Поднявшись в свою (впрочем, нет, уже не мою) комнату, я надел новое платье и натянул сапоги. Плащ отправился в заплечный мешок, старая одежда была приторочена к мешку ремнями. Можно бы, конечно, оставить ее и дома... будь это и вправду мой дом. По правде сказать, новое платье, посох и мешок куда в большей степени ощущались мною как что-то... что-то СВОЕ.
      Озираясь по сторонам, я вспомнил о кресле - лучшей моей работе - и своих инструментах. Дядюшка, вроде бы, обещал о них позаботиться, но что он НА САМОМ ДЕЛЕ имел в виду?
      Дядюшка все еще находился в мастерской, возле сундука, которого я прежде не видел.
      - А, Леррис... - молвил он. - А я как раз подумал: спрячу-ка твои инструменты сюда до тех пор, пока ты... если, конечно, ты...
      - Вот здорово! Дядюшка, а как насчет кресла? Подыщешь ему местечко?
      - О чем речь? Могу оставить здесь, а хочешь - отвезу к твоим родителям.
      По правде сказать, такая мысль попросту не приходила мне в голову, потому что я никак не связывал это изделие с родительским домом. Однако и возражений у меня не имелось.
      - Распорядись им, как сочтешь нужным. Мне-то на нем все одно не сидеть, во всяком случае, в ближайшее время.
      - Не беспокойся, мы за ним приглядим. А ты уж постарайся вернуться.
      С минутку мы постояли молча - говорить, вроде бы, было не о чем. Потом, чтобы хоть что-то сказать, я промямлил:
      - Столяра из меня не вышло, дядюшка, но ты меня многому научил.
      - Надеюсь, мой мальчик. И хочу верить, что это тебе поможет.
      Я ушел. А он, постояв чуток, принялся укладывать мои инструменты в сработанный специально для них сундук.
      Тетушка Элизабет появилась в дверях кухни со свертками.
      - В том, что побольше, - слоеные пироги. А во втором - припасы в дорогу.
      Сверток с припасами я спрятал в мешок, а тот, что с пирогами, прикрепил к мешку сверху.
      Небо было подернуто легкими облаками, из-за чего чуток парило, но я знал, что такие тучки редко проливаются дождиком. Конечно, фермерам дождь бы не помешал, но мне вовсе не улыбалось тащиться в Найлан под ливнем. Я почему-то подумал, что ливней на мою долю еще хватит.
      - Ну а это съешь сейчас.
      Невесть откуда появилось блюдо с двумя здоровенными пирогами. Один был с курятиной, а другой с ягодами; последний с уголка протекал.
      - Подкрепись и отправляйся. Не мешкай, если хочешь поспеть домой к обеду.
      - К обеду?
      - Не сомневаюсь, твой отец состряпал что-нибудь особенное.
      Откуда тетушка Элизабет может знать, что готовит на обед мой отец, я спрашивать не стал: во-первых, кому и знать, как не ей, а во-вторых, я уже вовсю уплетал пирог с курятиной, а с полным ртом много не поспрашиваешь. Признаться, за всеми этими хлопотами и сборами я совсем было позабыл о еде и только сейчас понял, как сильно проголодался. Проголодался до того, что, умяв первый пирог, запил его глотком холодной воды и тут же принялся за второй.
      - Смотри не подавись. Спешка спешкой, но не стоит заглатывать пироги целиком.
      Я внял этому указанию и покончил со сладким пирогом в четыре укуса. После чего отпил еще водицы.
      - Ты захватил посох? Дядюшка хотел, чтобы у тебя был самый лучший.
      - У меня такое чувство, будто я с ним родился.
      - Вот увидишь, - улыбнулась тетушка, - он тебе пригодится. Особенно, если ты будешь слушать Мастеров и следовать своим чувствам... своим истинным чувствам.
      - Ну что ж... Мне пора.
      - Береги себя, Леррис.
      Никаких особых советов она давать не стала, что, наверное, и к лучшему, поскольку у меня вовсе не было настроения их выслушивать.
      Уже выйдя на замощенную безукоризненно подогнанными плитами улочку, я почувствовал спиной внимательные взгляды, однако, обернувшись, ни дядюшки, ни тетушки не увидел. Больше я не оглядывался, пока не покинул Маттру: ни у гостиницы, где Колдар выгружал привезенные с лесопилки доски, ни на рыночной площади, где мне довелось продавать свои разделочные доски. Кстати, за одну дали целых четыре медяка.
      Под подошвы моих сапог ложилась та же гладко вымощенная дорога, по которой я, тогда обутый в сандалии, впервые пришел в Маттру.
      Добраться до дому - если, конечно, считать Уондернот моим домом - мне удалось задолго до обеда, однако в том, что тетушка Элизабет не ошиблась, я убедился, учуяв жареную утку еще до того, как свернул в проулок, почти такой же, как перед жилищем дядюшки Сардита. С виду Уондернот не больно-то отличался от Матеры, хотя, конечно, определенные различия имелись. И в преобладании тех или иных ремесел, и в том, что в Уондерноте было аж две гостиницы, да вдобавок еще Институт, где мой отец любил порассуждать о философии. Чаще с другими домовладельцами, но порой и с прибывавшими из других городов Мастерами. Однако ничего интересного в Уондерноте не случалось. Никогда. Во всяком случае, на моей памяти.
      Родители сидели на открытой веранде с восточной стороны дома, где после полудня всегда бывало прохладно. Я отметил запомнившиеся с детства мягко скругленные ступени: не стертые, как у древних строений, вроде храма, но и не прямоугольные, как у самых новых.
      - Мы так и думали, что ты подойдешь к этому времени, - громко, хотя и без особого воодушевления промолвил отец.
      - Рады тебя видеть, - мать улыбнулась и, похоже, от души.
      - И мне приятно хоть ненадолго заглянуть домой, - отозвался я, сам удивившись тому, что говорю вполне искренне.
      - Давай-ка сюда торбу да посох - о, никак Сардитова работа! - и присаживайся. Ты как, по-прежнему любишь клюквицу?
      Я кивнул, высвобождаясь из лямок. Приняв у меня заплечный мешок, отец положил его рядом с низеньким столиком.
      - Ой, чуть не забыл! Тот пакет, что сверху, - для вас. Слоеные пирожки тетушки Элизабет.
      Мать с отцом рассмеялись. Он пробормотал, что живи они рядом, Элизабет бы их закормила. Матушка с улыбкой покачала головой. Мне почему-то показалось, что оба они сильно постарели. Отец вроде бы не облысел, да и седины в светло-русых волосах не прибавилось, но у уголков глаз залегли глубокие морщины. Щеки его были, как всегда, гладкими, на подбородке красовался небольшой порез: в отличие от большинства мужчин на Отшельничьем, он брился и никогда не отращивал ни бороды, ни усов. Так же, как и я. С тех пор, как на моих щеках появился первый юношеский пушок, я тоже стал бриться, причем вовсе не подражая отцу. Дело в том, что работать мне приходилось до пота, а коли приходится потеть, то даже от короткой щетины будет гораздо больше хлопот, чем от бритья. Даже с учетом неизбежных порезов.
      Рубаха с короткими рукавами и открытым воротом позволяла увидеть, что руки отца оставались мускулистыми и крепкими, отнюдь не дряблыми. Да и дров во дворе за домом лежало чуть ли не в три раза больше, чем требовалось. Отец всегда говорил, что работа с топором полезна и для хозяйства, и для укрепления мышц.
      Черты худощавого лица моей матери казались заострившимися, а остриженные волосы - слишком короткими. Впрочем, она всегда стриглась коротко, считая, что так удобнее, и изменять давней привычке вовсе не собиралась. Ее одежда - линялая голубая блузка с короткими рукавами и свободные брюки - являлась чуть более женственным повторением того, что носил отец. Но и это вовсе не значило, будто она ему подражала. От одежды и прически матушка требовала лишь удобства, и потому все платье в доме, за исключением праздничного, шил отец.
      В этом деле он проявлял забавную щепетильность, не позволяя никому видеть себя за работой. Снимал мерку, кроил, наметывал и запирался в мастерской, где доводил изделие до ума. Ребенком я думал, что в мастерской имеется другой вход, но потом понял, что это вовсе не так. Просто когда отец исчезал за дверью с нарезанными кусками кожи или ткани, а появлялся с идеально сидящими брюками или рубахой, это казалось чуть ли не чудом.
      Покуда я предавался воспоминаниям, матушка налила мне стакан клюквицы. Отец отвязал от мешка пакет с тетушкиными пирожкам и куда-то унес. Надо думать, на кухню.
      - Жаль, что тебе нужно быть в Найлане уже завтра, - сказала мать, когда я устроился напротив нее в плетеном кресле. Ноги мои болели: новые сапоги всегда малость натирают, но мне хотелось поскорее их разносить.
      - Никак не думал, что все произойдет так быстро, - откликнулся я.
      - Это у кого как. Бывает, приходится ждать довольно долго, - промолвил отец. Он двигался совершенно бесшумно, и я, как всегда, не заметил его возвращения.
      - А сколько там будет... таких, как я?
      - По-разному бывает. Четверо, пятеро... Уж всяко не больше дюжины. И по меньшей мере двое отсеются прежде, чем Мастера закончат обучение.
      - Отсеются? - Это мне не понравилось.
      Отец пожал плечами:
      - Порой не обходится без таких, кто предпочитает изгнание наставлениям Мастеров. Ну а некоторые захотят вернуться домой.
      - А что, можно и вернуться?
      - Можно, если сумеешь убедить Мастеров... Время от времени такое случается.
      По его тону я понял, что если и случается, то весьма нечасто.
      - Ну а кто не убедить
      - У тех остается прежний выбор: либо обучение, либо изгнание.
      По всему выходило, что без соизволения Мастеров нельзя и шагу ступить - ни домой, ни из дому.
      Обдумывая эту мысль, я сделал еще несколько добрых глотков клюквицы и съел несколько кусочков тетушкиной выпечки (отец порезал пирожки так мелко, что кусок можно было отправлять в рот целиком). Мать, хотя и не имела обыкновения перекусывать перед обедом и перебивать себе аппетит, тоже угостилась.
      - Кто они такие, эти Мастера? - задал я наконец вопрос, который уже задавал несколько дюжин раз нескольким дюжинам людей. Ответ обычно сводился к следующему: "Мастера - они и есть Мастера. Это люди, которым поручено руководство Отшельничьим островом и Сферой Гармонии".
      Но на сей раз отец выразительно посмотрел на матушку. А она - на него. А потом оба вместе - на меня.
      - Ответ, скорее всего, будет не таким, каким тебе хотелось бы... начал он.
      - Иначе говоря, ты мне не скажешь.
      - Сказать-то скажу... Просто не думаю, что мое объяснение тебя удовлетворит и придется по вкусу... - отец потер подбородок, как делал всегда, пытаясь подобрать верные слова.
      - По вкусу там или не по вкусу, но ты уж попробуй.
      Эта моя колкость осталась без внимания. Глаза отца подернулись дымкой, словно он всматривался куда-то вдаль.
      Я воспользовался этим и допил сок.
      Мать снова наполнила мой стакан. Помолчав еще некоторое время, отец прокашлялся и довольно сбивчиво начал:
      - Хм... Ты, наверное, помнишь... Магистр Кервин наверняка говорил тебе, что Мастера стоят между Отшельничьим и хаосом, потому что являются защитниками порядка.
      Я поймал себя на том, что нетерпеливо постукиваю пальцами по только что наполненному стакану.
      От отца это тоже не укрылось.
      - Прояви терпение, сынок. Это не так-то просто объяснить...
      Я решительно не понимал, что тут может быть сложного. Надо полагать, что всем, включая и Мастеров, отведена в жизни своя роль. Либо они управляют Отшельничьим, либо нет. И нечего тут мудрить.
      - Пожалуй, мне стоит вернуться к самому началу. Может, так будет проще...
      Мне чудом удалось не заскрежетать зубами. Нет, на сей раз отец, кажется, не хотел от меня отделаться, но он явно вознамерился напустить туману. Ну почему, стоит заговорить о мастерах, все только и делают, что бормочут невнятицу?
      - Ты знаешь, что в основе всего лежит противоборство между гармонией и хаосом, или, говоря упрощенно, между добром и злом. Конечно, последнее не совсем точно, ибо как гармония, так и хаос сами по себе не имеют никакого нравственного содержания. Однако более существенно то, что, хотя отдельные проявления гармонии могут быть использованы во зло, равно как и отдельные проявления хаоса - во благо, никто из последовательных приверженцев хаоса не может одновременно являться последовательным приверженцем добра. Для истинного приверженца добра неприемлемо любое обращение к хаосу, кроме, может быть, совершенно незначительного. Тут стоит отметить одну тонкость: человек, приверженный не благу, а лишь порядку как таковому, может на поверку оказаться глубоко испорченным при всей кажущейся гармоничности своих деяний...
      Любопытство, боровшееся во мне со скукой, определенно ей проигрывало.
      - Да, Леррис, - прервал свои рассуждения отец. - Вижу, что для тебя это все слишком длинно и скучно. Однако постарайся хотя бы запомнить то, что уже услышал.
      И тут вмешалась мать, до сего момента лишь медленно качавшая головой:
      - Леррис, попробуем рассмотреть это на конкретном примере. Возьмем гончара. Чтобы стать гончаром, необходимо умение, так? Гончар использует свое умение для изготовления посуды. Посуда не добра и не зла, и хотя использовать ее можно и так и эдак, большинство людей просто пользуется ею, не ставя перед собой никаких нравственных задач. Однако найти злонаправленное, вредоносное применение, скажем, прекрасно сработанной, содержащей в себе гармоническое начало вазе труднее, чем воспользоваться ею как должно. В равной мере и всякое попрание порядка, всякое проявление хаоса легче использовать во зло, чем во благо. Понял?
      - Вроде бы. Но какое отношение это имеет к Мастерам?
      - Тут-то и начинается самое трудное, - снова вступил в разговор отец. - А поскольку утка почти готова, нам, видимо, придется продолжить беседу за обеденным столом. Пока лишь скажу, что Мастера в ответе за то, чтобы на Отшельничьем все было именно таким, каким кажется. Они выкорчевывают самообман и, кроме того, обеспечивают нашу защиту против Внешних Держав.
      - Защиту? Это каким способом? Магистр Кервин говорил, что у нашего острова нет ни войска, ни военного флота - только Братство и Мастера. Разве это не так?
      - Так-то оно так, сынок... Но ты должен понять, что слова могут утаивать столько же, сколько и раскрывать... - Он встал. - Давай-ка умойся. Я постараюсь удовлетворить твое любопытство, но за обедом. Негоже передерживать такое славное блюдо.
      Поскольку я понятия не имел, когда мне выпадет другой случай полакомиться жареной уткой, то возражать не стал, однако, смывая дорожную пыль, постарался наилучшим образом сформулировать интересующие меня вопросы.
      Их я отложил в сторону, пока не расправился с первой порцией утки, вкус которой вполне соответствовал великолепному аромату. К ней отец подал разогретые в печи мелко порезанные тетушкины пирожки, ломтики кислой груши и терпкую зелень. Сама утка, прекрасно прожаренная, без привкуса масла для жарки, просто таяла во рту. Мне доводилось слышать, что отец был одним из немногих поваров, умевших зажарить утку в собственном жиру, без масла, ничуть ее не пересушив. Впрочем, должен признаться, что я не так уж часто пробовал стряпню других поваров.
      Умерив наконец аппетит, я запил последний кусок глотком студеной колодезной воды и заговорил:
      - Так все-таки, насчет Мастеров... Что же выходит, магистр Кервин вводил нас в заблуждение? Неужели мастера выполняют ту же роль, что во Внешних Державах армии? Но если так, не является ли это одним из проявлений хаоса?
      Отец усмехнулся:
      - Ты задал сразу три вопроса. На первый можно ответить "и да, и нет"; на второй "скорее нет, чем да", а на третий - "скорее да, чем нет". Имея дело с хаосом, приходится, разумеется, лишь в меру необходимости, использовать некоторые из его проявлений.
      - Но...
      - Кервин не обманывал тебя напрямую, не сообщал ничего несоответствующего истине, но оставлял простор для самостоятельных домыслов. Это похоже на попытку ввести в заблуждение, особенно если имеешь дело с живым умом, вроде твоего.
      Он отпил глоток вина.
      Я вина не любил и по-прежнему предпочитал чистую воду.
      Мать молча занималась уткой.
      - Некоторые из Мастеров постоянно имеют дело со Внешними Державами и ежедневно противостоят хаосу, приходящему извне. Этих людей - их следует именовать Братством - мы видим редко, но их можно узнать по черно-алым одеяниям. Другие мастера носят все черное, но лишь при исполнении своих обязанностей, а в свободное время одеваются, как заблагорассудится. Есть и иные, о которых ты узнаешь позднее. У каждой из этих категорий есть свой круг обязанностей, но в целом вся их деятельность подчинена одной цели поддержанию и всемерному укреплению на острове разумного порядка. Помнишь булочника Олдхэма?
      Я устало кивнул.
      - Кто его увез?
      - Мастера.
      - А что они с ним сделали?
      - Думаю, вывезли куда-нибудь во Внешнее Порубежье. А то и убили.
      - А ты знаешь, в чем его вина?
      - А какая разница? - отозвался я, глотнув еще воды. - Он не угодил Мастерам, а они могущественны. Особенно таящиеся.
      - Таящиеся? - подала голос матушка.
      - Те, которые скрывают свое звание и живут под видом обычных людей. Иначе как Мастера узнают про таких малых, как тот булочник?
      - Я так понимаю, Леррис, - сказал отец, - что в магию ты не веришь.
      - Как я могу верить или не верить? Заниматься магией хаоса запрещено, что же до магии гармонии... Мне не случалось видеть ни одного ее проявления, которое нельзя было бы объяснить иначе. Случайностью, искусством или чем-то еще.
      Мать улыбнулась, но как-то странно.
      - И с чего ты вообще вспомнил этого несчастного булочника? - спросил я. - Только ради того, чтобы показать, что мастера за всем надзирают и всем управляют?
      - Может быть, и для этого. Кстати, булочник не такой уж "несчастный". Он обосновался в Хаморе и живет там припеваючи. Из чего следует, что Мастера вовсе не жестоки и, хотя оказывают влияние на все стороны жизни, вмешиваются непосредственно лишь для того, чтобы нас защитить.
      - Тогда почему все связанное с ними окружено такой тайной? - буркнул я, начиная жалеть о том, что вообще ввязался в этот пустопорожний разговор. Прямого ответа из родителей все едино не вытянуть: знай ходят вокруг да около, отделываясь намеками.
      - Не уверен, что смогу ответить на этот вопрос, - со вздохом промолвил отец.
      То же он говорил и перед моей отправкой к дядюшке.
      - Дорогой, - снова подала голос мать, - пойми, что сейчас мы не вправе рассказать тебе все, поскольку для правильного понимания такого рода сведений необходим определенный опыт. А у тебя его нет.
      - Вы просто не хотите ничего объяснять. Как всегда.
      - Не кипятись! - Отец взглянул на меня довольно сердито, но я предпочел не заметить его взгляда и подцепил на вилку еще кусочек утки.
      - Не кипятись, кое-что мы попробуем тебе растолковать. Вот ты спрашивал насчет войска. Так вот, Братство не выступает в качестве армии или флота. Однако ты, например, мог бы пройти гармонизацию, служа в пограничной страже. Разумеется, с дозволения Мастеров. Сами они несут нечто вроде дозора против всяческих проявлений магии хаоса, порой весьма тонких и трудно уловимых. Как в случае с булочником. Береговой флот принадлежит Братству, но его трудно назвать в полном смысле военным. Корабли ведут рыбную ловлю, но в то же время надзирают за прибрежными водами. На борту каждого судна, несущего флаг Отшельничьего, находятся член Братства и младший Мастер.
      - Сколько же их?
      - Достаточно. Столько, сколько нужно.
      Конечно, мне так и не удалось добиться удовлетворительных ответов на интересовавшие меня вопросы, но наседать на родителей перед разлукой вовсе не хотелось - этак недолго и поссориться. Поэтому я приналег на утку, а потом, намазав ломоть черного хлеба вишневым вареньем, поинтересовался, не появились ли у родителей новые соседи.
      - Молодая пара строит дом в том проулке, что выходит на сад Лервина, ответила матушка, явно обрадовавшись возможности сменить тему.
      Отец пожал плечами и потянулся за вареньем.
      "Какие же мы с ним разные, - подумалось мне. - Или наоборот, слишком похожие?"
      Отрешившись от всяческих вопросов, я с удовольствием смел еще одну порцию утки и воздал должное прекрасным лимонным пирожным.
      Так прошел наш семейный обед. Последний перед моим отбытием в Найлан.
      IV
      Восход солнца застал меня на ногах и уже умывающимся. Впрочем, необходимость встать пораньше никогда не бывала мне в тягость.
      Смывая холодной водой со щек мыло и оставшиеся после бритья волоски, я почувствовал на себе взгляд - не иначе, как отца. Матушка обычно вставала позже, хотя их обоих нельзя было назвать полуночниками.
      Я молча вытерся, проверил, суха ли бритва, и спрятал ее в футляр. Отец тоже молчал и - я чувствовал это спиной - улы6ался.
      - Надеюсь, тебе предстоит хорошее путешествие, Леррис. И твоя мама тоже на это надеется, - промолвил он наконец - как всегда, невозмутимо. Его тон начал меня раздражать. Это ж надо - провожает меня на опасное испытание, а держится так, будто я собрался проведать дядюшку.
      - Мне тоже хочется на это надеяться. Но я настроен на то, чтобы выжить.
      - Вот это зря, сынок. Никогда не настраивайся на выживание: выживание - это вовсе не жизнь... Впрочем, я пришел не затем, чтобы на прощание донимать тебя поучениями. Скажи лучше, не хочешь ли перекусить на дорожку?
      - И то сказать, глупо отправляться в путь на пустой желудок, согласился я и последовал за ним на кухню, где он заранее выложил на стол фрукты, пару пирогов, сыр и колбасу. Квадратный, идеально гладкий стол из красного дуба не был покрыт скатертью, и еда лежала на плетеных соломенных салфетках.
      - А там, - отец кивком указал на выложенный плиткой кухонный подоконник, где я заметил мою дорожную торбу, - кое-какая снедь в дорогу.
      Мешок выглядел битком набитым: похоже, родители напихали в него не меньше еды, чем выложили на стол.
      Не забыл отец и набрать кружку холодной водицы - он знал, что я предпочитаю ее вину и чаю. Особенно по утрам.
      Пока я насыщался, он сидел на кухонном табурете, не произнося ни слова. Да и что тут скажешь, ведь это не ему, а мне предстояло под страхом изгнания пройти процедуру гармонизации опасности. Или выхолащивания опасности - разные люди называли это испытание по-разному.
      Завтрак не занял у меня много времени. Подкрепившись, я буркнул "спасибо", подхватил с подоконника мешок и двинул за посохом. Чтобы добраться до Найлана к полудню, следовало выходить не мешкая, а что сказать еще, я просто не знал.
      Правда уже выйдя из дома, я замешкался и призадумался, удивившись тому, что матушка так и не появилась, чтобы попрощаться со мной.
      - Она уже проснулась, Леррис, - словно прочитав мои мысли, сказал отец. - Проснулась, но не хочет, чтобы ты видел ее в слезах.
      "В слезах? Ничего себе! Почему она плачет?"
      - Потому что она твоя мать, - тут же ответил он на так и оставшийся невысказанным вопрос. - Ты ведь хочешь, чтобы мы принимали тебя таким, каков ты есть. А она разве она не вправе быть собой?
      Я понял одно - между нами по-прежнему лежит пропасть, преодолеть которую нам, видимо, не дано.
      - Преодолеем мы ее или нет, это зависит от тебя, Леррис. А мы с мамой желаем тебе добра и надеемся...
      Я отвернулся, сделав вид, будто не заметил, как дрогнул его голос. Надо же: всегда был спокоен, как валун, а тут вдруг расчувствовался!
      Не оглянувшись и не помахав рукой, я двинулся вперед, однако еще не разношенные сапоги заставили меня поубавить прыти еще до того, как Уондернот остался позади. Проходя мимо невысокого, увенчанного черной колоннадой храма холма, я еще раз вспомнил весь этот никчемный разговор о гармонии и хаосе - и пожал плечами.
      Посох в моей руке почему-то казался несколько тяжелее, чем торба за плечами, и к тому же меня что-то смутно беспокоило. А через некоторое время стало ясно, что именно: каким образом отец ухитрялся сразу откликаться на вопросы, еще только возникавшие в моей голове? Он что - и вправду мысли читал? Или просто знает меня как облупленного?
      Впрочем, об этом я заставил себя не гадать - какой смысл? Там, куда я направляюсь, подобные вещи не будут иметь никакого значения. Решительно никакого.
      Утро стило теплое, пожалуй, теплее, чем мне бы хотелось. Рубаху пришлось расстегнуть почти до пояса, но спина под заплечным мешком потела. Плащ, само собой, был скатан и упрятан внутрь. Может, он и понадобится мне через несколько месяцев, но лишь при том условии, что я протяну так долго.
      В садах к югу от Уондернота уже вовсю кипела работа, но Главный тракт был безлюден.
      Эта прочная, мощеная каменными плитами дорога, способная пропустить в ряд четыре подводы, являлась центральной магистралью Отшельничьего, пересекавшей остров из края в край. На нее выходили все дороги местного значения, а общины прилегавших к тракту городков отвечали за поддержание его в порядке. В бытность подмастерьем у дядюшки Сардита мне довелось принять участие в замене нескольких гранитных плит, но нужда в таких работах возникала нечасто: гранит - материал долговечный. Куда большего внимания требовала постоянная очистка дренажных канав. Конечно, учитывая надежность полотна и каменную наброску по краям, трудно было предположить, что даже самые сильные дожди способны подмыть тракт, однако водостоки все равно следовало содержать незасоренными.
      Следующим городом по пути из Уондернота в Найлан являлся Энстронн, лежавший на перекрестье Главного и Поперечного трактов. Последний представлял собой крупнейшую из дорог, пересекавших остров в направлении с востока на запад.
      У западной окраины Энстронна я поравнялся с низенькой повозкой, груженой ранними дынями. Возчица шагала рядом с лошадкой, тихонько напевая:
      ...Словно я увлеклась и решилась сама...
      Главный тракт пролегает под льдинками звезд,
      Ходом солнышка летнего правит зима...
      Песенка была незнакомой, голосок приятным, и я непроизвольно сбавил шаг, чтобы послушать. Не знаю уж почему, но мне захотелось убрать посох, однако куда спрячешь этакую орясину? Не потащишь же на спине, привязав к торбе.
      Девица - сзади казалось, что она чуточку постарше меня - услышала шаги и, обернувшись, бросила на меня взгляд из-под широких полей подвязанной бело-голубой лентой шляпы. Волосы у нее оказались темными, лицо узким, а лет ей было примерно двадцать пять.
      - В такую рань - и уже в пути, - молвила девушка со славной, под стать голосу, улыбкой. - Надо думать, у тебя важное дело.
      - Ага, - откликнулся я. - Гармонизация.
      - Ну? А не слишком ли ты молод?
      - Не ко мне вопрос, - буркнул я, малость осерчав. - Не сам же я это затеял.
      И тут ее взгляд упал на посох, который я небрежно держал в руке. Глаза девушки расширились.
      - Это что, твой посох?
      - Ну мой, - пожал я плечами, не понимая, какое ей-то дело до того, кому принадлежит эта палка из черного лоркена. - Посох - он и есть посох. Конечно, сейчас он мне вроде как ни к чему, но в диких землях за пределами острова наверняка пригодится.
      - Слушай, а могу я попросить тебя об одном одолжении? - сказала она, и улыбка ее стала застенчивой и чуточку грустной.
      Я, признаться, опешил. Какую услугу могу оказать ей я, неоперившийся юнец?
      - Ну, если это в моих силах...
      - Надо же, такой молодой - и уже такой рассудительный. Думаю, да, в твоих. Просьба моя совсем не трудная. Ежели случится тебе встретить рыжеволосого малого из Энстронна - он странствует под именем Лейт - передай что Шрезан желает ему всего доброго.
      - Шрезан?
      - Это все. И то, пожалуй, слишком много. - Голос девушки зазвучал деловито. - Ну а теперь, наверное, тебе лучше поспешить в Найлан.
      - А ты так хорошо пела...
      - Может быть, в другой раз... - пробормотала она, отвернувшись и легонько подстегнув лошадь вожжами.
      Поняв, что ей уже не до меня, я пожал плечами:
      - В другой так в другой. Всего доброго, Шрезан.
      Она кивнула, так и не встретившись со мной взглядом. Я ускорил шаг, и вскоре Энстронн остался позади. Я так больше никого и не встретил. Что не удивляло - городские строения не разрешалось возводить ближе, чем в шестистах локтях от Главного тракта.
      А поскольку говорить было не с кем, я принялся думать, благо вопросов у меня накопилось выше головы. Похоже, что гармонизация не нравилась никому, хотя все признавали ее необходимой. А почему так - никто не мог или не хотел объяснить. Сколько ни спрашивай, не услышишь ничего, кроме набивших оскомину рассуждений касательно борьбы гармонии с хаосом. Ну кто, скажите на милость, против гармонии? И кому, ежели он не умалишенный, нужен полный хаос? И какое отношение ко всему этому может иметь гармонизация?
      Мысли путались, один безответный вопрос сменялся другим, а ноги шагали и шагали по безупречно гладкому граниту.
      V
      Приблизительно к середине утра, когда стало ясно, что если я и опоздаю в Найлан, то совсем ненадолго, напомнил о себе мой желудок.
      К тому времени у меня за спиной остались не только Энстронн, но и Кларион и местечко под названием Сигил. О последнем - хоть это название и красовалось на солидном придорожном столбе - я отродясь ничего не слышал, а стало быть, ничего примечательного там и быть не могло. Я, признаться, вообще не приметил никаких признаков жилья, хотя вовсю таращил глаза на север и дом с шестисот ярдов мог бы и углядеть.
      За Сигилом дорога, и без того не слишком оживленная, совсем обезлюдела. Зато прибавилось пыли. Да еще и солнце стало припекать сильнее.
      Потом слева от дороги появилось размытое пятно. Еще толком его не разглядев, я сообразил, что это не иначе как странноприимный дом. Странноприимный дом на пути к одному из главных портов острова.
      Такого рода заведения попадались нечасто, поскольку лишь немногие граждане Отшельничьего предпринимали дальние путешествия, а из чужеземцев на остров допускали лишь некоторых купцов. Попытки нелегального проникновения мастера пресекали, причем создавалось впечатление, будто им заранее известно о всяком проникновении контрабандистов у изрезанного фьордами гористого северного побережья. Северная гряда служила острову защитой от суровых зимних бурь, но одновременно задерживала потоки влажного и теплого воздуха с юга, отчего высокогорья отличались высокой влажностью.
      Иноземцы, получавшие дозволение на торговые поездки по острову, редко бывали молоды и словоохотливы. Скупали они в основном гончарные и прочие ремесленные изделия, а на продажу привозили редкие драгоценные камни: желтые алмазы и темно-зеленые изумруды, добывавшиеся лишь на дальних рубежах Хамора.