Властелин мира

Он считал, что долг дочери — вернуться к несчастной матери, утешать ее, сделаться ей близкой подругой.

Однако и лорду Бильзеру было не так много известно о донне Эухении. Она с большим успехом выступала на подмостках Италии, куда приехала из Парижа, но принуждена была покинуть Рим, так как встретилась там со своим отцом, который пытался шантажом выманить у нее деньги. Под именем Эухении Ларганд она отправилась в Испанию, а оттуда приехала в Англию, где с триумфальным успехом, какого не знала ни одна певица, стала петь в Итальянской опере.

Все в один голос утверждали, что она красива, очень красива, и лорд Бильзер подтвердил это. В то же время, если верить упорным слухам, она никогда никого не любила, и молодые люди называли ее между собой не иначе как мраморным изваянием. Некоторые из лордов потратили безумные деньги, чтобы только быть принятыми у нее, — но тщетно! Она почти никогда не принимала мужчин, а если и принимала, то лишь пожилых или по крайней мере таких, которые не домогались ее любви. Короче говоря, донна Эухения Ларганд была средоточием всеобщего внимания.

Все это было вкратце рассказано дону Лотарио. Кое-кто из членов Общества уже направился к выходу.

— Позвольте, где граф Бомон? — спросил лорд Бильзер. — Мы собирались вместе отправиться домой. Однако я нигде его не вижу. Неужели он ушел, не простившись со мной?

В этот миг в зале появился слуга.

— Милорды! — невозмутимо доложил он. — Граф Бомон только что найден мертвым в комнате номер три.

Хотя джентльмены изъявили готовность встретить смерть с величайшим спокойствием, при этом известии все они замерли как громом пораженные.

Воцарилось гробовое молчание.

— Номер три! — прервал наконец безмолвие лорд Уайзборн. — Выходит, граф застрелился!

— Джентльмены! — промолвил лорд Бильзер, оправившийся от первого потрясения и опять спокойный как никогда. — Идемте же на место смерти, чтобы увидеть, как умер наш президент!

Он пошел первым, а за ним все остальные, включая и дона Лотарио. Молодой испанец с удовлетворением отметил про себя, что это событие воспринято членами Общества не так легко и бесстрастно, как можно было ожидать, судя по высказываниям некоторых из них. Лица у всех сделались серьезными, почти торжественными.

Дверь в салон была распахнута настежь. На софе как живой сидел граф Бомон. На полу у его ног лежал пистолет, и только кровь, струившаяся по его светлому жилету, говорила о его насильственной смерти.

Вошедшие сгрудились вокруг умершего, и дон Лотарио с мрачным любопытством оглядел труп. Глаза покойного были полузакрыты, рот приоткрыт. Граф был не бледнее обычного, а на его лице застыло уже знакомое всем выражение меланхолического спокойствия.

Лорд Бильзер закрыл графу глаза.

— Пуля попала прямо в сердце! — заметил он. — Мир его праху. Постойте, я вижу на столе перо и бумагу! Вероятно, он оставил нам несколько строк.

Лорд подошел к столу и, взяв в руки записку, огласил ее содержание:

— «Последнее слово к моим друзьям.

Я принял смерть, ибо жизнь не имеет для меня никакой цены. Единственная цель, к которой я стремился, — стать президентом нашего Общества. Эта честь мне оказана, и, чтоб быть достойным ее, я наконец сделал шаг, которого давно жаждал. Я желаю своим коллегам всего наилучшего и прошу располагать моим состоянием, согласно уставу. Прошу лишь принять в расчет завещание, составленное мною при вступлении в Общество.

Кроме того, я бы хотел, чтобы мое имя было занесено в книгу с одним-единственным примечанием: Он был президентом Общества и умер в день своего избрания. Он оказался вполне достойным оказанной ему чести.

Пусть лорд Бильзер возьмет на себя труд отправить медальон, что лежит на столе, и коротенькую записку, что находится рядом, по известному ему адресу.

Граф Бомон».

Эти слова были выслушаны молча, и трое членов Общества приступили к своим обязанностям: раздеть усопшего и дать в газеты извещение о его смерти.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I. ЭЖЕНИ ДАНГЛАР

Миновало две недели. Дон Лотарио почти ежедневно наведывался в Общество самоубийц. Свел он знакомство и с донной Эухенией.

Впрочем, никаких перемен к лучшему в нем не произошло. С каждым днем душа его страдала все сильнее, он делался все более мрачен. Сердце не покидала та самая мучительная боль, и сквозь мрак, постепенно поглощавший все его стремления и желания, его внутреннему взору ясно виделись лишь блестящие глаза Терезы.

В тот вечер в доме донны Эухении Ларганд, или, как мы будем ее называть, Эжени Данглар, собралось небольшое общество, где присутствовал и дон Лотарио. Кроме него, здесь находился молчаливый господин весьма преклонных лет, который сопровождал певицу из любви отчасти к искусству, а отчасти к путешествиям и оказывал ей покровительство. Был приглашен и уже знакомый нам лорд Бильзер. Как и на всех приемах, которые устраивала хозяйка дома, была здесь также и ее подруга Луиза д'Армильи.

Эжени была в ударе — всего несколько часов назад она привела в восторг оперных завсегдатаев, исполнив с непревзойденным мастерством партию донны Анны в «Дон Жуане» Моцарта. Она оживленно говорила об английской публике — казалось, ей очень нравится в Англии. Ее темные глаза — весьма своеобразные, по утверждению многих, ибо они пылали огнем, не излучая тепла, — светились живым блеском, особенно когда она смотрела на дона Лотарио, что, впрочем, случалось очень часто. А молодой испанец по своему обыкновению спокойно и внимательно прислушивался к разговору, почти не принимая в нем участия.

Из всех мужчин, которые до сих пор встречались Эжени, ни один не удержался от соблазна завоевать ее благосклонность, расточая ей любезности. Но ни один не произвел на нее такого впечатления, как этот молодой испанец с печальными глазами и серьезным, задумчивым лицом, на котором временами появлялось мимолетное выражение скрываемой душевной боли. В чем же дело? Во-первых, глубоко заблуждались те, кто считал Эжени холодной. Иначе как бы она могла стать знаменитой певицей? Просто ее натуре претили лесть и всякое преднамеренное восхваление. Она понимала, что не в силах сносить тяготы брака, лжекнязь Кавальканти вызывал у нее неприязнь — как, вероятно, и любой другой на его месте. Потому она и бежала из Парижа, от своих родителей. Эжени жаждала свободы и самостоятельности. Натуры, подобные ей, инстинктивно чувствуют в мужчине властителя, тирана и не намерены ему покоряться. Внешне она казалась холодной и рассудочной, но в ее сердце оставалось достаточно места для самых бурных страстей.

Она полюбила дона Лотарио с всепоглощающей страстью, которая, возможно, не бросалась в глаза окружающим лишь потому, что ее приписывали повышенной эмоциональности, какую привыкли видеть у актеров — в их речах и жестах. Правда, Луиза д'Армильи и лорд Бильзер догадывались, что творится в ее душе. Но Эжени пока еще владела собой, с лихорадочным нетерпением ожидая хоть какого-то знака, свидетельствовавшего о том, что ее чувство небезответно.

Однако таких признаков все еще не было, а пламя страсти так сильно бушевало в сердце Эжени, что за несколько дней она изменилась даже внешне, стала бледнее, нервознее, беспокойнее обычного. Но дон Лотарио ничего этого не видел. Да и как ему было заметить эти перемены, когда он был поглощен мыслями о Терезе!

Разговор в гостиной принял общий характер, хотя и не выходил за рамки искусства, и дон Лотарио, который не слишком интересовался театром, становился все рассеяннее и в конце концов целиком предался своим мечтаниям.

Оскорбленная Эжени неожиданно прервала интересную беседу.

— Мне очень жаль, милорд, — обратилась она к лорду Бильзеру, — но я вынуждена проститься с вами. Мне хотелось бы поговорить с доном Лотарио наедине. Всего несколько слов о моей матери! Простите мне эту дерзость, дон Лотарио, — сказала Эжени, когда лорд удалился, — но вы, надеюсь, поймете мое нетерпение. Мне хочется из ваших уст услышать, как погибла моя мать. Ведь вы были очевидцем злодеяния! Прежде я не осмеливалась просить вас об этом, но теперь, когда мы ближе знаем друг друга… Луиза, ты не посмотришь, принесли нотные тетради?

Луиза, а вместе с ней и пожилой господин поняли намек и покинули гостиную.

— Эта трагедия затрагивает такие печальные минуты моих семейных воспоминаний, — начала Эжени, когда они остались вдвоем, — что вполне оправдывает мое желание говорить с вами без свидетелей. Не ужасно ли, что тот самый человек, который некогда собирался стать моим мужем, стал теперь убийцей моей матери?!

— Вам еще не все известно! — заметил молодой испанец и, стараясь по возможности щадить дочерние чувства Эжени, поведал ей о родственных связях Бенедетто-Лупера с баронессой. Певицу бросило в дрожь. Как легко она могла сделаться женой человека, который был ее сводным братом!

Близилась полночь, свечи догорали. Вошедшая горничная сообщила, что Луиза отправилась спать.

Чем больше подробностей упоминал в своем рассказе испанец, тем беспокойнее становилась Эжени, и любой другой на месте дона Лотарио обратил бы внимание, что ей очень хочется сменить тему разговора. Ее щеки порозовели, прекрасные глаза заблестели. Румянец временами сменялся внезапной бледностью, а руки предательски дрожали. Певица и дон Лотарио словно поменялись ролями: Эжени была пылкой влюбленной, готовой признаться в своих чувствах, а испанец ничего не подозревал и не догадывался, что творится в сердце девушки.

Наконец она решилась.

— Давайте оставим эту грустную тему, дон Лотарио. Где вы познакомились с моей матерью?

— У одной… молодой дамы, — ответил испанец, и кровь отхлынула от его лица. — Госпожа Данглар была единственной ее подругой. Когда баронесса погибла, эта дама покинула Париж.

— Мне говорили, что вы недавно из Парижа, — продолжала Эжени. — Родом вы из Мексики. Что же заставило вас уехать с родины?

— Несчастье, мадемуазель! — ответил молодой человек, невесело улыбнувшись. — Мое имение сгорело, меня сочли разоренным, и невеста ушла от меня. Чтобы забыть Мексику, я отправился в Европу.

— Какая подлость! — вскричала Эжени, начиная догадываться о причинах меланхолии своего друга. — Фу, как отвратительно! Можно подумать, вы не заслуживаете, чтобы вас любили и без всякого состояния. Воображаю, что это была за девица!

— Ничуть не хуже большинства представительниц своего пола, — пожал плечами дон Лотарио.

— Значит, большинства! Возможно, так оно и есть — я ничего в этом не понимаю. Но мне непонятно и другое: как можно любить в мужчине деньги, ведь только он сам со всеми своими достоинствами и недостатками способен дать женщине счастье, даже при самых скромных доходах. Простите меня за навязчивость, дон Лотарио, однако я в недоумении: отчего потеря этой девицы и поныне не дает вам покоя? В первую минуту разочарование, предательство могут перевернуть душу, но потом начинаешь сознавать, что такое супружество отравило бы тебе всю жизнь.

— Пожалуй, вы правы, но боль в сердце не унимается! Теперь испанец понял, что его подавленность Эжени приписывает неразделенной любви к донне Росальбе. Впрочем, он не собирался разуверять ее, ибо не имел ни малейшего намерения посвящать певицу в свои отношения с Терезой.

— Пусть не унимается! — продолжала Эжени. — Но милосердная природа создала надежное лекарство от сердечных разочарований, наделив молодость способностью к новой любви. Думаю, дон Лотарио, вы не из тех, кто, обманувшись в своих надеждах один раз, способен отказаться от дальнейшей жизни и нового чувства. Иначе мне пришлось бы усомниться в ваших душевных силах, в вашей мужественности! Я сочла бы вас слабым!

— Как прекрасно вы рассуждаете о любви! — заметил дон Лотарио. — Никто бы этому не поверил, ведь, говорят, в сердечных делах вы весьма неопытны, а любовная страсть вам недоступна. Теперь я почти готов утверждать обратное!

— Неопытна? Вероятно. Но холодна — нет и еще раз нет! — воскликнула Эжени, устремив на молодого человека пламенный взор. — Я знаю наверное, что сумею сделать счастливым того, кого полюблю!

Дон Лотарио не удержался от вздоха, невольно подумав о том, каким безмерно счастливым сделала бы его любовь Терезы.

— Да, должно быть, огромное счастье, когда тебя любят. Остается только позавидовать мужчине, которому вы подарите это блаженство! Впрочем, все, что вы говорите, не больше чем абстрактные рассуждения. Откуда вам знать, как вы станете любить, если вы не испытали этого чувства?

— А кто вам сказал, что я не люблю?! — ответила, сверкнув глазами, Эжени.

— Это меняет дело, — произнес молодой человек, который, как ни странно, не понял ее взгляда, — в таком случае я должен просить вас извинить меня. Но как вам удается столь искусно скрывать свою любовь? О ней никому ничего не известно.

— А никто и не может об этом знать, потому что я таю свою любовь в сердце.

— Выходит, вас постигла участь тех мужчин, что добиваются вашей благосклонности. Они любят втайне и не смеют признаться.

— Они-то смеют! Но разве женщина может открыть свою любовь? — вскричала Эжени. — Разве не долг мужчины — сказать первое слово? Может ли женщина позволить себе нечто большее, чем намекнуть, что влюблена?

— А тот, кого вы любите, не догадывается о вашем чувстве? — спросил дон Лотарио.

Когда молодой человек заговорил о тайной любви, щеки певицы окрасил густой румянец. Теперь же они побледнели, и эта внезапная бледность, эта дрожь не укрылись от молодого испанца, как ни далек он был от разрешения загадки.

Эжени сама спохватилась, что позволила себе непростительную слабость, и, забыв обо всем, закрыла лицо руками.

— Мадемуазель! — воскликнул молодой человек, все еще сомневавшийся в своих догадках. — Простите меня! Я зашел слишком далеко! Да и как я решился спрашивать об этом? Может быть, ваша любовь безответна!

— Безответна? — медленно и без всякого выражения промолвила Эжени. — Может быть.

— Простите, ради Бога, простите! — с искренним раскаянием сказал дон Лотарио. — Как я мог так забыться?

— Теперь мне ясно: я несчастлива в любви! — вскричала Эжени, опускаясь в кресло. — Бог знает, что я натворила! Что подумает свет!

Стоя рядом, молодой человек испытывал мучительную неловкость. В нем все больше крепла уверенность, что Эжени любит именно его.

— Что вам сказать, мадемуазель? — пробормотал он. — Может быть, я знаю того, кого вы любите? Позвольте мне быть вашим другом, вашим доверенным! Может быть, мне поговорить с этим человеком? Вдруг вы ошибаетесь и он отвечает вам взаимностью?

— Нет, нет! — вскричала Эжени и, собрав остатки сил, поднялась. — Оставьте меня, дон Лотарио, уходите, прошу вас, уже поздно, очень поздно!

Она сделала несколько шагов к двери. Потом силы покинули ее, она зашаталась, готовая вот-вот упасть. Дон Лотарио подхватил ее.

— О Боже, помоги мне! Дай мне силы перенести все это! — всхлипнула Эжени. — Как это тяжело, как жестоко! Отвергнуть искреннее чувство в память о какой-то донне Росальбе!

Лотарио задрожал. Слова были произнесены почти неосознанно; возможно, Эжени даже не отдавала себе отчет в том, что сказала все это вслух. Сомнений не было, певица полюбила именно его!

— Мадемуазель, — сказал он, помогая ей снова сесть в кресло, — я слишком горд, чтобы обманывать вас и злоупотреблять вашим признанием. Поверьте, вовсе не память о коварной мексиканке оставляет меня равнодушным к достоинствам такой женщины, как вы! Скажу откровенно: я люблю другую — люблю ту самую Терезу, подругу вашей покойной матери!

— Другую! — вскричала Эжени, и в ее глазах вспыхнул новый огонь — огонь ревности и мести. — Где она? Отвечайте!

— Я не знаю! Не думаю, что она любит меня, но я ее люблю!

— Он любит ее! — прошептала Эжени. — Довольно, довольно, дон Лотарио! Уходите, я не хочу вас больше видеть! Никогда!

Испанец почтительно откланялся и вышел. Ожидавшему внизу слуге он велел сесть в коляску и отправиться в клуб, а сам пошел туда пешком.

Никогда еще он не был так мрачен и так подавлен, как сегодня. Мало того что несчастен сам, он разбил и еще одно сердце, даже не подозревая об этом, — сердце Эжени! И почему им обоим так не везет? Почему бы Эжени не полюбить кого-нибудь другого, более достойного; почему он любит Терезу? Непостижимы превратности судьбы. Если земное существование — это мука, бесконечная вереница роковых заблуждений, к чему продолжать его? Не лучше ли положить ему конец как можно раньше?

II. ИСПЫТАНИЕ

Приблизительно так размышлял дон Лотарио, когда появился в зале Общества самоубийц, где его ожидал лорд Бильзер. Необычно мрачный, угрюмый вид молодого человека приковал к нему взоры присутствующих. Лорд Бильзер вознамерился вначале расспросить его, но все же не решился. Не говоря ни слова, дон Лотарио занял отведенное ему место.

— Прошу господина президента принять меня в члены Общества! — сказал он наконец. — Трезво все обдумав, я пришел к такому решению.

— Ну что же, — согласился лорд Бильзер, уже избранный новым президентом, — у меня нет возражений. Завтра проведем голосование и решим этот вопрос. Но прежде, дон Лотарио, мне необходимо сказать вам несколько слов с глазу на глаз.

Он поднялся из-за стола и в сопровождении молодого испанца покинул зал. Они миновали несколько коридоров, и дону Лотарио казалось, они идут мимо комнат, предоставляющих различные возможности покончить с собой. Освещение, обычно столь яркое, становилось все тусклее, и дон Лотарио уже перестал узнавать, где он находится. В конце концов они очутились в просторной комнате, где царила почти полная темнота.

— Прошу вас, дон Лотарио! Садитесь! — сказал лорд. — Я только позову одного джентльмена, который будет присутствовать при нашем разговоре. Вам придется подождать не более десяти минут.

В комнате было так темно, что дон Лотарио не различал стен. Единственным источником света служила лампа под потолком. Ее абажур направлял скупые лучи вниз, освещая лишь небольшой участок пола. Испанец спокойно расположился на софе, погруженной в глубокий полумрак.

Вскоре, однако, он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он старался глубоко дышать, но это не помогало. Странное беспокойство овладело им. Он поднялся с софы и сделал несколько шагов по комнате. При этом его слегка покачивало, словно от легкого опьянения.

Испанец отметил про себя это любопытное обстоятельство, не подозревая об истинных его причинах, протер глаза и постарался вернуть ясность мыслям. Но тягостная духота не только не исчезала, а даже усиливалась. Кровь застучала у него в висках, в глазах появилась резь, в горле пересохло.

Вдруг его осенило — он уловил слабый запах тлеющих углей. Значит, он находится в салоне, где умирают от угара. Вероятно, его решили подвергнуть испытанию, хотели выяснить, как он встретит реальную угрозу смерти.

Догадка вернула ему спокойствие и рассудительность, насколько это было возможно в его состоянии. Он улыбнулся. Если это и в самом деле испытание, отчего бы ему не выдержать проверку? Ведь никто не собирается лишать его жизни!

Однако плоть отказывалась подчиняться доводам рассудка. Дон Лотарио подумал, что умирать от угара вовсе не так легко и приятно. Ему казалось, тело готово разорваться на части. Дыхание сделалось невыразимо тяжелым, грудь сдавило словно в тисках.

Все страдания он переносил мужественно, со стойкостью человека, которому известно, что он не погибнет. Он подозревал, что за ним наблюдают, и одно только сознание этого удерживало молодого испанца от слабости и малодушия.

Но… в голову приходили и иные мысли. Что, если упустят какую-нибудь мелочь, если оставят его в комнате слишком надолго? Он может погибнуть, у него может наступить паралич дыхания!

Умереть! Что же с того, если он умрет? Разве он не просил принять его в члены Общества, где самоубийство возведено в принцип? И разве он не пришел с твердым намерением умереть в этих стенах — если не сегодня, то все равно скоро? Если по воле случая ему суждено погибнуть именно сейчас, что это изменит? Просто он избавится от своих душевных мук несколькими днями раньше!

Перед глазами у него поплыли разноцветные круги. Комната представлялась ему то охваченной пламенем, то погрузившейся в непроницаемый мрак.

Постепенно возбуждение, в котором он пребывал, сменилось глубокой, приятной расслабленностью. Его охватило невыразимое блаженство. Ему представлялось, что он купается в море воздуха и света, в волнах эфира, которые мягко несут его куда-то. Вокруг парили сонмы ангелов. Все они были с одним и тем же лицом, и все смотрели на него одними и теми же глазами — глазами Терезы. До его слуха долетала сладкозвучная музыка, и этой музыкой был ее голос. Его лицо ласкало нежное дуновение ветерка, и это было ее дыхание. Он чувствовал, что поднимается все выше и выше, растворяясь в море света…

— Браво! Браво! — донесся вдруг до него мужской голос. — Вы с честью выдержали испытание, дон Лотарио!

Молодой человек открыл глаза и увидел, что находится в зале. Он сидел на прежнем месте, поддерживаемый двумя членами Общества, которые располагались справа и слева от него и временами подносили к его носу пузырек с нюхательной солью.

— Браво! — повторил лорд Бильзер. — Вы почти уже не подавали признаков жизни. Самому бы вам не спастись, и мы не могли оставить вас в этой комнате. Испытание вы выдержали как нельзя лучше. А теперь расскажите всем нам, что вы чувствовали!

Дон Лотарио постепенно собрался с мыслями. В первую минуту им владело одно-единственное чувство — глубокая неудовлетворенность. Он негодовал, что его пробудили от столь сладостных грез. Он готов был немедленно вернуться обратно, лишь бы вновь погрузиться в эти невыразимо прекрасные мечтания. Наконец он полностью пришел в себя и вспомнил, что это была всего лишь проверка и поступить иначе было никак нельзя.

Затем молодой испанец со всей возможной обстоятельностью описал друзьям, заинтересованно его слушавшим, впечатление, какое произвело на него воздействие угара, и добавил, что не изберет никакого другого способа сведения счетов с жизнью. Некоторые слушатели с ним не согласились. Лорд Каслфорд уверял, что испробовал два способа — тот, каким испытывали дона Лотарио, и повешение — и отдает предпочтение последнему. Правда, уточнил лорд, такие эксперименты очень рискованны, ведь в случае неудачи можно сломать позвонки.

Торжественное заседание, на котором дона Лотарио должны были официально принять в члены Общества, назначили на следующий вечер.

Так оно и случилось. Молодому человеку зачитали устав, и он взял на себя обязательство добровольно уйти из жизни только в стенах клуба, а в случае выхода из него отказаться от половины своего состояния. Кроме того, ему пришлось пообещать, что на такой шаг, как выход из Общества, его может толкнуть лишь серьезное, веское обстоятельство, например женитьба по любви или занятие высокого поста.

Затем лорд Бильзер уведомил дона Лотарио, что утром посетит его вместе с графом д'Эрнонвилем, чтобы уточнить размеры его состояния. При этом президент добавил, что новый член Общества вправе свободно распоряжаться всем состоянием клуба, а на всякий случай ему гарантирован ежегодный доход в двадцать тысяч, что приблизительно соответствует его имущественному положению. Если какое-то непредвиденное событие потребует от него дополнительных расходов, касса Общества к его услугам. Далее на заседании было объявлено о предстоящем вскоре приеме в члены Общества двух англичан, личное состояние каждого из которых превышает миллион фунтов.

Около пяти утра дон Лотарио, полностью удовлетворенный, покинул клуб. В сущности, все эти формальности беспокоили юношу чрезвычайно мало, ибо жизнь утратила для него всякую привлекательность и не представляла больше интереса.

III. ВЕКСЕЛЬ

Назавтра в полдень у дверей дома, где жил дон Лотарио, остановился экипаж, из которого навстречу нашему герою вышел лорд Бильзер в сопровождении графа д'Эрнонвиля, исполнявшего, как мы помним, обязанности казначея Общества.

Этот визит можно было назвать почти официальным. Дон Лотарио встретил гостей в весьма подавленном настроении, что отчасти объяснялось физическими страданиями вследствие злополучной проверки.

— Итак, нам предстоит уточнить ваши финансовые возможности, — сказал лорд. — Вероятно, ваши капиталы находятся в Калифорнии, и реализовать их будет нелегко.

— Не совсем так, — ответил молодой человек, после чего рассказал, в чем заключается его состояние и какой договор он заключил с лордом Хоупом.

— Странная история! — прогнусавил внимательно слушавший его рассказ граф д'Эрнонвиль.

— В самом деле, — согласился лорд Бильзер, — если быть точным, ваше состояние заключено в векселе, выданном на очень крупную сумму, и речь идет о том, чтобы превратить его в наличные деньги. Посмотрим, возможно ли это. Удивительно, что я не знаю никакого лорда Хоупа, хотя он, по вашим словам, сказочно богат.

— Я также чрезвычайно удивлен, — добавил граф д'Эрнонвиль.

— Вам уже приходилось получать деньги по этому векселю? Какие банкирские дома платили по нему?

— Все, к каким я обращался, — ответил дон Лотарио.

— Следовательно, вы могли бы уступить ваш вексель нам или, точнее говоря, кассе нашего Общества, — подытожил лорд Бильзер. — Если он будет опротестован, это в конце концов не так уж и важно, ибо мы не вправе требовать от вас больше того, чем вы располагаете. Вам известно, что нашему клубу безразлично, имеет тот или иной джентльмен деньги или нет. Мы смотрим только на личные качества претендентов.

— Благодарю, но мне кажется, вексель не вызывает сомнений, — заметил молодой испанец.

В этот миг вошел слуга с письмом, только что полученным из Парижа, с пометкой «срочно».

Дон Лотарио извинился перед гостями и вскрыл письмо. Оно было от аббата Лагиде, который сообщал ему следующее:

«Мой юный друг!

Надеюсь, Вы приложили все силы, чтобы мужественно перенести несчастье, постигшее Вас в Париже. По крайней мере желаю Вам этого. Граф Аренберг и Тереза прибыли в Берлин и просили меня засвидетельствовать Вам свое почтение. Кроме того, лорд Хоуп прислал мне для Вас письмо, которое я незамедлительно должен переправить Вам. Он предполагал, что Вы еще в Париже. Не забывайте меня и помните о нашем последнем разговоре!»

С помрачневшим лицом — ибо слова аббата всколыхнули в его памяти недавнее глубокое разочарование — дон Лотарио распечатал послание лорда. Во время чтения он лишь единожды слегка побледнел, однако опять овладел собой.

— Странное совпадение! — заметил он с улыбкой. — Вы только послушайте, джентльмены! Мой вексель превратился теперь в пустую бумажку. Лорд Хоуп объявил себя банкротом. Вот что он пишет:

«Дорогой дон Лотарио!

Должен сообщить Вам печальную весть. Предприятие в Нью-Йорке, куда была вложена бо'лыная часть моей наличности, обанкротилось. Кроме того, мои здешние начинания поглотили гораздо больше средств, чем я мог предположить, поэтому не исключено, что мне придется продать кое-что из недвижимости. Таким образом, мне останется только извиниться перед Вами, если я буду вынужден отказаться от покупки, которую сделал, откровенно говоря, только из сострадания к Вашему бедственному положению. Я поручил банкирским домам, с которыми имею дело, впредь не производить платежей по векселю, поскольку я не в силах покрыть их. Мне очень бы не хотелось поставить Вас этим в затруднительное положение. Впрочем, оно не так уж и безвыходно. Я поручил банку Ротшильда в Лондоне выплатить Вам еще десять тысяч долларов. Если Вы согласны принять их и ранее полученные Вами двадцать тысяч долларов в качестве платы за Вашу гасиенду, я буду доволен. В противном случае я возвращаю Вам Вашу собственность без дополнительной компенсации. Простите, что так получилось, но моей вины здесь нет. А если хотите получить от меня совет, он будет таков: не впадайте в отчаяние! С остатком Вашего состояния Вы можете достойно завершить образование в Лондоне и особенно в Берлине, после чего Ваше отечество доставит Вам немало иных источников существования. Когда я был молод, я не был так богат, да и судьба не приготовит Вам таких ударов, какие выпали на мою долю. Последуйте же моему совету и отправляйтесь в Берлин. Все остальное, о чем я Вам говорил, пусть остается по-старому, а если мне удастся спасти от банкротства больше, чем я рассчитываю, Вы также получите свою часть. Главное — не теряйте мужества

Ваш лорд Хоуп. »

— Странная история! — повторил граф д'Эрнонвиль, покачивая головой. — И вы в нее верите?

— А почему бы и нет? — возразил лорд Бильзер. — В ней нет ничего невозможного! Несчастье такого рода может случиться с каждым, а предложения лорда, в сущности, не так плохи. Вероятно, он переоценил свои силы.

— Должно быть, так, — вставил свое слово дон Лотарио. — Что до меня, то я считаю лорда искренним человеком. Но я почти уверен, что нельзя не разориться, если живешь так широко. Во всяком случае, лорд — необыкновенный человек.

— Надо полагать, если он приобрел вашу гасиенду за такую баснословную цену! — поддержал испанца лорд Бильзер. — Что же еще поразило вас в нем? Может быть, он англичанин и приедет в Лондон? Не предложить ли ему вступить в наше Общество?

Дон Лотарио подавил невольную улыбку, а потом рассказал о подробностях своего знакомства с лордом и описал его богатство. Граф д'Эрнонвиль слушал со все возрастающим интересом.

— Именно сейчас, когда вы упомянули пароход, меня вдруг осенило, — наконец сказал он. — Позвольте задать вам несколько вопросов. У этого лорда темные волосы и рост немного выше среднего, не правда ли? Слуга у него немой негр? И выезжает на великолепных лошадях? Лицо у него всегда непроницаемое и улыбается он редко?

— Все так, как вы говорите.

— А как по-вашему, когда лорд появился в Калифорнии?

Дон Лотарио задумался и указал примерное время.