Регене, которую не встречал

Юле, которую не забуду

Пролог

Февраль — Гольфстрим-парк — Халлендейл, Флорида

Анджел натянул поводья и подался всем телом вперед, прижавшись к шее жеребца. «Ага, и ты волнуешься, — подумал он, ощутив напряжение животного, — с тобой все будет в порядке, а меня в порошок сотрут».

Минуты на старте, пока подводили и готовили других лошадей, всегда казались Анджелу бесконечными — словно время остановилось. Игроки на трибуне двигались, как при замедленной съемке: куртки жокеев казались еще ярче на жарком солнце Флориды, а крики толпы отдаленными.

С крайним жеребцом у помощников судьи не ладилось.

Жокей с ним едва справлялся.

Анджел был отличным наездником и всегда приходил к финишу одним из первых. А лошадью правил так, что хозяева лишь многозначительно переглядывались:

— Этот Анджел Вальдес знает, как совладать с животиной, если, надо, удила порвет.

Поэтому он сейчас и сидел на Трансформере, здоровенном жеребце. Сидел как на иголках — он должен с ним сладить.

Жеребец нервно гарцевал, и Анджел, уже в который раз, вспоминал свою Ла Белл, полную, белотелую блондинку, фермершу из Алабамы. Кто-то из жокеев-американцев назвал ее голубой мечтой латиноса, но Анджел нисколько не рассердился. Обнимая ее роскошное пышное тело, он чувствовал себя словно в седле, или на пуховой подушке, которую взбивал его смуглый торс, или на облаке, плывущем по небу.

Целыми днями она валялась в постели, слушая записи Рэнди Тревиса или уставившись в телевизор на шоу Опры Уинфри. Поначалу его возбуждала мысль о совершенно голой, готовой на все Ла Белл. Придя домой, он еще в гостиной спускал брюки до щиколоток, неуклюже ковылял в спальню и заставал ее раскинувшейся на розовом покрывале. В этот момент она очень напоминала прилипшую к языку пастилу. Ни слова не говоря, он смотрел на нее, помахивая пенисом перед ее носом, а она, хихикнув, брала его в рот.

Но однажды два колумбийца пригласили его на обед в Халлендейл и все ему объяснили. Оказалось, Ла Белл тайком от него брала в долг кокаин и задолжала двадцать пять тысяч. Боже мой, Ла Белл! Но деньги их не интересовали. Небольшие услуги с его стороны время от времени — и долг окупится, о нем просто забудут.

Чтоб ты сдохла, Ла Белл! Из-за этой дуры он влип.

Анджел вернулся домой в тихой ярости, и Ла Белл, увидев его, все поняла. Она убежала и спряталась в шкаф, зарывшись в кучу туфель, ремешков и сумочек. Он сломал дверь и поколотил нашкодившую супругу, сжавшуюся в комок. Здоровенные кулаки Анджела буквально утопали в мягкой белой плоти, вопли жены его нисколько не трогали. Он уселся в кресло с рюмкой текилы и устремил взгляд в пустоту. Ла Белл выбралась из шкафа и приползла в спальню с полными мольбы, заплаканными глазами. Он даже не взглянул на нее. Она продолжала ползти.

— Прости свою женушку, Анджел, не бей ее больше, малыш.

На ее белом теле резко выделялись синяки. Она обхватила его ноги.

— Пожалей меня, малыш, не гони!

Анджел посмотрел в ее мокрые от слез голубые глаза, вспухшее лицо, и сердце его не выдержало. Он поднял Ла Белл, усадил на колени, погладил ее плечи.

— Прости, папочка Анджел, прости свою Ла Белл.

Помощники судьи ничего не могли сделать со строптивым жеребцом — тот ни в какую не желал выходить на старт. В заезде участвовали семь лошадей, все доходяги, кроме Трансформера, он был фаворитом со ставками шесть к пяти, и Вильмас Боя; любители острых ощущений ставили на него двенадцать к одному. На трех предыдущих стартах Вильмас Бой приходил одним из последних, но Анджел видел на тренировках, что возможности его неограниченны. Трансформер, выигравший во всех трех предыдущих стартах, был фаворитом. В паддоке прошел слушок, будто хозяин жеребца специально выставляет его на несложные заезды, чтобы подготовить к более ответственным стартам. Возможно, так оно и было, но Анджел думал иначе.

Судьи наконец справились с упрямым жеребцом, стартовые ворота закрылись, включился предупредительный сигнал. Анджелу показалось, что прошла целая вечность, словно ипподром, трибуна, паддок, сделав глубокий вдох, задержали дыхание, и недостаток кислорода замедлил ход жизни.

Анджел ещё крепче натянул поводья и еще больше подался вперед, прижавшись к гриве животного, вдыхая его резкий запах. Шум толпы перешел в жужжанье — будто оса попала в бутылку. Солнце жгло спину.

Не все ли равно, кто победит, думал Анджел, главное, сам он должен проиграть.

А ведь он мечтал о победе. Только о победе. Ни о чем другом. Ради нее был готов на все. Но до него добрались через Ла Белл и сорвали все его планы. Откажись он, и колумбийцы снова придут, уж в этом он не сомневался. Или сицилийцы. Кто-нибудь обязательно объявится. И этому не будет конца. Вас будут использовать, пока не выжмут все соки. И оставят в покое, когда уже нечего будет брать.

Владельцы Трансформера, фирма «Голден Оукс Фарм», Анджел не сомневался, уверены в победе. И когда все закончится против ожидания и лошади придут к финишу не в том порядке, тренер Трансформера скажет хозяйке-миллионерше, что Анджел — отличный наездник, великолепно управляется с лошадьми, никогда не проигрывает нарочно, ни за какие деньги. Но всякое может случиться.

Скажет, а потом, спасая свою шкуру, посадит на лучших жеребцов другого жокея. И будут говорить, что Анджелу Вальдесу нельзя доверять, что он может кого угодно пустить по миру. И придется ему ездить на хилых лошадях, а может быть, и на хромых доходягах. Вот и закончится, так Толком и не начавшись, его карьера. Уехать бы и начать все сначала. Конечно, не обратно в Венесуэлу, а в Акведук, в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Может быть, Ла Белл завяжет, если увезти ее из Флориды.

Стартовые ворота открылись, и жеребец рванулся вперед. Анджел чувствовал под собой его невероятную мощь. Второго такого не было.

Уже через несколько секунд Трансформер опередил остальных лошадей, переместившись на внутреннюю дорожку. У поворота перед судейскими камерами Анджел сделал вид, что хлещет животное, хотя сам едва лишь касался его хлыстом. Но проклятый зверь все равно среагировал. Никогда еще Анджел не управлял такой лошадью. Он чувствовал себя чемпионом.

Вскоре Трансформер вырвался вперед на два корпуса. Толпа одобрительно загудела, а Анджел слегка натянул поводья. Это надо было делать постепенно, очень умело, чтобы лошадь все поняла, а толпа — ничего. Не дай Бог, жеребцу понести, рвать удила, а главное — не споткнуться.

После финиша судьи примутся внимательно просматривать видеозапись. Анджел медленно повторил приказ, требуя замедлить ход. Поводья, словно телеграфные провода, передавали сопротивление — полный сил жеребец рвался к победе.

Не сегодня, мрачно подумал Анджел. Не сегодня. Приближаясь к последнему повороту, Анджел услышал рев на трибуне. Одна лошадь отделилась от основной группы и начала к нему приближаться. Трансформер, видимо, почуял это и еще больше напрягся. Руки Анджела нестерпимо ныли, он с трудом сдерживал жеребца. Сдерживать лошадь, весом в тонну, если у самого всего пятьдесят килограммов, можно лишь при условии полной покорности животного. Анджел пригнулся и встал на стременах, рассекая воздух хлыстом, чтобы создать видимость гонки, а сам тянул и тянул на себя поводья. Краешком глаза он заметил контуры бегущей справа от него лошади, оглянулся: его догонял Вильмас Бой.

Давай, Вильмас Бой. Миновав шестнадцатую отметку. Анджел опустился в седло и еще сильнее натянул поводья. Лошадь сопротивлялась каждым своим движением, сил у нее было в избытке. Она хотела победить.

Никогда еще Анджел не испытывал такого страха: Трансформер не даст ему проиграть.

— Нет! — закричал Анджел, но голос его утонул в шуме ветра. — Нет! — снова закричал он и снова натянул поводья и уздечку в нежных лошадиных губах. Каждый скачок жеребца отражал волну боли, поднимался от копыт к измученной шее. Жокей-панамец нещадно хлестал Вильмаса Боя, подбадривал его криками. Теперь шли ноздря в ноздрю Трансформер и Вильмас Бой, Вильмас Бой и Трансформер. Все на трибуне повскакали на ноги и во все горло орали. Два человека, две лошади, голова к голове, шея к шее мчались к финишу, скрипела упряжь, стучали копыта, мускулы напряглись, дыхание сбилось.

Книга первая

Февраль — Нью-Орлеан

«Нет! Нет! Неееееет!»

Дождь лил как из ведра. Казалось, Сент-Чарльз-авеню покрыли вторым слоем асфальта, толщиной в шесть дюймов. В баре «Спортивная жизнь» было тепло и сухо. Телевизор с выключенным звуком показывал, как Лэрри Берд обвел трех защитников, а по радио комментатор с заметным британским акцентом абсолютно беспристрастным голосом лениво рассказывал о скачках, проходящих за пятьсот миль отсюда.

— Вильмас Бой вырывается вперед...

«Нет! Нееет!»

— ...Трансформер идет вторым...

«Ну, давай же, Трансформер, чтоб тебя...»

Снаружи сверкнула молния, проливной дождь, образовав сплошную завесу, загонял редких прохожих в укрытия, барабанил по крыше, стекая потоками по окну.

Лэрри Берд перехватил мяч и пошел в нападение.

— Вильмас Бой вышел вперед на полтора корпуса...

«Ах, чтоб тебя! Ну...»

— ...Вильмас Бой приближается к финишу...

«Нет!»

— ...Вильмас Бой увеличивает отрыв...

«Трансформер!»

— ...Вильмас Бой...

«Где этот чертов Трансформер!»

— ...Вильмас...

«Какого черта...»

— ...опередив ближайшего противника на три корпуса, побеждает Вильмас Бой, на втором месте Трансформер, на третьем Аксиоматик...

Лэрри Берд промахнулся, снова и снова, затем своим коронным броском со средней линии все-таки забросил мяч в корзину, поднял победно кулак.

Сэл уже не слушал радио. Он слышал только свое дыхание, как человек в камере или зверь в ловушке.

Часы над стойкой показывали 2.37. Сэл осмотрел пустой бар, будто никогда его не видел, словно только что хватанул порцию отменного косяка[1]. Все было призрачным, странным. Лошадь на освещенной рекламе пива «Будвейзер» походила на динозавра. Неоновые лампы вокруг бара, казалось, шипели от перегрева. Красные кожаные сиденья напоминали окровавленные куски мяса.

За окном снова сверкнула молния, осветив на миг мокрую Сент-Чарльз-авеню. И снова стало темно, хотя был день. Дождь не утихал.

Сэл знал, что с этого момента его жизнь должна измениться.

Он стоял за стойкой, тупо уставившись в беззвучный экран телевизора, в то время как диктор по радио решил его участь:

— Вильмас Бой приносит двадцать шесть к одному... ...Это самый важный момент в его жизни. Теперь он смотрел на мир совсем другими глазами". Будто заново родился. Этот миг, этот бар, это дождливое воскресенье — он шел к ним все последние годы. Гнев, сомнения, освобождение, страх переполняли его, будто прорвавшаяся в плотину вода.

Он достал из бара бутылку «Джек Дэниелз», налил себе двойную порцию, осушил залпом стакан. Глаза заволокло туманом, будто обожгло. Он снова наполнил стакан и, вздрогнув от неожиданности, расплескал содержимое, когда на стойке бара зазвонил телефон.

— Да, — ответил он и не узнал собственный голос.

— Это Тони Зет. Три сотни на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

Лэрри Берд бросал со штрафной черты. Ему это раз плюнуть. Сэл наблюдал, как брошенный мяч отскочил от стеклянного щита и провалился в корзину.

— Эй, слышишь? Мы с Тони Зетом хотим поставить на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

— Понял. — Сэл положил трубку и записал ставку и номер заезда в блокнот, лежавший рядом с телефоном. Листок с записью он оторвал и отнес в маленький обшарпанный кабинет по другую сторону бара, чтобы приклеить в одну из ячеек на старомодном столе с убирающейся крышкой. Над столом висел календарь с рекламой виски «Блэк Лэйбл» и измятый листок с фотографией томной блондинки. Дождь барабанил в высокое мрачное окно.

Сэл растерянно оглядел свой захламленный кабинет, соображая, что делать дальше.

В баре снова зазвонил телефон, и Сэлу пришлось вернуться туда.

— Это мисс Рэйчел Силверстайн, но никаких фамилий по телефону. Полторы тысячи на Орейли в третьем заезде в Санта-Аните. На выигрыш.

— Понял.

Сэл опустил трубку на рычаг, но вдруг поднял снова и положил рядом с аппаратом, глядя на телефонный шнур, словно на змею. Отсоединенный телефон в конторе букмекера! Это просто кощунство. Если бы Малыш Джонни увидел, убил бы. Все равно убьет, мелькнуло в голове. От этой мысли мозг его прояснился.

Он вспомнил, что сказал ему однажды отец, когда проиграл все деньги на скачках, а потом его загребли за распитие дешевого виски с таксистами на улице Фэйр-Граундс. Сэл тащил его домой в их хибару на Сент-Клауд-стрит, и этот ободранный пропойца сказал: «Не сердись на отца, Сэлли. Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сэл вернулся в кабинет и сел на заваленный всяким хламом стол. Из нагрудного кармана рубашки он достал маленький красный блокнот, аккуратно раскрыл его и положил перед собой на грязную промокашку. Он просмотрел тщательно записанные в столбик имена и цифры, затем перевернул несколько страниц и нашел последнюю запись, обведенную кружком, 79,542. Вот что у него было утром, всего несколько часов назад. Почти восемьдесят тысяч в кармане. Он мог остановиться, он должен был остановиться, и тогда имел бы кучу денег. Семь тысяч вернул бы наконец Малышу Джонни, тысячу восемьсот отдал бы в налоговую инспекцию. Он мог сделать демонстрационную запись своих песен, доехать с ней в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, с помощью опытного юриста продать за хорошую цену, хватило бы и на поездку первым классом. Он провел несколько бессонных ночей, мысленно подбирая себе музыкантов. Конечно, нью-орлеанские пижоны. Во всей стране таких больше нет. Он собирался записываться на этом новом оборудовании, сорок восемь дорожек. Две по двадцать четыре, объединенные вместе! Черт возьми! У них там еще новейший электронный синтезатор. Этот проклятый инструмент мог звучать как симфонический оркестр, сам записывал все на кассету и выдавал такие басы, каких никто никогда не слышал.

Всю ночь Сэл строил планы. Последние две недели ему необычайно везло, накануне он вернулся домой с выигрышем в восемьдесят тысяч долларов. Нет, он не сорвал ни одного выигрыша, он планировал схему сделки с одним подонком за десять, может быть, даже пятнадцать процентов с прибыли. Два Джека, так звали подонка, находясь в Нью-Йорке, вмиг мог вычислить, что Сэл не является официальным маклером, а все деньги забирает себе, тогда Малыш Джонни послал бы кого-нибудь для разборки, прежде чем Два Джека выдаст Сэла. А может, и раньше. Этот чертов Два Джека ненавидел Малыша Джонни. Так что Два Джека мог взять себе его деньги, затаиться на пару месяцев, а потом встретить Сэла Д'Аморе.

Так он все распланировал. Всего несколько часов назад. Всего одну ставку назад.

Сэл склонился над красным блокнотиком, потер виски пальцами. Он был невысоким, смуглым, тридцати восьми лет, с густыми черными волосами и поразительно красивым лицом. И еще он был по уши в дерьме.

Он включил счетную машинку. Она щелкнула, загудела, и на голубом поле появился ноль. Он набрал сегодняшние суммы и нажал на клавишу итога. Появились цифры. Один — семь — девять — два — два — два. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два. Доллара. Минус. МИНУС. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два.

«Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два доллара.

В никуда.

В никуда, как в могилу.

«В этот раз я сорву куш».

К горлу подступила тошнота, и он испугался, что его сейчас вырвет.

Он пошел к бару, налил себе из бочки имбирного эля. Пил медленно, перед беззвучным телевизором. Баскетбол кончился. Рисованная собака обращалась к своим невидимым зрителям. Дождь не утихал.

Сэл снова уселся за стол. Экран счетной машинки все еще показывал 179,222.

Рассеянно, забыв о реальности, Сэл переписал сумму на листок бумаги. Он зарабатывал триста долларов в неделю, когда был тапером в баре «Кинг Луи». Все, что он скопил в этом баре и здесь, принимая ставки, добавилось к сумме, которую он задолжал Малышу Джонни. Он мог бы зарабатывать на сотню больше, играя на свадьбах или в ночных клубах. Скажем, четыреста пятьдесят в неделю. Переехал бы к отцу, ел бы четыре раза в неделю бобы — ах да, налоговая инспекция! Чтоб ей пусто было. Расходует он на жизнь сто — сто двадцать пять долларов в неделю, платил бы Малышу Джонни триста пятьдесят, и за год накопилось бы сто восемьдесят тысяч. Боже! Это значит, еще десять лет вести жизнь неудачника, есть из консервных банок, ездить только автобусом. Не тратить ни гроша на одежду и уж конечно на запись. Минутку! О чем он? Что значит три с половиной сотни в месяц в сравнении с долгом сто восемьдесят тысяч?

Всю жизнь он будет платить кредиторам и все больше и больше залезать в долги. Всю свою собачью жизнь.

Но это бы еще ладно. Гораздо хуже было то, что в любой момент у него могли отнять жизнь.

Он достал сигареты. Он никак не мог бросить курить, хотя за последние годы голос у него сел и он теперь не мог брать высокие ноты. Однако сейчас он меньше всего думал об этом.

Думал он о другом. О ста восьмидесяти тысячах. К неприятностям Сэл приготовился еще месяц назад, когда его взяли в этот бар на работу. Это было все равно что поручить лисе охранять курятник. За первые две недели он не выиграл на скачках ни разу и начал ставить на баскетбольные матчи, матчи НХЛ, но и тут ему не везло. На кого бы он ни поставил — все проигрывали. И он задолжал нескольким букмекерским конторам около семи тысяч долларов. Семь тысяч, которых у него не было. И его старик пошел к Малышу Джонни, Малышу Джонни Венезия, потому что они с Малышом Джонни учились в незапамятные времена в одной итальянской школе Святой Марии, а потом Малыш Джонни выбился в люди. Заплатил Все долги, хоронил неугодных, побывал в Анголе и стал вторым человеком в городе и окрестностях, правой рукой Большого Босса, владеющего двумя кабаками на Бурбон-стрит, забегаловкой на Сент-Джоне и тремя барами в районе Джефферсон, был крупнейшим букмекером в юго-восточной Луизиане. Малыш Джонни уладил проблемы с долгами Сэла, например, в банке «Ирландия», заплатил конкурирующим конторам — половину суммы он должен был самому Джонни. И когда Сэл признался, что ему будет трудно выплачивать еженедельно по двести десять долларов, Малыш Джонни пристроил его на работу здесь, в баре «Спортивная жизнь», пока не подыщет ему место в собственном клубе в качестве певца и музыканта. В обязанности Сэла входило следить за дневной работой бара, когда его посещали хозяева, что случалось нечасто, принимать ставки по телефону, что случалось гораздо чаще, и тогда Малыш Джонни должен был брать с него на сотню в неделю меньше. А так как работа настоящего бармена стоила бы ему пятьдесят долларов в день, Малыш Джонни был весьма доволен. Основная сумма долга в семь тысяч долларов оставалась неизменной.

Малыш Джонни смотрел на него как удав на кролика и говорил: «Когда преуспеешь в своем шоу-бизнесе, тогда и отдашь долг».

А потом седой коротышка, ростом почти с Сэла, смеялся своим знаменитым резким смешком.

Все это время Сэл работал на него задаром, весь день, словно раб, отдавая Малышу Джонни треть того, что зарабатывал как тапер в музыкальном клубе.

Ну и жизнь!

Теперь, глядя на цифры на экране счетной машинки, Сэл понимал, что все не так уж и плохо.

Первую неделю он осваивал свою не очень сложную работу. Отвечал на телефонные звонки, изредка разливал пиво и записывал ставки. О всех суммах свыше двух тысяч пятисот долларов следовало сообщать Питу Карандашу, главному бухгалтеру Малыша Джонни, работающему в Джефферсоне. Район Джефферсон был оплотом Малыша Джонни, так о нем написал журнал «Тайм», и никому в Джефферсоне не могло бы прийти в голову наехать на Малыша Джонни Венезия. Каждый раз, когда делалась большая ставка, Сэл звонил Питу Карандашу, а тот перекидывал часть этой ставки в другие букмекерские конторы, чтобы никому не было обидно.

Бар и гостиница «Спортивная жизнь» были главным источником дохода Малыша Джонни. Бизнесмены из Международного Торгового Центра и известные юристы останавливались здесь по пути домой пропустить пару стаканчиков и сыграть на тотализаторе. Захаживали сюда и богатые евреи, сделать ставку именно у Джонни. Им льстило иметь дело с Малышом Джонни Венезия, убийцей, королем Мафии, правой рукой Самого. Это же испытывали преподаватели колледжа в Тулане и священники из Лойолы. А Малыш Джонни требовал строгого подчинения от старых итальянцев и игроков, начиная с бульвара Канал до Французского квартала, — по крайней мере от тех, кто там остался, а не переехал подальше от черномазых. Малыш Джонни был из этих мест, и его люди просто обожали его. Множество новоиспеченных влиятельных черных политиков играли на его тотализаторе, это было так же обязательно, как белый секретарь и белая любовница. К тому же Джонни всегда аккуратно выплачивал деньги победителям, чего нельзя сказать о черных букмекерах.

Внимательно, почти машинально, Сэл переписал шесть цифр в свой красный блокнотик: 179,222. Он не верил своим глазам.

Он начал не сразу. Когда в третье воскресенье его работы миссис Романо позвонила из своего мясного магазина и поставила, как всегда, сто долларов на верный проигрыш — она выбирала лошадей по красивым именам, — Сэл увидел, что Баттон-и-Бауз, лошадь, рожденная для того, чтобы на нее поставила миссис Романо, имела шансы три к одному. Вместо того чтобы записать ставку Романо с ее личным кодом и сообщить о ней Питу Карандашу, чтобы тот занес ее в компьютер вечером, Сэл записал ставку с кодом другого постоянного клиента и, вспомнив, как он обманывал своего пьяного отца, поставил на кобылу, которая в девяти предыдущих заездах приходила в числе призеров. Лошадь пришла первой. Судьба Сэла была предрешена.

Две недели у него была полоса удач. Нет, он не выигрывал каждый заезд — это было невозможно, — но каждый день после работы он изучал поток цифр, быструю смену победителей и побежденных, места и заезды, и каждую ночь он становился богаче. Иногда, придя поздно ночью после выступления в баре «Кинг Луи», он просиживал с этими цифрами до следующего вечера, рассчитывая и мечтая, складывая и отделяя. И с каждым днем он все больше запутывался в своих махинациях. Чью ставку украсть? На чье имя поставить? Кто выиграл сегодня? Кто проиграет завтра? Но у него все получалось, сердце пело от радости до вчерашнего вечера, когда он получил выигрыш за две недели, почти восемьдесят тысяч. ВОСЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ! И он решил остановиться. Взять наличными и смыться.

А теперь сто восемьдесят тысяч долга.

И все из-за одной ставки, одного телефонного звонка.

Большая ставка. К черту эту ставку!

— У меня для вас много денег, — сказал Альберт Кастилья своим высоким, приторным голосом. — Вильмас Бой в третьем заезде в Гольфстриме. — Он помолчал. — Двадцать штук.

Сэл лихорадочно соображал: «Вильмас Бой? Вильмас Бой? Какой еще Вильмас Бой?»

— Хорошо? — спросил Альберт Кастилья.

«Третий в Гольфстриме? Кто там еще заявлен?» — Сэл уже достал список участников.

— Вы приняли ставку? — поинтересовался Кастилья.

— Э... м... — Сэл запнулся. — Если я не перезвоню вам через пять минут, ставка принята.

— Пять минут?

— Да.

— Хорошо.

Он схватил списки участников и листал страницы, пока не нашел третий заезд в Гольфстриме. Он просмотрел его.

«Какой еще Вильмас Бой? — подумал он. — Эта кляча ни за что не выиграет. Победит Трансформер». Сэлу было ясно, что даже если не он, Вильмас Бой не войдет в число призеров. Ни за что. У шести остальных участников шансы были как у Вильмас Боя.

Сэл чувствовал, как учащенно забился пульс.

Одну минуту! Одну минуту! В его ушах звучал голос его сицилийской бабушки: «Сальваторе. Помни. Не то, что ты ЗНАЕШЬ. Не то, кого ты ЗНАЕШЬ. А то, ЧТО ты знаешь. И то, КОГО ты знаешь. Помни».

Альберт Кастилья никогда не делал больших ставок. Почему вдруг сегодня? Почему на этот заезд? Почему на эту лошадь?

Сэл вспомнил — он слышал, что Альберт Кастилья ездил в прошлом году в Майами на кого-то работать. Вернулся с девушкой-колумбийкой. И когда та забеременела, женился на ней.

Может это что-то значить? И если да, то что? Вдруг этот Альберт Кастилья что-то знает о заезде?

«К черту, — сказал себе Сэл, — не может такого быть».

Он снял трубку, набрал номер Пита Карандаша. Слушая гудки, старался не смотреть на лежавшие перед ним списки участников.

— Да, — ответил Пит Карандаш.

— Это Сэл. Одна на двадцать тысяч. Третий в Гольфстриме.

— Да? Кто?

Сэл не мог говорить.

— Какая лошадь? — повторил Пит Карандаш. — Ну что с тобой? Что?..

— Трансформер, — услышал Сэл собственный голос. — Двадцать тысяч на Трансформера в третьем заезде в Гольфстриме.

«Да! Да!»

— На победу?

— Да, — сказал Сэл. — На победу. Победить их всех. Победить всех ублюдков.

Пит Карандаш шуршал бумагами на том конце провода.

— Хорошо, — ответил он наконец. — Записано.

За окном сверкнула молния, над вымокшим городом прогремел гром.

Сэл оказался в безвыходном положении.

Что ему делать?

Бросил взгляд на испещренные пометками списки участников скачек. Потом на состав следующих заездов. Просмотрел заявленных на старт лошадей. Может, выбрать фаворита? Беспроигрышный вариант, еще один победитель. Или обмануть Пита Карандаша ставкой на двадцать тысяч?

Часы на стене показывали 3.32. Через час во Флориде. Минутку. Сознание его прояснилось, он услышал по радио голос с британским акцентом. Слишком поздно. Он снова помрачнел. Ничего нет скучнее на свете для Сэла Д'Аморе, чем спортивное состязание, на которое он не сделал ставки. Оно как телерепортаж об арабах, убивающих друг друга. Кому до этого дело?

Вот пятый заезд — кровь бросилась Сэлу в голову, — до боли знакомое ощущение. Нотсомачэзапип бежал в пятом заезде по центральной дорожке. Сэм любил эту лошадь, всего две недели назад она принесла ему три тысячи. Трижды победила в семи последних заездах. Отличная лошадь. Кто жокей? Черт! Анджел Вальдес. Классный наездник. К тому же его должник. Как он допустил, чтобы Трансформер проиграл? Как? Но это было тогда, а сейчас совсем другое. Сэл чувствовал растущее напряжение. Он выиграет. Наверняка. Какие ставки перед стартом на эту заразу? Он быстро посмотрел в списках участников: 5 против 2. К моменту старта будет, вероятно, 2 против 1, но не все ли равно, ему просто нужно удвоить сумму. Он не хотел ИГРАТЬ, Боже мой, ему нужна только победа, и эта лошадь с Вальдесом в седле — верный выигрыш. Стопроцентная победа. Ему только оставалось придумать, как сделать ставку. Боже, кричал его внутренний голос, двести тысяч не положить никак.

«Я должен», — произнес вслух Сэл. Вариант беспроигрышный. Нотсомачэзапип? Черт. Эта лошадь просто не умеет проигрывать. Возможно, после этого заезда он сможет со всеми рассчитаться и у него даже появятся деньги на отличную профессиональную запись. Четыре-пять песен, а то и целый альбом. Он подпишет контракт со звукозаписывающей фирмой и забудет обо всем этом ужасе.

Сэл вернулся в бар. Мультфильм закончился, и теперь шел старый черно-белый фильм. Богарт и Робинсон, в своих обычных, будто с чужого плеча, костюмах, переругивались.

Неожиданно, в тот самый момент, когда Сэл снял трубку, дверь распахнулась, и в бар ворвались семеро.

Мысль о ставке тотчас улетучилась из головы Сэла. Что он натворил! Страх хлестнул по его лицу, навалился на него всей своей тяжестью.

Все семеро, три женщины и четверо мужчин, насквозь промокшие под дождем, смеясь и чертыхаясь, встряхивали свои плащи, распространяя исходивший от них запах вина. Женщины — лет тридцати, хорошо сложенные, с усталым видом и печальными глазами, типичные проститутки, лишенные каких бы то ни было индивидуальных черт. Мужчины — все люди Малыша Джонни. Джимми Вэн, городской воришка и сутенер, выросший с сыновьями Малыша Джонни. Джуниор Венезия, один из младших сыновей Джонни, жестокий и капризный недоумок. Говорили, что он постоянно носит с собой особый молоток и не задумываясь пускает его в ход. Самый старый из них шестидесятичетырехлетний Даго Ред Ла Рокка, ровесник Малыша Джонни, не один год добивался сближения с коротышкой. Пять лет отсидел в тюрьме Луизианы, обеспечив себе таким образом постоянное место в организации Малыша Джонни. Даго Ред считал себя полностью зависимым, везде бегал с мальчиками Джонни, приворовывал, продавая кокаин итальянцам и героин неграм, играл в карты, давал деньги в долг под проценты и даже занимался сутенерством на стороне, что забавляло его дружков. Если Малышу Джонни надо было кого-то убрать, он поручал это Даго Ред Ла Рокка.

Сэл проглотил этот факт, но переварить не мог никак. Не менее опасен был и четвертый из семерых. При его появлении Сэл никак не мог унять дрожь в руках и все время их прятал.

Ники Венезия по документам числился племянником Малыша Джонни, сыном его младшей сестры Розы. Все в городе знали, что он незаконнорожденный сын Малыша Джонни, но молчали об этом. Никто и пикнуть не смел. Настоящей матерью Ники была молодая, пышнотелая стриптизерша мексикано-гавайского происхождения. В начале пятидесятых она каким-то образом оказалась в Нью-Орлеане, в одном из злачных мест, принадлежащих Малышу Джонни. Тот сразу оценил ее смуглую, но не темную кожу. Когда она забеременела, Венезия, уже несколько лет не имевший детей, ни законных, ни незаконных, поселил девушку в роскошной квартире, куда приносил ей жирную сицилийскую пищу, приготовленную по рецептам его матери. Он называл это детским питанием. Через три дня после рождения ребенка Малыш Джонни передал его на попечение своей бездетной сестре. В ту же ночь один из его людей отвез мать ребенка в публичный дом в Батон-Руже, где мужчины щедро платили за возможность припасть к ее огромной молочной груди, потом продал в другой публичный дом в Техасе, там она и сгинула.

Ники, как говорили, был любимым племянником и обожаемым сыном Малыша Джонни. Даже четверо его сыновей любили этого сорванца, и Ники с детства привык к мысли о том, что любое его желание в семье будет выполнено. Именно по этой причине многие держались подальше от Ники.