Сильные духом

      - Не стоит, - согласился я и рассказал Лукину о своих сомнениях.
      Прошла неделя. Взвод Михеева вернулся. Доложив о том, что задание выполнено, Михеев добавил:
      - История, товарищ командир! Науменко пропал!
      - Как так пропал?
      - Непонятно. На второй день после того, как вышли, смотрим - нет Науменко, исчез.
      - Искали?
      - Весь лес кругом обшарили, оставляли "маяки". Никакого толку...
      Никто не знал, что стало с Науменко, пока вернувшийся из Ровно Борис Крутиков не сообщил о своей встрече с ним по дороге.
      - Куда идешь? - спросил Крутиков.
      - В Ровно, - спокойно отвечал Науменко.
      - Зачем?
      - За тем же, что и ты. Командир послал.
      Крутиков не стал его задерживать и пошел своей дорогой.
      Так мы поняли, что в наших рядах был предатель.
      Городские разведчики получили приказание всеми способами наводить справки о Науменко, сделать все возможное для того, чтобы убрать предателя.
      Уже через несколько дней после бегства Науменко Кузнецов, Струтинский и Шевчук сообщили, что обстановка в Ровно крайне осложнилась. По улицам ходят шпики, тайные и явные агенты гестапо, чуть ли не каждому прохожему заглядывают в лицо, проверяют документы...
      В своем донесении Струтинский писал: "Науменко видели с гестаповцами в легковой машине".
      Участились повальные обыски и облавы. В гестапо решили, очевидно, обыскать вдоль и поперек весь город. Планомерно оцеплялись квартал за кварталом, и гестаповцы с фельджандармами шли подряд по всем домам и квартирам.
      Так попали они и на квартиру Лидии Лисовской. Никого из разведчиков здесь в тот момент не было. Но Лидия боялась другого: у нее в диване хранилось оружие. Две винтовки с патронами и шесть противотанковых гранат.
      - Прошу, - сказала Лидия молодому лейтенанту, когда тот громко постучал в дверь.
      Лейтенант вошел в сопровождении двух солдат. Одного он оставил у парадного, второго у черного хода.
      - Впускать всех, не выпускать никого! - приказал он солдатам.
      По тому, как тщательно этот лейтенант производил обыск, как педантично соблюдал при этом все правила, Лидия догадалась, что это гестаповец с небольшим стажем, из новичков. Он обыскал переднюю, кухню, спальню. Когда очередь дошла до столовой, Лидия с обворожительной улыбкой предложила ему позвать на помощь солдат.
      - Вы так очень скоро устанете, господин лейтенант, если всюду будете возиться сами.
      Она усадила лейтенанта на диван, сама села рядом, и, пока солдаты ворошили вещи, отодвигали мебель, они мило разговаривали.
      Окончив обыск, лейтенант поднялся с дивана, галантно попрощался с Лидией, обещал вскоре наведаться снова - и уже не с таким неприятным делом, как сегодня.
      В этот вечер, открыв на стук дверь и увидев на пороге Шевчука, Валя испытала двойственное чувство. С одной стороны, ей так приятно было видеть у себя Михаила Макаровича, с которым они успели сдружиться, с другой же Шевчук своим приходом нарушил все правила конспирации.
      Вообще-то, сказать по правде, все разведчики чем дальше, тем чаще собирались вместе, нарушая строжайший запрет командования. Как-то само собой сложилась дружная компания: Валя, Кузнецов, Шевчук, Струтинский и Коля Гнидюк, до его отъезда в Здолбунов. Каждый из них всегда примерно знал, чем заняты остальные, где кто находится и как с кем связаться. Их встречи, сначала редкие и случайные, вошли в обычай. От командования это тщательно скрывалось. Правда, и мне, замполиту, и начальнику разведки время от времени доводилось узнавать о таких встречах, но никто из нас не подавал виду. Так и длилось это обоюдное молчание.
      Да и что можно сделать на месте командования? Что можно было предложить товарищам взамен этих дружеских свиданий? После утомительных дней, проведенных в самой гуще фашистов, в этой удушливой атмосфере, в страшном, подчас нечеловеческом напряжении, каждый из таких вечеров бывал как отдушина, каждая встреча с друзьями успокаивающе согревала, ободряла, поддерживала.
      О чем они разговаривали между собой в такие вечера? Да, по сути дела, ни о чем. Кто-то рассказывал смешную историю, кто-то вспоминал довоенные счастливые времена, рисовали друг другу будущее, много шутили, подтрунивали над Гнидюком, как тот искал своего обидчика жандарма; отчитывали Валю за то, что она курит... Как-то, уже тогда, когда Гнидюка перевели в Здолбунов, Кузнецов поехал к нему, пробыл три дня, а вернувшись, подолгу рассказывал свои впечатления. Ездил он на машине, которую Коля Струтинский, как всегда, "одолжил" у гебитскомиссара Бера. Машина пришла из Здолбунова, доверху набитая яблоками. Это был подарок от здолбуновских товарищей. Братья Шмереги, Михаил Михайлович и Сергей Михайлович, уговорили Кузнецова заехать перед отъездом к ним домой и здесь же, в своем небольшом яблоневом саду, нагрузили машину... Кузнецов приехал из Здолбунова прямо к Вале и у нее же оставил весь груз. С тех пор долгое время, где бы ни состоялась встреча, Валя и Струтинский несли туда большую корзину яблок - угощать товарищей.
      К самой Вале заходить было не принято. Больше того, всем, кроме Кузнецова и Николая Струтинского, бывать у нее категорически запрещалось.
      И вот сегодня, в такое тревожное время, перед Валей предстал Шевчук.
      Он пришел как ни в чем не бывало, словно так и полагалось, уселся за стол, попросил чаю и, если остались, то яблок, а обедать наотрез отказался: "Нет аппетита". Видно было, что устал он дьявольски.
      Валя долго допытывалась, в чем дело, почему Шевчук так утомлен и расстроен, не случилось ли чего-нибудь неприятного. "Чепуха! - отвечал Михаил Макарович. - Просто набегался за день". Валя поняла, что он не хочет говорить, и перестала расспрашивать.
      Шевчук просидел до десяти часов, а в десять, уже поднявшись уходить, неожиданно заявил, что опоздал всюду (туда уже поздно, а туда далеко - не успеешь) и что придется, хочешь не хочешь, остаться ночевать здесь. "Только никому ни слова".
      Валя промолчала в ответ. Она просто не знала, как ей быть, и неизвестно, что ответила бы Шевчуку, если бы тут не вмешалась мать:
      - Да побойся бога, Валюша! Куда он пойдет так поздно!.. Не стесняйтесь, Михаил Макарович, вот тут, на диване, можете располагаться, и спите себе сколько нужно, а если вставать вам, то скажите - я разбужу.
      Шевчук вопросительно взглянул на Валю и, увидев доброе, лукавое и ободряющее выражение ее глаз, решил наконец остаться.
      Евдокия Прокофьевна, мать Вали, должна была разбудить его в восемь утра, но уже в шестом часу протяжный свисток и вслед за ним выстрелы подняли всех на ноги. Валя выбежала из своей комнаты. Увидев Шевчука, она поняла, что тот все слышал.
      - Сейчас узнаю, - проговорила она тревожно и, накинув пальто, выбежала наружу.
      Она вернулась сразу же. Для того чтобы понять, что происходит на улице, не требовалось много времени.
      - На улице жандармы, проверяют документы...
      В ее голосе Шевчук не услышал упрека, которого ждал и которого так заслуживал.
      Квартира оказалась под угрозой провала.
      Шевчук надел плащ, взял в руки портфель, но тут же был остановлен Валей:
      - Что вы! Куда вы пойдете? Сидите уж. Документы-то у вас в порядке?
      Шевчук открыл портфель, вытащил оттуда несколько разных бумажек, переложил в карман. На дне портфеля лежала граната.
      Жандармы не заставили себя ждать. Офицер и двое солдат торопливо вошли в комнату, принеся с собой холод. Они застали мирную картину: девушка в сером будничном платье, пожилая женщина, очевидно мать, и средних лет человек, очень прилично одетый, в очках, пили чай... Девушка сразу же заговорила по-немецки:
      - Пожалуйста, пожалуйста, только закрывайте дверь поплотнее.
      Офицер, высокий, стройный, с наглым взглядом бесцветных глаз, взял под козырек:
      - Фрейлейн, проверка.
      Солдаты уже устремились в другую комнату.
      - Пожалуйста, - пригласила Валя. - Вот мои документы. Только прошу вас, поскорее - я опаздываю на службу.
      - Не волнуйтесь, фрейлейн, - с холодной улыбкой отвечал офицер, можете задержаться на несколько часов... Движения на улице нет. В рейхскомиссариате не будут на вас в претензии.
      - Серьезно? - Валя весело засмеялась. - О, тогда нам действительно незачем торопиться. Мутерхен, - обратилась она к матери, - чаю господину обер-лейтенанту!
      - Нет-нет, - вежливо, но настойчиво возразил тот, - у меня нет для этого времени.
      - Но вы с холода!
      - Если фрейлейн не возражает, как-нибудь в другой раз.
      Валя с готовностью пригласила офицера заходить, но добавила, что ведь и сейчас чашка чаю заняла бы очень немного времени.
      - Кто с вами живет? - спросил офицер.
      - Я живу с матерью, - бойко ответила Валя. - А это, - она показала на Шевчука, - мой двоюродный брат.
      - Янкевич, - почтительно, слегка поклонившись, произнес Шевчук.
      Офицер смерил его любопытным взглядом:
      - Документы?
      Шевчук протянул свои бумажки. Достать гестаповский жетон он не решился. Офицер внимательно прочел все и, не возвращая, снова вскинул глаза на Шевчука:
      - Тут сказано, что вы живете совсем в другом месте...
      - Да, - вмешалась Валя. - Он зашел к нам вчера вечером, задержался, и мы с мамой оставили его ночевать...
      Портфель на стуле лежал так, что Шевчук мог в любой момент выхватить гранату. Было мгновение, когда взгляд офицера задержался на портфеле. Если бы офицер вздумал обыскивать комнату, он, конечно, начал бы с этого портфеля. Этого нельзя было допустить!
      - Двоюродный брат? - переспросил офицер, взглянув на Валю, затем перевел взгляд на Шевчука и наконец протянул ему документы. Это значило, что с проверкой закончено.
      Когда офицер ушел, Шевчук объяснил Вале, чем вызван его вчерашний неожиданный визит, который мог так дорого обойтись им обоим. Причина была, как выразился сам Михаил Макарович, самая неуважительная: просто заскучал, захандрил, одиночество замучило - ну и не выдержал...
      - И вот мне наказание, - усмехнулся он. - Именно сегодня должны были прийти с проверкой! Видно, теперь придется быть особенно начеку. Кто знает, какие еще последствия вызовет подлое предательство Науменко.
      Валя и Шевчук прождали до полудня, пока не убедились, что облава снята. Тогда они вышли на улицу, тут же распрощались и пошли каждый своей дорогой.
      Это был первый и последний визит Шевчука к Вале. Мы, конечно, узнали о том, что произошло, но не стали выговаривать Михаилу Макаровичу решили, что сам он извлечет хороший урок из этого нарушения правил конспирации.
      К счастью, ни Кузнецова, ни Шевчука, ни Струтинского предатель не знал в лицо, не знал их фамилий, не знал он и наших явок в городе. Но на след одной из них ему каким-то образом удалось все же навести гестаповцев. Двух товарищей - Николая Куликова и Васю Галузо - мы так и не успели уберечь от беды.
      Куликов и Галузо жили в небольшом, двухэтажном доме в центре города, на Хмельной улице, Куликов до войны был сельским учителем, Галузо агрономом. Оба они присоединились к отряду в начале 1943 года.
      Галузо имел некоторое внешнее сходство с Кузнецовым, и гестаповцы, очевидно, были уверены, что выследили именно его. Офицер Пауль Зиберт пока не вызывал никаких сомнений.
      Однажды ночью гестаповцы окружили дом. Хозяйка квартиры первая это заметила и разбудила разведчиков.
      Галузо посмотрел в окно.
      - Антонина Васильевна, уходите отсюда сейчас же. Соврите там что-нибудь или скройтесь. А мы тут останемся.
      Хозяйка ушла.
      - Рус, партизан, выходи! - закричали с улицы.
      Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.
      Гестаповцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Начался неравный бой.
      По окнам стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Куликов и Галузо отвечали стрельбой из своих ТТ. Когда гитлеровцы увидели, что осада не приносит успеха и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.
      Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Из окна дома бросили гранату. Машина и пулемет были разбиты. Гестаповцам пришлось вновь вызывать подкрепление.
      Свыше шести часов длился этот бой в центре города между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. На улице стало светло. Движение прекратилось. В соседних домах были подбиты стекла. Двое храбрецов продолжали стрелять и забрасывать врагов гранатами.
      Когда все патроны были расстреляны, все гранаты израсходованы, Василий Галузо и Николай Куликов уничтожили все документы.
      После шестичасового боя, потеряв убитыми до двух десятков солдат, гестаповцы захватили "в плен" два трупа.
      Не удалось спастись и Антонине Васильевне. Ее арестовали, подвергли жестоким допросам, выбили все зубы, вырвали волосы. При этих допросах присутствовал Науменко. Он принимал участие в пытках. Антонина Васильевна не проронила ни слова. Она была расстреляна при допросе.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Начальник экспедиции рейхскомиссариата доктор Круг имел обыкновение, по крайней мере, три-четыре раза в день отлучаться из кабинета. Нельзя сказать, чтобы этого всегда требовали дела службы. Чаще всего доктор Круг уходил со своими коллегами в ближайшее казино пить пиво. Он называл это "освежиться". "Пойду освежусь, - говорил он в таких случаях своей сотруднице фрейлейн Довгер. - Если будет звонить телефон, отвечайте вышел, сейчас вернется". По лицу Круга, когда он возвращался, нельзя было сказать, что он освежился. Скорее наоборот, лицо его теряло обычное выражение довольства и благодушия, становилось заспанным и обрюзгшим. Он лениво садился за стол, просиживал час-два, а затем снова уходил. Пиво было не единственной страстью доктора Круга. С не меньшим рвением относился он и к своим обязанностям отца семейства. У доктора Круга была в Мюнхене семья - жена и две девочки. Он счел бы бесцельным свое пребывание на Украине, если бы не мог регулярно посылать им посылки. Это важное занятие складывалось из ряда других, мелких: нужно было приобрести необходимые вещи, соответствующим образом их уложить, обшить ящик, надписать адрес, наконец, сдать посылку на почту. Ни одного из этих занятий доктор Круг своим подчиненным не доверял, предпочитая делать все сам. Это и было второй причиной его отлучек.
      Нельзя сказать, чтобы фрейлейн Валентину Довгер особенно удручали частые отлучки ее шефа. Она с готовностью отвечала на многочисленные телефонные звонки, принимала и отправляла почту рейхскомиссариата, рассылала курьеров. Доктор Круг был доволен своей помощницей, ценил ее усердие, а главное - скромность. У него не было от нее секретов - ни личных, ни служебных. И лучшим подтверждением тому являлась связка ключей, часто оставляемая Кругом на столе, когда он уходил.
      Как-то, оставшись одна и по обыкновению заглянув в сейф, Валя нашла в нем нечто новое для себя, нечто такое, что заставило ее побежать к двери и тихонько повернуть ключ. В сейфе лежал распечатанный пакет с экземплярами приказа, содержание которого было ей до сих пор неизвестно. Приказ был подписан заместителем рейхскомиссара доктором Функом, датирован вчерашним числом и, очевидно, только что размножен.
      Валя пробежала глазами приказ и хотела было взять себе экземпляр, но раздумала: они были пронумерованы. Тогда, с трудом сдерживая волнение, она внимательно прочитала все от строчки до строчки, затем положила пакет на место, отперла дверь - и вовремя: в коридоре уже слышны были неторопливые шаги шефа.
      - Доктор, - обратилась к нему Валя, как только тот вошел в комнату, разрешите мне отлучиться на часок. У меня неотложное дело.
      Больше всего она боялась, что шеф ее не отпустит. Он не любил ее отлучек.
      - Неотложное дело... - проворчал Круг. Сам он ходил за какими-то покупками и, видно, успел по дороге "освежиться". - А кто же будет сидеть здесь? Мне нужно идти упаковать ящик.
      - Я вам упакую, - робко предложила Валя.
      Круг внимательно посмотрел на нее, как бы раздумывая, стоит ли поручать ей столь серьезное дело, и, видимо, решив, что поручать не стоит, а отпустить все-таки можно, сказал:
      - Я даю вам пятьдесят минут.
      Валя схватила пальто и выбежала на улицу.
      Через пятьдесят минут она не вернулась, не вернулась и через час. Ее отлучка продолжалась ровно час и сорок минут. Доктор Круг, увидев ее наконец в комнате, в бешенстве выругался и выбежал, хлопнув дверью. Он спешил отправить посылку.
      Во время короткого свидания на улице Валя сообщила Кузнецову ошеломляющую новость: в Ровно приезжает из Берлина Альфред Розенберг, один из ближайших подручных Гитлера, "теоретик" национал-социализма, имперский министр "восточных земель". Приказ Функа предусматривал организацию особой охраны на улицах города.
      Кузнецов сказал Вале, что сегодня же вечером выедет в отряд просить санкции на убийство Розенберга.
      Рабочий день в рейхскомиссариате окончился, и Валя собиралась уже уходить, когда к ней подошел майор Гитель, которого она в последнее время все чаще и чаще заставала в рабочей комнате акспедиции.
      - Не разрешит ли фрейлейн ее проводить? - спросил Гитель, наклоняясь к самому ее плечу и дыша перегаром.
      - Сделайте одолжение, господин майор, - сказала Валя, отстраняясь.
      Этот Гитель славился своей обходительностью и слащавой изысканностью речи. Был он еще довольно молод, одевался весьма элегантно, ходил со стеком и вообще держал себя как человек, знающий цену своей наружности.
      Они вышли на улицу. Валя снова испытала то чувство неловкости, которое владело ею всегда, когда ей случалось идти под руку с лейтенантом Зибертом: она видела, как прохожие сторонились, уступая дорогу и отводя глаза.
      - Как чувствует себя фрейлейн на службе? - спросил Гитель, правой рукой поддерживая локоть Вали, а левой помахивая стеком.
      - Благодарю вас, господин майор! Я чувствую себя вполне хорошо. - Она не могла понять, чем вызван этот вопрос.
      Никто из Валиных сослуживцев толком не знал, чем занимается в рейхскомиссариате майор Гитель. Кабинет его на втором этаже бывал обычно заперт, самого майора заставали то в одном месте, то в другом. Не знала этого долгое время и Валя. Но как-то, задержавшись у себя в экспедиции после положенного времени и идя к выходу, она заглянула в приоткрытую дверь и увидела Гителя за странным делом - он копался в ящиках чужого стола. Тогда Валя догадалась, чем занимается в рейхскомиссариате этот рыжий щеголь и где он на самом деле служит...
      - Фрейлейн замужем? - спросил Гитель, и, не дав ей ответить, продолжал сам: - О, я знаю, у фрейлейн есть жених.
      - Совершенно верно, - сказала Валя. - Он офицер, имеет высокое понятие о чести и вряд ли был бы особенно доволен вами и мной, увидев нас вместе.
      Она думала, что, может быть, этим отвадит назойливого майора.
      Но того, по-видимому, меньше всего интересовал на сей раз успех у женщин. Постепенно Валя поняла, чему обязана этой беседе с Гителем.
      - А где он служит, ваш жених? - спросил майор, продолжая размахивать стеком. Валя обратила внимание на то, как украшен этот стек: серебряная инкрустация в виде черепа со змеей...
      - Он фронтовик.
      - Разве фронтовики служат не на фронте? - шевельнул бровями Гитель.
      - Он по снабжению армии.
      - И как часто он бывает в Ровно?
      - Часто... Как этого требуют дела.
      - Я спросил потому, что случайно видел вас вместе в приемной у рейхскомиссара, - сказал Гитель. - С тех пор вы и ваш жених... простите, я забыл его имя...
      - Лейтенант Пауль Зиберт.
      - ...вы и ваш жених внушили мне самую искреннюю симпатию. Вы не окажете мне честь, не познакомите меня с лейтенантом Зибертом?
      - Пожалуйста, - отвечала Валя.
      Очевидно, это было все, чего добивался от нее Гитель. Он проводил ее до дому и, любезно попрощавшись, ушел.
      Валя не пробыла дома и десяти минут. Нужно было срочно разыскать Кузнецова.
      Она знала адрес Ивана Приходько и, хотя посещать Кузнецова на этой квартире категорически запрещалось, устремилась туда, думая только о том, как бы застать Николая Ивановича, пока он еще не уехал в отряд, и сообщить о разговоре с Гителем.
      Кузнецов встретил ее против обыкновения сухо. Он был уже в шинели. Очевидно, она перехватила его в последнюю минуту.
      На рассказ Вали он реагировал самым неожиданным образом:
      - Значит, этот Гитель узнал, где ты живешь?
      Они подумали и решили, что Кузнецову в самом деле стоит встретиться с Гителем, но не Валя организует эту встречу, а Лидия Лисовская или Майя Микатова. Та и другая были уже давно "завербованы" в гестапо фон Ортелем.
      С Гителем и Лидия и Майя были знакомы. При первой же встрече с ним Майя как бы между прочим сказала, что они с кузиной собирают небольшую компанию, и пригласила Гителя принять участие в вечеринке. При этом в числе прочих приглашенных был назван Пауль Зиберт.
      - Зиберт? - повторил Гитель. - Это интересно. Приду с удовольствием.
      - Придете ради этого Зиберта? - обиженно проговорила Майя. - Не понимаю, чем он заслужил ваше внимание. Обыкновенный пруссак. Я бы его и не пригласила, но он встретил кузину и напросился.
      - Я склонен думать, что это не "обыкновенный пруссак", - таинственно усмехнулся Гитель, - а самый настоящий английский шпион.
      - Что вы, майор! - изумилась Майя и тут же деловито спросила: - В чем же дело? Почему вы его не берете?
      - Потому, что никто, кроме меня, этого не подозревает, - не без гордости ответил Гитель. - Это моя находка, и прошу о ней пока не болтать... Впрочем, мне учить вас не надо. А потом, - зачем же брать английского шпиона? Это не большевик. С ним можно подождать, посмотреть, что он за птица и чем может быть полезен...
      Они условились, что вечеринка состоится в ближайшую субботу на квартире у Лиды. Гитель был обрадован этой затеей. Прощаясь, он напомнил, что Зиберта надо пригласить непременно.
      Кузнецов вернулся из отряда не один, а с Валей Семеновым. Тот поехал под видом предателя, состоящего на службе у гитлеровцев, в соответствующей форме, с винтовкой за плечами.
      Одновременно были переданы указания и подпольщикам. Все члены организации, во главе с Новаком и Луцем, мобилизовались на выполнение задуманной операции.
      Когда Кузнецов и Семенов вернулись в город, они застали здесь в полном разгаре приготовления. Солдаты подметали улицы, щетками чистили тротуары, спешно красили заборы. Очевидно, приезд "высокого гостя" был делом ближайших дней.
      Вечером у Лидии Лисовской Кузнецов встретился с Ортелем. Тот казался озабоченным, то и дело поглядывал на часы, даже Майя никак не могла его оживить. Наконец он поднялся и сказал, что спешит.
      - Куда вы, майор? - попыталась удержать его Майя. - Посидите! Вечно у вас дела.
      - Увы, Майхен, - отвечал фон Ортель, - такова наша служба. - Вот Зиберт - он человек свободный...
      - Пока снова не отправился на фронт, - заметил Зиберт.
      - В самом деле, поезжай-ка ты лучше на фронт, Зиберт. - Фон Ортель дружески похлопал приятеля по плечу. - Поверь мне, там сейчас веселей, чем здесь!
      - Насколько я знаю, не очень весело.
      - Все же лучше, чем в этой тыловой дыре.
      - Почему в таком случае ты сам не едешь?
      - Я еду, - сказал фон Ортель. - Сорвалась одна поездка, но я о том не жалею. Теперь предстоит нечто более значительное. Во всяком случае, более веселое, - добавил он.
      Так Кузнецов узнал, что фон Ортель готовится к отъезду. После того вечера, когда Ортель говорил о своих сборах на секретный завод, он больше не возвращался к этой теме. Очевидно, поездка не удалась, и Ортель предпочел не упоминать больше о ней в разговоре с Зибертом. В последние дни, однако, он все чаще намекал, что ему может представиться случай "сделать карьеру". А сегодня наконец прямо сказал, что едет.
      Куда могут его послать? На фронт? Едва ли, - такой, как он, нужен гитлеровцам в тылу. В какой-нибудь другой город на оккупированной территории? Тогда Ортель не сказал бы, что там будет "веселей", чем здесь, в этой "тыловой дыре".
      Кузнецов терялся в догадках. Главное из его предположений было основано на том, что Ортель прекрасно говорит по-русски. Неужели он отправляется к нам, в наш тыл? Все эти мысли не давали Кузнецову покоя.
      Спросить? Но Кузнецов взял себе за правило - самому никогда ни о чем не спрашивать.
      Фон Ортель ушел.
      Кузнецов посидел немного и тоже поднялся уходить. На прощание он напомнил Лиде и Майе, что очень интересуется маршрутом фон Ортеля.
      Он решил зайти к Вале. Ей могло быть известно, когда приезжает Розенберг. Впрочем, он и сам знал когда - завтра.
      Все чаще и чаще, идя к Вале, он ловил себя на мысли о том, что нарочно выдумывает какой-либо предлог, который оправдал бы их встречу. Вот и сегодня он собирается спросить о том, что сам хорошо знает. Просто он хочет видеть Валю, видеть ее лицо, глаза, улыбку, слышать ее голос...
      И, признавшись себе в этом, он, может быть, впервые с такой остротой почувствовал, как тяжка и мучительна эта теперешняя его жизнь закованная, как в броню, в немецкий военный мундир.
      Валя подтвердила, что Альфред Розенберг приезжает завтра утром. Как и следовало ожидать, остановится он в особняке у Коха.
      Они с Кузнецовым проговорили весь вечер.
      Наутро Кузнецов вышел на свою очередную прогулку, но не успел сделать и нескольких шагов в направлении "Немецкой" улицы, как был остановлен. Фельджандарм-подполковник спросил у него документы, долго рассматривал их и наконец вернул.
      - Мне придется просить вас, лейтенант, покинуть эту улицу. Идти можете по параллельной, - сказал он.
      - Но мне нужно в рейхскомиссариат!
      - Там сегодня нет приема. Нигде нет приема.
      Кузнецов откозырял и свернул в переулок.
      Спустя полчаса он снова был на "Немецкой" улице. Здесь уже стояли войска. По обеим сторонам улицы, вытянувшись двумя длинными цепями, лицом к тротуару и спинами к мостовой, на расстоянии пяти метров один от другого, застыли солдаты фельджандармерии. Когда раздался гул сирены, солдаты обратили к тротуару изготовленные к стрельбе автоматы. Кузнецов видел, как мимо с большой скоростью проскочило семь или восемь автомашин. Поняв, что выполнить операцию невозможно, он вернулся к себе.
      Неудачными оказались и все попытки подпольщиков.
      Валя Семенов пробыл в Ровно всего четыре дня. Когда он однажды сидел на лавочке у собора, два жандарма принялись его фотографировать. Семенов рассказал об этом Кузнецову и был немедленно отправлен в отряд.
      - Не судьба! - часто говорил он потом с досадой.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Зиберт и фон Ортель встретились в казино на "Немецкой" улице. Уже успели смениться посетители, уже певица в третий или четвертый раз повторяла под аккомпанемент дребезжащего пианино свой коронный номер - "Я грезил о тебе", а они все сидели и не собирались уходить.
      Впервые за долгое время они разговорились, что называется, по душам. То ли давнее знакомство привязало их друг к другу, то ли этот прокуренный зал, чужие лица вокруг и бесконечное "Я грезил о тебе" располагали к откровенной беседе, но они поверяли друг другу в этот вечер все, о чем в иное время предпочитали молчать.
      Началось, как всегда в таких случаях, с какой-то пустячной темы, потом разговор перекинулся на другую, и незаметно они подобрались к вопросу, который обоих волновал и по которому у каждого, оказывается, давно уже было свое суждение.
      - Как ты относишься к этой "курской истории" и вообще к тому, что русские наступают? - спросил фон Ортель.
      Сам вопрос уже заключал в себе доверие. Упоминать о Курске и о боях на Волге можно было только в разговоре с человеком, которого хорошо знаешь.
      - Как тебе сказать... - произнес Зиберт неопределенно. - Я смотрю на этот вопрос двояко. Мне кажется, что у нас и на этот раз есть довольно основательная причина носить траур... Но я не люблю траура. Я не политик и мало понимаю в этом деле, но я бы сказал... Если тебе это будет смешно, то я не обижусь... Я думаю, что есть такие исторические моменты, когда поражения имеют некоторое преимущество перед победами. Ты улыбаешься? Подожди, я не кончил мысль. Что заставит задуматься над серьезностью положения в дни победы? Ничто. Победы кружат голову. А поражения? Они заставляют думать даже меня. - Зиберт усмехнулся. - Германии нужен трезвый ум и стойкий дух, то и другое приобретается не в победах, а в поражении.
      - Браво! - воскликнул фон Ортель. - Из тебя, Зиберт, вышел бы превосходный теоретик. Пока не поздно, покажись Альфреду Розенбергу, а то еще день - и он укатит в Берлин. Выскажи перед ним свои взгляды, и он возьмет тебя к себе в помощники!
      - Кстати, батюшка мой был с ним когда-то довольно близок. Думаю, что и меня он вспомнил бы, если бы увидал.
      - Ну да, вы ведь с ним земляки? Впрочем, говорят, что Розенберг выходец из России. Так что не ты, а скорее я его земляк.
      - Ты? Ну, ты меньше всего похож на уроженца Тюмени!
      - Тюмени! - засмеялся фон Ортель. - Ты знаешь, где Тюмень!
      - Кажется, где-то под Москвой.
      - Нет, на Урале. Даже за Уралом. Вот видишь, я все-таки знаю Россию!
      - Любознательность?
      - Скорее уж долг профессии.
      - Ты назвал себя уроженцем России. Это тоже по долгу профессии?
      - Ты довольно догадлив. Мы, однако, говорили о Курске... Видишь ли, Зиберт, я, правда, не теоретик, но в политике кое-что понимаю, и я тебе скажу: если бы фюрер нашел правильный подход к русским, эта страна давно была бы очищена и мы жили бы здесь припеваючи.
      Фон Ортель выцедил рюмку ликера, налил себе следующую и продолжал:
      - Что значит найти правильный подход к русским? Это значит, - он поучающе ткнул пальцем в грудь собеседника, - постичь характер народа. Тебе приходилось допрашивать русских? Если да, то заметил ли ты в них одну особенность - они не просят пощады!
      - Да, я обратил внимание, - сказал Зиберт.
      - Так вот, - продолжал фон Ортель, распаляясь, - этот народ не такой, чтобы с ним можно было сладить.