Властелин мира

Теперь дон Лотарио не сомневался, что встретил женщину, пережившую какое-то горе. Его потряс суровый, строгий тон ее голоса. Ему никогда не приходилось слышать из женских уст ничего подобного.

— И вы пришли сюда, чтобы без помех предаться своим ночным мыслям? — спросил он.

— Может быть, — ответила она. — Впрочем, на этой земле есть огромный недостаток: здесь даже нельзя углубиться в собственные мысли — тебе непременно помешают.

— Если это упрек мне, я спокойно принимаю его, — сказал дон Лотарио. — Я даже ставлю себе в заслугу, что мне удалось отвлечь молодую и красивую женщину от печальных мыслей.

— Выходит, я должна быть вам благодарной? Пусть так! — заметила незнакомка. — Однако мои мысли не были столь печальными. Это, скорее, философские размышления. Я смотрела на черную, холодную, глухо шепчущую воду. Я видела, как на мелких волнах играют световые блики. Воображение рисовало мне, что в этот момент на дне находится, может быть, чье-то бездыханное тело и течение медленно сносит его, а здесь, наверху, ничего об этом не знают, и его никогда не найдут или отыщут с большим опозданием. Я представляла себе, как мало беспокоятся об этом трупе, как предпримут поиски и как в конце концов зароют его в землю и никто не будет его оплакивать. Спустя месяц никому и в голову не придет, что на свете жила такая душа. Не правда ли, довольно мрачно — впрочем, только для нас, которые еще живут, чувствуют и мыслят! Но если лежишь на дне, там, должно быть, совсем хорошо.

— И об этом вы думали? — с испугом и смущением спросил дон Лотарио.

— А почему бы и нет? — почти шутливо ответила женщина. — Разве вас никогда не посещали такие мысли?

— Лишь однажды, но не в такой отталкивающей форме, — признался молодой испанец. — Тогда меня оставила возлюбленная.

— Значит, и вас покидала любимая женщина? — спросила незнакомка. Голос ее звучал непривычно, в нем слышались почти торжествующие нотки. — Обычно такое случается редко, не только здесь, в Париже, но и повсюду. Чаще мужчины бросают своих возлюбленных. А мы, несчастные женщины, от души радуемся, если мужчина остается с нами.

Если бы дон Лотарио в этот миг меньше был занят собственными мыслями о прошлом, эти слова, возможно, открыли бы ему тайну незнакомки. Но он думал лишь о донне Росальбе и о жестоком оскорблении, которое она ему нанесла.

— У меня было достаточно причин ненавидеть женщин, — сказал он, и его юношескому тщеславию льстила возможность открыть ей подобную тайну. — Мне любопытно знать, оправдали бы вы мою бывшую возлюбленную за ее поступок, расскажи я вам свою историю?

— Прежде вам нужно посвятить меня во все подробности, — ответила, явно заинтересовавшись, неизвестная особа.

Молодому человеку только это и было нужно. Подобно всем юношам, он верил, что бесхитростная история его первой любви не может не пробудить у другой женщины интерес к нему. Он рассказал о несчастье, которое его постигло, и о том, как отнеслась к нему донна Росальба. Лорда Хоупа он упомянул лишь вскользь, не желая затягивать свое повествование. Незнакомка выслушала его исповедь спокойно.

— Сударь, — сказала она, — ваша донна Росальба — самая заурядная, корыстная девица. Только теперь, узнав, как вы молоды и как мало знаете свет, я понимаю, что вы позволили ей провести себя. Донна Росальба никогда не любила вас — она вас обманывала. Но вы еще не можете судить обо всех женщинах и должны благодарить судьбу, что она избавила вас от тягостного брака и роли семейного раба. Жаловаться вы были бы вправе, если бы знали, что в самом деле были любимы и ваша возлюбленная принесла бы вас тем не менее в жертву светским предрассудкам.

— Истинная любовь не признает предрассудков такого рода, — возразил дон Лотарио.

— Это теперь вы так рассуждаете. Может быть, вы и правы, — не согласилась незнакомка. — Я же считаю подобные предрассудки оправданными, хотя и стала их жертвой. Однако мне пора. Я благодарна вам — вы напомнили мне о реальной жизни. Прощайте, сударь!

— Надеюсь, вы позволите проводить вас? — сказал дон Лотарио. — Где вы живете?

— В квартале Марэ, улица Гран-Шантье. Ваше предложение я принимаю, хотя нисколько не боюсь ходить одна. Вы, наверное, убедились в этом, встретив меня здесь.

— Вы живете на улице Гран-Шантье? — переспросил Лотарио. — Там живет весьма известный человек, с которым меня здесь познакомили. Я бываю у него очень часто, почти каждый день.

— Теперь, когда я вас внимательнее разглядела, мне тоже кажется, что я видела, как вы проходили мимо моих окон, — заметила незнакомка. — Кто же этот человек, о котором вы говорите? Самая известная личность на моей улице, насколько я знаю, аббат Лагиде.

— Именно его я и имел в виду, — сказал дон Лотарио. — Вы с ним знакомы?

— Немного. А где живете вы? Надеюсь, провожая меня, вы не слишком удалитесь от собственного дома? Иначе я и в самом деле прекрасно доберусь одна.

— Я поселился недалеко от Люксембургского дворца. Впрочем, это не имеет значения. Для меня сейчас еще слишком рано, да и путь недалек. Позвольте предложить вам руку?

— Охотно позволяю, — ответила незнакомка, спокойно принимая предложение испанца.

Они перешли по мосту на правый берег Сены. Улицы теперь совершенно обезлюдели.

— Так вы не художник, как представились сначала? — спросила дона Лотарио спутница.

— Увы, надеюсь, вы не станете на меня сердиться за эту невинную выдумку?

— Вы называете это выдумкой? С тем же правом я могла бы назвать это ложью. Ведь мужчины беззастенчиво обманывают нас, женщин.

— Боже мой, не будьте так строги! — воскликнул молодой человек. — Не будь мы, мужчины, столь изобретательны, нам не удавалось бы завязывать знакомство с дамами.

— А я и не думаю принимать это всерьез, — равнодушно сказала незнакомка. — Хотя утверждаю, что знакомство, начавшееся с обмана, обманом и заканчивается.

— Как вы суровы! — с укоризной заметил испанец. — Уверен, что с нашим знакомством такого не случится.

— Вы полагаете, нам предстоит узнать друг друга ближе? — спросила она.

— Мне кажется — да! — решительно сказал дон Лотарио. — Если вы знакомы с аббатом Лагиде, это будет нетрудно: я попрошу аббата представить меня вам. Правда, прежде необходимо назвать ему ваше имя.

— Меня зовут Тереза, остальное для вас не имеет никакого значения. Кроме того, излишне утруждать аббата Лагиде подобной просьбой. Я сама себе хозяйка, живу одна, могу знакомиться, где и с кем захочу! Наносить мне визит или нет — это ваше дело.

Дон Лотарио был поражен сверх всякой меры. Неужели он ошибся? Не из тех ли она «независимых» дам, каких так много в Париже? Или эта женщина, скажем, вдова, которую действительно можно назвать независимой? Но нет, в словах Терезы не чувствовалось никакого намека на то, чтобы увлечь, соблазнить. Наоборот, они, скорее, отбивали желание знакомиться: звучали так холодно, так равнодушно. Или это тоже одно притворство, призванное еще больше разохотить молодого человека?

Но ведь она знакома с аббатом! Пусть аббат разрешит эту загадку!

— В таком случае я дерзну нанести вам визит в ближайшие дни, — сказал Лотарио. — В котором часу?…

— Назначить вам определенного часа я не могу, — ответила Тереза. — Я не связываю себя точным временем, в отличие от светских дам. Я ухожу из дому, когда мне вздумается. Если вы удачно выберете момент, считайте, вам повезло. Как мне доложат о вашем приходе?

Меня зовут Лотарио де Толедо, — ответил молодой человек. — И вы примете меня? Ваше обещание не пустая отговорка?

— Фу, как дурны, должно быть, мужчины, если в каждом слове им чудится ложь!

— А если даже и так! Женщины так часто обманывают нас! — парировал дон Лотарио.

— Это верно! Как я могла забыть об этом! — сказала Тереза. — Ну, вот мы и пришли. Прощайте, сударь!

Она высвободила свою руку и позвонила. Дверь открылась, и она исчезла.

Лотарио в задумчивости стоял возле ее дома. Это приключение оказалось совсем иного рода, чем он предполагал. Во всяком случае, оно было необычным, как необычной была и сама молодая женщина. Ему не терпелось продолжить начавшееся знакомство, кое-что разузнать об этой таинственной Терезе. Завтра нужно расспросить аббата Лагиде. Впрочем, стоит ли посвящать его в эту тайну? Ведь Тереза отказалась продолжить знакомство с ним через аббата. Не было ли в этом намека? В конце концов Лотарио отмел все сомнения. Он решил просить совета у Лагиде, который был рекомендован ему как советчик и старший друг.

— Вот уж действительно история! — сказал он наконец и улыбнулся, довольный собой.

Затем плотнее запахнул плащ и отправился домой.

XIV. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

В доме на Итальянском бульваре, за которым столь внимательно наблюдал господин де Лупер, в тот вечер и в самом деле собралось небольшое общество. Это были те самые подруги, которые не порвали отношений с баронессой Данглар, после того как ее супруг, один из первых банкиров Франции, разорился и по примеру своей дочери бежал. Тогда баронесса на несколько месяцев покинула Париж, но жизнь вне столицы была ей, истинной парижанке, невыносима. Она вернулась и, владея значительным состоянием, которого не коснулось банкротство мужа, без труда вновь зажила на широкую ногу. Отыскались некоторые старые друзья, и с каждым новым вечером, когда баронесса принимала, салоны ее особняка становились все многолюд-

Лишь один из прежних друзей, самый близкий, перестал бывать у баронессы. Это знакомый нам Люсьен Дебрэ, секретарь министерства внутренних дел, — тот самый Дебрэ, что вечером находился в Пале-Рояле вместе с Шато-Рено и Бошаном. Раньше он ежедневно наносил визиты Дангларам. В глазах всего парижского общества он был тем другом, который пользуется особой благосклонностью хозяйки дома, возможно, даже ее любовником. Вместе с баронессой он, используя ее личные средства, легко извлекал из биржевых операций немалые доходы. Как секретарь министерства, он всегда был в курсе самых последних новостей и, удачно играя на бирже, неизменно выигрывал. Выигрыш компаньоны делили поровну. Потом, вероятно, поползли какие-то подозрительные слухи, а у Люсьена Дебрэ оказалось достаточно капитала, чтобы заниматься биржевыми спекуляциями в одиночку. Незадолго до того, как баронесса покинула Париж, Дебрэ расплатился с ней сполна. Это было сугубо деловое прощание, и к постигшему ее большому несчастью — потере мужа и дочери — добавилось едва ли не большее: ей пришлось убедиться в бессердечии и холодности человека, которого она считала искренним другом и возлюбленным.

С тех пор минуло несколько лет, и баронесса утешилась, как может утешиться женщина, которая еще владеет миллионами, умна и по-прежнему привлекательна. Будь она вдовой, у нее не было бы недостатка в женихах. Но она не была разведена с мужем, хотя, вероятно, желала этого. Ей ничего не было о нем известно, если не считать, что вскоре после исчезновения из Парижа барона видели в Риме. О своей дочери она тоже не знала ничего определенного. Ходили слухи, что Эжени Данглар избрала карьеру певицы, выступала под чужим именем и имела в Италии шумный успех.

Баронесса была радушной хозяйкой, однако гости, учитывая ее длительное нездоровье, решили разъехаться ранее обычного: первые приглашенные покинули особняк в два часа ночи.

Самые близкие знакомые задержались еще на четверть часа. Разговор зашел о процессе Луи Наполеона.

— Не люблю я этих волнений, — промолвила дама с добродушным лицом. — Всегда неприятно, когда видишь и слышишь, как пытаются очернить и обвинить подсудимого.

— Это, конечно, верно, — заметила другая, очень бледная дама. — Но на меня подобное волнение оказывает в некотором роде благотворное действие. Я смотрю на эти публичные судебные заседания как на своеобразный театр. Какие пикантные сцены разыгрываются там время от времени! Я не имею в виду политические процессы, обычно они очень сухи. Но вспомните хотя бы о заседании, на котором лжекнязь Кавальканти объявил, что господин де Вильфор — его отец!

— Тсс! — прошептал какой-то господин. — Госпожа Данглар рядом, а этот Кавальканти едва не стал ее зятем!

До баронессы, вероятно, долетели обрывки разговора — она отошла на несколько шагов.

— Об этом я как-то не подумала, — продолжала бледная дама. — Но теперь баронесса нас не слышит. Так вот, разве подобное волнует, даже потрясает меньше, нежели какая-нибудь сцена в театре? Если не ошибаюсь, госпожа Данглар сама присутствовала при этом и даже упала в обморок. Ну в самом деле, она испытывала особый интерес к человеку, который выдавал себя за князя и чуть было не добился руки Эжени. Впрочем, это дело прошлое.

При этом на лице у нее промелькнула гримаса, и на лицах остальных женщин тоже появилась многозначительная мина. Что и говорить, гости не слишком уважали хозяйку дома.

— Однако я немного устала! — услышали они теперь голос баронессы. Это означало, что пора прощаться. Присутствующие обступили госпожу Данглар. Она и в самом деле была очень бледна. Гости заторопились.

Салон опустел. Баронесса вернулась в свою комнату. Бледность еще не сошла с ее лица. Она распорядилась, чтобы ей помогли переодеться и оставили одну. Горничная все исполнила и вышла.

Госпожа Данглар сидела, подперев голову рукой, и казалось, глубоко задумалась. Временами из ее груди вырывался тихий вздох. Потом она попробовала почитать, но вскоре отложила книгу.

Раздался негромкий стук в дверь. Это был знак, что горничная хочет ей что-то сказать. Она крикнула:

— Войдите! Боже мой, я же сказала, чтобы меня оставили в покое! Что случилось?

— Только что, госпожа, мне вручили одну визитную карточку с настоятельной просьбой передать ее вам.

Баронесса, неприятно удивленная, взяла карточку и поднесла ее к свету. Внезапно она вздрогнула, карточка едва не выпала у нее из рук, однако судорожно сжатые пальцы удержали ее уголок.

— Проводите этого господина в будуар, — едва слышно приказала она. — Я буду говорить с ним наедине.

Горничная удалилась. Госпожа Данглар вскочила. Казалось, ей не хватает воздуха, нечем дышать. Она прижала руку к груди и сделала несколько шагов по комнате.

— Боже мой, что это? — простонала баронесса и еще раз бросила взгляд на карточку.

Там было написано следующее:

«Барон де Лупер желает говорить с госпожой Данглар по делу, касающемуся лжекнязя Кавальканти. Он надеется, что сможет сообщить баронессе важные сведения».

— Лупер? Кто этот барон Лупер? Никогда о нем не слышала, — прошептала баронесса. — Мужайся, мое бедное сердце, время страданий еще не миновало!

Она взяла небольшой флакончик, открыла его, поднесла к носу и сделала несколько энергичных вдохов. Там, по-видимому, находилась некая ароматическая соль, так как на щеках баронессы вновь появился легкий румянец. Решительной походкой она прошла через смежную комнату и открыла дверь в свой будуар.

Горничная успела зажечь там всего одну свечу. Небольшое помещение, отделанное с такой изысканной роскошью, какую парижанки умеют придавать комнатам для приема самых близких друзей, было слабо освещено. Госпожа Данглар вошла и закрыла за собой дверь.

В кресле, небрежно развалясь, скрестив ноги, сидел неизвестный человек. В одной руке он держал шляпу, а в другой — трость, концом которой выводил на ковре какие-то замысловатые фигуры. При появлении баронессы он встал и поклонился. Госпожа Данглар окинула его быстрым испытующим взглядом, не в силах полностью подавить страх. Однако не узнала его. В глаза ей бросились прежде всего черный парик и темные усы незнакомца. Держался он легко и непринужденно, не испытывая ни малейшего смущения.

— Слушаю вас, сударь, — сказала баронесса. — Вы пришли по делу, которое меня интересует, и хотя я пока не догадываюсь, какие важные сведения вы намерены сообщить мне в этой связи…

— К чему эта официальность, мамочка? — прервал ее незнакомец. — Я явился собственной персоной, потому что, разумеется, могу сообщить вам наиважнейшие сведения. Я — Андреа Кавальканти, который некогда едва не удостоился чести стать вашим зятем, но как сын, конечно же, ближе вашему сердцу.

Первыми же словами, произнесенными его грубым и неприятным голосом, госпожа Данглар была сражена и невольно опустилась на стул. Теперь она поднесла к глазам платок. Она была близка к обмороку. Такой встречи баронесса не ожидала!

— Вы, кажется, удивлены, мамочка? — продолжал Лупер. — Надеюсь, это приятное удивление. Разве вы никогда не испытывали желания с любовью взглянуть на собственного ребенка — единственного, кто не покинул вас, когда все остальные бросили?

Последние слова были сказаны настолько фальшиво-сентиментальным тоном, что не могли не вызвать улыбку у всякого здравомыслящего человека. Однако госпоже Данглар было не до улыбок. Этот грубый человек, которого она уже тогда с неприязнью принимала в своем доме, человек, разоблаченный впоследствии как беглый каторжник, вор и убийца, — этот человек был ее сыном, плодом ее преступной связи с господином де Вильфором! Этот человек — ее ребенок, которого она считала мертвым с момента его рождения и о существовании которого впервые узнала на том ужасном судебном заседании!

— Но откуда вам известно, что я — ваша мать?!

— Вы правы, сударыня! — спокойно ответил Лупер. — Прежде всего необходимо уточнить факты. Где я появился на свет, вам известно не хуже меня. Но вы не знаете, что случилось со мной после. Я тоже узнал об этом лишь в тюрьме от моего бывшего приемного отца Бертуччо, который тем временем стал управляющим у графа Монте-Кристо. Этот корсиканец Бертуччо, которого вы, пожалуй, никогда не видели, да, наверное, и не слышали о таком, был заклятым врагом господина де Вильфора, моего настоящего отца. Господин де Вильфор приговорил к расстрелу брата Бертуччо за его бонапартистский образ мыслей, и Бертуччо поклялся убить моего будущего отца. В то время де Вильфор еще не был моим отцом. Бертуччо отправился в Париж и узнал, что господин королевский прокурор поселился в Отейле, в часе езды от Парижа, и частенько навещает небольшой домик, где живет молодая дама. Этой дамой были вы, мамочка! Господин де Вильфор имел также обыкновение временами спускаться в сад и прогуливаться там около получаса. На этом корсиканец и построил план мести. Однажды ночью господин де Вильфор появился в саду с небольшим ящиком в руках. Бертуччо уже подстерегал его. Он видел, как господин де Вильфор закопал ящик, и нанес ему удар кинжалом. Королевский прокурор рухнул наземь. Бертуччо посчитал его мертвым. Он не сомневался, что в ящике сокровища, откопал его и, прихватив свою добычу, скрылся. Этому обстоятельству я и обязан своей жизнью, мамочка!

В этом месте сын выдержал небольшую прочувствованную паузу, поднеся к глазам носовой платок. Госпожа Данглар сидела безмолвно и неподвижно, словно статуя. Она еще не ведала этих тайн.

— Когда Бертуччо открыл ящик, — продолжал Лупер, — то вместо драгоценностей обнаружил в нем младенца. Он был немного обескуражен этим обстоятельством, однако осмотрел ребенка, и поскольку ему показалось, что малютка еще жив, он принялся вдувать ему в легкие воздух и растирать его до тех пор, пока ребенок не вскрикнул. Затем отнес его в Воспитательный дом. Этим малышом был, конечно же, я! Потом Бертуччо вернулся на Корсику и рассказал приключившуюся с ним историю своей сестре. По прошествии нескольких месяцев та отправилась в Париж. Предъявив неопровержимые доказательства своего права на ребенка, которые Бертуччо сохранил, она вытребовала меня из Воспитательного дома и привезла на Корсику, где мне дали имя Бенедетто.

Я мог бы вырасти достойным, порядочным человеком, способным доставлять радость своим родителям, если бы они впоследствии вновь обрели своего сына. По крайней мере Бертуччо и его сестра не жалели ничего, чтобы воспитать меня благоразумным. Вся вина лежала только на мне самом или, может быть, на тех необычайных обстоятельствах, при которых я появился на свет. Короче говоря, я вырос незаурядным парнем. Иными словами, мне пришлось бежать, чтобы уклониться от слишком близкого знакомства с корсиканской полицией, и вскоре я попал в компанию, которая приняла меня с распростертыми объятиями и ввела в еще более достойное общество: я попал на галеры. Там я свел дружбу с другим каторжником, неким Кадруссом.

Вместе с ним я бежал; и вот теперь, мамочка, начинается еще один, совершенно необычный период моей жизни, который вы отчасти, но только отчасти, знаете и который мне самому до сих пор не вполне ясен, — я имею в виду период моего знакомства с графом Монте-Кристо.

Лупер снова прервал свой рассказ, ожидая, очевидно, что баронесса вымолвит хоть слово. Но этого не произошло: госпожа Данглар все еще была близка к оцепенению.

— Черт его знает, какие намерения в отношении меня были у этого Монте-Кристо, — продолжал Лупер. — Словом, меня позвали к нему, и он сказал мне, что я встречу своего отца, маркиза Кавальканти. Он отрекомендовал мне его как очень состоятельного человека, чему я был весьма рад. Однако вскоре обнаружил, что этот «отец» не является моим отцом и прекрасно осведомлен, что я не его сын. Монте-Кристо поручил ему сыграть роль отца, так же как мне — роль сына.

Я согласился, ибо граф дал мне столько денег, сколько мне требовалось; к тому же у него в руках была моя тайна. В своем доме в Отейле Монте-Кристо впервые более коротко свел меня с вашим семейством — вы знаете, когда он говорил об истории, разыгравшейся в его комнате. Тогда мне еще не было известно, на что он намекал. Но граф, вероятно, знал все. Наверное, Бертуччо, ставший тем временем его управляющим, сообщил ему все подробности этого дела.

Одним словом, меня считали князем, и господин Данглар почувствовал ко мне или к моим мнимым богатствам необычайную симпатию. И не успел я опомниться, как стал женихом вашей дочери. Еще немного, и я бы женился на собственной сестре. Но произошло непредвиденное. Кадрусс, бежавший со мной с галер, разыскал меня в Париже. На всякий случай мне следовало избавиться от человека, который мог все испортить. Он собирался ограбить дом графа. Я не имел ничего против, надеясь, что граф его схватит, а возможно, и убьет. Но получилось иначе. Кадрусс покинул дом графа невредимым, и тогда я его заколол. Для вас, мамочка, я не делаю из этого тайны.

Произнося эти слова, Лупер так понизил голос, что его было едва слышно. Баронесса содрогнулась от отвращения. Вероятно, силы бы вновь оставили ее, но ужас этой сцены заставлял ее держаться.

— Я потом часто ломал голову: кто мог меня выдать? — продолжал Лупер. — Кроме графа и Бертуччо, моя тайна никому не была известна. Сам граф, я думаю, не видел убийства Кадрусса. А если и видел — какой смысл ему было портить всю затею? Он сделал меня князем, давал деньги, помогал мне войти в высшее общество. Тем не менее иногда я подозревал в предательстве именно его. Словом, вы помните, что полицейские агенты явились в ту минуту, когда я собирался подписать контракт, который должен был сделать меня мужем мадемуазель Эжени. Мне удалось скрыться, но ненадолго. После того как я странным образом еще раз встретился с мадемуазель Эжени в гостинице близлежащего города, меня схватили судебные приставы и доставили в Париж.

Все же я не считал себя пропащим. Граф Монте-Кристо послал ко мне Бертуччо и приказал добиться для меня некоторых послаблений. Поэтому я был твердо уверен, что именно граф является моим отцом. Но потом Бертуччо открыл мне всю правду. Я узнал, что тот самый королевский прокурор, который должен быть моим обвинителем, — мой отец. Поскольку он в свое время собирался убить меня сразу после моего появления на свет, я, скажу откровенно, считал, что мне нечего щадить его самого. Вы помните, мамочка, как я заявил ему прямо в лицо, что он — мой отец, а я — плод его незаконной связи.

Благодаря этому я оказался в большом выигрыше. Процесс отложили. У меня появилась надежда бежать и восстановить свою репутацию. Между тем единственный свидетель, который мог выступить против меня, — граф Монте-Кристо — уехал из Парижа. Теперь я решительно отрицал все то, в чем прежде признавался, так как верил, что граф — мой отец и в любом случае спасет меня. Я отрицал убийство Кадрусса, и собрать улик против меня не смогли. Режим моего заключения был смягчен. Я получил четыре тысячи франков (подозреваю, что от вас, мамочка) и с их помощью без труда подкупил охрану и бежал. Я снова стал свободен.

Клянусо вам, сударыня, сейчас я вознамерился вести честную жизнь. Как видите, я изменил свой внешний облик и решил переделать внутренний. Я бережно расходую деньги, принял имя барона де Лупера и довольствуюсь спекуляциями на бирже и игрой — двумя занятиями, которыми живут многие порядочные люди. Вот каков я на сегодняшний день!

А теперь самое главное! После того как я узнал, что господин де Вильфор был моим отцом, у меня в памяти всплыла сцена, которую граф Монте-Кристо разыграл тогда с вами в спальне и в саду купленного им дома в Отейле. Я вспомнил ваше волнение; впоследствии, когда я уже стал бароном де Лупером, я слышал, что тогда на судебном заседании вы упали в обморок, — так вот, я навел справки в Отейле и узнал, что в злополучном доме жила в то время дама, которая теперь носит титул баронессы Данглар. Мне стало ясно, что моей матерью не мог быть никто, кроме вас! Как глубоко обрадовало и тронуло меня это открытие! Женщина, покинутая своим мужем и своей дочерью! Ах, мамочка, разве нет Божьего промысла в том, что вы нашли меня именно в тот момент, когда лишились супруга и дочери?!

Вновь наступила прочувствованная пауза, вновь Лупер поднес к глазам платок, а госпожа Данглар продолжала сидеть в полной неподвижности и смотрела на сына как на призрака.

— Вы спросите меня, почему я не прислушался к голосу своего сердца и не разыскал вас раньше? — продолжал барон. — Я охотно сделал бы это. Но вначале я не был уверен в истинности того, что узнал, потом вы уезжали, и я не успел до конца навести справки в Отейле. Кроме того, мне хотелось предстать перед вами порядочным, честным человеком. Вы не можете не понять это чувство. Однако больше я не в силах был противиться велению сердца. Я должен был вас разыскать, должен был вас видеть. А вы, вы не скажете мне ни слова?

Ни слова! Госпожа Данглар не покидала своего кресла, рядом с которым находился небольшой стол. Казалось, она вот-вот упадет. Баронесса ухватилась рукой за столик, удер-жалась и наконец подперла свою тяжелую голову правой рукой, а левой схватилась за сердце. Лупер сделал попытку поддержать ее, но она так повелительно вытянула левую руку, как бы отстраняя его, что он в замешательстве вынужден был вновь опуститься на свое место.

Повисло долгое молчание. Кто знает, какая борьба происходила в эту минуту в душе госпожи Данглар, кто в силах описать эту борьбу? Столик, на который она опиралась, и свеча, стоявшая на нем, дрожали.

— Сударь, — промолвила она наконец еле слышно, не поднимая глаз на Лупера, — вы сами признаете, что стали разбойником и убийцей. Не требуйте, чтобы я признала в вас сына — ни перед людьми, ни в своем сердце! Мое сердце переполнено не любовью, а отвращением к вам! Но я скажу вам только одно, я обязана сказать.

Одно время вы считали графа Монте-Кристо своим благодетелем, даже своим отцом. Вы верили, что обязаны ему своим спасением. Может быть! Но вы были не чем иным, как игрушкой в его руках. Я не знаю, каким образом этот ужасный, этот загадочный человек проник во все наши тайны. Но он узнал их, он воспользовался ими, чтобы отомстить моему мужу, Данглару, которому он поклялся отплатить злом, и одновременно нанести удар ненавистному де Вильфору. Поэтому он выбрал галерного каторжника и сделал его князем, поэтому он ввел вас в наше семейство, околдовал моего мужа, положение которого знал, а в алчности уже убедился, — и все это лишь для того, чтобы скомпрометировать нас в глазах всего общества, опозорить навсегда имя Данглара. Именно он — в этом я больше не сомневаюсь, — именно он предал вас, донес на вас в полицию, причем так удачно выбрал время, что полицейские власти явились прямо к нам в салон, в поисках вас им пришлось пробираться сквозь толпу собравшихся гостей. Графу вы не обязаны ничем! Все, что он сделал для вас, он сделал для осуществления своей мести, а вас избрал ее орудием. Знал он и то, что вы убили Кадрусса, — в этом нет никаких сомнений!

— Дьявольщина! — вскричал Лупер. — Что, если это правда! Об этом я как-то не подумал! Но что, черт побери, граф имеет против господина Данглара и моего отца?

— Я узнала об этом позже, по слухам, и мне пришлось самой доискиваться до сути дела, — ответила госпожаДанглар также едва слышно. — В свое время, в Марселе, де Вильфор по доносу моего мужа отправил графа в тюрьму.Тогда граф был еще простым моряком, и Данглар примернотем же — лучше бы ему оставаться таким на веки вечные!

— Значит, именно ненависть к Данглару, ненависть к господину де Вильфору, моему отцу, побудила графа…

— …превратить вас из каторжника вначале в князя, а потом из князя снова в преступника, — чуть ли не шепотом закончила баронесса. — Ослепление моего мужа ифинансовые затруднения, которые он уже тогда испытывал и из которых рассчитывал выбраться с помощью вашего мнимого состояния, благоприятствовали плану графа. Иначе до такого никогда, пожалуй, не дошло бы!

— Этот Монте-Кристо — черт побери! — я считал его своим добрым другом! — воскликнул барон, возвращаясь к прежним своим мыслям. — Но если дело обстоит так, я поговорил бы с ним по-своему! Черт возьми! — вскричал он, вскакивая с кресла. — Если встречу графа, ему не поздоровится!

Госпожа Данглар бросила на него испуганный взгляд, потом, дрожа, вновь отвела глаза.

— Оставьте графа! — тихо сказала она. — Кто знает, где он теперь, может быть, его месть была справедливой. Скажите лучше, зачем вы пришли. Знаю, ко мне вас привела не сыновняя любовь!

— В самом деле? — удивился Лупер. — Впрочем, вы, пожалуй, правы, мамочка! Если это и не любовь, то, во всяком случае, доверие, какое сын должен питать к своей матери. Я пришел излить вам душу. Видите ли, мамочка, это чертовски трудно — честно прожить жизнь, даже если спекулируешь на бирже и играешь по-крупному. Сегодня вечером случай свел меня с несколькими господами, настоящими аристократами, и я проиграл все, что имел. У Шато-Рено и Дебрэ хватило бесстыдства отказать мне в ссуде! Ладно, они еще пожалеют об этом!