В последнем письме Вы назвали мне некоторых достойных отцов семейств, которые заслуживают поддержки. Если Вы убеждены, что когда-нибудь эти люди будут творить добро и смогут быть полезными обществу, начинайте постепенно оказывать им денежную помощь. Для этой цели я прилагаю к письму чек на пятьдесят тысяч долларов. Попытайтесь потом устроить дело таким образом, чтобы эти люди оказались в различных штатах федерации. Важно, чтобы подобные им — порядочные, дельные — люди распространились по всему миру. Что касается Нью-Йорка, в своих планах я почти не принимаю его в расчет. Он превратится во второй Париж или Лондон и в дальнейшем будет служить всего одной цели: по нему станут судить о глубине падения Америки.

Позвольте на этом проститься с Вами и заверить, что я буду с нетерпением ожидать очередного письма от Вас и с еще большим интересом прочту его.

Лорд Хоуп».

МОНТЕ-КРИСТО И ВОЛЬФРАМ

1. Письмо банкира Натана из Нового Орлеана к лорду

«Милорд!

С радостью пользуюсь возможностью оказать Вам услугу, ибо для меня это — большое счастье. Я никогда не забуду, милорд, что именно Вы поддержали пошатнувшийся кредит моего банка, помогли мне произвести платежи и вернули честное имя. Ваши наставления по поводу того, как мне следует вести себя с молодым человеком, который вручит мне Ваш чек, долгое время оставались нереализованными, и я уже начал опасаться, что буду лишен возможности что-то сделать для Вас. Однако в один прекрасный день в нашей конторе появился неизвестный молодой человек, в котором я тотчас же признал описанного Вами Вольфрама.

Он был очень бледен, выглядел весьма удрученным и подавленным, хотя одет был опрятно, пусть и несколько непривычно. По всему было видно, что это немец.

«Сэр, — сказал он, обратившись ко мне, — вы не получали поручения принять тысячу долларов от лица по имени Вольфрам для господина, который мне неизвестен?»

«Получал, — ответил я. — Я получил такое поручение месяца два назад».

«Я и есть тот самый Вольфрам! — ответил он. — Я не мог вернуть эту тысячу долларов. Я и сейчас не в состоянии сделать это. Впрочем, тот господин и не назначил определенного срока».

«Верно, — сказал я, придавая своему лицу, как вы мне наказывали, официальное выражение. — Однако почему вы не можете заплатить?»

«Со мной случилось несчастье, — ответил он. — Вначале, когда я добирался до ваших мест, заболела моя невеста, что была вместе со мной, и мне пришлось целых три недели ухаживать за ней. Беда застигла нас в пустыне, и мы были на краю гибели, когда встретили всадника, который поделился с нами своими запасами пищи и тем спас нас. Человек, похожий на квакера, был мне незнаком, хотя еще раньше, в городе Солт-Лейк-Сити, мне довелось обменяться с ним несколькими словами. Он указал нам путь в Луизиану, а оттуда велел мне направиться в Новый Орлеан и здесь, ссылаясь на него, обратиться в банкирский дом „Братья Натан“. Напоследок он вручил мне тысячедолларовый банкнот, и я дал ему слово вернуть эти деньги вам. Когда я со своей невестой добрался наконец до верховьев Ред-Ривер, я был настолько измучен, что нам пришлось купить лошадей. На это ушла часть наших денег. Правда, когда мы оказались на Миссисипи и могли сесть на пароход, я опять продал наших лошадей, но выручил за них только половину того, что потратил. Едва мы прибыли в Новый Орлеан, как меня свалила болезнь, и вот, немного оправившись, я первым делом явился к вам. Чудо, что я вообще остался жив после желтой лихорадки. За все это время я, конечно, не заработал ни цента, а в чужом городе потратил гораздо больше, чем рассчитывал. От той тысячи долларов у меня осталось всего триста. Если бы мне пришлось вернуть их теперь, я остался бы нищим».

«Тот господин не назначил срока, — сказал я. — Поэтому оставьте деньги себе. Теперь вы здоровы и можете работать».

«Надеюсь, — ответил он. — Но в незнакомом городе, тем более здесь, в Новом Орлеане, где так придирчивы к приезжим, мне будет нелегко подыскать место. Тот господин, имени которого я не знаю…»

«Мистер Стенли», — подсказал я, как Вы велели мне отрекомендовать Вас, милорд.

«Так вот, мистер Стенли, — продолжал он, — направил меня к вам. Он сказал, что с вашей помощью мне, возможно, удастся получить работу».

«Мистер Стенли писал мне что-то в этом роде, — ответил я все ещё холодно и официально, верный порученной мне роли. — Посмотрим, что можно предпринять».

Он оставил мне свой адрес (он поселился в пригороде) и ушел. Этот молодой человек произвел на меня благоприятное впечатление, милорд, и уже заинтересовал меня. Не теряя времени, я поспешил навести о нем более подробные справки и убедился, что он сказал мне чистую правду. Три недели кряду он страдал от желтой лихорадки, находясь между жизнью и смертью. Его спутница или невеста, которую считали очень привлекательной, не покидала больного ни на минуту, хотя сама, говорят, была очень измучена и истощена. На следующий же день я разыскал эту пару. Когда я сказал молодому человеку, что ему найдется работа на строительстве порта, он сначала очень обрадовался. Однако радость его несколько уменьшилась, когда выяснилось, что его ожидает ничтожный заработок и весьма скромное положение. Тем не менее на его лице я не обнаружил ни малейшего намека на недовольство.

Мне стало довольно тяжело играть перед этой молодой парой ту роль, милорд, какую Вы мне поручили. Но я исполню ее до конца. Вот уже восемь дней, как Вольфрам трудится на стройке простым рабочим. Ему пришлось снять еще более скромное жилье вблизи порта. Воздух там нездоровый, и я всерьез опасаюсь, что ни он, ни его невеста не вынесут вредных испарений.

Вот как далеко зашло дело. Жду Ваших дальнейших распоряжений, милорд.

Джон Натан».

2. Письмо лорда Натану

«Дорогой друг!

Если уж Вы пишете, что Ваши чувства в известной мере уязвлены тем впечатлением, какое производит на Вас судьба этих молодых людей, позволю себе заверить Вас, что испытываю к ним еще большее сострадание, ибо ничего так страстно не желаю, как того, чтобы в будущем они были по-настоящему счастливы. Однако именно это желание и вынуждает меня вести себя сегодня таким образом. Вольфрам доказал, что постепенно научился переносить невзгоды. Но в состоянии ли он вынести счастье, пока неясно, а, по моему мнению, счастливо умеет жить лишь тот, кто испытал как можно больше страданий.

Так что не будем забегать вперед! Будем воздвигать перед нашей молодой парой одно препятствие за другим, чтобы сделать их жизнь нелегкой. Главное — не зайти слишком далеко. Предоставляю Вам следить за предохранительным клапаном, чтобы паровой котел не взорвался. Чтобы наши подопечные болели, допускать нельзя; Вам следует об этом позаботиться. Однако Вольфраму нужно создать условия, которые привели бы его в состояние, близкое к отчаянию. У него не должно быть возможности откладывать деньги на черный день. Пусть думает, что вечно будет пребывать в нужде и бедности. Все, кому он вынужден повиноваться, должны третировать его. Нельзя разрешать ему жениться на Амелии. Если он все это вынесет и останется достойным человеком, тогда, друг мой, ему будет оказана помощь. Но пока я не до конца доверяю ему — испытательный срок был слишком непродолжительным. Жду от Вас вестей не позднее чем через полтора месяца. Надеюсь, до того времени что-то прояснится.

Постарайтесь узнать фамилию молодого человека! Не умаляйте значения тех услуг, какие Вы мне оказываете. Что может быть тяжелее для Вас, чем поступать вопреки велению своего доброго сердца!

Лорд Хоуп».

3. Письмо Натана к лорду

«Милорд!

Никогда бы не поверил, что мне будет так трудно оказать Вам любезность — причем такую незначительную! Никогда не думал, что так тяжело не давать воли своим чувствам и воздерживаться от помощи и поддержки!

Я навестил известную Вам пару вскоре после получения второго Вашего письма. Молодых людей я нашел в состоянии, которое внешне напоминает полнейшее спокойствие и самообладание, а по существу свидетельствует о весьма мрачном настрое. Шаги, предпринятые мной по Вашему требованию, уже начали давать результаты. Чиновник в Управлении строительством порта, которому подчинен Вольфрам, обошелся с ним очень строго. Молодой человек как-то высказался в том смысле, что при составлении проекта была допущена ошибка, и одного только замечания такого рода оказалось достаточно — не считая моих собственных шагов в этом направлении, — чтобы настроить начальника против юноши. Ему теперь стали поручать самые тяжелые и неприятные работы. Те, с кем ему приходится работать (а среди них встречаются грубые, неотесанные типы!), тоже не слишком жалуют Вольфрама, поскольку он сторонится их компании и не заглядывает в пивные. В шесть утра он отправляется на работу, а в восемь вечера возвращается к невесте. Он лишен даже такого слабого утешения, как возможность заниматься делом поблизости от нее. По моему совету Амелия сняла жилье далеко от реки.

Некоторое время назад Вольфрам явился ко мне с жалобой, что его женитьбе на Амелии чинят всяческие препятствия, ибо хотят помешать браку бедных переселенцев. На самом же деле никаких препятствий в Новом Орлеане не существует: здесь венчают любую пару, которая этого пожелает. Я не мог открыть расстроенному молодому человеку, что в этих трудностях повинен Ваш покорный слуга. Он удалился очень опечаленный.

Во время одного из моих посещений Амелия робко призналась, что начала искать заказчиков, чтобы заработать немного денег рукоделием. Я лишил ее и этой надежды, сказав, что связь с Вольфрамом закроет перед ней двери приличных семейств. И он, и она почувствовали себя глубоко несчастными!

Кажется, сама судьба с Вами заодно, дорогой друг! Три недели назад среди рабочих, строящих порт, вспыхнули волнения, и, хотя мне доподлинно известно, что Вольфрам к ним совершенно непричастен, всю вину свалили на него. Вот что такое нелюбовь начальства! Рабочие, которые, как я уже писал, нелестно отзываются о нем, даже не потрудились оправдать его, и Вольфрама на восемь суток посадили в тюрьму.

С тех пор он сделался очень задумчив и замкнут. Даже на меня, когда мы встречаемся у него дома, он посматривает мрачно, и порой мне кажется, что его преследует мысль лишить себя жизни. Удерживает его, наверное, только страх за судьбу Амелии.

Итак, милорд, дела, по моему разумению, дошли до крайности. Я попытаюсь еще какое-то время не допускать паровой котел — как Вы выразились — до взрыва. Только не медлите с ответом

Дж.Натан».

МОНТЕ-КРИСТО И АББАТ ЛАГИДЕ

1. Письмо лорда аббату

«Мой милый аббат!

Мы знакомы уже много лет, часто пользовались случаем, чтобы письменно или устно обменяться мыслями, и, несмотря на это, я всякий раз с удовольствием берусь за перо, собираясь написать Вам. Никто не понимает меня так, как Вы!

Предоставляю Вам и герцогу выбрать тех, кто заслуживает поддержки. Однако будьте осмотрительны и осторожны. Если это ремесленники — сделайте им крупные заказы, если коммерсанты — закупите у них большие партии товаров, если люди иных сословий — устройте так, чтобы они получили наследство, и так далее.

Что касается графа Аренберга, ознакомьте его с моими принципами и поручите действовать в этом же духе в Германии, особенно среди рабочего сословия. В ремесленниках и рабочих, составляющих ядро всякого народа, следует вновь пробудить добрую старую веру в то, что трудолюбие, удовлетворенность и вера в Бога — лучшие источники достойного земного существования, а спекуляция, рассчитанная только на обман других и жаждущая всего для себя одной, — это зыбкий, непрочный фундамент, не способный обеспечить жизнь ни одного народа.

Вы пишете немало хорошего о доне Лотарио, что подтверждает мое собственное мнение об этом молодом человеке. Со временем, верю и надеюсь, он станет одним из самых деятельных членов нашего союза. Мы стары или скоро состаримся, а цель, которую мы перед собой поставили, должна жить в веках. Поэтому нам надо заблаговременно подумать о том, чтобы воспитать в нужном для нас духе более молодых людей. Один из них — дон Лотарио. Ему предстоит пройти школу испытаний. Он словно бы из железа, а необходимо, чтобы он был из стали. Сталь же, как известно, закаляют в огне. Правда, обычные средства к дону Лотарио неприменимы. Думаю, он неплохо закален жизненными невзгодами, да и на своей гасиенде не роскошествовал. Ему следует пройти через душевные страдания. Вы сообщаете, что он начал проявлять внимание к некой молодой девушке и пока вряд ли может рассчитывать на взаимность. Тем лучше! Позднее я лишу его и средств, позволяющих вести светский образ жизни. Тогда его душе придется потрудиться. Чтобы научиться стоять на собственных ногах, он должен перестать надеяться на всех нас. Если такое случится, он наш единомышленник и сможет в будущем продолжить наше дело.

В своем письме Вы высказываете предположение, что я намерен еще раз испытать и стойкость Морреля. Это не так. Я знаю Морреля — это сильная натура, открытая душа. Не думаю, однако, что нам потребуется когда-нибудь посвящать его в самые сокровенные наши тайны. Я посоветовал ему поддержать дело бонапартистов по двум причинам. Во-первых, чтобы чем-нибудь занять его, иначе праздность погубила бы его, во-вторых, я сам приверженец Наполеона, пусть не по убеждениям, а по зову сердца. В юности, как Вы знаете, мне пришлось пострадать за него. Поэтому теперь я за Наполеона и против Бурбонов. Если Моррель, выполняя мое поручение, проявит твердость и энергию, посмотрим, как быть с ним дальше.

Намного больше занимает меня судьба Альбера де Мор-сера. В той самоотверженности, которую проявили и он, и его мать, в том отказе от всех земных благ, какие предоставил ему его отец, нельзя не почувствовать энергию и твердость характера, менее всего ожидаемые мною от этого молодого человека и вселяющие в меня немалые надежды на будущее. К сожалению, как Вам известно, все наши попытки сблизиться с ним оканчивались неудачей, наталкиваясь на его твердость и непреклонность. Он отказался от материальной поддержки и от протекции. И это тоже весьма располагает меня к нему. Не теряйте его из виду. Именно на него я очень надеюсь. Когда-нибудь нам все же удастся привлечь его на свою сторону, а что касается будущего: дон Лотарио, Вольфрам, Альбер де Морсер, профессор Ведель в Берлине (с которым я вскоре налажу непосредственную связь), а может быть, и Моррель — вот те люди, коим предстоит когда-нибудь сменить нас, ставших слабыми и немощными, и взять на свои плечи груз тех тяжких проблем, которые пытались решить мы, — проблем восстановления справедливости на этой земле!

До свидания, дорогой аббат! Передайте мой привет герцогу и графу Аренбергу. С нетерпением буду ждать Вашего ответного письма!

Эдмон Дантес».

2. Письмо аббата лорду

«Мой дорогой граф!

Я довольно долго беседовал с герцогом, и мы набросали список лиц, которым следует оказывать помощь в Вашем понимании этого слова. Но не слишком ли велика окажется сумма? Вы, правда, говорили, что Ваши возможности неисчерпаемы. Хочу этому верить. Граф Аренберг с нетерпением ждет от Вас письма. Однако он недостаточно практичен, чтобы вполне оценить Ваши замыслы. Впрочем, этот недостаток искупается его сердечностью и добротой. Кроме того, Вы безусловно можете рассчитывать на его умение молчать.

Что касается дона Лотарио, я обращаюсь с ним так, как Вы наказали. Это прекрасная натура. Да, он — настоящий человек, добрый, благородный, прямой, чуткий ко всему возвышенному.

Сейчас он чувствует себя несчастным. Тереза, которую он любит, потеряв свою подругу госпожу Данглар (об ее смерти Вам подробно сообщит герцог), намеревается покинуть Париж, и я все устрою таким образом, чтобы дон Лотарио оставался в неведении, отвечают ли ему взаимностью (в чем я и сам окончательно не уверен, хотя надеюсь на лучшее). Впрочем, я ни минуты не сомневаюсь, что это испытание он выдержит, как подобает настоящему мужчине.

Вы просите сообщить Вам подробности об этой Терезе. Граф Аренберг взял ее к себе, когда ей было около семнадцати лет, а первая несчастная любовь сломила ее дух и подорвала физические силы. Однако со временем у нее обнаружился необыкновенно сильный характер; если ей суждено полюбить дона Лотарио, они составят когда-нибудь почти столь же совершенную пару, как Вы и Гайде. Фамилия ее отца мне неизвестна. Здесь ее называют мадемуазель Тереза. Возможно, граф Аренберг, который подчас ведет себя как простой смертный, намеренно скрывает ее настоящую фамилию, ибо вскоре собирается удочерить ее. Подозреваю, что она низкого происхождения, поэтому графу желательно, чтобы об этом знало как можно меньше людей.

Подробности о Морреле Вам также сообщит герцог. Мне он сказал, что предпринимает кое-какие шаги, чтобы вызволить капитана из тюрьмы, где тот сейчас находится.

Должен сообщить Вам очень важные новости об Альбе-ре де Морсере. Вернее, Вы узнаете их из газетных статей, которые я прилагаю. Отныне Альбер — властитель целого государства в Центральной Африке, и в свете только и разговоров что о нем! Таким образом, этот молодой человек вернул славу имени своего отца! Говорят, правда, что и теперь он пожелал какое-то время скрывать свое настоящее имя под псевдонимом Альбер Эррера. Тем не менее его подлинное имя установили. Правительство намерено завязать с ним отношения. Не угодно ли и Вам последовать этому примеру? Там перед Вами откроется огромное поле деятельности, и Вы сможете предоставить в распоряжение молодого человека гораздо больше средств, нежели наше правительство. Впрочем, во всем этом Вы разберетесь гораздо лучше меня.

P. S. Прилагаю листовку республиканцев, содержащую удивительные сведения о Морреле. Не могу поверить тому, о чем в ней говорится. Герцога сейчас нет в Париже. Я напишу ему, чтобы он как можно быстрее вернулся. Вместе мы сделаем все, чтобы узнать правду. Нет, нет, это невероятно! Здесь какое-то недоразумение! Но если все соответствует действительности — это горькое предостережение Вам, граф!

Дон Лотарио был принят в Лондоне в Общество самоубийц. Из-за несчастной любви он устал от жизни. Но он не умрет, я знаю! Однако не пора ли нам остановиться? С нетерпением буду ждать очередного Вашего письма, дорогой граф! Обстоятельства запутались и осложнились. Дай Бог, чтобы все кончилось хорошо! Если захотите написать Альбе-ру де Морсеру, перешлите письмо мне — теперь я знаю, каким способом отправлять ему корреспонденцию.

Лагиде».

3. Письмо лорда аббату

«Мой милый аббат!

Обстоятельства в самом деле приняли угрожающий оборот, и я вынужден торопиться, чтобы осуществить свое решение, принятое некоторое время назад. Я нарушу свое уединение и вернусь в Европу. Дела требуют моего присутствия и в Новом Орлеане — правда, всего на несколько дней. Как только окажусь в Европе, сразу же извещу Вас, где и каким образом мы сможем встретиться. В смерть Морреля я не верю — на подобный шаг правительство не осмелится. Герцогу это было бы известно, и он никогда не допустил бы такого злодеяния. Это или выдумка, или недоразумение.

Дону Лотарио я послал письмо, в котором сообщил, что он разорен. Не сомневаюсь, у него хватит сил перенести и это испытание. Письмо к де Морсеру прилагаю.

Через несколько недель мы увидимся и побеседуем на европейской земле.

Эдмон Дантес».

МОНТЕ-КРИСТО — АЛЬБЕРУ ДЕ МОРСЕРУ

«Дорогой Альбер!

Я называю Вас так, ибо намерен предать забвению прошедшие годы и вспомнить времена, когда мы с Вами любили друг друга. Я называю Вас так, ибо не могу называть иначе сына Мерседес!

Когда я был молодым человеком, Ваш отец оклеветал меня и обрек на пожизненное заточение, чтобы завладеть моей невестой. Затем с помощью неблаговидных деяний ему, человеку низкого происхождения, удалось добиться высокого офицерского чина, и он беззастенчиво предал отца моей жены, пашу Янины, туркам, заложив этим предательством основу своего будущего немалого состояния. Все доброе и благородное, что в Вас есть, — все это Вы унаследовали от Вашей матери, от Мерседес!

Когда я приехал в Париж с намерением отомстить моим прежним врагам, когда вновь увидел Мерседес, когда полюбил Вас, я засомневался, вправе ли моя месть настигнуть и Вашего отца. Я долго размышлял об этом. Но даже если бы я и отказался мстить за самого себя, нельзя было простить преступление, совершенное у всех на глазах, — предательскую выдачу туркам отца Гайде. Поэтому я и подготовил ту сцену, которая разыгралась в Палате пэров.

Какие последствия будет иметь это публичное предание позору, меня не интересовало. Ваш отец мог спокойно перенести все происшедшее, мог просто уехать из Парижа. Он же предпочел смерть. Известие о его гибели глубоко потрясло меня. Но разве Вы сами отказались бы покарать преступника только из боязни последствий?

Тогда Вы вызвали меня на дуэль. Ваша мать сознавала, что одному из нас предстоит умереть. Некогда так страстно любя меня — да благословит ее за это Бог до конца ее дней! — она раскрыла Вам глаза на причины, побудившие меня к такому поступку. Вы молча согласились с их справедливостью, отказавшись от поединка.

Так каковы же последствия свершившегося? Вы не станете отрицать, Альбер, что смерть отца наставила Вас на истинный путь. Кем Вы были прежде, в Париже? Одним из тех бездельников, которые проводят всю жизнь в праздности и в конце концов умирают, не оставив после себя никаких добрых дел. Смерть отца раздула ту искру силы и энергии, которая долгое время тлела внутри Вас. Вы отказались от всего, что оставил Вам отец, отказались даже от собственного имени и сделались свободным, самостоятельным, деятельным человеком. Вы стали полезным членом человеческого общества. Из безвольного существа Вы превратились в созидателя собственной судьбы. Вы отвергли поддержку, которую я собирался предложить Вам, и за это я благодарен Вам. Такое доказательство собственной энергии только возвысило Вас в моих глазах.

Вы направились в Африку, а я — я искал уединения. Освободив меня из заточения, Бог сделал меня орудием своей мести, но, может быть, я зашел дальше, чем следовало, может быть, на мне лежало бремя ответственности за судьбы, какие я сломал, сам того не желая. Я дал себе клятву вознаградить все человечество за свои прегрешения перед некоторыми людьми, и в том, что Провидение послало мне новые, несметные богатства, я усмотрел знак того, что Бог милостив ко мне и благословляет мои планы. Добившись справедливости для себя, я пытаюсь теперь добиться ее для всех людей.

Мир стоит на пороге жестоких потрясений. Религия, культура, нравственность — все это может погибнуть, если не найдется сил, способных устоять в этом всеобщем хаосе. Вот почему я вместе с несколькими мудрыми и влиятельными друзьями решил заранее приобрести единомышленников, готовых, когда потребуется, выступить на защиту благого дела. Нужно укреплять религию, веру в божественное Провидение и торжество истины. Мы стремились отыскать людей, которые при любых обстоятельствах и во всех слоях общества могли бы стать оплотом справедливости. Мы всемерно поддерживали своих избранников, поднимали их престиж в глазах окружающих, наделяли земными благами, делали их влиятельными персонами. Подобным образом нам удалось найти в Европе и Америке тысячи заслуживающих доверия людей, которые в условиях всеобщего падения нравов будут способствовать созданию некой новой церкви — церкви веры и праведности, — неважно, в каких формах.

Что касается Африки, у меня не было почти никаких путей для активного вмешательства в ее дела. В то же время меня никогда не покидала мысль вселить в души этих несчастных негров, таких обиженных Богом и людьми, веру в лучшее будущее. И тут я узнаю, что Вы, Альбер, почти чудом оказались в тех краях и заняли там положение, какого, пожалуй, не добиться никому другому! Это известие сделало меня безмерно счастливым. Бог призвал Вас свершить важную миссию! Не отказывайтесь от нее!

И теперь я готов помочь Вам в исполнении Вашей миссии не только советом, но и делом, — я предлагаю Вам денежную помощь. Не отвергайте ее — она довольно значительна и предназначена не лично Вам, но осуществлению одной из самых сокровенных моих надежд. Сейчас я богаче, чем когда бы то ни было. В моем распоряжении примерно сто пятьдесят миллионов долларов наличными, и я почти окончательно решил пожертвовать все свое состояние, за исключением того немногого, что нужно мне самому, на выполнение своих планов. Из этой суммы я дам Вам столько, сколько потребуется. Не пренебрегайте моим предложением, Альбер, умоляю Вас! Не думайте, что я собираюсь посягнуть на Вашу независимость. Если Вы отвергнете мою помощь, Вам придется обращаться за поддержкой к другим. Полностью свободным и независимым Вам не стать никогда.

Через несколько недель я отправляюсь в Европу. Я еще не оставил надежды вновь увидеть Мерседес.

Итак, давайте будем братьями и объединим наши усилия для совместных действий! Свой ответ адресуйте, пожалуйста, аббату Лагиде или герцогу***.

Эдмон Дантес».