Высокая ставка

Он изо всех сил пытался следить за тем, как официант аккуратно разделывает рыбу, отделяет мясо от хребта и выкладывает на тарелку толстой черной женщины, но тут же оказывалось, что он смотрит на Изи, а она на него. Наконец Сэл резко отвернулся, открыл свою тетрадь и начал пробегать глазами записи. «Ранняя осень» — он никогда не играл этой мелодии. Сэл сосредоточил все свое внимание на нотах. Но чтение с листа всегда давалось ему с трудом. Он больше полагался на слух. Так было и сейчас. В третий раз просматривая ноты, он не выдержал и снова взглянул на Изабель. Девушка усмехнулась и подмигнула ему. От неожиданности Сэл громко рассмеялся. Сидевшие за столиками стали оглядываться. Джемелли пристально посмотрел на него, а его сестра Ангелина, настоящая итальянская матрона, сверлила его взглядом более острым, чем у телохранителя мафиози.

Сэл уставился на свои руки и замер, не поднимая глаз. Вдруг он почувствовал, как кровь прилила к лицу. «Боже, я краснею», — подумал он и услышал радостный, беззаботный девичий смех. Изабель смеялась над ним.

* * *

Сэл то и дело бросал быстрые взгляды в сторону Джемелли. И когда выколачивал из спинета тяжелые ритмы для Маклиша, пока тот пел, точнее, мычал на всю комнату «Постучи три раза», обращаясь к мощным грудям Мэгги Пуласки, и когда стыдился, если Маклиш брал слишком высокую ноту и «пускал петуха». Но вот он опять встретился с Изабель взглядом. По ее пухлым губам скользнула, а потом разлилась пленительная улыбка, и Сэлу показалось, что они одни в комнате. Не только в комнате — во всем мире. Позже, лежа на койке, в темноте каюты, уставясь в черный непроницаемый мрак, он задавал себе один и тот же вопрос: «Что со мной? Что, черт возьми, я делаю?» Он сел на кровати и закурил. Какая-то малявка, какая-то писуха улыбнулась ему, и он готов бежать покупать ей розы. Поглупел, что ли? Он тряхнул головой. Более безопасного места ему не найти. Или он забыл, почему он здесь? Его пытались убить, и Малыш Джонни наверняка не отказался от своего намерения. Продержаться на этой посудине годика три-четыре. А потом за давностью дело забудется. Неужели ради какой-то девчонки-истерички, сексуально озабоченной богачки он станет рисковать? Он сам нарывается на неприятности. Но, Бог мой, как она поет! Ни разу в жизни он не слышал ничего подобного. Откуда такой талант? Чего только не сделаешь с таким голосом! Пресвятая Дева Мария, Изабель неповторима. В этой маленькой бразильской злючке возродилась сама Билли Холидей. Как такое могло случиться? Но он слышал ее. Слышал собственными ушами. Боль, тоска, сарказм, цинизм, страх и страсть, красота и безобразие — все это переплелось в голосе девчонки-подростка. Просто невероятно!

Сэл стал одеваться. Который час? 2.30. Она сейчас на палубе. Ждет его. Он уверен. Да, она ждет. Скажет, что не может уснуть, и под каким-нибудь предлогом затащит к себе в каюту. Чтобы он ее трахнул. Сэл наперед знал, как развернется ее дерьмовая затея. Он натянул свитер, положил в карман сигареты и вышел. В ярко освещенном коридоре никого не было. Корабль погрузился в сон. Полная луна в светлом, холодном небе появилась над морем как неоновая вывеска: «Еда. Напитки. Прелюбодеяние. Смерть». Сэл облокотился о поручни, вытащил сигарету, зажег... «Я начинаю отсчет, — сказал себе Сэл, — и прежде, чем дойду до двадцати... — Он навалился всем телом на поручни. — Один, два, три...» В ярком свете луны где-то в миле от корабля вынырнул кит. «Двенадцать, тринадцать...» Корабельный радар бесшумно вращался в рубке, прислушиваясь к ночи. «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...»

— Эй, — услышал он за спиной голос и обернулся.

В своем свободном черном пальто с капюшоном она была ослепительно хороша.

— Привет, — отозвался Сэл.

Она приблизилась к нему, положила на поручни руку в перчатке — великолепная лайка от Джемелли де Жанейро.

— Никак не могу уснуть. — Она устремила взгляд на море, потом на луну. — Я не перестаю думать.

«Ну вот, начинается. Я непременно должен взглянуть на что-то в ее каюте».

Она повернулась к нему. Глаза у нее были глубокие, карие, с поволокой.

«Приступила к осуществлению плана».

— Марко, — начала она очень серьезно, — как, по-вашему, Маклиш хороший певец?

Сэл глубоко затянулся до самых легких и закашлялся, когда, смеясь, взглянул на нее.

— Марко, Марко! — взволнованно вскрикнула Изабель.

Сэл еще больше развеселился. Опять засмеялся, потом закашлялся, потом опять засмеялся.

— Марко, я позову доктора Махоуда. — Тут уж Сэл разразился хохотом до колик в животе. Сама мысль о том, что корабельный врач может кого-то спасти, показалась ему просто нелепой. Единственное, на что был способен старый наркоман, это передавать команде таблетки и иглы.

— Марко. — Теперь в голосе Изабель уже звучало раздражение. Ей показалось, что Марко над ней смеется, — Прекратите, сейчас же!

Сэл с трудом сдержал смех. В горле саднило, на глаза навернулись слезы.

— Извините, это все из-за... — Сэл улыбнулся, вытирая слезы с лица. — Изи... капитан Маклиш самый плохой певец из всех, кого я когда-либо слышал. Самый плохой.

Она задумчиво кивнула.

— Я тоже думаю, что он не очень хорошо поет.

Сэл откинулся назад и с головы до ног оглядел ее.

— Зато вы будете чертовски хорошей певицей.

Она смутилась.

— Правда?

Сэл еще шире улыбнулся.

— Я все время твержу вам это. Вы поразительно талантливы. Один случай на миллион.

Изабель слегка улыбнулась, но Сэл знал, что она счастлива.

— Марко, вы в самом деле так думаете?

Он кивнул и сказал:

— Но знайте, одного таланта недостаточно. Я двадцать лет занимаюсь музыкой и видел множество талантливых людей. А сколько из них растратило свой дар, распевая в забегаловках и пивнушках. — «В том числе и я сам». Он чувствовал, что начинает горячиться, но ему так хотелось оградить ее от возможных ошибок. — Какой певицей вы собираетесь стать?

— Какой?

— Хотите всю жизнь петь в подвальчиках и дешевых кафе? Пить и распутничать?

Она проглотила этот намек, не решаясь что-либо возразить.

— Или хотите записываться на пластинки? — Он говорил, настойчиво требуя ответа. — Знаете, как обращаются к тем, кто поет в барах?

Она покачала головой.

— К ним обращаются: «Эй, ты!» Понимаете, что я хочу сказать?

— Нет, не понимаю.

Он мягко улыбнулся и полез в карман за сигаретой. С того дня, как ему чудом удалось спастись от Даго Реда, он стал заядлым курильщиком.

— Я хочу предостеречь вас от ошибок. — «Чтобы вы не наделали их, как я».

Она взяла сигарету, когда он уже собирался спрятать пачку в карман.

— Вы очень добры ко мне, Марко, и очень заботливы.

Он зажег спичку и дал ей прикурить.

— Вот и первая ошибка. Певица не должна курить. Даже начинающая, такая, как вы.

Поколебавшись секунду, она вынула сигарету изо рта, выбросила за борт и снова повернулась к нему, всем своим видом говоря: «Я сделаю все, что ты скажешь».

— Это из-за сигарет вы лишились голоса? — спросила она.

«Не совсем. Даже рак не мог бы так разрушить мой голос».

— Нет, — ответил он. — Сигареты тут ни при чем.

Шквал ветра призраком пронесся по палубе. Сэл вздрогнул.

— Когда я не могу уснуть, вот как сегодня, — сказала Изабель, глядя ему прямо в глаза, — я выкуриваю маленькую макону[14]. Хотите попробовать? Пойдемте ко мне в каюту.

«А зачем? Зачем попусту тратить время? Почему не прижать тебя к стенке и не трахнуть прямо здесь? Распахни пальто, подними юбку, обхвати меня ногами и сдерни трусики. Давай, прямо здесь, прямо сейчас. Это ведь то, чего ты хочешь. Мы оба это знаем».

— А как насчет вашей тетки Ангелины? Не думаю, чтобы ей это понравилось.

Она улыбнулась своей удивительной лучистой улыбкой, прекрасной, как драгоценный камень. Ее смех переливался словно алмазы.

— Я отправила ее спать в каюту отца. Сказала, что она мешает мне своим храпом.

— А она правда храпит?

Девушка тихонько рассмеялась. И Сэлу послышался нежный звон стеклянных колокольчиков, колеблемых легким бризом.

— Как лошадь, — ответила Изабель и громко рассмеялась. Сэл тоже рассмеялся, и этот смех сблизил их, таких одиноких в темноте ночи.

«Возьми ее, — сказал себе Сэл. — Тебе это нужно».

Он не занимался любовью с того самого дня в «Толл Колд Уан», когда он умер и снова воскрес. С того самого дня, когда жевал пропахший лекарством клитор Ким, если, конечно, это значило «заниматься любовью». «Возьми ее. Взгляни на ее лицо. Открытая книга. Она хочет, чтобы ты взял ее, чтобы ты взял ее и научил всему. Чтобы ты познакомил ее с Жизнью, ввел в свой мир. Она хочет узнать о тебе все».

— Макона — очень хорошая травка, — сказала она наконец, но Сэл знал, что травка тут ни при чем. Она подошла к нему совсем близко, подставила губы для поцелуя. И тут, над самой ее головой, пролетела звезда.

— Смотрите, падающая звезда! — воскликнул он, положил ей руки на плечи и повернул к себе. С падающими звездами у Сэла было сопряжено много воспоминаний. Однажды в детстве отец взял его на рыбную ловлю. Они отправились вечером в легкой, дававшей течь лодочке к озеру Морепас. «Не пропусти падающую звезду, Сэлли, — говорил отец, возясь с мотором и то и дело прикладываясь к бутылке дешевого красного вина. — Падающая звезда — это к счастью. Может, удастся поехать в „Фэа Граундз“ и сделать хорошую ставку. Главное — не потерять счастливый день. — Джо Хак предложил сынишке выпить. — Не говори только маме, Сэлли. Она столько пьяниц повидала за свою жизнь. В детстве. И потом, когда вышла за меня замуж».

Изабель снова повернулась к нему, но возможность была упущена, настроение изменилось. Падающая звезда и воспоминание о Джо Хаке напомнили Сэлу, что в его жизни не все в порядке. Далеко не все. И не нужно добавлять себе неприятностей, посягая на тинэйджеров, которые заглядываются на него.

— Считается, что падающая звезда к счастью, — сказал Сэл виноватым тоном.

Она кивнула и выжидающе на него посмотрела. Нет, он не пойдет к ней в каюту. Но Изабель не хотела так легко отказаться от своего плана и обеими руками в лайковых перчатках взяла его за руку.

— Здесь холодно, Марко, пошли ко мне.

Чтобы опустить ее с неба на землю, подальше от мыслей о каюте, он сказал:

— Вы не понимаете: падающая звезда в самом начале вашей карьеры и нашего музыкального союза — чертовски хорошая примета.

Она поняла наконец, что сегодня ночью ничего не произойдет, но приняла это очень спокойно: впереди еще целых три недели.

— Марко, вы рассуждаете как игрок.

Сэл горько усмехнулся.

— О, когда-то я действительно заключил пари. Давно, очень давно... — Он взял ее за руку, их пальцы переплелись, и они зашагали по палубе. — Шоу-бизнес — самая большая игра на свете. Во всем мире. Но вы должны вести свою собственную игру.

На ее лице появилось сомнение.

— Не знаю, нужен ли мне шоу-бизнес. Просто я люблю петь, вот и все.

— Если вы станете певицей, от шоу-бизнеса вам не уйти. Это как... — Он никак не мог подобрать нужное слово. — Это как у художника. На вашей одежде всегда будут пятна краски. Вы поняли, что я хочу сказать? Иначе не бывает. — Он повернулся к ней и после паузы спросил: — Вы все еще уверены, что не сможете уснуть?

Она снисходительно улыбнулась ему. «Настоящая жемчужина», — подумал Сэл.

— Я слишком взволнована.

— Тогда пойдемте в буфет, проглотим несколько бутербродов с кофе. Годится?

— Здорово, — сказала она, сжав его руку. — Просто отлично!

— Вы любите болонскую копченую колбасу и швейцарский сыр? — спросил он по дороге в буфет.

Она не знала, что такое болонская колбаса. Даже за время своего двухгодичного пребывания в «Святом сердце» ни разу не слышала о такой. Это было ее упущение. Они устроились в слабо освещенном буфете, открытом в такое время для пассажиров, страдающих бессонницей, и просидели здесь несколько часов никем не замеченные. Они говорили об абстрактном искусстве, об отношениях Северной и Южной Америки, о блюзах, о болонской колбасе. Ели сандвичи, попивали тепловатый кофе и говорили, говорили, пока рассвет не залил все вокруг серым светом. Потом вышли на палубу и смотрели, как над морем поднимается солнце. День обещал быть ясным и теплым.

* * *

Он много и старательно занимался с ней. В течение двух последующих недель они каждый день запирались в столовой — сначала с утра, потом с двух часов и до обеда. Сэл подкупил команду уборщиков — они согласились не мешать им и держать рот на замке. Неизвестно, слышал ли пение Изабель капитан. Во всяком случае, Сэлу об этом ничего не сказал. Сэл был уверен, что старый волокита завел роман с грудями Мэгги Пуласки и теперь полностью поглощен ими. Капитана он видел лишь по вечерам, когда тот пел для желающих. Сразу после завтрака, как только пассажиры расходились по своим каютам, чтобы немного вздремнуть, Сэл и Изи встречались в столовой. Они запирали дверь, гасили яркий свет и включали микрофон. Насколько Сэл помнил, ни одно из его любовных свиданий, даже самых волнующих, не было столь эротическим и полным особого смысла.

Сэл занимал свое место у спинета, Изабель у микрофона. После нескольких тихих аккордов Изабель, закрыв глаза, начинала петь, и они уносились на гарлемское празднество конца тридцатых или в клуб на Пятьдесят второй улице сороковых. Они покидали темные земные пределы, корабль, море, оставляя позади целые десятилетия, они жили в ином месте, в ином времени. И когда, выкурив макону, сидели, прислушиваясь к себе, мир разрастался до космических масштабов. Голос Изабель переносил их в другое измерение, в другие пространства. Пребывание на корабле среди океана усиливало это ощущение нереальности происходящего. С каждым днем, с каждым часом голос Изи звучал все лучше. Вот это талант! Ни о чем подобном Сэл даже не слышал. Изабель жила в море звуков, была живым воплощением музыки. И какое бы замечание ни сделал Сэл — держите эту ноту немного дольше, пропойте эту фразу быстрее, выделите эту строфу, — ему не приходилось повторять его дважды. Она естественна, абсолютно естественна, восхищался Сэл. И, не отдавая себе в этом отчета, сам изменился. В нем поселилось давно забытое ощущение счастья. Каждый день теперь приносил радость. Он грелся в лучах великолепия своей ученицы и с чувством родительской гордости следил за расцветом ее таланта. Теперь он уже не согревал его, а воспламенял. Каждое утро, едва пробудившись, Сэл чувствовал, что в нем опять зародилась новая песня. Песни кипели, рвались наружу. Они ни на минуту не оставляли его: ни под душем, ни за едой, ни когда он аккомпанировал Маклишу... Даже в редкие часы отдыха, когда он лежал на койке или с кем-то беседовал, в голове у него вертелись стихи и мелодии. Он записывал их в маленький блокнотик, с которым не расставался. Если Изабель не было рядом, он весь уходил в процесс собственного творчества и становился рассеянным. Но стоило ей появиться, как чувства его обострялись, он настраивался на ее волну и к нему возвращалась сосредоточенность. Ни разу за всю свою попусту растраченную жизнь Сэл не испытывал ничего подобного.

После полуночи Сэл и Изи встречались на главной палубе и гуляли по пустынному безлюдному кораблю. Иногда курили макону, выпуская в океан ядовитое облачко дыма, потом шли в буфет, пили кофе и разговаривали до тех пор, пока с горизонта не наползал серый рассвет и не просыпалась команда. О чем только они не говорили. Сэлу, конечно, приходилось соблюдать осторожность. Ему было что скрывать, особенно если учесть то, что случилось с ним в Нью-Орлеане и потом, когда он изменил имя. Так что в подробности Сэл не вдавался, чего нельзя было сказать об Изи. Она буквально живописала, как огромный черный мужчина в костюме золотого орла, с которым она встретилась на карнавале, лишил ее, тринадцатилетнюю, невинности. Он приметил ее в толпе танцующих, взял за руку и привел в закуток за баром, здесь он положил ее на грязный, весь в пятнах матрац, видимо предназначенный для таких целей, сорвал с нее панталоны, часть карнавального костюма, и трахнул под одобрительные крики посудомоек, выглядывающих из окна ресторана.

Она рассказала об огромном доме, в котором выросла. Он находился в окрестностях Рио, в красивом пригороде Гавеа, отделенном холмом от кишащего беднотой поселка Роцинха, где с самого рождения жила ее мать, тоже Изабель. Сэл услышал легенду о девчонке из трущобы и влюбленном в нее богаче Джемелли Джованни. Девушка, смеясь, рассказывала об их свадьбе, о которой ей поведали слуги. Мать Изабель умерла при ее рождении, и девушка постоянно жила с ощущением вины и огромной ответственности за своего чудесного, обожаемого, искалеченного отца, для которого она стала единственным счастьем в жизни. Бремя этой ответственности угнетало Изабель, давило на нее всей своей тяжестью. И все существо девушки взбунтовалось. Очень путано она пыталась объяснить Сэлу, какие муки испытывала, когда всепоглощающая скорбь наваливалась на нее, заставляла запираться в комнате и часами рыдать. Повышенная раздражительность — поставили диагноз доктора, когда она была совсем еще ребенком, и с тех пор не находилось у врачей другого слова для определения всевозможнейших страхов, депрессивного состояния, меланхолии, присущих подросткам. Со странной отрешенностью, как будто речь шла не о ней, Изабель показала Сэлу тонкие шрамы на запястьях, следы попыток самоубийства. И рассказала, что еще несколько раз пробовала покончить с собой на машине и с помощью барбитуратов. Ее часто посещало одно и то же видение. Будто бы она поет в огромном зале под гром аплодисментов и приветственные крики, ее забрасывают цветами. Неожиданно появляется из-за кулис мужчина в униформе инспектора манежа и высокой шляпе и уводит Изабель со сцены. За кулисами — молодая женщина, Изабель видела ее только на фотографиях. «Это твоя мать, Изабель», — говорит мужчина. Изабель со слезами бросается к женщине. Но та вытаскивает из складок юбки стилет и вонзает Изабель в грудь. Изабель падает и, подняв глаза, видит, что мать улыбается. Изабель вскрикивает и вся в поту просыпается. Все это Изабель рассказывала с какой-то милой застенчивостью.

Они разговаривали в полумраке до рассвета, и Изабель, не стесняясь, открывала ему свое безумие.

* * *

Через десять дней после отплытия из Антверпена судно пересекло экватор. Солнце стояло высоко над головой, было жарко и влажно. В то утро, когда они прервали работу над очередной песней Билли Холидей, чтобы выпить кофе, Сэл подошел к спинету и стал с отрешенным видом наигрывать, а потом тихонько мурлыкать песню «Я не устану любить», за работу над которой он принялся за неделю до того, как Изабель. прячась в темноте, ему подпевала. И пока он рассеянно брал аккорд за аккордом, Изабель стала напевать в микрофон. Сэла словно захлестнуло холодной водой. Его давно удивляла музыкальная память Изабель, но сейчас он был потрясен: она впервые услышала эту песню и тут же воспроизвела слова и мелодию. Мало того, ее голос преобразил песню, придал ей особое звучание, поднял на уровень исполнения, о котором Сэл мог лишь мечтать.

Это была давнишняя мечта Сэла, чтобы его музыка звучала именно так. Сам он, даже когда был молодым, горячим парнишкой, не смог бы лучше исполнить собственную песню. Ему всегда чего-то недоставало. Изи как бы дополнила пропущенное звено, нашла то, что было для него все эти годы загадкой. Он не относился к числу особых почитателей Билли Холидей. Просто слушал ее, как слушал в молодые годы многих джазовых певцов, стараясь впитать в себя все самое лучшее. К тому же Сэл не особенно интересовался женским вокалом. Может быть, поэтому Билли Холидей не производила на Сэла большого впечатления, хотя он и отдавал ей должное. Голос Изабель ничем не отличался от голоса Билли Холидей, только был более выразительным, не испорченным вином и наркотиками, да и просто перипетиями жизни. И сейчас Сэлу казалось, что его песню поет сама Билли Холидей, совсем юная, в пору своего расцвета, что она глубоко проникла в ее особенности, не то что исполнители сентиментальных песенок времен Синатры, искажающие модные хиты. Казалось, шестнадцать лет назад, в начале семидесятых, Билли возродилась, прослушала и впитала все: настоящее и прошлое, и теперь поет его песню. Изумленно глядя на Изабель, Сэл готов был поверить в реинкарнацию перевоплощения, и был потрясен. «Черт побери! Билли Холидей умерла и возродилась в этой девчонке, которая поет его песню, еще одно чудо этого года, среди множества других. Да еще какое чудо!»

Это был перст судьбы. Грядут великие перемены. Словно какие-то потусторонние силы взяли Сэла под свое покровительство, словно он заключил союз с вечностью, и теперь, что бы ни случилось, он будет следовать предопределениям судьбы.

* * *

— Леди и джентльмены! Леди и джентльмены! — взывал капитан Маклиш к разодетой публике. — Ну что, повеселимся сегодня?

И пассажиры ревели в ответ:

— Давай, давай, давай! — Это словечко распространилось среди убеленных сединами пассажиров как вирус и казалось им необыкновенной вольностью. Даже те, кто не говорил по-английски, находили его забавным.

Это была прощальная вечеринка. Рио-де-Жанейро, первый порт назначения «Антонии» со дня отплытия из Антверпена. Пассажиры начали пить с самого завтрака, команда — после захода солнца. И теперь офицеры, пьяные и развязные после двухнедельного пребывания в море, медленно танцевали с американскими матронами и толстыми бразильскими старухами, в то время как их мужья, к досаде капитана Маклиша, кружились с Мэгги Пуласки, — для нее это было лучшее время на корабле.

Только что умолкла музыка, и двое семидесятилетних кавалеров заспорили, кому танцевать с Мэгги, пока третий, обнимая ее, наотрез отказался отдать свою добычу.

— Тост! — закричал капитан, перекрывая шум. Сэл вздрогнул и заткнул уши. — Тост! — Маклиш схватил с крышки спинета стакан виски и уставился на Мэгги, которой удалось наконец вырваться из объятий древнего сеньора Родригеса. — В честь самого замечательного круиза из всех, которые мне когда-либо приходилось возглавлять! — Послышались громкие крики, капитан повернулся к толпе и поднял стакан. — Через губы, через рот, прямо в печень — вот! — вскричал он и, запрокинув голову, влил в себя виски.

— Скол! — завопил кто-то. И другие подхватили: — Банзай! Ура!

Маклиш вытер губы и бросил на пассажиров лукавый взгляд.

— А теперь Марко и я... — он дружески хлопнул пианиста по спине, — мы разучили одну маленькую песенку, чтобы сказать всем вам «до свидания». — Он повернулся к Марко и с театральным жестом произнес: — Маэстро, прошу вас.

Последовало быстрое арпеджио[15], — Маклиш снова повернулся к пассажирам и заблеял слащавым, дрожащим тенором:

«Мы встре-е-е-тимся-я-я сн-о-о-ова, не зна-а-а-ю когда-а-а».

К нему присоединились все, кто знал эту старинную мелодию — а ее, похоже, знали даже иностранцы, — и столовая теперь напоминала зал для спевки.

Сэл аккомпанировал этим старым слезливым болванам и думал: «Стоило ли ради этого спасаться? Прятаться на этой затраханной железке, чтобы играть это дерьмо до конца моей гребаной жизни?» По утрам он оживал. Все было прекрасно. А по вечерам вот это дерьмо. Музыкальные эксперименты. Рвота. Он взглянул на Изабель. Ее лицо было серым, как у больной, но Сэл знал, что она не больна. Просто боится. По одну сторону от нее сидела Ангелина, ее тетка, ожидающе глядя на расходившихся пьяных, по другую сторону — Джованни Джемелли, нежно гладивший ее руку. Его озабоченный взгляд перебегал от дочери к Сэлу. Весь вечер, трепещущая от страха и волнения, Изабель просидела за столом, отвергая всех кавалеров, приглашавших ее на танец. Отец был вне себя от волнения.

«Она уйдет, — думал Сэл. — Завтра она навсегда уйдет из моей жизни».

— Не зна-а-а-а-ю где, не зна-а-а-ю когда-а-а-а... — продолжал он барабанить по клавишам, не сводя глаз с Изи.

Островок юности и красоты среди сморщенной, усыхающей кожи. «Завтра она спустится по трапу со своим богатым папашей и исчезнет. Исчезнет навсегда. И такой талант мне больше не встретится. Она одна на целое поколение». Сэл видел, что Изабель пристально смотрит на него. «Как я могу отпустить ее от себя? Как я могу?»

Капитан Маклиш наконец закончил свою песню на высокой дребезжащей ноте, спьяна расчувствовался, закрыл глаза и протянул к публике руки. Старцы разразились аплодисментами. Хлопанье пробок в буфете и визг в компании семидесятилетних перекрыл гром аплодисментов.

— Замечательно, капитан!

— Браво!

— Брависсимо!

— Великолепно, старина, вы должны выступить по телевизору!

Маклиша распирало от гордости, лицо горело от сыпавшихся похвал. Он обвел всех затуманенным взглядом, жестом призвал к тишине и выдохнул в микрофон:

— Спасибо. Большое спасибо.

Послышались голоса:

— Еще одну, Мак! «Трущобную кошечку», кэп! Спойте еще, капитан!

Маклиш улыбнулся и покачал головой:

— Кое-кто из вас знает, что нам предстоит разыграть призы, предоставленные судоходной компанией. Я видел великолепный набор... э... — протянул он, уставясь на бюст Мэгги Пуласки, — великолепный набор предметов, который выиграет один из вас. И кроме того, мой музыкальный директор и я решили примерно через часок... — «Да убирайся же ты!» Сэл следил за Изабель, он боялся, что в последнюю минуту она спасует. — Примерно через часок мы продолжим наше выступление.

— А-а-а! — застонали «божьи одуванчики». Сладострастные вздохи, сопровождаемые аплодисментами, разлились по комнате, когда Маклиш направился к капитанскому столу. Вдруг он услышал голос из микрофона. До этого микрофоном пользовался только сам капитан. Он мгновенно повернул голову, и на его кельтском лице появилось неудовольствие.

— Леди и джентльмены, — хриплый голос Сэла мягко звучал над столами. — Прошу прощения. Уделите мне минутку внимания. Всего минутку.

Внимание собравшихся переключилось с Маклиша, хмурого и сердитого, на Сэла, который приветливо улыбался.

— Капитан Маклиш, — снова прозвучал в наступившей тишине его голос, — у меня есть небольшой сюрприз для вас и наших пассажиров, конечно, если вы не возражаете.

— Хорошо, Марко, — слегка усмехнувшись, сказал Маклиш, стараясь поддержать атмосферу непринужденности, — нам действительно предстоит разыграть приз и...

— Благодарю, капитан, — прервал его Сэл. «Отвали, сукин сын. Микрофон теперь у меня». — Леди и джентльмены, сеньоры и сеньориты, друзья и коллеги! — Сэл начал работать на публику. Он встал на освещенный прожектором круг так непринужденно, словно всю жизнь простоял на этом месте. — Сейчас мы увидим нечто необычайное. — Сэл снял микрофон с подставки и шагнул вперед, чего никогда не позволял себе Маклиш. Он точно знал, сколько нужно сделать шагов, чтобы слушателям не пришлось отодвигаться назад. — Итак, сегодня нам предстоит знакомство с редчайшим талантом. И как бы этот талант ни расцвел в будущем, никогда он не раскроется с такой силой, как в нынешний, первый вечер. — Он умолк на секунду, припоминая, как работал в кабаре Джоэль Грей, потом резко повернулся и, наклонившись к пышногрудой баварской толстушке, с лукавой улыбкой сказал:

— Надеюсь, вы меня, mein Liebchen[16], поняли?

Смешливая баварка расхохоталась, и ее огромные, как подушки, груди ходуном заходили. Вслед за ней одобрительно загудели и остальные. Не прошло и минуты, как все забыли о Маклише и его пенье. Капитан медленно опустился на стул с мрачной кривой ухмылкой.

— Сегодня вечером, — продолжал Сэл, небрежно пощелкивая микрофонным шнуром и возвращаясь в центр сцены (если можно так назвать это место), — сегодня, — Сэл снова повернулся к публике, все внимание теперь было направлено на него. «Как легко вами управлять, — подумал Сэл, — как легко. Но сейчас не мой вечер». Улыбка сбежала с его лица, и на нем появилось выражение глубокой серьезности. — Сегодня мы станем свидетелями рождения редкого дарования, — он говорил медленно, с паузами, — дарования юного и прекрасного. — Он обвел взглядом собравшихся и произнес с подчеркнутой выразительностью: — Леди и джентльмены, хватит слов. Итак, Изабель.

Сэл положил микрофон на подставку и сел к инструменту. Наступила напряженная тишина. Все нервно переглядывались, ища глазами Изабель. Сэл левой рукой играл вступление, закончив, он начал снова и посмотрел на девушку. Она вся дрожала, глядя на него полными ужаса глазами. Отец и тетка были явно обеспокоены, хотя и не понимали, в чем дело. Лишь когда Сэл в третий раз заиграл вступление и повернулся к Изабель, словно говоря: «Ну, иди же, козленок. Ты можешь это сделать. Можешь», — она, замирая от страха и устремив взгляд на Сэла, медленно отодвинула стул и поднялась с отрешенным видом. «Ну, иди же, козочка, иди». Затем, не поднимая глаз, обошла стол. «Так, девочка, правильно». Пересекла столовую и остановилась возле спинета, спиной к публике.

— Map... Марко, — начала она дрожащим шепотом, — я не могу.

— Девочка, — процедил Сэл сквозь стиснутые зубы, — никогда не показывай публике зад, пока не заработаешь на это право.

Она вдруг заговорила по-португальски, видимо, от волнения.

Он понял: она пытается ему объяснить, что не в состоянии петь.

— Напомнить первую строку? — спросил Сэл, сосредоточенно глядя на свои руки.

— Что? — в ужасе прошептала она.

Наконец он взглянул на нее:

— Забыли первую строку?

Она медленно покачала головой.

— Тогда повернитесь к слушателям.

Она кивнула и с трудом, преодолевая робость, двинулась к микрофону. Шестьдесят пар глаз уставились на нее, будто шестьдесят дул, готовых извергнуть огонь.

— О... — вырвался у девушки вздох отчаяния.

— Изи, — прошептал он, — вы лучше всех, кого я когда-либо слышал. Вы будете звездой, понимаете? Понимаете, черт возьми?

Повернувшись к публике, Изабель едва заметно кивнула. Ей казалось, что она стоит на краю пропасти.

— Итак, — продолжал Сэл, — вступайте сразу после отсчета: три, шесть, два, пять... Начали!