— Я хочу посмотреть.
Злобин медлил, давая почувствовать, что ни от желаний, ни тем более от приказов посторонних здесь ничего не зависит.
— Это невозможно.
— Почему это? — Сазонов сузил глаза.
— Во-первых, на месте происшествия проводятся неотложные следственные действия. До их окончания в дом никто, кроме следственной группы, не войдет.
— А опознание? — не дослушал его Сазонов. — Кто Матвея опознает?
— Семен Петрович, в дом ворвалась стая волков. Произошло это, примерно, вчера вечером. То, что осталось от людей, сейчас опознанию подлежит с трудом.
— Как? Всех?! — выдохнул Сазонов.
— Погибли все, кто был в доме.
Сазонов заскрипел зубами так, что капитан вздрогнул.
— Там девочка должна… — Не договорив, он закусил губу.
— Жена, обе дочки и невестка, — перечислил Злобин.
Сазонов затряс головой.
— Нет. Грудняшка. — Он с трудом сглотнул ком. — Внучка наша.
Злобин зашкрябал в кармане, пытаясь вытащить сигарету. Без затяжки держаться уже не было сил. Насмотрелся на истерики женщин и даже притерпелся, но как корежит и рвет нутро у таких вот мужиков, лучше не видеть. Сам такой, режь на спине ремни, ни стона, ни вскрика не услышишь, кишка выдержит. Только бы сердце не взорвалось.
Сергей пришел на помощь.
— Ее точно не было в доме. Мы не нашли детских вещей.
Злобин мимоходом отметил, как ловко вывернулся Сергей, не сказав «труп ребенка».
— Слава Богу.
Сазонов отвернулся, пряча лицо от их взглядов.
Охранники неверно истолковали, посчитав, что он подал знак, и дружно шагнули вперед.
— Стоять там! — махнул на них Сазонов.
В голосе опять была только армейская сталь.
«Кремень», — не без удовлетворения отметил Злобин. Он достал-таки сигарету. Сунул в рот.
— Покурим, Семен Петрович. Нам поговорить надо.
— А? — Сазонов повернулся. — Не-е. Мне иголки в уши втыкали, чтобы от курева отучить. Не буду.
— В дом действительно нельзя. Вы понимаете, почему. Придется здесь разговаривать.
Сазонов оглянулся на дом, черневший на фоне тускло освещенного леса. С крыльца двое нелепо двигающихся мужчин сносили черный мешок.
Оперативная обстановка
Протокол допроса свидетеля
(фрагмент)
…на предъявленных фотографиях свидетель безоговорочно опознал своего брата, Сазонова Матвея Петровича, и гр. Новикова Ярослава Константиновича. Со слов свидетеля, снимок был сделан в 1994 году в охотхозяйстве «Видное», близ пос. Алексеевка Красноярского края, где до 1995 служил старшим егерем потерпевший Сазонов М.П.
* * *
«Лендровер» МЧС несся впереди, распугивая мигалкой и ревуном зазевавшихся водителей. Большинство, увидев в зеркале тревожные синие всполохи, заранее принимали вправо, освобождая крайнюю полосу. «Волга» Злобина пристроилась почти бампер к бамперу к тарану. Сергей явно получал удовольствие от такой экстремальной езды.
— Подробностей не знаете? — спросил Злобин у сидевшего рядом Сазонова.
— Темная история. Матвей особо не распространялся. А у нас так в семье заведено, не хочет человек говорить, не лезь с расспросами.
Злобин вспомнил фото из семейного альбома Сазоновых. Не из того, глянцевой дешевки из Гонконга, в них только снимки на память о турпоездке в Турцию хранить. А семейного, толстого и солидного, как домашняя библия, в коленкоровом переплете и со страницами из плотного картона с просечками для фотографий.
На первой странице, как точка отсчета, хранилась дореволюционная фотокарточка Сазоновых. За дубовым столом строго по ранжиру и старшинству сидели двенадцать братьев. Все как по одному лекалу выкроенные, косая сажень в плечах, лица простые, но с такой гордой силищей в глазах, что не надо даже смотреть на пудовые кулаки, выложенные на стол, чтобы понять, что таким ни медведь в лесу, ни враг в голом поле не страшен. Шеи у всех короткие, как дуб в землю, в плечи ушедшие. Кланяться такими не сподручно, проще удар в лоб принять. Только одним ударом таких быков не свалить. И потом не отскочить. Резкая в них силища и сокрушительная, как у медведя.
В центре этого буйства мужской стати сидел патриарх с окладистой седой бородой. Единственное, что его отличало от сынов, так это седой волос. Ни морщин, ни дряхлости. А силы изначальной, сколько в сумме во всех детках, по левую и правую руку сидящим. Патриарх был прямым потомком стрельца Сазонова, от царского дурного гнева сбежавшего аж за Урал. Более покорным потехи ради и клятвы для петровы приспешники головы порубили, а Сазонов со товарищи в то же время скатал дом из бревен в два обхвата, да такой, что стоит до сих пор. Почернел, но не сгнил.
Крайний слева, младший в роду, Матвею и Семену дедом доводился. На него братья и были похожи, как ягоды с одного куста.
Злобин придвинулся ближе.
— Хоть и темная история, но справки навести можно. Мужик на фото — это след, пойми. Ты, Семен Петрович, хоть какую зацепку дай, — попросил он.
С Сазоновым они еще на кордоне без проблем перешли на «ты».
Сазонов поморщился.
— Да наводил я справки! Тогда же пришлось на все рычаги нажать, чтобы Матвея из того медвежьего угла выкорчевать. Думаешь, ему Москва медом мазана? Как и мне, впрочем. — Он похрустел пальцами. — Темная история. Две деревни там волки выели. Начисто. В каждой по десятку бабок да по полтора деда. Однако ж, все одно — живые души. Скандал был ужасный. На Матвея попытались всех собак повесить. А он и не отпирался. Чуть ли не в тюрьму просился.
— Так, значит!
Злобин краем глаза отметил, что Сергей повел шеей, прислушиваясь.
— Уж не знаю как, но этот трехнутый Ярослав в эту бодягу подписался. Матвей обмолвился, что приезжал он тогда. И не один. Пятерых дружков с собой привез. Таких же. — Сазонов покрутил пальцем у виска. — Охотники на оборотней, ядрена в корень.
Злобин затаился, боясь ненароком вспугнуть удачу.
Сазонов похрустел костяшками, сжимая и разжимая кулаки.
— Теория у них такая. Эволюция, мол, продолжается. Но если раньше она была рулеткой, в которой выигрыш — выживание, то теперь у нее появился вектор. Все живое играет против человека. Понимаете, о чем речь?
— Продолжайте.
— Ну, по их теории получается, что мы так достали Природу, что вся живность теперь мутирует по признаку, кто больше человеку гадостей принесет. Вирусы всякие с животных на человека переходят, болячки всякие.
— А оборотни тут при чем?
— Оборотни… Это самый смертный враг для человека. Только не те, что в кино показывают. А самые настоящие. — Сазонов покосился на Злобина. — Собаки, скрещенные с волком, вот что это такое. Собаки навыворот. Ведь человек из предков собаки сделал биоробота. Собака службой живет, от команды до команды. Ее, бедную, даже на случку раз в год на поводке водят. А она без хозяина себя не представляет. Вот так. — Он втиснул пальцы между пальцами. — Умрет за хозяина. И без хозяина дня не проживет. А теперь представь, что будет, если такую привязку наизнанку вывернуть? Это же…
— Спецназовец, пошедший в бандиты, — подсказал Сергей.
— Точно! Только еще хуже. У спецназовца рефлексы волка, но хоть толика человеческих понятий остается. А у собаки ничего нет. Только знание о человеке и волчье умение убивать. Прикинь, какой терминатор получается!
Злобин попробовал себе представить подобный выверт Природы. Стало не по себе. Особенно после увиденного на кордоне.
— И Ярослав на них охотился? — спросил он.
— Угу, охотился, — угрюмо кивнул Сазонов. — Из той великолепной пятерки он один остался. Запросите данные райотдела в Алексеевке. Там дела по факту смертей в деревнях возбуждались.
Сергей словно почувствовал на себе взгляд Злобина, кивнул.
— Мало что понятно, но это уже кое-что, — задумчиво произнес Злобин. — А Матвей верил в эту теорию?
— Да как сказать. — Сазонов пожал плечами. — Ребята же с биофака МГУ. Со степенями даже. Нет, Матвей не из тех, кому можно всякой заумью мозги запудрить. Хотя, если что в голову возьмет, не выпустит, пока по косточкам не разберет и по полочкам не разложит. — Он вздохнул. — Мы, Сазоновы, мужики упертые.
Он с собачьей тоской в глазах посмотрел на Злобина.
— Андрей Ильич, ты извини. Завтра хоть всю душу вымотай, а сегодня я — пас. Не могу больше!
— Что ты, Семен. Все нормально. Ты и так нам помог.
Злобин хотел положить руку на эту широкую ладонь, что до судороги то и дело сжималась в пудовый кулак. Но почувствовал, что не надо этого делать. Всему есть предел, и боли, и сочувствию.
— Тогда извиняйте, мужики, я — в штопор. Иначе сердце… Ай, ладно, все свои!
Сазонов покопошился, извлек из потайного кармана форменного бушлата плоскую фляжку емкостью с нормальную бутылку водки. Свернул пробку и приставил горлышко к распахнутому рту. Закинул голову и стал лить внутрь пахучую жидкость.
По салону поплыл запах можжевельника и чистого спирта.
Сергей в зеркальце послал тревожный взгляд Злобину.
Злобин незаметно кивнул: «Порядок. Пусть уж так, если поможет».
Сазонов оторвался, шумно выдохнул перегарную струю.
— Будешь?
Злобин отрицательно покачал головой.
— За брата моего, Матвея. И семью его. — Из голоса Сазонова пропала вся сила. И вся сдерживаемая боль, как сукровица из лопнувшей раны, выступила наружу.
Злобин принял из его рук фляжку.
Прошептал:
— Земля пухом!
Край горлышка больно прищемил губу, но следом в рот ударила горячая волна. Злобин, едва не поперхнувшись, сглотнул жгучую влагу.
Передал фляжку Сазонову. Тот поболтал остатки. По звуку, осталась почти половина.
Сазонов сглотнул ком в горле, отдышался и резко закинул голову, заткнув рот горлышком фляжки. Пил страшно, насильно заталкивая в себя жидкий огонь.
Тяжко отвалился на спинку сиденья, безжизненно уронив руку с фляжкой. Долго, с присвистом выдохнул.
— Все, мужики. Абзац, — произнес он неживым голосом. — Не трогайте меня, Христа ради.
Он добела закусил губу, закинул голову и плотно зажмурил глаза.
* * *
Телефонограмма
Прошу срочно собрать установочные данные на гр. Новикова Ярослава Константиновича, ориентировочно 1967 г.р., выпускника биофака МГУ, и принять меры по установлению настоящего места жительства с целью взятия под оперативный контроль по подозрению в причастности к особо опасному преступлению.
Злобин А.И.
Глава двадцатая. На охотника и зверь бежит
Странник
Некоторые научные сборища казались Максимову выборами капитана на корабле дураков. Причем, внеочередными, ввиду обнаруженной в трюме течи.
Накал страстей объяснялся просто — нищетой. Как в свое время коммунисты не платили партвзносов со взяток, так теперь «демократы» не удосуживались отстегивать налог с вывозимого за кордон капитала. Называлось это либеральной экономикой: не хочешь, не плати. Денег по этой вполне очевидной причине не хватало даже на нерегулярный прокорм научной братии, а уж о финансировании исследований лучше не заикаться. Сочтут тебя полным шизофреником.
Странно, но, не кормя своих ученых-крепостных, новоявленные феодальчики с державным рвением набрасывались на всякого, кто пытался спасти науку от голодной смерти и полной интеллектуальной деградации. Из филантропа Сороса сделали Джеймса Бонда, а всех, кто удостоился его грантов, обвинили в прихлебательстве и тайном пособничестве Мировому Заговору. Против России, конечно. Больше миру заниматься некем.
Максимов вошел в зал, раскланиваясь со всеми, кто обратил на него внимание, занял свободное место поближе к проходу. Осмотрелся.
«Полный комплект, как на Ноевом ковчеге», — констатировал он.
Баланс агнцев и козлищ на научных конференциях в последнее время все больше тяготел к ранее существовавшей пропорции. Наблюдателей было ровно столько, чтобы держать под контролем фонтанирующих идеями наблюдаемых.
У наблюдателей из соответствующих департаментов был вид хорошо отъевшихся и прибарахлившихся счастливчиков. Оно и понятно, что если раз в полгода уходить за штат родной конторы на сытые должности шефов «безопасности неизвестно чего», то жирок невольно нагуляешь.
Наблюдаемым с «корабля дураков» бежать было некуда, кормились подножно и жались друг к другу, как овцебыки в тундре. Вид имели соответствующий. В глазах фанатичный блеск у многих сменился тоской по государственному финансированию и казарменному уюту «шарашек». Как странные гибриды смотрелись те наблюдаемые, кто подсел на чьи-то деньги и выглядел не хуже, чем наблюдатели.
И совсем уж потерянно смотрелась научшизоидная тусовка из самых невероятных особей: от кликуш, контуженных мадам Блаватской
, до язвенных последователей Рериха.
«Кончилась вольница. Скоро занятия по строевой подготовке введут», — с неудовольствием подумал Максимов, по личному опыту знающий, что это за удовольствие.
Решил изучение реликтов и новообразований научного сообщества оставить на потом и послушать докладчика. Тема конференции оказалась уж больно занимательной: «Управляемая эволюция человека: проблемы комплексного подхода». Не больше и не меньше. Словно частные проблемки уже решены, осталось только свести все к системе мер — и ура!
Президиум делал вид, что внимает, зал шушукался, а докладчик гнул свое, не обращая внимания на общее невнимание.
Оратор закончил монотонный бубнеж и обратил взор на президиум.
Седые головы и широкие проплешины согласно, но вразнобой закивали. Шум в зале возрос до неприличия и разразился шлепками аплодисментов.
Оратор собрал бумажки с трибуны и резво сбежал в зал. На вид ему было хорошо за сорок. Во времена, которые он живописал в течение часа, прожил бы ровно столько. Или саблезубый тигр в качестве холодной закуски употребил бы, или свои бы тюкнули каменным топором по темечку из жалости, чтобы не мучался.
Максимов почувствовал, что в атмосфере нарастает нервное напряжение. Он опоздал минимум часа на полтора и не смог прослушать в курилке интриганских раскладов предстоящего действа. Без склок жизнь скучна — и поэтому не обходится.
Судя по шелестящему шепотку в зале и легкому замешательству в президиуме, явно назревал семейный скандальчик. Максимов закрутил головой в поисках инфант-терибля
.
— Друзья, — призвал председатель. — Мы условились в порядке дискуссии предоставлять по десять минут. Но — в порядке! Первым записался Вадим Вадимович Бриль. Но вот пришла от него записка, что он передает свою очередь Ярославу Новикову. Право Вадима Вадимовича мы уважаем… Но предлагаю сразу договориться: давайте не плодить поручиков Киже. Кто такой Новиков — увольте, не знаем.
Председатель по-махатовски изобразил немую сцену из «Ревизора». Президиум в полном молчании и согласии покачал светлыми головами.
В театральную паузу вклинился каркающий голос соседа Максимова.
— Ха-ха-ха, — римским вороном выдал он.
Максимов покосился на каркушу. На первый взгляд нормальный мужик, в возрасте. Научную специализацию визуально определить сложно. Но то, что сосед имеет отношение к академической науке, по цвету лица и костюма угадывалось без проблем.
Сосед, скорее всего, не знал, что трижды каркнувший ворон в Риме служил знаком беды. Могли и кирпичом латиняне запустить.
Как по команде, после карканья в зале начал нарастать недовольный гул.
— А вы спросите у Генриха Борисовича, — раздался справа молодой голос. — Он рядом с вами сидит.
Председатель склонился к лысой голове. Лысая голова что-то прошептала ему на ухо.
— В чем соль, коллега? — поинтересовался Максимов.
Сосед удивленно уставился на него.
— Я помощник профессора Арсеньева, — представился Максимов.
— А! — с уважением протянул сосед. — Арсеньев, конечно, конечно…
«В одной фракции с дедом или из заключивших союзный договор», — с облегчением подумал Максимов.
Сосед сразу же оживился и придвинулся ближе. Прикрыв рот ладошкой, зашептал:
— Вы разве не в курсе, кто теперь Мамонт? — Он указал глазами на председателя. — Сожрал Токарчука и влез вице в комиссию по борьбе со лженаукой Большой Академии. Как вам это нравится?
Максимов всем видом показал, что нравится ему не очень.
— Теперь они подмяли комиссию под себя. И уж развернутся, можете мне верить. Надо будет, школьную физику объявят лженаукой. Думаете, это конференция? Это демонстрация силы!
— Экстрасенсов жалко. Только развернулись ребята, — попробовал пошутить Максимов.
Оказалось, неудачно. В глазах соседа вспыхнул отблеск костра Джордано Бруно.
Он подцепил Максимова за лацкан, притянул ближе.
— С них и начнут, — обжег он жарким шепотом ухо Максимова. — Построят, пересчитают, кого сочтут нужным, купят, остальных — милости просим вон. Ну и выпорют с четвертованием парочку для острастки.
Максимов не резко, но настойчиво освободился от цепкой хватки.
— А Новиков, он из…
— Конечно же, — не дал ему закончить сосед. — ВИЦ «Курсор».
Под многозначительным взглядом Максимов вынужден был кивнуть. Не хотелось выглядеть полным профаном или казачком засланным.
А потом уже вспомнил, что в перестроечную вольницу, когда завеса секретности рухнула, как занавес в Большом театре, окатив всех пылью, притчей во языцех в определенных кругах стал научный центр с армейским названием. Кое-кто утверждал, что у «Курсора» есть и номер воинской части, как у всякой секретной «шарашки». Но из каких великих соображений в «Курсоре» собрали от метеорологов и астрофизиков до геологов с палеоантропологами? Какая нужда военным в знаниях о протообезьянах, ничего после себя не оставивших, кроме груды обтесанных камней и проломленных черепов современников, так и осталось великой государственной тайной. Союз рухнул, а в воспрянувшей на его обломках России научного центра со странным названием «Курсор» не обнаружилось.
— Друзья, в порядке исключения даю слово. Но в дальнейшем, попрошу! — провозгласил председатель. — Господин Новиков, прошу на трибуну. Ровно десять минут. Регламент, друзья мои, будем уважать регламент.
Зал загудел, как улей перед массовым вылетом.
— Посмотрите туда! — прошептал сосед, указывая легким движением мизинца в левый угол зала. — Воронье из общества «Друзья здравого смысла». Заокеанские соратники Мамонта. Обещали поспособствовать мантию в Итоне получить, голову на отсечение даю!
Максимов бросил взгляд в указанном направлении.
Ничего сногсшибательного. Обычные майоры-полковники из Лэнгли. Научные работники с волчьими улыбками и глазами специалистов допросов «третьей степени». От родных «наблюдателей» их отличала только провинциальность в одежде. Носить «Хьюго Босс» им, видимо, запрещал устав ЦРУ, дядьки рядились в пиджачки в клеточку и хлопковые рубашки с цветастыми галстуками. Наши, не таясь, шиковали.
Справа по проходу прокатилась упругая волна ветра. Максимов повернул голову и успел только увидеть спину идущего к сцене человека.
Шел он парящей походкой мастера боя. Со спины смотрелся очень правильно, уравновешенно вылепленным: вытянут от длинных ног к широким плечам, стянут в талии. Гордая посадка головы на удлиненной шее и свободные, не закрепощенные движения рук. Во всем теле чувствовалась текучая, хлесткая сила. Одет он был нейтрально: кроссовки, джинсы, свитер с кожаной жилеткой, можно в драку, можно в контору, где к одежде особо не придираются.
— Он — кто? — шепотом спросил Максимов у соседа.
— Биолог. Две монографии по высшей нервной деятельности семейства псовых в сборнике МГУ. Потом — все по линии «Курсора», — с многозначительной миной закончил сосед.
Новиков легко взбежал по лестнице, встал за трибуну. Подставил узкое лицо в обрамлении длинных волос и с кляксочкой бородки под взгляды собравшихся. Легко их выдержал. Ведя взглядом по залу, загасил шум и перешептывания.
— Дамы и господа, коллеги, друзья, — начал он сухим голосом. — У меня ровно десять минут. Прошу почтить минутой молчания Ашота Михайловича Матоянца, трагически погибшего четыре дня назад. Ему я обязан всем, что имел, сохранил и приумножил. Многие в этом зале, того не подозревая, в неоплатном долгу перед этим человеком. Прошу встать.
Сказано было без всякого нажима и слезы. Но весь зал встал.
Максимов, стоя вместе со всеми в траурном молчании, незаметно поигрывал пальцами рук, стряхивая через них излишнее напряжение, пружиной взвившееся в теле. Сколько ни получай оплеух от судьбы, а к ее капризной непредсказуемости никогда не привыкнешь.
«У Булгакова хорошо сказано: „Как забавно порой тасуется кровь“. Осталось только добавить — особенно пролитая, — подумал Максимов. — Никогда не знаешь, когда и где в нее вляпаешься».
— Прошу сесть, — тихо произнес Новиков.
Все с каким-то облегчением, словно стряхнули с себя наваждение, стали усаживаться. Многие недоуменно переглядывались.
— Итак, у меня девять минут, — начал Новиков другим, энергичным, взведенным голосом. — Уверен, в этом зале еще не раз прозвучит фамилия Прошнева. В самых различных контекстах. Что и понятно, мы уже не раз собираемся отдать должное человеку, прозябавшему в научной безвестности до самой смерти, так и не дождавшемуся выхода из печати труда своей жизни «О начале человеческой истории». Наше собрание — еще один пример истины: мы ничего не забываем и ничему не способны научиться.
Шум в зале стал подниматься и вдруг пропал, словно выключили звук.
— Позволю себе привести краткую выжимку идей самого профессора Поршнева и его последователей.
Предок человека не самая «умная» из обезьян, а самая мерзкая, слабая, приспособленчески хитрая и коварная тварь из всех, что имела Природа в своем распоряжении. Мало того, что Прачеловек питался падалью и трупами, для разделки которых и использовал пресловутые «орудия труда»: все эти кремневые тесала, ковырялки и скребки, на которые молятся до сих пор палеоантропологи. Но он еще и был адельфагом — пожирателем себе подобных.
Именно систематическое убийство и пожирание соплеменников стало коренным преимуществом этой слабой твари в жизненной борьбе с другими, более «благородными» хищниками. Свой резерв мяса и костей племя всегда несло с собой и могло не бояться бескормицы. Кончатся коренья и трупы животных, пустим под кремневый нож своих. Вот такая убийственная логика. До такого не «додумался» ни один зверь, а Прачеловек, «мысля» таким образом, сделал шаг к Человеку Разумному.
Убийство своих стало нормой, фактором выживания вида. И протостадо начало оформляться в первичное сообщество со строго закрепленными функциями по линии «пожиратель — жертва». Одни от рождения имели «волю к власти» — способность направлять агрессию на своих, видя в них потенциальный кусок мяса. Другие, имевшие «власть над волей», удачно имитировали повадки сильных и «разъясняли» слабым, обреченным на заклание, почему мир устроен так, а не иначе. Из первых, агрессоров и хищников, впоследствии выросли цари и тираны. Вторые составили цвет жречества и идеологического аппарата: от журналистов до светил общественных наук. А основная масса приспособленцев-диффузников стала народом, людишками, быдлом и электоратом.
Вся биологическая эволюция в рамках социума шла по линии выбраковки непокорных. На ранних этапах их просто поедали, позже морили голодом и сажали на цепь. Откройте любой английский роман прошлого века — и вы найдете прекрасно выписанные портреты верных дворецких. Это венец селекции, как овчарка есть высшее достижение в служебном собаководстве. А способы промывки мозгов? От массовых добровольных жертвоприношений ацтеков — по двадцать тысяч за раз! — до двадцати миллионов в ходе четырехлетней войны двух тиранов.
Выжить в условиях общества, которое хуже стаи волков, можно было, либо лучше всех ползая на брюхе перед сильными, либо став сильным, сбросив с себя оковы страха и чуждого внушения. Так появились неоантропы — «новые люди». Они способны к абстрактному мышлению и созданию убедительных образов не хуже, чем самые изощренные профессиональные и прирожденные суггесторы
. Их воля не уступает бешеной жажде агрессора. Но она не разрушающая, а созидающая сила. Сила, направленная на обретение и удержание баланса жизни, а не на организацию вечных встрясок и потрясений, до которых так охочи все правители.
С момента появления прослойки неоантропов расколотый вид хомо сапиенс обрел шаткое равновесие. Треугольник «хищник—суггестор—жертва» обрел балансир в лице четвертого элемента системы, — речь идет о тех, кто знает законы жизни, но не живет по ним, ощущая всю их противоестественность.
Новиков взял паузу и медленно обвел взглядом зал.
«Все правильно, все занятно, хотя уже немного затаскано, — подумал Максимов. — Но при чем тут бедный Матоянц? Его, положим, сожрали в самом что ни на есть прямом смысле слова. Только связи с голозадыми предками я не вижу».
— Управляемая эволюция, — произнес он с нескрываемым сарказмом. — Это, извините, попытка вырезать самому себе аппендицит без наркоза. В нашем веке были предприняты две попытки улучшить или в корне изменить природу человека. Рейх и СССР. Немцы пошли по пути видовой селекции, мы бросились улучшать среду обитания. Результат вам известен. Новый человек, как выясняется, создается только при наличии ГУЛАГа и топок Аушвица. Что бы ни обещали вам сейчас генетики, социально значимый результат улучшения породы хомо сапиенс возможен исключительно в условиях тоталитарного режима. — Он поднял руку и легко заглушил шум в зале. — Если «по Поршневу» мы признаем внутривидовую агрессию и адольфагию, как некий порок Творения, врожденную болезнь человека, то и лечить пандемию этого безумия надо соответственными мерами, известными любому врачу-эпидемиологу. Массовыми принудительными мерами, как чуму!
Сосед Максимова испустил сладострастный стон.
«Эк нас корежит», — с брезгливостью подумал Максимов, невольно отстраняясь.
— Итак, управляемая эволюция, если вы ее так жаждете, возможна только в условиях тотального контроля. Над человеком и над техносферой как средой его обитания. Кто его будет осуществлять? — Новиков обвел взглядом зал, словно искал подходящие кандидатуры. — На это способны только два подвида — «агрессоры» и «неоантропы». Первые устроят вам Каменный век на фоне небоскребов. Вся мощь техники и науки будет брошена на создание Золотого века для самых хищных и Чистилища для слабых и забитых. Вторые… На что способны они, получив полноту власти, мы не знаем. Потому что никогда неоантропы ее не имели. Они играли роль «теневых» регуляторов внутривидовой борьбы за существование. Тех самых Высших Неизвестных, что способны на многое, но редко вмешиваются в ход событий.
Он закинул руку, посмотрел на часы.
— Я исчерпал лимит времени. А у вас осталось лет двадцать. Не больше.
После затянувшейся паузы сосед председательствующего сухо откашлялся и спросил:
— Именно двадцать?
— Да.
— А почему такая уверенность?
Новиков посмотрел на него с нескрываемой иронией.
— Это уже выходит за рамки темы. — Он повернулся лицом к залу. — Благодарю за внимание!
Стоило Новикову ослабить контроль, как зал забурлил. По традиции все, кого одолел приступ словоизвержения, устремились в предбанник, там как правило и происходили «броуновское движение» идей и тусовка околонаучного общения.
Новикову пришлось протискиваться сквозь пробку из человеческих тел, забивших выход.
В сумятице никто не обратил внимания, что еще один человек встал со своего места и такой же скользящей походкой, как у Новикова, вышел следом.
Оперативная обстановка
Навигатору
Перехожу в режим «свободного поиска».
Срочно получите всю возможную информацию по деятельности НИЦ «Курсор» и возможным пересечениям с инвестиционными проектами холдинга «Союз-Атлант».
Странник
Глава двадцать первая. Ужин одиноких сердец
Серый Ангел
Москва всегда умела и любила со смаком пожрать. Именно пожрать, потому что еда есть необходимость, а объедение от пуза — одно из немногих отпущенных нам удовольствий. Столицу во все времена украшали не только сорок сороков церковных маковок, но и сотни храмов чревоугодия, любовно и метко прозванные «обжорками».
Если вы думаете, что «Макдональдс» и есть современная «обжорка», то глубоко ошибаетесь. В настоящей обжорке должно пахнуть едой, а не туалетным дезодорантом и горелым комбижиром. Скорее уж «Макдональдс» — это новый виток развития советской пельменной, чем истинная московская обжорочка.
А именно такая, какой ей полагается быть, стоит на пересечении улицы Герцена и Кисловского переулка. Сверните у белого куба здания ТАССа и идите по направлению к консерватории. Клянусь, по запаху найдете. Как почувствуете, что пахнет домашней гречневой кашей, расстегайчиками и солянкой, смело открывайте дверь и припадайте к прилавку, как к иконостасу.
* * *
Злобин осмотрел выставленные напоказ блюда и почувствовал, что готов сметелить все подряд. Голод был просто жутким, сосущим.
— Стресс, — тихо пробормотал он.
— Ну как? — спросил Сергей.
— С ума сойти можно!
— Я же предупреждал, в коммунизме окажетесь.
Сергей светился от удовольствия, как гид, открывший заезжему туристу самый любимый уголок родного города.
Столовая управлялась семейной парой. Жена, знойная дама, стояла за стойкой и руководила; муж, дружащий с рюмочкой интеллигент, как полагается в домашнем хозяйстве, был на подхвате. В интерьеры они не вложили ни копейки, сохранив скромный стиль шестидесятых. Зато кухня была роскошной, тех самых шестидесятых, когда не только диссидентствовали, но и умели радоваться жизни.
