Сильные духом

      Сто автоматчиков, ведомые Пастуховым и Кобеляцким, прошли подземными ходами к центру города.
      Взятие театра потребовало двух часов.
      За время боев Пастухов и Кобеляцкий ликвидировали гитлеровского наблюдателя и регулировщика с рацией на улице Зимаровича, порвали подземную телефонную связь, откопав и перерубив кабель на Академической улице.
      Это было их торжество.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Шло время, а Эрлих и Шпилька не возвращались. "Не иначе, как тоже перешли линию фронта", - успокаивали себя Приступа и Дроздов. Никакой другой мысли они не хотели допускать. Незаметно для самих себя они внушали друг другу уверенность в том, что переход Кузнецовым линии фронта прошел благополучно.
      Сдав представителям советских регулярных войск трофеи своего отряда десять пулеметов, двадцать два автомата, двадцать семь пистолетов, кучу винтовок, - Дроздов и Приступа отправились во Львов и там разыскали Бориса Крутикова. Лейтенант, казалось, еще сильнее исхудал с тех пор, как они не виделись. Он ходил на костылях - потерял ногу. Встретил он их со своей обычной сдержанностью, за которой, однако, скрывалась подлинная радость. "Живы, значит? - приговаривал он, улыбаясь глазами. - И партизанили? Молодцы!"
      Из рассказа Приступы и Дроздова Крутиков узнал о пребывании Кузнецова в Ганавическом лесу. Сам он не имел никаких сведений о судьбе Николая Ивановича. Сведения Дроздова и Приступы были самыми последними. "Надо немедленно сообщить в Москву командиру о том, что вы видели Кузнецова", сказал он.
      На вопросы о судьбе своей собственной группы Крутиков отвечал немногословно. Группа пробыла в Гуте-Пеняцкой до конца февраля. Она превратилась здесь в сильный и многочисленный партизанский отряд. Сначала несколько человек, бежавших от оккупантов в леса, а затем около полусотни бывших полицаев, хорошо вооруженных и дисциплинированных, перебив своих командиров-националистов, пришли к Крутикову и соединились с его группой.
      Двадцать девятого февраля отряд, состоявший из украинцев, русских и поляков, оставил Гуту-Пеняцкую. А через три дня село окружили гитлеровцы. Они подожгли его со всех сторон, спалили дотла все хаты и перебили все население, за исключением семнадцати человек, которые чудом остались в живых. Они-то и нашли Крутикова и рассказали ему об этой неслыханной зверской расправе. Казимира Войчеховского среди этих семнадцати не было. Он погиб ужасной смертью. Каратели связали его, облили керосином и сожгли.
      ...Через несколько дней после встречи с Крутиковым Приступа увидел на улице знакомую фигуру человека в плаще, похожем на колокол. Он не сразу поверил своим глазам. Неужели Марк Шпилька? Приступа подлетел к нему, схватил за рукав и выкрикнул, задыхаясь, одно только слово:
      - Ну?
      И Шпилька рассказал то, о чем так мучительно гадал Приступа, о чем хотели узнать Крутиков и Дроздов, замполит Стехов и Коля Маленький, Жорж Струтинский, носившийся по городу в поисках хоть каких-нибудь данных, и командир отряда, славший запрос за запросом из Москвы.
      В районе Брод, рассказывал Шпилька, им пятерым пришлось выдержать бой с бандеровцами, одетыми в форму бойцов Красной Армии. Эрлих был убит в этом бою, сам Шпилька, раненный, отполз, двое суток скитался по лесу, пока не пристал к какой-то группе беженцев, а Кузнецов с товарищами, судя по всему, перешел линию фронта.
      Сведения эти показались Приступе утешительными. Это было все-таки лучше чем неизвестность. Появилась надежда, и Приступа спешил поделиться ею со всеми товарищами. Он, захлебываясь, выкладывал все, что узнал от Шпильки, слово в слово повторял его рассказ, тут же строил и свои предположения, и все они сводились к одному: Кузнецов, Каминский и Белов живы!
      Вскоре после этого оправившись от болезни, я приехал во Львов в надежде напасть на след Кузнецова. Прямо с вокзала направился я к музею имени Ивана Франко. Мне не терпелось побывать на том месте, где был совершен акт возмездия над Бауэром. Я ходил взад и вперед мимо особняка, живо представляя себе картину события, разыгравшегося здесь десятого февраля 1944 года. Одна мысль, что вот здесь стоял стреляющий Кузнецов, что по этим камням бежал он к своей машине, стоявшей на углу, - одна эта мысль как бы приобщала к подвигу.
      Тогда же, стоя на этом тротуаре, я дал себе слово рассказать людям о Кузнецове, рассказать как можно большему числу людей, запечатлеть в их памяти его подвиги.
      При мне было запечатанное его письмо с надписью на конверте: "Вскрыть после моей гибели. Кузнецов". Это письмо лежало с весны прошлого года, с того дня, как Николай Иванович отправился на парад в Ровно.
      Нет, я не смел его вскрыть. Это значило бы примириться со страшной мыслью, что Кузнецова нет в живых.
      В те дни, наводя справки всюду, где возможно, я столкнулся с первыми документами о Николае Ивановиче. Документы эти были обнаружены в делах гестапо: гитлеровцы в панике не успели их уничтожить.
      Я прочел рапорт дирекции криминальной полиции во Львове об убийстве подполковника Ганса Петерса в здании военно-воздушных сил по Валовой улице, дом 11-а. В рапорте указывалось, что подполковник убит неизвестным в форме капитана. Там же, в делах гестапо, находился и рапорт No 96, в котором излагались обстоятельства убийства вице-губернатора Бауэра и Шнайдера. Затем следовало донесение об автомашине, найденной на шоссе близ Куровиц. "С этой автомашины, - гласил гестаповский документ, - 12.2.44 в Куровицах был убит военный патруль майор Кантер. Стрелявшие скрылись".
      Так постепенно восстанавливались детали.
      Но они мало что прибавляли к тому, что было уже известно о деятельности Кузнецова во Львове. Многое из того, что им сделано, рассказывал сам Николай Иванович Приступе и Дроздову в лесу. Картину покушения на Бауэра ярко описала мне свидетельница - сторожиха музея имени Франко, находившаяся в тот момент на улице.
      Я искал дальнейших следов.
      И вот они наконец обнаружены. В ворохе бумаг, оставшихся в помещении гестапо, найден еще один документ.
      "Начальнику полиции безопасности и СД
      по Галицийскому округу
      14 Н-90/44. Секретно. Государственной важности, гор. Львов. 2.IV.44 г. Считать дело секретным, государственной важности.
      Т е л е г р а м м а-м о л н и я
      В главное управление имперской безопасности для вручения СС группенфюреру и генерал-лейтенанту полиции Мюллеру лично.
      Б е р л и н
      При одной из встреч 1.IV.44 украинский делегат сообщил, что одним подразделением украинских националистов 2.III.44 задержаны в лесу близ Белгородки в районе Вербы (Волынь) три советских агента. Арестованные имели фальшивые немецкие документы, карты, немецкие, украинские и польские газеты, среди них "Газета Львивська" с некрологом о докторе Бауэре и докторе Шнайдере, а также отчет одного из задержанных о его работе. Этот агент (по немецким документам его имя Пауль Зиберт) опознан представителем УПА. Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив генерала Ильгена. Во Львове "Зиберт" был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба эти немецкие государственные деятели были расстреляны неподалеку от их частных квартир. В отчете "Зиберта" дано описание акта убийства до малейших подробностей".
      Во Львове "Зиберт" расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц, среди них майора полевой жандармерии Кантера, которого мы тщательно искали.
      Имеющиеся в отчете подробности о местах и времени совершенных актов, о ранениях жертв, о захваченных боеприпасах и т. д. кажутся точными. От боевой группы Прицмана поступило сообщение о том, что "Пауль Зиберт" и оба его сообщника расстреляны на Волыни националистами-бандеровцами. Представитель ОУН подтвердил этот факт и обещал, что полиции безопасности будут сданы все материалы.
      Начальник полиции безопасности и СС
      по Галицийскому округу
      Доктор Витиска СС оберштурмбанфюрер
      и старший советник управления".
      Советские офицеры, разбиравшие бумаги в помещении гестапо, долго читали этот документ, передавая из рук в руки. В комнате царило молчание. Когда я вошел туда, один из офицеров, молодой лейтенант, которого я раньше просил сообщить, если в делах гестапо обнаружится что-либо касающееся Кузнецова, молча протянул мне листки с донесением.
      - Вы знали его? - спросил он, когда я после долгого прочтения отложил бумагу.
      Я ответил:
      - Знал.
      Лейтенант подошел ко мне, долго собирался со словами и наконец промолвил:
      - У меня мать и сестру убили в Виннице. Они были заложниками. Когда я прочел в газете про убийство палача Функа, я подумал: спасибо этому человеку. Вы передайте!
      - Кому же теперь передать?
      - Не знаю. Товарищам, родным.
      - Хорошо, передам.
      - Я тогда думал, - продолжал лейтенант, - кто этот человек, как бы узнать фамилию, из какого города? В газете ничего не писали. Там было сказано "неизвестный" - и все.
      - Его звали Кузнецов, Николай Иванович, - сказал я.
      - Он был молодой?
      - Да. Тридцати двух лет.
      - В каком он звании?
      - Гражданский.
      - Необыкновенный человек!.. Так вы передайте! От нас от всех.
      - Хорошо.
      ...В этот вечер мы, боевые товарищи Николая Ивановича, вскрыли его письмо. Мы долго бродили по затемненным улицам Львова, повторяя прямые и мужественные слова, прочитанные нами и отныне навсегда запавшие в душу.
      В те часы впервые возникла мысль о памятнике, о бронзовом монументе героя, который должны воздвигнуть два города - Ровно и Львов. Но никто из нас не мог отчетливо представить себе фигуру Кузнецова в бронзе, торжественно застывшую над площадью.
      С этой неподвижной бронзовой фигурой никак не вязался тот живой Кузнецов, которого мы знали, который и сейчас незримо присутствовал среди нас - простой, скромный, обаятельный человек, наш дорогой товарищ.
      И мы поклялись в ту ночь увековечить его память своими делами, своим служением тому идеалу, ради которого жил и умер он.
      Я же еще острее осознал свой долг рассказать людям моей Родины историю жизни и гибели Николая Кузнецова.
      Вот что прочли мы в его письме:
      "25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
      Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа - германского тирана на Украине Эриха Коха.
      Теперь я перехожу к действиям.
      Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
      Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.
      "Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!.."
      Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь...
      Ваш Кузнецов".
      Мы с удовлетворением и гордостью встретили Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присваивалось звание Героя Советского Союза.
      ЭПИЛОГ
      Трудно поверить, что все это происходило с нами - с теми, что сидят сегодня в уютной московской квартире в штатских костюмах и разговаривают отнюдь не о военных, не о партизанских, а о самых что ни на есть мирных делах. Передо мной за столом доктор Цессарский, врач одной из московских клиник и "по совместительству" актер, драматург, человек искусства. Рядом - Валя Довгер, только что приехавшая из Ровно; Владимир Филиппович Соловьев, кандидат геолого-минералогических наук, автор научного труда по океанографии. Звонил Терентий Федорович Новак - собирается прийти. У него большое событие: он окончил Высшую партийную школу... Мы ждем и Лукина он обещал быть попозже: совещание в министерстве...
      Неужели все это происходило с нами? Бесконечные бои и стычки, рискованные операции, тяжелые переходы, подполье...
      Теперь все это - дела давно минувших дней.
      По всему Советскому Союзу разъехались мои товарищи партизаны. Одни вернулись на свои фабрики и заводы, другие - в колхозы, третьи пошли на учебу. Большинство осталось в тех местах, где они жили до войны и где действовал наш отряд. Все они приобщились к мирному труду, стали участниками великой послевоенной стройки.
      С тем же воодушевлением и упорством, с каким они отстаивали свободу и независимость своей Родины, борются они ныне за дело мира. Ибо каждый из нас знает, что оплот мира - это наша Советская держава; укрепляя ее могущество, умножая ее силу, мы тем самым обеспечиваем прочный мир, делаем невозможной новую войну, которую пытаются навязать нам в своем безумии нынешние претенденты на мировое господство. Что ж, их ждет та же участь, тот же бесславный конец, что и их бесноватого предшественника...
      Я долго и безрезультатно разыскивал родных Николая Ивановича Кузнецова, пока наконец не отправился сам на Урал в надежде встретить людей, знавших нашего героя. В Свердловске такие люди нашлись. Это были друзья Николая Ивановича, товарищи по учебе и по работе. Ныне уральцы знают о подвигах своего земляка и свято чтут его память. В Талице создан музей Кузнецова, установлены мемориальные доски. Земляки героя возбудили ходатайство перед правительством о переименовании села Зырянка в село Кузнецово, а Талицкого района - в Кузнецовский район.
      Родных Николая Ивановича удалось найти не сразу. Оказывается, все они давно разъехались в разные концы Союза. Мне все же посчастливилось добыть адреса сестер Николая Ивановича - Лидии и Агафьи: мы списались. Брат Виктор сам нашел меня после того, как услышал по радио передачу книги "Это было под Ровно". Произошло это весной 1949 года. До этого времени Виктор Иванович ничего не знал о судьбе брата. Последнее письмо от него он получил летом 1942 года. Николай Иванович отправил его брату на фронт перед своим вылетом из Москвы. Виктор Кузнецов прислал мне это письмо. Вот оно:
      "Москва, 27 июня 1942 г.
      Дорогой братец Витя!
      Получил оставленную тобой открытку о переводе в Козельск. Я все еще в Москве, но в ближайшие дни отправляюсь на фронт. Лечу на самолете.
      Витя, ты мой любимый брат и боевой товарищ, поэтому я хочу быть с тобой откровенным перед отправкой на выполнение боевого задания. Война за освобождение нашей Родины от фашистской нечисти требует жертв. Неизбежно приходится пролить много своей крови, чтобы наша любимая Отчизна цвела и развивалась и чтобы наш народ жил свободно. Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого - своей жизни. Жертвы неизбежны. Я и хочу откровенно сказать тебе, что очень мало шансов на то, чтобы я вернулся живым. Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. И я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое, правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины. Мы уничтожим фашизм, мы спасем Отечество. Нас вечно будет помнить Россия, счастливые дети будут петь о нас песни, и матери с благодарностью и благословением будут рассказывать детям о том, как в 1942 году мы отдали жизнь за счастье нашей горячо любимой Отчизны. Нас будут чтить освобожденные народы Европы... Нет, никогда наша земля не будет под рабской кабалой фашистов. Не перевелись на Руси патриоты, на смерть пойдем, но уничтожим дракона! Храни это письмо на память, если я погибну, и помни, что мстить - это наш лозунг. За пролитые моря крови невинных детей и стариков - месть фашистским людоедам. Беспощадная месть! Чтоб в веках их потомки наказывали своим внукам не совать своей подлой морды в Россию. Здесь их ждет смерть.
      Перед самым отлетом я еще тебе черкну. Будь здоров, братец. Целую крепко.
      Твой брат Н и к о л а й".
      Бессмертна память о павших товарищах. Что перед ней время! Ее хранит вся Украина, хранит предание народа, хранит все живое, все сущее на нашей земле. Хранят ее и яблони, некогда посаженные Новаком при оккупантах и ныне плодоносящие для нас... Как часто мы обращаемся мыслями к тем, кого нет с нами сегодня. "Вы с нами! - говорим мы им. - Мы были одним целым, одной великой армией патриотов; одна великая цель вела нас; одни и те же радости были у нас с вами, одни и те же невзгоды печалили нас и не повергали в уныние, а лишь умножали наши силы. Одна судьба предстояла нам и в будущем - нам предназначено сделать его прекрасным. И если вы погибли, а мы остались жить, то не для того ли, чтобы претворить в дела то, что было вашими мечтами..."