Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
ModernLib.Net / Публицистика / Парамонов Борис / Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Чтение
(стр. 8)
Автор:
|
Парамонов Борис |
Жанр:
|
Публицистика |
-
Читать книгу полностью
(4,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(2,00 Мб)
- Скачать в формате doc
(2,00 Мб)
- Скачать в формате txt
(2,00 Мб)
- Скачать в формате html
(2,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115
|
|
Старый Евтушенко оказывается по-новому модным, потому что он переведен критиком, точнее наблюдателем, зрителем, в иной концептуальный план. Главным оказываются не стихи, а перформанс, образ поэта, создаваемый поэтом, каковой поэт предстает в этом образе как самый настоящий симулякр. Настоящий симулякр - хорошо сказано. То, что казалось плохим у Евтушенко, - это вот его актерство, каботинство дурного тона, включая немыслимые одежды (он недавно появился в русской аудитории в Лос-Анджелесе в чем-то вроде пижамы, видимо сочтя пижамный верх за пиджак), - вся эта безвкусица оказалась стилем. В поэте главным оказался не слагатель слов, а клоун. Курицын описывает ожившую гофмановскую куклу, отсюда пугающее впечатление. Между прочим, Белла Ахмадулина, увиденная вживе, страшно похожа на гадалку. Я думаю, что это главное в ней - этот визуальный образ. Этим она и берет публику. Кстати, о гадалках и прочих оккультных феноменах. Тут есть телевизионная фигура Джоан Риверс, очень похожая на обезьяну из той породы, что в Америке называют бабун. Она выдала дочку замуж и купила ей дом в приданое; но прежде чем в этот дом дочку вселить, наняла так называемую белую ведьму на предмет заклинания потенциальных привидений. Джоан Риверс отнюдь не дура, наоборот, пользуется репутацией одного из лучших американских острословов. Конечно, вся эта возня с привидениями была игрой. Эстетической игрой, то есть искусством, современным искусством. Это и есть постмодернизм, особенно важный в русской его модификации: не писатель - "второе правительство", по Солженицыну, не поэт стал ведущей культурной фигурой, а клоун, шоумен (оставляю в стороне вопрос о шоумэнстве самого Солженицына - хотя бы потому, что оно отличалось не комическим, а трагическим оттенком). Тут мне хочется привести одно курицынское кощунство. Он где-то написал, что Бродский умер вовремя. Не умри он, ему бы оставалось на выбор: или становиться признанным отечественным классиком, госпоэтом, или снова уходить в маргиналы. А ни того ни другого ему не хотелось. Курицын приводит точные слова Пригова: Бродский был великим поэтом в эпоху, когда великая поэзия больше невозможна. Мысль у Курицына тут та, что если человек, поэт, художник не способен или не хочет кривляться на тусовке, то места в культуре ему вроде бы уже и нет. Вот это и есть постмодернизм: существует только то, что явлено, видимо, осязаемо, телесно воплощено, что можно не только прочитать или увидеть, но и, так сказать, пощупать. Тусовка - это и есть нынешняя русская эстетическая форма. Главное в поэте - не стихи его, а тело и способы его вращения. Постмодернизм выявил в Евтушенко истинную его сущность - балерины. (Так когда-то, еще в сталинские времена, называли вратаря ленинградского "Динамо" Виктора Набутова. Вратарем он был так себе, но потом стал прекрасным спортивным комментатором и в этом качестве любимцем публики. ) Мне вспоминается по этому поводу одно старое высказывание Юрия Тынянова. Напомнив, что лучшие духи фиксируются на кишечных отбросах кашалота, Тынянов сказал, что современные поэты выдают за стихи - за духи - эти самые отбросы. Как видим, процесс не сегодня начался: те же футуристы, раскрашивавшие рожи, - уже давно прошедшее. Но сейчас этот процесс пришел к самосознанию. И понятно почему. И тут мы выходим за рамки эстетики постмодернизма к чему-то явно большему и важнейшему. Этот культурный стиль - этот вот Большой Рынок, базар и позор (позор - от слова зреть, глядеть, глазеть) - называется по-другому демократией. Еще одна цитата из Курицына: Постмодернизм - культура добрая, милосердная, теплая: не выбирает брезгливо, что эпопеи и поэмы - литература, а стишок на пейджере - не литература. Дескать, белые люди - люди, а всякие чучмеки - нелюди. Что письменность, то и литература. Это, если угодно, - политическая корректность у Курицына. Как он сам где-то говорит, правильное ничуть не правильнее неправильного. Курицын - демократ, настоящий, инстинктивный, бессознательный. Нутряной, по-другому, хотя понятие нутра вроде бы не должно существовать в эпоху симулякров. Когда пытаются говорить о смерти постмодернизма, делают одну ошибку: о нем говорят исключительно как об эстетической теории и практике. Между тем это понятие много шире: это мироощущение современности, стиль демократии. Вот в этом смысле я и сказал о нутряном демократизме Курицына. Нельзя отделить эстетику эпохи от прочих ее содержаний, всё это существует в стилистическом единстве. Если этого не понимают, то к чему тогда переиздавали Шпенглера? А стиль демократии - это и есть симулякры. Это шоу. Нет хлеба (в России, допустим, нет), так давайте зрелищ. А если хлеба вдосталь, как в Америке, так тем более требуются зрелища. У Курицына есть статья о художнике (приходится употреблять это слово) Олеге Кулике, изображающем собой собаку. Статья его называется "Воля Куликова" - явная отсылка к Блокову "Полю Куликову". Так проходит слава мира: героизм и трагедии русской истории сменились даже и не фарсом, а черт знает чем. Кулик это не фарс, это абсурд. Но вот Курицын доказывает - и ловко доказывает, - что тут есть глубокое содержание. Он увидел - и нам показал - сродство куликовских эскапад с приемами демократической политики. Конечно, смешно говорить о конкретных политических планах Кулика: он играет, но в игре моделирует политика и политику нынешнего времени. Процитирую кое-что из "Куликовой воли": Если возможно вычленить имидж Кулика вне конкретной до болезненности телесности его операций, мы получим имидж, пользующийся конкретной популярностью у очень большой части избирателей: сильный мужик, умеющий пахать... Кулик имеет шансы на политический успех еще и потому, что хорошо чувствует контекст: умеет сделать нужный жест в нужном месте и в нужное время. Дело ведь не в идеях, а в умении их должным образом упаковывать... Помимо того, что внутренняя динамика художественного процесса привела к необходимости политической игры, и сама политическая реальность взыскует нового типа политика: саморазоблачающегося манипулятора. Что - как бы пусть в негативе - внятно продемонстрировали Мавроди и Жириновский... Местное политическое пространство по-прежнему остается в тревожном неведении относительно того, что политика - это набор чистых манипуляций, симуляционная деятельность множества групп, решающих исключительно собственные материальные и имиджевые проблемы (других интересов толком нет). ... Появление на политической арене партии откровенно и подчеркнуто манипуляционного толка (очень кстати на голове у Кулика рОжки) позволит российскому обществу осмыслить онтологически спекулятивный характер этой деятельности вообще, а русской политике придаст необходимый мотив игровой шизофрении. Не говорите мне, что я купился на курицынскую провокацию - потому что примерно то же я читал недавно в статье Нью-Йорк Таймс Мэгэзин о новом фильме Уоренна Битти об американском политике, завоевывающим голоса избирателей посредством пения в стиле рэп. Вот что, к примеру, говорит сам Уоррен Битти: Те из нас - в политике, в культуре, в бизнесе, - которые в силу своего высокого положения должны вести за собой, в действительности ведомы всякого рода опросами общественного мнения. Мы плывем по течению вместо того, чтобы прокладывать курс. Поэтому наша политика и культура не развиваются. Мы в застое. Что такое популярность, что такое власть? Вне ясно осознанной цели это ничто. Не имея цели, не имея миссии, вы плететесь в хвосте общественного мнения, и единственной вашей целью становится удержаться на месте. Вы не можете сделать фильм вне расчета на кассовый успех: публика проголосует ногами. Вы скажете, что это очень демократично. Но это ничего общего не имеет с кино как формой искусства. Приходится сдерживать свою прыть. И это так во всех сферах жизни, в политике тоже. Можете не надеяться на успех, если вы не говорите того, что все уже знают и без вас. Важнейшие тут слова - о потере цели и миссии в демократическом обществе. Но - такая ли уж это беда, как кажется очень лево настроенному Уоррену Битти? Человеку, так сказать, идейному? Еще не забывшему время, когда существовали большие идеи, и ностальгирующему по этому времени? Что ж, у Америки, конечно, другое прошлое, нежели у СССР. Но культурная ситуация в странах, условно говоря, западных и демократических в принципе одинакова: она определяется смертью мифа, мифов, мифологии, по-другому сказать - веры. А без веры, без мифа, без определенного фанатизма и безумия не построить культуры большого стиля. Культуры в современном просвещенном мире становится меньше, зато цивилизации больше: всяческого комфорта, иронически примиряющего с отсутствием этого самого большого стиля. Демократия с ее правами человека - это ведь в сущности тот же комфорт: вам гарантируют безопасность от судей неправедных. Начинается постмодернизм - ироническое обыгрывание и переигрывание старых культурных образцов и ситуаций. В России это приняло, в частности, форму так называемого соц-арта, о котором Курицын написал блестящую статью под названием "Очарование нейтрализации". В этой статье он резонно возражал аж самому Ролану Барту. Между прочим, Курицын - автор книги о постмодернизме - вполне, можно сказать, серьезного сочинения, отвечающего всем возможным академическим критериям, но не без элементов того же стёба. То, что он в конце концов предпочел стёб, говорит очень в его пользу. Таким и должен быть современный Белинский - не пророком и глашатаем, а клоуном. Вот эта мутация традиционнейшей русской культурной фигуры - превращение душки-писателя в шута, пишущего о приемах питья мочи, - и есть знак необратимых перемен русской жизни. Причем перемен к лучшему: шуты вас в концлагерь не загонят, это сфера жизнедеятельности серьезных, верующих людей, чистой воды идеалистов, ненавидящих мочу. При этом у Курицына можно обнаружить традицию в той самой святой русской литературе. Пушкин однажды написал пастиш о потомке Жанны д"Арк, возмутившемся вольтеровской поэмой о девственнице. Со временем как раз в русской критике появился тип писателя-забавника, автора "критических фельетонов". Мастером этого дела был молодой Корней Чуковский. Курицын, как подлинный постмодернист, разгадал секрет художественной деятельности: она существует для того, чтобы быть спародированной. Чтобы писатели не очень заносились со своими планами обустройства России и вселенной. Чтобы Караваджо знал, что на него найдется Илья Кабаков с его мусором и мухами. Кстати о мухах. У Курицына есть статья "Смена птиц", в которой заходит речь о Курехине, Соловьеве, Сорокине, Кулике и Лебеде. Смена птиц - это смена эпохи, имеющая место быть после переизбрания Ельцина в июле 96 года. Курицын пишет, что сейчас всё станет серьезнее и тусовка как бы скукожится. Что политика теперь будет отдельно, а искусство отдельно. Статья, впрочем, кончается такими словами: Ваш покорный слуга таит надежду, что строгие западные формы и жанры немножко пообмякнут у нас за счет разгильдяйской местной специфики. Это тот случай, когда темное вино русской души может сгодиться на доброе дело. Я сперва не мог понять, причем тут Курехин в компании птиц. Потом догадался: ну да, Курехин, куренок. Куренка выпустить некуда. Сам же Курицын, конечно, не птица. Он птюч.
03-07-98
Программы - Русские Вопросы Автор и ведущий Борис Парамонов Воскрешение Маркса В воскресном номере Нью-Йорк Таймс от 28 июня появилась статья о Карле Марксе. Повод для ее появления, несомненно, две юбилейные даты, выпавшие на этот год в мае и июне: 180 лет со дня рождения Маркса и 150 лет появлению Манифеста Коммунистической партии - если не самого главного, то уж во всяком случае самого известного сочинения из литературы марксизма. Оказалось, что этот двойной юбилей весьма широко был отмечен американскими учеными - политологами, историками и экономистами. Вышли не только статьи, но и книги, заново оценивающие учение и наследие Маркса. В России, кажется, только коммунисты что-то такое отмечали, даже вроде бы демонстрацию устроили, вызвавшую, натурально, смешки демократической прессы. Здесь же к Марксу относятся вполне серьезно. Это один из самых неожиданных сюрпризов, поджидающих на Западе иммигранта из Советского Союза: он-то, сердечный, считал, что Карл Маркс - исчадие ада, которого просвещенное человечество трактует как какого-нибудь Гитлера; оказывается, что Маркс тут проходит по статье скорее Наполеона. И советский иммигрант переживает травму, задумываясь над упадком Запада и грозящей ему катастрофой. Потом наиболее шустрые из этих иммигрантов меняют вехи: начинают говорить, что это не Маркс погубил Россию, а Россия извратила Маркса. На этом поле развертывались главные баталии, здесь много было пыла, жара, и масса инвалидов осталась. Сегодня ситуация, казалось бы, в корне иная: кого может интересовать Маркс, когда полигон для обкатки его идей - Россия, Советский Союз - отказались от его наследия? Казалось бы, и говорить не о чем. Оказывается - говорят, и много говорят. И даже, самое главное, - толково говорят: интересно и поучительно. Карл Маркс совсем не утратил своих кредитов на Западе, несмотря на видимый крах его в России. В чем тут дело? Тут все и прост и одновременно сложно. Чтобы понять актуальность Маркса на Западе, нужно прочесть любой русский классический роман - из тех, что были написаны в девятнадцатом и в начале двадцатого века. Ну, скажем, "Анну Каренину" или даже "Дворянское гнездо". Эти романы в какой-то своей части стали непонятны в России, даже чужды ее специфическому советскому опыту, но они абсолютно понятны на Западе. Запад не может воспринять во всей полноте Платонова или Зощенко, но он великолепно понимает самые частные письма Чехова - те самые, в которых речь идет о банках, о закладных, об отсрочке платежей и процентах, о какой-нибудь ипотеке. Но это те реалии, которые и сегодня присутствуют в западной жизни. И точно так же в ней присутствует Маркс. Все это называется одним словом - капитализм. Этим словом продолжают широко пользоваться на Западе, хотя современный экономический и социальный строй западных стран сильно и во многом принципиально отличен от того, который наблюдал и описывал Маркс. Вот об этом и написана статья в Нью-Йорк Таймс от 28 июня. Автор ее - Пол Льюис, и название ее искусно стилизовано под эту самую непреходящую западную реальность: "Акции Маркса подскочили в цене, нарастив стопятидесятилетние проценты". Получается, что Маркс хорошо поместил свой "Капитал", толково его инвестировал. Правда, присутствует у Пола Льюиса одна остроумная оговорка: он написал, что у Маркса правильными оказались предсказания, а не предписания - предикшнс, нот прескрипшнс. Приведу почти полный текст статьи Пола Льюиса - он стоит того: В конце концов Карл Маркс, может быть, прав. Перечитывая Коммунистический Манифест 150 лет спустя после его написания, читатели любых политических убеждений, как правые, так и левые, поражаются пугающей точности его предсказаний, особенно тех, что касаются тенденция развития капитализма: настолько совпадает описание его Марксом с беспокойным, шатким, резко конкурентным миром сегодняшней глобальной экономики. Сегодня экономисты и политологи отмечают, что Манифест открыл неостановимую продуктивную силу капитализма, предсказал, что он завоюет весь мир, и предупреждал, что неизбежная глобализация национальных экономик и культур приведет к болезненным последствиям. "Манифест обращен прямо к нам, - говорит профессор международной политической экономии Гарвардского университета Дэни Родрик. - Маркс рассматривал капитализм как движущую силу истории. Но он также предупреждал о противоречиях и расколах, которые капитализм приносит в жизнь, о разрушении привычных социальных порядков". Маркс и Энгельс, - продолжает Пол Льюис, автор статьи в Нью-Йорк Таймс, - скорее всего не были бы довольны, увидев, что описанный ими строй общества продолжает существовать спустя 150 лет и одерживает дальнейшие успехи. Манифест в своей сути - революционный документ, призывающий к отмене частной собственности - вплоть до ликвидации брака, - к концентрации политической власти в руках пролетариата и замене государства "ассоциациями, в которых свободное развитие каждого выступает условием свободного развития всех". Ничего из этого не произошло. Владеющая капиталом буржуазия не вырастила собственного могильщика из обнищавшего пролетариата. И государство совсем не отмерло с исчезновением классовых конфликтов, а наоборот, как показал опыт Советского Союза, сделалось чудовищным поработителем, обрушившись в конце концов под собственным весом. Пол Льюис цитирует далее другое высказывание профессора Родрика: Маркс недооценил способность капитализма заручиться поддержкой рабочего класса, постепенно включив его в собственную систему. Серия внутренних социальных договоренностей усилила капитализм, создав ему опору снизу. Наиболее важным в этом отношении было создание вэлфэр-стэйт, государства всеобщего благоденствия, то есть широкой сети социального обеспечения, созданной в странах Запада в основном после второй мировой войны. С тех пор призрак коммунизма, о котором говорится в первой же фразе Манифеста, исчез не только из Европы, но из стран Запада вообще. То, что доказало свою правоту в предсказаниях Манифеста, - продолжает Пол Льюис, - это провидческая характеристика капитализма как неукротимой силы, способной смести со своей дороги любое Средневековье, любые пережитки прошлого. Автор статьи о Марксе в Нью-Йорк Таймс приводит далее две цитаты из Манифеста Коммунистической партии. Первая: Традиционная, на внутренний рынок ориентированная промышленность в корне подорвана и продолжает подрываться с каждым днем. Она заменяется нового типа производства, создание которого становится вопросом жизни и смерти для цивилизованных наций, - производством, продукты которого потребляются не только в национальных, но уже в мировом масштабе. Вторая цитата из Коммунистического Манифеста, приводимая Полом Льюисом: "Постоянные производственные революции, непрерывные социальные изменения, непрекращающаяся неопределенность и тревога отличают буржуазную эпоху от всех остальных". Манифест, предсказывавший периодические кризисы капиталистического производства, - продолжает Пол Льюис, - доказал свою правоту, если вспомнить Великую депрессию 30-х годов или недавние катаклизмы в Мексике и Азии. Можно также вспомнить увольнение 15 тысяч рабочих в компании Моторола. 18 миллионов безработных в Европе, растущее неравенство в доходах и неуверенность рабочих в завтрашнем дне, когда промышленные компании стремятся переносить производство в страны с меньшей стоимостью рабочей силы. Манифест также предвидел, что распространение капитализма принесет с собой нивелирование национальных культур. Это было предвидение грядущего мирового господства английского языка и повсеместной американизации жизни - везде, где Микки Маус, Кока Кола и Мак Дональд сделались универсальными символами. Как пишет сейчас об этом Фредрик Джэймсон, происходит возрастающая, не знающая параллелей стандартизация культурной жизни. Глобализация культуры создает всемирный межкультурный фестиваль, в котором нет ни центра, ни доминирующей культурной модели. Тем не менее одна норма просматривается, и движение к ней идет во всем линиям: это американский потребитель как верховный образец. Озабоченность изнанкой капиталистического успеха, - продолжает Пол Льюис, автор статьи о Марксе в Нью-Йорк Таймс, - подвигает экспертов к обновленным рецептам спасения. Для левых, социальные напряженности, создаваемые нынешней глобализируемой экономикой, дают дополнительный повод для требования национализации частной собственности. Например, канадские историки-марксисты Лео Панич и Колин Лейс говорят, что тема непримиримости частной собственности и демократии снова встает в повестку дня. Другие политологи и социологи призывают к новому общественному договору, долженствующему предотвратить негативные последствия глобального капитализма для жизни простых людей. Уильям Грейдер, в частности, предлагает ряд мер, направленных к замедлению темпа новой индустриальной революции и к контролю над мировым движением капиталов. Интересно, что с антикапиталистической критикой выступают даже некоторые консервативно настроенные эксперты. Оксфордский политолог Джон Грей издал книгу под названием "Фальшивый рассвет: иллюзии глобального капитализма", где он выступает против свободы торговли и единого мирового рынка, названного им новейшей утопией, не приносящей ничего, кроме социальных неурядиц и политической нестабильности в мировом масштабе. Конечно, не все пророчества столь мрачны. Саския Сассен из Колумбийского университета говорит, что глобализация совсем не обязательно приведет к господству экономической анархии и войне всех против всех. Она отмечает, что транснациональные корпорации как раз предпочитают иметь дело со странами, обстановка в которых стабильна и правовая ситуация корректна. При этом она все же соглашается с тем, что глобализация экономики имеет тенденцию выходить из-под демократического контроля. Особенно это относится к информационной технологии, развитие которой чревато опасностью внесения в мир полного хаоса. Настоятельно требуются новые регулирующие структуры, говорит Саския Сассен. В заключение своей статьи Пол Льюис пишет: И все-таки далеко не все согласны с тем, что видение будущего мира Карлом Марксом было столь уж пророческим. В последнем номере влиятельного журнала Форин Афферс другой профессор Колумбийского университета Эллен Милнер пишет, что хотя глобализация, по мнению многих, ослабляет роль государства в экономике, увеличивает безработицу в передовых странах и выдвигает прибыль как универсальный критерий экономических достижений, - несмотря на все это, государственные расходы остаются высокими и основанная на них система социального страхования продолжает работать. Это доказывает, что глобализация не создает всеобщего смешения, не подрывает силы и значения трудового элемента в экономике и вообще не может быть названа роковым необратимым процессом. Подумая об этом, Карл. Таким обращение к Карлу Марксу заканчивается статья Пола Льюиса в Нью-Йорк Таймс от 28 июня, посвященная стопятидесятилетнему юбилею Манифеста Коммунистической партии. Изложив это поучительное сочинение, перейдем к его анализу и оценке. Но сначала - музыкальная пауза. Статья, которую мы сейчас прочитали, - яркий пример той высокой и, как кажется, все же завышенной на Западе оценки Маркса, которая так удивляет людей с советским опытом. Пол Льюис привел высказывания и мнения авторитетных ученых, и многое в этих высказываниях верно, но все-таки возникает впечатление, что они берут Маркса абстрактно, не в полноте его. Представим такую гипотетическую ситуацию: Чарлз Дарвин не только создал свою теорию борьбы за существование, но и сам же дополнил ее положениями так называемого социального дарвинизма, перенеся законы животного мира на общества, и, более того, сам же на этой основе начал производить евгенические опыты по улучшению людей, как какой-нибудь доктор Менгеле. Как бы мы к нему в таком случае относились? Говорили бы только о его заслугах как биолога? Забыли бы об Освенциме? Тут можно возразить, что сам Маркс в чека не работал и ГУЛага не создавал. Да, это так, но нельзя же в самом деле забывать, что Маркс был революционер, пророк и теоретик пресловутой пролетарской революции. Западные марксологи этого не забывают, конечно, но и не очень вспоминают в своих интегральных оценках Маркса. Для них Маркс в основном - ученый-социолог, создавший методологию анализа общественных структур на экономической основе. Можно и так смотреть на Маркса, но такой подход, повторяю, будет не полным и, значит, искажающим Маркса. Послушаем еще одного знатока марксизма - и не ученого-позитивиста, а философа. Это Бердяев: Марксизм есть не только учение исторического или экономического материализма о полной зависимости человека от экономики, марксизм есть также учение об избавлении, о мессианском призвании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в котором человек уже не будет зависить от экономики, о мощи и победе человека над иррациональными силами природы и общества. Душа марксизма тут, а не в экономическом детерминизме. Человек целиком детерминирован экономикой в капиталистическом обществе, это относится к прошлому. Определимость человека экономикой может быть истолкована, как грех прошлого. Но в будущем может быть иначе, человек может быть освобожден от рабства. И активным субъектом, который освободит человека от рабства и создаст лучшую жизнь, является пролетариат. Ему приписываются мессианские свойства, на него переносятся свойство избранного народа Божьего, он новый Израиль. Это есть секуляризация древне-еврейского мессианского сознания. Рычаг, которым можно будет перевернуть мир, найден. И тут материализм Маркса оборачивается крайним идеализмом. Таким образом, детерминистская картина мира сменяется у Маркса своего рода мистической свободой, настоящей магией свободы, и научно построенная теория превращается в утопию. Бердяев пишет об этом так: Маркс открывает а капитализме процесс дегуманизации, овеществления человека... Все в истории, в социальной жизни есть продукт активности человека, человеческого труда, человеческой борьбы. Но человек падает жертвой иллюзорного, обманного сознания, в силу которого результаты его собственной активности и труда представляются ему вещным объективным миром, от которого он зависит. Не существует вещной, объективной, экономической действительности, это иллюзия, существует лишь активность человека и активное отношение человека к человеку. Капитал не есть объективная вещная реальность, находящаяся вне человека, капитал есть лишь общественные отношения людей в производстве. За экономической действительностью всегда скрыты живые люди и социальные группировки людей. И человек своей активностью может расплавить этот призрачный мир капиталистической экономики. К этому призван пролетариат, который падает жертвой этой иллюзии, фетишизации и овеществления продуктов человеческого труда. Пролетариат должен бороться против овеществления человека, должен обнаружить всемогущество человеческой активности. Это совсем другая сторона марксизма... Экономический детерминизм принижает человека, возвышает его лишь вера в активность человека, которая может совершать чудесное перерождение общества. Бердяев прослеживает далее трансформацию сциентистских Маркосовых моделей в напряженную этическую проповедь, что опять же не имеет никакого отношения к науке вообще, к социологии в частности: ... революционная диалектика марксизма есть не логическая необходимость самораскрытия и саморазвития идеи, а активность революционного человека, для которого прошлое не обязательно... переход к царству свободы есть победа над первородным грехом, который Маркс видел в эксплуатации человека человеком. Весь моральный пафос Маркса связан с этим раскрытием эксплуатации, как основы человеческого общества, эксплуатации труда. Маркс явно смешивал экономическую и этическую категории. Учение о прибавочной ценности, которое и обнаруживает эксплуатацию рабочих капиталистами, Маркс считал научным экономическим учением. Но в действительности это есть прежде всего этическое учение. Эксплуатация есть не экономический феномен, а прежде всего феномен нравственного порядка, дурное отношение человека к человеку. Существует разительное противоречие между научным аморализмом Маркса, который терпеть не мог этического обоснования социализма, и крайним морализмом марксистов в оценках общественной жизни. Все учение о классовой борьбе носит аксиологический характер. Различие между буржуа и пролетарием есть различие между злом и добром, несправедливостью и справедливостью, между заслуживающим порицания и одобрения. В системе марксизме есть логически противоречивое соединение элементов материалистических, научно-детерминистических с элементами идеалистическими, моралистическими, религиозно-мифотворческими. Миссия пролетариата есть предмет веры. Марксизм есть не только наука и политика, он есть также вера, религия. И на этом основана его сила. Согласитесь, что это много интереснее того, что сказали о Марксе Пол Льюис и все процитированные им профессора вместе взятые. На фоне бердяевского анализа Маркс из Нью-Йорк Таймс предстает серебряным самоваром, которым взялись забивать гвозди. Этим сравнением я хочу указать не на ценность Маркса, а на его антикварность, старомодность, неутилитарность нынешнюю. Его нельзя использовать в современном мире. Он устарел, умер, кончился. Ибо марксизм есть не просто описание реальностей капиталистической экономики, а учение об избавлении от капитализма. И вот выясняется, что избавиться от него нельзя - от рыночной экономики, от экономической детерминации, от критериев доходности. То есть избавиться, конечно, можно, что и попытались сделать в России, но получается много хуже. Учение о фетишизме товаров, которое Бердяев назвал гениальным, об овеществлении человека, о призрачности экономических отношений тоже ведь в сущности неверно - не в описательной, а в оценочной своей части. Современная, самоновейшая философия говорит, что вообще все призрачно в мире человека, вся культура призрак, стимулятор, как это нынче называют. Человеку не дана реальность, а только знаки реальности, и за эту систему знаков он выбраться не в состоянии. Ему бы и хотелось овеществиться, да не получается. Это рок человека, рок культуры. Выход к реальности оборачивается всегда и только гибелью культуры, регрессией человека. На эту тему не нужно даже модных французских философов читать, достаточно Зощенко, у которого картина мира, в котором победил мессия-пролетариат, предстает в исчерпывающей полноте. Стократно прав Мандельштам, назвавший Зощенко единственно подлинным пролетарским писателем. Резон памяти о Марксе - продолжающееся действие экономических законов (не им, кстати, и открытых) в развитых хозяйственных системах. И тут хочется оспорить главный тезис цитированной статьи - о том, что преодоленные на Западе имманентные пороки рыночной экономики воспроизводятся ныне на глобальном уровне. Маркс тут ни при чем. Он не предвидел ситуации, в которой не европейский мир станет самостоятельным хозяйственным и, что в данном случае важнее, политическим субъектом. Он жил в эпоху колониализма. Какие сюрпризы может принести глобализация экономики, каковы катастрофические ее потенции, пока не ясно. Это станет ясно тогда, когда и если такая катастрофа произойдет. Ясно только одно: что если мир и погибнет по Марксу, то не по Марксу он спасется.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115
|
|