Мы тщательно изучали обстановку. А что, если это ловушка? - все чаще и чаще думалось нам. А что, если гестапо прекрасно осведомлено о нашей деятельности и не препятствует нашим разведчикам лишь потому, что умело снабжает их заведомо ложными сведениями?! Что, если наши донесения в Москву пишутся под диктовку гестапо?
      Эта страшная, глубоко волновавшая мысль с особенной остротой овладела нами, когда в лагерь приехал Николай Струтинский - приехал на... легковой машине ровенского гебитскомиссара доктора Бера. Оказалось, что в гараже гебитскомиссара у Струтинского нашлись свои люди, и он вот уже третью неделю распоряжался здесь с такой свободой, как если бы это был его собственный гараж. Машинами этого гаража не раз пользовались Кузнецов и Гнидюк; любому из разведчиков, связанных со Струтинским, могла быть отныне предоставлена легковая, а если нужно, то и грузовая машина из гаража гебитскомиссара. Струтинский заявил нам при встрече, что имеет полную возможность убить Бера или увезти его живым на его же личной машине. Ни то, ни другое не входило в наши расчеты.
      Мы долго, во всех подробностях, расспрашивали Струтинского о его работе, расспрашивали так детально и придирчиво, что его самого одолели наконец сомнение и беспокойство. Он робко, неуверенным голосом, не переставая вопросительно глядеть то на меня, то на Лукина, доложил еще об одном из своих ровенских дел. Несколько дней назад он познакомился с девушкой, которую зовут Лариса. Она работала в гестапо в качестве уборщицы. Лариса охотно приняла на себя обязанности разведчицы. По совету Струтинского теперь она с особым усердием стала "убирать" помещение гестапо. Начальство ею было довольно, доволен и Николай.
      - Вот результат ее работы, - закончил он свое сообщение и развернул аккуратно сложенные, использованные листы копировальной бумаги.
      Многие из них были почти целыми, и на глянцевой поверхности их четко выступали светлые дорожки строчек. Лукин взял зеркало, приложил к бумаге и начал читать.
      Первое, что ему попалось, было одно из секретных донесений в Берлин; особой ценности оно не представляло; но следующий лист заставил Лукина насторожиться. "Список лиц, содержащихся в ровенской городской тюрьме", прочел он в зеркале заголовок.
      Разобравшись в бумагах, мы поняли, что уборщица из гестапо, найденная и привлеченная к работе Струтинским, представляет для нас клад. Если только...
      Вот это "если" и не давало покоя.
      - Кто тебя с ней познакомил? - допытывались мы у Николая. - Кем она была до войны? Почему оказалась в гестапо? Кто надоумил ее собирать использованную копирку?..
      Николай сосредоточенно, стараясь быть очень точным, подробно рассказал, как и при каких обстоятельствах он познакомился с Ларисой. Познакомил их Афанасий Степочкин, бывший военнопленный, человек проверенный, известный в отряде. Он, в свою очередь, знает Ларису давно, не раз говорил с нею по душам и ручается за нее головой. До оккупации Лариса училась в техникуме. Уборщицей в гестапо она оказалась случайно пошла на эту работу для того, чтобы избежать мобилизации на немецкую каторгу. Собирать использованную копирку предложил ей сам Николай. Лариса уверяет, что это не стоит ей большого труда, она предложила вещь более значительную: подобрать ключи к письменным столам сотрудников гестапо и извлекать из ящиков все, что там может быть интересного. Поскольку это дело особо серьезное, Николай и приехал просить нашей санкции...
      Все шло очень гладко, подозрительно гладко... Неужели ловушка?..
      Это было бы чудовищно - в такой момент дезинформировать наше командование под диктовку гестапо!
      И когда вскоре нас постигла первая неудача, мы испытали чувство сложное и безотчетное. Это трудно передать, но, как ни тяжко переживалась первая неудача, как ни болело сердце за товарища, попавшего в руки врага, мы не могли не испытывать облегчения. Мы убеждались в том, что наши удачи - это действительно наши удачи, что наши разведывательные данные достоверны, что не гестаповцы водят нас, а мы водим их вокруг пальца.
      Это утешительное, бесконечно радостное сознание досталось нам дорогой ценой.
      Несколько раз в Ровно ходил разведчик Карапетян. Он бывший военнопленный и в отряд вступил в начале 1943 года. Задания Карапетян выполнял хорошо, и не было оснований не посылать его в Ровно. В городе он обычно останавливался на явочной квартире, где жила жена лейтенанта Красной Армии с двумя детьми. Однажды Карапетян пришел на эту квартиру пьяный. Там оказалось двое незнакомых людей. Не смущаясь их присутствием, забыв обо всем на свете, Карапетян начал хвастать:
      - Вы знаете, кто я? Я опасный для фашистов человек!
      Хозяйка, встав за спинами незнакомцев, делала Карапетяну знаки: молчи, мол!
      - Я знаю, ты помалкивай! - отвечал Карапетян. - Меня голыми руками не возьмешь. Вот, видали? - И он показал бывшие при нем револьверы и гранаты.
      Незнакомцы послушали, поспешно попрощавшись, ушли.
      - Что ты наделал! - всплеснула руками хозяйка. - Это же агенты! Беги скорей!
      Карапетян, сразу протрезвев, кинулся во двор и скрылся.
      В лагере он нам ничего не сказал о случившемся и через день был снова послан в Ровно. Но тут Николай Струтинский, который тоже пользовался этой квартирой, приехал из города с вестью, что хозяйку и ее детей забрали в гестапо.
      Карапетян был немедленно отозван из Ровно и допрошен в штабе отряда. Он во всем признался. Преступление это нельзя было простить. По решению командования отряда Карапетяна расстреляли.
      Последствия этого, по сути дела, предательского поступка были самые тяжелые. Мало того, что была провалена одна из надежных явок, что хозяйку квартиры, честную и преданную советскую женщину, вместе с ее детьми забрали в гестапо, где их ждала неминуемая гибель, - украинским националистам удалось выследить Жоржа Струтинского. Это произошло именно тогда, когда он шел на явку, проваленную Карапетяном, ничего не зная о случившемся. Выследив Жоржа, предатели пустились на провокацию.
      - Послушай, хлопец, - сказал молодчик, одетый в полувоенную форму, остановив его на улице и взяв за локоть, - есть дело к тебе.
      - Какое у тебя ко мне дело? - спросил Жорж.
      - Мы знаем, кто ты есть. Не отказывайся. Мы хотим перейти к партизанам. Мы хотим бить швабов. Атаман нас обманул.
      Такие случаи бывали часто. Жорж знал о них и не удивился. Он сказал, однако:
      - Если хотите, чтоб вам верили, вы должны связать своих офицеров и притащить с собой.
      Молодчик согласился. Они условились с Жоржем о встрече на берегу речушки, в километре от города. Через три дня перебежчики должны были быть там со связанными офицерами. Жорж разыскал брата и посоветовался с ним. Тот дал свое согласие. Место встречи оба брата хорошо знали: в детстве им часто приходилось кататься на велосипедах на берегу этой речушки.
      - Встретишь их там - и оттуда с ними прямо на "маяк", - сказал Николай. - Осторожней! Помни, с кем имеешь дело.
      В назначенный час Жорж был на месте. Сначала ему показалось, что здесь никого нет, но затем из-за кустов поднялись двое. Жорж обратился к ним с условленным паролем:
      - Вода холодная, хлопцы?
      - Мы еще не купались, - услышал он в ответ. Отзыв был правильный.
      Но в то же мгновение из-за других кустов, из-за камышей, из-за бугров - отовсюду стали выскакивать гестаповцы. Жорж узнал их по черной одежде.
      Он выхватил свой ТТ и начал в упор расстреливать предателей и гестаповцев.
      - Взять живьем! - услышал он откуда-то сзади.
      Первая пуля попала Жоржу в грудь. Патронов в пистолете не оставалось. Жорж бросился в реку. Здесь его настигла вторая пуля, попавшая в ногу.
      Его схватили, связали и, истекающего кровью, потащили в гестапо.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      С утра до вечера на русском кладбище Грабник людно. Люди навещали могилы своих близких. Этими близкими были не только мать, отец, братья и сестры, но и безвестные военнопленные, замученные в лагерях и похороненные здесь. Горожане подолгу стояли у братских могил. Может быть, это кладбище было единственным местом, где можно было, не таясь, не озираясь по сторонам, забыв о смертельной угрозе, выказывать свою благодарность, свою любовь и преданность Красной Армии. Эти могилы напоминали не только о тех, кто отдал свою жизнь за освобождение Родины, но и о тех живых, что продолжали сражаться, о тех, кого с таким нетерпением ждали и в чей приход так верили.
      Жители заботливо убирали могилы цветами, подолгу простаивали здесь в скорбном молчании.
      Иногда в толпе людей, окружавших свежую могилу, появлялась фигура худощавого человека с чуть приподнятым правым плечом. Люди знали, что это сторож русского кладбища. Лицо его, несколько вытянутое, хранило всегда одно и то же выражение суровости и безучастия, сырые глаза с холодным вниманием присматривались ко всему; почти ни с кем сторож не говорил, и трудно было понять, зачем он здесь, в толпе, - по велению ли сердца, по долгу ли своей мрачной службы или просто по привычке...
      Никто не знал, чем занимается Николай Иванович Самойлов. А дни его были наполнены самыми неотложными и разнообразными делами.
      Одним из таких дел была отправка военнопленных в партизанский отряд. Русское кладбище Грабник, куда почти не заглядывали гитлеровцы, служило местом сбора этих людей.
      Работой по отправке руководил Владимир Соловьев. К этому времени он был знаком с большинством военнопленных, находившихся в селах Гощанского района, многих знал по имени, в лицо, со многими случалось ему говорить по душам.
      Предварительную беседу с отправляемыми обычно вели Кутковец и его "агрономы". Затем с каждым в отдельности из тех, кто шел в партизаны, с глазу на глаз беседовал Соловьев. Он нес ответственность за каждого отправляемого.
      Разговаривая с военнопленными, Соловьев изо всех сил старался преувеличить трудности, которые ждали их в партизанском отряде, нарочно сгущал краски, рисовал все возможные и невозможные опасности, чтобы люди знали, на что идут. Но случаев отказа почти не бывало.
      Когда вопрос об отправке того или иного товарища был решен, следовала главная часть беседы. Соловьев давал ему прочесть советскую листовку или газету.
      И каждый раз он наблюдал одно и то же волнующее зрелище. Взрослый мужчина, прошедший тяжелые испытания, многое на своем веку повидавший, брал этот измятый, замусоленный, прошедший через сотни рук газетный листок и плакал, как ребенок, целовал, смеялся, не зная, как выразить свою радость.
      На кладбище Грабник будущих партизан уже ждал присланный Новаком проводник. Его знакомили только с одним человеком из группы - старшим. Затем проводник уходил, за ним на некотором расстоянии шел старший, а за старшим - вся группа цепочкой, сохраняя расстояние, на котором каждый последующий виден предыдущему. За чертой города цепочка растягивалась на большее расстояние: люди шли примерно в полкилометре друг от друга.
      До сих пор мы сдерживали количественный рост отряда, так как считали, что чем меньше нас, тем меньше мы привлекаем к себе внимания и тем легче, стало быть, заниматься разведкой. Но обстановка вокруг становилась все сложнее. Враги сосредоточили свое внимание на нашем отряде. Теперь они уже во всеуслышание объявили о войне против партизан. Не проходило дня без стычки.
      И вопрос стоял теперь по-другому. Обеспечить нормальную работу значило прежде всего укрепить самый отряд, умножить число его бойцов, превратить небольшую, легко маневрирующую группу в крупное боевое соединение. Нам нужны были люди.
      И люди шли.
      Шли из Ровно, шли из Здолбунова, шли из районных центров, из ближних и дальних сел, из лесов. Шли горожане и жители сел, бывшие военнопленные и люди, бежавшие из банд националистов. Последние появлялись все чаще и чаще.
      Так, еще полгода назад в отряд пришли первые перебежчики. В их числе был Борис Крутиков, лейтенант Красной Армии, бежавший из плена, насильственно забранный националистами в их "курень", где его сделали военным инструктором. Воспользовавшись первым же удобным случаем, Борис Крутиков бежал из лагеря Бульбы, захватив и доставив нам оружие, а также ценные разведывательные данные.
      К нам пришли Василий Дроздов и его жена Женя, Валентин Шевченко, Корень и десятки других честных людей.
      Пришла и Наташа Богуславская, молодая советская активистка, в прошлом секретарь райкома комсомола, которую националисты держали у себя под строгой охраной. Наташа ухитрилась не только обмануть охрану, но и разоружить целую сотню бандеровцев и привезла к нам на фурманке их автоматы, патроны, винтовки. Разоружение оказалось делом довольно несложным. Атаманы не доверяли своей "рати". Они прятали оружие в склад и раздавали его только перед боем, а после боя отнимали. Наташе пришлось, таким образом, иметь дело не со всеми головорезами, а лишь с одним часовым у склада, которого она быстро уговорила; тот помог ей погрузить оружие на повозку и вместе с нею прибыл в партизанский отряд.
      ...Как всегда, Москва не приказывала, а запросила:
      "Можете ли вы выделить группу подрывников для посылки в район Ковеля с заданиями диверсионного характера?"
      Мы ответили без колебания:
      "Можем".
      Двадцать девятого мая из Цуманских лесов в Ковельские лесные массивы вышла саперная рота в составе шестидесяти пяти человек.
      Путь им предстоял нелегкий: шесть-семь суток идти ощупью, неся на себе весь тол, какой был в отряде к моменту их ухода и который мы полностью им передали, - количество, достаточное для взрыва двенадцати эшелонов.
      Чтобы рота смогла добраться в район Ковеля незамеченной, без стычек с врагами и, следовательно, без раненых, мы на всю дорогу заготовили ей продукты - дали сухарей, копченой колбасы, - все это также легло тяжелым грузом на плечи саперов.
      Во главе роты пошел майор Фролов.
      Перед уходом, выстроив роту, он пришел за мной, чтобы я сказал бойцам напутственное слово.
      Я начал с предупреждения о том, что идти надо осторожно.
      - Вам хорошо известно, - говорил я, - что против небольших групп разведчиков гитлеровцы устраивают засады из двух-трех сотен людей с пулеметами. Вам известно также, что стоит нам дать о себе знать, как против нас высылаются крупные части карателей.
      Не любят и боятся нас гитлеровцы. Но нам сейчас невыгодно с ними драться. Значит, надо, чтобы враги не знали, что вы часть нашего отряда. Нигде ни одному человеку не говорите об этом. Не говорите даже об этом между собой. Забудьте мою фамилию, забудьте фамилию Фролова. Он также достаточно хорошо известен вражеской агентуре. С сегодняшнего дня зовите Фролова "дядя Володя" или просто "товарищ командир"...
      Так инструктировал я выстроенную перед уходом саперную роту.
      "Дядя Володя" - это не случайный и не выдуманный псевдоним майора Фролова. Так называл его молодой партизан Пронин, геройски погибший в первый же день своего пребывания в тылу врага. Он был подстрелен еще в воздухе, когда летел с парашютом, схвачен врагами и зверски замучен. С тех пор и осталось за Фроловым это имя - "дядя Володя"; произнося его, партизаны каждый раз вспоминали Пронина.
      Рота выступила. По обе стороны лесной просеки, по которой шел путь из лагеря, стояли все подразделения отряда, выстроенные в почетный караул. Многие друзья, успевшие за время партизанской жизни привязаться друг к другу, встречаясь каждый день, деля все радости и невзгоды, теперь расставались надолго. У некоторых в уходившей роте были родные - брат, отец, муж. "Может быть, прощаемся навсегда", - невольно думалось каждому.
      Командиром роты пошел лейтенант Константин Григорьевич Маликов.
      Инженер по образованию, он, так же, как и все наши москвичи, в армию вступил добровольно, участвовал в обороне Москвы, особенно отличился при разминировании вражеских минных полей перед тем, как советские танки должны были начать свое знаменитое контрнаступление.
      В отряд он тоже пошел добровольцем.
      Помню, он заглянул ко мне дня за три до вылета:
      - Разрешите обратиться по личному вопросу!
      - Слушаю вас, товарищ Маликов.
      - Я люблю одну девушку и хочу сходить с нею в загс. На это может потребоваться три-четыре часа. Могу ли я отлучиться на это время?
      - Отлучиться-то можете, но зачем вам торопиться с женитьбой? Вернетесь после войны, тогда и женитесь.
      - Она военврач и уезжает на фронт сегодня вечером, - сдержанно ответил Маликов.
      Человек он был бесстрашный. Его диверсии на железных дорогах дорого обошлись оккупантам. Как и Хосе Гросс, инженер Маликов стал незаменимым мастером подрывного дела. На его минах, как правило, вражеские паровозы взлетали, а вагоны разбивались в щепки.
      Но никто не мог разгадать, почему он был всегда задумчив. Часто можно было видеть, как Маликов, удалившись от товарищей, долго сидит где-нибудь один, занятый своими мыслями.
      О чем он думал? О своей молодой жене, сражающейся где-то на другом фронте? О будущем? Придумывал ли новые механизмы для взрыва мин?
      Когда в бою с гитлеровцами разрывная пуля раздробила Маликову два пальца правой руки - указательный и средний, он продолжал стрелять из автомата левой рукой. Только по окончании боя Маликов обратился к Цессарскому и попросил, чтобы тот ампутировал ему раздробленные пальцы.
      Не прошло недели после ампутации, не дожидаясь, пока затянутся раны, Маликов ушел на новую операцию.
      Мы все знали его как страстного шахматиста. Карт в отряде не признавали. Они сжигались немедленно, как только попадали к нам в виде трофеев или заносились кем-нибудь из новичков. Но шашки, домино и особенно шахматы были общим увлечением. Нашлись специалисты, которые перочинным ножом вырезали шахматные фигуры из сосновой коры, лепили их из теста и воска. Шахматные турниры проводились в отряде непрерывно: заканчивался один - начинался другой. В шахматы Маликов играл превосходно. Он оказывался неизменным победителем всех турниров, в которых участвовал.
      Он давал сеансы одновременной игры на десяти - пятнадцати досках и на всех выигрывал или, в крайнем случае, сводил партию вничью. Наконец, когда легкие победы ему наскучили, он придумал способ играть "втемную": отвернувшись от противников и не глядя на доски, а только называя фигуры и поля. И тоже выигрывал.
      С саперной ротой пошел также Макс Селескериди, пошел Григорий Сарапулов и другие лучшие подрывники отряда.
      Досадно было Коле Фадееву и Хосе Гроссу, что не могут принять участие в походе. С завистью смотрели они на своего друга Маликова, на деловитого Сарапулова, который всю ночь перед выходом готовил в путь свое отделение. Да и те, прощаясь, чувствовали себя неловко перед ранеными товарищами. Маликов проговорил что-то в том смысле, что постарается поработать за всех троих - за себя, за Гросса и за Колю.
      Фадеева это, однако, мало утешало. Весь день, молчаливый и злой, лежал он на своей повозке, служившей ему постелью.
      Те, кто уходил, и те, кому пришлось оставаться, хорошо сознавали, насколько важно и ответственно дело, порученное нам командованием. Враг подбрасывал к линии фронта новые войска и технику. Уничтожение эшелонов с вражескими пушками, которые могли завтра направить свои дула против наших товарищей на фронтах, уничтожение гитлеровских солдат, которые, может быть, завтра же пошли бы в контратаку на советских бойцов, было делом почетным.
      В радиограмме командования обращалось внимание на то, чтобы по возможности сильнее нарушить работу железных дорог Ковель - Сарны - Киев и Ковель - Ровно - Киев.
      Еще в январе нам удалось связаться с одним поляком, жителем села Ямного Клесовского района. Он сам отыскал наших разведчиков и представился: "Горбовский Антон, бывший драгун польской армии..." Одет он был странно - в калошах на босу ногу и с зонтиком в руке. Однажды он приехал к нам верхом на какой-то тощей кляче, но со шпорами на босых ногах. Говорил Горбовский быстро, фальцетом. Наши разведчики почему-то прозвали его "хранцузом". Он рассказал о предателях, живших в его селе, просил нас с ними расправиться. Потом просил уполномочить его на организацию партизанского отряда из поляков. "Хранцузу" сначала не верили, но потом убедились, что он действительно всеми силами души ненавидит гитлеровцев и готов с ними бороться не на жизнь, а на смерть.
      Этот внешне странный человек сумел организовать отряд, в котором было до ста бойцов, поляков из окрестных сел.
      Ему-то мы и поручили операции на железной дороге на участке Клесово Коростень.
      Кроме того, стремясь как можно лучше выполнить задание командования, мы послали связных к Фидарову в Сарны и к Красноголовцу в Здолбунов. Обеим подпольным группам поручалось усилить диверсионную работу на железных дорогах.
      Спустя десять дней мы уже могли доложить командованию о первых результатах.
      Эти результаты почувствовали на себе оккупанты. Один за другим уничтожались эшелоны и мосты во всей округе - в радиусе трехсот километров от нашей базы.
      Тем временем разведчики и подпольщики из Ровно, Здолбунова и Луцка продолжали отправлять к нам в отряд через "маяки" проверенных людей. Отряд продолжал расти.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      У моего чума появился встревоженный связной.
      - Товарищ командир, вдоль дороги со стороны села Журавичи движется немецкая колонна. Впереди конные, за ними солдаты на фурманках. Есть и пушки, - доложил он.
      Связной был послан ко мне секретным постом, выдвинутым на одну из дорог в двух километрах от лагеря.
      Не успел я разобраться в этом донесении, как одновременно, запыхавшись, подбежали еще двое - боец с одного из постов, охранявших лагерь, и партизан, пасший наш скот на лесной полянке близ лагеря. Оба подтвердили, что видели немецких конников.
      Сомнений быть не могло - немцы подходили к лагерю с трех сторон.
      Я поручил Стехову выдвинуться с поддежурным взводом в сторону противника и организовать там командный пункт. Сам остался на месте, чтобы подготовить все подразделения к бою и держать связь с другими постами.
      Не успел Сергей Трофимович пройти и двухсот метров, как длинная пулеметная очередь прорезала лесную тишину. За ней послышался плотный автоматный и винтовочный огонь.
      Я решил, что стреляют наши, и, опасаясь, что они зря пожгут патроны, которых у нас и без того мало, послал связного к Стехову с приказом: стрелять прицельно, беречь боеприпасы.
      Не успел я отдать приказание связному, как мне вновь докладывают:
      - Товарищ командир! С поста сообщают: противник на дороге разворачивает пушки.
      Приказываю Базанову:
      - Взять тридцать пять автоматчиков, захватить пушки!
      Базанов мигом скрылся в лесу.
      Бой разгорался. Издали доносилось грозное партизанское "ура".
      "Неужели Стехов повел людей в атаку? - подумал я, прислушиваясь к стрельбе. - Не предупредил меня?" Но связной вернулся и доложил:
      - Ваше приказание передано. Товарищ Стехов сообщает, что стрельба идет со стороны противника, а наши стреляют мало. Он удивляется, что со стороны противника беспрерывно слышится русское "ура".
      - Передать Стехову: людей в атаку не пускать. Справа от него пушки, туда выслан Базанов. Пусть с ним свяжется.
      Обстановка была неясной. Почему со стороны противника кричат "ура"? Откуда появились в лесу пушки? Неужели фашисты послали вперед предателей? Ни я, ни оставшийся со мной Лукин ничего понять не могли.
      Наконец все прояснилось.
      Командиром поддежурного взвода, который пошел со Стеховым, был Борис Крутиков. Применяясь к местности, прячась за деревьями и пнями, он и его бойцы близко подобрались к противнику. Вдруг совершенно отчетливо Крутиков услышал:
      - Ты что же, Борис, в своих стреляешь? - кричал ему женский голос со стороны наступавших.
      Крутиков присмотрелся и чуть не обмер. В "противнице" он узнал свою соученицу, с которой когда-то в киевской школе сидел за одной партой. Они бросились друг другу в объятия.
      А рядом события развертывались так.
      Приблизившись к дороге, где противник готовил к бою артиллерию, Базанов, чтобы нагнать на врага панику, громко скомандовал:
      - Батальон! Первая рота - вправо, третья - влево, вторая - за мной!
      Тут к нему подбегает незнакомый человек:
      - Да наш батальон уже развернулся!
      - Какой батальон?
      - Второй батальон Ковпака!
      Стрельба прекратилась, началось "братание". На нас "наступали" ковпаковцы!
      С Сергеем Трофимовичем Стеховым мы пошли к Ковпаку.
      Это была наша вторая встреча с легендарным партизанским командиром.
      Еще в феврале в Сарненских лесах услышали мы о Ковпаке. Из Ровно, Сарн, Клесова и Ракитного нам сообщали о крупном партизанском соединении, действующем где-то на севере от нас.
      - Какой-то Ковпак ведет тысяч сто партизан. Они бьют фашистов почем зря, - говорили местные люди.
      "Фельджандармерия и каратели сильно обеспокоены каким-то крупным партизанским отрядом под командованием Ковпака, - писал из Ровно Кузнецов. - Немцы и немки с ужасом рассказывают, что Ковпак везде появляется неожиданно, истребляет немецкие гарнизоны, взрывает мосты и поезда. Боятся, как бы он не нагрянул в Ровно..." Что это за отряд и кто такой Ковпак, мы тогда еще не знали.
      Вскоре Валя Семенов, вернувшись из разведки, доложил, что в Князь-село прибыли батальоны Ковпака. Они расквартировались по соседним с нами селам.
      - Ты их видел?
      - Самого Ковпака не видел, но к нам едут его представители.
      И действительно, через час я познакомился с представителем Ковпака. Я увидел невысокого коренастого человека с большой бородой. Он слез с седла и представился:
      - Вершигора, начальник разведки отряда Ковпака.
      На петлицах его гимнастерки три шпалы - подполковник. На левой стороне груди - орден Красного Знамени.
      На наши расспросы Вершигора отвечал скупо. Зато сам очень подробно расспрашивал обо всем, выяснял обстановку: как расположены гитлеровские гарнизоны, много ли войск в Ровно и области, какие села контролируются партизанами? Особенно интересовали нашего гостя украинские националисты. Ковпаковцам впервые приходилось с ними здесь сталкиваться.
      - Сидор Артемович Ковпак и Семен Васильевич Руднев решили отпраздновать юбилей Красной Армии, - сообщил Петр Петрович Вершигора. Они просили меня передать вам приглашение прибыть к нам в Князь-село на праздник.
      На рассвете двадцать третьего февраля в сопровождении Пашуна и небольшой охраны я выехал в Князь-село.
      Много раз за время жизни в тылу врага мне приходилось встречаться с партизанскими отрядами, группами разведчиков, с отдельными партизанами. "Мы не одни здесь. Нас много. Мы везде", - думалось всякий раз при таких встречах. Каждая из них надолго западала в душу.
      Но в тот февральский день, направляясь в отряд Ковпака, я испытывал особенное волнение.
      Проезжая через села Ленчин и Рудню-Ленчинскую, где расположились подразделения Ковпака, я забыл, что нахожусь во вражеском тылу. По улицам ходили бойцы, вооруженные автоматами и ручными пулеметами. На шапках ярко горели красные ленты, красноармейские звезды. У многих ковпаковцев на гимнастерках красовались новенькие ордена и медали. Кое-где у хат стояли станковые пулеметы и даже орудия. Партизаны распевали песни и, когда наша фурманка проезжала мимо них, лихо здоровались.
      Моему воображению Ковпак почему-то представлялся человеком огромного роста, богатырской силы, с громким, далеко слышным голосом. Поэтому я искренне изумился, когда увидел перед собой очень пожилого худощавого партизана, которому на вид нельзя было дать меньше шестидесяти лет. Говорил он живым, даже немного вкрадчивым голосом. На груди его сверкали Золотая Звезда и орден Ленина.
      - Здравствуйте, товарищ Медведев! - сказал Сидор Артемович. - Я слышал о вас еще в Брянских лесах, и вот встретились здесь, на Украине.
      Ковпак стал забрасывать меня вопросами. Давно ли мы в этих местах, как ведем работу и долго ли еще будем сидеть под Ровно? Я подробно рассказал обо всем.
      - А сидеть будем здесь до тех пор, пока сюда не придет Красная Армия, - закончил я.
      В это время в комнату вошел высокий красивый человек тоже с орденами на гимнастерке. Лицо у него было очень утомленное.
      - Знакомьтесь, это наш комиссар - Семен Васильевич Руднев, показывая на вошедшего, сказал Ковпак.
      Мы тепло поздоровались. Семен Васильевич включился в разговор.
      - Правда, что вы имеете в Ровно своих партизан? - спросил он.
      Услышав утвердительный ответ, Руднев принялся расспрашивать меня обо всех тонкостях дела: как мы добились этого, по каким документам наши люди туда ходят; как удалось установить связь с местной большевистской подпольной организацией; кто такой Новак, как мы совместно организуем операции?
      - Вот и нам бы организовать такую работу, Сидор Артемович, проговорил Руднев, обращаясь к Ковпаку.
      Сидор Артемович попросил меня снабдить начальника разведки подходящими документами и добавил:
      - Хлопцы для города у нас найдутся, только вот немца у меня нет.
      - Какого немца? - спросил Руднев.
      - Да у них один партизан в Ровно под немца работает.
      - Что же он? На самом деле из немцев или... - обратился ко мне Руднев.
      - Нет, наш, советский инженер, но прекрасно владеет немецким языком и усвоил все манеры немецкого офицерства.
      - Это интересно... А можно его повидать?
      - К сожалению, нет. Он сейчас в Ровно, - ответил я.
      - А нельзя нам через вашего "немца" узнать о результатах диверсий, которые мы провели в Ровенской области?
      Я обещал, что поручу это Кузнецову.
      Близился вечер. В трех комнатах были накрыты праздничные столы. За ними расселись штабные работники, командиры батальонов и рот - всего человек семьдесят.
      - Первый тост - за партию, за победу, - предложил Сидор Артемович. За ним выступил Семен Васильевич Руднев. Нужно было видеть, с какой преданностью и с каким восхищением смотрели на командира и комиссара собравшиеся за столом ковпаковцы!
      Затем слово предоставили мне.
      Я говорил о своем отряде: о том, какой переполох у фашистов вызвало появление под Ровно Ковпака, - не случайно каратели, заходя в села и хутора, прежде всего спрашивают: "Ковпака нет?" Рассказал и о том, что фашистские "правители" в Ровно и их жены смертельно боятся, что Ковпак нападет на их "столицу".