Сильные духом

      - Сойти с машины? - спросил Лисейкия.
      - Сидите!
      Человек пятьдесят немецких саперов начали перетаскивать машину - по грязи, в объезд сгоревшего моста.
      - Нажми! Честь-то какая нам, - посмеивались между собой разведчики.
      Эта процедура длилась минут пятнадцать. Как только саперы перетащили машину на другую сторону и поставили на шоссе, Зубенко дал газ, и грузовик помчался дальше.
      В лагерь разведчики прибыли поздно вечером. Услышав о Володе, я велел уложить его спать, с тем что утром мы с ним побеседуем. Но мальчуган запротестовал, он хотел говорить сейчас же. Он сам подошел ко мне:
      - Вы командир Медведев?
      - Да.
      - У меня есть к вам секретное дело.
      - Ну, говори.
      - Я только вам одному могу сказать.
      Со мной рядом стояли Стехов, Лукин, Кузнецов и Цессарский.
      - Что ж, - подмигнул я им, - вам, товарищи, мы своих секретов не доверяем. Пойдем, Володя, в чум!
      В чуме мальчик снял кепку, распорол подкладку и протянул мне письмо.
      Я разорвал конверт и стал читать. Письмо было напечатано на машинке.
      "Податель сего, сын секретаря парторганизации партизанского отряда имени Ленина, Володя Саморуха, послан с заданием разыскать отряд Медведева..."
      Командир партизанского отряда имени Ленина просил сообщить в Москву о том, что такой отряд существует, действует, но не имеет радиостанции и поэтому не связан с Москвой. Далее командир давал свои координаты, назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы послали самолет и сбросили им груз с радиостанцией. В заключение письма следовала еще одна просьба - отправить Володю в Москву.
      Володя Саморуха был не первым связным от винницких подпольщиков. Еще месяц назад разведчики нашего отряда встретились на станции Казатин с некой Полиной Ивановной Козачинской. В разговоре с ней они выяснили, что по заданию винницких подпольщиков Козачинская едет из Винницы в Ровно специально для того, чтобы установить связь с нашим отрядом.
      Разведчики понимали, как важно доставить Козачинскую в лагерь, и сделали это немедленно.
      Винницкие товарищи претерпевали большие трудности. Нелегко было работать под боком у ставки Гитлера, в городе, кишащем гестаповцами. Подполье дважды подвергалось разгрому. Но винницкие коммунисты не упали духом, не потеряли волю к борьбе. Наперекор всем трудностям они продолжали свою патриотическую деятельность. Связи с Москвой у них не было, а им, как и всем советским патриотам, ведущим подрывную работу в тылу врага, хотелось получать указания из Москвы. Узнав, что под Ровно действует отряд, связанный с Большой землей, они послали Козачинскую на розыски этого отряда. Винницкие товарищи просили нас связать их с Москвой и, во всяком случае, оказать помощь и руководство.
      Появление Володи Саморухи лишний раз свидетельствовало, как настойчиво ищут связи с нами товарищи из Винницы.
      Я посмотрел на мальчика. Он выпарывал из подкладки своих штанишек еще одно письмо.
      - Еще письмо? - спросил я.
      - Это такое же. Если бы я кепку потерял, у меня здесь второе.
      И он подал мне второй точно такой же конверт.
      - Как же ты добрался к нам?
      Оказывается, Володя шел пешком пятнадцать дней. Прошел он около пятисот километров. Ночевал то в лесу, то в поле, а то в каком-нибудь сарае. Питался тем, что подавали люди. Когда его спрашивали, откуда он, Володя говорил, что родители его убиты и он идет к своей тетке. Эта "тетка" каждый раз меняла свой адрес. В районе Проскурова мальчик рассказывал, что тетка живет в Шепетовке, в Шепетовском районе утверждал, что тетка его в Ровно.
      В Ровно мальчик бродил несколько дней, пока не присмотрелся к часовому мастеру.
      - Почему же ты решил, что этот мастер знает партизан?
      - Так показалось, что знает. Да если бы он гадом оказался, все равно я убежал бы.
      - На твое счастье, тебе повезло! - усмехнулся я. - Что ж, побудешь пока у нас, прилетит самолет - отправим тебя в Москву.
      - Нет, товарищ командир, - возразил Володя решительно, - я с вами останусь.
      - Товарищ командир, не отправляйте Володю, - поддержал подошедший к нам Лисейкин. - Пускай останется. Хлопчик хороший!
      Лисейкин - опытный, бывалый разведчик, он не раз участвовал в серьезных операциях. Теперь в его словах звучала такая искренняя просьба и такая нежность к мальчику теплилась при этом в его глазах, что невозможно было ему отказать.
      - Хорошо, посмотрим, - сказал я.
      Нужно было срочно помочь винницким товарищам. В тот же день от нас к ним ушел связной. (Впоследствии мы узнали, что по координатам, которые были доставлены нам Володей и переданы нами по радио в Москву, винницким подпольщикам были сброшены рация и другие ценные грузы.)
      Не успел я окончить разговор с Лисейкиным, как ко мне подошел Владимир Степанович Струтинский.
      Я знал о цели его прихода: его беспокоило молчание Жоржа. Но что я мог ему ответить?
      - Владимир Степанович, - сказал я. - Вы сами понимаете, работа у нас секретная. Хоть я вам и верю, а сообщить, где Жорж и что он делает, не могу. Но вы будьте спокойны, он вернется!
      Так утешал я старика, а сам чувствовал нестерпимую боль и горечь. И оттого, что старик уходил от меня успокоенный, становилось еще горше и больнее.
      Весь ужас был в том, что никто, даже всеведущий Николай Иванович, решительно ничего не знал о судьбе Жоржа. Если бы хоть знать, где он находится, установить связь, тогда можно было подумать и об организации побега.
      И вот однажды, получив от Ларисы очередную пачку использованной копировальной бумаги и вчитываясь во все, что там содержалось, Николай Струтинский увидел длинные ряды фамилий. Фамилии были русские и украинские. Не оставалось сомнений, что это списки заключенных.
      Николай читал фамилию за фамилией, пока одна из них не заставила его вздрогнуть и остановиться.
      "Василевич Грегор", - прочел он.
      Это был Жорж. Под этим именем жил он в Ровно. Сам Николай придумал его брату, сам же мастерил документ и давал на подпись Лукину.
      Стало ясно, что Жорж жив и, конечно, не назвал своего подлинного имени.
      Лариса была знакома с некоторыми работниками гестаповской тюрьмы. Через нее Николай связался с ними. Подход был простой - деньги. За взятки делали всяческие "одолжения". Получив незначительную мзду, тюремщики подтвердили, что Грегор Василевич находится в тюрьме. Еще взятка - и они разрешили передачу арестованному. Николай послал Жоржу обувь, белье и продукты.
      Постепенно становились известными и подробности. Рана у Жоржа начала было затягиваться, но на допросах его так избивали, что она вновь открывалась. Затем Николай узнал, что допрашивают брата почти ежедневно. Нетрудно было понять, что Жоржу грозит расстрел или смерть от пыток при допросах.
      В отряде был родственник Струтинских - Петр Мамонец, в прошлом капрал польской армии. Он приходился родным братом Ядзе.
      Высокий, сухощавый, по-военному подтянутый, сохранивший армейскую выправку, он легко приноровился к партизанской жизни; наши порядки ему нравились, в особенности нравилась строгая, в духе строевого устава, дисциплина; сам Мамонец отвечал на вопросы четко, по-военному, держа руки по швам. В работе проявлял такое усердие, которое иногда даже выглядело излишним. К каждому, даже к самому мелкому поручению он относился как к серьезной боевой задаче.
      Его-то Николай и решил привлечь к делу, которое он задумал.
      - Дайте мне в Ровно Мамонца, - попросил он, явившись в лагерь. - С ним я попробую освободить Жоржа.
      И он подробно изложил свой план.
      - Хорошо, - сказал я, - поезжайте! План не из легких, но что поделаешь - надо выполнять. Другого выхода нет. Только вот что, Коля, перед тем, как ехать, зайди к отцу, поговори с ним, успокой.
      - Нет, сейчас не могу, - отвечал Николай. - Трудно. Вы ему скажите, что я очень торопился и что скоро опять здесь буду.
      Я знал, что Николай Струтинский сделает все возможное и невозможное, чтобы вызволить брата. Но когда через каких-нибудь пять-шесть дней прибыло сообщение, что Мамонец устроен в охранную полицию, я не только обрадовался, но и удивился. Слишком уж быстро как-то это произошло.
      Мамонец оказался на редкость старательным "полицаем". Он все время вертелся на глазах начальства, а главное, он задабривал начальство маслом, салом и нашей партизанской колбасой. Скоро его назначили старшим полицаем. К тому времени Мамонец уже повидал Жоржа.
      - Его нельзя узнать, - рассказывал он Николаю. - Что сделали с хлопцем! Кожа да кости!
      Передачи теперь Жорж получал часто и, что важно, в собственные руки. Но могли ли наши передачи поддержать человека, которого чуть ли не ежедневно избивали!
      Мамонец завел дружбу со старшим надзирателем тюрьмы и предложил ему выгодную сделку. Он сказал, что в одной частной строительной конторе можно здорово заработать на арестованных.
      - Давайте мне десятка два арестованных и три-четыре охранника. Я буду гонять их на работу. Что заработаем - пополам.
      Тот долго не соглашался. Но продукты и деньги, будто бы полученные авансом от строительной конторы, возымели действие. Надзиратель согласился.
      И когда Мамонец погнал первую партию арестованных на работу, в эту партию удалось включить и Жоржа. Конечно, опять-таки за соответствующую мзду.
      В тот момент, когда арестованных выводили из камер, Мамонец успел шепнуть Жоржу несколько слов.
      Заключенные прошли два квартала, и Жоржу вдруг стало "дурно".
      Мамонец, как старший полицай, распорядился, чтобы охранники вели арестованных дальше.
      - А с этой сволочью я разделаюсь сам, - сказал он, оттаскивая "бесчувственного" Жоржа в подворотню.
      Охранники не сомневались, что там он его прикончит. Это было в их правилах.
      Но как только Мамонец втянул Жоржа во двор, тот вскочил; вместе они перепрыгнули через забор и соседним двором вышли в переулочек. Здесь уже второй день дежурила машина Кузнецова и Коли Струтинского.
      Радости нашей не было предела. Для старика Струтинского возвращение сына явилось и счастьем и горем. Только теперь, когда Жорж прибыл в лагерь, Владимир Степанович узнал, какая опасность грозила сыну. Краснощекого, вечно улыбающегося Жоржа нельзя было узнать. Он был истощен до последней степени. На все вопросы отвечал односложно.
      - Били?
      - Били.
      - Ну а ты как?
      - Да так же! Ничего.
      - Терпел?
      - Сначала терпел, молчал, а потом ругаться стал.
      - Ну а они?
      - Да что же они, еще сильнее били.
      Мы постарались сделать все возможное в лагерной, лесной обстановке, чтобы здоровье Жоржа поправилось. Молодость взяла свое, и вскоре он вернулся к своей работе разведчика.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      "За Гнидюком следят агенты криминальной полиции. Он у них на подозрении. Я сам видел, как за ним однажды гнался на велосипеде агент", писал нам Шевчук.
      Дальнейшее пребывание Гнидюка в Ровно грозило ему арестом. Тем более что и сам Николай с некоторых пор стал вести себя не так, как полагалось разведчику. Причиной послужил один казус, случившийся с ним на главной улице города.
      Проезжая на велосипеде, Гнидюк свернул на другую сторону улицы, нарушив правила движения. Жандарм, стоявший здесь в качестве регулировщика, дал свисток. Это, однако, не произвело на Гнидюка никакого впечатления. Он продолжал ехать как ни в чем не бывало. Тогда его остановил другой жандарм. Этот, ни слова не говоря, несколько раз огрел Гнидюка резиновой дубинкой. Жандарм был до того здоров, что Коля не решился дать ему сдачи. Схватив велосипед, он быстро умчался на другую улицу. Ярость кипела в нем, желание мстить бросало в дрожь, туманило мозг. Еще бы, на центральной улице, на глазах у множества людей, его, "Колю гарни очи", избил фашистский жандарм!
      С той поры Гнидюк лишился покоя. Он начал следить за обидчиком, ходил за ним по пятам, надеясь где-нибудь укокошить. Он даже на время забыл о деле, о том, ради чего находится в городе.
      Пришлось Гнидюка из Ровно отозвать.
      В августе он был переброшен нами в Здолбунов с заданием: перестроить здолбуновскую группу на более конспиративных началах, сделать ее еще действеннее, углубить разведывательную работу и наконец подыскать нового, вместо Лени Клименко, курьера связи. Клименко со своей автомашиной полностью переходил в распоряжение ровенских разведчиков.
      Одновременно мы вызвали в отряд Дмитрия Красноголовца.
      Это была его первая встреча с нами. Он присматривался к нашей жизни, подолгу беседовал со мной, со Стеховым, Лукиным, знакомился с рядовыми партизанами, принимал участие в наших лагерных делах, слушал песни у костров и снова приходил в штабной чум рассказывать о новой, только что пришедшей в голову мысли. Казалось, он жадно вбирает в себя все, что здесь видит и слышит.
      Красноголовец пробыл в лагере четверо суток и уехал к себе в Здолбунов.
      Мы вообще старались почаще вызывать товарищей с мест, зная, что, помимо указаний, они получат у нас и нечто другое, не менее важное, то, что так метко выразил Красноголовец словами, сказанными на прощание:
      - У меня, товарищи, такое чувство, будто я побывал на Большой земле, в каком-то городе, где нет никаких фашистов и люди живут по-советски...
      Из лагеря люди уезжали на места окрыленными.
      Уже спустя неделю после отъезда Красноголовца мы начали получать из Здолбунова сводки о работе железнодорожного узла. Указывалось не только число прошедших за сутки поездов и вагонов, но и маршруты - откуда и куда следуют эшелоны, что в них перевозится: если техника, то какая и в каком количестве, если войска, то род и количество, а иногда и наименование частей.
      Ценны были такие сведения для Москвы. За каждой цифрой угадывалось новое мероприятие фашистского командования. В этих сведениях мы видели картину стремительного наступления советских войск, которое успешно развивалось и в котором - так думалось нам в те минуты - есть доля и нашего труда, труда наших товарищей.
      "Спасибо, - отвечала Москва. - Продолжайте интенсивную разведку".
      И мы продолжали.
      В Ровно, Здолбунове, Луцке и Сарнах наши товарищи кропотливо собирали все, что могло представить интерес. Люди дежурили на стратегических шоссе, дни и ночи просиживали на железнодорожных станциях, искали аэродромы, добывали карты и документы из гитлеровских учреждений.
      Это был скромный патриотический подвиг десятков и сотен людей.
      Но большей частью совершавшие его не только не сознавали всего значения своей работы, но и прямо ею тяготились, гордясь лишь теми своими делами, результатом которых был взорванный склад или пущенный под откос эшелон.
      Мы знали, что Гнидюк и Красноголовец долго не продержатся на одной разведке, что им, как и другим разведчикам, захочется действий, плоды которых они смогут увидеть своими глазами, ощутить немедленно. И в самом деле, не прошло и двух недель, как они через нового курьера связи прислали нам письмо, в котором просили санкции на взрыв водокачки, депо, поворотного круга и ряда других уязвимых мест станции.
      Согласиться с этим мы не могли: какой бы объект они ни взорвали, фашисты быстро сумеют его восстановить, а группа будет вынуждена покинуть станцию и уйти в отряд или, во всяком случае, прекратить свою разведывательную работу.
      И мы ответили Красноголовцу и Гнидюку отказом.
      Через две недели прибыло их новое письмо с аналогичной просьбой. На этот раз указывался большой двухколейный железнодорожный мост через реку Горынь на магистрали Здолбунов - Киев. По этому мосту, сообщалось в письме, каждые десять - пятнадцать минут проходят эшелоны на восток, к линии фронта, и на запад, в Германию, Польшу, Чехословакию. Если к станции Здолбунов поезда подходят с четырех сторон, то от Здолбунова на восток они идут по этому двухколейному мосту.
      "Многие партизанские отряды и диверсионные группы пытались взорвать мост, но только теряли людей, а задачи выполнить не могли. Мы беремся произвести эту диверсию так, чтобы не навлечь на себя никаких подозрений и не понести никаких жертв", - писали в отряд Гнидюк и Красноголовец.
      Мы дали согласие.
      Гнидюк и Красноголовец строили план за планом. Охрана моста была исключительно сильной. На подходах с обеих сторон находились гитлеровские часовые; по углам моста были установлены пулеметные гнезда. Все пространство далеко вокруг хорошо просматривалось. С обеих сторон моста стояли бараки охранников. Трудное дело! И наконец Красноголовец с Гнидюком нашли способ, причем довольно простой.
      Одной девушке, члену здолбуновской подпольной организации, был знаком тормозной кондуктор, ездивший на воинских эшелонах. Этот кондуктор пользовался у гитлеровцев доверием: он был фольксдойче. Был кондуктор к тому же горьким пьяницей, человеком без всяких устоев.
      Подпольщица позвала в гости этого кондуктора, подпоила его и предложила помочь взорвать мост.
      - Три тысячи марок - и будет сделано, - отвечал кондуктор.
      - Каким образом?
      - Как скажете, так и сделаю!
      - Хорошо, три тысячи марок вы получите.
      - Нет, вы мне дайте полторы сейчас, а полторы потом, когда сделаю, потребовал кондуктор. - Я люблю, чтобы по совести! Но уговор: сделайте так, чтобы я жив остался. Рисковать собой не согласен.
      - За это можете не беспокоиться.
      Тормозные кондуктора имеют обыкновение ездить со своими сундучками. В них они возят продукты и необходимые вещи.
      В таком сундучке и была смонтирована большая мина для взрыва моста. В нее заложили взрыватель с обыкновенной гранаты Ф-1.
      При следующей встрече девушка объяснила кондуктору, что от него требуется, и вручила полторы тысячи марок.
      - Выполните - получите еще три!
      В очередную поездку кондуктор отправился с приготовленным для него сундучком.
      Когда состав проезжал по мосту, он выдернул чеку из мины и столкнул сундучок между вагонами. Через три-четыре секунды раздался взрыв. Фермы рвануло. От взрыва и под тяжестью вагонов пролет рухнул. Восемь задних вагонов состава полетели вниз.
      Взрыв наблюдали разведчики Красноголовца из засады, устроенной за километр от моста.
      Три недели гитлеровцы восстанавливали мост. На дороге образовалась большая пробка, так как пользоваться приходилось только одной колеей.
      Что же касается кондуктора с "совестью", то он так и не получил обещанных трех тысяч марок. То ли был ранен сам, то ли его гитлеровцы заподозрили, но в Здолбунове он больше не появлялся. Но если бы и появился, то не нашел бы той, с кем договаривался. Девушку мы предусмотрительно забрали к себе в лагерь.
      Весть о взрыве пришла к нам сразу с нескольких сторон - настолько широко и гулко раздался его грохот.
      Вскоре сообщение подтвердил новый связной здолбуновской группы Иванов.
      Все мы быстро привыкли к этому молодому застенчивому человеку. В своем истертом пиджачке, обтрепанных брюках он тихонько усаживался у костра, слушая рассказы и шутки партизан и почти никогда не вступая в беседу. По профессии Авраам Владимирович Иванов был учителем. Ныне он служил чернорабочим на станции Здолбунов.
      С помощью Красноголовца он сумел достать себе так называемую "провизионку", которая давала ему право беспрепятственно разъезжать по железной дороге. С этой "провизионкой" новый курьер связи и передвигался регулярно из Здолбунова до станции Клевань. Оттуда он пешком добирался на "зеленый маяк", а если позволяло время, то и до лагеря.
      Он привозил нам медикаменты, а увозил мины, гранаты, взрывчатку, в которых так нуждались здолбуновские товарищи.
      Но самым ценным, с чем приезжал к нам Иванов, были, конечно, сведения со здолбуновского узла.
      Все больше и больше работы становилось у наших радистов. Сводки из Здолбунова приходили теперь каждые три дня. Почти ежедневно являлись курьеры из Ровно с ценными донесениями от Кузнецова и Шевчука, от Николая Струтинского, от других разведчиков. И наконец, не проходило дня, чтобы не давал о себе знать Терентий Федорович Новак. Члены ровенской подпольной организации вели интенсивную разведку. На стратегическом шоссе Ровно Киев в две смены дежурили ветеринарный врач Матвей Павлович Куцын и сторож русского кладбища Николай Иванович Самойлов. Все это требовалось передавать в Москву.
      Раньше на связи с Москвой работал один радист, и то лишь раз в день. Теперь же приходилось заниматься одновременно двум и трем радистам.
      Но работать на территории лагеря мог только один. Другие, чтобы не мешать ему, должны были ходить на расстояние не меньше пяти километров. Приходилось отправлять радистов, под охраной бойцов, далеко от лагеря.
      Наши радисты составляли небольшой, но спаянный коллектив. У них были свои небольшие, но прочные традиции. Считалось законом держать аппаратуру в таком состоянии, чтобы в любую минуту ее можно было взять на спину и уходить. Радисты свято хранили шифры и другие секреты. В их обычаи входила также систематическая тренировка на ключе в приеме на слух.
      Однажды, в самый напряженный момент работы радистов, когда передавались сведения здолбуновской группы, Николай Иванович прислал тревожное сообщение: гестаповцы направили в район наших лесов три автомашины с пеленгационными установками, а в Березное, Сарны и Ракитное послали карательные экспедиции.
      Путем пеленгации можно точно установить местоположение радиостанции и, следовательно, отряда. Засечь расположение отряда, затем окружить его и ликвидировать - такова была цель этого очередного мероприятия оккупантов.
      Сведения Николая Ивановича подтвердились. На следующий день разведчики сообщили, что в село Михалин прибыла какая-то машина с большой охраной. С рассветом эта машина выезжала за село.
      - Що воны там роблять - невидомо, - говорили разведчикам крестьяне, за два километра никого не пидпускають.
      Передавали также, что гитлеровцы группами ходят по лесным дорогам с наушниками и какими-то ящичками за спиной.
      Продолжать сейчас работу радиостанции - значит выдать местонахождение лагеря. Но и прекращать связь с Москвой нельзя.
      Выход нашли сами радисты.
      - Товарищ командир, - обратилась ко мне Лида Шерстнева, - мы с ребятами подумали и решили вот что. Мы разойдемся от лагеря на пятнадцать - двадцать километров. Поработаем, свернем рацию и вернемся обратно. Пусть фашисты засекают те места и туда направляют карателей.
      Несколько суток подряд радисты с небольшой охраной по очереди уходили в разных направлениях и продолжали работу с Москвой.
      Фашистские пеленгаторы "засекали" нас в самых различных местах. Каратели "окружали" эти места, обстреливали их, и всякий раз... уходили несолоно хлебавши.
      Так они бегали, высунув язык, с места на место до тех пор, пока подобная "игра" нам самим не надоела.
      Я послал группу партизан с заданием захватить фашистские пеленгаторы. Засада была, правда, не совсем удачной. Пеленгационной машины захватить не удалось. Была лишь рассеяна группа охраны недалеко от села Михалин. Но гитлеровцы были напуганы и на время прекратили облавы.
      ...В этот день здолбуновский курьер связи Иванов, как всегда, пришел с новостями и с очередной посылкой от Гнидюка и Красноголовца. Посылка содержала медикаменты и умещалась в старой черной кошелке, с которой Иванов никогда не расставался.
      - Ну как ездилось? - по обыкновению спросил я.
      - Нормально, - как всегда, ответил Иванов, но вдруг неожиданно заулыбался. Я впервые подумал, что ведь парню, наверно, немногим больше двадцати.
      - Ну уж, выкладывайте, что с вами было по дороге.
      - Да ничего особенного, товарищ командир.
      - Ну, а все-таки?
      - Все-таки? - Иванов снова улыбнулся. - Маленькое приключение.
      Никогда и никому он не говорил о себе, не говорил, очевидно, из скромности, считая, что он личность маленькая, не заслуживающая внимания. Я знаю, даже здесь, в отряде, Иванов стеснялся, хотя после дороги голод, надо думать, давал себя чувствовать. Стоило немалого труда заставить его поужинать с партизанами и положить ему в кошелку кусок колбасы на дорогу.
      На этот раз, очевидно, потому, что я настоял, Иванов все-таки рассказал, что с ним приключилось. Вероятно, это было не первым его приключением.
      Когда прошлый раз - не далее как третьего дня - он направился с "маяка" в Здолбунов, его остановил по дороге немецкий часовой. Это было у переезда возле станции Клевань. Иванов почуял недоброе. В кошелке у него лежало несколько противотанковых гранат и кусок партизанской колбасы.
      Часовой потребовал документы. Они оказались в порядке. Иванов уже собирался уходить, когда фашист неожиданно заглянул в кошелку.
      Гранаты, чтобы они не бросались в глаза, были обернуты тряпочками. Часовой нащупал обернутую ручку гранаты, увидел колбасу и спросил:
      - Вудка? Вудка?
      - Нет, - отвечал Иванов с улыбкой. - Водка будет на обратном пути. Я иду за ней. - И, достав из кошелки кружок колбасы, подал его часовому.
      - Принеси вудка! - крикнул солдат вслед уходящему Иванову.
      - Обязательно! - отвечал Иванов, удаляясь...
      Он рассказывал об этом спокойно, как о забавном происшествии, словно не придавал значения той опасности, которой оно было чревато.
      Известия, принесенные на этот раз Ивановым, оказались исключительно важными. Мимо Здолбунова проследовали немецкие эшелоны из-под Ленинграда. Шли они в сторону Винницы. Здолбуновские товарищи сообщали численность войск, номера частей.
      В этом донесении указывалось, что через Здолбунов ежедневно проходит по эшелону с пятнадцатью вагонами цемента, а также с платформами, на которых лежат готовые пулеметные гнезда - железобетонные колпаки с амбразурами. Указывалась и станция назначения - Белая Церковь.
      "Вон где укрепления строят!" - подумал я, направляясь в радиовзвод. Сведения, присланные здолбуновцами, предвещали близкие сражения под Белой Церковью, близость освобождения Украины.
      - Марина, - сказал я дежурной радистке, - прошу вас зашифровать и отправить эти данные немедленно.
      Ночью пришел ответ из Москвы:
      "Сведения о поездах через Здолбунов весьма ценны. Спасибо товарищам. Продолжайте интенсивную разведку. Привет".
      Хотелось сейчас же сказать об этой радиограмме Иванову, чтобы завтра же узнали о ней Красноголовец, Гнидюк и другие. Знают ли они настоящую цену своим сведениям? Как подействует на них, как окрылит их это короткое "спасибо" Москвы!
      - Все чумы обошел, товарищ командир, всюду смотрел - нигде его нет, доложил посланный за Ивановым партизан.
      Мы вышли вместе. Я почему-то подумал, что найду Иванова сидящим у костра, беседующим с партизанами. И в самом деле он был у костра, но не разговаривал, а спал, лежа так близко к огню, что одежда его могла загореться.
      Я окликнул его. Он сразу вскочил, как на пружинах.
      - Искры на вас, товарищ Иванов, сгорите! Что ж вы так близко к огню улеглись?
      - А... - протянул Иванов спросонок и стал стряхивать с себя искры.
      - Почему вы не пойдете в чум?
      - Здесь теплее, товарищ командир.
      Была холодная осенняя ночь. В чумах костров еще не разводили, и партизаны спали, прижавшись друг к другу, укрытые чем попало.
      - А вы оденьтесь потеплее, сможете спать и в чуме!
      Иванов помолчал.
      Только тут, после настойчивых расспросов, мне удалось узнать, что на нем, кроме его ветхого пиджачка без подкладки да таких же ветхих брюк, ничего не было. Не было даже белья на теле.
      - Что же вы молчали?
      - Ничего, товарищ командир, не беспокойтесь, я обойдусь. Мне же не всегда приходится в лесу ночевать, а они, - он показал на партизан, - все время на холоде. Им нужнее...
      Несмотря на протесты, Иванов был одет в белье, в новый костюм, более плотный и чистый, и в плащ, который был ему, правда, великоват.
      Наутро он уже снова отправился в путь, в свой обычный рейс, незаметный и героический.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Командир взвода Михееев доложил о чрезвычайном происшествии в его подразделении: у него, Михеева, похищено две тысячи немецких марок.
      - Вы уверены, что это произошло в отряде и что вы их не потеряли? спросил я.
      - Вчера они были, товарищ командир, - отвечал Михеев с досадой.
      Для нас это был вопрос принципиальный.
      - Собрать и построить подразделение, - сказал я Михееву.
      Когда он вернулся и доложил, что взвод построен, Стехов, Лукин и я отправились туда.
      - Товарищи, - начал Стехов, - произошел позорный случай. У нас в отряде - кража! Вы сами понимаете, дело не в деньгах, их всегда достанем, - дело в том, что среди нас оказался недостойный человек.
      В строю раздались голоса:
      - Обыскать!
      - Поголовный обыск!
      И, уже спросив разрешения, молодой партизан-белорус сказал:
      - Так дальше жить невозможно. Пятно на всем взводе. Надо его смыть. Поэтому предлагаем поголовный обыск.
      Вызвали коменданта лагеря. Он стал в стороне от строя, и бойцы один за другим начали подходить к нему, поднимая обе руки для обыска и гордо глядя в лицо коменданту.
      Были обысканы личные вещи и даже места, где спали партизаны.
      Обыск не дал результатов. Денег не нашли. У всех было подавленное настроение. Взвод молча разошелся.
      На следующий день подразделение Михеева было послано в сторону Луцка - разыскать оружие, оставленное военнопленными, бежавшими из гитлеровского лагеря, а также связаться с людьми, которых нашла в свою бытность там Марфа Ильинична Струтинская.
      Проводив глазами уходящий взвод, я направился к Лукину. Мне хотелось поделиться с ним одним подозрением. Еще вчера, при обыске, я обратил внимание на бойца Науменко - человека уже немолодого, лысого, в синей гимнастерке и коротких кирзовых сапогах. В отряде он был недавно - пришел с очередной группой бежавших из плена. Мне показалось, что этот Науменко побледнел, когда объявили об обыске, его отличал от всех других бойцов какой-то особый, блуждающий, как мне показалось, взгляд, особая, неуверенная манера держаться. Я спросил Лукина, что он думает о Науменко.
      - Науменко несколько раз ходил по нашим заданиям в Ровно, - сказал Александр Александрович. - Обычно он сам просил его направить. В бою проявил себя неплохо. Но как разведчика едва ли целесообразно его дальше использовать. В городе ничего толком не сделал. Поручили ему достать бумагу - не сумел. Сведения принес какие-то путаные. Я думаю, впредь не стоит его посылать.