Но производимый ими шум никак не сравнить с действием особого снаряда, называемого leaves-blower. Шумит эта штука, как аэродинамическая труба. Это и есть небольшая ручная труба, гоняющая воздух под сильным давлением; струя воздуха собирает опавшие листья в одну кучу, ее забирают и увозят - до следующего утра. Следует добавить, что эта машинка, как и газонные стригуны, работает на бензине, то есть распространяет зловоние, действуя на обоняние субъекта и, что важнее, внося свою скромную лепту в дальнейшее расширение озонной дыры. Почему для столь мирного и традиционнейшего занятия, как собирание опавших листьев, не применять мётлы или грабли, известно разве что фирмам, производящим соответствующее оборудование на бензине. А бензин это нефть, а нефть это Саддам Хуссейн и Саудовская Аравия, а Саудовская Аравия это мусульманский фундаментализм и Аль Каида, ею финансируемые.
      Вы помните звук - шарканье метлы, подметающей городской асфальт? По буколической гармоничности этот звук может сравниться только с другим таким же - деревянных лопат и дворницких скребков, ранним утром чистящих тротуары от снега. Под эти звуки просыпался горожанин, они были реликтом старых (и едва ли не лучших времен) в пресловутой "симфонии большого города". Нужно ли говорить, что и снег с тротуаров в Нью-Йорке убирают машинками, тоже шумными и тоже бензиновыми. Не знаю, как сейчас в этом смысле обстоит дело в России; слышал, что снег там вообще не убирают. Утешает, однако, то, что когда к этой необходимой деятельности вернутся, то соответствующие технические средства будут работать на отечественной нефти. Саддам Хуссейн России не страшен; скорее даже желанен в качестве некоего проблематичного партнера: с ним заключают контракты миллиардных масштабов. Что из этого перепадет России, сказать трудно. В любезном отечестве продолжает расцветать экономика мертвых душ. Нынешние богачи - все подряд Чичиковы. Когда шумело дело Бородина и его фотографии не сходили с газетных страниц, я испытывал чувство законной гордости за родную литературу и даже умилялся: Боже, как он похож на Чичикова! Вот таким его и представляешь.
      Надеюсь, понятно, что всё сказанное имеет самое непосредственное отношение к событиям 11 сентября, печальную годовщину которых отметила Америка. Зависимость Соединенных Штатов от арабской нефти - болезненнейший вопрос времени. Он имеет массу измерений - политических, экономических, культурных, даже религиозных.
      Тут хочется вспомнить один курьез. К одной из книг Уильяма Джеймса были приложены протоколы Парапсихологического общества, созданного им в Бостоне в начале прошлого века. Проводились, в частности, опыты с наркотиками и действием их на человека. Один из испытуемых утверждал, что под наркотическим воздействием он понял тайну бытия, но никак не мог заставить себя записать соответствующее откровение. Наконец неимоверным усилием он сделал это. Тайна бытия заключалась в одной короткой фразе: всё пахнет нефтью.
      Курьез, конечно, и его нечаянное пророческое звучание - не более чем случайное совпадение. Да и как можно свести бытие, творение Бога к одной из стадий истории - к истории технологической цивилизации? Тем не менее, этот курьез начитанным людям сейчас вспоминается (кстати, этот пример приводил Бертран Рассел в своей "Истории западной философии"), подбивая то ли хихикнуть, то ли испугаться.
      Вот что пишет неутомимый путешественник, колумнист Нью-Йорк Таймс Томас Фридман, не раз объездивший весь Третий мир, в очередной своей колонке от 25 августа, под названием "Свобода, утонувшая в нефти":
      "Почему они ненавидят нас? - спрашивает Фридман своего мусульманского собеседника, из умеренных. - Они не ненавидят вас, отвечает тот. - Если б они ненавидели, то не посылали бы на учебу в Америку своих детей, не смотрели бы на США как на модель. Они ненавидят то, что вы монополизировали все невосстановимые ресурсы (нефти). И потому что вы сделали это, вам приходится поддерживать реакционные элементы, которые сдерживают наш путь к демократии".
      Чем больше я путешествовал по мусульманскому миру после 11 сентября, - продолжает Томас Фридман, - тем больше я убеждался в правоте этих слов. Ничто не мешает демократии в арабском мире больше, чем их и Ирана зависимость от нефти, и ничто не мешает Америке больше говорить правду и способствовать демократии на арабском Востоке, чем наша собственная от нефти зависимость.
      Мы удерживаем у власти саудовских ваххабистов, а они финансируют мечети, пропагандирующие ненависть к Америке, не говоря уже о деньгах террористам.
      И наша собственная наркотическая привязанность к нефти удерживает нас от конфронтации с Саудовской Аравией.
      До тех пор пока мы не признаем этого - и не ограничим нашего потребления нефти, не начнем искать альтернативные источники топлива, что постепенно приведет к падению цен на нефть и заставит нефтеносные страны вступить на путь умеренности и прогресса, - мы можем вторгаться в Ирак хоть каждую неделю, но это не будет ни на йоту способствовать демократии в арабском мире".
      Тут интересно, что у Фридмана появляется слово "наркотики" - наркотическая привязанность к нефти. Как тут не вспомнить того исследователя, который открыл истину бытия в Бостонском Парапсихологическом обществе!
      Спрашивать: а зачем американцам нефть? - не приходится: нефть нужна всем, без нее невозможно существование современной технологической цивилизации. Можно, кстати, привести справку: если Соединенные Штаты начнут разрабатывать собственные источники нефти, например, на Аляске (вокруг чего не прекращаются самые горячие дебаты), то это никак не решит проблему: эти запасы уменьшат зависимость от импортируемой нефти всего на каких-то два процента (такого порядка цифра). Нужного результата не получить, а последнюю экологически чистую область погубить можно. Другой вопрос напрашивается, вполне законный: а зачем американцам столько нефти? Вот тут уже разговор возможен.
      Приведу еще одну цитату из Нью-Йорк Таймс - из статьи Джульетты Шор "Американцам нужно отдохнуть", напечатанной 2 сентября - в День Труда: праздник, считающийся в Америке как бы официальным концом летнего сезона (как раз когда в полную силу входят эти проклятые ливс-блоуэрс):
      "Между 1973 и 1998 годом среднегодовые рабочие часы возросли от 1720 до 1898. Во время экономического бума 90-х годов - в то время как работающие увеличили свои доходы, они заплатили за это увеличением рабочего дня. К концу десятилетия средняя семья с детьми при двух работающих была занята на 151 час в год больше. Повторился парадокс первой Индустриальной революции: новые технологии не уменьшили, а увеличили рабочий день. Американцы работают на девять недель в году больше, чем западные европейцы.
      Возросшие часы работы привели к возрастанию доходов и увеличили нормы потребления для среднего домашнего хозяйства. Процветание сделало предметы роскоши предметами необходимости: больше электроники в домах, большего размера дома, авиационные путешествия, большего размера автомобили. Всё это, естественно, привело к увеличению потребления энергии и топлива.
      Возникла необходимость ограничить потребление, - энергично формулирует Джульетта Шор. - Американская тенденция - больше потреблять, чем меньше работать. Склонность к работе за счет досуга привела к тому, что Америка стала богатейшей страной мира, так же как неоспоримым лидером в трате природных ресурсов и в загрязнении природной среды".
      Джульетта Шор призывает объявить день 24 октября 2004 года нерабочим по всей Америке - как символическую меру, долженствующую продемонстрировать, что американцы готовы меньше работать и меньше потреблять. Это предложение может вызвать только улыбку, да и то горькую. Тут мы встречаемся с ситуацией, которую не преодолеть чьей-либо доброй волей, даже волей самых широких масс: действует объективный экономический закон капитализма, который не может существовать вне постоянного производственного роста. До поры до времени это выгодно всем, в том числе, конечно, и рабочим: растущая экономика обеспечивает занятость населения, то есть благосостояние тех же рабочих. Земля может погибнуть завтра, но сегодня я куплю автомобиль SUV, так называемый спорт ютилити виикл. Эти автомобили похожи скорее на танки, в них до десяти мест, бензин они жрут неимоверно, причем, как показывает статистика, их размер отнюдь не обеспечивает повышенную по сравнению с обычными карами безопасность: SUV норовят при столкновении переворачиваться. Их становится всё больше и больше. Защитники природной среды сорвали голоса от крика, требуя запретить эти махины. Недавно в американской печати выступил очень важный немец, какой-то международный банкир, с тем же призывом. После 11 сентября те же призывы раздавались и в самой Америке, исходя от ответственных представителей политики и медии. Вот тогда и выступил президент Буш, сказавший: "Американский народ не потерпит того, чтобы ему отказывали в праве на собственный стиль жизни".
      Теща одного моего знакомого, приехав из России навестить дочку, когда это стало возможно - в самом начале горбачевской перестройки, сказала об Америке: в магазинах много лишних товаров. Святая правда. По-моему, раскупить всё это невозможно, и куда деваются избытки - неясно. Но с другой стороны - как не купить, когда на распродаже две пары летних брюк "Доккер" идут по цене за одну пару? Дом любого американца - отнюдь не только богачей! - набит одеждой. Я, например, будучи глубоко равнодушен к шмотью, столько его набрал, что не в состоянии носить и трети имеющейся у меня одежды.
      Помню фильм, показанный после войны в СССР в качестве трофейного: голливудская музыкальная комедия "Первый бал" с Диной Дурбин. По ходу действия дочка богача открывала стенной шкаф, одним прикосновением приведя в движение дверь на колесиках, и во всю длину стены открывалось содержимое шкафа: неимоверное количество платьев. Зал дружно и почти полуобморочно ахал. Так вот, подобный шкаф имеется в доме любого американца, и так же набит, только что вещи ценой подешевле.
      Представление о том, что технологическая цивилизация по самой своей природе тупикова, что в нее системно встроен грядущий кризис, далеко не ново, и соответствующие разговоры не вчера начались. Начались они в 60-х годах, и связаны с деятельностью так называемого Римского клуба - группы критически настроенных интеллектуалов, обеспокоившихся невеселыми перспективами безудержного экономического роста.
      В России, в тогдашнем Советском Союзе адептом Римского клуба стал очень значительный человек - Александр Исаевич Солженицын. О самоограничении человечества он говорит давно, последний раз, сколько я знаю, в документальном фильме, ему посвященном, - "Жизнь не по лжи". Пример таких его высказываний я беру из достаточно давней его статьи 1973 года "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни":
      "Понятие о неограниченной свободе возникло в тесной связи с ложным, как мы теперь узнали, понятием "бесконечного прогресса". Такой прогресс невозможен на нашей ограниченной Земле с ограниченными поверхностями и ресурсами. Перестать толкаться и самостесниться - всё равно неизбежно; при бурном росте населения нас скоро к этому вынудит сама матушка Земля. Но насколько было бы духовно ценней и субъективно легче принять принцип самоограничения - прежде того, дальновидным самостеснением.
      Нелегок будет такой поворот западной свободной экономике, это революционная ломка, полная перестройка всех представлений и целей: от непрерывного прогресса перейти к стабильной экономике, не имеющей никакого развития в территории, объемах и темпах (а лишь - в технологии, и то успехи ее отсеиваются весьма придирчиво). Значит, отказаться от заразы внешней экспансии, от рыска за новыми и новыми рынками сырья и сбыта, от роста производственных площадей, количества продукции, от всей безумной гонки наживы, рекламы и перемен. Стимул к самоограничению еще никогда не существовал в буржуазной экономике, но как легко и как давно он мог быть сформулирован из нравственных соображений! Исходные понятия - частной собственности, частной экономической инициативы - природны человеку, и нужны для личной свободы его и нормального самочувствия, и благодетельны были бы для общества, если бы только носители их на первом же пороге развития самоограничились, а не доводили бы размеров и напора своей собственности и корысти до социального зла, вызвавшего столько справедливого гнева, не пытались бы покупать власть, подчинять прессу. Именно в ответ на бесстыдство неограниченной наживы развился и весь социализм".
      Хочется тут привести одну справку - весьма доходчивый и шокирующий образ, недавно мелькнувший на американском телевидении: если б все страны мира достигли американского уровня производства, то для снабжения его ресурсами понадобились бы три планеты Земля.
      Тем не менее, Солженицыну можно и возразить. Главное возражение: провести такое самоограничение очень нелегко (если вообще возможно), и как раз субъективно труднее всего. В основе экономики по определению не могут лежать моральные постулаты, она движется иными мотивами. Известно из Макса Вебера, что моральные мотивы - протестантская этика способствовала созданию психологического типа рационального предпринимателя, но она никак не повлияла на имманентные законы самого капиталистического производства, руководимого прибылью и потребностью непрерывного роста. Не говоря уже о том, что на первых порах индустриальной революции, да и много позже экологическая проблема никак не вставала, представление об ограниченности земных ресурсов не входило в культурный горизонт. Господствовала, наоборот, самая некритическая вера в возможности неограниченного технического прогресса, каковой прогресс, предполагалось, есть лучшее средство от бедствий, им же причиняемых. (Еще и сейчас многие в это безоговорочно верят.) Помню, на уроках химии в советской средней школе с гордостью подносилась некая непререкаемая догма: химия не знает отходов. Надо ли напоминать, что химическое производство - самое грязное, что оно и есть отход по преимуществу, самые его продукты, вроде этих гнусных полиэтиленовых мешков? Ахматова говорила: скоро обыкновенное стекло будет казаться драгоценным материалом, стеклянный стакан станет произведением искусства. И как же эта химия взлетела в советском сознании (по крайней мере, в советской пропаганде) в начале 60-х годов, когда неугомонный Хрущев ввел ее в пресловутую формулу коммунизма: коммунизм есть советская власть плюс электрификация плюс химизация всей страны. После Хрущева химию из этой ленинской формулы выкинули, но в жизнь она, химия, победно вошла. Самое интересное, что зафиксировалось связанное с ней представление об отбросах, уже даже человеческих: людей, обвиненных за незначительные преступления, отправляли не в тюрьму, не в лагеря, а на стройки химической промышленности. Помню уже в горбачевские времена телерепортаж с одной из таких строек: женщина-репортер подошла к работяге, попавшему в кадр, и спросила у него, какой он специальности. На что работяга - человек с физиономией отчетливого алкаша - ответил с неописуемой словами ухмылкой: химик.
      Правильно говорил великий Достоевский: все талантливые люди в России - запойные пьяницы. На химию их! В ресайклинг!
      Солженицыну следует возразить еще в одном пункте - там, где он говорит о социализме, развившемся в ответ на бесстыдства капиталистической наживы. Вот тут как раз развитие капиталистической экономики нейтрализовало воинственный социализм - у него была выбита почва из-под ног: рабочие, так называемые пролетарии были интегрированы в общество потребления и сейчас пролетариями отнюдь не являются. Эту заслугу от технического прогресса не отнять: в развитых странах он ликвидировал бедность.
      Вообще разговор о технологической цивилизации нельзя связывать с капитализмом и социализмом, он шире этих политико-экономических делений. В Советском Союзе негативные последствия технического развития сказались куда злокачественнее, чем на Западе.
      Есть еще одно обстоятельство, которое значительно затрудняет вопрос о самоограничении. Это потребность в развитии стран Третьего мира. Об этом очень остро говорилось на недавней конференции в Иоганнесбурге. Векторы движения развитого Севера и отсталого Юга оказались разнонаправленными.
      Тут и о России снова вопрос встает. Я недавно испытал шоковое ощущение, узнав, что объем промышленного производства в нынешней России ниже такового Южной Кореи. Как же тут самоограничиваться?
      Разговоры о самоограничении на Западе, особенно в США, остаются разговорами и благими пожеланиями. Что-то не слышно о том, чтобы объявили национальную программу по созданию альтернативного топлива, типа той, какой был во время второй мировой войны Манхэттенский проект по созданию атомной бомбы. Как говорилось в одном популярном советском романе, покуда замечается обратное. Вот пример, взятый из книги Стефена Шворца "Два лица Ислама: Саудовский королевский дом на пути от традиционализма к террору"", выходящей в солидном издательстве Даблдэй (отрывки из нее печатались в газетах). В США есть организация NSUCAR (National Council on US-Arab Relations). Известно, что она распространяет ваххабистскую литературу и занимается поставкой фундаменталистски настроенных мусульманских священников из центра ваххабизма Саудовской Аравии в Соединенные Штаты. Сейчас она собирается провести конференцию с целью демонстрации мирных намерений американских мусульман и отмежевания от экстремизма. Спонсорами этой конференции выступают среди прочих компании Эксон, Шеврон, Локхид, Дженерал Дайнамикс, Коноко, Боинг, Нортроп Грумман - нефтяные и авиастроительные гиганты, больше других заинтересованные в сохранении нефтяного статус кво. Что по сравнению с этим значит тот факт, что идол молодежи кинозвезда Леонардо ди Каприо объявил себя борцом за экологию и ездит на электрическом автомобиле? Такие автомобили, кстати, доступны только богатым людям и для дела непригодны: скорость мала, и перезаряжать надо каждые два часа. Пока что это игрушка, - отнюдь не решение проблемы.
      Тем не менее, можно указать на одно явление, имеющее некую символическую связь с ситуацией избыточного потребления в Америке. Я, по крайней мере, будучи поклонником концепции коллективного бессознательного, такую связь улавливаю. Это эпидемия так называемых eating disorders - нарушений питания, охватившая американскую молодежь, и не только молодежь. Это печально знаменитые анорексия - намеренное голодание, на определенном этапе делающееся необратимым и приводящее к смерти, и булимия - та же анорексия, прерываемая припадками обжорства, после чего следует искусственно вызванная рвота.
      Мим Юдович пишет в Нью-Йорк Таймс Мэгэзин от 8 сентября в статье "Тайное общество голодающих":
      "Примерно одна из 200 американских женщин страдает анорексией; две или три из 100 - булимией. Эти нарушения в высоком проценте случаев ведут к психическим расстройствам, чреватым самоубийством. Но потому что эти люди не вызывают внимания прохожих, никак им не угрожая, как бросаются в глаза алкоголики или наркоманы, и потому что в основном это женщины и молодые девушки, создается ложное впечатление, что эта проблема не является приоритетной".
      Мотивировка анорексии - желание быть стройной, соответствующей сегодняшним стандартам моды. Но как учит психоанализ, едва ли не любая мотивировка - это рационализация иррационального, бессознательного влечения. В обсуждаемом феномене весьма вероятным содержанием является влечение к смерти, к исчезновению, к ничто - как реакция на эксцессы общества потребления. И очень характерен молодежный характер этой эпидемии или даже этого движения. Мим Юдович в своей статье описывает складывающуюся субкультуру этих людей, в частности создание ими широкой сети в Интернете. Анорексию и булимию пытаются сделать стилем жизни, подавать их как сознательный выбор. Эти люди стали называть себя ана и мия (первый слог анорексии и последний - булимии). Как говорил Ибсен (слова, бывшие популярными в старой России), юность - это возмездие. Вчерашние "дети цветов" - хиппи 60-х - не хотели воевать. Сегодняшние ана и мия, похоже, не хотят жить
      Вытирать сопли
      Сложившаяся в мире ситуация - борьба с международным терроризмом - очень многое поставило на место в России, в русском сознании прежде всего, да и не только в сознании, а подчас и в прямом политическом действии. Как правильно писал один из русских комментаторов, теперь уже стало окончательно ясно, между чем и чем приходится выбирать России - не между Востоком и Западом, а между варварством и цивилизацией. И, как иногда кажется, российские политики в этом отношении идут едва ли не впереди российских интеллектуалов.
      Я с нетерпением ожидал окончания статьи Ренаты Гальцевой "Тяжба о России", начало которой появилось еще в июльском номере "Нового Мира". Восьмой, августовский номер оказался намного интереснее: во второй части своей статьи г-жа Гальцева заговорила о предметах по-настоящему значительных, а не о том, почему Алэн Безансон (между прочим, лучший западный советолог) не любит России. Лучше было бы сказать - разлюбил. Действительно, события, последовавшие за падением коммунизма в России, оказались суровым испытанием для людей, заведомо не страдавших пресловутой русофобией, а к их числу нужно отнести и указанного француза. Если не касаться оценок - русофоб или русофил, то все писавшие о России под коммунизмом довольно четко разделялись на два лагеря: одни в ее бедах винили коммунизм, другие - отечественную традицию деспотизма, одни Маркса, другие Ивана Грозного. Вот этих вторых и принято было в определенных патриотических, так сказать, кругах считать русофобами. Сейчас понятие "патриот" в России совершенно запуталось и затемнилось, кто только ни относит себя к этому лагерю (коммунисты - сплошь). Рената Гальцева - либерал-патриот или даже либеральный консерватор с четкой ориентацией на русское культурное прошлое, знаток и влюбленный хранитель этого прошлого. В общем и целом - самый настоящий классический славянофил. Но с другой стороны, поклонник мыслей и политической программы Петра Струве, книга которого Patriotica стала, похоже, библией всех культурных русских, не считающих, что Карфаген - Россия должен быть разрушен. Есть ли культурные русские, которые считают наоборот, сомнительно, но г-жа Гальцева находят, что такие есть. Ее "Тяжба о России" в значительной степени посвящена критике идей и людей, относимых ею к этому разряду. Можно сказать, что Рената Гальцева в этой работе выступила в качестве самого Струве, а то и вообще в одиночку написала новый сборник "Вехи", обращенный против нынешней непатриотической и безрелигиозной интеллигенции.
      Хочется задать вопрос: а должна ли интеллигенция быть религиозной? Можно и по-другому спросить: способна ли она быть религиозной? Скажем по моде: возможен ли в современной культуре религиозный дискурс? Понятно, что речь идет не о личной религиозности того или иного интеллигента. Стоять со свечкой в соборе или отмечать религиозные праздники сейчас вроде бы не возбраняется никому - скорее даже поощряется, порой и с излишним рвением. Без попов, или, как выражается г-жа Гальцева, православных батюшек, сейчас не обходится ни одна общественная церемония. Но - возможна ли в современном мире религиозная культура? или даже религиозная политика, к реставрации которых как будто бы призывает всячески культурный автор Нового Мира?
      Почему ж невозможна? Вполне возможна. Вот с ней сейчас и имеет дело цивилизованное человечество. Мусульманский фундаментализм - это и культура, и, как теперь выяснилось, политика.
      Отойдем немного в сторону. В Америке появилась книга Сеида Хоссема Насра "Суть Ислама". Автор - профессор университета имени Джорджа Вашингтона, преподающий основы мусульманской культуры. В Нью-Йорк Таймс Бук Ревю появилась рецензия на эту книгу, написанная Джеймсом Кэрроллом. В ней говорится в частности:
      "Объявив войну терроризму, президент Буш поспешил отвергнуть мнение о тесной связи между действиями террористов и религией Ислама, и многие комментаторы пошли этим путем, говоря, что ссылки террористов на их веру как причину их преступлений извращают истинное мусульманство. Мотив здесь ясен и достоин уважения - отмежеваться от концепции столкновения цивилизаций. Но радикальное различение злодеяний террористов и мусульманской религии приводит к поверхностному воспроизведению дискредитированной идеи, что религия как таковая есть источник добродетели. История свидетельствует о другом - о двусмысленности религий, выступающих одновременно как средство утешения, надежды и сострадания, но также нетерпимости, презрения к другим и даже насилия".
      Далее рецензент излагает позицию автора книги "Суть Ислама":
      "Наср, защищая Ислам и демонстрируя различные его - неоспоримые - достоинства, не ограничивается такой чисто защитной позицией, но переходит в контратаку и, вспоминая различные бедствия западной истории хотя бы в одном 20 веке, задает вопрос: "Что случилось в Европе? Что в ней неправильно?" И он же отвечает: Религия, всякая, это хорошо. Секуляризм это плохо. Атеизм это плохо. Масс-медия - плохо. Города - тоже плохо. Салман Рушди - богохульник. Наср выражает презрение к "так называемому веку Просвещения", считая его на самом деле веком затемнения умов и душ".
      Отвечая на эти обвинения, Джеймс Кэрролл пишет:
      "Такая дихотомическая позиция неизбежно пренебрегает динамическим характером традиционных религий, которые меняются несмотря на то, что склонны отрицать это. Столь же неправомерно такая позиция рассматривает секулярное мировоззрение, созданное Просвещением, которое включает в себя начало самокритики. Не только Ислам спрашивает: что плохо в Европе? - Европа сама себя об этом спрашивает. И Америка тоже задает такие вопросы относительно самой себя".
      А Ислам таких вопросов себе не задает - так можно сформулировать вывод Джеймса Кэрролла.
      Но нас сейчас интересует не столько Ислам, сколько религия вообще, - как, впрочем, ставит вопрос сам автор рецензии на книгу "Суть Ислама". Совершенно верно указав на исторические, скажем так, промахи западного христианства - такие как крестовые походы или Инквизиция, Джеймс Кэрролл говорит далее, что западные христианские деноминации менялись с течением истории, развивались и усовершенствовались в своей активности. Конечно, Реформация создала иной, чем в католицизме, тип христианской практики и вообще сама по себе была громадным шагом к секуляризации европейской жизни, став в сущности одним из элементов позднейшего Просвещения. Крестовые походы, Инквизиция, теократический проект как таковой - всё это относится к католицизму. Существует, однако, такое понятие, как протестантский фундаментализм: к нему принадлежат встречающиеся в Америке убийцы врачей-гинекологов, делающих аборты. Конечно, такие люди ни в коем случае не задают тон западной жизни, это маргинальное явление. Но вообще не мешало бы сказать, что секуляризация Запада - не столько результат имманентного развития религии и церкви, сколько вытеснение их из главного культурного потока. Церковь претерпевала этот процесс, а не активно в нем участвовала (разумеется, нужно помнить, что в протестантизме понятие церкви принципиально ослаблено, вообще выведено за скобки религиозной жизни). Поэтому можно сказать, что на Западе не столько христианская религия изменилась, сколько переменилась сама структура культурной жизни, в которой религия перестала быть культурной доминантой.
      Если теперь мы вернемся к статье Ренаты Гальцевой, то главным в ней окажется неприятие этого основного факта западной истории - и следующие отсюда выводы в отношении России. Схема ее мыслей такова: Запад порвал с христианством и, создав на секулярной основе преуспевающую цивилизацию, соблазнил тем самым Россию. Вестернизация России, однако, не удается, порождая такие явления, как коммунизм в прошлом или - в настоящем - разгул аморализма и преступности под маской демократических свобод. С другой стороны, никакие попытки русской вестернизации не устраивают Запад, продолжающий Россию не любить. Не любит же он ее потому, что в основе своей она осталась страной христианской и тем самым - самим фактом своего существования - ставит препятствие победоносному расширению западной - секулярно-просветительской - идее и практике.
      Текстуально:
      "Россия лежит камнем преткновения на пути "прогресса",- пишет Рената Гальцева, ставя слово "прогресс" в кавычки. - И хотя ее хулители объясняют свои претензии к ней неспособностью страны стать правовым демократическим государством, на самом деле их раздражает прежде всего не это - по свободам мы сейчас впереди планеты всей, - но атавизм православной ментальности и приверженность культурной традиции, отчего Россия не вписывается в секулярную траекторию европейской истории. Не политические, а более глубокие духовные и душевные барьеры невидимо и упрямо выстраивает Россия на триумфальном марше политкорректности, не приемля (пока!) новейшей стилистики: беззастенчивого гедонизма, бесцеремонной саморекламы, бессердечного индивидуализма, формалистского панъюридизма, утратившего интерес к различению правых и виноватых по существу. (:)
      В тяжбе с Россией либеральный Запад ведет тяжбу с собой, изменяя своей европейской христианской цивилизации (которой Россия изменила в 1917 году). (:) Судьба России, выдающаяся свои трагизмом среди всех европейских стран, - это судьба мессианской наследницы Израиля, а любой мессианизм : наказуем в этом секулярном мире; неисполненный же мессианизм наказуем вдвойне. Мы пережили великий обман, променяв путь спасения на утопию. Теперь стоим перед бездной пустоты и новой утопией. Переживем ли это? Такого опыта страна еще не знала".
      И следующий отсюда вывод формулирован так:
      "Непродвинутость" России осталась единственным резервом Европы, чтобы ей возвратиться к самой себе".
      Я говорил вначале, что Рената Гальцева сделала попытку выступить в роли Петра Струве или даже в роли коллективного автора сборника "Вехи". Во всяком случае, такова ее претензия. Но получилось у нее - самое настоящее непереваренное и, соответственно, засорившее ее умственный организм славянофильство самого что ни на есть классического образца, времен Хомякова и Константина Аксакова. С этим даже спорить не хочется - настолько это явление изжитое, потерпевшее скандальный исторический провал. Но приходится - ибо, как видим, все эти окаменелости продолжают привлекать по-настоящему культурных людей, к числу которых, несомненно, относится г-жа Гальцева.