Высокая ставка

В далеких землях Франции

Танцуют женщины так.

Что танцем еврея они убивают.

Танцем сраженный еврей умирает.

Темноту разорвал прерывистый женский крик, потом раздался шлепок, и Сэл услышал первый свой крик и низкий голос черной няни: «Вот он!» Захлестнувшая его волна грусти достигла океанских глубин, грусть изливалась из его яичек, его пениса, всего его существа, как теплое семя, образуя поток грусти и тоски, и Сэл, плавая в этом бездонном потоке скорби и воспоминаний и барахтаясь изо всех сил, чтобы выбраться на поверхность, закричал:

— Не-е-е-е-т!

И ощутил свое тело. Сознание прояснилось, и Сэл увидел, что стоит на полу в луже крови в маленькой комнатушке в «Толл Колд Уан». Он вцепился в струну, впившуюся в его горло, просунул окровавленные пальцы под полотенце и рванул петлю, затем упал на окровавленный пол, закрыл глаза и попытался перевести дыхание. Грудь вздымалась, как у запалившегося пса. В легкие свежим горным потоком ворвался воздух. Сэл лежал на спине, и кислород наполнял его вены, его сердце, его мозг. Он жив! Горло раздирала саднящая резкая боль, он был залит собственной кровью, но он жив! Во всяком случае, пока.

А где же Ред?

Сэл приподнялся на локтях и открыл глаза. Серый рассвет вливался в окна. Даго Ред Ла Рокка, завалившись на бок, лежал в нескольких футах от него. Сэла захлестнул страх. Что-то с Редом неладно. И без того серое одутловатое лицо старика приобрело землистый оттенок. Широко открытые невидящие глаза были устремлены на Сэла. Вытянув правую руку, он с огромным трудом приподнялся всего на какой-нибудь дюйм, потом замер, еще раз взглянул на Сэла и со стоном схватился за грудь. Корчась, он подтянул колени к груди, руки скрючились и стали похожи на клещи. На лице появились отвратительные признаки смерти. Рот приоткрылся, обнажив зубы, огромные, как волчьи клыки, в глазах застыл ужас. Сэл понял: он жив, потому что у его убийцы случился сердечный приступ. Даго Ред умирал. Последний стон вырвался из груди старого бандита — словно ледяной ветер пронесся над мертвыми деревьями. Он вздохнул, и ад принял его душу. Тело Даго Реда обмякло, колени с тихим стуком опустились на деревянный пол. Груда мертвого мяса. Сэла стошнило. Израненное горло болело так, словно его жгли паяльной лампой. Его вырвало несколько раз, но, не в силах подняться, он так и остался рядом с этой зловонной лужей, раскачиваясь и со свистом втягивая в легкие воздух. Потом заплакал.

* * *

Прошло добрых полчаса, прежде чем ему удалось подняться на дрожащие ноги и дотащиться до крошечной ванной комнаты. Он сел на стульчак, бросил полотенце в бак для белья, залил холодной водой, потом вынул, обвязал вокруг шеи. По телу струилась вода. Вокруг все горело. Сэл содрогнулся, увидев свое отражение в потрескавшемся зеркале, и осторожно размотал полотенце. Глубокая рана кровоточила, будто кто-то полоснул по шее ножом. Сэл осторожно дотронулся до нее и поморщился. Он сидел на стульчаке, наблюдая, как проникает солнечный свет сквозь оконные занавески, и пытаясь осознать, что с ним произошло.

«Они меня нашли, — думал Сэл. — Нашли. И подослали Даго Реда — убийцу. И он убил меня. Убил! Я мертвец; Я умер. Даго Ред меня задушил. И все-таки я жив. Я сижу на этом дерьмовом стульчаке, а Даго Ред лежит там. Мертвый. Я жив благодаря полотенцу. Не повесь я на шею это говенное полотенце, то лежал бы, как Даго Ред. Чертова смерть! Если бы не полотенце, если бы не сердечный приступ у Даго... Если бы, если бы, если бы...»

Все это слишком трудно переварить. Сэл знал, что до конца своих дней будет стараться понять, что же произошло на этом пропыленном винном складе.

* * *

Ему понадобилась минута-другая, чтобы побросать в чемодан свои вещи. Как зайти в бар и взять из кассы долларов триста, думал он, спускаясь с лестницы. А может быть, пошарить в карманах Даго Реда? Он снова поднялся наверх и, весь дрожа, подошел к Даго. А вдруг старый ублюдок жив? Сэл видел покойников только в гробах. А Даго Ред лежал просто так, уткнувшись лицом в грязный пол, со скрюченными конечностями. Сэл подсунул ему ногу под мышку, перевернул его и отошел на шаг. Даго Ред выглядел хуже некуда. Морщинистое лицо его, хотя и умиротворенное, было грязно-серого цвета. Веки полуопущены, глаз не видно. Лежал он в луже, видимо, обмочился. Сэл с опаской встал на колени, ожидая, что старый убийца в любой момент схватит его, нащупал пульс. Пульса не было. Впрочем, и без того Сэл понял, что старый преступник мертв. Еще не остывшее тело его было безжизненным.

Сэл быстро обыскал карманы. В левом боковом нашел старый бумажник. Без денег. Вывернул его наизнанку. Ничего! Только семь кредитных карточек — все на разные имена, — фотография девочки-подростка в форме католической школы с надписью: «Дяде Реду с любовью. Дениз» и раскрашенная фигурка Святого Кристофера. В левом переднем кармане пачка банкнот, перехваченная резинкой. Семьсот двадцать пять долларов — пятерки, десятки, двадцатки и шесть сотенных. Сэл опустил деньги к себе в карман, подумал с тревогой: пожалуй, пора уходить, но не ушел, а перевернул мертвеца на другой бок. В правом боковом кармане оказалась маленькая грязная расческа с седыми волосками. Из правого переднего кармана, пропитавшегося мочой, Сэл вытащил три связки ключей. Одна, видимо, от дома Даго Реда. На другой — ключ зажигания с маленьким пластиковым номером машины и ключик от чемодана и наконец ключ от комнаты номер 206 «Скайпорт-мотель» в Чикаго. Прежде чем выйти, он бросил последний взгляд на комнату. Здесь был настоящий разгром. Из-за разбитых бутылок в воздухе стоял запах джина и водки. Стены были забрызганы кровью, на полу лежал мертвец. Вряд ли это понравится Ким.

* * *

Солнце уже высоко поднялось, и стало жарко. На мостовой играли соседские ребятишки. Сэл нашел взятую кем-то напрокат «беретту», припаркованную в трех кварталах от «Толл Колд Уан», и вдруг подумал, что надо проверить багажник. Но там ничего не было.

Дорога до Чикаго заняла не больше часа. Однако Сэл довольно долго ездил вокруг аэропорта, разыскивая мотель «Скайпорт», пока наконец не нашел его на боковой улочке, примыкавшей к шоссе Кеннеди. Неприметное трехэтажное здание — маленький офис с двумя крыльями. Вход в комнаты был прямо с улицы, и сюда доносился шум шоссе.

Сэл вернулся на парковочную площадку и посмотрел на комнату номер 206. Пока он добирался сюда от Уокегана, ему пришло в голову, что Даго мог приехать не один. Не потому, что ему требовались помощники для убийства Сэла, просто дружки Малыша Джонни иногда приезжали по двое. На всякий случай, чтобы присмотреть, как пойдут дела, а то и просто для компании. Не исключено, что после такого удовольствия, как удушение Сэла, Даго собирался еще поработать здесь, в Чи, с местными профессионалами. А может, решил потом отдохнуть. Черт побери, возможно даже, он прихватил с собой проститутку.

Сэл больше часа следил за дверью комнаты номер 206. Он сидел в раскаленной машине, из наскоро сделанной вокруг шеи повязки сочилась кровь. Из расположенного поблизости от аэропорта недорогого мотеля выходили торговцы, рассеянно глядя по сторонам, с волосами, разлохмаченными ветром, и потертыми чемоданчиками. Они усаживались, за руль арендованных седанов, и, глядя на них. Сэлу хотелось выскочить из машины и крикнуть: "Я умирал этим утром, но я живой.

Я умирал этим утром, но я живой! Ваши красные галстуки радуют меня до слез. Ваши приемники передают самую лучшую музыку, какую мне когда-либо доводилось слышать. Я готов танцевать прямо здесь, на парковочной площадке, вместе с вами. Я умирал этим утром и слышал голос моей матери — впервые за пятнадцать лет. Мне казалось, что она стоит рядом со мной. От страха у меня дрожали руки. Я умирал этим утром, и мне некому об этом рассказать, некому, некому..."

До самого полудня Сэл просидел в душной машине, плача и истекая кровью.

* * *

В 12.30 две огромные чернокожие горничные начали уборку на втором этаже. Смеясь и переговариваясь, они убрали номера 201, 202, 203. Наконец одна из них, та, что потоньше, открыла номер 206 и вошла. Но через несколько минут вернулась за тряпками и губками. Затем появилась с ворохом грязных простыней, бросила их на веранде, а в комнату вошла со стопкой чистых простыней и полотенец. Вторая горничная в это время убирала 205-й номер. Сэл подождал, пока та, что потоньше, войдет в номер 207, вылез из «беретты», быстро пересек раскаленную парковочную площадку и зашагал по длинному лестничному пролету. Он шел с видом занятого, погруженного в свои мысли человека. Проходя мимо 206-го номера, не удержался и заглянул в дверь: горничная надевала на подушку наволочку, поглядывая на экран телевизора, где шла какая-то мыльная опера. Сэла она не заметила. Он отпер ключом 206-й номер, нажал на ручку, вошел и прикрыл за собой дверь.

В комнате было чисто и свежо — здесь только что выключили кондиционер. Односпальная кровать, стенной шкаф, в шкафу — светлое пальто спортивного покроя и два полотняных пиджака. На металлической подставке — небольшой кожаный чемодан, у кровати туфли. Сэл сразу понял, что Даго Ред жил в этой комнате один, но что он здесь делал, этого Сэл представить не мог.

Первым делом Сэл осмотрел комнату. На полочке над раковиной в старом несессере с проржавевшей «молнией» дезодорант, бритва с двойным лезвием, старомодный помазок для бритья и круглое мыло. Рядом с несессером — зубная щетка и паста. Сэл заглянул в шкаф. Кроме пиджаков, там была еще пара брюк, завернутых в бумагу, с адресом химчистки в Нью-Орлеане, и пара ботинок.

Небольшой кожаный чемодан был закрыт. Сэл вспомнил, что на связке ключей, которые остались на теле Даго Реда, был серебряный ключик. Наверняка от этого чемодана. Какое-то время Сэл смотрел на чемоданчик, потом перенес его в ванную комнату, вытащил из несессера пилку для ногтей и минут десять возился с замком, пока не открыл. Он вынул лежавшие сверху рубашки, осторожно положил на край ванны. Под ними обнаружил пару ночных сорочек пастельных тонов, связку галстуков, а под галстуками плоский бумажный пакет. В пакете Сэл нащупал что-то твердое и, когда открыл его, увидел, что это журнал в яркой глянцевой обложке. На обложке совершенно голый чертенок, откинувшись на черную атласную подушку, поглаживал себе низ живота. Сэл с недоумением уставился на журнал, полистал его. Мужчины, молодые и старые, раздевали друг друга, занимались любовью друг с другом, принимая различные позы. За ними наблюдали другие мужчины. Вряд ли Венезия, хозяин Даго Реда Ла Рокка, знал об этой стороне его жизни. В пакете было еще что-то завернутое в бумагу. Это оказалась длинная белая трубка с электрическим шнуром на одном конце и надписью «Ректифайер — для возбуждения». По-видимому, этой штукой Даго Ред хвастался перед своими подвыпившими сицилийскими дружками. Одно время Ла Рокка зачастил в Анголу.

Сэл сунул ректифайер в пакет и вымыл руки горячей водой. Под пакетом он обнаружил свернутое одеяло, а под одеялом автоматичекий пистолет. Сэл взял его и удивился: что за вес? На стволе надпись «вальтер» и множество завитушек. Почему он не взял его с собой, когда отправился убивать Сэла? Да потому, что не думал, что ему понадобится оружие. Сэл бережно положил пистолет на стульчак и вернулся к чемодану. Он взял лежавший на дне запечатанный конверт, поднес к лампочке и разорвал. Десятки стодолларовых банкнот рассыпались по полу.

Наконец-то он нашел то, о чем не знал, но догадывался.

ВИНДЗОР, ОНТАРИО — ИЮЛЬ

Чернокожий мужчина в хорошо сшитом костюме бережно положил на кофейный столик три голубых канадских паспорта и поверх каждого аккуратно разложил, как игральные карты, карточку социального страхования, медицинскую карту провинции Онтарио, небольшой сертификат о рождении и водительские права, выданные в Онтарио. Ладони у него были такие же розовые, как браслет с бриллиантовой застежкой на левой руке.

Закончив свою работу, он повернулся к Сэлу:

— Хотите чего-нибудь выпить?

Сэл кивнул в сторону небольшого холодильника под слегка влажной стойкой. Чернокожий не спеша пересек вестибюль иоткрыл холодильник. Он все делал не торопясь, с чувством собственного достоинства. Перемешивая спиртное, он стоял у окна, с видом на реку Детройт и индустриальный район Мотоун на другом берегу.

— Налей себе. А я пока посмотрю.

Сэл взял пачку документов. На водительских правах стояло: Эндрю Макинтер. Из паспорта на него глянула его фотография. Эндрю Макинтер. родился в 1952 году, в Галифаксе, Новая Шотландия.

— Полный порядок, парень, — сказал негр, отпив джин. — Мои родственники все делают как надо. Не придерешься.

Сэл открыл второй паспорт. Та же фотография, только имя другое — Марко Толедано, 1949 года. Он взглянул на адрес на водительских правах.

— Что это за адрес: Элм-стрит, 451, Гамильтон, Онтарио? — Он никак не мог привыкнуть к своему теперешнему голосу, пальцы рефлекторно тянулись к шее, где под шестинедельной темной густой бородой все еще болел глубокий шрам. Даго Ред погубил его голос, приговорил Сэла к вечному мучительному дребезжанию, уничтожил его. Теперь не о чем беспокоиться: петь он уже никогда не будет.

— Это ночлежка в центре Гамильтона. Скажете, если спросят, что проходили мимо — искали работу — и получили права. Все точно. Говорю ведь, я работаю хорошо.

Не было никакой необходимости смотреть последнюю стопку, но Сэла смутило имя. Джулио Пуглия, Торонто, 1954.

— Я подумал, лучше сделать итальянскую фамилию, вы смуглый и все такое.

Сэлу не понравился тон, каким чернокожий это сказал: как будто пустил пробный шар, да и взгляд у него был слишком проницательным.

— Сколько я должен? — Голос прозвучал так, будто кто-то провел ногтем по стеклу. «Я знаю, Ред, ты горишь в аду, — подумал Сэл, — и, надеюсь, никогда оттуда не выберешься».

Чернокожий пожал плечами:

— По двести на каждый. Всего три тысячи.

Сэл сунул руку в левый карман, где лежали сотенные купюры. В правом был «вальтер». Он отсчитал тридцать сотенных и положил на кофейный столик рядом с документами. Затем встал и бросил взгляд на чернокожего.

Негр, сильный и мускулистый, в своем сшитом на заказ пиджаке, плавной походкой подошел к столику и сгреб деньги.

— У меня есть хирург, пластические операции и все прочее, — сказал он, возвращаясь за стойку. — Сукин сын сгодился бы даже для Голливуда. Если нужно — устрою.

Сэл покачал головой.

— Не нужно, иначе я сделал бы все до этого. — Он кивнул на пачку документов.

Чернокожий пересчитал деньги и спрятал в карман.

— Впервые вижу клиента, который заказал бы сразу три порции. — Он взглянул на Сэла. — Даже любопытно.

Сэл посмотрел на чернокожего тяжелым взглядом и невольно подумал о «вальтере», оттянувшим его правый карман. Он представил себе, как выхватывает пистолет, подбегает к чернокожему и стреляет ему прямо в переносицу. К немалому удивлению, эта мысль его нисколько не испугала.

— Знаешь, что бывает с любопытными? — проскрипел Сэл.

На черном лице появилась широкая ухмылка.

— Да уж, ничего хорошего, — заметил негр и направился к дверям. — А работа что надо. — Он открыл дверь и взглянул на Сэла. — Желаю счастья, парень. Что бы там ни было, надеюсь, тебя не сцапают. — И закрыл дверь.

Сэл бросил документы на кровать и начал складывать вещи.

Книга четвертая

«Антония». Северная Атлантика — октябрь

Судну «Антония», длиной в семьдесят четыре метра, водоизмещением в четырнадцать тонн, было десять лет. Приписанное к Багамским островам, оно два дня назад отправилось из Антверпена в Буэнос-Айрес через Рио-де-Жанейро, Порталегри и Монтевидео. Команда была чилийская, капитан и офицерский состав — канадцы, большинство стюардов — из Вест-Индии. Все судно буквально завалили контейнерами с грузом: французское вино для Уругвая, немецкие запасные части для Бразилии, итальянские фабричные изделия для Аргентины. Как и все грузовые судна, оно выглядело не слишком красивым, но все линии современного дизайна были функционально оправданы и целесообразны. Кроме кормы, где на четырех палубах, словно в складках на животе у толстухи, располагались пассажирские каюты и матросские кубрики. Там было двадцать четыре двухкомнатных каюты, все первого класса, в которых размещались сорок восемь богатых пассажиров. Стоимость кают была очень высокой, день отплытия назначался приблизительно, но богатых, в большинстве своем уже удалившихся от дел пассажиров «Антонии» ни цена, ни сроки не интересовали. Им нравилось неторопливое движение корабля, свободный распорядок дня, ходить им было особенно некуда, зато они в достаточной мере располагали временем и деньгами, чтобы находиться здесь. Это не были сумасшедшие любители круизов с их «семь дней на Карибах, затем самолетом домой». На «Антонии» на каждом шагу не встречались буфеты, здесь не разносили спиртных напитков, не было цветомузыки и молодых энергичных развлекающих. Пассажиры спокойно прогуливались по палубе, наблюдая заход солнца, читали толстые романы в мягких обложках или сидели в шезлонгах и, глядя на море, мысленно составляли завещания. В большинстве своем они искали одиночества, и команда предоставляла им его очень охотно. Не было здесь ни тира, ни тенниса, ни плавательного бассейна, ни уроков танцев, ни классов аэробики. Зато был вполне приличный повар, большая кают-компания с приличной библиотекой и очень общительный капитан.

И еще был пианист.

Мэгги Бехан Пуласки смотрела на спящего мужа. Его плоть с каждым всхрапом то поднималась, то опадала. Интересно, что видит во сне старый козел? — думала она, наблюдая за ним. Он лежал на спине совершенно голый, среди свежих простыней, и его набухший член торчал из серых волос между дряблыми ляжками и свисающим животом.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Неужели он еще хочет трахаться? Неужели хочет трахать меня?

Мэгги Бехан Пуласки положила на маленький секретер последний роман Джекки Коллинз и потянулась за сигаретой с марихуаной.

О чем или о ком он думает? Впрочем, не все ли равно?

Она затянулась маленькой коричневой сигареткой и выпустила дым.

Должно быть, он думает о сексе, но с кем? С проституткой? С маленькими девочками? А может быть, с мальчиками?

Смотри на него, говорила она себе. Он редко спит так, как сейчас. Только днем. Господи, слушай, слушай эти раскаты. Точь-в-точь дерьмовая машина для стрижки лужаек. Даго[12] из соседней каюты жаловался, что не может уснуть.

— Милт, ты храпишь! — громко сказала она. — Перевернись на бок.

Милт Пуласки открыл глаза, но тут же закрыл их и опять захрапел. Правда, потише. Но не прошло и десяти минут, как он набрал прежнюю громкость.

Мэгги Пуласки поднялась из-за небольшого секретера и подошла к кровати. Она курила, смотрела на подрагивающий член мужа и думала лишь об одном: «Милт, черт возьми, когда же ты подохнешь?»

Смотри на него, говорила она себе. Ему семьдесят один. У него было два инфаркта, операция на сердце, высокое давление и чуть ли не смертельный уровень холестерина.

Выйдя восемь лет назад за Милта Пуласки, Мэгги и представить себе не могла, на какую дьявольскую сделку согласилась. Она знала одно: Милту шестьдесят три, он перенес операцию на сердце. Никогда не ест рыбу, если есть бифштекс с кетчупом. И потому долго не протянет. Но она ошиблась.

С каждым годом он, казалось, становился моложе, а она... Нет, лучше не думать. Ей было тридцать девять, когда Милт Пуласки — оборудование для ванных комнат, — сидел с ней на Вудсайд-авеню и заказывал яичницу с салями и запеканку с сыром. Тогда она была красивой, хорошо сохранившейся женщиной.

Но тридцать девять — не двадцать девять, вы понимаете, что я имею в виду. Тридцать девять — первая ступенька к старости. Дверь, через которую входят морщины, возрастные пятна на коже, печеночные колики и складки на животе. Боже, она была в панике тогда, в тридцать девять, а сейчас ей сорок семь. Сорок семь! И она даже не знает, хорошо ли выглядит.

Мэгги Пуласки пристально посмотрела на голого мужа и в который раз удивилась, до чего волосатым может быть мужчина... Его бочкообразное, оливкового цвета тело было сплошь в густых завитках седых волос. Поляки обычно белокурые и безволосые. В отличие от греков. Чертовы поляки. Она почувствовала приступ тошноты и отвернулась, чтобы успокоить желудок. Взяла еще сигарету, но тошнота не проходила. Может быть, это морская болезнь?

«Круиз! Мы полетим в Европу, путешествуем там месяц-другой, — обещал ей Милт, — а потом отправимся в Южную Америку». Круиз! На этом дерьмовом судне. Баржа — вот что это такое. Милт порой бывает скуп, как еврей. Она снова посмотрела на него. Его член стоял как солдат — в полной боевой готовности. Милт, ты собираешься трахаться вечно?

Тихонько, чтобы не разбудить мужа, она открыла великолепный кожаный футляр работы Джемелли Жанейро и положила на секретер. Наманикюренные пальцы перебирали сверкающие бриллианты — цветные камни она считала «ниггеровскими», — она отобрала пару сережек в полтора карата, простое золотое колье с подвеской — голубоватым, без единого пятнышка камнем, кольцо на правую руку: настоящий фонтан бриллиантов — в восьмую и четвертую долю карата, — каскадом ниспадающий на золотую оправу, украшенную бриллиантом в два с половиной карата. На левой руке она носила два кольца: широкое обручальное, с мелкими, но превосходными камешками, сверху еще одно, тоже обручальное, с бриллиантом в три с половиной карата: предмет зависти любой женщины. Это кольцо она никогда не снимала, только когда чистила. Она называла его «беби» и без него чувствовала себя голой. Оно придавало ей уверенность. Успокаивало. В нем она чувствовала себя по-особому.

Обычно женщины, собираясь на свидание, выбирают платье. Она выбирала драгоценности.

Теперь Милт уже не только храпел, но и стонал. Наконец он перевернулся на живот, упершись набухшим членом в матрац.

«Иисусе, должно быть, это так больно!» — подумала Мэгги, продевая серьги в мочки ушей. Она надела на шею колье, на средний палец правой руки — кольцо и полюбовалась на себя в зеркало, вделанное в стенной шкаф. Она сверкала, как звезда. Что из того, что Мэгги Тернбулл родилась в нищей ирландской семье в самом бедном районе Бруклина. Сегодня, сейчас, в эту минуту, драгоценности, которые она на себя надела, стоят не меньше четверти миллиона долларов. Она пристально разглядывала себя в зеркало. Да, ей сорок семь. И тут ничего не поделаешь. Она даже не старалась спрятать свой возраст под толстым слоем макияжа. Это не ее стиль. Зачем дурачить любовников? Она брала их приступом, как бульдозер. Запугивала их. Поражала богатством Милта. Почти безошибочно она выбирала голодных, амбициозных, честолюбивых и демонстрировала им капиталы Милта, как и коллекцию драгоценностей, которые вешала на свою особу. И они приходили к ней полные радостного ожидания, как дети в магазин игрушек.

Она вытащила из шкафа длинную, до пят соболиную накидку и бросила на спинку стула. Как все глупо. Она надеялась, что после месячного путешествия по Европе будет наслаждаться молодыми гибкими телами вокруг плавательного бассейна на теплоходе.

Целый месяц Мэгги старалась вспомнить, для чего нужна коробка передач, — почему он не мог просто нанять шофера, как делают все другие застрахованные богатые американцы? Целый месяц она терпела грубость французских официантов и хмурых немецких содержательниц гостиниц, которые — она уверена — начинали говорить друг с другом по-английски, едва за ней закрывалась дверь. Целый месяц она тряслась в провонявшем сырой шерстью и газами Милта гробу под названием «пежо», когда он ухитрялся так заблудиться, что их не могли разыскать даже местные жители. Целый месяц она ездила по такой погоде, которой в Западной Европе не было со времен войны. И после всего этого Милт привел ее на эту... посудину. Ни дискотеки, ни кино, ни учителей танцев. А она так надеялась. Милт никогда прежде не брал ее в круиз, но чего только она не слышала о младшем персонале на туристических теплоходах! Это входило в часть платы, говорила ей подруга. Тебе очень понравится.

В первый вечер на этой вонючей помойке Мэгги не вышла из каюты. Она была так удручена, так разочарована, видя старческие лица пассажиров, поднимающихся по трапу на дрожащих ногах! У одного старика, похожего на свинку, маленькую свинку, был — о, Боже! — горб. Он ковылял по палубе под руку с развалиной — мама мия, надо было ее видеть! А свободной рукой обнимал потрясающе красивую девушку. Может, свою потаскушку... Черт бы побрал эту дерьмовую баржу!

На второй вечер Милт уговорил Мэгги выйти из каюты, пообещав купить ей в первом же порту бриллиантовую безделушку. В этот вечер за капитанским столом собралась вся их группа. Милт любил компании. На Мэгги было новое платье с глубоким вырезом, купленное в Милане, и когда Милт вел ее по красивой маленькой столовой, его буквально распирало от гордости. Я зарабатываю свои камешки, думала она, когда Милт вот так выставлял ее напоказ. Ей, конечно, плевать, что она самая красивая женщина на этой калоше. Не считая, правда, маленькой сучки.

Худшие опасения Мэгги оправдались, когда они расположились за капитанским столом. Рядом с ними вместе со своей компанией оказалась морская свинка, или осьминог, или кто там еще, черт побери, — она никогда не могла их различить. Ну и повезло, подумала Мэгги и бросила взгляд на старую каргу. Та макала хлеб в стакан молока. Мэгги стошнило. Заметив на скрюченных пальцах кольца с бриллиантами, она люто возненавидела старуху, и хотя в своих драгоценностях старая карга выглядела покойницей, приготовленной к погребению, Мэгги вовсе не хотелось с ней состязаться.

А как обхаживали официанты маленького горбуна. Боже! Это был самый большой босс. Они мчались зажечь его ароматную сигару, подливали вина в его стакан, а ее и Милта вовсе не замечали. А ведь Милт — мультимиллионер. Ладно, получат соответствующие чаевые. И еще эта потаскушка! Кто в здравом уме захочет сидеть за одним столом с зеленой девчонкой, да еще такого вида!

Дальше — хуже. За их столом сидела супружеская чета немцев, тоже пожилые. Они разговаривали только между собой. Две старые сестры — старые девы из Ирландии, да еще дряхлый дурнопахнущий аргентинец, который едва не засыпал над тарелкой. О, Боже! Настоящий дом престарелых! Капитан все внимание сосредоточил на ее грудях — обращался к ним, не мог оторваться от них даже во имя спасения собственной жизни. Обычно это забавляло Мэгги, но сейчас повергло в уныние. Капитан перегнулся через Милта, который — о, Боже! — старательно поддерживал разговор с калекой. Юная потаскушка уставилась на что-то за спиной Мэгги, а капитан с идиотской ухмылкой разглядывал ее прелести.

Вдруг капитан, обращаясь к грудям Мэгги, спросил, как им нравится музыка.

— Музыка? — переспросила Мэгги.

— Мой пианист, — пояснил он ее грудям. — Парень что надо, а?

И тут Мэгги услышала: кто-то играл что-то очень красивое.

— Он чудесный, — выдохнула маленькая потаскушка через стол.

Мэгги бросила на нее сердитый взгляд. «Детей нужно видеть, а не слышать, особенно таких, как ты!» — подумала она. Мэгги не очень-то нравилось, что капитан смотрит на нее, но чтобы он отвернулся, тоже не хотелось.

Капитан налил себе еще немного вина, помешал в стакане.

— Никакого шума на моем корабле, никакого тяжелого рока, — сказал он, вытирая губы. Капитан был невысокого роста, ладный, крепко сбитый, с красным лицом пьющего человека, и уж конечно большой любитель женщин.

— Не выношу панк-рок и все такое. Хорошее пианино и хороший пианист, приятные мелодии — лучший фон для еды! Вот почему я нанял этого парня. — Он отодвинулся от стола, поднялся и, покосившись на груди Мэгги, произнес: — Если позволите.

Он пересек столовую и направился в угол, где стоял спинет[13]. Что еще придумал этот клоун? Мэгги повернулась в кресле, и взгляд ее остановился на музыканте. Ах-ах-ах! Вы только посмотрите! В течение всего вечера глаза Мэгги скользили по комнате в поисках какого-нибудь юного дарования, но не увидели ничего стоящего. Не станет же она спать с каким-нибудь стариканом — так что пассажиры исключены; офицеры, канадцы, такие толстые и флегматичные, как Милт; официанты все из Вест-Индии — она не собирается спать с ниггерами. Но этот пианист... То, что надо: длинные черные волосы, сексуальная бородка, черные глаза. Подружки умрут от зависти, когда она им расскажет.

— Леди и джентльмены, гости и команда, — начал капитан хорошо поставленным голосом. Он говорил в микрофон, стоящий возле спинета. — Вы хотите повеселиться, а?

В ответ собравшиеся, преимущественно семидесятилетние, громко зааплодировали.

— А как насчет того, чтобы поприветствовать нашего единственного музыканта Марко, Марко Толедано?

«Марко, — прошептала Мэгги, — Марко. Какое красивое имя!»

Пока капитан разглагольствовал, пианист что-то тихо наигрывал.

— Сейчас мы кое-что исполним такое, чего нет ни в одной программе. Марко и я надеемся, вам понравится. — И, уставясь через всю комнату на груди Мэгги, он запел: — «Голубы-ы-ы-е испа-а-а-нские но-о-о-чи...»

Не слушая нудную серенаду, Мэгги сосредоточила все внимание на пианисте. В конце концов, на этой барже не так уж плохо.

Вот каким был этот вечер. Теперь Мэгги Бехан Пуласки, разглядывая себя в зеркало, мечтала о том, как будет трахать Марко, пианиста. Она живо себе представила, как Марко лежит под ней, на черных шелковых простынях, а она, Мэгги, с изящной непринужденностью скачет на его члене. Она снова была двадцатипятилетней, юной, со свежей молодой кожей, совершенно голой, со сверкающими бриллиантами.

* * *

Сэл прошел как можно дальше вперед и прижался к поручням. Мыс корабля, казалось, врезался прямо в холодное, тяжелое небо, — такими низкими были облака. Линия горизонта терялась в густом сером тумане. Не знай Сэл, что сейчас раннее утро, он ни за что не смог бы определить, где находится солнце. Он попытался зажечь сигарету, о голосе теперь можно было не беспокоиться, но резкий ветер погасил спичку. Он бросил сигарету за борт, поднял воротник куртки и вздрогнул: указательный палец нечаянно задел рубец под бородкой. Постоянное напоминание о прошлом, подумал Сэл. Теперь лирические песни будут звучать только в его мозгу. Вдали, в двух-трех милях от «Антонии», показалось нефтеналивное судно, оно двигалось вдоль горизонта, похожее на детскую электрическую игрушку. Капитан Маклиш в рубке погудел, приветствуя танкер, и ответный низкий гудок разнесся над холодным серым морем. Корабли разошлись в ночи. Прекрати, оборвал он себя. Ты просто завидуешь тем, кто может себя выразить.