Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Странник - Цена посвящения: Время Зверя

ModernLib.Net / Детективы / Маркеев Олег / Цена посвящения: Время Зверя - Чтение (стр. 20)
Автор: Маркеев Олег
Жанр: Детективы
Серия: Странник

 

 


      В повседневной практике «новыми чекистами» широко используется весь арсенал методов спецслужб: от «выкручивания рук» с использованием компромата до «акций устрашения» — бандитского налета в исполнении спецназа. Не останавливаются они и перед «спецмероприятиями» — выборочной ликвидацией ключевых фигур с использованием всего арсенала средств «тайной войны».
      Но как бы ни были они адаптированы к современным деидеологизированным и криминализированным условиям, в глубине сознания «новых чекистов» прочно удерживаются стереотипы, заложенные в Высшей школе КГБ. Лишь «государственные», надличностные интересы для них являются оправданием любых действий, в том числе — противоправных.
      Модель государства, носителями которой они являются, можно сравнить с «зоной», если смотреть на нее с вышки охранника или режимного завода, если смотреть на него из окон «первого кабинета».
      В такой системе действует официальный закон или служебная инструкция, обязательные для исполнения всеми без исключения. Неформальные нормы права, существующие внизу, признаются лишь ради облегчения и оптимизации управления подведомственным контингентом. С ними мирятся, но не считаются. Для «новых чекистов» любой, не входящий в узкий корпоративный круг, — лишь объект разработки. Никакого «разделения властей», конкуренции они не потерпят.
      «Новые чекисты» ныне достигли второго эшелона государственных должностей, их концентрация на нижестоящих уровнях в государственной и коммерческой иерархии еще выше. Накопленного силового, информационного, финансового и управленческого потенциалов более чем достаточно для прихода их к власти в рамках «демократических» выборов.
       Будущее — диктатура
      Если Петр Первый за волосы втащил Россию в Европу через им же прорубленное окно, Сталин пинками сапога вогнал в ХХ век и поставил на лидирующее положение в мире, то вопрос дальнейшего существования России как национального, геополитического и культурного феномена сводится к проблеме политического лидера, способного любой ценой, идя на любые жертвы, перетащить страну через порог ХХI века.
      О конкретной фигуре будущего диктатора говорить преждевременно, а в свете высокоэффективных методик манипуляции общественным сознанием, на взгляд авторов, — лишено смысла. Практически любой чиновник из верхнего эшелона власти способен осуществить диктаторские функции.
      Современные методы социального управления позволяют осуществлять «бескровный» диктат. При задействовании всего арсенала средств «психологической войны» и оперативного ремесла, собственно крайние формы насилия потребуются лишь как разовые мероприятия для устранения наиболее сильных конкурентов и создания необходимого психологического фона.
      В некоторых разработках встречаются предложения масштабных «зачисток» наиболее криминализированных и коррумпированных сфер, но даже их авторы настаивают, что подобная кампания должна носить кратковременный характер и основной ее целью является не установление режима террора, а «очищение общественного сознания и создание благоприятных социальных условий для разумных реформ». (В качестве образчика подобных разработок предлагаем книгу С.Норки «Русь окаянная», М.: ОЛМА-Пресс, 2001.)
      С уверенностью можно утверждать, что ни одной олигархической группировке или их временному «союзу» по образцу выборного штаба Ельцина не удастся, несмотря на весь финансовый и политический капитал, создать жизнеспособную модель «колониальной демократии». В конкурентной борьбе с носителями концепции авторитарного государства — «новых чекистов» и «новых воров» — у олигархов нет ни единого шанса на победу.
      Двумя противоположными лагерями «государственников», существующими в стране, «новые русские» рассматриваются лишь в качестве дойных коров и жертвенных баранов. Капиталы олигархов априори признаются «незаконными» и подлежащими конфискации во имя реализации той или иной модели авторитарного государства.
      Олигархи создали собственные «мини-КГБ» и установили тесные контакты с лидерами преступного сообщества. Но пагубность такого положения в том, что любой член «системы», чекистской или уголовной, всегда выберет лояльность профессиональному сообществу, нежели личную преданность нанимателю. И в день «М» весь силовой потенциал олигархов обернется против них самих.
      Согласно аксиоме Зиновьева в условиях кризиса общество не способно к порождению новых форм организации, а откатывается к предыдущим, давно отработанным формам, на практике доказавшим свою эффективность.
      Такой формой социальной организации в период максимального обострения всех постоянно действующих негативных факторов для России является авторитарное правление со ставкой на народовластие. (Модели Московской Руси и СССР периода Сталина.)
      Высокая жертвенность населения, склонность к колоссальным мобилизационным усилиям, необходимость упреждающей готовности отражению любой угрозы нашли свое полное и логическое завершение в модели сталинской экономики. При всех своих издержках она выполнила свое главное историческое предназначение — обеспечила выживание страны в условиях Мировой войны и на пятьдесят лет отсрочила превращение России в аграрно-сырьевой придаток Запада.
      Какой бы ни была бездарной, самодурной и жестокой центральная власть, ее ослабление или крах расценивается населением как величайшее несчастье, наравне с голодом, эпидемиями и войной. «Смута» для русского сознания равноценна «концу света». И все потому, что дезинтеграция и коллапс централизованного управления в наших климатических условиях ставит на грань голодной смерти целые регионы, а в случае иностранной интервенции способны погубить всю страну.
      Именно ставка на глубинные инстинкты русского этноса, разбуженные профессионально осуществленным воздействием на массовое сознание, способна создать условия установления диктатуры и затормозить диструктивные процессы в стране.
      …Но «новые чекисты» отлично осознают, что первые же практические шаги к созданию независимого и мощного государства будут безоговорочно расценены Западом как «казус белли» — повод к войне, итогом которой будет установление неприкрытого международного протектората. Модель подобной «войны» успешно отработана в Югославии — «России в миниатюре».
      Очевидно, что приход к власти «новых чекистов» и первые годы их правления будут обставлены как серия спецмероприятий, нацеленных на ослабление и устранение с политического поля основных конкурентов — «новых русских» и «новых воров».
      Первым признаком начавшегося процесса станет неожиданное, но проведенное в рамках Конституции отстранение от власти нынешнего президента.

* * *

      Глеб обвел взглядом сотрапезников.
      — Сколько просидит Ельцин в Кремле, гадать не берусь. Здоровье у него уже не то, но в ЦКБ даже мумию Ленина могут реанимировать. Одно знаю точно — его время кончилось. А у нас еще ест время сделать ставки. Предлагаю обокрасть воров, сдать джокер чекистам и немного заработать на олигархах. Планируемая прибыль — сто—сто пятьдесят миллионов. — Глеб выдержал паузу, предоставив слушателям возможность прочувствовать весомость суммы. — Желаете услышать подробности?
      Салин послал вопросительный взгляд Решетникову, тот чуть прищурил левый глаз.
      Но и без знака соратника Салин чутьем старого лиса почувствовал силок в траве. Сколько таких удавок подбрасывали другим, не счесть. Дожили, теперь самим приходится смотреть под ноги.
      «Ловко работает. На фактах вяжет, подлец, — оценил чужую работу Салин. — Факт интереса налицо, если мы остались за столом. Факт — штука подлая. Спорить с ним глупо, а вот истолковать его можно по-разному. Поди докажи, что это была зондажная встреча, а не сговор с целью свержения существующего строя. И не докажешь, если не захотят, чтобы доказал».
      Решетников изобразил на лице умиление и закрутил на больших пальцах невидимую ниточку. Смотрел на всех, казалось, из такого далека, куда слова не долетают. Салин знал, так Решетников мог мотать нервы и тянуть время до бесконечности.
      Не выдержал, как и ожидалось, Добрынин.
      — Глеб, ну ты загнул! Приглашал обкашлять идею о подъеме рейтинга ЛДПР, а сам куда увел? Чекисты, воры, олигархи… Мутотень какая-то, извини меня!
      — Я гарантирую подъем рейтинга вашей партии, Иван Алексеевич. Гарантирую пятнадцать процентов мест в Думе на ближайших выборах. И гарантирую поступление в кассу партии ста миллионов долларов, — отчетливо произнес Глеб. — Желаете услышать подробности?
      Добрынин отхлебнул коньяк, смазал губы салфеткой, ею же дал отмашку:
      — Ну-ка, ну-ка. — Добрынин явно заинтересовался. — Что ты там задумал?
      Глеб удовлетворенно усмехнулся.
      — Идея проста. На очередных выборах ЛДПР включает в партийный список всех мало-мальски известных авторитетов. За десять первых мест в списке, что гарантирует депутатское кресло, устанавливаем цену в десять «лимонов». Остальные цены — по убывающей. Чем меньше шансов попасть в Думу, тем ниже цена. Думаю, «лимонов» пятьдесят на круг получится. Непрошедшим гарантируем должность помощников депутата.
      — И что тут оригинального? — Добрынин не скрыл разочарования. — Все так делают. Только цены ты заломил аховые. Братва не купится.
      — Еще как! Для них это единственный шанс. Их время кончается. Обеспечили жесткий контроль за «мужиками», пока власть вертухаев менялась, некоторым даже позволили порулить алюминиевыми заводами. Теперь — абзац. Всех в расход пустят, это даже ежу понятно. Единственный шанс уцелеть — купить депутатскую неприкосновенность.
      Решетников предупредительно крякнул.
      — Погодите, Глеб, — сразу же вступил Салин. — Вы нам предлагаете провести в Думу криминалитет?
      — Наоборот, Виктор Николаевич. Мы их туда не пустим, чем заслужим благодарность «новых чекистов». Технически это будет сделано так. — Он стал загибать пальцы. — Агитация среди воровского элемента, раз. Сбор денег под честное слово Вольфовича, два. Сбор подписей силами «авторитетов» и функционеров химико-лесного комплекса, четыре. Заявка в Центризбирком, пять.
      Глеб разжал кулак.
      — Все.
      — Как — все? — по инерции переспросил Добрынин.
      — Центризбирком отстраняет ЛДПР от участия в выборах. На вполне законных, как сами понимаете, основаниях. Деньги за купленные билеты не возвращаются.
      — Они же нас порвут! — Добрынин округлил глаза.
      — Пусть рвут Центризбирком, если кишка не тонка, — холодно усмехнулся Глеб. — К вам какие претензии? Обещали включить в список и включили. А отлуп дали всей партии, а не отдельным персонам. Получается, все скопом пострадали. По всем понятиям вам предъявить нечего.
      Добрынин сделал большой глоток из рюмки. Потряс головой.
      — Ясно, — выдохнул он коньячные пары. — Ты решил нас угробить.
      — Нет. Я даю вам шанс последний раз попасть в Думу. — Глеб чуть пригубил коньяк. — Фокус в том, что ЛДПР снимут ровно за неделю до конца регистрации. У вас хватит времени зарегистрироваться под новым названием. Напомню, к этому моменту в партийной кассе будет около ста миллионов. Разве не хватит, чтобы решить вопрос в соответствующей инстанции?
      Добрынин хмыкнул.
      — Деньги приличные, — начал он, растягивая слова. — И идея неплохая.
      — Я не торгую идеями, — перехватил инициативу Глеб. — Я вкладываю в них деньги. В данном случае я готов инвестировать, скажем, полтора миллиона на начальном этапе. И еще столько же по мере необходимости. Деньги пойдут на продвижение идеи в узкие круги. И в этом я рассчитываю на вас, Иван Алексеевич, и ваших партнеров.
      Салин сделал каменное лицо. Решетников с улыбкой глухонемого продолжал крутить пальцами невидимую нить.
      — За такие бабки ты можешь спокойно купить себе депутатское кресло. — Добрынин развалился на стуле с рюмкой в руке. — На кой тебе эта авантюра?
      — Купить могу, но не хочу. Впрочем, одно креслице мне понадобится. Для нужного человека. Но в том списке, что пройдет в Думу. Кстати, новую временную партию можно назвать «Фронт Жириновского». Звучит задорно, а смысла — ноль. Людям понравится.
      Добрынин скорчил недовольную мину.
      — Ладно, назовите «Дети юристов».
      — Дошутишься ты, Глеб! — поморщился Добрынин.
      Решетников неожиданно подался вперед, оперся локтями о стол.
      — Откуда придут ваши три миллиона, хотелось бы знать? — Вопрос он задал по-прокурорски, резко и в лоб.
      Салин про себя отметил, что ни один мускул на лице Глеба не дрогнул, только глаза сделались прозрачнее да зрачки сузились до булавочной точки.
      — Из Фонда поддержки правоохранительных структур «Закон и демократия», — ровным голосом ответил Глеб. — «Чистых» денег в природе не существует. Но это самые чистые, что я могу задействовать.
      Решетников новым ударом попробовал пробить защиту:
      — Но вы не ответили, зачем вам эта авантюра?
      Глеб не спеша откинулся на спинку стула. Так боксер, скользя, разрывает дистанцию.
      — У меня нет другого выхода, Павел Степанович. Если на деньги олигархов переодеть криминалитет в партийные рубашки, а некоего раскрученного политика, — Глеб бросил взгляд на Добрынина, — попросить сыграть Гитлера, то мы получим новый Рейх. Если нахлобучить на «нового чекиста» шапку Мономаха, получим Сталина. В СССР я уже жил, в Рейхе — не хочу.
      — Проще уехать, — подсказал Решетников.
      Глеб ответил холодной улыбкой.
      — Это вам было проще выслать из страны пару сотен человек. И, как китайцам, раскатать первый же митинг оппозиции танками.
      «Браво, браво!» — Салин спрятал улыбку.
      — А как же деньги? Вы же бесплатно не работаете, — напомнил Решетников.
      Глеб обратился к Добрынину:
      — Пятнадцать процентов от прибыли. Как, Иван Алексеевич?
      Добрынин пожал плечами.
      — Глеб, я же такие вопросы не решаю.
      — Я не предлагаю вам поторговаться. Я объявляю свою цену.
      Решетников сложил губы трубочкой, задумчиво помычал, словно разглядывая товар на рынке. Приценивался и взвешивал степень риска. Уж больно товар подозрительный, хоть и нужный до зарезу.
      — Кто «крышует» от Кремля? — спросил он.
      Глеб сверкнул улыбкой.
      — При всем моем к вам уважении, Павел Степанович, фамилию назвать не могу. Не имею на то разрешения.
      — Но за «стенкой» в курсе вашей инициативы? — продолжил тянуть свое Решетников.
      Глеб помедлил, выверяя ответ.
      — Скажем так… Эффекта разорвавшейся бомбы она не произведет.
      — Угу, — кивнул Решетников.
      С удовлетворенным видом откинулся в кресле.
      «Все, пора кончать», — решил Салин.
      Снял очки, тщательно протер стекла. Водрузил их на место.
      — Мы подумаем, Глеб, чем вам можно помочь. В этой, так сказать, авантюре, — с цэковской солидностью произнес он. — Помощь, как вы понимаете, я имею в виду чисто консультативную.
      — Ну-ну! — Добрынин поморщился, как от лимона. — А как дерьмо грузить, так сразу ЛДПР!
      — Думаю, реноме твоего Вольфовича уже ничем не испортить, — вставил Решетников. — А Кремль ему такой услуги не забудет.
      — А кто вспомнит обо мне? — криво улыбнулся Добрынин.
      — Мы, — веско произнес Салин. — Или этого мало?
      Добрынин подобрался. Глаза забегали, с лица схлынул пьяный румянец.
      Салин, не торопясь, достал плоскую коробочку. Вытащил визитку, протянул Глебу.
      — Здесь все необходимое для экстренной связи. Нам с Павлом Степановичем необходимо обсудить вашу идею. А дня через два жду от вас звонка.
      Глеб взял визитку, аккуратно положил в портмоне.

* * *

      Решетников, сделав радостное лицо, прощально кивнул Глебу, первому отъехавшему от ресторана. Кряхтя, забрался в салон, уселся на сиденье рядом с Салиным.
      — Трогай, Владислав. Только не спеша, — распорядился он.
      Похлопал себя по животу.
      — Как бы не растрясти такую вкуснотищу. Как тебе обед, дружище?
      Салин промолчал, сосредоточенно полируя очки.
      — Ты всерьез решил поиграть с ним в выборы? — понизив голос, спросил Решетников.
      — Нет. Я уничтожу этого стервятника раньше, — ответил Салин.
      Откинул голову на подголовник. Мягкими пальцами стал массировать переносицу. Покосился в окно.
      Мимо затемненного стекла проплывала улица. Прохожие растревоженными муравьями сновали по тротуару. Ветер трепал одежды, швырял в бледные лица пригоршни мороси.
      «А ведь есть счастливцы, кто сейчас только просыпается, — с тоскливой завистью подумал Салин. — Мы уже все ноги сбили, нервы измочалили, а они медитируют на потолок и плевать на нашу суету хотели».

Глава семнадцатая. Утро мага

      «Свободы нет, но есть покой и воля», — сказал гений на все времена, явно имея в виду образ жизни холостяка.
      Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… Что же вам не сиделось в Михайловском? Из холостяцкого именьица, где вечерами на пару со старой нянькой так задушевно пьется винцо, куда, распугивая зайцев, спешит лучший друг, загоняя почтовых, где в сумрачных сенях дворовые девки играют в прятки на любовь, куда врывается кометой Анна и, скомканная в объятьях, оседает прямо на сброшенную на пол накидку, еще пахнущую осенним полем и ветром, Анна страшно закатывает глаза, закусывает пунцовую губку и подставляет для поцелуя беззащитно закинутую шейку, из этого рая, где писалось и дышалось покойно и вольно, путь только один — на Черную речку. Под подлый выстрел. Лицом в истоптанный снег. Посмертной маской в бессмертие…
      Как убийственно точно, черт возьми, сказано! Покой и воля… Покой — неспешность бытия, воля — возможность выбора.

Странник

      Время, проникнув в квартиру вслед за серым светом дня, увязло в неподвижной тишине. Секунды редкими каплями срывались в бесконечность, исчезали бесшумно и бесследно.
      Прибой городского шума разбивался о мокрые от дождя стекла, скользил по ним, не в силах пробить холодную прозрачную стену между двумя мирами. Там, внутри, лежал, закинув руки за голову, человек. Неподвижный, безмятежный и одинокий.
      Он медленно переводил взгляд с одного предмета на другой, подолгу рассматривая его, словно ощупывая, потом мысленно приказывал ему оставаться на своем месте и не изменяться.
      Выстуженная за долгое отсутствие хозяина квартира медленно насыщалась его дыханием и волей. Аура места, видимая только ему одному, постепенно из прозрачно-серой становилась небесно-голубой, густела, становясь насыщенно синей, цвета мокрого кадмия.
      Максимов уставил взгляд в потолок. Последил за мутными тенями, гуляющими по гладкой поверхности, и закрыл глаза.
      Стал медленно, звено за звеном перебирать цепочку прожитых дней. Распутывал узелки, выравнивал звенья, подолгу разглядывал одни, другие, наспех ощупав, пропускал сквозь пальцы. В памяти, как в кино, снятом восторженным последователем «Догмы» , стали всплывать эпизоды, наползая друг на друга. Он выхватывал знакомые лица, просил прощения и прощал, прощался до следующей встречи, многих из оставшихся в памяти перегнал в возрасте, кто-то вот-вот мог бы стать ровесником, кого-то не суждено пережить даже после их смерти. Рано или поздно сам переселишься в чье-то немое кино памяти. И кто-то, вызвав тебя из небытия, заглянет в лицо и без слов, сердцем, попросит у тебя прощения.
      Он представил себя кратким мигом в чужом кино жизни, уже отснятом и хранящемся на полках в заповедных хранилищах, и в тех, что еще не смонтировали до конца, и даже в тех, что еще снимаются.
 
       …Злобин ждал, что Навигатор еще что-нибудь скажет, но человек с седыми волосами и орлиным профилем хранил молчание.
       Максимов сидел на переднем сиденье рядом с водителем и не спускал взгляда с отражения лица Злобина в зеркале. По всему было видно, что Злобина мучил один-единственный вопрос. Но он уже понял, что ответа ему Навигатор не даст. Нужно искать самому.
       Вокруг не слышалось ни звука. Полная тишина и вязкая, как смола, темень.
       Максимов суеверно сжал кулак.
       — Вы не отдадите ее мне, потому что такие… превратившие себя в древних богинь, не подлежат суду по законам, писанным людьми и для людей. Для них есть другой суд и другая кара. Наше дело остановить Дургу и призвать Силы, которые сами вынесут приговор и покарают нарушительницу Баланса.
       Злобин слышал свои слова и не верил, что их произносит он сам. Кто-то другой, кто жил все время внутри, вдруг проснулся и заговорил. Странно, страшно, убежденный в своей правоте.
       Навигатор выдохнул, словно сбрасывая с себя колоссальную тяжесть.
       — Ты слышал эти слова, Олаф? — обратился он к сидящему впереди Максиму Максимову.
       — Да, Навигатор.
       — Ты, Смотритель?
       — Да, — ответил тот, кто сидел за рулем машину.
       Навигатор повернулся к Злобину, и он почувствовал, как впились в его лицо глаза этого загадочного человека.
       — Пойдемте, Серый Ангел, — произнес Навигатор. — Сегодня я буду вашим Проводником.
       Максимов отжал рычажок, толкнул плечом дверцу и первым выбрался из машины.
       Глухая, непроглядная тьма дохнула в лицо лесной сыростью.
       В этот миг распахнулся прямоугольный проем, и из него наружу хлынул яркий свет.
       Максимов невольно зажмурился. Наполовину ослепший, он не видел ничего, кроме четкой грани между тьмой и светом. Порога, к которому нового члена Ордена вела твердая рука Навигатора…
 
      «Злобину вчерашняя ночь перевернула всю жизнь. А кто я в его жизни? — спросил себя Максимов. — Эпизод, всего лишь эпизод. Максимум — контрапункт в череде других. Не более того. Можно уходить, тихо притворив за собой двери».
      Затем он представил себе, что его не стало. Выбрал любой из известных ему способов перевода человека в Нижний мир , применил к себе и максимально точно, ярко и бесстрастно представил, что он исчез из этой комнаты, из этого простуженного октябрем города, из живущей через не могу страны, соскользнул с голубого шарика, несущегося в холодной непроницаемой мгле…
      Ничего. Ничего не осталось и — ничего не изменилось.
      Все. Можно открыть глаза и жить дальше.
      Максимов распахнул глаза, глубоко вздохнул и на выдохе резко выбросил тело из постели.
      Утро холостого мужчины, проснувшегося в час дня, пошло по заведенному распорядку: зарядка, контрастный душ, чашка кофе, первая сигарета.
      Через сорок минут, набросив на плечи халат, он стоял у кухонного стола и точными движениями резал на куриное мясо правильными кубиками. На завтрак решил приготовить «ноги Буша по-арабски».
      С бройлеровских ляжек чулком снимается шкура. Берцовая кость отрубается, остается только голень. Все мясо снимается с костей, очищается от жил и мелко режется. В это время поспевает скороварящийся рис в порционном пакетике. Мясо смешивается с рисом, добавляются лук и морковка, восточные приправы, чтобы нейтрализовать пестициды и гормоны, которыми пичкают цыплят на родине Буша. Полученная смесь заталкивается в мешок из куриной кожи, верх стягиваем ниткой, и ножка приобретает первозданный вид. Только содержимое у нее теперь арабское, как в шаурме. Суем в духовку, поливая маслом, доводим до готовности, до хрустящей корочки, а себя до полуобморочного состояния от аромата. У курицы две ноги; воссоздавая природную гармонию, готовим сразу пару. Следуйте совету, не экономьте на удовольствии. Когда вспорете корочку на румяной ножке и из дырочки хлынет сытный и пахучий сок, пенять на жадность будет поздно.
      Максимов, мыча бравурный мотивчик, переключился на морковь. Нож точными ударами стал резать на тонкие дольки, летал сам, пальцы только удерживали его, но не направляли. Как учат китайские повара, нож острый и твердый и сам способен найти дорогу в мягком.
      Неожиданно, будто кто-то подтолкнул под локоть, рука дрогнула, нож скользнул вбок и вспорол кожу на подушечке пальца.
      Максимов замер. Упер нож острием в доску. Ждал, прислушиваясь к себе. За окном ничего не изменилось, та же какофония городских звуков, лишь чуть-чуть приглушенная висящей в воздухе моросью. Или что-то случилось где-то гораздо дальше, или вот-вот произойдет.
      «Карина», — сам собой всплыл ответ.
      Вслед за этим раздался телефонный звонок. Максимов потянулся за трубкой, но на втором звонке аппарат затих, тут же ожил модем в кабинете.
      Максимов подумал немного и вслух сказал:
      — Война войной, а завтрак по распорядку.
      Частыми ударами дошинковал морковку. Выудил пакетик из кипящей воды, промыл под краном, вспорол, высыпал белые крупинки в фарш. Приготовил смесь, набил ее в шкуру. Полюбовался результатом. Ляжки у бройлера вышли мясистыми и солидными, как у члена Совета Федерации.
      Отправив окорочка в духовку, Максимов поставил на огонь турку с кофе.
      Воспользовался паузой и получше рассмотрел порез. Ничего серьезного, бытовая травма средней тяжести. Но ходить с повязкой весь день не хотелось.
      «Братья-шаманы, выручайте!» — с улыбкой подумал Максимов.
      Взял нож, настроился и сосредоточенно стал повторять движения, которыми шинковал морковь. Нож дисциплинированно делал свое дело, точно следуя выверенной траектории, проскакивая мимо свежей, еще кровоточащей заусеницы. Максимов отчетливо представил себе, что так оно и было тогда, несколько минут назад: нож не вырывался из пальцев и не чиркал по коже. Наконец, дождался момента, когда холодок сменил горячую пульсирующую боль в пальце. Он, палец, тоже вспомнил, каким он был до рокового движения, и поверил, что лезвие никогда не входило в его плоть.
      Максимов отложил нож, сжал пальцами порез. Постоял, покачиваясь с пятки на носок. Закрыв глаза, постарался максимально точно вспомнить, как выглядел здоровый палец. Получилось довольно легко. Как получается все, чему долго учился и если успел на практике убедиться в пользе приобретенных знаний.
      Отнял пальцы от пореза. Стер сукровицу. Лоскуток кожи плотно прилип к нужному месту, не было ни опухоли, ни отечности. Только бледная линия на месте пореза напоминало о ранении. Максимов по опыту знал, через несколько часов исчезнет и она. Без боли и следа.
      Из духовки потянуло аппетитным ароматом. Максимов наклонился, сквозь толстое стекло убедился, что «ноги Буша» из полуфабрикатов медленно, но верно, а главное — правильно, превращаются в форменное объедение. Снял с плиты турку с кофе и пошел в кабинет.
      Кружка, за монолитность и емкость прозванная «рабочей», стояла на положенном ей месте — на правом углу стола, подальше от ноутбука и большого раскрытого блокнота.
      Максимов налил в кружку кофе, сел в кресло и, откинув голову на кожаный подголовник, замер.
      Аура в комнате не изменилась, примеси запахов чужого в воздухе не ощущалось, все предметы остались нетронутыми. В противном случае они бы обязательно дали знать хозяину. Как? У долго живущих вместе есть свои секреты и свой немой язык.
      Максимов сделал большой глоток кофе и потянулся за трубкой. Набрал номер телефона родного института. В храме науки и хранилище древностей его видели только по большим праздникам, обычно это были радостные дни выплаты зарплаты. А с тех пор как какой-то шустрик организовал перевод копеечных зарплат технических и научных работников на пластиковые карточки, Максимов появлялся под сводами музейного ведомства только по личному вызову директора. Царем и богом в НИИ по-прежнему был дед Максимова, профессор Арсеньев, человек строгих правил и крутого нрава, но в принципе не зловредный. Дурацкой работы только ради поддержания дисциплины ни на кого не навешивал, а к внуку, несмотря на его возраст, продолжал испытывать самые нежные чувства.
      — Профессор Арсеньев. Слушаю вас, — пророкотал в трубке прокуренный бас.
      — Дед, это я. Докладываю о прибытии. Нахожусь в Москве, у себя.
      — Ага! — после секундной паузы произнес Арсеньев. — Что-то ты рано от парижских мамзелей удрал. Или не понравились?
      — Не-а. У них теперь мода на экологию. Подмышек не бреют, косметикой не пользуются, носят то, что придет в голову.
      В трубке зарокотал камнепад, профессор захохотал.
      — Чем занимаешься, бездельник?
      — Жарю «ножки Буша» а-ля Аль-Кайда. Рецептом поделиться?
      — Не издевайся, я еще не обедал. А ты, сын греха и позора, наверняка только завтракать усаживаешься?
      Максимов не стал оправдываться. Ночью было не до сна, домой пришел только в десять утра. Но это никого не касалось.
      — Когда насытишь утробу, надеюсь, появится желание поработать?
      — Не уверен. Но если надо…
      — Желательно.
      Профессор Арсеньев жил на свете долго и большую часть жизни обитал в СССР, волны «чисток» и «чисток чистильщиков», череда дел «врагов народа» и разномастных вредителей от шахтеров до врачей включительно научили быть сверхосторожным в словах и сверхинформативным в интонациях.
      — Готов, — сразу же собрался Максимов.
      Дед выдержал паузу.
      — В Доме ученых в шестнадцать часов начнется конференция. Не сочти за труд, отметься от нашей конторы.
      — С удовольствием, если на трибуну лезть не надо.
      Смех деда снова загрохотал в трубке.
      — Извини, друг мой, представил, что ты способен нагородить.
      — А что, серьезный сходняк?
      — Да как бы помягче сказать… Когда у них начинаются проблемы с экономикой, сразу же бросаются изучать прошлое. Вот сейчас, после дефолта, тот самый клинический случай. Ожидается, что будут опять посмертно осыпать лаврами Поршнева . Но, так как обещали быть наши казнокрады и ихние спонсоры, может получиться черт знает что. Обнищали жрецы науки, сам знаешь как. За гранты могут и стенка на стенку пойти.
      — Ты сам-то будешь?
      — М-м. Не уверен, — ответил Арсеньев.
      По музеям, хранилищам и спецхранам, где по большей части протекала его работа, вечно сновали крысоглазые «искусствоведы в штатском», заглядывали через плечо, ворошили бумаги на столе, принюхивались и прислушивались. На их языке эта возня называлась «оперативным обеспечением». Бдили и шуршали они добросовестно и яро. Приходилось конспирировать от конспираторов в серых пиджаках, и Арсеньев с чистой совестью позаимствовал у них массу приемчиков и уловок.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32