Властелин мира

В дом француз, однако, не вошел. Он остановился у того самого окна, возле которого только что стоял дон Лотарио, затем крадучись обошел вокруг павильона и вернулся на прежнее место. И только потом взялся за дверную ручку. Но дверь, по-видимому, была заперта изнутри.

Следовательно, Ратура не ждали. Так что же ему было здесь нужно? Может быть, он выслеживает Терезу?

Ревность, кольнувшая вначале дона Лотарио, уступила место жгучему любопытству. Ратура он видел плохо — различал только очертания его фигуры. Но что это и в самом деле Ратур, испанец уже успел убедиться.

Теперь Ратур возился с окном: нажал на створки, пытаясь открыть окно, но безуспешно; в конце концов он, как показалось дону Лотарио, вытащил из кармана какой-то инструмент, почти бесшумно вырезал в стекле отверстие, просунул туда руку и открыл шпингалет изнутри.

Все это выглядело так загадочно, так таинственно, что дон Лотарио, затаив дыхание, следил за каждым движением француза. Ратур влез в открытое окно. Тогда дон Лотарио вновь приблизился к окну, намереваясь понаблюдать за его действиями.

Ратур бесшумно миновал прихожую и через открытую дверь заглянул в комнату Терезы, как раз прекратившей музицировать. Лишь временами молодой испанец слышал доносившиеся из ее комнаты приглушенные сбивчивые аккорды, как если бы их брали в мечтательной рассеянности.

Ратур шагнул в комнату Терезы. В следующее мгновение и дон Лотарио проник через открытое окно в прихожую и затаился у порога, где только что стоял француз.

— Ради Бога, не пугайтесь, мадемуазель Тереза! Тысяча извинений! — воскликнул француз.

Дон Лотарио видел, как испуганно отшатнулась Тереза при появлении незваного гостя.

— Вы, господин де Ратур? Вы один? А где же граф? Как вы сюда попали? Ведь дверь заперта!

— Нет, мадемуазель, дверь была открыта! — солгал Ратур. — Я решил, что граф у вас. Еще раз прошу прощения! Если вам будет угодно, я тотчас же удалюсь… я вижу, что вы одни…

— Я вынуждена просить вас оставить меня! — твердо сказала Тереза.

— Дорогая мадемуазель Тереза… милая Тереза, если вы настаиваете, я уйду! — вскричал француз. — Но не может быть, чтобы вы хотели этого! Нет, нет, не верю! Мне так много нужно вам сказать! Я с таким нетерпением ждал случая остаться с вами наедине! О Тереза, как глубоко вы ранили мне сердце, когда отвергли мое предложение!

— Оставьте меня, господин де Ратур! Немедленно оставьте! — воскликнула Тереза. — Здесь не место говорить об этом. Вы просто забываете о приличиях! Уходите… иначе…

От волнения у Терезы подкашивались ноги, и она опустилась на софу.

— О, вам угодно обманывать меня, мой ангел! — вскричал Ратур. — Я ведь вижу, в вас говорит девичья стыдливость! А ваше сердце подсказывает вам другое! Вы не можете отвергнуть меня! Так зачем вы себя мучаете? Почему не признаетесь, что любите меня? Я один услышу ваше признание и буду счастлив.

Он опустился перед девушкой на колени и взял ее за руки. Тереза попыталась встать, но Ратур помешал ей. Она попробовала высвободить руки, но он держал их крепко и не думал отпускать. В этот миг Лотарио заметил, что француз тайком вынимает из кармана флакон. Вероятно, какая-нибудь усыпляющая жидкость. Молодой человек приготовился в любую секунду броситься на негодяя.

— Обожаемая Тереза! Я знаю, что вы любите меня! — торжествующе произнес Ратур. — Знаю, и это наполняет мою душу безграничным счастьем! За одно такое мгновение я не пожалел бы миллионов! Почему вы сказали графу, что равнодушны ко мне? Признаю, я был не прав, мне следовало обратиться прямо к вам. В любви посредники не нужны!

Он привлек ее к себе. Казалось, Тереза уже не в силах защищаться. Ратур сел рядом и обхватил слабую девушку своими крепкими руками.

В отчаянии Тереза все же сумела оттолкнуть его и вырваться. Она попыталась убежать, но француз задержал ее.

— Лотарио, спаси меня! — не помня себя, воскликнула Тереза. — Ах, Лотарио!

На этот раз Ратур обозлился и схватил ее уже по-настоящему. Но в этот миг перед ним вырос дон Лотарио. Его кулак опустился на череп француза с такой силой, что тот с глухим стоном рухнул на софу. Злополучный флакон упал на пол.

— Негодяй! Подлый негодяй! — с трудом подбирая слова, вскричал дон Лотарио. — Прочь отсюда, мерзавец, или я убью тебя!

Но Ратур в самом деле потерял сознание и неподвижно лежал на софе. Тереза тоже была без чувств; дон Лотарио едва успел подхватить ее и осторожно опустил в кресло.

Так и стоял он перед Терезой и Ратуром — стоял, не помня себя от счастья, чувствуя себя на седьмом небе. Одно это мгновение раскрыло ему тайну, которая не давала ему покоя: он понял наконец, что творилось в сердце его любимой. Разве в минуту отчаяния вырвалось бы у нее его имя, если бы она не любила его всей душой, если бы ее сердце не было целиком и полностью отдано ему?

Должно быть, он действительно нанес французу сильный удар, ибо Ратур никак не приходил в сознание. Тереза по-прежнему недвижимо лежала в кресле, куда поместил ее молодой испанец. Воспользовавшись временной передышкой, дон Лотарио распахнул окно, чтобы впустить свежий воздух. Затем поднял с пола флакон, осторожно понюхал и, убедившись, что не ошибся в своих предположениях, сунул в карман.

Первой очнулась Тереза. Она открыла глаза и взглянула на дона Лотарио с выражением радостной неожиданности и совершенно очаровательного смущения. Она попыталась подняться.

— Сидите, сидите! — остановил ее дон Лотарио. — После всего, что вы пережили, вам нужно немного отдохнуть!

Наконец пришел в себя и Ратур. Едва он увидел молодого испанца, как к нему мгновенно вернулись жизненные силы. Он тут же все вспомнил. Через секунду он был на ногах, яростно глядя на юношу. А дон Лотарио смотрел на француза с величайшим хладнокровием.

— Так это были вы! — в бешенстве вскричал Ратур. — Даром вам это не пройдет!

— Вы негодяй! — презрительно бросил дон Лотарио. — Убирайтесь отсюда! Вам известно, почему я молчал. Вы обманули меня. Теперь мое терпение иссякло. Ваше время кончилось!

— И ваше тоже! — прорычал Ратур, вне себя от злости. — Так вот, голубушка, — он обернулся к Терезе, — отчего вы разыгрывали из себя недотрогу! Вы поджидали здесь этого вертопраха! На вашем месте я постыдился бы делить его благосклонность с какой-то певицей!

— Еще одно слово, и я убью вас! — воскликнул дон Лотарио громовым голосом. — Уходите отсюда! Уезжайте из Берлина!

— Хорошо, я уйду, но уезжать из Берлина — как бы не так! — насмешливо сказал Ратур. — Берегитесь, дон Лотарио! Пожалуй, ваше время кончится раньше моего. И остерегайтесь распускать язык. Вы меня знаете…

Он схватил плащ и шляпу и, бросив яростный взгляд на дона Лотарио и Терезу, поспешно вышел из комнаты, а затем, рывком распахнув входную дверь, и из дома.

С его уходом наступила одна из тех минут, которые трудно описать словами — их нужно обязательно пережить самому. В комнате, где только что звучали резкие слова ссорящихся, внезапно повисла полная тишина. В распахнутые окна врывался свежий вечерний воздух. Тереза сидела в кресле, с благодарностью и любовью глядя на дона Лотарио, а он, возбужденный недавним объяснением, все еще смотрел вслед Ратуру. Потом он повернулся к Терезе, прочел в ее глазах любовь и нежность, и выражение его лица мгновенно изменилось. Он невольно опустился перед ней на колени, взял ее за руку и, склонив голову, прикоснулся к ней губами.

— Тереза, — сказал он едва слышно, — вы доставили мне столько мучений, сделали меня таким несчастным!

— Это ваша вина, дон Лотарио, — мягко возразила Тереза. — Вы сами тому причиной!

— Почему же вы не сказали мне ни одного ласкового слова, чтобы вселить в меня надежду? Ведь вы знали, что я люблю вас!

— Нет, дон Лотарио, не знала. Я думала, вы одарили меня мимолетной благосклонностью, намеревались играть с моим чувством, как с чувствами, какие питают к вам госпожа Моррель и некая певица!

— Госпожа Моррель? Донна Эухения? — вскричал пораженный Лотарио. — О чем вы? У меня и в мыслях не было сказать этим дамам хоть одно слово, даже отдаленно намекающее на любовь!

— Не обманывайте меня, дон Лотарио, умоляю вас! — с горечью сказала Тереза. — Второго такого несчастья я не перенесу! Не играйте с моим сердцем! Вашей измены я не переживу! Вы уже обманывали меня, и не раз! Уверяли, что целиком поглощены своими занятиями и якобы поэтому были у нас редким гостем, а сами проводили время за карточным столом и заводили интрижки с другими женщинами. Добивались руки госпожи Моррель и афишировали свою связь с донной Эухенией. И вы еще думаете, что я не была несчастна — я, которая наконец вновь полюбила человека, а потом принуждена была сознаться себе, что мой выбор пал на недостойного?

— Позвольте, Тереза! Я отказываюсь верить своим ушам! — воскликнул дон Лотарио. — Откуда у вас подобные фантазии?

— Все это рассказал нам Ратур! — со слезами ответила девушка.

— Ратур? Снова этот негодяй! Мало того что он обманул меня, так он обманул и вас! Я призвал бы этого мерзавца к ответу, но это дело правосудия. Он подлый лжец, Тереза! А теперь узнайте всю правду и постарайтесь не упустить ни слова из того, что я скажу!

И он красочно описал состояние своей души с тех самых пор, как познакомился с Терезой, свое знакомство с Рату-ром, с донной Эухенией, свои отношения с госпожой Моррель. Тереза слушала его с явным нетерпением. С каждой минутой лицо ее все больше прояснялось, изменялось все ее существо. Казалось, это уже совершенно другой человек.

— Как? — вскричала она. — Вы знали, что Ратур преступник, и молчали?

— Я не мог сказать это, Тереза, не смел, и вот почему, — ответил Лотарио. — Он явился ко мне и сказал, что вы его любите, что его долг — исцелить ваше сердце, что своими разоблачениями я сделаю вас обоих несчастными. Я был вынужден молчать — молчать ради вас, Тереза! Отсюда и мое дурное настроение, и мое недовольство!

— О, дон Лотарио, теперь я вижу, что сердце не обмануло меня! Недаром меня влекло к вам! — с восторгом воскликнула Тереза. — Тот, кто сумел до такой степени держать себя в руках, неспособен на низость. Ратур обманывал меня. Ах, дон Лотарио, мы бы давно могли быть счастливы, не будь этого негодяя…

Тем временем Ратур быстрым шагом направился к главному зданию и, подойдя, остановился в раздумье. Стоял он довольно долго, ибо не так легко было найти лазейку из лабиринта опасностей, в который завела его собственная алчность. Наконец решение созрело. Он вошел в дом и поспешил прямо к графу.

— Господин граф, — вскричал Ратур с наигранным негодованием, хотя отчасти он и в самом деле был возбужден и раздражен случившимся, — простите, если я нарушил ваше уединение. Но это мой последний визит в ваш дом. Мы с вами подло обмануты, обмануты девицей, которая ловко разыгрывала добродетельную особу и в то же время не считала зазорным тайно встречаться с неким человеком. Любая другая на ее месте держалась бы от него подальше, чтобы не запятнать своей чести!

Граф вскочил и в ужасе уставился на француза.

— Да, да, именно так! — с горечью продолжал Ратур. — Выслушайте, что я вам сейчас расскажу, и судите сами. Признаюсь, я поступил не совсем правильно. Не удовлетворившись ответом, который вы дали мне со слов Терезы, обеспокоенный и сгорающий от страстной любви, я вознамерился сам объясниться с ней. Я пришел сегодня вечером и услышал, что вы у себя в кабинете, а Тереза — в павильоне. Обстоятельства показались мне благоприятными. Пусть любовь послужит оправданием моей дерзости, но я рискнул направиться прямо в павильон. Двери были закрыты, но внутри слышались голоса, женский и мужской: Терезы и некоего мужчины, как будто бы знакомого. Мучимый беспокойством и ревностью, я решил разобраться во всем, выдавил в окне стекло и проник в павильон. Я увидел Терезу в объятиях дона Лотарио… Дальше я не нахожу слов, господин граф! Вот так эта девушка обманула и вас, и меня.

Делала вид, что живет воспоминаниями о прежнем возлюбленном, а сама разделила благосклонность какого-то игрока и авантюриста с обыкновенными девками и певицей, а может быть, и с госпожой Моррель! Предоставляю вам самому судить обо всем этом… Меня заметили и, вероятно, попытаются наговорить вам небылиц, если у этой парочки хватит наглости — в чем я почти уверен — и сейчас еще продолжать свою преступную игру, в надежде, что я скрою свое негодование и удалюсь. Но я не смог так поступить. Вам по крайней мере я хотел сказать всю правду, чтобы вы могли принять меры!

— Это невозможно, невозможно! — вскричал в ужасе старый граф. — Что она любит дона Лотарио, мне было известно, но чтобы она могла зайти так далеко… нет, это невозможно!

— В таком случае убедитесь сами! — воскликнул Ратур. — Мне жаль, весьма жаль, господин граф, но все это я рассказал только ради вас! Я ценю и уважаю вас, люблю вас как отца и глубоко сожалею, что вашей добротой воспользовались, чтобы обмануть вас! В ваш дом я больше не вернусь! Прощайте! Поступайте так, как считаете нужным!

Граф продолжал стоять словно пораженный громом. Казалось, он не в состоянии поверить этому чудовищному обвинению. Его бил озноб, он то садился, то вновь вставал: видимо, пытался взять себя в руки. Наконец он собрался с духом и почти с юношеской энергией и поспешностью направился через парк к павильону.

Ратур прекрасно понимал, какое объяснение последует за той сценой. Он предвидел, что граф застанет влюбленных в ситуации, которая убедит его в правдивости возведенной на них напраслины. Так и случилось Когда запыхавшийся граф вошел в комнату, дон Лотарио и Тереза держали друг друга в объятьях, забыв обо всем на свете.

— Подлец! — вскричал граф изменившимся голосом. — Подлец, вы обманули меня! Вы втерлись ко мне в доверие, чтобы соблазнить Терезу! Прочь, прочь с моих глаз! И вы тоже хороши, Тереза! От вас я никак не ожидал ничего подобного!

Дон Лотарио и Тереза вскочили с софы, испуганные и смущенные.

— Ратур оклеветал нас! — воскликнул Лотарио. — Выслушайте всю правду, господин граф! Этот Ратур обманул и вас, и меня, и Терезу!

— Он прав, дорогой отец, этот негодяй обманул нас всех! — вмешалась Тереза. Поспешив к графу, она нежно обняла его, но он оттолкнул ее.

— Вам угодно и сейчас дурачить меня? — От обиды и возмущения на глазах у графа выступили слезы. — Стыдитесь, дон Лотарио! Как вы могли решиться соблазнить бедную девушку? А вы, Тереза! Никогда не думал, что вы так легкомысленны!

Последовали торопливые объяснения, Лотарио и Тереза говорили разом, подчас перебивая друг друга. Здесь были и клятвы, и просьбы, и обвинения по адресу Ратура. Разобраться в этой путанице оказалось невозможно. Граф был оглушен всем услышанным, но не убежден.

— Немедленно покиньте этот дом, сударь! — сказал он твердо. — Виновны вы или нет, сейчас неважно. Во всяком случае, я хочу знать наверняка, кто же меня предал. Честь Терезы требует, чтобы ее ни минуты не видели вместе с вами. Оставьте этот дом и не пытайтесь вернуться, пока я вас об этом не попрошу!

Несколько мгновений дон Лотарио боролся с собой, затем все же подавил зарождающуюся неприязнь к графу и с почтительным поклоном удалился. Всего один взгляд бросил он на Терезу, и она ответила ему тем же, однако ее взгляда оказалось достаточно, чтобы на некоторое время сделать его счастливым и сильным.

VI. СОЮЗНИКИ

Уходить Ратур не спешил. Ему не терпелось узнать, чем кончится встреча графа с доном Лотарио, поэтому он вернулся в парк, тайком последовал за графом и подслушал часть его разговора с влюбленными. В целом расчеты француза оправдались. Он видел, как ушел дон Лотарио, и наблюдал за ним, пока не убедился, что молодой испанец отправился домой. Тогда и он убрался восвояси и, несмотря на поздний час, поднялся к госпоже Моррель. Еще по дороге к дому он обратил внимание, что в ее окнах горит свет, и, естественно, заключил, что она еще не спит.

Он не ошибся. Валентина действительно сидела у стола, бледная и печальная. Она, видимо, пыталась чем-нибудь занять себя, но все валилось из рук, а на глаза навертывались слезы. При виде Ратура она в испуге вскочила.

— Успокойтесь, сударыня, и не надо вставать! — сказал француз и, пододвинув стул, бесцеремонно уселся рядом с молодой женщиной. — Мне нужно еще сегодня поговорить с вами по важному делу. Вас оно касается не меньше, чем меня!

— Я слушаю, — не без внутренней дрожи ответила Валентина.

— Французским властям, — начал Ратур, — стало известно, что я нахожусь здесь, в Берлине, причем без их согласия. Поэтому они требуют от правительства Пруссии выслать меня из страны. Утверждают, будто я участвовал в нескольких политических актах — или, как предпочитают выражаться французские власти, преступлениях, — и на этом основании требуют моей выдачи. Вся беда в том, что здесь уменя нет никого, кто мог бы за меня поручиться. Единственная, на кого я могу рассчитывать, — это вы. Надеюсь, вы не откажете мне в поддержке, сударыня?

— Конечно, — робко согласилась Валентина, ожидая, что будет дальше.

— Моего прошлого вы не знаете, — продолжал Ратур, — и знакомить вас с ним излишне. Возможно, однако, прусские власти будут интересоваться мною. Тогда вы скажете, что я еще в Париже был знаком с вашей семьей и мы нередко там виделись. Все дальнейшее, в том числе как мы встретились в тюрьме с вашим мужем, вам известно, так что кривить душой вам не придется. Ложным сведениям французских властей я вынужден противопоставить ложь во спасение, и это справедливо. Итак, мы с вашим мужем знали друг друга еще в Париже — я был тогда врачом — и часто встречались. Вы меня понимаете. Ваши показания не должны расходиться с моими. Вы скажете, как я прошу, если вас спросят?

— Да, господин де Ратур! — несмело ответила Валентина. — Хотя вся эта таинственность и то, как вы со мной обращаетесь, мне не по душе.

— Сейчас речь не об этом! — прервал ее Ратур. — Я знаю, что вы имеете ввиду. В том, что родственники вам не пишут, моей вины нет. Уехать сейчас из Берлина, чтобы вернуть вас в Париж, я не могу. И вообще, в последнее время вы стали очень скрытны, очень сдержанны со мной. Мне остается только заподозрить, что вы против меня что-то замышляете. Пусть, однако, эта неприязнь — для которой я, впрочем, не вижу причин — не вводит вас в соблазн пойти против моей воли. Скажу прямо, вам пришлось бы поплатиться за свое непослушание… вам и вашему ребенку. Запомните это!

Ратур поднялся и, не сказав больше ни слова, покинул испуганную женщину.

Он разбудил слуг и приказал не пускать к госпоже Мор-рель никого, кроме правительственных чиновников. Запретил он и выходить ей одной, без сопровождения.

Распорядившись таким образом, Ратур вышел из дому и направился на Унтер-ден-Линден. Было уже одиннадцать вечера, но гостиница «Норд» была еще открыта. Ратур поинтересовался, у себя ли донна Эухения. Ему сообщили, что она только что вернулась с придворного концерта, и назвали номер занимаемых ею апартаментов. Ратур поднялся наверх.

— Мое имя Ратур! — представился он горничной. — Мне необходимо поговорить с донной Эухенией. Передайте, что речь идет о доне Лотарио!

Горничная удалилась, и спустя немного времени Ратур уже находился в номере певицы.

Вероятно, Эухения ожидала увидеть самого дона Лотарио, но когда вошел незнакомый человек, который собирался говорить с ней о доне Лотарио, она не на шутку встревожилась, полагая, что с молодым человеком произошло несчастье.

— Простите меня за столь поздний визит, мадемуазель! — извинился Ратур. — Я должен кое-что сообщить вам, хотя вполне отдаю себе отчет в опрометчивости моего поступка. Буду краток, мадемуазель! Нас с вами обманули самым бесчестным образом! Вас — дон Лотарио, меня — мадемуазель Тереза!

Певица побледнела, однако сумела сохранить самообладание.

— Сударь, — ответила она, — у меня с доном Лотарио не такие отношения, чтобы он мог меня обмануть!

— Возможно, — согласился Ратур. — Но все же выслушайте меня!

И он начал свой рассказ, ни на миг не отрывая взгляда от собеседницы. Без сомнения, его история произвела на певицу сильное впечатление. Впрочем, Эухения еще вполне владела собой.

— Сударь, — сказала она, — даже не знаю, благодарить ли вас за эту новость. Дон Лотарио никогда не клялся мне в любви и не обязан хранить мне верность. Он вправе поступать так, как считает нужным. Странно, однако, что он скрыл от меня правду, ведь он был со мной весьма откровенен. Он признался, что мадемуазель Тереза отвергла его любовь и сделала его несчастным.

— Очень возможно! — опять согласился Ратур. — Недавно я и сам убедился, что мадемуазель Тереза — холодное и расчетливое создание. Вероятно, она отвергла дона Лотарио только затем, чтобы еще крепче привязать его к себе. Настоящая кокетка. Правда, непонятно, что' заставило дона Лотарио после этого отказа прийти к вам. Впрочем, этот испанец, с вашего позволения, тоже довольно кокетлив. Ему мало, что его любит одна женщина, — он хочет покорить всех женщин, которые встречаются на его пути. Может быть, он и сам не ожидал, что Тереза так быстро пойдет на примирение.

Под внешней сдержанностью донны Эухении таилась натура пламенная и страстная, притом во всех делах, касающихся любви, она была совершенно неискушенной и не умела как следует владеть собой. И на этот раз страсть прорвалась наружу. Ведь в конце концов она действительно поверила, что завоюет сердце дона Лотарио. Она простила ему любовь к Терезе, надеясь, что еще найдет с ним свое счастье. В последнее время эта надежда превратилась почти в уверенность. Мысль о том, что он ответит на ее чувства, уже наполняла ее счастьем, и вдруг кокетство другой женщины вновь отнимает у нее человека, которого она, донна Эухения, так пылко любит.

Однако ненависти к дону Лотарио она не питала. Ведь ревность никогда или почти никогда не обращается против того, кто дал к ней повод. Донна Эухения возненавидела не дона Лотарио, которого считала слепцом и жертвой соблазна, а Терезу. Вероятно, и Ратур не имел иного намерения, как восстановить певицу против Терезы.

— Так или иначе, сударь, — сказала донна Эухения дрожащим голосом, — я должна поблагодарить вас. То, что вы мне рассказали, не позволяет мне более видеть дона Лотарио. Впрочем, мне это и безразлично.

— Как? — вскричал Ратур, который уже убедился, с какой пылкой натурой имеет дело. — Как? Неужели вы способны примириться со страданиями обманутой любви? Что до меня, то я не таков! Я ненавижу Терезу, ненавижу и этого лицемера, дона Лотарио! Я буду мстить! А вы, вы так безразличны к этой коварной кокетке, к той, что отняла у вас человека, на которого вы имели все права?

— Никто не давал вам позволенья копаться в моей душе, сударь! Прощайте! — воскликнула певица. — Какие чувства я испытываю, намерена ли я отомстить — что вам за дело до этого?

— И вы еще спрашиваете? Я ненавижу эту обманщицу Терезу! Я не хочу ее торжества, не хочу, чтобы она взяла верх надо мной, над вами — ведь я так сочувствую вам! Я не уеду из Берлина, пока не увижу ее униженной, осыпаемой насмешками!

— Разве такое возможно? — с горечью спросила певица. — Она не оставит этого безумца Лотарио, пока он ей не надоест, а потом прогонит прочь. Во всей истории он единственный, кого можно пожалеть!

— О, я знаю, как отомстить! — воскликнул Ратур. — Она любит дона Лотарио, вне всякого сомнения. Поэтому нельзя допустить, чтобы он ей наскучил. Нужно, чтобы она потеряла его в тот миг, когда будет считать, что он привязан к ней более всего. Это явится для нее самым чувствительным, самым жестоким ударом!

— Но как этого добиться? — спросила Эухения. — Дон Лотарио всей душой любит эту девицу и по своей воле никогда с ней не расстанется.

— Предоставьте это мне! — сказал Ратур. — Давайте заключим союз для достижения общей цели! Клянусь, мы своего добьемся!

— Только мне не хотелось бы навредить дону Лотарио! — проговорила певица, уступая охватившей ее страсти. — Он никогда не обманывал меня, никогда не объяснялся мне в любви. Мне очень жаль его. Не хотелось бы, чтобы он был несчастлив!

— Для него нет большего счастья, чем расстаться с этой кокеткой, — возразил Ратур. — Сделайте первый шаг, мадемуазель! Пусть Тереза не думает, что Лотарио отдал свое сердце ей одной. Напишите ей, что с удовольствием уступаете ей поклонника, который вам надоел. Это уязвит тщеславие нашей кокетки и еще больше привяжет ее к дону Лотарио, ибо она не будет уверена в нем.

На следующий день Тереза получила письмо такого содержания:

«Мадемуазель! Может быть, Вам кажется, что Вы одержали большую победу, вновь заманив в свои сети дона Лотарио. Между тем Вы оказали мне немалую услугу. Дон Лотарио в меру своих сил лишь помогал мне разгонять скуку и уже успел надоесть. С удовольствием уступаю его Вам.

Эухения Ларганд ».

VII. ТАЙНЫЕ ЗАМЫСЛЫ

Хитрый и изворотливый Ратур надеялся по крайней мере на время посеять в душе графа Аренберга недоверие к тем объяснениям, которые тот получил от дона Лотарио, тем более что отношения, сложившиеся между ним, Ратуром, и Аренбергом, не могли не заставить графа усомниться в обвинениях Лотарио против Ратура.

Так и случилось. Душа графа была так же чиста и добра, как душа ребенка, поэтому он не принимал упреков, какими осыпала француза Тереза. У него было много больше причин подозревать дона Лотарио, нежели Ратура.

Отсюда ясно, что, выслушав на следующий день объяснения Терезы, граф встретил их настороженно, чтобы не сказать — недоверчиво. Чем дон Лотарио мог подтвердить свою правоту? Ведь очень может быть, что он обознался и Ратур совсем не тот человек! К тому же, говоря тогда с Терезой, дон Лотарио находился в таком возбуждении, что она с трудом поняла, о чем идет речь.

И вот теперь выяснилось, насколько верен был расчет Ратура, когда он посоветовал певице послать Терезе уже известное нам письмо. В сложившихся обстоятельствах даже это само по себе малозначительное послание сыграло очень важную роль. Оно попало в руки графа, и Тереза прочла его при нем. Выражение лица девушки — удивленное и расстроенное — побудило графа поинтересоваться содержанием письма, и Тереза, обещавшая, как и прежде, ничего от графа не скрывать, протянула ему конверт.

Прочитав, Аренберг покачал головой. Послание говорило не в пользу певицы, показывая ее завистливый и ревнивый нрав. Сомнительной представлялась теперь и искренность дона Лотарио. Он уверял Терезу, что с певицей его связывают чисто дружеские отношения, письмо же убеждало в том, насколько прав был свет, называя молодого испанца ее любовником. В этих условиях граф счел за благо нанести визит Ратуру. Француз, почти не сомневавшийся в подобном исходе, терпеливо ждал у себя дома. Граф выразил ему свое сожаление по поводу случившегося и тут же рассказал, в чем его обвиняет дон Лотарио.

Здесь уж Ратур почувствовал себя в родной стихии. Выслушав обвинения дона Лотарио, он усмехнулся, великодушно согласившись, что молодой испанец мог ошибиться и спутать его с неким преступником, однако сослался на свидетельства целого ряда лиц в Париже, а также на свидетельство госпожи Моррель, которая, к счастью, совсем рядом. Он проводил графа к ней, и под его зорким взглядом, в котором таилась откровенная угроза, молодой женщине не оставалось ничего другого, как подтвердить, что она и ее муж давно знакомы с Ратуром по Парижу.

Затем граф попросил Ратура возобновить свои визиты. Само собой разумеется, заметил он, что с Терезой господин де Ратур видеться не будет. В ответ француз не сказал ничего определенного. Говорить с доном Лотарио Аренберг посчитал излишним. По крайней мере, размышлял он, с этим разговором не следует спешить. Ему казалось, что главное сейчас — оградить Терезу от этого легкомысленного юнца.

Что же до самого дона Лотарио, то все эти дни он хоть и нервничал, однако чувствовал себя скорее счастливым, чем несчастным. Он знал, что Тереза любит его, и эта мысль помогала ему забыть обо всем остальном. Он послал письмо донне Эухении, где сообщал, что недоразумение между ним и Терезой улажено, сожалел, что отныне не сможет видеться с нею, и благодарил за дружеское участие. Это письмо, теплое и искреннее, показалось певице, должно быть, холодным и бессердечным и еще больше восстановило ее против дона Лотарио и ненавистной соперницы.

Молодой испанец написал и графу, подробно объяснив ему все то, о чем довольно бессвязно рассказал Терезе в тот памятный вечер. Он был уверен, что это послание вновь откроет ему двери дома Терезы. С тем большим изумлением прочитал он ответ графа, полученный на следующий день.

Граф писал, что сомневается в справедливости его обвинений против Ратура, которого он, граф Аренберг, столь высоко ценит, тем более что эти обвинения исходят от человека сомнительного происхождения, вдобавок не отличающегося твердостью характера. Если даже допустить, что дон Лотарио прав, нужны веские доказательства, а до тех пор он считает своим долгом не позволять Терезе, которой он, можно сказать, заменил отца, встречаться с легкомысленным юношей.

Письмо графа привело молодого испанца в негодование. Правдивость всегда была в числе первейших его добродетелей, и гордость дона Лотарио была безмерно уязвлена тем, что кто-то осмелился хоть на мгновение усомниться в искренности его слов. Прочитав письмо, он чуть было не послал графу вызов, но быстро одумался и сочинил ответ следующего содержания:

«Господин граф!

Вам угодно сомневаться в правдивости моих слов. Я постараюсь как можно быстрее рассеять Ваши сомнения. Мое происхождение не уступает Вашему, ибо я происхожу из древнего кастильского рода. Со временем, когда я пройду школу жизни, мой характер будет не хуже любого другого, потому что путеводной звездой на моем жизненном пути всегда будут правда и справедливость. Что касается Терезы, до сих пор дружеские чувства и детская привязанность удерживали ее в Вашей власти. Теперь она моя по праву любви и, даю Вам слово, останется моей. Однако в Вашем доме я появлюсь не раньше, чем Вы сами меня об этом попросите.