходу, пробираясь между ранеными и умирающими.

Рано утром Жюльенна уже связалась с медпунктом, к которому была приписана. Ей ответили, что пока она может быть свободна. Добровольцы требовались в отеле «Пенинсула», и поэтому ее попросили связаться с медиками, работающими сейчас в отеле, который срочно переоборудовали в госпиталь Красного Креста. Она с удовольствием согласилась отправиться в «Пенинсулу» и сразу же поехала туда на своем миниатюрном «моррисе». Она не привыкла так рано вставать, и езда по утреннему городу доставила ей даже некоторое удовольствие. Не было еще и восьми часов утра. Она тихонько засмеялась, подумав о том, как отнесется Ронни к ее рассказу. Сколько лет они уже женаты, и Ронни постоянно подшучивал по поводу того, что Жюльенна никогда не поднималась с постели раньше десяти часов.

В «Пенинсуле» кипела работа. Коридорные поспешно скатывали дорогие ковры, постояльцы охотно помогали персоналу перетаскать столы и стулья в дальний конец танцевальной залы. Окна срочно завешивались темными шторами.

– Доброе утро, миссис Ледшэм, – сказал один из коридорных, оторвавшись на секунду от работы и улыбаясь. В его улыбке сквозило явное восхищение. Жюльенна прошла в холл. На ней были туфли на высоком каблуке и плотно облегавшая фигуру юбка с глубокими разрезами по бокам.

– Bonjour, – с улыбкой ответила Жюльенна. – Где бы я могла найти кого-нибудь из Красного Креста, кто тут распоряжается?

Старшая сестра оглядела ее с выражением отчаяния на лице.

– Мы больше не играем в войну, миссис Ледшэм, – холодно заметила она. – Мы в самом пекле войны. Прошу вас стереть косметику с лица и лак с ногтей, и после этого можете помогать другим сестрам готовить койки для раненых.

Жюльенна хотела было резко ответить, но се карьеру медсестры, еще даже не начавшуюся, спас высокий симпатичный датчанин, который стоял у одного из окон.

– Бог ты мой... – произнес он, обращаясь к женщинам, – вы только взгляните на это!

Они подошли к окну и с недоумением выглянули на улицу. Бомбардировщики звено за звеном пикировали на аэропорт.

– Должно быть, это наши самолеты, – предположила Жюльенна. – Невозможно, чтобы были японские.

Через несколько минут раздались первые разрывы бомб.

Уже через несколько часов после того, как Алистер покинул роскошно убранную танцевальную залу «Пенинсулы», он был на севере Новой территории. Он получил предельно четкий приказ: со своим подразделением следить за пограничной полосой и немедленно докладывать обо всех перемещениях японских войск. На него также была возложена ответственность за уничтожение мостов.

Все воскресенье японцы находились в пределах видимости, группируясь по ту сторону границы, но не предпринимали никаких попыток к наступлению.

– Они обязательно пойдут в атаку, – мрачно сказал Алистер, обращаясь к капитану. – Пройдет немного времени, они приготовятся и начнут наступление.

В пять часов утра в понедельник он получил сообщение по телефону о том, что Британия и Япония официально находятся в состоянии войны. В 7.30 японцы перешли границу, и Алистер повел своих солдат в первую атаку.

Элизабет ехала в «Жокей-клуб». Еще вчера тихие и безлюдные, улицы были забиты машинами и грузовиками и бегущими по своим делам людьми. Ей приходилось постоянно сигналить, чтобы согнать с дороги отчаянных рикш и переполненные автобусы, которые норовили ее обогнать.

– Похоже, начинают подтверждаться самые худшие предположения, – нервно сказала ей Мириам Гресби, когда Элизабет добралась наконец до места.

Элизабет удивленно посмотрела на нее. Она привыкла к напыщенной агрессивности Мириам Гресби. К своему ужасу, Элизабет поняла, что эта пожилая женщина не на шутку встревожена.

– Да бросьте вы, Мириам, наверняка все скоро закончится! – уверенно сказала она, хотя в душе не испытывала никакого оптимизма. – Займемся-ка лучше делом.

Доставленные в «Жокей-клуб» оборудование и койки для госпиталя уже разгрузили, и теперь Мириам и Элизабет расставляли их по палатам и в операционной на первом этаже клуба. Уже через час начали прибывать первые пациенты, в основном старики, давно страдающие от разных хворей. Эти люди, беженцы из Цзюлуна, много недель, а некоторые и месяцев были вынуждены спать на улице.

– Господи, кто бы мог подумать, что после одного-единственного авианалета будет столько раненых! – сказала Элизабет блондинка с изможденным лицом, когда они в очередной перерыв пили кофе с сандвичами. – Если это лишь начало, удастся ли нам справиться с тем, что будет дальше?

За утренним налетом последовали другие. Зенитный пост на крыше «Жокей-клуба» оглушительно отстреливался всякий раз, когда над городом шли японские эскадрильи. И хотя ни на клуб, ни на его окрестности бомбы не сбрасывались, от грохота орудий и резкого дыма, стелющегося над Цзюлуном, многие в госпитале находились в полубессознательном состоянии от ужаса.

Было десять часов вечера, когда Элизабет позволили отправиться домой и отдохнуть. Еле живая, она дошла до автомашины. Ноги и спина отчаянно болели, голова раскалывалась. На какое-то время в небе было спокойно. Может, сплетни о том, что японцы якобы ничего не видят в темноте, не лишены оснований, подумала она. Во всяком случае, ей очень хотелось на это надеяться. Она нуждалась в длительном сне, ведь через несколько часов предстоял еще один трудный рабочий день.

Мей Лин, рыдая от радости, встретила Элизабет в дверях.

– О, мисси! Я так боялась, что с вами случится что-то ужасное! Торчала тут весь день одна-одинешенька. Стоял такой грохот, было столько дыма!

– Ну, пока что нет ни того ни другого, Мей Лин, – устало ответила Элизабет. – Налей мне джина с тоником, если не трудно.

Она оглядела кресла и диван, но так и не присела. Нужно было срочно позвонить, и только потом она позволит себе расслабиться.

Она набрала номер квартиры Элен в Цзюлуне, надеясь, что линия работает и подруга уже вернулась домой из госпиталя.

Когда в трубке раздался спокойный низкий голос Элен, Элизабет облегченно прислонилась к стене.

– Элен, это Элизабет. Тебе нельзя оставаться с детьми в Цзюлуне, там слишком опасно. Прошу тебя, переезжай ко мне.

– Нет! – Голос Элен был таким же усталым, как и у самой Элизабет. – Это невозможно. В госпитале такая ситуация, что если бы я своими глазами не видела, то ни за что бы не поверила. – Она чуть помедлила и произнесла: – Да, я кое-что хотела тебе сказать...

– Ну привези хотя бы детей. Я сейчас позвоню Ли Пи. Пусть тоже перебирается сюда. Он как раз и мог бы захватить твоих детей...

– Мелисса погибла! Риф привез ее в госпиталь в начале девятого.

Элизабет, мягко соскользнув спиной по стене, оказалась сидящей на корточках.

– О нет... – прошептала она. – Нет...

– Они утром попали под бомбежку. Когда Риф привез ее, Мелисса еще была жива, но через несколько минут скончалась.

Элизабет не могла вымолвить ни слова. Странно было горевать из-за смерти женщины, которую она так никогда и не видела и которая когда-то была главным человеком в жизни Рифа. Что бы она сейчас ни произнесла, все прозвучит банально и избито. И поскольку у нее не нашлось слов, чтобы выразить свои чувства, Элизабет ничего не сказала.

– А за предложение взять к себе детей огромное спасибо, – искренне сказала Элен, когда обе женщины тактично с минуту помолчали. – Но здесь они будут в безопасности в такой же степени, как и в Виктории. Бомбы ведь не выбирают, куда им падать.

– Я думала не только о бомбежках, – сказала Элизабет, стараясь отвлечься от мыслей о Мелиссе. – А вдруг японцы пойдут в наступление?

– Далеко им все равно не пройти. «Королевские шотландцы» живо отшвырнут их обратно за границу, и будь уверена – япошки побегут как миленькие. Едва ли им удастся продвинуться дальше Цзюлуна.

– Ну хорошо, – без особого энтузиазма сказала Элизабет. – Но если положение ухудшится, обещай, что ты обязательно пришлешь ко мне детей.

– Ладно, обещаю, – признательно ответила Элен. – Я должна хоть немного поспать. Через пять часов мне снова нужно быть на дежурстве. А такой усталости я никогда прежде не испытывала.

Элизабет улыбнулась.

– Я тоже. Спокойной ночи, Элен. Благослови тебя Бог...

Мей Лин принесла очень холодный джин с тоником, и Элизабет с наслаждением отпила из бокала. Затем она набрала номер Ли Пи. Он, как и Элен, был убежден, что оставаться в Цзюлуне ничуть не опаснее, чем перебираться в Викторию.

– Конечно, я могу к вам приехать, если нужно, – сказал он после ее уговоров. – Но только если это действительно будет необходимо.

Так ей и пришлось положить трубку, ничего не добившись.

– Завтра вас тоже весь день не будет дома, мисси? – спросила Мей Лин с явным страхом в глазах.

Элизабет опустилась в кресло.

– Да, – ответила она, неуверенная, сможет ли раздеться и добраться до постели. – Если и завтра будут бомбить, Мей Лин, отправляйся в убежище. Там ты окажешься в большей безопасности.

Мей Лин тихонько заплакала. Трудно сказать, что в действительности внушало ей больший ужас: японцы или темные бомбоубежища.

– Да, мисси, – послушно согласилась она, никоим образом не собираясь поступать так, как советовала Элизабет.. Уж лучше она заберется под стол, как сделала накануне. Квартира находилась в очень приличном квартале, облюбованном европейцами. Его не должны бомбить. В любом случае под столом в квартире мисси Гарланд Мей Лин будет чувствовать себя так же безопасно, как и в любом другом месте.

– Я приготовлю вам ванну, мисси? – предложила она, чувствуя неожиданный прилив храбрости. – Ничего, британские солдаты скоро отгонят японцев. И все опять будет как раньше.

Глава 26

В дальнейшем все складывалось не самым лучшим образом. В последующие два дня бомбардировки Цзюлуна и Виктории продолжались. Если в первый день раненых в «Жокей-клубе» было немало, то потом они поступали сплошным потоком. Когда только готовили помещение клуба под госпиталь, казалось, что привезли слишком много медикаментов и перевязочных средств, но теперь их едва хватало. Приходилось разрывать на бинты старые простыни. Хлорку и каменную соль использовали в качестве главных дезинфицирующих средств, потому что ничего другого просто не было.

В первые дни войны добровольцы проявляли чудеса энтузиазма, но постепенно занервничали, стали уставать и бояться.

– Не понимаю, – раздраженно говорила Мириам Гресби, – что же делают наши войска? Почему не сбивают вражеские самолеты?

– Потому что зенитные установки не очень Эффективны, – ответила Элизабет, призывая на помощь всю выдержку и терпение. – А самолетов, чтобы вступать в воздушные схватки с японцами, у нас нет. Их уничтожили во время самого первого налета на аэропорт.

– И все-таки хоть что-то нужно делать! – задиристо произнесла Мириам. – Прошло всего три дня, а я уже совершенно издергана.

Адам вместе с остальными добровольцами находился на южной оконечности острова, на берегу Абердинского пролива. До них почти не доходили новости из внешнего мира. Утром в среду прибыл мотоциклист и рассказал о том, что на Новой территории произошло первое сражение с японцами и что вражеские части, прорвав линию укреплений, наступают на Цзюлун.

– Боже... – вырвалось у одного добровольца. – А я-то был уверен, что дальше этой оборонительной линии япошкам ни в жизнь не пройти!

Точно так же думал и Адам, и сейчас он с утроенной бдительностью наблюдал за акваторией Абердинского пролива. Приблизься хоть одно вражеское судно на дистанцию прицельной стрельбы, оно получило бы свое сполна.

– Как думаешь, они попытаются высадиться и застать нас врасплох? – спросил Адама, явно нервничая, бывший банковский клерк.

– Я был бы не против, – мрачно ответил тот. Адаму не терпелось поскорее ввязаться в драку. – Пусть бы уже быстрее началась высадка десанта.

Высоту Сайван, откуда хорошо просматривались Цзюлун и материковая часть Гонконга, защищала часть Ронни. Почти два дня на их головы сыпались бомбы.

– Эти свиньи, судя по всему, решили серьезно взяться за дело, – обратился он к Лею Стаффорду, командиру взвода.

– Похоже. Военные глубоко ошиблись, недооценив противника, – с нескрываемой горечью в голосе сказал Лей. – Все разговоры о слабости военно-воздушных сил японцев, о том, что они не умеют толком бомбить, оказались болтовней. В аэропорту они показали, что очень неплохо обучены бомбометанию. Уничтожили все наши самолеты, прежде чем хоть одной машине удалось подняться в воздух. Так что они посадили нас в лужу, это следует признать. Ближайшие дни окажутся критическими. Если японцы оттеснят нас с материка, мы окажемся в засаде, и тогда они будут день и ночь обстреливать нас из минометов и другой артиллерии.

В четверг к вечеру Алистеру и его части пришлось отступить. Несмотря на то что все шло по плану, потери среди личного состава были немалые. На новых позициях, в подземных тоннелях, на вышках и в окопах редутов они должны были встретить японцев и не допустить их дальнейшего продвижения к Цзюлуну.

– Да, тут тебе не «Ритц», – услышал он слова одного из солдат, когда они спускались в подземные казематы, вырытые много лет назад, когда строительство укреплений рассматривалось как превентивная мера для успокоения всех, кто опасался возможного внешнего вторжения.

Не «Ритц» и не линия Мажино, если уж на то пошло. Воевать на таких оборонительных позициях Алистеру представлялось весьма сомнительным предприятием, причем с каждым часом его сомнения усиливались. Некоторые амбразуры в дотах были проделаны таким образом, что при наличии пулемета невозможно было бы охватить площадь вниз по склону. Поросшие кустарником овраги вдоль линии обороны позволяли любому нападающему незамеченным подойти к дотам, а из-за изрезанного, труднопроходимого рельефа местности защитники не могли бы поддерживать друг друга.

– В случае атаки мы можем использовать редуты разве что для прикрытия, – сказал Алистер, обращаясь к своим людям. – А главная наша позиция – снаружи. Только оттуда можно вести прицельный огонь.

Ответом ему был одобрительный гул множества голосов. Но когда вечером началась атака, японцы действовали так внезапно и стремительно, что большинство защитников погибли именно в темных ходах сообщения и дурно пахнувших дотах.

Алистер только успел положить руку на свой нагрудный карман с фотографией Элен, как тотчас же нахлынула истошно кричащая орда, которая, казалось, даже внимания не обратила на пулеметный огонь «Королевских шотландцев» и на собственные потери.

Через амбразуры и вентиляционные шахты в доты кидали гранаты, подрывали снаружи стальные двери.

– Эти гады могут ворваться сюда! – заорал Алистер и кинулся от пулемета в проход, откуда раздавался стоголосый рев: «Банзай! Банзай!»

В дыму, в едко пахнувшей темноте Алистер расстрелял всю обойму своего пистолета, а когда увидел, что все новые и новые японцы бегут навстречу прямо по телам убитых товарищей, он опять бросился к пулемету, успев подумать, что ему не удастся жениться на Элен... Вообще он вряд ли сумеет с ней увидеться. Из раненого плеча текла кровь, шрапнель угодила ему в голову.

– Отступают, сэр! – торжествующе заорал юный капрал, который с начала атаки находился неподалеку от Алистера.

Краткая передышка дала возможность немного перевести дух. Враг прекратил попытки прорваться через ходы сообщения. Но тут кто-то из японцев швырнул гранату, которая упала на пол как раз между Алистером и юным капралом. Бежать было некуда, да и гранату нельзя было отбросить. Алистер увидел искаженное ужасом лицо юноши и с криком «Элен!» навалился на гранату, принимая взрыв на себя. Его тело разлетелось на куски, забрызгав чуть не потерявшего сознание, но даже не раненного капрала.

Первую весть о том, что противнику удалось прорвать линию укреплений, Элен услышала, когда старшая медсестра отозвала ее в сторону и тихо посоветовала перевезти детей из Цзюлуна на остров, где они будут в большей безопасности. После этого Элен получила разрешение идти домой.

– А как же остальные? – спросила она, ошеломленная. – Остальные сестры тоже свободны?

Мисс Джин покачала головой:

– Нет! Даже если наши войска будут вынуждены отступить на остров, нам придется остаться здесь, где мы нужны.

Даже не переодевшись, в белом халате медсестры, Элен выскочила из госпиталя. Она мчалась на машине по искореженной бомбежкой улице, кляня себя за то, что слепо верила в возможность «Королевских шотландцев» отбросить японцев. И была такой дурой, что поставила на карту жизнь своих детей, не приняв предложения Элизабет перевезти их в Викторию, пока еще было не поздно. Как только новость о прорыве линии обороны разойдется по госпиталю, сесть на паром будет невозможно. И одному Богу известно, что произойдет, если Джереми и Дженнифер попадут в руки японцев.

Она резко затормозила возле своего дома и взбежала по лестнице. Все-таки у нее еще есть время. Она успеет взять детей и их няню и через четверть часа быть на пароме. Юнг Лу сразу бы отвезла ребят к Элизабет. Об Алистере же ей лучше сейчас не думать. С ним все будет в порядке. Алистер непременно к ней вернется. Она скажет ему, что сожалеет о своих долгих колебаниях, выходить ли за него. Скажет, что больше всего хочет стать его женой.

– Мисси Николсон! В чем дело? Что случилось? – воскликнула Юнг Лу, как только Элен ворвалась в квартиру.

– Японцы приближаются к Цзюлуну! Собери самое необходимое, я отвезу тебя и детей к паромной переправе! Остановитесь у миссис Гарланд в Виктории. Вот ее адрес. Прислуга в курсе, вас там ждут.

– Нет, мисси! – сказала Юнг Лу, отчаянно качая головой. – Я не покину Цзюлун. Моя семья здесь. Моя мать, отец, сестры.

Элен спешно побросала в сумку детские вещи.

– Мы куда едем, мамочка? – спросил ее Джереми. – Можно я возьму своих солдатиков?

– А я хочу взять медвежонка, – сказала Дженнифер, хвостиком следуя по комнате за матерью. – Пожалуйста, можно взять медвежонка?

– Ну конечно, моя хорошая, – сказала Элен, мысленно добавляя к списку самого необходимого, что нужно было захватить, еще и игрушечных солдатиков и мишку.

– Ты должна отвезти детей в Викторию! – со злостью сказала Элен, обращаясь к Юнг Лу. – Потому что мне нужно срочно вернуться в госпиталь. Там я очень нужна сейчас!

Юнг Лу отрицательно покачала головой:

– Нет, мисси! Я не покину свою семью!

Сумка была уже почти полна. Элен схватила оправленную в серебряную рамку фотографию Алана, положила ее сверху и застегнула молнию.

«Господи, прошу тебя! – взмолилась она. – Не дай Алистеру погибнуть! Не допусти, чтобы мое горе стало еще страшнее!»

– Передашь детей в руки Мей Лин и можешь возвращаться домой, – сказала Элен, в последний раз оглядывая комнату и соображая, не забыла ли она чего-нибудь.

– Нет! – Юнг Лу поджала губы. – Извините, мисси. Я не поеду.

Элен почувствовала, как истерические рыдания подступили к ее горлу. Как же она ошибалась, наивно полагая, что ничего подобного не произойдет. Если она повезет детей сама, мисс Джин наверняка поймет ее. В конце концов она позволила ей уйти и не возвращаться. Но, по мнению Элен, оставить госпиталь сейчас – сродни бегству, предательству. Их маленький госпиталь рассчитан на сотню человек, а сейчас в коридорах, палатах и служебных помещениях лежало около тысячи китайцев, израненных, нуждающихся в квалифицированной медицинской помощи. Нет, она не имеет права оставаться с детьми в Виктории. И она не осталась бы, если бы смогла как-то обеспечить их безопасность. Когда Элен подняла Дженнифер на руки, вдруг неожиданно ей пришло в голову, что есть выход: Ли Пи! Ну конечно же, Ли Пи ведь еще в Цзюлуне, он также упорно отказывался принять приглашение Элизабет переехать к ней в Викторию.

– Пока! – крикнула она Юнг Лу и закрыла за собой входную дверь. Недавняя злость прошла. Элен лишь молилась о том, чтобы Юнг Лу осталась живой и невредимой. Говорили, что японцы обращаются с китайцами с невероятной жестокостью.

Посадив детей в машину, Элен поехала по заваленным камнями улицам к дому, где жил Ли Пи.

– ...я была бы вам очень благодарна, если бы вы согласились отвезти моих детей к Элизабет, – сказала она бодрым голосом, старясь скрыть переполнявшее ее отчаяние.

– Это тот самый дядя, что учит тетю Лизабет играть на рояле? – с любопытством поинтересовался Джереми, оглядывая непривычно пустую комнату, в которой стоял только огромный рояль.

Ли Пи сверху вниз посмотрел на мальчика и улыбнулся.

– А ты хотел бы научиться играть на рояле? – спросил он.

Джереми кивнул, его глаза загорелись. Элен вздохнула, стараясь успокоиться. Может, напрасно она пытается скрыть волнение и разговаривать спокойно? Что, если Ли Пи не осознает серьезности положения?

– Наши войска не могут противостоять наступлению японцев, – осторожно начала она. – Они сейчас отступают. И через некоторое время враг будет в Цзюлуне.

Ли Пи склонился к мальчику и что-то ему рассказывал; после слов Элен он выпрямился, взял Джереми за руку и сказал:

– Значит, вы хотите, чтобы я отвез малышей в Викторию?

Элен кивнула.

– Пожалуйста, Ли Пи! Там они будут в большей безопасности. Даже если японцы возьмут Цзюлун, на остров им не переправиться.

– Это им не удастся! – с улыбкой согласился Ли Пи. – Разумеется, не удастся.

Элен внимательно посмотрела на него. Внезапно она поняла, что в глубине души Ли Пи убежден в обратном. «О Господи, – в отчаянии подумала она, – кажется, я опять рассуждаю как самая настоящая идиотка-оптимистка! Неужели японцы и до острова смогут добраться?»

– Как бы то ни было, им преградят путь «Принц Уэльский» и «Репалс», – сказала Элен. – Как только они прибудут, японцы не доставят нам больше неприятностей.

Ли Пи опять с улыбкой кивнул, а затем сказал:

– Я с удовольствием отвезу ваших детей в Викторию. Но я не стал бы на вашем месте предрекать исход битвы, которая еще и не началась, миссис Николсон. Не исключено, что японцы куда более тщательно подготовились к этому вторжению, чем иные думают.

В составе Добровольческого саперного соединения Том принимал участие в подрыве – совместно с «Королевскими шотландцами» – мостов через реку Шемчан. Когда в 7.30 утра японцы перешли границу, он направился с донесением в расположение ближайшего взвода. В этом взводе он и остался. Позднее Том вместе с «Королевскими шотландцами» отошел на оборонительные позиции. С ними он отбивался от наступающих японцев. В среду к утру им пришлось отступить еще дальше, к Золотому холму, где они так часто бродили с Ламун.

Ночью десятого декабря пришлось совершить утомительный марш-бросок. Чертовски устав от длительного отступления, от того, что пришлось тащить на себе немало амуниции, Том Николсон, сжав зубы, шел и шел, то вверх по склону, то вниз, то снова вверх. Вокруг не было видно ни зги.

– Отсюда мы сможем по крайней мере заметить, если эти сволочи начнут наступление, – сказал кто-то, когда все наконец взобрались на пологую вершину очередного холма.

Том не был в этом уверен. Находясь на переднем крае обороны, он был свидетелем того, как, одетые в камуфляжную форму с пучками травы и ветками, обутые в ботинки на резиновой подошве, японцы подкрались так бесшумно, что англичане заметили их лишь тогда, когда те, поднявшись во весь рост, кинулись на оборонительные укрепления.

Он похлопал себя по бокам, пытаясь немного согреться и забыть о чудовищной усталости и голоде.

– Глотни рому! – строгим голосом сказал его сосед. – Другого завтрака сегодня не предвидится.

Наступление началось с рассветом. С неба дождем сыпались снаряды, вызывая многочисленные пожары. Едкий черный дым разъедал глаза, но англичане отчаянно отстреливались. Снаряды все сыпались и сыпались им на головы. Том без передышки стрелял из своего «брена», швырял куда-то перед собой гранаты, орал на людей, совершенно ему незнакомых. Рядом падали убитые, кричали раненые; земля под ногами стала липкой от крови. Он услышал, как кто-то слева приказал ему спрятаться в укрытии, но даже и не подумал подчиниться.

– А, гады! – орал он хриплым от непрерывного крика голосом и перебежками продвигался вперед, стреляя на бегу. – Твари! Скоты!

Он услышал, как кто-то рядом произнес:

– И все же удалось, а, приятель? Попали-таки...

Он повернул голову и увидел того самого офицера, что предлагал ему глотнуть рому вместо завтрака. Лицо этого человека выражало крайнее недоумение, он вдруг застыл, а затем плавно опустился на землю. Том на мгновение утонул в завесе дыма, который японцы умело использовали при наступлении. У него было такое чувство, словно земля разрывается на части. Грохот был оглушительным, вокруг все горело и чадило. Затем он понял, что дюйм за дюймом ползет назад. Видимо, Золотой холм они потеряли, как ранее оставили укрепления оборонительной линии.

Когда пришел приказ отходить к Цзюлуну, Тому было до того обидно, что он чуть не заплакал. Неужели они потерпели поражение? Неужели их одолели чертовы япошки?

Не успели они занять новые позиции, как пришел очередной приказ: оставить материк и перебраться на остров, предварительно взорвав все, что может быть использовано противником. Цементные заводы, доки, электростанции – все подлежало уничтожению.

Теперь все было ясно: дальнейшие военные действия неминуемо будут происходить на острове Сянган.

Накануне Элен благополучно посадила детей и Ли Пи на паром, чему была очень рада. На улицах Цзюлуна слышалась стрельба, участились бомбежки, подчас можно было видеть неубранные трупы китайцев, которые гнили рядом с еще живыми людьми. До медперсонала их госпиталя довели пожелание губернатора, несмотря на эвакуацию войск, оставаться на местах.

Даже в госпитале был слышен непривычный гул улицы. Почти во всех домах по Натан-роуд оказались выбиты стекла. Элен вернулась к своим перепуганным пациентам, раздумывая о том, где могут быть Жюльенна и Элизабет, в безопасности ли Алистер и дети.

Том курил и матерился все время, пока его и остальных посадили в автобус и переправили на пароме на остров. Для него это было последним унижением.

– Не скажешь, что тут очень живописно, – сказал один из офицеров, когда уже можно было рассмотреть следы разрушений, погромов, валявшиеся тут и там трупы.

Том хотел было отвернуться, чтобы не смотреть на обезображенную улицу, как вдруг кровь отлила от его лица.

– Ламун! – воскликнул он, когда автобус быстро проехал мимо. – Боже праведный, Ламун!

Он вскочил со своего места и, не обращая внимания на раздавшиеся крики, кинулся к выходу.

– Остановите! Выпустите меня, черт побери! – заорал Том, не задумываясь, остановится ли водитель и не придется ли ему впоследствии за свой поступок предстать перед военным трибуналом. Он не раздумывая спрыгнул с подножки на асфальт.

Тяжело приземлившись, он несколько раз перевернулся, поднялся на ноги и как одержимый кинулся по улице с криками «Ламун! Ламун!».

Застыв, она стояла на месте. Толпа обтекала ее со всех сторон. Она оглядывалась, пытаясь определить, кто и откуда кричит. Ее черные глаза были широко раскрыты, в них читался явный страх.

– Ламун! – крикнул он что было силы, протискиваясь к ней через толпу китайцев. – О Боже... О Господи... Ламун!

Увидев Николсона, она резко качнулась и не упала только потому, что вокруг было множество людей, которые то и дело толкали ее.

Наконец Том пробился к ней, его глаза горели радостным огнем.

– Ламун! – выдохнул он, отпихивая какого-то замешкавшегося китайца. – Любовь моя, дорогая Ламун!

Она упала в его объятия, ее голова оказалась на широкой груди Тома. По лицу Ламун градом катились слезы. Он прижал ее к себе, хотел что-то сказать, но из горла вырывались лишь нечленораздельные радостные восклицания, похожие на рыдания.

– О моя маленькая, любимая моя, – едва не задохнувшись, сумел выговорить Том. – Где же ты была? Что они с тобой сделали?

Завыла сирена, оповещавшая об очередном воздушном налете.

– Я думала, что уже никогда тебя не увижу! – задыхаясь, произнесла она, поднимая голову и заглядывая Тому в глаза.

Вокруг множество китайцев и европейцев мчались в укрытие.

– Любовь моя! Жизнь моя! – сдавленно шептал Том, покрывая ее лицо страстными поцелуями.

Внезапно раздался оглушительный рокот моторов. На улицы города пикировали бомбардировщики.

– Скорее! – крикнул Том, хватая Ламун за руку. – Уж теперь-то эти сволочи меня не убьют!

Не выпуская руки Ламун, Том со скоростью хорошего спринтера бросился по улице, запихнул Ламун в какую-то дверную нишу и прикрыл ее своим телом. Небо потемнело от низко летящих самолетов, затем раздался ужасный грохот бомбовых разрывов.

– Господи, не допусти, чтобы меня убили. О Боже, не дай мне погибнуть! – беззвучно взмолился Том впервые с тех пор, как началась война. Он не мог позволить себе умереть теперь, когда вновь обрел Ламун. Он должен жить хотя бы для того, чтобы защищать и любить ее, чтобы она чувствовала себя в безопасности.

Недалеко от Тома и Ламун бомбы корежили асфальт. Камни летели им под ноги, сверху сыпалась густая цементная пыль.

– Ну как, закончилось? – крикнула Ламун, стараясь перекрыть грохот взрывов, вой сирен и вопли раненых.

– Да, кажется. – Том осторожно поднял голову и посмотрел на небо, синее и безоблачное, как будто и не было никакого авиационного налета. – Пошли, я должен вывести тебя отсюда. Кстати, куда ты шла, когда я увидел тебя?

Они вновь очутились на улице. Слева, в какой-нибудь полумиле от них, в небо вздымались языки пожаров, воздух был полон дыма.

– К переправе, – выдохнула Ламун, когда люди из бомбоубежищ опять заполнили улицу. – Думаю, что на острове будет не так опасно.

– Черта с два, – мрачно сказал Том, у которого выступил холодный пот при одной только мысли, что будет с Ламун, если ее схватят японцы.

– Плохо только, что у меня нет пропуска, – сказала она, еле поспевая за Томом, который побежал к брошенному водителем такси.

– Да к черту все пропуска! – в сердцах воскликнул Том, чуть ли не силой усаживая Ламун на переднее сиденье. Сам он обогнул машину и сел за руль. – Молю Бога, чтобы в этом драндулете оказалось хоть немного бензина.

Бензин в баке был, и уже через считанные секунды они помчались по взрыхленным взрывами улицам к причалу.

– Ты так и не рассказала, что же с тобой произошло, – напомнил он, ловко огибая мчавшиеся навстречу санитарные и пожарные машины, водители которых истошно кричали.

– Меня выдали замуж, – просто сказала Ламун. Том резко повернул голову, машина сильно вильнула. Ламун обезоруживающе улыбнулась...

– Но теперь все это не имеет значения. – Ее улыбка исчезла. – Его убили во время одного из авианалетов. Мы как раз были в гостях у моего отца. – Ламун перевела взгляд с Тома на обезображенные бомбами дома. – Они все убиты. Мой отец, братья... Все мои близкие...

– Почему же, кое-кто остался, – сказал он и, убрав правую руку с руля, накрыл ею ладонь Ламун.

Она вновь повернула к нему голову, в ее глазах блестели слезы.

– Я люблю тебя, – мягко произнесла она. – И всю жизнь любила одного тебя. Ты моя единственная любовь, Том.

Цзюлунский городской причал представлял ужасное зрелище. Европейские женщины и няни-китаянки с детьми заполнили все близлежащие улицы. Всякий раз, когда подходил паром, на него набивалось столько людей, что было удивительно, почему он не тонул под огромной тяжестью.

Том, растолкав людей, подошел к добровольцу в форме морского офицера, который, судя по всему, распоряжался на причале.

– Эта дама потеряла свой пропуск, – взволнованно произнес он. – Ей срочно нужно перебраться на остров.

– Сожалею, старина, – сказал издерганный офицер. – Без пропуска никак нельзя.

Вокруг голосили дети, напуганные общим шумом и видом помертвевших от страха взрослых.

– Да черт с ним, с пропуском! – рявкнул Том в ответ. – Эта женщина – моя невеста. И я требую, лейтенант, чтобы ей было позволено сесть на паром.

– Плевать я хотел, будь она хоть сиамской королевой! – сказал лейтенант, быстро проверяя пропуска и жестом разрешая издерганным женщинам взойти на борт. – Она китаянка, поэтому у нее и нет пропуска, и ей придется обождать. Понятно?!

Глаза Тома сверкнули, руки сжались в кулаки. Ламун потянула его за руку, не желая, чтобы он ввязывался в неприятности. Внезапно раздался громкий голос:

– Сэр! Китайцы пытаются прорваться на паром. Том уже собирался вмазать по наглой роже, но тут лейтенант начал протискиваться к своему напарнику. Ламун от облегчения и радости чуть не расплакалась.

– Пожалуйста, уйдем отсюда, Том! Я переправлюсь позже, когда паника уляжется.

В неимоверном шуме вдруг раздались звуки отдаленных выстрелов.

– Никакого «позже» не будет! – резко крикнул Том. – Японцы сейчас в каких-нибудь двух милях!

– На пароме есть места, – сказал Тому молоденький матрос, оставшись за старшего. – Не хотели бы вы подняться на борт и проследить, чтобы там все было в порядке? А то от женщин всегда одни неприятности.

Том не заставил просить себя дважды. Подталкивая перед собой Ламун, он побежал на причал, к месту посадки. Уже тогда Том решил, что поселит ее в отеле «Гонконг». Его администрация хорошо знала Тома Николсона, да и фамилия Шенг была там не пустым звуком. В этом отеле даже во время войны не будут обращаться с ней как просто с очередной «желтолицей». Устроив Ламун, Том смог бы вернуться в свою часть, хотя одному Богу известно, где ее искать.

В Цзюлунском госпитале было нечем дышать: с улицы тянуло таким смрадом, что хоть святых выноси. Трупы на воздухе очень быстро разлагались, к тому же в разбомбленных хранилищах, где были уничтожены холодильные системы, быстро гнило множество овощей и фруктов, до которых теперь никому не было дела.

Пациенты Элен лежали повсюду. Счастливчики были обладателями больничных коек, другим приходилось лежать под койками, на голом полу, в коридорах. В двух небольших импровизированных операционных непрерывно работали хирурги. К вечеру пятницы Элен была уже не в состоянии припомнить, когда в последний раз спала, ела, пила. Ее белый халат задубел от крови, под ногтями тоже была засохшая кровь. Обеззараживающих растворов не осталось, как не было и простыней, которые пошли на бинты. Да и запасы драгоценной воды с каждым днем уменьшались.

Всю ночь с пятницы на субботу Элен ухаживала за ранеными и умирающими. Она не вспоминала ни об Алистере, ни об Адаме. Даже о детях она запретила себе думать, потому что стоило начать, и она уже будет не в состоянии заниматься чем-то другим. Элен очищала от гноя и зашивала чудовищные раны на ногах, руках, бедрах. Она как могла старалась успокоить молодых людей, которым пришлось ампутировать ноги и которые уже никогда не смогут ходить.

К девяти часам следующего утра резко изменился характер шума, проникающего в госпиталь с близлежащих улиц. Не было слышно разрывов бомб и сирен воздушной тревоги, от которых чуть не лопались барабанные перепонки. После недолгой тишины раздался звук множества марширующих ног. Дверь госпиталя распахнулась под ударами японских солдат, которые вошли с винтовками наперевес.

Китайцы с криками пытались покинуть пропитанные кровью койки и отползти в более тихое и безопасное место.

Японский офицер не обратил на них никакого внимания. Он с порога улыбнулся Элен, за очками в золотой оправе похотливо блеснули маленькие глаза. Офицер с видимым удовольствием оглядел роскошную фигуру Элен, задержав взгляд на бедрах.

– Иди со мной, – приказал он и прочертил в воздухе дугу винтовкой. Дуло скользнуло в считанных дюймах от лица Элен. – Тебе ходить к японским офицерам. Ты узнавать, что есть поражение для европейской женщины.

Глава 27

Последнюю неделю Риф провел в штабе, располагавшемся в крепости. Он помогал англичанам допрашивать «языков», стараясь извлечь побольше информации, чтобы генерал-майор Молтби смог рассчитать, где целесообразнее всего нанести удар при столь большом – в пользу японцев – перевесе сил.

Главный вопрос был в том, следует ли опять сконцентрировать войска в центре острова, чтобы именно там они встретили врага, когда тот предпримет наступление, или же расположить по побережью, растянув их по длине.

Информация Рифа была о том, что ночью японцы должны сбросить парашютный десант; высадка намечалась в центральном районе у ущелья Воиг Нейчанг. На эту информацию, впрочем, военные не обратили особого внимания, так как пока японцы еще ни разу не бомбили ночью и считалось, что сбросить в темноте десант на вражескую территорию, да еще в непосредственной близости от ущелья, они вряд ли смогут. Во всяком случае, английские военные средней руки считали, что шансы подобной операции на успех равны нулю.

Второй из пленных заявил, что японцы постараются переправиться на остров с полуострова Дьявольский мыс, что на западе от Цзюлуна, чтобы занять плацдарм у Сау Кивана. Переправа там была наикратчайшей, и, предвидя, что японцы попытаются атаковать именно с Дьявольского мыса, английские войска получили приказ уставить акваторию пролива лодками и судами, чтобы сделать его непроходимым.

– Нет, в этом месте им никак не пройти, – уверенно заявил один из старших офицеров. – Скорее всего они высадятся на южном побережье, где мы меньше всего их ожидаем.

Генерал-майор Молтби в этой ситуации сделал даже больше того, что было в его силах. Оставить большую часть своих войск до вражеской атаки в центре острова было трудным решением, тем более что в его распоряжении не было достаточно грузовиков, на которых можно было бы быстро перебросить большое количество войск в нужную точку на юге. Там решили разместить канадский контингент, а индийские части – на севере, пенджабцев расположить к западу от Виктории, а части из Раджпута – на востоке, для отражения натиска врага со стороны пролива Лей Юмун. «Королевские шотландцы» и мидлсексцы оставались в центре острова, к ним были прикомандированы также и добровольческие соединения.

В пятницу к вечеру Риф уже знал наверняка, что в штабе от него толку не будет и что нужно что-то предпринять для участия в активных военных действиях. Полученный им приказ был предельно ясен. В случае захвата Гонконга Риф, как офицер британской разведки, не должен был ни при каких обстоятельствах попасть в плен. Он был обязан оставить захваченную японцами материковую часть Гонконга, добраться до Чунгкина и помочь китайцам сформировать повстанческие отряды. Предполагалось, что эти отряды окажутся чем-то вроде французского Сопротивления и нанесут значительный урон противнику.

Но пока японцы не предпринимали никаких действий для продолжения наступления и высадки на остров. Риф чувствовал себя совсем не у дел.

– Позвольте мне хотя бы вступить в армию добровольцем, – умолял он полковника Сандора. – Я больше не могу торчать здесь без настоящего дела. Ведь это может вызвать, кроме всего прочего, и законное недоумение, кто я на самом деле такой. А если японцы возьмут меня под подозрение, мне от них никак не улизнуть, если придется пробираться в свободную зону Китая.

Но разрешения вплоть до четверга следующей недели Риф так и не получил. К тому времени японцы заняли большую часть острова. Риф был назначен командиром подразделения, в котором был убит старший офицер. А под началом у Рифа оказался Адам Гарланд.

Элизабет дежурила в «Жокей-клубе». Вечером 12 декабря, в пятницу, по радио объявили, что британские корабли «Принц Уэльский» и «Репалс» потоплены неподалеку от побережья Сингапура. Элизабет выслушала новость и не поверила своим ушам: теперь уже не оставалось надежды, что Гонконг выстоит. На следующее утро она услышала о массовой эвакуации с материка. К полудню японцев уже запросто можно был видеть невооруженным глазом на противоположном берегу Цзюлуна: они возводили укрепления из мешков с песком, устанавливали пулеметы и орудия.

Когда смена Элизабет наконец закончилась, она не торопилась лечь спать. Не обращая внимания на авиационный налет и непрерывную орудийную канонаду, она поехала по разбитым улицам на свою квартиру, где находилась Мей Лин.

– Нет, мисси Гарланд, – плаксиво произнесла Мей Лип. – Мисси Николсон не приходила. Детей не привозили. Когда же все это закончится, а, мисси Гарланд? Когда наступит спокойная, нормальная жизнь?

Элизабет не знала что и подумать. Уже несколько дней телефонная связь с Цзюлуном была прервана. Если Элен не попала к японцам, если ей вместе с другими удалось накануне переправиться на остров, оставалась надежда, что рано или поздно она с детьми объявится на квартире Элизабет. И стало быть, в свой следующий приход домой Элизабет встретит там подругу.

Но дни шли за днями, и улицы Виктории превратились в настоящий ад. Бомбардировки и орудийный обстрел не прекращались. Тысячи беженцев-китайцев становились легкой добычей и хорошей мишенью. Импровизированный госпиталь раз за разом подвергался бомбежкам, несмотря на то что на его крыше был намалеван огромный красный крест. Одна операционная оказалась уничтожена: бомба, пробив крышу, угодила в палату верхнего этажа и убила немало пациентов. В среду, 17 декабря, четырнадцать бомбардировщиков атаковали переполненные людьми улицы центральной части города и квартала Ванчай.

– Это только разминка, помяните мое слово, – мрачно сказал один из санитаров. – Может, сегодня последний день обстрелов и бомбардировок. А завтра эти твари уже высадятся на остров.

Элизабет отерла пот со лба. Если только японцы действительно захватят остров, она скорее всего больше никогда не увидит Мей Лин. Час спустя, в короткое затишье, она села в машину, собираясь еще раз съездить домой. Она думала взять побольше консервов и постельного белья, чтобы хоть как-то пополнить быстро тающие больничные запасы. Все остальное она оставит Мей Лин.

Дороги с воронками от взрывов были похожи на цепь кратеров; лежали оборванные трамвайные провода, валялись фонарные столбы. Ехать по таким улицам было очень тяжело. На прежний пятиминутный путь нынче требовался почти час времени. Чем ближе Элизабет подъезжала к дому, тем более крепло в ее душе недоброе предчувствие. Квартал серьезно пострадал, было и несколько прямых попаданий в дома. Кое-где бушевали пожары. У многих домов окна и двери болтались на честном слове. В иных фасадов и вовсе не было. Истошно выла сирена одинокой «скорой помощи». Команды противовоздушной обороны осторожно взбирались на груды обломков, бывшие жилым домом.

Ее руки вспотели и заскользили по рулю. Элизабет чувствовала себя убитой и потерянной. Не может быть, чтобы и ее дом... Не может этого быть... Она на слабых ногах вышла из машины и пошла к мужчинам, которые разгребали дымившиеся развалины.

– Это был ваш дом, леди? – сочувственно поинтересовался один из них.

– Да, – выдохнула она, чувствуя, как тяжело стало дышать. – Моя квартира была именно тут...

– Увы, теперь ничего не осталось, – сказал мужчина, хотя это было очевидно и без слов. – Кто-нибудь был в доме?

Она отрицательно покачала головой, испытывая облегчение.

– Нет, я всегда говорила горничной, чтобы она шла в бомбоубежище.

– Мы тут нашли кого-то! – прокричал мужчина, разбиравший завалы в нескольких ярдах от Элизабет. – Это девушка-китаянка! Бедняжка спряталась, должно быть, под столом. У нее на голове даже и каски не было!

Элизабет пробралась к нему, то и дело скользя на разбитых бетонных плитах, кусках деревянных перекрытий и едва узнаваемых обломках собственной кухонной мебели.

Мужчины с трудом вытащили из-под развалин стол и стали поднимать Мей Лин.

– За голову возьмись. А я за ноги... – сказал первый спасатель, спеша извлечь из-под стола тело девушки. – Да, ничего не скажешь, досталось бедняжке на полную катушку.

Золотистая кожа Мей Лин была густо обсыпана белой известкой, темно-красная кровь сочилась на блузку. Когда спасатели подняли Мей Лин, ее голова неестественно запрокинулась.

– Это и есть ваша девушка, дражайшая? – спросил у Элизабет один из мужчин.

Она кивнула. Слезы струились по ее щекам.

– Глупая девчонка! – сказал другой спасатель, перенося тело на носилки. – Против бомб столешница – паршивая защита. И когда только они поймут такую простую вещь!

Двое мужчин подхватили носилки и начали осторожно спускаться с кучи обломков.

– Хорошенькая какая! – заметил первый, разглядывая неподвижное бледное лицо Мей Лин. – Просто красавица!

Элизабет старалась идти за мужчинами след в след, но все равно постоянно оступалась. Да, Мей Лин была красивой. Красивой, доброй, преданной. И умерла в одиночестве, забравшись в какой-то угол, чтобы спрятаться от бомбежки.

– С вами все в порядке, мисс? – спросил один из спасателей, когда носилки поставили в «скорую».

Элизабет кивнула. Слезы катились безостановочно, и она не могла их сдержать. Больше недели Элизабет ухаживала за ранеными, видела смерть в лицо, но гибель Мей Лин ее потрясла.

Она увидела, как дверцы «скорой помощи» захлопнулись. Внутри у Элизабет все похолодело от страха. Где же Элен и ее дети? Где Ли Пи? Где Жюльенна, Алистер и Ронни? Где Риф и Адам? Живы ли они, здоровы ли? Главное – живы ли? Или так же сложили головы под бомбежкой?

Она медленно вернулась к машине. И ведь никак не узнаешь сейчас, что сталось со всеми дорогими ей людьми! Придется возвращаться в «Жокей-клуб» и молить Бога о том, чтобы война поскорее закончилась. Поговаривали, что из Китая на помощь местным китайцам собирались направить войска. Если это правда и если они прибудут в ближайшие дни, возможно, японцы потерпят поражение. Тогда, если все будет хорошо, к Рождеству опять установится мир.

Ехать назад в «Жокей-клуб» ей было тягостно. Когда авианалет закончился, китайцы выбрались из убежищ и стояли в огромных извивающихся очередях за едой. Почти все выглядели ужасно, явно нуждаясь во врачебной помощи. У многих были открытые раны, одеждой им служило какое-то рванье. Они подолгу простаивали в очереди, ожидая, когда в их ржавые миски и искореженные кастрюли положат немного риса и бобов.

– Нас попросили прислать кого-нибудь в отель «Репалс-Бей» для помощи раненым, – сказал Элизабет главный военный врач. – Вы не могли бы туда отправиться? Боюсь, правда, что военные не смогут обеспечить вам охрану, но если вы поедете вечером на машине, вряд ли попадете под бомбежку.

«Репалс-Бей»... Элизабет вспомнила дни, когда бывала в этом отеле, сидела в ресторане, где за столиками разговаривали и смеялись нарядно одетые люди...

– Хорошо, – устало сказала она, – я поеду. Офицер чуть улыбнулся.

– По крайней мере так интенсивно, как Викторию, этот отель бомбить не будут. Там должно быть тихо и спокойно. Жаль, что не могу отправиться туда вместе с вами.

Четверг выдался сырым и прохладным, и это усилило беспросветность положения, в котором оказался Ронни. Вот уже сутки как он не ел ничего горячего. А когда спал в последний раз, и вовсе не мог припомнить. С десяти часов утра бомбы непрерывно сыпались на Викторию, и даже сейчас, глубокой ночью, черные шлейфы дыма поднимались над горевшими нефтяными цистернами, принадлежавшими Англо-Иранской нефтяной компании. Японские батареи из Цзюлуна почти беспрерывно молотили по расположению их части. Из семи бойцов взвода Ронни один получил серьезное ранение шрапнелью, а у другого начались сильные боли в желудке и открылось кровотечение.

– Нервы, – пренебрежительно сказал Лей Стаффорд. – Физически этот парень совершенно здоров. Просто напуган до чертиков.

Ронни, впрочем, был не склонен осуждать своего бойца, он и сам был перепуган до смерти. Около четырех часов пополудни они увидели, как сотни две японцев начали атаку на причал Дьявольского мыса. Было видно, что тут и там разбросанные по акватории пролива суда им не помеха. Нападение японцев на остров было делом времени, причем высадиться они собирались как раз напротив батареи Ронни.

– Что ж, я готов указать желтым тварям их место, – свирепо сказал Лей Стаффорд, понимая, что необходимо дать пример храбрости подчиненным. – Долго же я ждал этого момента!

Ночь была такой темной, что едва удавалось видеть на какой-нибудь ярд перед собой. Низкие тучи скрывали луну, а стелющиеся языки дыма, поднимавшегося над горевшими нефтяными цистернами, прижимались к земле. Воздух был удушлив и затруднял дыхание. Резиновые лодки, легкие весельные шлюпки и сампаны, никем не замеченные, бесшумно скользили по проливу, прячась за высокими бортами торговых судов.

– Там что-то движется, – раздраженно произнес вполголоса Ронни. – Плохо видно, но я печенкой чую...

– Этих чертовых кораблей понаставили... – откликнулся Стаффорд. – Из-за них ни черта не видно!

Внезапно к небу взметнулся язык рыжего пламени. Горела нефть. Пожар сразу осветил пролив, разбросанные по водной глади суда, лодки и несколько крошечных суденышек, которые пробирались между большими кораблями.

– Я вижу их! – выдохнул Ронни, чувствуя, как кровь вскипела от возбуждения. – Там не меньше батальона! И они плывут как раз сюда.

– Расчет, по местам! – скомандовал Стаффорд, мгновенно позабыв об усталости и голоде. – Приготовиться к ведению огня!

Из темноты мало-помалу вырисовывались силуэты людей и лодок.

– Целься! – крикнул Стаффорд в полный голос и, как только первые фигурки, достигнув береговой полосы, начали прыгать с лодок, выдохнул: – Огонь!

– Боже, да тут целая японская армия! – воскликнул капрал. – Их сотни!

– Продолжать стрельбу! – рявкнул Стаффорд. – Нельзя позволить им занять плацдарм. Ради Бога, стреляйте же!

Расчет продолжал стрелять. Несколько секунд казалось, что удастся сдержать японцев и не дать им высадиться. Слева и справа от батареи слышались зенитные выстрелы.

– Нич-чего, сейчас мы им покажем! – яростно прорычал Стаффорд. Но пока он говорил, новые лодки достигли берега и выбросили очередные порции десанта. Японцы зачастую спрыгивали прямо на тела убитых.

– Они сейчас начнут нас теснить! – крикнул Ронни. Несмотря на отчаянно стрелявшее орудие, на множество убитых и раненых, японцы лавиной накатывались на батарею. – Никак нам их не сдержать!

В амбразуру бросили гранату – и ее немедленно выкинули вон.

– Мы обязаны остановить их! – крикнул Стаффорд.

Еще одна граната угодила через амбразуру в дот. От чудовищного взрыва всех сбило с ног. С потолка посыпалась цементная пыль. Ронни слышал чей-то вскрик, кто-то молился. И больше всего ему сейчас хотелось удостовериться, что он слышит не собственный голос.

– Отступаем! Все выходим отсюда! – услышал он крик Стаффорда. Вокруг расходился едкий, слепивший глаза дым. – Мы обязаны выбраться!

Ронни был с ним совершенно согласен. Он поднялся на четвереньки; его форма была в нескольких местах разорвана, кровь заливала глаза. Он чуть не упал, споткнувшись о того самого солдата, что еще недавно страдал от желудочных болей. Теперь его страдания прекратились. Взрывная волна разорвала его почти надвое – от горла до пояса. Его окровавленные кишки валялись на полу. Ронни чуть не вырвало, когда он наткнулся еще на два неподвижных тела. Наконец он выбрался на воздух.

Японцы вплотную подошли к доту, заняв ходы сообщения, и потребовали немедленной сдачи в плен.

– Худо дело, старина. Придется подчиниться! – слабым голосом произнес Лей. Он бросил револьвер и с поднятыми руками пошел навстречу японцам.

– Нет! – вскричал Ронни что было сил. Но было уже слишком поздно. Если Лей Стаффорд полагал, что в этой войне с обеих сторон сражаются джентльмены, то он очень заблуждался. Сначала японцы, увидев Лея Стаффорда с поднятыми руками, издевались над ним, затем навалились и забили прикладами.

Ронни прицелился и выстрелил из револьвера. Внезапная боль в ноге заставила его опуститься на колени. Его окружили японцы. Удар по затылку вынудил Ронни уткнуться лицом в землю. Он уже ничего не видел перед собой и от боли не мог даже вздохнуть. В носу, во рту, перед глазами у него была кровь. «Жюльенна! – в отчаянии успел подумать он. – Жюльенна!» Краем затуманенного сознания он понял, что японцы уходят. Он лежал неподвижно, стараясь подавлять стоны, готовые вырваться наружу. Перед его лицом протопало несколько пар ног в ботинках на резиновой подошве. Японцы уходили в глубь острова.

– Гады! – прошептал он, когда топот затих, и кое-как встал на четвереньки. – Сволочи! Сволочи! Сволочи!

Адам услышал о высадке японцев рано утром в пятницу.

– Враг на юго-восточном побережье, – сказали ему. – Берите своих людей и срочно отправляйтесь в штаб бригады. Туда же движутся сейчас и части противника.

Адам бросил телефонную трубку и тотчас приказал оставить занятые позиции. Штаб бригады находился неподалеку от ущелья Вонг Нейчанг в центре острова. Если его захватят японцы, то им удастся выполнить исключительно важную стратегическую задачу. Преимущество противника станет тогда огромным.

– И с кем же мы там соединимся, сэр? – спросил один из подчиненных Адама, когда они тряслись в армейском грузовике.

– Понятия не имею, – мрачно ответил Адам. – Да мне и наплевать. Лишь бы только подраться с этими япошками. Ничего так не хочу, как сбросить их в море.

К неудовольствию Жюльенны, ей пришлось работать вместе с Мириам Гресби, которая прежде была с Элизабет в «Жокей-клубе». Жюльенна предпочла бы иметь рядом кого-нибудь другого, особенно если учесть, что послали их к черту на рога, где и людей почти не было. Они направились в госпиталь к востоку от ущелья Вонг Нейчанг, чтобы оказывать помощь в основном солдатам-индийцам, попавшим под жестокий обстрел японских батарей в Цзюлуне.

Они прибыли в крошечный полевой госпиталь, где трудились всего-навсего три военных врача, медсестра-англичанка, четверо сестер из британского добровольческого подразделения и три китаянки. Когда утром в пятницу японцы начали продвижение в глубь острова, у Жюльенны и Мириам было уже более сотни пациентов.

– Японцы все-таки сумели высадиться, – мрачно сказал главный врач. – Мне сообщили, что они идут как раз в нашем направлении.

Жюльенна, в полотняном сером платье, запачканном кровью множества раненых, продолжала перевязывать молодого канадца, которому снарядом оторвало ногу. Что ж, если японцам суждено прийти – они придут. Сама она ничем не сможет остановить их продвижение. Но будь она проклята, если при одном упоминании о приближении врага станет трястись от страха!

– Боже мой! Вы хоть знаете, что они сделают с нами, если захватят в плен? – шипящим голосом произнесла Мириам Гресби, заломив в отчаянии руки и совершенно позабыв о молодом солдате, которому делала перевязку.

– Не знаю, – спокойным тоном ответила Жюльенна, смачивая в антисептическом растворе ватный тампон. – Но что бы они ни сделали, сейчас это бессмысленно обсуждать. – Она взглянула на молодого солдата, о котором Мириам Гресби забыла. Его лицо блестело от пота. Видимо, боль была невыносимой, так как он изо всей силы сжимал кулаки. – Нужно закончить перевязку, Мириам, вы не забыли?

Мириам сжала губы, без помады очень тонкие.

– Только не нужно поучать меня, что именно следует делать, Жюльенна Ледшэм! Я ничуть не удивлюсь, если перспектива оказаться изнасилованной вас нисколько не беспокоит. Ведь такое занятие вам очень по душе, не так ли?

Жюльенна удивилась, не почувствовав никакого гнева при этих словах. Мириам всегда была дурой, а теперь она еще и испугана.

– Нет, – ответила она, прилаживая отводной катетер. – Я понятия не имею, что такое изнасилование, Мириам, и сомневаюсь, что мне это понравится. Может, помочь вам закончить перевязку?

Некоторое время они трудились молча. У Мириам сильно дрожали руки, когда она поднимала ногу своего пациента. Жюльенна ловко наложила повязку.

При новом, незнакомом звуке все резко повернули головы к двери, замерли и прислушались.

– Но мы же в госпитале, – нервно сказала сестра-китаянка Жюльенне. – Надеюсь, японцы хоть раненым не сделают ничего дурного?

– Разумеется, нет, – поспешила успокоить ее Жюльенна. Но ей уже доводилось слышать о зверствах японцев в Китае, и в глубине души она вовсе не была уверена, что здесь они поведут себя иначе.

– Они идут сюда! – неожиданно для всех сказал санитар. – Я слышу топот их ног!

Жюльенна отерла с лица кровавые брызги. Солдат, которого она перевязывала, был ранен в правое легкое. Он явно умирал.

– Что происходит, сестра? – шепотом спросил он. – Почему вдруг стало тихо? Что-нибудь случилось?

Желая подбодрить раненого, она взяла его за руку. Стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее, она произнесла:

– Не нужно ни о чем беспокоиться, сержант. Входная дверь госпиталя с треском распахнулась, послышались торопливые шаги. Жюльенна напряглась, ее рука застыла в воздухе. Несколько японцев с ружьями на изготовку ввалились в палату.

– Всем встать! – крикнул один. – Встать, живо!

– Это госпиталь, – выразительно произнес главный врач, подходя к японскому офицеру, судя по всему, командиру. – Все эти люди серьезно ранены, они не могут встать. Я попросил бы вас...

Офицер прикладом ружья ударил врача по голове, и тот упал.

– Когда японский офицер приказывает, английские свиньи обязаны подняться! Всем встать! Немедленно!

Некоторые раненые попытались выполнить приказание, самые беспомощные продолжали неподвижно лежать.

– Ну, живо! – взвизгнул офицер, угрожающе наставив ружье на молодого канадца, которого только что перевязывала Жюльенна.

Жюльенна опустила руку умирающего сержанта и бросилась к раненому канадцу, загородив его грудью.

– Нет! – воскликнула она, резко отводя дуло, словно ружье было игрушечным. – Так нельзя! – Она тряхнула головой, и из-под белоснежной шапочки выбились пышные кудри. Ее темно-лиловые глаза метали молнии. – У этого раненого одна нога! Он не может стоять! – Расставив руки, она попыталась преградить путь японцу.

Японец гневно сверкнул глазами и сделал шаг назад. Другой офицер отдал команду устроить кровавую бойню.

Командир японцев постоял некоторое время, как бы оценивая обстановку, и вдруг ринулся вперед. С воплем ужаса Жюльенна еще плотнее заслонила своим телом раненого канадца. Японец размахнулся, его штык пробил руку Жюльенны и угодил канадцу прямо в желудок, так что тела молодого офицера и француженки оказались пригвожденными друг к другу. Закричав от дикой боли, Жюльенна увидела, что и другие японские солдаты набросились на раненых, грубо стаскивали их с коек и колотили штыками, сопровождая расправу дикими воплями.

Японец, упершись ногой в руку Жюльенны, резко выдернул штык. Жюльенна скатилась на пол. Краем глаза она заметила, как одна из медсестер-китаянок пытается телом защитить раненого, которого только что закончила перевязывать. Китаянку грубо оттолкнули. Два удара штыком – и упал еще один врач, а раненый сержант затих на койке.

Жюльенна кое-как приподнялась и поползла по полу. Несколько раз она поскальзывалась в лужах крови. Ее единственным желанием было найти скальпель, или нож, или что угодно, чем можно было бы убить хоть одного из этих скотов, суетившихся вокруг. Жюльенна поднялась на ноги, сотрясаясь от рыданий, почти оглохнув от криков умирающих и наглого торжествующего хохота японских солдат.

– Убийцы! – выкрикнула она в лицо ближайшему японцу. – Мерзкие убийцы! – Она буквально накинулась на него, пытаясь расцарапать ему лицо здоровой рукой.

Японец с силой ударил прикладом ей по голове. Жюльенна упала на пол. Она лежала, будучи не в силах подняться, а в ее ушах звучали крики умирающих. Жюльенна почти потеряла сознание. Но вот наконец крики стихли; несколько секунд еще звучали хрипы агонизирующих людей, а затем наступила тишина.

– Что вы собираетесь с нами делать? – спросила дрожащая Мириам. – Боже, что вы намерены делать с нами?

Жюльенна попыталась пошевелиться. В глазах стояла мутная пелена, не позволявшая как следует рассмотреть происходящее. Но она была уверена, что, если рядом с ней блеснет металл, она заметит.

– Скоро сама узнаешь! – загоготал японец.

Всех медсестер, которые пытались спрятаться, солдаты насильно стаскивали в палату. Спотыкаясь о тела убитых, женщины падали на трупы недавних пациентов и тех своих товарищей, кому довелось принять смерть.

Жюльенна протянула вперед руку. С трудом, но ей удалось нашарить неподалеку хирургический скальпель. Она крепко его сжала.

– Сколько лет, английская женщина? – резко спросил один японец у Мириам.

Жюльенна подняла голову. Зажатый в руке скальпель придавал ей уверенности. Она потихоньку огляделась. Мириам, бледная как полотно, казалось, вот-вот лишится чувств. Ее седые со стальным отливом волосы, всегда аккуратно причесанные, сейчас в беспорядке свисали на лицо. Руки без дорогих колец и украшений выглядели старческими и жалкими.

– Сорок семь, – ответила Мириам.

Японец оскалился.

– Очень старый, – жестко сказал он. – Очень старый, старый женщина! Не хорошо.

Солдаты втолкнули в палату еще четырех англичанок и трех китаянок. Мириам брезгливо отшвырнули к стене.

Одна из китаянок истошно голосила от ужаса; другая торопливо молилась. Потные, разгоряченные солдаты окружили женщин и выбрали себе жертвы. Раздались крики.

Жюльенна держала скальпель так, чтобы его было нелегко заметить. Она сможет убить лишь одного, но сделает это с удовольствием. Чьи-то руки схватили ее и бросили спиной об пол. Она не видела ничего, кроме окружавших ее похотливых желтых лиц, уже приготовившихся овладеть ею.

Жюльенна крепко сжимала скальпель. Как только первый насильник упал на нее, нож ловко и молниеносно вошел японцу под ребра. Жюльенна увидела, как на лице солдата отразилось крайнее недоумение, услышала его сдавленный кашель и обрадовалась, что одним скотом стало меньше. Остальные японцы поняли, что произошло, и столпились вокруг. Жюльенна торжествовала.

– Я отомстила! – сказала она.

Японцы наскакивали на нее, точно голодные волки.

Глава 28

Ночное небо на горизонте едва заметно посветлело. Еще не рассвело, но новый день уже начинался. Адам со своими людьми на грузовиках направлялись к ущелью Вонг Нейчанг.

– Ума не приложу, как эти дьяволы за короткое время сумели продвинуться в глубь острова? – спросил водитель грузовика, осторожно выписывая крутой поворот, так что завизжали шины по асфальту.

– А черт их знает! – резко отозвался Адам. – Должно быть, смяли оборону на севере острова и сломили сопротивление добровольцев у причала.

– Ронни Ледшэм как раз должен находиться там, – сказал кто-то за спиной Адама. Грузовик высоко подпрыгивал на ухабах. – Интересно, удалось ли его людям отличиться?

– Раньше лишь его чертовой лошади, будь она проклята, удавалось отличиться, – мрачно произнес еще один пожилой солдат. – Кругленькую сумму потерял я в прошлую субботу из-за его кобылы...

Раздался нервный смешок, затем водитель сказал:

– Готовьтесь, парни, я слышу – стреляют.

Адам подался вперед и прищурился, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Слева чернела гора Николсона. С болью в сердце он вспомнил: Элизабет, опираясь о поручни «Восточной принцессы», наблюдает за тем, как корабль входит в залив. Тогда Том Николсон указал ей на пик Виктория, вершины Батлера и Николсона вдали и с улыбкой сказал, что в душе думает, будто гора Николсона названа в честь одного из его предков. Он задумался: где-то сейчас Том?

Прозвучала череда выстрелов, затем грохнули орудия, и склон горы озарился ярким пламенем.

– Господи, они же совсем рядом! – произнес тот самый солдат, что жалел о проигранных из-за лошади Ронни деньгах.

– Япошки уже у входа в ущелье, – воскликнул шофер, и почти сразу же несколько длинных автоматных очередей перекрыли звуки одиночных выстрелов.

Рука Адама непроизвольно сжала ствол винтовки. У них имелось несколько ручных гранат, а патронов столько, сколько у каждого было при себе. Шофер быстро взглянул на Адама.

– Похоже, встречать тут нас некому, сэр, – мрачно заметил он. – Судя по всему, нужно рассчитывать только на собственные силы.

– Смотри за дорогой! – приказал ему Адам, и почти сразу же по ним открыли огонь из пулемета. Пули разбили ветровое стекло, несколько угодили шоферу в грудь, еще несколько пробили дверцу кабины. За спиной Адама кричали раненые солдаты. Он приказал им немедленно лечь на пол кузова. Грузовик отчаянно петлял, лишившись уверенной руки водителя. Адам ухватил руль, пытаясь удержать машину на дороге. Главное сейчас было уйти от засады.

– Меня ранили, сэр! В меня попали! – воскликнул самый молодой из солдат. С его лица кровь капала на руки.

– Ложись, я сказал! – крикнул Адам, справляясь с неподатливым рулем и удерживая машину от сползания в кювет.

Раздалось еще несколько пулеметных очередей. Вскрикнул раненый капрал, подброшенный в воздух силой выстрелов. Он упал вниз, грудью навалившись на спинку шоферского сиденья. Адам тщетно пытался сбросить с себя тяжелое тело молодого солдата – было уже поздно, машина не слушалась его, и, прежде чем Адам сумел справиться с сумасшедшей пляской грузовика, он сорвался с полотна дороги и начал сползать в кювет, плавно переходивший в расщелину.

Адам оказался плотно зажатым между шофером и мертвым капралом. Когда неуправляемый грузовик, несколько раз высоко подскочив, наконец остановился, вокруг была кромешная тьма. Настала тишина, и Адам сообразил, что именно шоферу и капралу он обязан жизнью. Если бы не их тела, Адама неизбежно бы расплющило в лепешку при падении. Едва он попытался шевельнуться, стараясь высвободиться из-под мертвых тел, как плечи и ноги пронзила обжигающая боль. Нужно было во что бы то ни стало выбраться из кабины, пока не взорвался бензобак и не рванули ручные гранаты. Не только выбраться самому, но и помочь остальным.

– Вы в порядке, сэр? – спросил чей-то голос сзади. Адам узнал Фредди Холлиса, того самого пожилого солдата, игрока на бегах, что сетовал о потерянных деньгах. – Не суетитесь, сэр, я сейчас помогу вам высвободиться.

– Выметайся сам из машины! – рявкнул Адам. – Того и гляди бензобак взорвется к черту!

– Ну, еще не взорвался, – сказал Холлис уверенным и спокойным голосом завзятого игрока. – Пока я вас не вытащу, он не взорвется, будьте спокойны.

Резким мощным рывком Холлис вытащил Адама из-под тела водителя и помог выбраться из искореженной кабины.

Адам не мог подняться. Боль была невыносимой. Он с ужасом огляделся.

– А что с остальными? – спросил он, через силу поднимаясь на ноги. Желудок свела судорога, малейшее движение давалось ему с трудом. Из кузова не доносилось ни звука.

– Я не успел рассмотреть, что случилось с теми двумя, кто сидел за мной, – пытаясь отдышаться, ответил Холлис. – Но трое впереди – все мертвяки.

С глухим стоном боли и отчаяния Адам кинулся к искореженному грузовику.

– Вы ничем им не поможете! – протестующе воскликнул Холлис. – Нужно уходить отсюда!

Адам был совершенно с ним согласен, но, прежде чем уйти, ему хотелось удостовериться, что он не бросил раненых. Он спешно ощупал окровавленные тела: все были мертвы.

– Ну же, сэр, поторапливайтесь! – крикнул ему Холлис. – Бак может рвануть в любую секунду!

Адам затаил дыхание. Кроме одного, весь его взвод оказался уничтоженным, так и не вступив в настоящий бой с противником!

– Ладно, пошли отсюда, – с трудом произнес он, чувствуя, как внезапно нахлынувшее горькое отчаяние не дает ему говорить.

Спотыкаясь и скользя, они пробирались между елями. Раздалась еще одна длинная пулеметная очередь. Пуля угодила в бензобак грузовика. За их спинами небо осветилось заревом мощного взрыва.

Холлис упал ничком и торжествующе выпалил:

– Успели все-таки!

Какое-то время они лежали не шевелясь и старались не думать о телах товарищей, сгоравших в нескольких ярдах отсюда.

– Пошли, – сказал наконец Адам, когда стрелявший в них японец-пулеметчик переключил свое внимание на другую цель. – Попробуем обойти засаду и выбраться на дорогу. Любой ценой мы должны пробраться к ущелью.

– Ни черта не видно! – яростно прошептал Холлис. – А не лучше ли тихонько просидеть здесь до рассвета?

– А когда рассветет, обнаружить рядом завтракающих япошек? – резко ответил Адам. – Нет, это было бы слишком глупо! Нам приказали добраться до ущелья. Это мы и обязаны сделать.

Холлис тяжело вздохнул. Ему вовсе Не улыбалось провести ночь в незнакомой местности в двух шагах от врага.

– Ладно, сэр, иду с вами, – сказал он без особого энтузиазма. – Показывайте дорогу.

Адам шел первым. Медленно и осторожно они проскочили каменистую осыпь. Темноту усиливал густой предутренний туман, наползавший с моря, видимость была отвратительная. Наконец, измученные многочисленными падениями, они вышли на дорогу, оказавшись в какой-нибудь сотне ярдов от места, где взорвался грузовик.

– Нельзя же вот так запросто шагать по шоссе, мы не на воскресной прогулке, – прошептал Холлис. – Вы что намерены предпринять?

– Что я не намерен – так это позволить японцам подстрелить себя, – живо откликнулся Адам. – Надо подняться повыше, прячась за деревьями и кустами, но продолжать наблюдать за шоссе.

С винтовками наперевес, низко пригнувшись, они пересекли дорогу и скрылись в росших у обочины кустах.

– Слышу звук автомобиля, – внезапно сказал Холлис. – Он движется со стороны ущелья. Как думаете, это наша машина или вражеская?

Адам прислушался.

– Наша! – с неожиданной уверенностью в голосе произнес он. – По звуку это «бедфорд», я уверен!

Как только показался грузовик и Адам сумел разглядеть знакомый капот, он немедленно выбежал из кустов и замахал рукой.

Грузовик затормозил, шофер высунулся из окна кабины и закричал:

– Не ходите туда, ущелье кишит японцами!

– Так ведь они и там, куда ты едешь, – ответил Адам. – Над дорогой их пулеметное гнездо!

– Вот черт! Куда же теперь мне податься? – с отчаянием спросил шофер.

– Езжай назад, – сказал Адам, у которого вызвало отвращение явное желание шофера спастись бегством. – Можешь подбросить меня и капрала.

Шофер пару раз вхолостую нажал на газ.

– Ладно, не время дрейфить, – через силу бодрясь, сказал он. – Но и назад не попрусь, в эту чертову дыру! Там все сейчас бегут. Только один взвод и пытается сопротивляться, стараясь пробиться к штабу. Во главе его какой-то псих! Они сейчас в ярдах пятидесяти отсюда. – С этими словами он дал газа и был таков.

– Вы предупредили его, что там засада? – спросил Холлис, когда Адам вернулся в кусты.

– Кажется, он предпочел попасть в засаду, чем вернуться туда, откуда только что удрал.

– Интересно, что же происходит в ущелье? – спросил Холлис, прекрасно понимая, что скоро все станет ясно. Если бы знать, что задумал Адам, он бы удрал с только что уехавшим грузовиком.

– Судя по шуму, там вовсю идет рукопашная, – сказал Адам и, пригнув голову, побежал туда, где шел бой. – Только один взвод пытается прорваться!

– А мы как же? Присоединимся к ним? – поинтересовался Холлис, еле поспевая за Адамом.

– Да, – твердо ответил Адам, которого сейчас интересовало, как долго он сможет бежать по пересеченной местности. – Именно это мы и делаем, черт побери!

Звуки боя были уже совсем рядом. Понемногу рассвело. Бледно-золотистый свет озарял горизонт, и стало проще определять, где свои, а где противник.

– Иисус и святые угодники! – воскликнул Холлис, когда им пришлось, наверное, в двадцатый раз свалиться ничком на землю. – Эти сволочи, похоже, со всех сторон окружают ущелье! Едва ли кто сумеет выбраться оттуда!

Послышался звук мчащегося грузовика: машина ехала в их сторону, но по соседней, расположенной чуть выше по склону дороге. Они осторожно подняли головы и увидели, что британский грузовик выехал на открытое пространство и по нему сразу открыли огонь. Завизжали тормоза, машина неожиданно упала на бок и тотчас же загорелась. Вновь прозвучала длинная очередь, пули, вздымая пыль, прошили асфальт. Из горевшей машины никто не выбрался. Грузовик как упал, так и лежал, объятый пламенем. Стрельба стихла.

– Не повезло беднягам, – со вздохом сказал Холлис. – Они так гнали! Хотя какой в этом смысл? Япошки уже захватили весь район, прилегающий к ущелью. Думаю, самое лучшее для нас – повернуть назад.

Адам плотно сжал губы. Он вовсе не для того столько лет ждал возможности повоевать, чтобы до встречи лицом к лицу с врагом спастись бегством.

– Нет! – упрямо сказал он. – Если наш взвод впереди бьется с японцами, мы не отступим. Пробьемся к ним и будем вместе сражаться.

Чуть левее того места, где находились Адам и Холлис, раздался сильный взрыв, их обсыпало землей.

– Но это же бессмысленно! – сказал Холлис, убедившись, что цел и невредим. – Даже если мы и доберемся до штаба бригады, то никогда не выйдем оттуда живыми! Ведь штаб окружен!

Бледно-золотистое небо на востоке порозовело. Адам, лежа на земле, чуть приподнял голову и огляделся. Они находились над ущельем. Рассекавшие склоны ближайших гор лощины и овраги были заполнены японцами. Штаб бригады находился в каких-нибудь ста ярдах к западу от дороги, выходящей из ущелья. Адам различал временные полевые склады и оборонительные сооружения, закамуфлированные под горный склон.

Вокруг тесным кольцом сомкнулись японские войска, которым еще не удалось полностью смять защиту англичан. Всюду шли ожесточенные схватки, ближайшая – в десятке шагов от Адама.

Он крепче сжал винтовку. Несколько человек – все, за исключением офицера, в форме добровольцев, – используя естественные прикрытия, пытались подобраться к японскому пулемету. Адам не стал ждать, что произойдет, когда они подойдут на расстояние прямого выстрела.

– Бежим! – приказал он Холлису. – Там как раз может пригодиться наша помощь. Живее, ну!

Не обращая внимания на разрывы снарядов и прицельный огонь, они помчались по изрытой земле.

– Черт, не знаю, что за парни там бьются, но схватка идет жаркая, это и отсюда видно! – заметил Холлис, следуя за Адамом и старательно обегая при этом тела искромсанных японцев. – Не пойму, чем это наши сражаются – мясницкими ножами, что ли?

Адам не ответил. Его сердце отчаянно ухало в груди, кровь шумела в ушах. «Боже, не дай мне упасть!» – молился он, продолжая бежать по изрытой снарядами местности и стараясь поскорее прийти на помощь добровольцам. Как только те открыли огонь по японскому пулеметному гнезду, Адам тоже принялся стрелять. Не вполне отдавая себе в том отчета, Адам мысленно произносил сейчас ту же молитву, с которой обращались к Всевышнему английские воины триста лет назад: «О Господи, Ты знаешь, у меня сегодня трудный день. И если я вдруг забуду о Тебе, не забудь обо мне, Господи!»

Подобно разъяренным осам, над головой свистели пули. Вокруг рвались снаряды, разлеталась во все стороны шрапнель. Одному солдату неподалеку от Адама шрапнель угодила в горло: он упал на колени, захлебнувшись собственной кровью.

– Мы обязаны подавить этот пулемет! – крикнул офицер, командующий добровольцами.

Адам заметил, как Холлис упал, но непонятно было, то ли он ранен, то ли боится быть убитым.

– У меня есть граната! – крикнул Адам, понимая, что его новоявленные товарищи по оружию давно уже израсходовали весь свой запас.

– Отдай ее мне! – приказал офицер, обернувшись к Адаму. Он давно уже потерял свою каску, его потные волосы сосульками прилипли ко лбу. С его штыка стекала кровь – видимо, после недавней рукопашной. На левом плече зияла огромная рваная рана. Глаза офицера горели фанатичным огнем.

Адам, немного устыдившись, вложил гранату в потную и окровавленную руку офицера.

– Спасибо! – сказал Риф и широко улыбнулся. – Это поможет заткнуть им глотку. Прикрой меня!

Не было места, куда можно было бы спрятаться, негде было укрыться. Чтобы заткнуть пулемет одной гранатой, Рифу нужно было подойти на опасно близкое расстояние.

Когда он устремился вперед, не обращая внимания на шквал пулеметного огня, Адам открыл стрельбу. Вокруг свистели пули, рядом взлетали фонтанчики пыли. Вот пулеметное гнездо затянуло дымом, стрелявшие японцы зашлись криком. В этот момент Адам почему-то подумал, что Риф мог бы стать превосходным игроком в боулинг.

– Слава Богу! – выдохнул Холлис, подползая к Адаму. – Наконец-то вырубили проклятый пулемет!

– Ненадолго, – с издевкой в голосе произнес Адам. – Но теперь по крайней мере можно повернуть ствол и дать скотам почувствовать, каково на вкус их собственное варево.

Снайперы продолжали стрелять, но Адам, прижимаясь к земле и часто останавливаясь, подполз к Эллиоту.

– Отличный бросок, поздравляю! – Он пожал здоровую руку Рифа и дружески хлопнул его по спине. – Никогда не доводилось видеть ничего подобного. Не понимаю, как это вы почти не ранены, не понимаю!

– Чего уж там, как сумел... – скромно ответил Риф, глядя, как с его левой руки стекает кровь. – Теперь самое время использовать пулемет по назначению.

Адам не шевельнулся. Внезапно он сообразил, что сделал. Ведь человека, которого он сейчас фамильярно поздравил, он, Адам, ненавидит больше всего на свете. Это он увел от него Бет. Именно его он когда-то хотел убить.

Риф усмехнулся, и впервые Адам понял, что, перед ним – необыкновенно сильная и бесшабашная личность и именно это привлекло Бет к Рифу.

– Я догадываюсь, о чем ты думаешь, Гарланд, – сказал Риф. Рядом просвистела пуля. – Но об этом лучше позабыть. Для нас важно пробраться к Лоусону.

– К британскому генералу Лоусону? – переспросил Адам, думая о том, почему у Эллиота звание капитана британской армии.

Риф мрачно кивнул.

– Он сейчас во-он там, с горсткой своих людей. С ним «Виннипегские гренадеры», вернее, то, что от них осталось после ночного боя. Два часа назад он приказал своим последним резервам занять высоту на горе Батлера.

– И кто же сейчас с ним? – спросил Холлис, подойдя как раз вовремя, чтобы услышать последние слова.

– Клерки, повара, торговцы, – ответил Риф. – Они превосходно воюют, но уж больно неравные силы.

Еще один снаряд разорвался неподалеку, заставив всех троих вздрогнуть.

– Не справиться нам с целой японской армией, тем более голыми руками. Тут как минимум нужно разместить на склонах две дивизии!

Адам и Риф сделали вид, будто не слышат этих слов. Горстка добровольцев, которых обстрел вынудил прижаться к земле, поднялись и подошли к Рифу. Из шестерых в живых остались четверо.

– Оставим двоих здесь, у пулемета, – решительно заявил Риф. – Другие пойдут вперед. Приказ всем ясен?

Холлис чуть поморщился. Он отнюдь не был трусом, более того, ему не хотелось бы прослыть малодушным. Но если какой-то псих принимает безрассудное решение, то уж по крайней мере сам Холлис отлично понимал, что продвижение вперед смерти подобно. Из двух зол Холлис предпочел остаться рядом с Адамом, которого считал явным везунчиком.

– Если капитан Гарланд займется пулеметом, я останусь с ним.

– Нет! – решительно заявил Адам. – Я пойду вперед с капитаном Эллиотом.

Холлис подумал: рассчитывают ли эти люди вернуться?

– Что ж, ладно, – обреченно произнес он, – тогда я тоже пойду.

Они одолели всего лишь ярдов пятьдесят, когда небольшая группа японцев появилась на гребне холма. «Банзай! Банзай!» – донеслось сверху.

Впоследствии, вспоминая и обдумывая прошлое, Адам осознал, что в его голове отложилась память о физической мощи Рифа. Когда в них полетели ручные гранаты, Эллиот матом хорошенько приободрил своих людей и послал парочку крепких ругательств япошкам. Израсходовав все патроны, он принялся с колоссальной силой орудовать винтовочным прикладом, нанося направо и налево страшные удары. Эллиот заколол штыком японца, чуть было не завалившего Холлиса, и, когда штык накрепко застрял во вражеском теле, выхватил из рук убитого его саблю и принялся ловко ею размахивать. Он умудрялся подхватывать брошенные в него гранаты и отбрасывать их. Он наносил сокрушительные удары ногами в армейских ботинках, а если ничего другого не оказывалось, действовал голыми руками. Он казался не просто человеком, а каким-то суперменом, стоившим десятка обычных солдат. Когда у ног Эллиота лежали груды вражеских тел, Адам уже знал, что никогда в будущем не сможет самодовольно или с ехидством разговаривать с Рифом.

Они повалились на землю рядом с убитыми японцами, тяжело дыша. Холлис оказался серьезно ранен. Из шрапнельной раны на ноге текла кровь. Адам получил ранение в плечо и бедро, но он мог поднимать руку, хоть и с трудом, и ковылять без посторонней помощи.

Оружейная перестрелка была как никогда оглушительной.

– Наши держатся! – сказал Адам, отдуваясь. – Но ведь должно же подойти подкрепление!

Риф открыл было рот, чтобы ответить, но тут увидел, как на восточном склоне появилась группа вооруженных японцев. Это оказались снайперы, они залегли и стали пристреливаться. Поднявшись, Риф знаком приказал Адаму и Холлису следовать за ним. Но, не успев сделать и дюжины шагов, они увидели японцев и на крыше полевого госпиталя. Между противником и штабом бригадного генерала Лоусона оставалось каких-нибудь футов тридцать.

– Чтобы помочь, нам туда никак не поспеть, – сказал Холлис. Тут он услышал, как, сдерживаясь, чтобы не выругаться, задышал Риф, как сдавленно зарыдал Адам. Им было хорошо видно, как далеко вниз по склону все усеяно японцами, которые заполнили сейчас все пространство от «Репалс-Бей» до моря. Штаб Лоусона оказался взятым в кольцо, по нему велся интенсивный огонь. С полдюжины солдат и офицеров, один из которых в форме британского генерала, выскочили из своего укрытия, стреляя с бедра. Почти тотчас всех их скосил огонь.

– О Боже! – воскликнул Холлис, опустившись на колени. – Господи... Вот сволочи-то! Скоты!

Адам и Риф одновременно посмотрели на мигом притихший штаб. Их губы сжались, глаза сузились.

Стрельба прекратилась. Радостные японцы, как муравьи, облепили штаб и ведущие к нему ходы сообщения. Они оживленно копошились, что-то выискивая в развалинах.

– И что же теперь? – упавшим голосом спросил Адам, отворачиваясь от этого невыносимого зрелища.

Риф некоторое время молчал. Японцы были со всех сторон, и он понимал, что придется столь же отчаянно биться за право выйти из окружения, как они бились за то, чтобы оказаться здесь.

– Пойдем к «Репалс-Бей», – наконец решил он. – Японцы сейчас озабочены тем, чтобы получше закрепиться на занятой территории. Если наши и предпримут контратаку, то со стороны восточной бригады, которая там, у залива и полуострова.

Холлис картинно застонал:

– Но это же еще колдыбать мили две по пересеченной местности! Я этого не выдержу!

– Впереди должен быть полевой госпиталь, – сказал Риф, помогая Холлису подняться. – Там мы могли бы тебя Оставить, тебе окажут квалифицированную помощь.

Когда госпиталь показался на горизонте, все трое были уже до такой степени измотаны, что никто и внимания не обратил на подозрительную тишину.

– Я тоже попрошу, чтобы мне перебинтовали бедро, – сказал Адам, прихрамывая направляясь к двери. – Рана неглубокая, но все время кровоточит, черт бы ее побрал!

Открыв дверь, он больше не произнес ни слова. И долго молчал. Представившаяся ему картина и вправду была жуткой: прямо на пороге лежал врач, исколотый штыками. Безногие инвалиды, которых кто-то грубо сбросил с постелей, так и застыли у своих коек, теперь уже навек.

Холлиса вырвало. Риф и Адам, не веря своим глазам, осторожно вошли. Собранные в одно место медсестры неподвижно лежали в разнообразных позах. Обезображенные тела явно свидетельствовали о том, что над женщинами надругались, прежде чем убить.

– Боже милостивый... – прошептал Адам, отводя взгляд. – Глазам своим не верю!

Только сейчас он заметил Жюльенну. Она лежала чуть в стороне от остальных медсестер, рядом распластался со скальпелем в животе японский солдат.

Адам расплакался и опустился перед ней на колени.

– Гады! – вымолвил он, взяв ее за руку. – Это нелюди... Животные какие-то... Зверье...

У Рифа внутри все похолодело. «Лиззи! – кричало все его существо. – Лиззи, Лиззи!» Ведь если японцы изнасиловали и убили этих женщин, они вполне могли сделать подобное где-либо еще.

Адам повернул к нему бледное лицо.

– А что же с Бет? – сдавленным голосом произнес он. – Что, если японцы захватят «Жокей-клуб»?!

Сняв с себя китель, Риф склонился над Жюльенной.

– В квартале Ванчай и вокруг «Жокей-клуба» большое сосредоточение наших войск, – сдержанно сказал он, моля Бога, чтобы упомянутые им войска до сих пор оставались на прежних позициях. – Так что с Лиззи все будет в порядке.

Его голос был до странности глухим и очень напряженным. С невыразимой нежностью он завернул Жюльенну в китель и закрыл ей глаза.

– По крайней мере она не просто погибла, но и одного из этих скотов на тот свет отправила, – сказал он.

Адам понял, что в голосе Рифа звучат не гнев или ужас, а едва сдерживаемые рыдания.

– Не можем же мы ее здесь оставить, – беспомощно сказал Адам. – Всех этих людей нельзя оставить непогребенными. Это не по-христиански... Это...

Какой-то звук донесся из ближайшего шкафа в нескольких ярдах от них. Риф и Адам резко вскочили.

– Сволочи! – всхлипнул Адам. Он резко подбежал и распахнул дверцы, держа штык на изготовку.

На него буквально вывалилась Мириам Гресби. Она не была похожа на ту элегантную, всегда отлично одетую даму, какой ее знал Адам. Она вообще была едва узнаваема: старуха и старуха.

– Они всех убили! Всех убили! Уведите меня отсюда, умоляю вас! – простонала она и, обняв Адама за ноги, затихла, опустившись на пол. Он попытался было поднять ее. – О Боже, помоги мне! Всех убили! Всех изнасиловали! – Ее слова потонули в рыданиях.

Риф посмотрел на Жюльенну. Она все еще выглядела красивой, несмотря на то, что с ней сделали японцы. Шикарные рыжие волосы живописными локонами обрамляли ее кошачье личико. Спокойными оставались и полные чувственные губы. Дотронувшись пальцами до своего рта, Риф наклонился и прижал их к губам Жюльенны.

– Прощай, Жюльенна! – глухо произнес он.

– Что же мы будем делать с Мириам? – спросил Адам. Она цеплялась за его одежду, боясь разжать руки.

Риф поднялся, в последний раз огляделся, словно пытаясь навеки запомнить эту палату, исколотых штыками людей, инвалидов, сброшенных с коек и убитых на полу.

Наконец он сказал:

– Возьмем ее с собой и отведем в «Репалс-Бей».

Риф знал, что, сколько бы он ни прожил, эта сцена навсегда останется у него в памяти. И кроме того, был уверен, что, как бы ни закончилась эта война, мир все равно узнает о зверствах японцев.

– Если я погибну, – сдержанно произнес Риф, обратившись к Адаму, – постарайся сделать все возможное, чтобы все знали, что здесь произошло.

Адам согласно кивнул и подумал, что нужно отвести натерпевшуюся Мириам в безопасное место. Она ведь является свидетельницей происшедшего, и когда-нибудь – может, через много лет, – когда-нибудь она расскажет правду о случившемся и преступники понесут наказание.

Отход к отелю оставил в их душах чувство униженности. То было, собственно говоря, жалкое отступление. Рана на ноге Холлиса оказалась весьма серьезной, и хотя Адам, как мог, перевязал ее с помощью найденных в полевом госпитале санитарных пакетов, кровь сочилась сквозь бинты, проступая большими темными пятнами. С грехом пополам они ковыляли по холмистой местности к отелю.

– Что-то мне нездоровится, – с усилием разомкнув губы, пожаловался Холлис Адаму, когда длинное белоснежное здание показалось наконец на горизонте. – Не уверен, что смогу выкарабкаться...

– Да перестань, ты обязательно поправишься, и все будет нормально, – мрачно перебил его Адам, радуясь тому, что его бедро перестало кровоточить, а рана на плече оказалась несерьезной.

– Помогите капралу Холлису! – сказал Риф резко, обратившись к Мириам Гресби. Он сейчас думал только об одном: как раздобыть где-нибудь машину и, прорвавшись через захваченный японцами центр города, добраться до «Жокей-клуба».

– Извините, что причиняю вам столько хлопот, леди Гресби, – слабым голосом сказал Холлис. – Не думал, что когда-нибудь смогу с вами познакомиться вот так, накоротке.

Мириам, тихонько всхлипнув, устроила поудобнее руку Холлиса у себя на плече. Вместе они одолели последние ярды изрытой взрывами местности и вышли на дорогу. На ней не было ни одного автомобиля.

– Слава Богу! – вздохнул Адам с явным облегчением. – Хоть до залива япошки не добрались, и за это спасибо.

Когда они подходили к роскошному саду отеля, их уже издали заметили и несколько человек постояльцев выбежали навстречу.

– Господи, что случилось?!

– Леди Гресби! Вы ведь леди Гресби, если не ошибаюсь?

– Позвольте я поддержу раненого...

Голоса так и жужжали вокруг. Риф, сдерживаясь, сказал:

– Японцы окружили штаб бригады и уничтожили. Скажите, у вас в отеле есть какие-нибудь воинские части? А телефонная сеть?

– У нас взвод мидлсексцев, – ответил мужчина средних лет, странно одетый в белый смокинг и какое-то подобие кальсон. – А также несколько рядовых моряков и небольшая группа резервистов-добровольцев, тоже флотских. В общем, около полусотни человек.

– А кто командует? – спросил Риф, проходя с Адамом, Холлисом и Мириам мимо роскошных цветочных клумб с тыльной стороны отеля.

– Лейтенант Питер Граундз, – сказал постоялец, помогавший тащить Холлиса. – Очень компетентный и знающий человек. Все вопросы решает весьма профессионально.

– А как насчет телефона? – спросил Риф, желая поскорее связаться со штабом и доложить о зверствах в полевом госпитале. Он также хотел выяснить у штабных, не постигла ли такая же участь и «Жокей-клуб».

– Есть обычный телефон. По нему как раз лейтенант и связывается со штабом.

Риф вздохнул с видимым облегчением. Через считанные секунды он уже входил – черт побери, даже не верилось! – в некогда роскошный отель «Репалс-Бей».

Глава 29

– Мы располагаем и другими сообщениями о зверствах противника, – ответили Рифу после того, как он рассказал об увиденном. – Пятая противовоздушная батарея добровольцев была поднята на штык после того, как они в ответ на требования японцев сдаться вышли к ним безоружными, так называемая «Силезская миссия» была захвачена, и весь медицинский персонал вырезан. – Лейтенант посмотрел на глубокую рану на плече Рифа. – Лучше бы вам обратиться к врачу, нельзя такое запускать. У нас тут есть прикомандированная медсестра, настоящая шотландка, а также двое сестер-добровольцев. Они скоренько вам все обработают.

Риф вышел из холла, в котором был устроен временный штаб, и прошел через помещения, которые сейчас использовались под госпиталь. С начала военных действий Риф впервые почувствовал свинцовую усталость. Непосредственной опасности для жизни сейчас не было, адреналин в кровь не поступал, не было причин для жгучей – как в бою или в полевом госпитале – ненависти. Приказ главного штаба был предельно ясен: оставаться в «Репалс-Бей», помогая по мере сил и возможностей в отражении японского нападения на отель. Если остров будет все-таки захвачен, Риф должен был во что бы то ни стало избежать плена и добраться до Чунгкина, где ему следовало помогать британской разведке. Он провел рукой по волосам. Хотя в разговоре с ним слово «плен» не произносилось, подразумевалось, что такая возможность теоретически существует. Ему же категорически запретили пересекать остров и двигаться в сторону Хэппи-Вэлли и «Жокей-клуба».

– О, Лиззи! – чуть слышно простонал он, входя в переполненные помещения госпиталя. Еще когда Риф смотрел на убитую Жюльенну, у него возникло чувство, ранее ему неведомое. Его охватил самый настоящий страх. «Лиззи, Лиззи... – молился он, обращаясь как бы к самому себе, и при этом до хруста, до боли сжимал кулаки. – Пожалуйста, будь осторожна! Выживи, молю тебя!»

И вдруг – она. Собственной персоной! Ее серая, из грубой парусины, униформа была заляпана кровью, прекрасное лицо – усталое и изможденное, но тем не менее перед ним стояла именно Элизабет. Буквально на расстоянии нескольких ярдов! Ее светлые волосы были забраны вверх и заколоты на затылке. С незабываемой, только ей присущей улыбкой Элизабет очищала рану Холлиса от запекшейся крови.

– Нужно будет наложить несколько швов, капрал Холлис, – говорила тем временем Элизабет низким сердечным голосом. – Но дело в том, что здесь нет доктора...

– Лиззи!!! – Ему было сейчас совершенно плевать на Холлиса и его раненую ногу. Ему вообще ни до чего в мире не было дела. – Лиззи!

Она стремительно обернулась и уронила кюветку, которую держала в руке. Кровь мгновенно отлила от ее лица.

– Э, минуточку, – протестующе начал было Холлис. – Я не особенно против, что здесь нет доктора, но как минимум мне нужна медсестра!

Она рванулась с места, так и оставив кюветку валяться на полу. Сделав три стремительных шага, она мгновенно оказалась в объятиях Рифа.

– Любимая, дорогая, хорошая, славная моя! – шептал он, ненасытно целуя ее волосы, лицо и при этом все сильнее сжимая ее в объятиях.

– Если ему столько достается из-за одной раны в руке, почему бы и мне не получить кое-что, я ведь тоже как-никак ранен, – обращаясь ко всем свидетелям этой сцены, произнес Холлис.

– Это потому, что он капитан! – лукаво съязвил кто-то. – Офицерам всегда положены привилегии.

– Эх, хотел бы я тоже в таком случае сделаться, черт возьми, капитаном! – сказал другой раненый. – Такая привилегия мне сейчас очень бы не помешала.

– Глазам своим не верю! – радостно воскликнула Элизабет, подняв к Рифу лицо. – Я так за тебя боялась! Такие жуткие известия приходят отовсюду! Всякий раз, когда говорят об очередном наступлении японцев или о том, что они подчистую уничтожили группу добровольцев, у меня трясутся поджилки: а вдруг и ты оказался там. Лежишь, думаю, где-нибудь под открытым небом, раненый, а может, убитый.

– Нет, это не про меня, Лиззи! – с хорошо знакомой ей ухмылкой произнес Риф. – Я вроде старого пенни. Рано или поздно всегда снова объявлюсь.

– Поцелуй меня! – нетерпеливо потребовала Элизабет. – О Господи, сделай же так, чтобы я перестала сомневаться и поверила наконец, что это не сон. Поцелуй меня!

Риф наклонился и под аплодисменты, смех и улюлюканье раненых канадцев долго и сильно целовал Элизабет. Он испытывал невероятную любовь к ней. Элизабет стала для него дороже жизни.

– Прекрасно! – слабым голосом произнес Холлис. – Но как насчет моей ноги? Ведь, насколько я понимаю, если рану сейчас не зашить, то после уже и стараться не стоит.

– О Господи! – опомнившись, воскликнула Элизабет. – Совсем забыла про ногу капрала Холлиса! – Она вырвалась из объятий Рифа и после пространных извинений перед капралом побежала за новой кюветкой и водой.

– Когда закончишь с этим негодяем, займешься царапиной на моей руке, – сказал Риф, усмехнувшись Холлису, который в ответ подмигнул ему. – И кроме того, у тебя будет еще один пациент – Адам.

– Адам?!

Она резко повернула голову, и Холлис опять разочарованно застонал.

– Да черт с ним, с этим Гарландом! – с чувством произнес он. – Кабы не он, я не попал бы в это пекло. И потому вполне справедливо, что бравого Адама Гарланда обслужат после меня.

Элизабет вновь занялась его ногой.

– Он что, серьезно ранен? – дрожащим голосом спросила она.

– Нет, – ответил Риф. – Пуля чуть царапнула его плечо, и шрапнелью задело ногу. – Помешкав, он добавил: – Вообще-то он оказался не таким уж плохим солдатом. Не приди он вовремя нам на помощь, кто знает, удалось бы мне или Холлису сейчас разговаривать с тобой.

Она нервно опустила тампон и кюветку на пол.

– Ты с Адамом вместе воевал?

Риф кивнул, улыбнувшись тому, с какой ловкостью Элизабет занимается сейчас тем, чего никогда прежде не делала.

– Да, и я могу даже сказать, что вместе у нас это неплохо получалось.

– Я должна сделать вам укол, прежде чем зашью рану, – сказала она Холлису. – Это снимет боль, хотя сам по себе укол может быть чуточку болезненным.

– О Господи! – возведя глаза к небу, картинно застонал Холлис. – Знал же, что если вдруг удача улыбнулась – это ненадолго.

Риф наблюдал, как Элизабет накладывает швы. Сейчас он не мог сообщить ей о судьбе Жюльенны. Собственно, он вообще не хотел бы об этом говорить. И поэтому тихо произнес:

– Позднее непременно увидимся, Лиззи. После твоего разговора с Адамом.

Она кивнула, признательная за его чуткость. Элизабет думала о том, что испытал Адам, сражаясь плечом к плечу с человеком, к которому испытывал огромное презрение.

Только в шесть вечера они с Рифом смогли наконец остаться наедине. Она дежурила сутки и до шести часов утра должна была ухаживать за ранеными канадцами, которых доставляли из района боев у ущелья. Когда же она наконец ступила на роскошный ковер в коридоре, Риф уже поджидал ее. Рука его была забинтована.

– Твое медицинское начальство уже занималось мной, – сказал он, обнимая ее здоровой рукой за талию, – и перевязка, скажу тебе, получилась отличная. Как там нога у Адама? Будут осложнения или все пройдет?

Она устало привалилась к нему, как бы желая набраться исходившей от Рифа физической и духовной энергии.

– Пройдет. – Ей самой пришлось очищать рану и перевязывать Адама. Странное было чувство: тут Адам, а рядом, за стеной, Риф. – Хотя воевать он больше не сможет. Впрочем, в такую даль по пересеченной местности ему, видит Бог, уж никак не следовало бы отправляться. Ему необходим полный покой, но сейчас это невозможно.

– Да, – сказал Риф, крепче прижимая ее к себе. – И поэтому мы должны пользоваться случаем, раз уж он подвернулся.

Через час ему надлежало покинуть отель с отрядом наскоро собранных мидлсексцев. Они намеревались двинуться в сторону захваченного японцами ущелья. Риф пока еще не сообщил Элизабет о скорой разлуке. Он хотел, чтобы они занялись любовью так же радостно и легко, как в залитой солнечными лучами спальне своего дома, который неизвестно когда им суждено увидеть вновь.

– Пойдем, – сказал Риф, и в его голосе отчетливо прозвучало желание. – У меня есть для тебя сюрприз.

Скажи кто-нибудь Элизабет, что в отеле можно отыскать свободный номер, она бы рассмеялась этому человеку прямо в лицо. После того как японцы заняли Новую территорию, ее перепуганные жители, как и многие обитатели других захваченных районов, перебрались в «Репалс-Бей», считая его островком безопасности. Тут было сейчас более тысячи постояльцев, да еще сотни две солдат и масса невесть откуда взявшихся людей. Апартаменты были заняты пожилыми американцами и китайцами, аристократами из Англии и молодыми женами французских и португальских бизнесменов. По ночам все спальные места и даже стулья были заняты. Немыслимо было даже и мечтать о возможном уединении. Но Риф открыл дверцу бельевой комнаты и закрыл ее изнутри на замок.

– Вот! – сказал он, стащил с полки одеяло и бросил его ей под ноги. – Как же я соскучился по тебе, Лиззи!

Впоследствии, когда бы она ни вспоминала, как они любили друг друга в душной, тесной, пропахшей лавандой комнате, события представали в памяти, как при замедленном показе кино. Элизабет опустилась на колени, а он нежно гладил ее щеки, подбородок, скулы. Затем Риф снял с нее белую сестринскую шапочку, вытащил шпильки, удерживающие прическу. Волосы послушно рассыпались по плечам густыми шелковыми прядями.

– Ты прекрасна, Лиззи, – исполненным благоговения голосом произнес он. – Восхитительна, необыкновенна... – Он целовал ее лоб, виски, шею... – Я люблю тебя, Лиззи, очень люблю, – шептал он изменившимся голосом.

Риф стащил с нее платье, осторожно снял ее кружевной бюстгальтер и ласкал ее грудь. Как бы со стороны, она услышала свой стон удовольствия, почувствовала горячую влажную волну, все ее тело напряглось в предвкушении.

– О, Риф, я так соскучилась по тебе... – прошептала она, чувствуя, как его руки переместились на ее талию, затем на покатые бедра. И только когда Риф довел ее почти до состояния безумия – только тогда он поспешно скинул с себя рубашку и брюки и осторожно опустил Элизабет на пол. Сдерживаясь изо всех сил – для чего понадобилась вся его огромная сила воли, – он склонился над ней и возобновил свои поцелуи.

Элизабет лежала, испытывая невообразимое наслаждение. Руки ее в блаженном разлете были разбросаны за головой, она тихо стонала, чувствуя на своем теле его горячие губы. Терпеть эту сладостную пытку было совершенно невмоготу.

– О Боже, Лиззи! – простонал Риф. – Я люблю тебя. Ты моя единственная... Навсегда...

Потом она отдыхала, лежа в его объятиях. По ее щекам струились слезы. Прежде чем он отстранился, она сказала:

– У меня будет ребенок, Риф. Еще две недели назад я была не уверена, но вот уже два дня как поняла, что это правда.

Он пристально посмотрел на нее. Его глаза так и искрились любовью.

– На сей раз все будет нормально, Лиззи, вот увидишь! – сказал он уверенно.

Он покрепче обнял Элизабет. Японцы продолжали наступать. Прежний уютный мир рассыпался на куски, все летело в тартарары. Но как ни странно, в это мгновение, лежа в объятиях Рифа и говоря ему о своей новой беременности, она чувствовала себя как никогда счастливой.

Когда они оделись и закрыли за собой дверь бельевой комнаты, только тогда Риф рассказал ей о гибели Жюльенны.

Элизабет была потрясена и убита услышанным, и даже слез у нее не было.

– О нет... – чуть слышно вымолвила она. – О нет... не могу поверить! Не могу! Только не Жюльенна... Это невозможно...

– Мне очень жаль, любимая, – сказал Риф, обнимая Элизабет. Он и сам не мог поверить, что бесшабашную Жюльенну, неукротимую и жизнерадостную, они больше никогда не увидят. – Но как бы там ни было, а это правда. Свидетельница тому – Мириам Гресби. Но я верю, что в один прекрасный день японцы сторицей за все заплатят. Сполна, что называется!

Он поцеловал ее и разжал объятия, понимая, что ей нужно какое-то время, чтобы свыкнуться с горем. Тут уж Риф ничем не мог ей помочь. Бледная, она вернулась в комнату, которую делила с другими десятью женщинами. Понимая, что к обеду ей нужно вернуться в госпиталь на дежурство, Элизабет попыталась заснуть, но, несмотря на физическую усталость, сон долго не приходил. Она все лежала и вспоминала подругу – вечно смеющуюся, милую, ослепительно красивую. Казалось немыслимым, что она никогда больше не увидит Жюльенну. Никогда больше не услышит ее заразительного смеха. Никогда не восхитится немыслимыми поступками этой женщины. А когда Элизабет подумала о Ронни, о том, как он будет жить без Жюльенны, то повернулась лицом к стене и заплакала.

Через шесть часов она вернулась в палаты к раненым и доложилась старшей сестре. На лице той отражалась душевная мука; она сказала Элизабет, что лейтенант Питер Граундз убит во время атаки на гаражи отеля.

– На гаражи?! – как громом пораженная переспросила Элизабет. – Вы хотите сказать, что японцы сюда добрались?

– Боюсь, что да, – мрачно подтвердила старшая сестра. – Они захватили пленных. Лейтенант мужественно бросился в атаку, чтобы их освободить, и, хотя сама по себе атака удалась и японцев отбросили, Граундз погиб в этой схватке.

С этого момента собравшихся в отеле охватило чувство, что они в осаде. Адам помогал персоналу и постояльцам закладывать оконные проемы мешками с песком. А когда один из постояльцев, голландский инженер, предложил использовать главный водоотвод для бомбоубежища во время авианалетов, Адам всецело поддержал его. Труба водоотвода оказалась внушительных размеров, как минимум футов восьми в диаметре; она шла от здания отеля под дорогой и выходила на пляж. Всю субботу и ночь с субботы на воскресенье все трудоспособные постояльцы работали под началом голландца, расширяя вход и пробивая шахты для притока воздуха. Когда Риф и его люди вернулись после попытки очистить ущелье от японцев, все женщины и дети из отеля уже заняли места в водоотводе, куда им доставляли кофе и бутерброды. Там они были в относительной безопасности и могли не бояться участившихся бомбежек.

– Что-то не очень-то похоже на обычный воскресный день в «Репалс-Бей», – сухо заметил Адам, обращаясь к Элизабет. Он как раз помогал наладить голландцу подачу воды в новое бомбоубежище. Горячей воды уже давно не было – нечем было топить, – но и холодной с каждым днем подавали все меньше, поэтому пришлось ввести строжайшую экономию.

Элизабет устало улыбнулась. Да, на былые уикэнды все это мало походило. Она вспомнила, как, приходя сюда по воскресеньям на обед, она выпивала бокал-другой перед едой вместе с Ронни и Жюльенной, с Элен и Алистером или с Томом. Вспомнила, как Ронни любил, чуть выпив, затягивать «Пусть Англия будет всегда». Да, теперь всем уже было не до пения. Вонь из туалетов, где не работал слив, просочилась в каждый номер отеля, в бар, казино и обеденный зал. Все помещения были забиты до отказа изможденными солдатами, уставшими после неудачной вылазки.

К ним подошел Риф.

– Мы попали под обстрел снайперов, как только вышли из отеля, – возбужденно сказал он Адаму. – Требуется ваш опыт меткого стрелка. Попробуйте их убрать.

Лицо Адама стало напряженным. И вовсе не из-за присутствия Рифа. Он ощутил прилив решимости.

– Что ж, попробую, – с яростью в голосе произнес он, хватая протянутую Эллиотом винтовку. – Показывай, где эти сволочи!

– В полусотне ярдов отсюда, на западе. – Риф чуть сжал плечо Элизабет и, повернувшись, пошел вслед за Адамом.

Еще утром в отель прибыла группа добровольцев. Они рассказывали о жестоких сражениях не только в центральной части острова, но и по всему южному побережью. До отеля добрались немногие – потери среди добровольцев были велики.

– Ты будешь рада увидеть одного из прибывших, – сказал Риф Элизабет. Он вел огонь через заложенное мешками с песком окно. – Ни за что не угадаешь, кто это. Дерри!

– Дерри?! – воскликнула она и помчалась по освещенному свечами коридору в большой холл, где вновь прибывшие отдыхали и потягивали кофе. Дерри выглядел так же, как и всегда, словно ничего не произошло. Его каска косо сидела на выгоревших волосах, отчего он немного напоминал средневекового копьеносца. Красивое лицо было покрыто пылью и копотью, но улыбка оставалась по-прежнему широкой, а в глазах плясали озорные искорки.

– Дерри! – воскликнула Элизабет. Она пробежала мимо повернувших головы солдат, мимо стонущих раненых китайцев. – Дерри, как я рада!

Он сгреб ее в объятия, закружил и запечатлел звучный поцелуй на щеке.

– Ты выглядишь, как всегда, восхитительно! – тоном знатока сказал он. – Только вот не уверен, что серый цвет тебе идет.

Она засмеялась, и на одно-единственное мгновение ей показалось, что вернулось прошлое. Но тут же она вспомнила о Жюльенне. Дерри увидел, как изменилось выражение ее лица, и его улыбка исчезла.

– Что такое? – спросил он, чувствуя, как волосы встали дыбом на затылке. – Случилось что-нибудь?

– Жюльенна, – произнесла Элизабет, отступив на полшага. Ее голос был полон боли. – Ее убили японцы.

Несколько секунд он ошалело смотрел на нее, затем с отчаянным воплем повернулся и быстро пошел через забитый людьми вестибюль в ночную тьму.

– Не понимаю, – говорил ей позднее Адам, – куда он мог пойти? Нам сейчас так необходим каждый солдат, ведь придется защищать отель.

Элизабет представила черные холмы по соседству, уже захваченные японцами.

– Думаю, он отправился убивать япошек, – в раздумье сказала она.

В следующие сутки она почти не встречалась с Адамом и Рифом. Дерри так и не вернулся. Был сформирован комитет из трех человек, которому поручили навести хоть какое-то подобие порядка в царившем в отеле хаосе. Но выяснилось, что некоторые вопросы вообще нельзя решить. Запасы воды и продовольствия быстро таяли. К вечеру двадцать второго оказалось, что продуктов осталось всего на два дня. Многие из больных и раненых нуждались в медицинской помощи, но, несмотря на все слезные просьбы по телефону в Главный штаб, прислать врача в «Репалс-Бей» так и не смогли. Ситуация складывалась ужасная, и, если бы не работы по очистке канализации, организованные голландским инженером, вспыхнула бы эпидемия.

Когда вечером в понедельник из Главного штаба поступил приказ всем военным покинуть отель, оставив гражданских лиц на произвол врага, Элизабет не на шутку испугалась.

– Но ведь это, по сути, попустительство убийства, – ошарашено сказала она Рифу. – Как у штабных язык повернулся предложить такое?

– Потому что это единственная возможность спасти жизнь солдат, – произнес он, искренне желая, чтобы его слова прозвучали правдиво. – Наше положение здесь весьма незавидное. Нет никаких шансов на прорыв. Японцы окружили со всех сторон. И если они решат прорвать нашу оборону, то уничтожат здесь всех подчистую.

– А если уйдут военные?

– Тогда у гражданских лиц, будь то постояльцы или работники отеля, появится некоторый шанс выжить, – мрачно произнес он, понимая, чем может обернуться подобного рода игра. Ведь если сюда ворвутся те же японцы, что захватили полевой госпиталь, вряд ли кто-нибудь останется в живых.

Минуту Элизабет молчала, затем сказала едва слышно:

– А ты? Ты тоже уйдешь с военными? И нам снова придется расстаться?

Он взял ее руку и крепко сжал.

– Я уйду с военными, но заберу тебя с собой. Она охнула и недоуменно заглянула ему в глаза.

– Дело не только в том, что отель нам не защитить, – сказал он с горькой усмешкой. – Нам не удержать и весь остров. Кроме полной капитуляции, другого выбора у нас нет. А когда это произойдет, я обязан подчиниться приказу. Приказ же предельно ясен: ни в коем случае не попасть в плен и покинуть отель. Но тебя оставлять японцам я не собираюсь. После всего того, что случилось с Жюльенной. Отныне, куда бы я ни поехал, ты будешь со мной.

Исход войск начался в час ночи на следующие сутки. Все запасы спиртного в отеле были тщательно уничтожены, чтобы упившихся японцев не потянуло на насилие. Последняя информация поступила по телефону из Главного штаба, после чего линия была перерезана, провода вырваны из розеток. Решено было эвакуироваться через главный водоотвод: тоннель вел к берегу моря. Всем приказали снять обувь, чтобы производить как можно меньше шума во время отхода. Адам отвел Рифа в сторону.

– Бет сказала мне о твоих планах в случае всеобщей капитуляции. Я пойду с тобой. Буду воевать против этих ублюдков и убийц. Если попаду в концлагерь, тогда все пропало! Но я смогу быть полезен и в Чунг-кине.

Риф колебался лишь мгновение. Конечно, Адам ранен, но это не делало его беспомощным инвалидом. И кроме того, в бою он зарекомендовал себя с наилучшей стороны... Вдвоем они смогут защищать Элизабет гораздо лучше, чем Риф в одиночку.

– Ладно, – сказал Риф. – Если уж на то пошло, что ж, будем воевать вместе.

Медленно, с величайшими предосторожностями, военные начали уходить через водоотводный тоннель.

– Приятно было с вами познакомиться, сестра, – сказал один из мидлсексцев Элизабет, не догадываясь, что она тоже отправляется с ними.

– Увидимся в добром старом Лондоне, – сказал ей другой солдат, сопроводив пожелание выразительным подмигиванием.

Один из уходивших добровольцев, чуть поколебавшись, в самый последний момент переоделся в цивильное.

– Надень его форму, – сказал Риф Элизабет. – Так ты не будешь слишком привлекать внимание.

Дождавшись конца длинной цепочки людей и пожелав удачи остающимся постояльцам отеля, побледневшим от страха, они нырнули в тоннель, отлично понимая, что японцы находятся в считанных футах у них над головами.

Оказавшись на пляже в полной темноте, они перебежками, прячась там, где это было возможно, добрались до Айленд-роуд. Выстрелов не было слышно. Вражеской засады тоже вроде не было.

– Прорвались! – торжествующе прошептал Адам Рифу. – Удрали из-под самого носа у японцев!

Они чуть замедлили шаги, подумав о людях, оставшихся в отеле. Затем вновь перешли на легкий бег. Спустившись с дороги, они двинулись по холмистой местности, направляясь к форту Стэнли, где еще не было японцев.

Глава 30

До Стэнли удалось добраться только к шести часам утра. К этому времени каждый уже понимал, что затеянная операция не сулит победы. Японцы овладели всеми стратегическими высотами, и несколько раз отряд попадал под плотный снайперский огонь. Когда огибали Южный залив, наткнулись на трупы канадцев, у которых руки были связаны за спиной, а на теле имелись многочисленные колотые раны.

Бригадный генерал, под чье командование перешли все собравшиеся в Стэнли солдаты и офицеры, был настроен воевать – если придется, даже голыми руками...

– Похоже, что именно голыми руками ему и придется бить японцев, – рассудительно заметил Риф Адаму. – Здесь почти не осталось орудий и боеприпасов. Все крупнокалиберные пулеметы выведены из строя. Есть несколько винтовок, немного ручных гранат, штыки – вот, кажется, и все вооружение.

– Значит, вся надежда только на нас, – сказал Адам и сжал зубы. – Как бы мне хотелось немного вздремнуть, прежде чем вновь идти в атаку!

– И не надейся! – с холодной усмешкой произнес Риф. – Япошки неподалеку от Стэнли, и именно в их сторону мы сейчас и направимся.

Адам утер пот со лба. Он смертельно устал и едва держался на ногах. Сильно болело плечо, ныла рана на ноге. Но он скорее согласился бы умереть, чем дать понять Рифу, как на самом деле себя чувствует. Сразу же по прибытии в Стэнли Бет предложила свои услуги персоналу полевого госпиталя. Видя, как она держится после долгих дней и бессонных ночей, после тяжелого перехода, Адам подумал о том, что с ними будет.

Вблизи разорвалось несколько снарядов.

– Пошли, – стерев с лица усмешку, сказал Риф. – Покажем этим скотам, что наша песенка еще не спета.

Элизабет качало от истощения и усталости. Некуда было эвакуировать раненых. Кое-где все еще шла перестрелка, но японцы уже овладели почти всем островом.

Весь день, казавшийся особенно длинным из-за непрекращающейся бомбежки, Элизабет не покидала своего поста. Она не знала, где сейчас Риф и Адам. Оставалось лишь молиться, чтобы они были живы.

– Ой, рука!.. – вдруг закричал молодой солдат. – А-а-а... моя рука! Пожалуйста, прошу вас, хоть кто-нибудь, помогите! О, рука...

Подбежав к нему, Элизабет увидела, что рука солдата изуродована шрапнелью и куски мяса и кожи свисают с нее лохмотьями. Из рваной раны ручьем текла кровь.

– Остановите кровотечение, сестра, – распорядился один из врачей. – Посмотрите, можно ли сохранить руку.

К ночи ее руки были покрыты кровавой коркой. Велся непрерывный орудийный обстрел, и японцы, хоть и медленно, продолжали наступление.

– Теперь у нас одна дорога, – горько сказал раненый, которому Элизабет перевязывала ногу, – прямиком в море, черт бы его побрал!

На черных от копоти склонах горы неподалеку от Стэнли Риф и Адам сражались плечом к плечу. Стрелять приходилось так часто, что винтовки разогревались и жгли руки.

– Смотри за своим флангом! – вдруг крикнул Риф. – Очередная атака!

Он увидел, как Адам опустился на колено, прицелился и выстрелил в грудь японцу, который шел перед взводом. Он промахнулся. Тогда Риф выдернул из гранаты чеку, подержал ее, сколько было возможно, в руке и, когда японский офицер уже почти приблизился к Адаму, швырнул.

Адам вскочил на ноги. Японец оказался от него слишком близко, чтобы стрелять. Адам ухватился было за дуло вражеской винтовки, но японец ловким ударом отбросил его в сторону. Адам упал, у него над головой сверкнул клинок. С оглушительным ревом, от которого кровь застыла в жилах и перед которым померкли все жалкие крики «Банзай!», Риф кинулся на офицера, обхватил здоровой рукой его за шею и с такой силой заломил ему голову назад, что у того хрустнули позвонки. Похожий на тряпичную куклу, офицер упал как подкошенный. Но Риф замешкался; несколько мгновений он оставался спиной к врагу, за что и поплатился. Пуля попала ему в правое плечо. Адам прикрывал огнем их совместное отступление. Они отбежали на достаточное расстояние и нырнули в небольшой овраг.

– Неужели сегодня и впрямь Рождество, сестра? – спросил раненый солдат, явно из простонародья. Он был одним из тех, кто ушел из отеля через водоотводный тоннель. Сейчас в его голосе звучало удивление. – Даже не верится!

Элизабет уставилась на него. Для нее уже давно дни и ночи слились в сплошную череду. Рождество! Она подумала о Рождестве двухлетней давности: они с Рифом гуляли по солнечным улицам Перта, с ними был Роман Раковский, который подарил им картину с изображением Давида.

– Да, вы правы, – сказала она, едва ворочая языком от усталости. – Действительно не верится!

Незадолго до рассвета ей удалось урвать пару часов столь необходимого организму сна. Когда она проснулась, распространилась весть об отступлении британских войск к Стэнли.

– Скажите, а капитан Эллиот и капитан Гарланд вернулись? – со страхом спросила она.

Офицер, к которому она обратилась, горестно покачал головой.

– Один Бог знает... – с отчаянием сказал он. – Там была жуткая неразбериха. – Затем, чуть подумав, добавил: – Кстати, счастливого Рождества! Хотя у меня этот праздник, случалось, проходил и в более веселой обстановке. Думаю, как и у вас.

Лишь к обеду она выяснила, что Адам и Риф живы.

– Я совсем недавно извлек пулю из плеча капитана Эллиота, – сообщил ей один из врачей. – Он потерял много крови, но настоял на возвращении в строй.

– Его вообще могли бы не ранить, – заметил один из добровольцев, дравшийся рядом с Рифом Эллиотом, – не сверни он шею японскому офицеру, который чуть было не снес голову капитану Гарланду.

Элизабет качнуло, и она была вынуждена опереться рукой о стену.

– А капитан Гарланд жив? Не пострадал?

– Ничуть, – весело ответил доброволец. – Когда я в последний раз видел его, он был целехонек, что называется, как огурчик. Вот каков капитан Гарланд. Он еще может дать фору многим молодым.

После обеда до нее дошли слухи о всеобщей капитуляции, но звуки боя продолжали доноситься отовсюду.

– Генерал не верит, – сказал один из санитаров. – Говорит, что будет сражаться до тех пор, пока не получит письменный приказ о сдаче.

Два часа спустя автомобиль под белым флагом с высоким армейским начальством пересек линию фронта и направился к штабу бригадного генерала Уоллиса. А уже через несколько минут все слушали, потрясенные, известие о том, что Гонконг сдается японцам.

– «По приказу его превосходительства губернатора и главнокомандующего все подразделения вооруженных сил Его Величества должны сложить оружие, – читал по бумажке молоденький капитан. Это был приказ бригадного генерала Уоллиса военнослужащим, находившимся под его командованием. – Приказываю ни в коем случае не открывать огонь, не уничтожать оружия и оборудования. В противном случае могут пострадать британские граждане, взятые в заложники. Отныне все перегруппировки и реорганизация подразделений будут происходить только в строго централизованном порядке».

Авангард японцев скрылся в темноте, и Ронни потихоньку пополз вперед. Он преодолевал дюйм за дюймом, чувствуя, как из раны на шее течет кровь. Ронни понимал, что, может случиться, не только на ноги – на четвереньки ему не подняться. Когда стало понемногу рассветать, он выполз на пыльную дорогу. Тут последние силы оставили его, он на время потерял сознание, а придя в себя, долго лежал ничком, моля лишь об одном: чтобы раздавшийся звук принадлежал британскому, а не вражескому автомобилю. Мольба его была услышана.

– О, приятель, мы-то думали, что ты уже давно на том свете. – Знакомый голос звучал радостно. Ронни испытал острую боль в затылке и в шее, когда чьи-то руки попытались перевернуть его на спину. – А потом смотрю – твои светлые волосы – они приметные, и говорю: «Будь я проклят, если это не Ронни Ледшэм». Мы бы тебя не подобрали, но капрал Дэвис почему-то очень хочет с тобой побеседовать. Что-то насчет лошади, на которую он поставил кучу денег и которая не только не выиграла, но и вообще прихромала последней.

Ронни попытался улыбнуться, но мышцы лица его не слушались. Он лежал в кузове грузовика, и, если Бог будет к нему милостив, в конце этого путешествия его ждали больничная койка и укол морфия.

– Судя по тому, что япошки хотели отрубить ему голову, у меня такое чувство, что и они ставили на его лошадь, – сказал другой голос, и все засмеялись.

Неожиданно на дороге разорвался снаряд, как раз перед грузовиком, и машина резко вильнула. Боль пронзила тело Ронни, спутав все мысли. Когда подъехали к ближайшему госпиталю, он опять был без сознания.

Следующее, что он услышал, был недоуменный голос, произнесший:

– Везучий же ты сукин сын, Ледшэм. Не многим так фартит: остаться в живых после удара саблей по основанию черепа.

Ронни попытался открыть глаза. Его перестало трясти и качать из стороны в сторону. Он стал неповоротливым и вялым. Шея оказалась плотно забинтованной. Он с трудом остановил взгляд на изможденном докторе и попытался выдавить улыбку.

– Одного японского клинка еще недостаточно, чтобы вывести меня из игры, – прохрипел он. – Где я?

– В госпитале, – ответил врач, удовлетворенный тем, что этот пациент должен выжить.

– Слава Богу! – прошептал Ронни и закрыл глаза. Когда шесть дней спустя начальство госпиталя с мрачным видом объявило собравшимся в одной палате о британской капитуляции, Ронни оказался среди очень немногих, кого эта новость обрадовала. Для него это в первую очередь значило, что война позади и что скоро он сможет вновь увидеть Жюльенну.

– Как думаешь, что сделают с нами япошки? – спросил его какой-то солдат.

Ронни, как один из немногих ходячих раненых, помогал замотанной медсестре менять повязку на ноге молодого человека. В ответ он лишь слегка пожал плечами, но даже это движение заставило его скривиться от внезапной боли. У Ронни было такое чувство, будто он поправляется после ужасной болезни – самой ужасной из известных людям.

– Интернируют, я думаю, – оптимистично предположил он. – Какое-то время жизнь будет для нас не слишком радостной и комфортной, но ведь это не надолго. Ничто не длится вечно.

Невысокая медсестра, которой помогал Ронни, не проронила ни слова. Ей доводилось слышать о чудовищном обращении японцев с больными и медперсоналом в захваченных полевых госпиталях. Но она понимала, что ее нынешние пациенты пока об этом не знают. Всего лишь несколько минут назад перед госпиталем скрипнули тормоза джипа, и какой-то высший военный чин стал совещаться с врачами. А минуту спустя поступил приказ уничтожить все запасы спирта и спиртосодержащих жидкостей, даже если это были крайне необходимые антисептики или обезболивающие.

– Это для того, чтобы не дать возможности пьяным японцам устроить оргию с изнасилованием, – сказала одна из медсестер, бледная как полотно от страха. – Но в Ванчае можно купить сколько угодно выпивки. А когда японцы узнают, что мы лишили их спирта, то могут от гнева взбеситься.

Офицер Главного штаба, предупредивший персонал госпиталя о возможных жестокостях со стороны японцев, как раз проходил мимо одной из палат, направляясь к своему автомобилю. Он заметил Ронни, который держал ногу одного из пациентов, помогая медсестре перевязывать рану. Он хорошо его знал, прежде они не раз вместе выпивали в «Жокей-клубе». Офицер побледнел и остановился.

– Что такое, сэр? – спросил провожавший его до машины врач.

– Там этот парень, Ледшэм. Его жена работала медсестрой. Она была изнасилована и убита, об этом доложил капитан Эллиот.

– Господи... – Молодой врач с ужасом взглянул на Ронни.

Офицер сжал губы и повернулся, намереваясь войти в палату.

– Нужно ему сказать, – решительно произнес он. – Нельзя, чтобы человек оставался в неведении.

– А что, если информация неверна? – спросил врач, подстраиваясь под шаг офицера. – Ведь сейчас медсестер сплошь и рядом переводят с одного места на другое. Может, ее даже и не было на месте во время атаки.

– Она была там, – мрачно сказал офицер. – Капитан Эллиот ее опознал.

При приближении офицера Ронни повернул голову. Как американец, к тому же в гражданской одежде, он не стал говорить с британским офицером о том, одобряет или нет известие о сдаче японцам гарнизона. Из окна госпиталя ему были хорошо видны развешенные вдоль улиц флаги. Впервые, казалось ему, за целую вечность он не слышал разрывов снарядов и бомб.

– Доброе утро, сэр! – почтительно сказал он, принимая в расчет воинское звание своего прежнего собутыльника. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Его форма добровольца была в крови до такой степени, что ее пришлось выкинуть, а другой подыскать не удалось. Но Ронни был не против. Он чувствовал себя куда более комфортно в хлопчатобумажных брюках, белой льняной рубашке и в мокасинах, которые ему дали взамен.

Офицер почувствовал себя сбитым с толку. Было немыслимо подойти и заговорить с Ронни, не вспомнив при этом об их предыдущих встречах. А ведь сколько им довелось выпивать в переполненном баре «Жокей-клуба», сколько раз бывал он на ужинах и вечеринках в гостеприимном доме Ледшэмов на Пике. Нередко они встречались и в баре отеля «Пенинсула».

– Мне нужно поговорить с тобой, Ронни, – сказал он, решительно не представляя, как Ледшэм отреагирует на его новость. Ведь сколько раз доводилось слышать – особенно от подружек Ронни, – что его брак с Жюльенной давно уже дышит на ладан. Но офицер вспомнил, что в последнее время у Ронни подружек было совсем немного, и даже если какая и появлялась, то ему казалось, что Жюльенна все об этом знает и просто не хочет поднимать скандал.

– Интересно, что будет с нами? – живо поинтересовался Ронни. – Может, запрут в бараки для военнопленных?

Офицер и сам ничего не знал толком. Может, и вправду интернируют. Ведь япошки должны же где-то всех их разместить. Жалея, что вообще зашел в палату, он сказал:

– Мне чрезвычайно жаль, Ронни, но Жюльенна погибла.

Улыбка застыла на лице Ронни как приклеенная.

– Что ты сказал? Не уверен, что правильно расслышал...

– Жюльенна погибла, – мягко повторил офицер. – Мне очень жаль, старина, но...

– Я тебе не верю! – Ронни даже отшатнулся от него и нервно засмеялся. – Не верю! Тут явно какая-то ошибка!

Офицер горестно покачал головой. Вышло гораздо хуже, чем он предполагал.

– Нет, Ронни. Риф Эллиот связывался по телефону с Главным штабом. Временный госпиталь, куда перевели Жюльенну, был захвачен рано утром девятнадцатого числа. Только одному человеку посчастливилось выжить – это леди Гресби. Все остальные медсестры были изнасилованы и убиты. Эллиот опознал Жюльенну.

Ронни слегка покачнулся. Хватил широко открытым ртом воздух, хотел что-то сказать, но не смог.

– Как только появится возможность, – продолжил офицер, – мы сделаем все, чтобы ее тело, как и тела других погибших, было перевезено в Викторию и с надлежащими почестями захоронено.

Ронни продолжал стоять неподвижно.

Офицер слегка притронулся к его плечу, повернулся и зашагал прочь.

Ронни не мигая смотрел ему вслед, затем перевел взгляд за окно. Белые полотнища флагов по-прежнему трепетали на ветру.

– Слава Богу, что бои уже закончились, – сказал один из раненых рядом с Ронни. – Теперь, насколько я понимаю, нам придется терпеть этих скотов.

Погибла... Изнасилована... Убита... Жюльенна! Это совершенно немыслимо... Они ведь собирались наладить нормальные семейные отношения, завести ребенка. Они собирались жить долго и счастливо. Очень долго. Он медленно направился к дверям следом за штабным офицером. Палата была битком набита ранеными, сестры были измотаны непрерывной работой, и никто не обратил внимания на Ронни. Жюльенна погибла!

Он стоял на одной из улиц Ванчая, непонимающе глядя по сторонам. Толпы британских и канадских солдат сидели на корточках у стен домов и курили. У всех были понурые лица, все дожидались прихода японцев. Асфальт на проезжей части был сплошь в воронках, улицы загромождены покореженными легковушками и брошенными грузовиками, противогазы и нарукавные повязки грудами валялись на земле.

«Нам придется терпеть этих скотов...» Эта фраза вновь и вновь возникала у него в мозгу, так что Ронни даже головой потряс, желая избавиться от назойливых слов. Господи, ну уж нет! Никогда и ни за что! Жюльенна погибла, и весь мир для него померк. Плотная повязка на шее затрудняла движения. Он поднял к затылку руки, нащупал узел и развязал бинты.

На углу группа солдат сидела возле пустого джипа. На асфальте рядом с ними лежали автоматы.

– Ну что, закончили воевать? – спросил у солдат Ронни.

Они взглянули на него голодными, уставшими глазами; было видно, что им все обрыдло до чертиков.

– Да, войне конец, – ответил один из солдат с горечью. – Мы ведь сдались, не слышал, что ли?

– Ну, я, например, еще не сдался, – ответил Ронни. Он нагнулся, поднял два автомата и швырнул их в кабину джипа.

– И куда же ты намерен отправиться с такой экипировкой? – спросил его старший сержант, не пытаясь задержать Ронни.

– Сам еще не знаю, – с застывшим лицом ответил Ронни. Открыв водительскую дверцу, он уселся за руль. – Туда, где сейчас японцы.

– В таком случае твой путь недалек, – угрюмо усмехнувшись, откликнулся старший сержант. – На этом чертовом острове, куда ни плюнь, всюду японцы.

Ронни повернул ключ зажигания. С третьей попытки мотор джипа завелся.

– Псих! – сказал старший сержант, когда Ронни, развернувшись, выехал на разбитую бомбежками проезжую часть улицы. – Господи, кто бы знал, что бы я отдал за вкусный, сытный ужин с пивком!..

Ронни ехал медленно. Он думал о случившемся с Жюльенной. Пытался воскресить в памяти ее образ. Он точно знал, где сейчас японцы. Склон горы у ущелья наверняка так и кишит ими. Он съехал с широкой асфальтированной дороги, стараясь держаться подальше от изувеченных бомбардировками домов и многочисленных трупов китайцев. Если вдуматься, не было и дня, когда он бы чувствовал себя с ней несчастливым. Ни разу не было такого, что он бы возвращался вечером домой, а она была бы не рада его видеть. Улицы мелькали одна за другой. Теперь он видел сотни и сотни японцев. Они сидели на корточках, отдыхали, ожидая заключительного приказа построиться и победным маршем пройти по Виктории. Его приближение не произвело на них решительно никакого впечатления. С момента капитуляции прошло уже немало времени. Белые флаги свисали почти из каждого окна. Все военные действия прекратились.

Ронни затормозил у поворота. Вонь от множества разлагающихся трупов пропитала воздух. Он подумал о мертвых солдатах, лежащих на склонах, о тех, кто медленно умирает ужасной смертью от ран, без воды, медицинской помощи и пищи.

Он вышел из машины и, обойдя джип, вытащил автоматы. Один сунул под мышку. Да, сознательно Жюльенна никогда не причиняла ему зла. Никогда. Она любила его сильнее, чем кого бы то ни было. Он был главным в ее жизни, как и она в его. Японцы с удивлением и недоумением смотрели на него. Кое-кто начал медленно подниматься.

– Сволочи! – выкрикнул Ронни. Он бросился на живот и открыл огонь. – Сволочи! Сволочи!!!

Том, как и многие другие, с кем ему довелось сражаться плечом к плечу, получил приказ отступить за несколько часов до объявления капитуляции. Японская армия, которая в высшем обществе Гонконга была постоянным поводом для шуток и прибауток, сумела поставить их на колени. Том испытывал жгучий стыд и не хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Вместо того чтобы вместе с остальными переживать случившееся, он стоял в стороне, желая побыть в одиночестве. Его занимала мысль, по-прежнему ли Ламун в отеле «Гонконг». И вообще, в безопасности ли она?..

На следующее утро японцы ворвались в казармы и всех выстроили и обыскали. Погода стояла великолепная. В голубом небе сияло солнце.

Они стояли перед японцами на плацу. Один из солдат заинтересовался серебряной эмблемой на фуражке адъютанта командующего. Том почувствовал, как внутри у него все напряглось. Уже случались безобразные сцены совершенно ненужного и ничем не оправданного насилия. И сейчас все слышали, как, обратившись к одному из японских офицеров, адъютант произнес:

– Скажите этому человеку, чтобы он вернул мою фуражку!

Тотчас же к нему подскочил дежурный офицер, выкрикнул какие-то оскорбления и несколько раз ударил адъютанта по щекам. Тому было неловко смотреть на адъютанта. Если события будут и дальше так разворачиваться, то его жизнь военнопленного будет явно не сладкой.

Два дня спустя их снова собрали вместе и сказали, что переводят в Цзюлун, в те самые казармы, где прежде были расквартированы мидлсексцы. С опущенными головами промаршировали они по улицам. Им в лицо издевательски улыбались японские солдаты в плохо сшитом обмундировании. Видели их унижение и китайцы, забитые и притихшие. Теперь никто не будет раздавать им бесплатную еду. И некому будет защитить их от наглых победителей. Белые флаги трепетали во многих окнах. Кое-где они перемежались с японскими, на которых было изображено восходящее солнце. Улицы были чудовищно грязными, под открытым небом тут и там валялись трупы китайцев, стояла ужасная вонь. Когда колонна проходила мимо сваленных в кучу трупов, глаза Тома сузились. Наверху лежали тела недавно убитых людей. Скорее всего они погибли уже после объявления капитуляции. Он подумал о Ламун и почувствовал, как страх охватил все его существо. Говорили, что белые женщины из отеля «Гонконг» будут переведены в лагеря временного содержания. Но как поступят японцы с Ламун, было неясно. Переведут ли ее вместе с европейскими женщинами или выбросят на улицу, чтобы она, как и другие китаянки, была вынуждена умирать голодной смертью.

– Не думаешь сбежать? – негромко спросил солдат, марширующий рядом с Томом.

– Даже не знаю, – ответил Том. Как раз в эту минуту он сам об этом раздумывал. Вот бы убежать из колонны, когда она будет проходить мимо отеля «Гонконг», найти Ламун и вместе скрыться. Но где найти убежище? В Чунгкине, военной столице Китая? Но до нее, должно быть, тысяча миль. Правда, там, кажется, есть британское посольство, где они окажутся в безопасности. Но от Гонконга до Чунгкина – сотни и сотни километров по занятой японцами территории.

Когда колонна подошла к полуразрушенному «Гонконгу», Том жадно оглядел окна: если бы хоть мельком увидеть Ламун! Убедиться, что она жива-здорова! Он пристально всматривался в окна, но ее нигде не было видно. С упавшим сердцем он плелся к паромной переправе, раздумывая, когда же доведется вновь встретить Ламун. И вообще, суждено ли ему когда-нибудь увидеться с ней.

Ламун устало отерла лоб ладонью. Поселившись в отеле «Гонконг», она стала медсестрой. Последние шесть дней она совсем не спала. Ламун и ведать не ведала, что колонна британцев и канадцев проходит мимо отеля, направляясь в концлагерь. Не знала она, что их поведут на причал, где уже ждали корабли для перевозки пленников в Цзюлун.

Если и была какая-то возможность пусть хоть мельком увидеть Тома, то в некотором смысле Ламун повезло, что она не видела его унижения. Ей было невыносимо думать, что Том мог попасть в плен. Казалось совершенно невероятным, что солдаты великой мировой державы понуро плетутся, а над ними издеваются и насмехаются японские солдаты.

Европейцы вокруг Ламун были потрясены и шокированы капитуляцией, которая казалась им немыслимой.

– А как же китайцы? Мне казалось, что Китай намеревался послать свои войска на помощь Гонконгу? – спросила пожилая англичанка.

– Может, войска еще и прибудут, – с надеждой промолвил солдат. – И может, нас даже освободят.

Ламун ничего не сказала. Она знала, что если бы китайская армия могла сюда добраться, то давно бы это сделала. Дело в том, что прошло три года с тех пор, как японцы отбросили китайские войска далеко в глубь страны и заняли Кантон. Было не похоже, что китайцы чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы отвоевать утраченные территории, отделяющие их от Гонконга.

Это было на второй день пребывания Ламун в отеле. Она случайно услышала, как одна из медсестер взволнованно говорила другой:

– Нельзя же оставить двух белых ребятишек на руках старого китайца. Нет, это невозможно!

– Но им не придется разлучаться с ним, – ответила другая. – Малыш уверен, что мамочка велела им оставаться с этим самым китайцем. И хотя мальчонке лет пять-шесть, не больше, он сопротивлялся, как бесенок, когда мы предложили, чтобы за ним и его сестричкой присматривала какая-нибудь женщина, у которой есть дети примерно такого же возраста.

– Если дело дойдет до интернирования, им придется расстаться, – мрачно сказала первая. – Япошки ужасно обращаются с китайцами. Они явно не собираются кормить их в концлагерях.

Ламун попыталась представить, что будет с ней, если интернируют всех европейцев из отеля. Она посмотрела на старика с двумя детьми, о которых говорили медсестры, и подумала, что ей это привиделось. Она никогда не встречала племянника и племянницу своего любимого, но видела их фотографии и сейчас была поражена сходством мальчугана с Томом.

– Почему эта тетя так на меня смотрит? – спросил Джереми у Ли Пи. И в этот момент подозрения" Ламун сменились уверенностью. В движениях мальчика было нечто, присущее всем Николсонам. Она быстро подошла к Ли Пи.

– Меня зовут Ламун Шенг. Я друг мистера Тома Николсона и Элен Николсон.

Взволнованное выражение на лице Ли Пи сменилось улыбкой.

– Я тоже, – с достоинством сказал он, – друг миссис Николсон.

– А это ее дети? – спросила Ламун, а Джереми и Дженнифер, подняв головы, откровенно уставились на нее.

Ли Пи кивнул.

– Она доверила мне отвезти их на квартиру миссис Гарланд. – Улыбка исчезла с его лица, он опять стал озабоченным и старым. – Но квартиру миссис Гарланд разбомбили, поэтому нам пришлось перебраться сюда. Служащие тут меня знают. Я – Ли Пи.

Его имя совершенно ничего не говорило Ламун. Она, как и многие европейцы, думала, что он просто старик пенсионер. Посмотрев на него, она почтительно уточнила:

– А что миссис Гарланд? Жива-здорова?

При этих словах на глазах у Ли Пи показались слезы. Мысль о том, что замечательный талант Элизабет может быть уничтожен от разрыва какой-нибудь японской бомбы, была невыносимой и причиняла Ли Пи огромные душевные страдания.

– Я и сам толком не знаю, – признался он. – Парни из спасательной службы говорили, что вроде бы нашли под обломками се дома лишь одно тело. Женское. Но они уверяли, что то был труп китаянки.

Они посмотрели друг другу в глаза, понимая, что, когда из завала вытаскивают чье-то тело, возможны самые различные ошибки.

– Нужно лишь молиться, – сказал Ли Пи, понимая, как серьезен для Ламун вопрос о здоровье Элизабет. – Ничего другого нам не остается.

Четыре последующих дня Ламун молилась. Молилась за Тома, за Элен и Элизабет. А также за себя, за Ли Пи, за детишек. Когда японцы ворвались в отель, дети спрятались у нее за спиной.

– Нас от тебя не заберут? – прошептал Джереми. Дженнифер, держась за юбку Ламун, заплакала. Глазенки девочки расширились от страха, когда она увидела, как японцы в своей мешковатой военной форме ворвались в отель и принялись шарить по комнатам, крича при этом: «Да здравствует император!»

– Да нет же, – постаралась рассеять ее страхи Ламун, хотя у самой сердце отчаянно колотилось при одной мысли о том, что такое вполне может случиться.

– Американцы, англичане, голландцы – вместе! – крикнул японский офицер, руководивший операцией.

– Что с нами будет? – отважно спросила его молодая американка. – И где наши мужья?

Японец счел последний вопрос совершенно излишним и даже не потрудился хоть что-то ответить.

– Вы будете отправлены в концлагерь, – сказал он. – Все там будет хорошо: пища – обильной, условия – вполне приемлемыми. Полагаю, вы будете в состоянии оценить доброту японской императорской армии. Как вам известно, солдаты Ниппона всегда галантно обращаются с женщинами.

Никто из постояльцев ему не поверил. Когда всех европейцев собрали вместе, китайских беженцев, нашедших в отеле временное убежище, ударами прикладов выгнали на улицу.

– Мне нужно идти, – срывающимся голосом сказал Ли Пи, обратившись к Ламун. Он выпустил ручонки малышей из своих рук. – Может, из-за детей вам позволят остаться здесь. Мне же точно они этого не разрешат. Да я и не хочу нарываться на оскорбления. Тем более в присутствии ребятишек. До свидания.

– Нет! – крикнула она и схватила его за руку, но он уже отошел, и Ламун сделала несколько шагов за ним. Японец угрожающе наставил на нее штык.

– Всем китайцам выйти отсюда! – крикнул он, оттолкнув Ламун.

Дженнифер еще крепче ухватилась за подол девушки и заплакала. Джереми побледнел.

– Отпустите ее! – храбро сказал он, глядя в злобное лицо японца. – Не смейте делать ей больно!

Ламун перепугалась, что японец сейчас ударит мальчика, и попыталась отцепить ручонку Дженнифер. Молодая американка, которая раньше поинтересовалась, что с ними будет, выступила вперед.

– Эта молодая женщина не китаянка, – авторитетно заявила она, совершенно не зная, кто такая Ламун. – Она евразийка, это ее дети. Вы должны позволить ей остаться с детьми.

Японец был в некотором замешательстве.

– Верно, верно, – сказала медсестра, которая беспокоилась за детей, находившихся на попечении Ли Пи. – И если вы намерены нас интернировать, то уж позвольте и ей отправиться с нами, как и ее детям.

Японец еще немного поколебался, затем согласно кивнул.

– Ладно, иди с остальными, – сказал он Ламун. – Но ты должна кланяться японскому офицеру. И все вы должны кланяться, понятно?

Ламун поклонилась. Слезы брызнули у нее из глаз. Дети ухватились за ее юбку. Мгновение она и ребятишки оставались неподвижны. Да, пока их не разлучили. Но что будет с Ли Пи? Как-то он выдержит испытания, которые японцы уготовили всем китайцам?

Американка подошла к Ламун, не обращая внимания на приказ японца всем оставаться на местах.

– Пойдем, – сказала она. – Держись возле меня. Мы не хотим, чтобы тебя от нас отделили.

Ламун попыталась улыбнуться сквозь слезы. Наконец-то у нее появился друг. Она надеялась, что сумеет отыскать Элен. А в один прекрасный день, если Богу будет угодно, она встретит Тома и Ли Пи.

– Благодарю, – сказала она, привычно смущаясь. – Я буду очень признательна.

Вместе с ребятишками, цепко ухватившимися за ее подол, она подошла к группе европейских женщин, ожидавших дальнейших распоряжений.

Только мысль о детях, о том, что она обязана остаться в живых, чтобы вырастить их, – только это и придало сил Элен выдержать дни и ночи после того, как японцы ворвались в госпиталь. Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на груде мертвых тел, а солдаты один за другим насилуют ее. Стало известно, что ее отвезут в Гонконг, чтобы интернировать в лагере Стэнли, предназначенном для гражданских лиц, и Элен от радости даже заплакала.

Паром был забит молчаливыми, понурыми людьми. У женщин лихорадочно блестели глаза, напоминая о том, что им пришлось пережить в последние дни. Элен с трудом узнавала пролив. Вода стала зеленой и грязной, по ней в огромном количестве плавали обломки сампанов и джонок, попадались и трупы. Она отворачивалась и старалась смотреть на Пик, наслаждаясь его вечной красотой.

Потом их опять усадили на грузовики и повезли в Стэнли. Вокруг все было разрушено и уничтожено, и многие женщины, не выдержав, заплакали. На склонах холма все еще можно было увидеть немало валявшихся под открытым небом трупов; искореженные остатки джипов и грузовиков застыли как немые свидетели происшедшей здесь жестокой битвы. Но было и немало беженцев с чемоданами в руках или узлами, из которых торчали простые обиходные вещи, выглядевшие странно и даже нелепо на фоне разрушений.

– Откуда здесь столько людей? – спросила Элен, жадно ощупывая взглядом изможденные лица. Она надеялась найти Элизабет или хоть мельком увидеть Джереми и Дженнифер.

– А Бог его знает, – ответила ехавшая с ней вместе пожилая женщина. – Из Виктории, наверное. Или из «Репалс-Бей». Я слышала, что многие гражданские лица заперты в «Репалс-Бей».

Нет, нигде не было видно характерных бледно-золотистых, изумительных волос Элизабет. Но внезапно она заметила в толпе лицо необычайно красивой китаянки.

– Ламун! – крикнула она, перевешиваясь через борт грузовика, и принялась отчаянно махать рукой. – Ламун!

Ламун тотчас же повернулась на крик. Элен продолжала окликать ее и махать рукой. Ламун наконец поняла, кто ее зовет. Лицо китаянки осветилось внезапной радостью, она принялась протискиваться через окружавшую ее толпу, стараясь пробраться к остановившемуся грузовику.

– Ламун! – крикнула еще раз Элен и только тут увидела, что на руках девушка держит маленького ребенка и что другой ребенок бежит рядом, ухватившись за ее подол. По щекам Элен внезапно потекли радостные слезы.

– Господи! – выдохнула она, тяжело навалившись на борт кузова и простирая к детям руки. – Боже мой, благодарю, благодарю Тебя!

К ним уже во всю прыть бежал охранник. Но когда японец стал грубо отталкивать Ламун и Джереми от грузовика, девушка подняла маленькую Дженнифер вверх. Девочка совершенно не испугалась японского солдата. Джереми тоже оставался спокоен, он терпеливо ждал, когда вслед за сестрой мать обнимет и его.

– Пройдите внутрь, в лагерь! – не обращая внимания на солдата, крикнула из кузова Элен.

Тут ворота открылись, и грузовик тронулся. Успев прижаться щекой к щечке маленькой Дженнифер, Элен крикнула:

– Поедем с песней.

И своим чистым, красивым голосом она затянула:

– «Всегда пусть будет Англия...»

Люди, которых везли в других грузовиках, дружно подхватили:

– «Свободна и горда...»

Пели многие, с поднятой головой. Сердца людей были полны решимости выжить в лагере, как бы тяжело там ни было.

Глава 31

В часы, последовавшие за капитуляцией, в форте Стэнли все находились в состоянии недоумения и растерянности. Невероятное известие о сдаче было для сражавшихся как удар обухом по голове. Элизабет продолжала заниматься ранеными: ей придавало силы чувство вины, потому что в глубине души она отлично понимала: скоро ей придется покинуть этих людей. Риф отправил последний рапорт бригадному генералу Уоллису, в котором сообщал о полученных ранее инструкциях. Адам спешно готовился к длительному переходу.

– Бригадный генерал хочет, чтобы мы взяли с собой двоих, – сказал Риф, когда все собрались в ранний вечерний час. – Капитана Генри Бассета и Лоуренса Фишера. Бассет знает кантонский диалект как свой родной, а Фишер – врач. Особенно пригодится Бассет, если придется со временем разбиться на две группы или если что-нибудь со мной случится. – Элизабет тихо ойкнула, но он не обратил на нее внимания и продолжал, обращаясь к Адаму: – Ты уверен, что хочешь отправиться с нами? Путешествие может обернуться нешуточной прогулкой.

Адам понимал, что Риф прежде всего имел в виду его больную ногу.

– Я решил идти, – упорно повторил он. – С этой хромотой я живу уже столько лет, что даже перестал замечать ее. Она и сейчас не будет помехой, даже после того, как японцы еще подпортили ее шрапнелью.

Риф не стал спорить. Будь на месте Адама кто-нибудь другой, он не раздумывая отказал бы. Но они вместе сражались, рисковали жизнью, чтобы спасти друг друга. Поэтому у Рифа язык не повернулся бы сказать, чтобы Адам оставался. Тем более что с Рифом пойдет Элизабет.

– Что ж, ладно, – сказал он, понимая, что, если дело дойдет до чего-нибудь серьезного, Адам не раздумывая отдаст за Элизабет жизнь. – Как у нас дела с едой?

У них имелось несколько банок говяжьей тушенки, сардин, сгущенного молока и несколько коробок круп и хлопьев.

– Это все, чем мне удалось разжиться, – будто оправдываясь, сказал Адам.

Понимая, что многие уже давно в глаза не видели приличной еды, Риф промолчал.

– Когда уходим? – спокойно поинтересовалась Элизабет.

– Через час. Как только стемнеет. Бассет и Фишер встретят нас на берегу.

– И куда мы отправимся? – спросил у Рифа Адам, расстилая на земле карту местности.

– Возьмем моторную лодку, на которой китайцы переправляли провиант через залив. Она старая и немного протекает, так что плыть в ней рискованно, но, если удастся достигнуть острова Ламма, торпедный катер будет ждать нас у его западного побережья.

Адам давно уже подозревал, что Риф связан с военной разведкой. И раз он говорит, что их будет поджидать торпедный катер, стало быть, нет причин ему не верить.

– Если повезет, – продолжал Риф, – катер высадит нас на северо-востоке Новой территории, где немало вполне боеспособных и активно действующих отрядов китайских повстанцев. Они окажут нам необходимую помощь.

– А оттуда мы на своих двоих? – спросил Адам, проводя указательным пальцем по отмеченной на карте береговой линии.

Риф кивнул:

– Да, шестьдесят миль пешком. Когда окажемся на территории, контролируемой китайцами, то до Чунгкина доедем по железной дороге.

– А что ты будешь делать потом? – спросил Адам, усаживаясь на корточки и с интересом глядя на Рифа.

– Мне приказано остаться в Чунгкине и помогать китайцам формировать войсковые части.

Некоторое время Адам сидел задумавшись. В Чунгкине находилось британское посольство, и можно было не сомневаться, что он тоже не останется без дела. Но он совершенно не знал Китая и не говорил по-китайски. И потому, разумеется, ему бы никто не поручил такое дело, как Рифу. Вероятнее всего, его пошлют в Индию или в Бирму, где до конца войны ему придется выполнять какую-нибудь канцелярскую работу. Ему пришло в голову, что как бы там ни было, но он будет вместе с Элизабет: ведь в конце концов формально они все еще муж и жена. Как к этому относился Риф, было трудно сказать, на его лице нельзя было прочитать ровным счетом ничего.

Гладкая темная челка упала на лоб усталого Рифа.

– Пора, – сказал он Адаму.

Сейчас только тот обратил внимание, что Риф поднялся очень тяжело, без обычной звериной легкости. Хотя Риф и выбросил перевязь вскоре после того, как они покинули «Репалс-Бей», было очевидно, что рана в плече и забинтованная рука его серьезно беспокоят. Адам от души ему сочувствовал. Ведь что ни говори, а впереди целых 1200 миль до Чунгкина, тем более что без Рифа шансов добраться туда у них не было никаких. Вскинув вещмешки на плечи, они двинулись к берегу. Адам успокаивал себя мыслью о том, что, не будь Риф так уверен в успехе, он едва ли отправился бы в такой опасный путь. Он мог сколько угодно рисковать собственной жизнью, но был явно не из тех, кто рискует жизнью других, особенно жизнью любимой женщины.

С подернутого вечерней дымкой пляжа они видели мерцающие огни вдоль береговой линии.

– Должно быть, это япошки жгут рыбацкие хибарки, – предположил капитан Бассет.

Элизабет почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине: она была теперь совершенно уверена, что тот дом, в котором им было так хорошо с Рифом, ей больше никогда уже не увидеть.

Капитан Бассет был невысоким плотным молодым человеком с прямыми светлыми волосами и постоянной улыбкой на лице. Присутствие в группе Элизабет явилось для него полнейшей неожиданностью. Но он даже и виду не подал, насколько поражен тем, что эта женщина намерена идти с ними до конца маршрута, почти через весь Китай. Они двинулись вдоль берега и вскоре нашли катер. Бассет успел сказать Элизабет, что говорит не только по-китайски, но знает еще французский, итальянский, урду и пушту. Он поинтересовался, не из Скандинавии ли она, – в надежде, что, будь она из Скандинавии, он мог бы выучить новый язык за время путешествия, – и был огорчен, услышав ответ Элизабет.

Капитан Фишер был молчалив и сдержан. Он отвел Рифа в сторонку и сказал, что категорически возражает против присутствия женщины в таком трудном и длительном путешествии, но его возражения Риф сразу же отмел. Фишеру было заявлено, что миссис Гарланд пойдет с ними. Пока шли по берегу, Фишер с любопытством поглядывал на Адама Гарланда. Тот не производил впечатление влиятельной фигуры. Поэтому Фишеру оставалось лишь ломать голову над тем, что именно сделал или сказал Гарланд, уговорив такого жесткого человека, как Риф Эллиот, взять Элизабет с собой.

Китайцы, которые подвозили провиант войскам, оказавшимся отрезанными на полуострове, несмотря на плотный вражеский огонь и серьезный риск, продолжали свое опасное дело.

– Нужно торопиться, – взволнованно сказали они, как только Риф помог Элизабет взобраться на борт одного из суденышек. – Береговые батареи японцев пока молчат. Нужно поспешить, пока не начался обстрел.

Когда все расселись в мокрой протекающей лодке, от которой исходил неприятный запах, Элизабет разглядела на носу детскую фигурку. Она улыбнулась, но маленькое бледное личико не озарилось ответной улыбкой.

– Ваш малыш? – шепотом спросила она у перевозчика, как только мотор заработал и лодка принялась набирать скорость.

Китаец покачал головой и что-то ответил на своем языке.

– Это не мальчик, а девочка. И он говорит, что не знает, кто она такая, – перевел его слова Риф, неотрывно наблюдающий за береговой линией, чтобы вовремя заметить возможные приготовления на прибрежных батареях. – Он говорит, их деревня была разбомблена, а девочку он нашел в лодке, она лежала там, свернувшись калачиком. С тех пор она всюду с ним. Ест, что он ей дает. Ее родители погибли.

Девочка продолжала смотреть на Элизабет, ее черные глаза были широко раскрыты.

– У нее такой вид, будто она голодная, – в ужасе произнесла Элизабет.

Риф взглянул на девочку. Недоуменное и вместе с тем покорное принятие собственной судьбы, которое легко читалось во взгляде ребенка, он нередко видел в последние недели на многих лицах.

Элизабет принялась рыться в своем рюкзаке, и Риф не остановил ее, несмотря на то что Фишер сказал ледяным тоном:

– У нас не так уж много провизии, чтобы раздавать ее направо и налево.

Элизабет никак не отреагировала на его слова, вытащила коробку сардин и вложила ее в руку ребенка. Девочка выглядела такой худенькой, изможденной и забитой, что определить ее возраст было невозможно. Должно быть, ей было лет семь-восемь, но глаза у нее были недетскими.

Металлическую коробку сардин она схватила с жадностью и прижала подарок к груди, словно кто-то пытался выхватить у нее неожиданно обретенную драгоценность.

– Все нормально, – сказал Адам, желая успокоить девочку. – Это твое, не бойся.

Внезапно на берегу полыхнуло пламя, и вокруг лодки стали рваться снаряды.

Элизабет легла ничком на вонючее днище лодки, прижимая к себе девочку. Адам расслышал, как Риф яростно, хотя и сдержанно, прорычал ругательство в ответ на открытую по лодке стрельбу из винтовок и пулеметов. И когда Адам решил, что у них не осталось уже никакой надежды, неожиданно на востоке появилась более солидная, чем их моторная лодчонка, цель.

Адам подполз к Рифу.

– Что такое? Ты ранен? – спросил он.

– Нет! – резко ответил ему Риф. Он сидел, пригнув голову, на корме, вглядываясь в темноту и стараясь понять, какое судно привлекло внимание стрелявших.

Адам вновь сел на банку, понимая, что нет смысла повторять вопрос. Он протянул Элизабет руку, помог ей подняться и сесть с ним рядом. Девочка прижалась к Элизабет, напуганная еще и тем, что берег постепенно удалялся.

Обстрел понемногу стих. Ночной ветер оказался очень свежим, и Элизабет все сильнее прижимала к себе плохо одетого ребенка, стараясь согреть его своим теплом.

– Ну не ирония ли: когда пересядем на торпедный катер, придется какое-то время двигаться в обратную сторону, – сказал капитан Фишер, когда в темноте показался остров Ламма, похожий на черный покатый бугорок на горизонте.

– Тут уж ничего не попишешь, – резко ответил Риф. – Катер не может подойти к самому берегу, чтобы забрать нас. Он сейчас на западном побережье, чтобы япошки не достали его своим огнем. Как только мы окажемся на его борту, катер будет держаться на безопасном расстоянии от береговой линии Новой территории. Сидевший на руле китаец выключил движок, и лодка мягко ткнулась в песчаный берег.

– Сколько отсюда до восточного побережья? – спросил Фишер, когда они сошли на берег.

– Миля, может, чуть меньше. Тут очень узкая полоска суши, – отрывисто сказал Риф и одернул китель.

Элизабет, чуть ускорив шаги, просунула свою руку Рифу под локоть. Она хотела прикоснуться к нему и как-то отблагодарить за то, что до сих пор все шло нормально и никто из отряда не ранен. Риф ответил ей пожатием руки, затем подошел к перевозчикам-китайцам, чтобы убедиться, что они будут ждать условленные четыре часа.

Капитан Бассет посмотрел ему вслед, затем перевел взгляд на Элизабет. Он ничего не понимал. Ему дали понять, что эта женщина – жена Гарланда. Но если она к тому же и любовница Эллиота, тогда предстоящее путешествие будет изобиловать опасностями, исходящими не только с вражеской стороны.

Риф повел группу по широкой утоптанной тропинке, которая петляла между источавшими сладковатый запах соснами. Они прошли ярдов двадцать, когда Фишер вдруг резко остановился.

– За нами кто-то идет! – прошептал он. – Тише! Все разом застыли и прислушались. Нет, ничего, кроме ветра да шелеста деревьев, не было слышно.

– Ошибся, старина, – сказал капитан Бассет, поправляя свой рюкзак. – Пошли, торпедный катер не станет нас ждать до бесконечности.

Они вновь двинулись в путь, стараясь идти цепочкой. Элизабет шагала позади Рифа, за ней Адам, а капитан Фишер и капитан Бассет замыкали шествие, прикрывая тыл.

Тропинка полого поднималась в гору, затем начался резкий спуск к морю.

– Я, кажется, вижу катер! – прошептал Адам Рифу, показав рукой на одинокое судно, покачивающееся на волнах. – А вот как привлечь внимание экипажа, не создавая шума и не беспокоя япошек, которых тут наверняка пруд пруди?

– Ну, это едва ли нам удастся, – в своей обычной резкой манере сказал Риф. – Как бы то ни было, придется рискнуть.

Они торопливо спустились к берегу. Капитан Бассет сорвал с себя рубашку и принялся отчаянно махать ею, а остальные хором закричали. Через несколько минут от катера отвалил ялик. Элизабет прислонилась к Рифу, ослабев от облегчения.

– Все должно быть нормально, – сказала она, когда он здоровой рукой обнял ее за талию. – Как только окажемся на борту, сможем считать себя в относительной безопасности.

За спиной раздался шум, причем все отчетливо услышали его.

– Что за черт?! – в сердцах воскликнул капитан Бассет, резко обернулся и вытащил пистолет.

Маленькая худенькая фигурка бежала к ним по песку.

– Это же ребенок! – не веря своим глазам, воскликнул Адам. – Девочка всю дорогу шла за нами следом.

– Пусть уходит! – резко сказал Фишер. – Мало того, что нужно отвечать за женщину, так еще и ребенок объявился.

Девочка, поняв, что она оказалась нежелательной среди этих взрослых людей, чуть подалась назад. Элизабет просительно взглянула на Рифа.

– Мы не можем оставить ее здесь. Она умрет от голода. Хотя бы в Мирс-Бей ее обязательно нужно доставить. Там деревня, люди. Может, кто-нибудь согласится взять ее.

– Господи, что за чушь! – с нескрываемым презрением сказал Фишер.

– Прошу тебя, дорогой, – сказала Элизабет. – Несколько часов – и девочка будет в полной безопасности.

Риф посмотрел на жалкую фигурку. Платье девочки было, скорее, откровенными лохмотьями, оно не защищало от холода и непогоды. Из-под него виднелись босые ноги.

– Ладно, – коротко сказал он. – Но на твою ответственность, Лиззи. Никто другой ею заниматься не будет, учти.

Ялик причалил к берегу, и темная фигура пригласила на борт Бассета и Фишера. Элизабет бросилась к девочке.

– Пойдем, – сказала она, взяв малышку за руку. – Всегда держись рядом со мной, понятно?

Когда они уже плыли в ялике к катеру, Адам удивленно взглянул на Рифа. Казалось, лицо у того заострилось, а скрытая под кителем раненая рука выглядела еще более беспомощной.

Капитан катера сразу же уединился с Рифом, и поэтому у Адама не было возможности спросить Эллиота, как тот себя чувствует.

Вскоре они выбрались в Китайское море и развили скорость около двадцати узлов в час. В полной темноте они плыли на восток. Командир старался держаться на почтительном расстоянии от береговой линии. Затем, повернув на север, катер обогнул Новую территорию и направился к Мирс-Бей.

– Где бы вы хотели высадиться на берег, сэр? – спросил у Рифа капитан катера, как только первые лучи солнца осветили небо на горизонте.

– Там есть небольшая бухточка, – сказал Риф. В душе он радовался тому, что в темноте им удалось пройти незамеченными. – Вот там нас и высадите.

Капитан подошел как можно ближе к берегу. Вновь спустили ялик, и все перешли в него. Было свежо, особенно на воде.

– А теперь? – спросил Адам, когда они поплыли к берегу, освещаемые лучами утреннего солнца. – Тут место пустынное, вокруг ни души. Интересно, сколько отсюда до деревни?

Риф был серым от усталости.

– Не очень далеко, – сказал он. – Около полумили.

– А разве нельзя немного передохнуть? – спросил Бассет и, увидев сдержанное одобрение на лице Фишера, добавил: – Кстати, я подумал о миссис Гарланд. Она, должно быть, чертовски устала.

Да, Элизабет очень устала, но она покачала головой, давая знак Рифу, что вполне может идти. Она понимала, что тот хочет пройти оставшееся расстояние поскорее.

– Нет-нет, – сказала она, по-прежнему держа маленькую китаянку за руку. – Ради Бога, не беспокойтесь обо мне, капитан Бассет. Я в полном порядке.

Она улыбнулась ему, и капитан Бассет сразу почувствовал легкое возбуждение. Даже вчера вечером, когда было плохо видно в наступившей темноте, он понял, что Элизабет – на редкость красивая женщина. Теперь же, в лучах восходящего солнца, он впервые смог убедиться в том, как она красива. Ее светлые, с серебристым отливом волосы были собраны в узел на затылке с помощью коралловых шпилек. Золотисто-зеленые глаза были прикрыты густыми ресницами. Он заметил, что под армейским кителем, надетым для тепла, на ней была грязная, заляпанная кровью форма добровольца. Он еще подумал о гражданской профессии Элизабет, если, конечно, у таких женщин вообще бывают гражданские профессии. Как-никак ее муж, Адам Гарланд, без ума от своей супруги, каждый его взгляд откровенно говорит об этом. Впрочем, от нее без ума и капитан Эллиот.

Бассет задумался о том, знает ли Адам Гарланд о связи жены с капитаном. Эта троица отличалась необыкновенным дружеским единением, так что Гарланд вполне мог ничего и не знать. Раздумывая о том, что за странные отношения их связывают, Бассет немного отстал. Остальные мерно вышагивали к деревне между обработанных полей.

– Это деревня Хакка, – на ходу сказал Риф Адаму, едва только они вошли в селение. – Народ тут должен быть настроен к нам довольно дружелюбно. Но вряд ли мы найдем здесь китайских повстанцев, которые могли бы нам помочь. Боюсь, что придется полагаться лишь на собственные силы.

Хотя час был очень ранним, с полдюжины бойких детишек выбежали им навстречу: они отчаянно размахивали руками и громко кричали, призывая остальных выйти и поглазеть на забавных чужеземцев. Дети привели их в селение, где группа оказалась на мощеном дворике, в центре которого росло дерево.

– Это, кажется, деревенская площадь, – вполголоса произнес Адам, обратившись к Элизабет.

В это время пожилой человек, похожий на старосту или вождя, в голубом полотняном пиджаке и длинных брюках, пригласил их за массивный каменный стол. Женщины, согнувшиеся от тяжелой ежедневной работы, с лицами в глубоких морщинах, в традиционных китайских черных одеждах, улыбались гостям беззубыми ртами и предлагали выпить чаю.

Путешественники охотно последовали приглашению, и Адам вспомнил, как он впервые отведал китайского чаю. Это было в небольшом чайном домике на побережье, в Виктории, куда они зашли с Бет. С тех пор утекло много воды, словно все это происходило в другую эпоху: Адам не мог поверить, что на самом деле минуло всего лишь два года.

Риф по-китайски беседовал с главой деревни; капитан Бассет внимательно следил за ходом беседы. Потом он повернулся к остальным и сказал:

– Вождь даст нам в провожатые молодого человека, и тот отведет нас в ближайший лагерь повстанцев. А теперь старик приглашает нас откушать вместе с ним.

– Хорошее дело! – весело сказал Бассет. На его лице появилась широченная улыбка, когда он увидел, что женщины несут чашки с рисом и палочки для еды.

– Мне нужно с тобой поговорить, – тихо обратился Риф к Адаму.

Элизабет накладывала на тарелку маленькой китаянки риса и овощей из большого блюда в центре стола. Риф незаметно выскользнул из-за стола.

Адам последовал за ним. Они отошли к дереву. В голове Адама вихрем проносились мысли. Еще когда береговая батарея открыла огонь, он почувствовал, что что-то не так.

– Вам придется продолжать путь без меня, – решительно заявил Риф, когда они отошли на такое расстояние, что никто не смог бы их подслушать.

Пораженный, Адам тупо уставился на него. Он ожидал услышать что угодно, только не это.

– Но ты должен идти с нами! – возразил он. – Ведь до Чунгкина более тысячи миль! Без тебя мы ни за что не сумеем туда добраться!

– Со мной у вас тоже никаких шансов, если уж на то пошло, – мрачно сказал Риф и медленно, с усилием расстегнул китель.

Бинты были черные, пропитавшиеся кровью.

– О Господи... – прошептал Адам. – А ведь я знал! Знал, что твоя рана очень серьезна!

– А я понимал, что нет смысла говорить об этом кому бы то ни было, – сказал Риф.

Адам был поражен, увидев, с каким усилием Риф произносит слова.

– Я просто хотел... удостовериться, что у вас будет провожатый.

Он чуть покачнулся. Адам подхватил его и поддержал.

– И что же, по-твоему, я должен теперь делать? – взволнованно спросил он, похолодев в глубине души от предчувствия, что Риф не оправится от полученной раны.

– Карты, компас, медицинские причиндалы, все... все у меня в рюкзаке, – сказал тот. Его лоб покрылся испариной. – Провожатый отведет вас к повстанцам. – Он помедлил, с трудом вдохнул и добавил: – Держись Фишера. Хоть он и вспыльчив, сукин сын, но будет вам полезен.

– Элизабет не бросит тебя здесь одного, – сказал Адам. – Мы все останемся в деревне.

Риф отрицательно покачал головой.

– Нет! – решительно заявил он. – Эту территорию контролируют японцы. Тут небезопасно. Если кто-нибудь видел, как мы подходили к берегу на торпедном катере... через час тут уже может быть враг. Вы должны уходить! Немедленно!

– Бет никогда не согласится на это! И видит Бог, я не смогу переубедить ее, нет у меня таких слов.

Риф чуть заметно улыбнулся.

– Знаю, и рад этому. – Он еще раз с усилием вдохнул и добавил: – Я попробую поговорить с ней. Скажу, что буду прикрывать группу с тыла и что мы встретимся вечером. Но ради Бога, не давай ей говорить со мной больше нескольких секунд. Иначе она обо всем догадается.

– О Господи... – упавшим голосом сказал Адам. – Боже, Боже мой...

Риф облизнул пересохшие губы.

– Хочу, чтобы ты сделал для меня одну вещь, Адам.

– Все, что угодно! – Адам чувствовал, что слезы набежали у него на глаза. Ведь именно этого человека он раньше ненавидел всей душой, а теперь чувствовал, что, если Риф умрет, это будет для него невыразимым горем.

– Лиззи беременна. – Риф увидел удивление в глазах Адама и чуть заметно улыбнулся. – Позаботься о ней вместо меня, Адам. И о ребенке.

Они крепко пожали друг другу руки. Адам чувствовал, как по его щекам бегут слезы. К ним подошла Элизабет.

– Что это вы уединились? Я не помешаю? – улыбаясь спросила она.

– Не позволяй ей долго оставаться со мной, – яростно прошипел Риф.

Адам стиснул Рифу локоть, показывая, что все понял. Затем отвернулся, не в силах вымолвить ни слова. Но Элизабет не заметила его душевного состояния. Она смотрела только на Рифа. Ее поразил его изможденный вид.

– Ты ничего не ел, – мягко сказала она. – Будет гораздо лучше, если пойдешь и перекусишь.

Риф через силу улыбнулся Элизабет своей неотразимой улыбкой. Ее волосы отсвечивали золотом, и Рифу так хотелось дотронуться до них, но он знал, что, если позволит себе эту небольшую слабость, дрожь в руке выдаст его истинное состояние. Он привалился к стволу дерева и придал лицу обычное надменное и безразличное выражение.

– Я хочу, чтобы ты шла дальше с Адамом, Бассетом и Фишером, – произнес он, нечеловеческим усилием подавляя страшную боль и стараясь не выдать себя. – Я буду прикрывать вас с тыла, так сказать, буду вашим арьергардом.

Она согласно кивнула. Правда, ее не очень-то прельщала перспектива шагать целый день, не видя перед собой Рифа, но тут всем заправлял он, а Элизабет не собиралась осложнять ему жизнь, и без того очень нелегкую.

– Юнг Шуи не хочет оставаться в этой деревне. Позволь ей пойти с нами. Я буду делиться с ней своей порцией еды и следить, чтобы она не мешала.

– Юнг Шуи – так ее зовут? – Он старался выиграть время, чтобы все как следует обдумать. Если девочка пойдет с Элизабет, это может оказаться к лучшему. С ребенком на руках, чувствуя за него ответственность, Элизабет будет не так тяжело справиться с горем, когда она узнает, что Риф никогда их не догонит.

– Ладно, – решил он наконец. Риф понимал, что Фишеру это придется не по душе, но Адам как-нибудь сумеет все уладить. – Бери ее с собой, если хочешь, но имей в виду, что рано или поздно тебе все равно придется с ней расстаться.

Она вовсе не была в этом уверена. Девочка осталась сиротой, и Элизабет уже приходила в голову мысль удочерить ее.

Адам с волнением наблюдал за ними. Риф понимал, что через несколько секунд он выполнит его просьбу и сделает так, чтобы Лиззи ушла.

– Тебе пора, – резко сказал он. – Нельзя, чтобы остальные ждали тебя одну.

– Я увижу тебя вечером? – Элизабет улыбнулась Рифу, и в ее глазах светилась любовь к нему, переполнявшая ее сердце.

– Непременно, – ответил он и почувствовал, как внутри у него все опустилось. – Вечером мы обязательно увидимся, Лиззи.

Она поднялась на цыпочки, наплевав на то, что могут о ней подумать Бассет и Фишер, и нежно поцеловала Рифа в губы.

– Я люблю тебя! – сказала она, с радостью думая о том, что впереди у них еще много лет совместной жизни. Затем она вернулась к остальным, подняла свой рюкзак и, взяв Юнг Шуи за руку, двинулась вслед за Адамом, который энергично шагал за проводником.

Деревенские ребятишки бежали следом. У околицы Адам чуть задержался, поблагодарил главу селения за гостеприимство и оказанную помощь. Бассет и Фишер обменялись рукопожатиями и с другими старейшинами, провожавшими чужестранцев до околицы. Элизабет обернулась и посмотрела на Рифа. Тот продолжал стоять, привалившись к стволу дерева в центре площади: спокойный, раскованный, со своим обычным пренебрежительным взглядом, как в самый первый день, когда Элизабет увидела его в баре отеля «Гонконг». Солнце отражалось от его густых иссиня-черных волос, уголки губ тронула странная, немного ироничная улыбка. Он поднял руку и взмахнул ею на прощание. Она послала ему в ответ воздушный поцелуй, повернулась и зашагала вслед за Адамом, который уверенно продвигался по узкой тропинке между полей, взбираясь по склону холма.

Несмотря на то что все давно уже не спали, они шли без остановки почти целый день. Когда они подошли к высокой горной гряде, то увидели далеко внизу сверкающее море. Но вскоре группа спустилась в лощину, поросшую бамбуком и елями. Юнг Шуи проворно бежала за Элизабет, не спрашивая, куда они идут, да и не особенно интересуясь этим. Она была благодарна Элизабет за поддержку и помощь и ни о чем не задумывалась.

Вскоре после полудня молодой проводник из Хакки занервничал: он то и дело останавливался, прислушиваясь, будто пытался уловить какие-то звуки, недоступные остальным.

– В чем дело? – тоже нервничая, спросил Адам. – За нами следом кто-то идет, да?

– Не быть уверен, – ответил китаец. Двигаясь все более осторожно, он сошел с тропинки и через заросли бамбука повел группу вверх по довольно пологому склону. На вершине холма они залегли. И очень вовремя. Вниз по тропинке в сторону деревни направлялся японский военный патруль.

– Кажется, сейчас самый подходящий момент чуточку передохнуть, – мрачно сказал Фишер, с усилием скидывая свой рюкзак.

Китаец согласно кивнул и принялся на своем языке что-то быстро говорить Бассету.

– Он говорит, нам следует пробыть тут до вечера, так как в округе могут быть и другие патрули, – перевел Бассет.

Возражений не последовало. Все страшно устали и нуждались в отдыхе.

– А как же Риф? – прошептала Элизабет, обращаясь к Адаму. – С ним будет все в порядке?

Адам подумал о Рифе, о том, как из раны под кителем у него вытекает кровь, а с нею – жизнь.

– Разумеется, – кратко сказал он, не в силах взглянуть Элизабет в глаза. – С ним будет все в порядке.

Вечером они вновь двинулись в путь. Прошли мимо деревень, лежащих в руинах после бомбежек. Вскоре после полуночи они достигли лагеря повстанцев.

– Слава Богу, – довольно сказал Бассет, усаживаясь на копну сена. – У меня бы недостало сил идти дальше.

– Завтра опять в путь, – грубо напомнил ему Фишер. Но завтрашний день Бассета пока не интересовал.

Как был в одежде, он закрыл глаза и через секунду уже громко храпел.

– Ничего не понимаю. – Элизабет озабоченно посмотрела на Адама. – Где же Риф? Почему он не догнал нас?

– Догонит, – сказал Адам, не представляя, какими словами можно рассказать Элизабет всю правду. – Попытайся уснуть, Бет. Утром предстоит тяжелый путь.

Она спала очень беспокойно, часто просыпалась и всякий раз убеждалась, что Риф еще не появился. На рассвете партизанский лагерь ожил и стал похож на муравейник. Их угостили колбасками и – чего уж никто не ожидал – горячим какао.

– Сегодня нам предстоит пересечь дорогу, на которой часто встречаются японские патрули и конвои, – сказал Бассету командир повстанцев, присаживаясь возле англичанина. – Группа наших людей пойдет первой, и они прикинут, где лучше всего вам пересечь трассу.

Бассет пересказал это остальным. Адам и Фишер молча выслушали его. Они отлично понимали, какая судьба им уготована, если попытка не увенчается успехом и они попадут в руки японцев.

– Но мы не можем уйти! – резко сказала Элизабет Адаму. – По крайней мере до тех пор, пока не придет Риф.

Бассет и Фишер уже взвалили рюкзаки на плечи. Молодой китаец-провожатый не выказывал никакого желания возвращаться в деревню. Очевидно, он решил остаться с партизанами.

– Нам нужно идти дальше, – сказал Адам повстанцам.

Бассет и Фишер уже тронулись в путь.

– Мы не можем уйти без Рифа! Я остаюсь! – заявила Элизабет. Она так расстроилась, что у Адама разрывалось сердце.

– Ты должна идти, Бет, – сказал Адам, понимая, что ужасного объяснения уже не избежать. – Риф не придет. Когда нас обстреляла береговая батарея, его ранили. Он остался в Мирс-Бей, чтобы не задерживать отряд.

– Я не верю! – Она отступила от него на полшага. – Я не верю тебе! Это неправда! О, прошу, скажи, что это неправда! – Ее глаза лихорадочно сверкали, кровь отлила от лица.

– Дорогая, мне очень жаль, – сочувственно сказал он, потянувшись, чтобы обнять ее. – Риф знал, что, если сказать тебе правду, ты его не оставишь. А он хотел, чтобы ты шла с нами, чтобы была в безопасности.

– Нет! – воскликнула она. – Нет! Нет!!!

Резко повернувшись, она бросилась прочь от повстанцев, Фишера и Бассета и побежала туда, откуда они пришли. Она бежала к Рифу.

Адам бросился за ней, схватил за руку и резко повернул к себе.

– Перестань! – в отчаянии крикнул он. – Не можешь же ты и вправду вернуться туда! На дороге полно японцев.

– Плевать! – Она пыталась вырвать свою руку. – Я не оставлю его! Я пойду к нему! И ты не посмеешь мне помешать!

– Когда ты вернешься, его уже там может и не быть! – крикнул Адам ей в лицо. Затем, проклиная себя за жестокость, он сказал как можно мягче: – Он умирал, когда мы уходили.

Она шумно вдохнула, взглянула на Адама глазами, полными крайнего недоумения, и громко закричала.

Он никогда в жизни не бил женщину и думал, что не способен поднять руку на Бет. Но рука Адама, казалось, сама по себе наотмашь, сбоку ударила Элизабет по лицу. Наступило молчание.

– Он умирает, и ничего, черт побери, с этим не поделаешь! – заорал Адам. – А теперь, Бога ради, веди себя так, чтобы его гибель не оказалась напрасной! Иначе набегут японцы и перебьют всех, кто рисковал своей жизнью, чтобы нам помочь.

Элизабет истерично всхлипывала. Слезы ручьем текли по ее лицу. Адам, крепко взяв ее за руку, увлек за собой.

– Пойдем же! – убитым голосом сказал он. От его прежнего гнева не осталось и следа. По лицу Адама тоже текли слезы. – Нужно нагнать остальных, Бет. Нам с тобой нельзя отставать.

Глава 32

Она очень смутно помнила подробности их долгого, тяжелого перехода. Они пересекли шоссе, чудом избежав встречи с японским конвоем из нескольких грузовиков. После этого они шли долго, медленно и почти без происшествий. Генри Бассет плохо переносил жару. Адам снял с него рюкзак и нес двойной груз. Идти приходилось по пересеченной местности – и так день за днем. Адам помогал как мог и малышке-китаянке. Через неделю они добрались до Вайчоу, а затем несколько благословенных дней наслаждались путешествием на барже по Ист-Ривер.

Только мысль о том, что Риф все еще жив, поддерживала душевные силы Элизабет. Люди в деревне, где остался Риф, были настроены дружелюбно. Они обязательно постараются выходить его, а если будет нужно, спрячут от японцев. В один прекрасный день он нагонит ушедшую вперед группу. Элизабет была настолько уверена в этом, что эта мысль помогала ей переносить и жажду, и грязные завшивевшие одеяла, на которых приходилось спать, и изнурительные переходы.

Часть дороги они проехали на военном грузовике, потом двинулись по железной дороге в Чунгкин: деньги на билеты им дали в методистской миссии Куконга.

– Никогда бы не поверил, скажи мне кто-нибудь раньше, что я смогу проделать такой путь, – все повторял Бассет. – Честное слово, никогда не думал, что мы сможем столько пройти!

Адам лишь устало улыбался в ответ, потому что и у него бывали минуты сомнений, когда он не верил, что они смогут добраться до Чунгкина. Двухмесячный переход серьезно подорвал его здоровье, и Адам не заблуждался на этот счет. Никогда больше ему не бывать таким крепким и здоровым, как прежде.

Когда Адам вошел в роскошную ванную своей комнаты в британском посольстве и после длительного перерыва увидел себя в зеркале, то поначалу даже не узнал – он стал стариком. Его еще густые волосы совсем побелели. А отросшая борода делала его похожим на карикатурного отощавшего Санта-Клауса.

Намылив бороду, Адам приготовился ее сбрить. Краем глаза наблюдая за Элизабет, он восхищался ее фигурой. Она выглядела изящной и стройной, хотя и располнела в талии. Работники посольства принимали их как мужа и жену, а Элизабет и Адам были до такой степени измучены, что им не хотелось и думать о том, чтобы пускаться в объяснения по поводу своих истинных отношений.

– Так проще, – сказал ей Адам. – Тем более в твоем положении.

Элизабет было все безразлично. Единственной ее мыслью было услышать что-нибудь о Рифе, о том, что он жив-здоров.

– Должен быть опубликован официальный список всех военнопленных, захваченных японцами, не так ли? – спросила она у Адама. Ее глаза были полны надежды, а в бледном лице не было ни кровинки.

– Непременно, – ответил он, размышляя о том, соблюдают ли японцы Женевскую конвенцию. – Но пройдет еще не один месяц, прежде чем Красный Крест получит доступ к информации о попавших в плен.

– Я подожду, – тихо ответила она и чуть притронулась к своему округлившемуся животу. – Но все равно, Адам, я уверена, что Риф жив.

Через несколько часов после прибытия Адама пригласили сделать официальный доклад военному командованию. Он сообщил все, что мог, обрисовав ситуацию в Гонконге. Рассказал о зверствах в полевом госпитале, привел приблизительные цифры погибших, поведал о жестокости японцев, о серьезной ране Рифа и о том, что тот был вынужден остаться, чтобы не задерживать отряд.

Полковник, которому удалось всего за несколько дней до Адама добраться до Чунгкина, осторожно поинтересовался:

– Как вы думаете, капитан Эллиот может остаться в живых?

Адам, поколебавшись и думая о Бет и ее уверенности, что Риф все еще жив, ответил:

– Нет, сэр. Капитан Эллиот и сам знал, что рана его смертельна. Он понимал, что умирает.

Адам сознавал, что никто ему не предложит воинской службы. Физически он не подходил для какой бы то ни было активной деятельности.

– Мы не можем переправить вас в Англию, – с сожалением сказал офицер колониальных войск. – Единственное, что можно сделать, – так это посадить вас и миссис Гарланд на самолет, отправляющийся в Рангун. Там пока спокойно. А оттуда, если повезет, вы сможете улететь в Индию.

Элизабет отказалась уезжать куда бы то ни было без Юнг Шуи.

– Если хочешь удочерить ее, методистская миссия может помочь, – сказал Адам, который и сам подумать не мог оставить девочку одну. – Я поговорю с ними.

– Буду тебе благодарна, – сказала она и признательно пожала ему руку.

Он посмотрел ей вслед, как всегда, с беспредельной нежностью. Внешне могло показаться, что они живут как супруги, но никто из них даже представить себе не мог, чтобы возобновить интимные отношения.

В апреле, взяв с собой Юнг Шуи, они отправились в Рангун. Международная обстановка обострилась. Сингапур был захвачен японцами, и даже в Рангуне люди не чувствовали прежнего спокойствия. Через неделю после приезда их спешно переправили в Калькутту военным самолетом.

– Тут нам и придется дожидаться конца войны, – сказал Адам.

Элизабет думала о том, где сейчас Элен, Ли Пи, Алистер, Том, Ронни... Ей казалось, она знает, где может быть Риф. Наверняка он оправился после ранения и теперь во главе какого-нибудь отряда китайских повстанцев воюет против японцев. А если вдруг он попал в плен, значит, находится в лагере, и, стало быть, Элизабет оставалось дожидаться конца войны, когда Риф вернется.

В Калькутте их устроили с комфортом, предоставив в полное распоряжение целое бунгало. Соседи старались придерживаться в быту так называемого колониального стиля, что напомнило Адаму жизнь в Гонконге. Элизабет была удивлена, когда Адам сказал ей об этом. Она почти ничего не замечала вокруг и полностью ушла в себя в ожидании рождения ребенка и окончания войны. Она ждала встречи с Рифом.

Адам сделал все возможное и невозможное, чтобы достать рояль. Когда его установили в просторной гостиной Элизабет, Адам уверовал в то, что ее душевное здоровье теперь вне опасности. Скоро Элизабет зажила так, как прежде. Она упражнялась по семь-восемь часов в день, стараясь довести до совершенства любое разучиваемое произведение. Этому научил ее Ли Пи.

В июле родился ребенок, и персонал клиники, разумеется, полагая, что заботливый муж и есть отец ребенка, был немало удивлен, когда Элизабет попросила в свидетельстве о рождении записать отцом Рифа Эллиота.

– Как ты его назовешь? – спросил Адам, стоя у ее койки.

Элизабет прижимала к себе крепко запеленатого младенца, у которого можно было разглядеть только сморщенное личико и черные волосики.

Элизабет улыбнулась. Ее волосы были разбросаны по плечам. Она выглядела лет на восемнадцать – как тогда, когда на ней женился Адам.

– Николас Риф, – ответила она, и ее щеки запылали от радости. В глазах было столько любви, что у Адама кошки заскребли на сердце. Он не ревновал, не мучился при мысли, что ребенок, которого Бет сжимала в объятиях, от Рифа. Все былые чувства давно уже умерли в его душе – это случилось тогда, когда он почувствовал уважение к Рифу. Но Адам испытывал почти невыносимое сожаление, что этот малыш не был его ребенком! Вот если бы они с Бет, Юнг Шуи и малышом могли жить единой дружной семьей...

– А почему именно Николас? – поинтересовался он.

– Потому что мне нравится это имя, – объяснила Элизабет. Ее радость была столь глубока, что Адам даже растрогался. Он улыбнулся и, в глубине души радуясь за нее, сказал с нежностью:

– И мне нравится, Бет. Очень нравится.

В сентябре им сообщили, что Том Николсон находится в лагере для военнопленных в Цзюлуне, а миссис Элен Николсон интернирована в лагере Стэнли для гражданских лиц и оба ее ребенка находятся вместе с ней.

– Слава Богу! – с чувством произнес Адам. – О Господи, как замечательно, что они живы!

В октябре они узнали, что Алистер Манро погиб во время битвы за Шингманский редут, а вот о Ронни и Рифе все еще не было никаких известий.

– Настоящая удача, что нам хоть что-то удалось узнать об Элен, Томе и Алистере, – сказал Адам, – ведь тысячи семей до сих пор не ведают о судьбе мужей, отцов, сыновей, живы ли они или погибли.

– Риф жив! – сказала Элизабет, и в ее голосе звучала твердая уверенность. – Я убеждена, он жив. Я чувствую это всем своим нутром. Он жив и вернется ко мне!

Адам не спорил. Он был уверен в обратном... Но сказать Элизабет об этом значило лишить надежды, которая поддерживала ее.

В январе нового года они узнали о гибели Ронни Ледшэма. Информация о его смерти была крайне скупой.

– Известно лишь, что он погиб недалеко от ущелья, – убитым голосом сказал Адам. – Бог знает, что он там делал. Он должен был быть совсем в другом месте. – Адам положил телеграмму, рука его дрожала. – Он был один, а вокруг лежало с десяток убитых японцев.

Слезы потекли по лицу Элизабет.

– Должно быть, он узнал, что случилось с Жюльенной, – горестно прошептала она. – Он поступил, как Дерри. Пошел на врага в одиночку.

В начале 1944 года они возвратились в Англию через Португалию. Вместе с маленьким сыном и Юнг Шуи Элизабет поехала в «Фор Сизнз». Адам остался в Лондоне. Он понимал, что Элизабет не хотела бы, чтобы он их сопровождал. Тем более что когда-то «Фор Сизнз» был их общим домом. Если бы они приехали туда вдвоем, это могло бы означать, что Элизабет не прочь возобновить прежнюю супружескую жизнь. А этого как раз она и не хотела. Вернувшись в Англию, она напомнила Адаму, чтобы тот оформил, как положено, их развод. Она хотела стать полностью свободной и выйти замуж за Рифа.

Юнг Шуи рассматривала в окно вагона аккуратные поля, леса и великолепную английскую природу.

– Тут очень красиво, правда? – вежливо сказала она.

Элизабет обняла ее.

– Да, дорогая, тут исключительно красиво. Теперь здесь твой дом. Надеюсь, что тебе здесь понравится.

Юнг Шуи в ответ мило улыбнулась.

– Николас ведь никогда не был тут раньше? Как думаете, ему здесь тоже понравится?

– Конечно, – сказала Элизабет, и слезы заблестели у нее на ресницах. Она глядела на знакомый ландшафт и думала о том, довелось ли когда-нибудь Рифу побывать в Суссексе. Было непросто представить его на фоне суссексских полей – высокого, стройного, загорелого. Интересно, придется ли по душе Риф жителям Мидхерста? И сколько еще ждать, прежде чем она сможет пойти с ним в местный паб, пропустить по стаканчику и затем не торопясь отправиться к морю...

Луиза Изабель встречала их на перроне, как и предполагала Элизабет. Она написала ей из Калькутты и из Португалии. И еще утром позвонила принцессе из Лондона, что приедет двухчасовым поездом. Луиза была вне себя от счастья.

И вот сейчас она бежала к их вагону – немного полнее, чем та Изабель, которую помнила Элизабет. Но на голове принцессы, как всегда, была кокетливая шляпка, а на плечах – лисье боа.

– Луиза! – крикнула Элизабет и кинулась навстречу, прижимая к себе Николаса Рифа и держа за руку Юнг Шуи. – Луиза!

Лисий мех и заморские духи окутали малыша и Юнг Шуи.

– Какой очаровательный ребенок! – воскликнула Луиза, обхватив руками в длинных перчатках личико китаянки.

Юнг Шуи мгновенно влюбилась в принцессу.

– А это кто же, твой братик? Боже, какой большой! Я думала, он у тебя совсем крошечный...

– Вовсе не крошечный, – произнес Николас Риф, когда Элизабет поставила его на еще неуверенные полные ножки. – Умею ходить. Крошечные ходить не умеют.

Плача и одновременно смеясь, Элизабет обняла принцессу.

– Как я рада снова увидеть тебя, Луиза! Как рада, что вернулась наконец домой!

Луиза повезла их в своем роскошном «роллс-ройсе» по петляющим дорогам Суссекса. Прохожие обращали внимание на шикарный автомобиль.

– А как ты умудряешься добывать бензин, Луиза? – спросила удивленная Элизабет. – Я слышала, что сейчас все дефицит.

– Да, это так, – ответила Луиза и игриво потупила глаза. – Но у меня связи. Самое ужасное то, что из-за этой войны я осталась без шофера. Всякий раз, как только мне удавалось обзавестись шофером, его тотчас же посылали, как это говорится, «для выполнения важных работ военного характера»!

Элизабет обняла принцессу, поражаясь ее наивности.

– О, Луиза, если бы это действительно было самым ужасным в этой страшной войне!

Луиза прогостила у Элизабет около двух недель. В «Тайме» дали объявление о том, что требуется домоправительница. По объявлению пришла приятной наружности среднего возраста шотландка. Ее муж погиб в боях при Дюнкерке. Элизабет сразу же ее взяла. Ее поразило спокойное мужество, с которым эта женщина после страшного известия принялась строить свою новую, теперь уже одинокую, жизнь.

Когда Луиза уехала, дом сразу опустел. Элизабет бродила по комнатам, смотрела в окна, занималась с маленьким Николасом и Юнг Шуи. По крайней мере с детьми все было в порядке, и это ее радовало. Она думала о детях Элен, о том, что им пришлось вытерпеть в лагере. Как и всегда, она думала о Рифе. На свободе ли он или где-нибудь в лагере для военнопленных? Наверняка и ему тоже пришлось немало пережить. Для него «Фор Сизнз» станет подлинным раем, как только он сюда приедет. Тут он сможет отлично отдохнуть, восстановить силы, тут начнется их совершенно новая жизнь.

Чтобы чем-то себя занять, Элизабет решила устроить в солнечной гостиной на первом этаже кабинет для Рифа. Она сама обставила и украсила комнату и высадила розовые кусты вдоль всей южной стены дома. По замыслу Элизабет, дом должен был быть весь в цветах. Она усердно занималась и музыкой, зная, что Рифу очень хотелось бы, чтобы ее мечты о карьере пианистки осуществились.

Стоял дождливый апрельский день, когда к ней приехал первый, если не считать Адама и Луизу Изабель, гость. В старой твидовой фиолетовой юбке и бледно-лиловом свитере Элизабет занималась тем, что прореживала астры, растущие вдоль всей террасы. Вдруг она услышала звук подъезжающей машины.

Элизабет отложила садовую лопаточку и пошла к пологим каменным ступеням, ведущим к подъездной аллее. Адам не собирался навестить ее. Правда, между ними были такие свойские отношения, что он вполне мог приехать и без звонка. Автомобиль выехал из-за поворота – и Элизабет остановилась как вкопанная. Это был не принадлежащий Адаму чистенький и до блеска надраенный «даймлер», а старенький, видавший виды «моррис», напомнивший Элизабет машину, в которой Жюльенна колесила некогда по Гонконгу. Автомобиль остановился ярдах в двадцати от дома, и огромный мужчина в форме офицера ВВС с трудом вылез из-за руля.

Апрельское солнце зажглось в его густых темно-золотых волосах. На плече была нашивка со словом «Польша». На мгновение Элизабет показалось, что это она уже однажды видела: Гонконг, запах азалий... И уже через секунду она мчалась навстречу гостю с радостным криком:

– Роман! Роман!!!

Белоснежные зубы сверкнули в ослепительной улыбке. Двигаясь с грациозностью, присущей атлетам, и с проворством, которое нечасто встречается у мужчин его комплекции, Роман устремился к ней. Перепрыгнув через две последние ступеньки, Элизабет оказалась в его объятиях. Он крепко стиснул ее и прижал к себе.

– О, Роман... Как это здорово! Не могу поверить, что это не сон! – восклицала она, глядя на него сверкающими глазами.

– Теперь веришь! Когда бы я ни приезжал, ты вечно возишься с цветами! – сказал он, и его улыбка стала еще шире.

Элизабет, в свою очередь, сжимала его в объятиях и не собиралась выпускать.

– Знай я, что могу здесь рассчитывать на такой прием, приехал бы раньше, – добавил он.

Смех так и рвался из ее груди. Она любовалась Романом. В своей летной форме он выглядел великолепно.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что служишь где-то неподалеку? – недоверчиво спросила его Элизабет. Роман без особого желания разжал объятия, она взяла его под руку и повела в дом.

– Так оно и есть. Наша часть в десяти милях отсюда. Она засмеялась, и это был легкий, задорный, от всего сердца идущий смех. Роман приехал, а значит, скоро приедет и Риф.

– О, как же это замечательно, Роман!

Она провела его через террасу, и они оказались в большой гостиной, где стоял ее великолепный «Стейн-вей».

– Рад видеть, что ты по-прежнему упражняешься, – сказал он с чувством, сразу же подошел к инструменту и заглянул в ноты, чтобы понять, что именно она разучивает.

Она кивнула. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, этот сумасшедший мир вновь стал нормальным, милым и уютным. Рядом появился человек, с которым можно было говорить о музыке. Появился хоть кто-то, олицетворявший для нее живой мостик в прошлое.

– Шопен, – объявила она, пытаясь отгородиться музыкой. – На меня он всегда действует успокаивающе.

Роман глубоко вздохнул.

– Ты забыла, Элизабет, что я поляк и нет нужды объяснять, почему ты играешь Шопена.

Она рассмеялась, почувствовав себя так же спокойно и легко, как и много лет назад в Перте. Если на сцене он был маэстро Романом Раковским, то здесь он просто-напросто ее друг Роман, мужчина, с которым она некогда пила на брудершафт. С чувством душевного комфорта она села за рояль. Роман встал рядом, и сразу же возникло впечатление, будто он заполнил собой всю гостиную.

– Шопен гораздо глубже, чем иные салонные композиторы, – сказал Роман, чувствуя, как общая страсть к музыке обволакивает их, отгораживая от всего внешнего мира. – Его надо уметь исполнять. Одного мастерства мало, нужно вложить душу.

Впервые с тех пор, как она занималась с Ли Пи, у Элизабет был слушатель, действительно знающий толк в музыке. Возникло редкостное и благостное ощущение свободы, словно после долгого сна она внезапно возвратилась к жизни.

– Dzekuje. Это было великолепно! – сказал Роман, когда она кончила играть. Его голос звучал восторженно. – А теперь сыграй какой-нибудь вальс. Вальсы очень хороши, хотя и несколько банальны. Но они и должны быть такими. Они изумительны, как мне кажется.

Все мысли о войне исчезли из ее сознания. Один за другим она играла вальсы и ноктюрны Шопена, потом известную «Фантазию» и закончила «Баркаролой».

– Замечательно! – восторженно воскликнул Роман, в волнении запустив свою пятерню в волосы. Этот жест она запомнила еще со времен Перта. – Именно эти ноктюрны – свидетельство огромного таланта Шопена, таланта созерцать мир. Он куда более великий композитор, чем многие считают. Ты всегда должна исполнять его именно так, как нынче: динамично, с чувством внутреннего драматизма.

Когда отзвучал последний аккорд «Польской фантазии», Роман несколько секунд сидел молча. Незаданный вопрос висел в воздухе. Когда она закрыла клавиатуру, он попросил:

– Расскажи о Рифе.

Она все рассказала ему, сидя перед камином и подливая себе и ему чая с бергамотом в прозрачные фарфоровые чашки. Роман слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Наконец Элизабет произнесла:

– Так что мне ничего больше не остается, как сидеть и терпеливо ждать его возвращения.

Полено в камине громко выстрелило, и искры разлетелись в разные стороны.

– И его имя так и не появилось в списках военнопленных, переданных японцами Красному Кресту? – с мрачным лицом поинтересовался он.

Она отрицательно покачала головой. В это мгновение что-то всколыхнулось в его душе. Это было сильное и вместе с тем постыдное чувство.

– Нет, – сказала Элизабет, не заметив, как печаль исказила его лицо, как вдруг потемнели его глаза цвета оникса. – Но ведь наверняка есть сотни людей, которые живы, но чьи имена не попали ни в какие списки. Не думаю, что японцы очень уж заинтересованы в сотрудничестве с Красным Крестом. Разве не так?

Он покачал головой, нехотя поднялся, понимая, что пришло время уходить.

– Уже уходишь? – спросила она с явным сожалением, не пытаясь скрыть своего разочарования. – А я хотела, чтобы ты познакомился с детьми. Юнг Шуи сейчас в саду, катается на пони, которого я подарила ей на день рождения. А Николас Риф с няней. Я взяла ее из ближайшей деревни. Пока я занимаюсь музыкой, она за ним смотрит. Водит кормить уток па здешний пруд. Они и сейчас там, но с минуты на минуту должны прийти. Пожалуйста, останься.

Его так и подмывало согласиться, но Роман понимал, что, прежде чем остаться, нужно все хорошенько обдумать. Следовало подумать, прежде чем вновь увидеться с Элизабет. Она так безумно любит Рифа, и в один прекрасный день, если Господу будет угодно, он обязательно к ней вернется. И потому влюбиться в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, со стороны Романа было бы крайней глупостью. А он был не из тех мужчин, которые легко и охотно совершают глупости.

– Нет, – сказал он. Его массивная фигура, казалось, опять заполнила всю комнату. – Очень жаль, Элизабет, но мне пора.

Она проводила его до машины, прося не забывать и наведываться почаще. Она почувствовала такое острое одиночество при виде отъезжающего автомобиля, что даже стало трудно дышать.

Лишь через неделю Роман сообщил, что в следующий уик-энд будет свободен. Он никогда еще не бывал в Брайтоне. Не согласится ли она съездить туда с ним, подышать, пообедать?

Она согласилась сразу, без колебаний. Именно в Брайтон она поехала бы с Рифом, если бы это было возможно. И то, что она ехала с Романом, казалось ей едва ли не наилучшей заменой.

Они съездили в Брайтон. А через несколько дней отправились на пикник, захватив с собой Николаса Рифа и Юнг Шуи. Расположились неподалеку от старинного замка. Было прохладно, но очень весело, и они с удовольствием перекусили под старинными нормандскими зубчатыми стенами.

С тех пор Роман постоянно наведывался в «Фор Сизнз». Он сажал маленького Николаса Рифа к себе на закорки, и они шли на берег моря. Юнг Шуи проворно поспевала за Романом, рассказывая о своем пони и занятиях в английской школе. Роман с неподдельным интересом слушал девочку, проявляя при этом редкостный талант слушателя и большое терпение.

Война в Европе быстро подходила к концу, и Элизабет знала, что Роман ждет не дождется, когда его наконец демобилизуют и можно будет вернуться к концертной деятельности.

– И куда же прежде всего ты отправишься? – спросила она, когда они шли по усеянному голышами пляжу. Может, тому самому, куда за тысячу лет до них высадились римские легионеры под водительством Юлия Цезаря.

– В Палестину, – ни минуты не раздумывая, ответил Роман. – Нет в мире другого места, где люди бы так изголодались по музыке. Я хочу весь свой талант отдать тому оркестру, который в один прекрасный день сделается лучшим в мире.

Она задумалась о людях, составлявших этот оркестр. В него вошли самые великие музыканты Восточной Европы, которым посчастливилось избежать гитлеровской карательной машины.

– Может, когда-нибудь я тоже смогу выступить с этим оркестром, – чуть улыбнувшись, сказала она.

– Непременно, – подтвердил Роман, и в его словах прозвучала абсолютная уверенность. – Ты будешь играть, а я дирижировать.

Постоянные наезды Романа, как и эпизодические посещения Адама и принцессы Луизы Изабель, не позволяли Элизабет чувствовать себя покинутой и одинокой. Но ее сексуальный голод оставался неудовлетворенным. Бывали моменты, когда, лежа ночью в постели и сгорая от желания, она почти сожалела, что узнала истинную плотскую страсть. Ей так хотелось избавиться от постоянного вожделения, которое даже пугало ее.

– Никаких фантазий! – приказывала она себе, вставала с постели и шла к окну, подолгу глядя на пейзаж, открывающийся с залитой лунным светом террасы. – Риф, только Риф – вот мужчина, о котором я мечтаю. Он, и никто другой.

Но восьмого мая, когда сэр Уинстон Черчилль объявил по радио о безоговорочной капитуляции Германии, любовное томление заполнило все существо Элизабет.

В тот день Роман был свободен. Как только он услышал сообщение, то немедленно прыгнул в машину и помчался в «Фор Сизнз».

Домоправительница уже рассказала Элизабет самую главную новость, и они отмечали победу на кухне, чокаясь шерри.

– Отыщи флаг, – сказала Элизабет няне маленького Николаса. – Нужно вывесить его из окна.

– Но ведь этого никто не увидит, мадам. От нас до дороги не меньше мили, – возразила молодая няня, подкошенная радостным известием и тем количеством шерри, которое Элизабет налила ей в бокал.

– Какая разница! – убежденно сказала Элизабет. – У нас непременно должен развеваться флаг!

В гараже они отыскали флаг и вывесили его из окна как раз над главным входом. Юнг Шуи и Николас Риф умоляли, чтобы им было дозволено отправиться в деревню, где вовсю звонили колокола и даже на таком расстоянии было слышно, как поет множество людей.

– Я свожу их, ладно, мадам? – попросила разрешения няня, которой не терпелось принять участие в торжествах.

Элизабет лишь рукой махнула, и домоправительница немедленно отправилась готовить детям к чаю сладкий пирог. В доме работало радио, диктор с воодушевлением рассказывал о том, как толпа людей собралась у Букингемского дворца и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.

Элизабет прошла в гостиную, понимая, что домоправительнице хочется побыть одной. Ведь ее муж никогда не вернется. И к ее радости по случаю объявления конца войны примешивалась незажившая боль личной утраты.

Элизабет стояла в просторной, пронизанной солнечными лучами комнате и думала о том, слышал ли уже эту новость Риф. В это время видавший виды «мор-рис» Романа затормозил у дома. Выбежав через стеклянную дверь, Элизабет кинулась к нему. Роман, легко перемахивая через две ступени, почти уже поднялся на террасу, когда Элизабет упала в его объятия.

– Никогда не слышала более великолепной новости! – закричала она, будучи не в силах скрыть свое волнение, и крепко обняла Романа за шею. – А ведь это значит, что и на Востоке война тоже очень скоро кончится!

Когда Роман ехал через Мидхерст, то наблюдал, как совершенно не знакомые друг с другом люди обнимались и целовались, и потому казалось совершенно естественным, что в этот момент и он тоже стиснет Элизабет в объятиях и крепко-накрепко расцелует.

Восторженный и вроде бы лишенный сексуального подтекста поцелуй так, по существу, и не состоялся. Как от единой искры воспламеняется трут, так здравый смысл покинул обоих, едва только их губы соприкоснулись. Элизабет притянула к себе голову Романа и страстно поцеловала его. Он поднял ее на руки и устремился в гостиную, где опустил на ковер, сорвав с себя пиджак, галстук и рубашку. Она даже не стала раздеваться и с силой притянула Романа к себе: ей так хотелось близости, что Элизабет не вполне отдавала себе отчет в собственных действиях. Он выкрикнул ее имя и мощно вошел в нее. В этот момент, словно в озарении, Роман окончательно понял, что любит ее и что Риф погиб и никогда уже не вернется. Будь Риф жив, Роман не занимался бы сейчас любовью с Элизабет – ее тело не позволило бы этого.

Лежа в объятиях Романа, Элизабет тихонько всхлипывала. Это не было результатом пережитого экстаза – в ее рыданиях слышались ужас, горечь и жгучий стыд.

– О нет... – простонала она. – О нет, нет... О, Риф, Риф... Что же я натворила! О Господи, что я наделала!

Он слегка приподнялся и с явным смущением произнес:

– Элизабет, ради Бога...

– Нет! – Она с силой ударила его кулаками в грудь, пытаясь освободиться из объятий.

– Пожалуйста, Элизабет... – начал он вновь, с усилием поднимаясь, но она не собиралась выслушивать его объяснения.

– Нет! О Боже, пожалуйста, немедленно уходи! Уходи и не возвращайся!

Минуту он стоял молча, его великолепный торс был мокрым от пота. Затем Роман медленно надел рубашку, подобрал с пола галстук и небрежно сунул его в карман. Продев указательный палец в петельку, он понуро перекинул пиджак через плечо. Из-за того, что в какой-то момент он дал волю своим чувствам, их отношения превратились в руины. Он ощутил такую сильную боль, что был не уверен, сумеет ли ее превозмочь.

– Ты должна выслушать меня, Элизабет! – настойчиво и даже требовательно сказал Роман.

– Нет! – Ее всю трясло. Элизабет крепко обхватила себя за плечи, словно готовая взорваться изнутри и одновременно пытаясь помешать этому взрыву. – Нет, прошу, уходи! Сейчас же уходи!

– Я люблю тебя! – с ужасающей простотой сказал он. – Если бы не любил, то никогда бы не позволил себе ничего подобного.

– Нет! – прошептала она, отрицательно качая головой. Слезы текли по ее щекам. – Я ничего не хочу слушать. Пожалуйста, оставь меня. Уходи!

Ему больше ничего не оставалось. Он услышал вдалеке радостный звон деревенских колоколов. Роман понял, что этот перезвон будет всегда напоминать ему о тяжелой душевной боли, которую он пережил сегодня.

– До свидания, – сдавленно произнес он. – Мне очень жаль, Элизабет. Ты даже не представляешь, как мне жаль, что так вышло. – С тяжелым чувством он повернулся и вышел из комнаты.

Элизабет закрыла лицо руками и истерично зарыдала. О Боже, как она могла так поступить! Как она могла так жадно, ненасытно наброситься на мужчину!

– О, Риф, что я наделала! – выдохнула она. – Это ужасно, ужасно! Прошу, возвращайся, любовь моя! Возвращайся домой, умоляю тебя!

Глава 33

Рано утром Роман позвонил ей, но Элизабет отказалась с ним разговаривать. Тогда он послал ей письмо, но она разорвала его, не читая. Стыд, сжигавший ее, был так велик, что она и думать не могла о встрече с Романом.

В июне Адам приехал ее навестить, и при первом же взгляде на него она поняла: он приехал не с доброй вестью.

– Ну что? – испуганно спросила Элизабет, вставая из-за рояля и медленно подходя к нему. – Что случилось?

– Мне очень жаль, – начал Адам, взяв ее за руку. – Поверь, действительно очень жаль.

После их возвращения в Англию Адам делал все возможное, чтобы отыскать хоть какие-то следы Рифа среди военнопленных. И вот теперь он наконец получил официальную бумагу. Но в ней было вовсе не то, чего ждала Элизабет. И она сразу обо всем догадалась.

– Нет! – воскликнула она, вырвав у Адама свою руку. – Я не верю! Он жив! Я чувствую, что он жив!

Адам медленно вытащил из внутреннего кармана пиджака извещение.

– Он пропал без вести, предположительно – погиб... Очень жаль, Бет.

Она не нашла в себе сил взглянуть на бумагу, которую протягивал ей Адам. Повернувшись на каблуках, она подошла к стеклянным дверям и уставилась на только что распустившиеся розы.

– Нет! – решительно заявила она, не позволяя Адаму взять ее за руку. – Я не могу поверить! Он жив, Адам, и он непременно вернется!

16 августа сдалась Япония, и война на Востоке наконец-то завершилась.

– Скоро наш папа приедет! – радостно сказала Элизабет Николасу Рифу, подкидывая его на коленке. – Скоро мы будем вместе гулять, он научит тебя играть в футбол, и мы будем великолепно проводить время. Сам увидишь!

Николас Риф с нежностью взглянул на мать. Для него отец был простым сочетанием звуков, чем-то абстрактным, так что маленький Николас и не особенно возражал бы, скажи ему мать, что, напротив, отца еще долго ждать. Мальчик не представлял, что это за штука такая – отец. Да и никто не был ему нужен, чтобы научить играть в футбол или в крикет. Дело в том, что дядя Адам уже научил его этим играм. Николас поцеловал мать в щеку, сполз с ее колен и на своих еще нетвердых ножках потопал к Юнг Шуи.

Теперь каждый день Элизабет ждала известий. В Лондоне образовалось целое гонконгское землячество: туда входили жены, вдовы и другие родственники военнопленных и интернированных англичан. Элизабет постоянно бывала на проходивших в столице заседаниях землячества, надеясь узнать что-либо о судьбе Рифа из списков, которые печатались регулярно и для многих служили подлинным успокоением. Перепечатывались также и выдержки из писем военнопленных домой, несмотря на то что в них была лишь позитивная информация (потому что ничего иного японская цензура попросту не пропустила бы). К концу сентября землячество получило известие о том, что более тысячи человек бывших военнопленных из Гонконга отправлены морем в Ванкувер.

– Они возвращаются, – прошептала Элизабет. – Теперь уже осталось ждать недолго. О, Риф, умоляю, напиши! Дай знать, где ты сейчас!

Но он не писал ей. Впрочем, она понимала: откуда ему было знать, где она? Приходилось ждать, когда военная почта переадресует ей его письмо. Элен же написала ей – письмо пришло через Красный Крест: она жива-здорова, хотя годы заключения и не прошли для нее бесследно. Элен намеревалась вернуться в Англию при первой же возможности.

– А с ней приедет и Ламун, – радостно добавила Элизабет, обратившись к Адаму. – Невероятно! Ламун и Том собираются пожениться.

Первая группа бывших военнопленных из Гонконга прибыла на борту «Иль де Франс». Членам землячества власти посоветовали не ездить в Саутгемптон встречать вернувшихся, потому что всех этих людей решено было сразу же направить дня на три в карантин. Элизабет и не подумала внять этому предупреждению. Она должна была быть там, когда корабль подойдет к причалу. Пусть Рифа не окажется на борту, и пусть официальные лица продолжают утверждать, что он пропал без вести и скорее всего погиб, – она все равно должна быть в Саутгемптоне.

Адам отвез ее в порт. Он не знал, как будет себя вести Элизабет, увидев, что Рифа нет среди прибывших, и опасался самого худшего.

Стоял прохладный осенний день. Им пришлось дожидаться вместе с небольшой группой озябших людей, когда прибывшие наконец спустятся по трапу и впервые после большого перерыва ступят на британскую землю. Элизабет подняла воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от холодного ветра. Ее глаза горели решимостью. Риф, должно быть, где-то там, среди этих людей. Он должен быть там, не может не быть!

Изможденные мужчины один за другим сходили по трапу. Женщина рядом с Элизабет вдруг с радостным возгласом ринулась вперед, выкрикивая какое-то имя. Мужчина, очень похожий на других сутулостью, изможденным выражением лица и заплечным вещмешком, начал недоуменно озираться, затем выражение недоумения сменилось удивлением, потом откровенной радостью. Он бросил вещмешок на землю и раскрыл объятия.

Прибывшие по одному спускались на пристань. Но среди них не было высокой широкоплечей фигуры с шапкой иссиня-черных волос, только сутулые, смертельно усталые люди, которые все еще не могли поверить в то, что вновь оказались на родной земле, и были несколько удивлены тем обстоятельством, что так мало народа пришло их встречать.

Когда последний из прибывших сошел по трапу, Элизабет продолжала стоять неподвижно. Ее глаза блестели, ветер ерошил волосы.

Адам легко прикоснулся к ее руке. Она отрывисто сказала:

– Будут и другие корабли, Адам! Много других кораблей!

Больше она ничего не добавила.

Назад ехали молча. Адам подвез Элизабет до «Фор Сизнз».

В тот день он спросил, не хочет ли Элизабет вернуться к нему.

– Нет, – ответила она, почувствовав, как запершило у нее в горле. – Риф жив, Адам, я уверена!

– Дорогая, – мягко произнес Адам, взяв ее руки в свои. – А что, если нет? Если выяснится, что его нет в живых, выйдешь ли ты тогда за меня, Бет? Мы будем жить так же счастливо, как прежде.

Слезы брызнули у нее из глаз.

– Нет, Адам! – прошептала она, испытывая к нему огромную, но дружескую, родственную любовь. – Нет, то, что между нами было, – прошло. Уже не вернешь!

Действительно, были и другие суда, на которых возвращались домой бывшие военнопленные. Элен вместе с Джереми и Дженнифер прибыла в конце октября, Элизабет с Адамом отправились в Ливерпуль их встречать. Когда Элен спускалась по трапу, все еще величественная и красивая, хотя и очень похудевшая в результате перенесенных страданий, Элизабет не сдержалась и всхлипнула, но тут же совладала с нахлынувшими чувствами и взяла себя в руки.

– Элен! О, Элен! – воскликнула она. – Я так рада видеть тебя!

– Я тоже, – устало ответила Элен. Вокруг ее глаз и рта собрались морщины, которых прежде не было.

Адам тоже крепко обнял ее, искренне тронутый застывшим на лице Элен выражением страдания. Правда, он успел подумать, что, вероятно, и она удивлена происшедшей в нем переменой. Ему было всего пятьдесят четыре года, но война и тяжелый путь до Чунгкина оставили на лице Адама неизгладимые следы. Он преждевременно состарился, его хромота стала более заметной, волосы совсем побелели.

– О, Адам! – воскликнула Элен, целуя его в щеку. В ее глазах сверкнули слезы. – Так рада снова тебя увидеть!

Когда Адам взял Элен за руку и они направились к автомобилю, он вдруг перестал чувствовать себя глубоким стариком и развалиной.

– Это прекрасно, что ты снова здесь, Элен, – сказал он с глубоким чувством. – Бет уже приготовила для тебя и детей комнату в «Фор Сизнз». Ты ведь поживешь там? Можешь оставаться у Элизабет сколько угодно.

– Спасибо, – ответила она.

Когда ребятишки забрались на заднее сиденье Адамова «даймлера», она добавила упавшим голосом:

– Ты знаешь, что Алистер погиб?

Адам кивнул. Все уже знали, как именно погиб Алистер, знали и то, что посмертно он был удостоен Креста Виктории.

– Я всегда его любила, а он был дураком и никогда по-настоящему этого не понимал, – сказала она. Ее голос чуть дрожал от горя и обиды. – Больше уж я никогда не позволю себе подобной ошибки.

– Конечно, дорогая, – согласился Адам, зная, что счастливое будущее, о котором он упорно грезил, никогда для него не наступит. – Я знаю, ты никогда такого не сделаешь.

Когда они тронулись в путь, Адам понял, что, хотя Бет все еще ждет Рифа, его собственным ожиданиям пришел конец.

– И никто из нас больше не видел Ли Пи, – тихо произнесла Элен.

Они сидели за обеденным столом в «Фор Сизнз». Юнг Шуи и Николас Риф подружились с Джереми и Дженнифер. Николас принял новых друзей радостно и даже восторженно, Юнг Шуи – чуточку покровительственно. Все четверо немедленно отправились в сарай – смотреть пони. А после чая со сладким пирогом дети пришли в комнату Николаса Рифа и с увлечением играли до тех пор, пока не пришло время отправляться спать. Наконец дом затих. Элизабет, Элен и Адам остались одни, при свечах, за обеденным столом.

– Может быть, Ли Пи еще жив, – сказала задумчиво Элен, но все понимали, что надежда слишком призрачна. Он был пожилым, к тому же – китайцем, и потому его шансы выжить в оккупированном японцами Гонконге были очень малы.

– Расскажи нам о Томе и Ламун, – мягко попросил Адам, понимая, как непросто Бет смириться с мыслью о гибели Ли Пи, и желая сменить тему разговора.

Элен улыбнулась, и ее волосы, по-прежнему густые и непокорные, хотя и с заметной сединой, упали ей на лицо.

– Они поженились в лагере для интернированных через три дня после освобождения. Там все еще оставались войска, которым некуда было идти. Том сказал, что он так долго ожидал возможности жениться на Ламун, что больше ждать не намерен, и попросил священника тут же обвенчать их.

– Выпьем за них! – предложил Адам. Он подошел к столику, уставленному множеством бутылок, среди которых находилось и специально припасенное шампанское: Бет берегла бутылку как раз для такого случая. Адам хлопнул пробкой и разлил вино по высоким бокалам.

– Да сопутствуют им в жизни мир, счастье и благополучие!

– За Тома и Ламун! – провозгласила Элизабет, и Элен горячо поддержала подругу. Женщины почувствовали, как слезы подкатывают у них к глазам.

Пришли и ушли рождественские праздники, а о Рифе по-прежнему не было ни слуху ни духу.

– Были ведь и другие лагеря для военнопленных, кроме тех, что в Гонконге, – убеждала себя Элизабет, а когда Адам намекнул, что пора смириться с мыслью о безвозвратном исчезновении Рифа, она заявила: – Я знаю, что есть еще лагеря в Сингапуре и на Формозе, и в Маньчжурии тоже, говорили, есть. Вообще его могли послать куда угодно.

– Но ведь пленные в тех лагерях уже давно подсчитаны, их имена есть в списках, которые находятся у властей. И кроме того, эти люди уже вернулись домой, – сказал Адам, которому было невыносимо видеть, с каким отчаянным упорством Элизабет отказывалась взглянуть правде в глаза.

– Еще не все, – сказала она. Ее лицо было бледным, под глазами пролегли глубокие тени. – Риф еще не вернулся.

В Новый год Адам сообщил ей, что сделал предложение Элен выйти за него замуж и что та его приняла.

– Я очень рада, – сказала Элизабет, сжав его в своих объятиях. – Это самое разумное, Адам, что ты когда-либо сделал. Она будет для тебя отличной женой.

– Мы поженимся в апреле, в день рождения Элен. Надеюсь, дорогая, ты придешь к нам на свадьбу?

– Разумеется, приду, – ответила она с явным удовольствием. – Во что бы то ни стало приду!

В феврале Том и Ламун приехали в «Фор Сизнз». Они только что вернулись в Англию, чтобы Ламун познакомилась с родителями Тома и с его семьей.

– Совсем как в старые добрые времена, правда? – сказал Том, когда они уселись за обеденный стол с Адамом и Элен, которые были так счастливы, что даже не заметили, как глубокая тень легла на лицо Элизабет.

Ламун выглядела очаровательно. Ее миндалевидные глаза так и сияли счастьем, а ее китайский наряд экзотично переливался на свету. Годы тягот и лишений почти не оставили следа на ее лице, в то время как темные волосы Тома посеребрились, да и его лицо все еще оставалось изможденным.

– Если бы еще Алистер был здесь, – тихо сказала Элен. – И Жюльенна с Ронни. Вот тогда все действительно было бы как встарь.

Все помолчали, думая о прошлом. Внезапно, словно вдруг наступило прозрение, Элизабет увидела Алистера, с кем-то разговаривающего и смеющегося в баре «Жокей-клуба». Увидела Ронни с безупречно подстриженными светлыми усиками и Жюльенну с копной рыжих непокорных волос, обрамляющих заостренное книзу хорошенькое личико, и ее озорно поблескивающие глаза. Где-то вдали (Элизабет готова была поклясться) звучала песня «Всегда пусть будет Англия»... Затем и Алистер, и Ронни, и Жюльенна истаяли, и остался один Риф.

Он стоял в своей нарочито небрежной позе, челка спадала ему на лоб; его темные глаза глядели на нее нежно, с любовью. На его губах Элизабет разглядела улыбку: это была та самая ироничная улыбка, с которой Риф прощался с ней в деревушке недалеко от Мирс-Бей. Она сидела совершенно неподвижно, поджидая, когда Риф приблизится, но звуки песни затихли, а Том сказал:

– Мы скоро вернемся в Гонконг. Я буду, как и прежде, работать. Но даже если я и не поступлю на службу, едва ли смогу жить где-нибудь еще. Там мой дом.

– Теперь там многое изменится, – сказал Адам. – Странно, что Китай не настаивает на возвращении этого острова.

Внезапно с абсолютной уверенностью Элизабет поняла, что для нее все кончено. Она резко поднялась, ее трясло, лицо стало белым как мел.

– Рано или поздно наступит день, – сказал Том, подливая себе вина, – когда британскому правительству придется отдать Гонконг китайцам.

– Извините! – отрывисто сказала Элизабет и стремительно выбежала из-за стола.

– И что же тогда будет? – спросила Элен у Тома. Том держал в руках ладонь Ламун. Адам следил за выражением лица Элен, думая о том, как она красива. Никто не понял, что Элизабет пошла не за десертом. Никто не понял, как она взволнована.

Она остановилась в холле, переводя дух и приходя в себя. Донесшийся до ее слуха смех прозвучал успокаивающе. У Адама теперь есть Элен. Элизабет понимала, что ей больше не обрести Рифа. Вера в то, что он жив, поддерживала ее, давая душевные силы все три года. Теперь она исчезла. Сам Риф – очень умело, как только он один мог поступить, – уничтожил ее веру в собственное возвращение.

Дверь на кухню была открыта, десерт стоял на чайном подносе. Элизабет не обратила на него внимания. Не надевая пальто или хотя бы кофточку, она вышла из дома и направилась к гаражу. Ее автомобиль стоял рядом с «даймлером» Адама и принадлежащим Тому «фордом». Сев за руль, она повернула ключ зажигания. Куда ехать, Элизабет не знала. Да ей и плевать было на то, куда она поедет. Громко скрипнув шинами, машина задним ходом выехала из гаража в темноту, разбиваемую лишь светом уличных фонарей.

Риф погиб! Эта мысль непрерывно билась в ее сознании. Он погиб и никогда больше к ней не вернется. Она ехала на юг, направляясь к морю. Он простился с ней в грязной китайской деревушке, пожелав ей всего хорошего, но тогда она вовсе не думала, что это и есть их прощание. Не думала, что они расстаются навсегда.

– Я не могу без него жить! – шептала Элизабет, мчась к побережью по безлюдной дороге. – Я не смогу жить с этой болью в душе. Это немыслимо...

Море блестело, черное и шелковистое. Она резко затормозила, с трудом выбралась из автомобиля и побежала к берегу, поскальзываясь на гальке. Наконец она достигла кромки воды.

Риф мертв и никогда уже не вернется к ней!

– О, Риф! – крикнула она, в отчаянии подняв лицо к небесам. – О, Риф! Почему ты оставил меня?! Почему ушел?!

Она упала на колени в сырой морской песок и, закрыв лицо руками, безутешно зарыдала.

Эпилог

Солнце сильно пригревало спину Элизабет, переливалось лазурно-синее Южно-Китайское море. Она пережила тот вечер на английском побережье и еще тысячи последующих мучительных ночей. У нее оставалась музыка, были Юнг Шуи и Николас Риф, и благодаря всему этому Элизабет нашла в себе силы жить и переносить все тяготы.

Она медленно поднялась. Вчера она побывала на могиле Жюльенны и положила цветы, затем поехала на военное кладбище в Стэнли, где были погребены Алистер, Ронни и Дерри, а затем подошла к надгробию с надписью: «Известен, но только Господу». Она заказала специально для этой могилы небольшой букет всех цветов, растущих в «Фор Сизнз», которых Риф так никогда и не увидел. Бело-кремовые розы, маргаритки с желтой сердцевиной, бледно-лиловые анемоны... Она долго стояла в раздумьях о прошлом, понимая, что наконец-то примирилась со всем, что произошло.

В послевоенные годы у нее были свои радости. Ее мечта сбылась, она сделалась известной пианисткой. Она помнила слова, которые шептала себе, когда впервые выступала в большом концертном зале: «Для тебя, Ли Пи, и для тебя, Риф, любовь моя». Ни того ни другого она не подвела.

Медленно, тяжело ступая, она поднялась по склону холма и подошла к своему автомобилю. Из приземистого белоснежного отеля один за другим выходили люди, чтобы искупаться с утра пораньше. Остров Ламма с восходом солнца начинал свою привычную жизнь. Легкая утренняя дымка в жарких солнечных лучах таяла и пропадала. Открыв дверцу машины, Элизабет села за руль. У нее больше не было сомнений, она чувствовала уверенность. Мужчина, который любил ее уже целых семь лет, поджидал ее в холле отеля. Через два часа она станет его женой.

Элизабет поехала прочь от залива к ущелью Вонг Нейчанг. На склоне холма выросло множество новых роскошных особняков на том самом месте, где некогда храбро сражались английские солдаты и нашли тут свою смерть. Дорога проходила по самому краю ущелья, после чего, петляя, как ручей, спускалась вниз.

Она прожила в одиночестве долгие годы. В ее жизни не было других мужчин. Лишь три месяца назад, когда она посмотрела в страстные глаза Романа Раковского, все изменилось.

Они вместе выступали в Голливуде. Лос-Анджелесский филармонический оркестр должен был исполнять Первый фортепианный концерт Чайковского и Девятую симфонию Малера под управлением немецкого дирижера Отто Кемперера. Элизабет пригласили в качестве солистки. Репетиции прошли весьма успешно, и, хотя она впервые должна была выступать в огромном зале Голливуда, ей вполне удавалось совладать со своими нервами.

Под одобрительные аплодисменты оркестр занял свои места. Она вышла на сцену, и огромная аудитория одарила и ее приветственными хлопками. Кемперера пока еще за пультом не было. Раздавались нетерпеливые покашливания, кто-то вполголоса переговаривался, в оркестре заметно волновались. Ходили слухи, что шестидесятисемилетний дирижер почувствовал себя неважно. И на репетиции он выглядел усталым и измученным.

Шли минута за минутой, и Элизабет втайне думала, что выйдет администратор и объявит, что концерт не состоится из-за недомогания дирижера. Когда ожидание стало невмоготу, в публике вдруг раздались приветственные возгласы и рукоплескания. Элизабет облегченно вздохнула и прикрыла глаза, когда мимо нее прошагал Кемперер и взошел на подиум. В эти последние секунды перед началом концерта ей было необходимо полностью успокоиться, чтобы она могла себя контролировать. На волне аплодисментов Кемперер встал за дирижерский пульт. Элизабет чуть согнула пальцы, медленно, успокаиваясь, вздохнула, открыла глаза и взглянула на дирижера.

И тут она поняла, что это вовсе не Отто Кемперер. За пультом стоял Роман. Сцена качнулась у нее под ногами. Элизабет стало нехорошо, у нее закружилась голова. Роман понял, что она испытывает, заметил, как кровь отлила от ее лица. Черное бархатное вечернее платье подчеркивало бледность Элизабет. Наконец вызванные его появлением на сцене аплодисменты утихли, Роман взял дирижерскую палочку и посмотрел на Элизабет.

«Держи себя в руках, – мысленно приказал он ей. – Помни, кто ты и почему ты здесь! Играй для меня, как ты играла бы для Кемперера!»

Ей было трудно дышать, всякий вдох доставлял почти физическую боль. Она понимала значение взглядов Романа, но ей было очень трудно справиться с собой. И как раз тогда, когда Элизабет показалось, что она и пальцем не сможет пошевелить, когда она была уверена, что навеки застыла в этой позе, тогда она вспомнила слабый свет свечи, ресторан в Перте, где они выпили на брудершафт с Романом. Боль в груди медленно ушла.

Неожиданно Роман ей улыбнулся, и она почувствовала, что все ее волнение улеглось, все стало на свои места. Она сыграет для Романа, сыграет так, как играла бы для Кемперера. В ее глазах зажегся огонь. Нет, она сыграет гораздо лучше, чем если бы исполняла для Кемперера! Она сыграет так, как еще никогда в жизни не играла!

Роман почувствовал, что к ней вернулась уверенность. Он вопросительно приподнял свои темные, много темнее, чем волосы, брови. Она понимающе кивнула ему. Роман явно успокоился, опустил свою палочку характерным уверенным жестом, и с той секунды, как ее пальцы впервые прикоснулись к клавиатуре, почувствовал, что между ними установилось взаимопонимание.

Публика затаила дыхание. У Элизабет было такое ощущение, словно она летит на ковре-самолете: и она сама, и весь оркестр погрузились в некое измерение. Музыканты и солистка отлично понимали друг друга, все играли безупречно, словно вели согласный диалог, который после многократных вариаций завершился мощными, уверенными аккордами.

Публика слушала не дыша. После исполнения первого произведения во время паузы никто в зале не издал ни звука. Лоб у Элизабет стал влажным; она поняла, что еще никогда ей не удавалось так играть. Роман, стоя за пультом, даже чуть подался вперед, его глаза блестели, он неотрывно смотрел на нее. Затем сделал едва уловимое движение – и вступили струпные. К ним присоединилась флейта, нежная, как дудочка Пана. Затем наступила очередь Элизабет, а Роману оставалось лишь свести все эти инструменты в единый танец, исполненный задора и энергии. В финальном рондо диалог фортепиано и оркестра достиг такого напряжения, что, когда по мановению руки Романа прозвучали заключительные, исполненные отчаяния аккорды, у Элизабет было чувство, что она вот-вот умрет. Когда затихли последние звуки, она устало склонилась над инструментом. Публика, опомнившись, неистово зааплодировала. Она с трудом подняла голову, стараясь не потерять ориентацию в пространстве. Лицо Романа блестело от пота, он тяжело сошел с подиума и направился к Элизабет. Публика поднялась со своих мест, криками приветствуя их и продолжая аплодировать.

– Потрясающе! – воскликнул Роман, стараясь перекричать общий шум зала. – Ты играла великолепно, необыкновенно!

Он пылко схватил ее за руку. Глаза Романа горели восторгом и гордостью за нее, в них светилась огромная любовь. Он помог ей подняться. Встав, Элизабет ощутила слабость в коленках. Стараясь не упасть, она кое-как сошла со сцены, поддерживаемая Романом.

– Хорошо, что здесь нет крыши, – шепнул ей на ухо Роман. – А то ее сорвало бы от аплодисментов!

Спустившись со сцены, они немного помедлили. Аплодисменты были оглушительными, казалось, они разорвут барабанные перепонки. Затем, соединив вспотевшие и чуть дрожавшие руки, Элизабет и Роман вновь вышли на сцену. Оркестранты тоже аплодировали, публика кричала «браво» и «бис».

Они все кланялись и кланялись, и наконец Роман крикнул ей, сдерживая смех:

– Кажется, будет неловко, если мы не сыграем на бис.

Это был ее настоящий триумф. В этот момент Элизабет почувствовала, что отныне их судьбы связаны так крепко, как раньше она была связана с Рифом.

Улицы Виктории понемногу оживали. Когда Элизабет возвращалась в отель, она увидела огромный рекламный плакат, возвещавший об их предстоящем концерте. А на газетном стенде выделялся заголовок: «Раковский и Гарланд собираются пожениться. Сцена связала этих людей».

Элизабет улыбнулась, подумав о том, какими были бы завтрашние заголовки, закончись ее поездка на кладбище иначе. Именно по предложению Романа они приехали в Гонконг. Роман понимал, что для них нет будущего, пока она не распрощается с прошлым.

Элизабет поставила машину у отеля, слуга поспешил открыть перед ней тяжелую стеклянную дверь. Улыбнувшись ему, она вошла в роскошный холл и сразу заметила, что множество репортеров толпятся, пытаясь протиснуться в украшенное цветами помещение, где должно было произойти бракосочетание.

Элизабет вызвала лифт. Интересно, почему ей понадобилось так много времени, чтобы понять: именно таково было бы и желание Рифа. Ему не хотелось бы, чтобы она доживала оставшиеся годы одна-одинешенька. Самым дорогим подарком Рифа оказалось понимание того, как глубоко она способна любить. Любя Романа, она не изменяла Рифу. Та любовь останется с Элизабет навсегда.

Она прошла по толстому бесшумному ковру к своим апартаментам и тихо открыла дверь номера. Принцесса Луиза Изабель сняла целлофан с принесенного ею на свадьбу букета для невесты и бережно положила цветы на кровать. Юнг Шуи разглядывала себя в высоком зеркале. Ее гладко зачесанные черные волосы были украшены белой розой, а белое платье подчеркивало стройность девушки и ее уже налившуюся грудь. Николас Риф был поглощен прикалыванием красной гвоздики к лацкану пиджака, его волосы, как всегда, были чуть взъерошены, что так нравилось Элизабет. Ему было уже десять лет, и в его облике все отчетливее угадывались черты и фигура Рифа.

Первым ее увидел Роман. Он быстро подошел и обнял Элизабет. Она крепко прижалась к нему и тоже обняла. Он мягко приподнял за подбородок ее лицо и спросил:

– Ну как, твои привидения унеслись прочь, дорогая? При этом на его сильном, выразительном лице не отразилось и следа волнения, которое Роман втайне испытывал.

– Да, – прошептала она, чувствуя, что любит Романа всем сердцем, что благодарна ему до глубины души за его терпение и понимание, за то, что он молча признал за ней право ныне и впредь оставить в своем сердце место для Рифа.

– Что ж, в таком случае пора! – слегка хриплым от волнения голосом произнес он.

Принцесса Луиза Изабель протянула Элизабет свадебный букет. Когда Юнг Шуи и Николас Риф сказали, что полностью готовы и уже целую вечность поджидают только ее, счастливая улыбка тронула губы Элизабет. Она взяла Романа под руку и вышла с ним из комнаты. Они пошли по коридору, спустились по ступеням и оказались в толпе репортеров и фотокорреспондентов.

1

Административный центр Гонконга, сейчас г. Сянган. – Здесь и далее примеч. ред

2

Посмертно (лат.).

3

Времена года (англ.).

4

Уже виденное (фр.)

5

Сокращенное от «Пенинсула».

6

Министерство иностранных дел Великобритании.

7

Старое название о. Тайвань.

8

Вы очень любезны (фр.)